Рубрика: Рецензии

• Paola. Алфавит Паолы Волковой / Сост. Н.Ю. Семенова, Н.В. Семенова. — М.: Слово/Slovo, 2014. — 216 с.

  Я есть то, на что я смотрю.
  
  Добавлю: и то, как я осмысляю, на что я смотрю.

  Паола Волкова

  Алфавит историка культуры Паолы Волковой, составленный ее друзьями и ей самой, легко станет книгой, по которой постигают азы искусства и жизни. Приветствует читателей, взявших издание в руки, сама Паола работы художников Владимира Вейсберга (на обложке) и Николая Акимова (на пятой странице). Широкоскулая женщина с большими глазами под канонически изгибающимися бровями — вы запомните ее навсегда, даже если никогда не видели прежде.

  Дерзнуть рецензировать пятитомный труд Паолы «Мост через бездну» может разве что сумасшедший с кучей дипломов, подтверждающих хотя бы право на попытку сделать это. За метаморфозами ее отношений с живописью и скульптурой, с великими мыслителями и творцами всех времен следили десятки тысяч восторженных глаз сначала во ВГИКЕ и на Высших курсах сценаристов и режиссеров, а затем на канале «Культура», где Паола вела одноименный книгам цикл передач.

  На основе лекций и выступлений московской легенды и составлен «Алфавит», в котором по несложному принципу — от «А» до «Я» — располагаются очень непростые размышления Паолы Волковой.

  Ад
  
  Без жажды чистоты нет ада. Нет вообще, ни этого, ни кого-либо еще. Ад существует для чистых, это закон нравственного мира. Ведь ад существует для грешников, а погрешить можно только против своей чистоты. Будучи скотом нельзя совершить греха, получить хоть какое-то представление об аде. Так уж устроено, и ад населен, несомненно, лишь самыми лучшими людьми, что, конечно, несправедливо, но что значит наша справедливость?
  
  «Ад» и «Путь» символизируют путешествие в наших собственных душах.

  Мозаика соображений выстроится в полноценное полотно лишь у читателей, готовых забыть о себе и на время знакомства с книгой стать самой Паолой, требовательной и «инакомыслящей», живой и по сей день, невзирая на подведенную черту.

  Обладающая исключительным умом, Паола Волкова всегда в первую очередь оставалась женщиной. По словам Наталии Ю. Семеновой, «всю жизнь Паола была озабочена тем, как она выглядела. Ее не волновало, насколько эффектны ее суждения о Леонардо, она могла проигнорировать дифирамбы в свой адрес о блистательном знании Эль Греко, понимании Рублева и Малевича, но не заметить и не восхититься ее платьем значило нанести ей смертельную обиду».

  Помимо представлений об искусстве, Паола познакомит вас со своими друзьями, портреты которых, как репродукции картин в эрмитажных альбомах, отпечатаются в памяти четко и навсегда: Тонино Гуэрра, Андрей Тарковский, Натан Эйдельман, Абрам Эфрос (чьей ученицей она была), Юрий Рост и другие — любимые Паолой и любящие ее мастера.

  «Если ты неосторожно называл фамилию приличного человека, то обязательно оказывалось, что Паола его либо учила, либо с ним училась, либо с ним работала, либо ему помогала. И самое поразительное, что это все было правдой», — вспоминает журналист и фотограф Юрий Рост.

  Черно-белые снимки Паолы и ее близких, заботливо вынутые составителями из сундука времени, позволяют материализовать события жизни. Трогательные истории и казусы, случавшиеся с великой женщиной, делают ее образ притягательным. Настолько, что заставляют посылать небесам мольбы о рождении девочки, чтобы наделить ее таинственным именем Паола, тем самым навсегда обратив в искусство.

  «Она все время делала открытия. Звонит и говорит, что надо встретиться, потому что она сделала открытие, например про трубадуров. И мы это обсуждаем, и это каждый раз праздник, потому что она все время придумывала новое, никогда одинаково об одном и том же не рассказывала», — пишет ближайшая подруга Паолы Наталья В. Семенова.

  Сейчас Паола Волкова находится в мире форм, куда после смерти попадают все творцы. Мире, воплощенном в столь любимом Паолой «Черном квадрате» Казимира Малевича. По законам искусства ее ждет бессмертие и абсолют, а слово, которое складывается из букв особенного алфавита, конечно же «Вечность». ■

  Купить книгу в магазине «Буквоед»

Анастасия Бутина

Эрик-Эмманюэль Шмитт. Попугаи с площади Ареццо. — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2014. — 576 с.

Уже в одном звучании имени Эрика-Эмманюэля Шмитта чувствуется сладострастие. Виной тому «Эммануэль» — известная кинематографическая сага, навеки вошедшая в историю эротического кино. С большой долей чувственности, присущей всему творчеству автора, написан и роман «Попугаи с площади Ареццо». Действие происходит на реально существующей площади в Брюсселе, и вправду заселенной попугаями, которые превратили этот элитный квартал бельгийской столицы в птичий вольер. День и ночь они кричат, дерутся за самочек, отбирают друг у друга самцов, скрещиваются с разными видами и творят традиционные для птиц бесчинства. Эрик-Эммануэль Шмитт проводит простую параллель: люди — те же птицы.

На площади Ареццо живут весьма разнообразные личности: богач-банкир с семьей, европейский высокопоставленный политик, обедневшая представительница интеллигенции, школьный учитель, студент юридического факультета, владелец галереи, цветочница, консьержка и прочие. Всем им однажды приходит двусмысленное любовное послание, которое никто не может проигнорировать. Люди начинают менять жизнь в соответствии со своими представлениями об отправителе письма. На разгадке того, кто же он на самом деле, а также на смаковании подробностей личной жизни персонажей и основан сюжет.

Однако текст претендует и на наличие философской подоплеки. Автор верит в любовь и считает ее чувственную составляющую неотделимой от душевных переживаний. Тот же, кто не воспринимает любовь как иррациональное, неземное чувство, будет наказан. Эта справедливость постулируется едва ли не как божественная, и ее абсолютизация отражена даже в композиции романа.

Он состоит из четырех частей. Первая, «Благовещение», названа в честь христианского праздника, посвященного евангельскому событию: архангел Гавриил сообщает Деве Марии о будущем рождении Христа, и в этой части жители площади Ареццо получают любовные послания. Вторая часть, «Магнификат» — так называют прославление Девы Марии, — показывает, что все герои счастливы в обретенной любви. Следующая за ней, «Респонсорий», соответствует жанру католических песнопений, совершаемых в течение дня (в них, кстати, часто входит магнификат). Так и любовные истории героев развиваются, претерпевая некоторые метаморфозы. От возвещения благой вести о грядущем рождении Христа роман подходит к своей финальной части «Dies Irae», то есть к «Судному дню». Гром грянул, и каждому воздалось по его заслугам.

По мнению одного из ключевых героев романа, женщина — это «место, откуда мы вышли и куда мы возвращаемся, женщина — источник любви, одновременно и мать, и любовница, сразу и пункт отправления, и пункт прибытия». Дева Мария породила любовь, воплотившуюся в Иисусе Христе: роман призван проиллюстрировать слова апостола Иоанна Богослова: «А кто не любит, тот не знает Бога, потому что Бог — это любовь». Однако Эрик-Эмманюэль Шмитт эротизирует богословские высказывания, тем самым смешивая языческого Эрота и христианского бога, древнегреческую Афродиту и Пресвятую Богородицу, секс и любовь. Просто какой-то «Декамерон» просвещенного XXI века!

Кажется, автор насмехается над бульварной риторикой любви, вкладывая шаблонные объяснения в уста далеко не самых образованных героев:

Забудь мой телефон. Я не скажу тебе «здравствуй», если мы встретимся, не отвечу, если ты заговоришь со мной, не открою дверь, если постучишь. <…> Теперь ты отведешь мне место в своей памяти, и я стану для тебя одним из воспоминаний, <…> а ты… ты тоже станешь для меня воспоминанием.

Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что это — попытка не только дифференцировать героев в авторских описаниях, но и дать им индивидуальную речевую характеристику: например, постоянная посетительница салонов красоты знает лишь один эпитет — «прелестно», а вот потомственная аристократка вышивает нитками «цвета бедра испуганной нимфы». Испытывая сердечные переживания, каждый говорит о них так, как может. В конце концов, и крестьянки любить умеют.

Шмитт шутит над подробностями интимной жизни: кое-кто из персонажей у него «член на ножках», а кто-то — «Эйнштейн оргазма». Это было бы даже смешно, если бы он не включил в книгу выдержки из «Энциклопедии любви» одного из героев — тоже писателя.

Pènètration / Совокупление — 1. (С мужской точки зрения) Результат нескольких ужинов в ресторане, ряда выходов в театр и постоянных визитов в цветочный магазин. 2. (С женской точки зрения) Способ вознаградить мужчину, который много раз повторил ей, что она красавица. 3. (С медицинской точки зрения) Рискованное действие (болезни, дети…) 4. (Редк.) Проявление сильной любви.

Вся эта «Энциклопедия…» вбирает в себя примеры человеческой жестокости, а не любви, и состоит сплошь из клише, достойных скорее женских журналов, чем высокоинтеллектуальной литературы. Вот так, находя в романе заплаты, едва прикрывающие прорехи на авторской концепции, запинаясь о скучные шуточки, замечая, что Шмитт претендует на полноту в выражениях любви, но при этом — о, какая непростительная ошибка! — умалчивает о подробностях взаимоотношений в гомосексуальных парах, потихоньку начинаешь сомневаться:

«И есть ли во всем этом смысл? Может, эти влечения, домогательства, эта простая грубая энергия и есть собственно цель жизни?»

Шмитт, стремясь раскрасить жизнь, населил площадь Ареццо такими породами попугаев, которых на самом деле там нет, но не заметил, что жизнь давно уже стала многограннее, чем ему кажется. Он пытался создать величественную концепцию любви, а написал самый обычный эротический роман.

Купить книгу в магазине «Буквоед»

Елена Васильева

• Донна Тартт. Щегол / Пер. с англ. А. Завозовой. — М.: АСТ: Сorpus, 2015. — 827 с.

   

  Едва появившись в русском переводе, «Щегол» Донны Тартт тут же облетел все книжные магазины страны, приземлившись на полках с бестселлерами. Роман, принесший автору Пулитцеровскую премию, пришелся по вкусу и нашим соотечественникам. О нем пишут восторженные отзывы и уже с нетерпением ждут экранизации. Еще немного, и книга в восемьсот страниц станет, что называется, мейнстримом. Тут бы и прийти высоколобому критику, чтобы разнести в пух и прах расхваленную новинку. И, надо сказать, при большом желании это очень даже возможно. Но только пропадает оно сразу, как только перелистываешь последнюю страницу.

  Пересказывать историю Тео Деккера, мальчика, оказавшегося во время теракта в музее и случайно унесшего с собой оттуда маленький шедевр голландского художника Карела Фабрициуса, — лишать будущих читателей невероятной доли удовольствия. Хотя темп повествования весьма размеренный, сюжет выстроен так, что расслабиться не удастся. Пожалуй, столь же незаметно и сильно к своим текстам привязывали Сэлинджер или Фолкнер. Не успеешь отложить книгу, как руки тянутся к ней обратно. Этому отчасти способствует сплав многочисленных жанров — от криминального до приключенческого романа в духе XVIII века. Удивительно, каким образом Тартт удалось совместить клише традиционной литературы с современной тематикой. Рассказчик повествует о времени своего взросления, о трудностях жизни сироты, предвосхищает развитие действия. Человек, который умудрился в свое время прочесть хоть один просветительский роман, так и вздрогнет, увидев подобную фразу: «„ПОЗВОНИ МНЕ ПОТОМ“, — написал я. Но он ничего не ответил, и пройдет еще много, очень много времени, прежде чем Борис снова появится в моей жизни».

  О связи романа Донны Тартт с классикой не писал разве что ленивый. С кем только не сравнивали главного героя — с Оливером Твистом, Родионом Раскольниковым, Гарри Поттером. Американская писательница упаковала в одной книге сразу несколько литературных типов. Не обошлось тут, кстати, и без битников. Наркотики, алкоголь, желание бросить все и отправиться в бесконечное путешествие — автор с легкостью обманывает читательское ожидание. Хотели книжку про живопись и высокое искусство — получите малолетних торчков, наркотический бред и намеки на однополую подростковую любовь:

   

  Внизу было настоящее место преступления. На каменной дорожке, ведущей к бассейну, — полоса кровавых брызг. Вокруг беспорядочно раскиданы, разбросаны ботинки, джинсы, промокшая от крови рубашка. На дне бассейна, в самом глубоком месте, плавал прохудившийся Борисов ботинок. И самое ужасное: на отмели, у ступенек, колыхалась жирная пена блевотины.

  Впрочем, высказываний об искусстве в романе ничуть не меньше, чем описаний состояния под кайфом. Рассуждения одного из героев о шедеврах живописи — настоящий подарок, невероятно вкусная конфета, взятая тайком до ужина: «Искусство любят совсем не за это. А за тихий шепоток из-за угла. „Пссст, эй ты. Эй, малый. Да-да, ты“».

  «Щегол» полностью состоит из противоречий. Их сосредоточие — Тео. Если посмотреть на него со стороны, то отыскать в нем что-либо хорошее получится с трудом: запихивает в себя тонны таблеток и литры алкоголя, нюхает всякую дрянь, ворует, обманывает всех вокруг, в том числе и человека, который стал для него вторым отцом. Но то ли потому что судьба поступает с ним слишком уж жестоко, то ли из-за того, что повествование строится на точке зрения Тео, не проникнуться к нему симпатией невозможно. Чертовски обаятельный, а самое главное необыкновенно реалистичный герой.

  Неоднороден текст и на языковом уровне. Речь Теодора в диалогах почти вся состоит из одних междометий и частицы «ну». Последняя встречается так часто, что волей-неволей приходится подсчитывать количество ее употреблений. Даже если это художественный прием, выглядит он слишком навязчиво. Впрочем, это не мешает восхищаться безупречным стилем Тео-рассказчика: образец идеального романного слога, позволяющего в одном слове выразить всю полноту чувств и суть образов:

   

  Незнакомые улицы, необъяснимые повороты, безликие расстояния. Я уже и не пытался разобрать названия улиц или понять, где мы вообще находимся. Из всего, что меня окружало — из всего, что было мне видно, — узнавал я только луну, которая неслась высоко над облаками, но она, хоть и была яркой, налитой, все равно казалась до странного зыбкой, бесплотной, не та ясная луна-якорь, что висела над пустыней, а скорее луна-иллюзия, которая, стоит фокуснику взмахнуть рукой, лопнет или скроется с глаз, улетит во тьму.

  Наконец, есть противоречия и на сюжетном уровне. Например, приключение Тео в Амстердаме — настоящий триллер с перестрелками и убийствами — заканчивается, как в сказке. Будто по взмаху волшебной палочки Тартт освобождает героя от всех проблем, не забывая при этом наградить его свалившимся с неба богатством.

  Однако «Щегла» невозможно уместить в рамки дискуссии о правдоподобности и художественной ценности. Разбирать недостатки этой книги — дело совершенно бесполезное хотя бы потому, что ее автор написала невероятно честное произведение. Этот роман — подтверждение того, что катастрофой можно признать не только теракт в музее, но и всю жизнь:

   

  Никто, никто не убедит меня в том, что жизнь — это главный приз, величайший дар <…>. Как по мне — и я упорно буду твердить это, пока не умру, пока не рухну в грязь своей неблагодарной нигилистической рожей <…>: уж лучше не рождаться вовсе, чем появиться на свет в этой сточной канаве. В этой выгребной яме больничных кроватей, гробов и разбитых сердец. Ни выйти на свободу, ни подать апелляцию <…>, путь вперед только один — к старости и утратам, и только один выход — смерть.

  Донна Тартт достигает уровня широкого философского обобщения и открывает такую бездну отчаяния, что выбираться оттуда придется долго. «Щегол» имеет много параллелей с творчеством Достоевского. Но, пожалуй, главное сходство между Тартт и русским классиком в том, что после их книг жить становится гораздо труднее. Впрочем, как это ни парадоксально, только благодаря таким произведениям и можно существовать дальше. Тео Деккер уверен: человека нельзя уместить в какие-либо границы. Так и конечный смысл «Щегла» невозможно выразить в одной фразе. Это ли не признак вечной литературы?

  Купить книгу в магазине «Буквоед»

Надежда Сергеева

Предновогодние дни — время великой суеты. В последнюю неделю декабря принято раздавать долги, доделывать начатое (будь то детский фотоальбом в сто пятьдесят страниц или недовязанный плед), пройтись по спискам подарков из детских писем, адресованных Деду Морозу, посетить утренник в саду и праздничный концерт в школе, раздобыть все ингредиенты для новогоднего стола — и это из необходимого…

И тут выясняется, что утренник и концерт пройдут в одно время, заячьи уши безвозвратно потеряны, долги отдавать нечем, подставка не держит елку, фигурка из «Диабло», которая была в списке подарков под вторым номером, не успевает приехать из «Амазона», да и черт с ней, потому что вы уже успели побывать на родительском собрании, посвященном результатам окончания второй четверти.

В общем, когда наступают новогодние каникулы и люди с детьми включаются в марафон «елка-каток-щелкунчик-вертеп-еще-одна-елка-в-другом-месте», наше семейство из дома не выбирается, разве что за мандаринами. Не переодевая пижам, мы разбираем особую полку. На нее попадают книжки, читать которые у нас нет времени в рабочие будни и не менее рабочие выходные. Эти издания с лета ждут своего часа, карандаша, ножниц и просто внимания. Вот о них-то и пойдет речь ниже.

Ася Ванякина. Айсберг на ковре, или Во что поиграть с ребенком.— М.: Манн, Иванов и Фербер, 2015.

Редкий случай моей родительской любви к книге, посвященной играм с детьми. Все потому, что я давно перестала себя обманывать: я никогда ни во что не играю, а в свободное время смотрю в потолок или в экран, на котором сходит с ума цэрэушница Кэрри, или ищет маньяка меланхоличный Мэтью Макконахи, или парень из «Прослушки» изменяет своей жене с Рут Уилсон, похожей на обездоленного утенка. А в этой книге увлеченная мать красивого мальчика Оси очень подробно и структурированно описывает опыты своих игр с ним на протяжении нескольких лет. Они не только изобретательны и творчески непосредственны, но и имеют информационный повод и теоретическую базу (для тех, кому это важно). Высадился, например, «Кьюриосити» на Марсе — красим стол в красный цвет и возим по нему лего-марсоход. Затонул восемьдесят лет назад «Челюскин» — кидаем в таз кубики льда и организуем спасательную операцию. Опустился Кэмерон на дно Марианской впадины —… ну, вы поняли. Есть отдельные разделы по играм с буквами, льдом и снегом, по сюжетам книг.

Филипп Суров, Зина Сурова. Занималки. Зима. —  М.: Манн, Иванов и Фербер, 2014.

Помимо того, что Зина Сурова — прекрасный иллюстратор, автор картинок для книги «Из переписки с коровой» Тима Собакина и «Космос» Дмитрия Костюкова, она еще педагог и мама, которая, по всему видно, на прогулках с детьми собаку съела. Если падение рубля, агорафобия или просто лень мешают вам все каникулы таскаться с ребенком по театрам и музеям — просто выйдите с ним на улицу и найдите десять разных фонарей, или елочную игрушку в виде рыбки, или человека в шапке Деда Мороза. Заниматься этим можно в прямом смысле слова до посинения. А для вдохновения прихватите с собой на прогулку саму книгу — ее страницы сделаны из плотного картона и не боятся мокрых варежек.

Лидия Крук. Супербумага. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2014.

Лидия Крук — британский художник и дизайнер и истинный фанат бумаги. Из нее она вырезает картины, конструирует поп-ап объекты и делает множество всяких других вещей, к чему и призывает последователей. Для человека, купившего эту книгу за 500 рублей, ее призывы могут показаться кощунственными: здесь ничего не надо кропотливо раскрашивать, аккуратно вырезать, складывать по сложным схемам — Лидия Крук буквально рвет шаблоны. Каждый лист этой книги за редким исключением предлагается мять, драть, дырявить, комкать и пробивать кулаком, что дает повод потратиться тем родителям, чьи дети и без благословения британского дизайнера поступают так со многими другими книжками.

Дебора Форман. Художественная мастерская: живопись. — СПб.: Питер, 2015.

Эта книга — пятьдесят два практических занятия живописью для детей. Еще одна диковинка для тех, кто развивал свои художественные способности на книгах из серии «Как нарисовать что-то (человека, животное, танчик) за 30 секунд» или просто воспитывался в рамках отечественной педагогической традиции. Она написана матерью, вдохновленной свободным творчеством своего пятилетнего сына. О том, как выглядит свободное творчество, читайте в предыдущем пассаже со слов «мять, драть». В первую очередь, автор предлагает творить, не волнуясь, что из этого получится. Во вторую — никогда не говорит, что делать, а только как, например: «вылейте краску на холст через край» или «наносите слоями без всякой последовательности». В третью — советует вдохновиться работами таких сомнительных для вышеупомянутой традиции авторов, как Элен Франкенталер, Герхард Рихтер или Джорджия О’Киф, а работы Фриды Кало или Казимира Малевича разбавляет своими или своих малолетних учеников. Если же вы сумеете сдержать себя и, глядя на стремительно исчезающие запасы дорогостоящих материалов, не крикните в сердцах: «Прекратите, наконец, это свободное творчество!», то учтите, что в этой серии издательство «Питер» выпустило еще три книги.

Ксения Новохатько. Загородное ралли № 1. Музеи-усадьбы вокруг Москвы. — М.: Самокат, 2014.

Сборник маршрутов, выпущенный вслед за ралли московским и петербургским, предлагает прогулки по усадьбам Кусково, Архангельское, Мураново, Горки, Поленово, Абрамцево и другим — всего девять путешествий для родителей с детьми, девять иллюстрированных карт с вопросами, на которые предполагается отвечать по ходу. Ответы не требуют специальной подготовки: где-то достаточно просто посчитать, или посмотреть внимательно, или проявить нехитрую смекалку. Это скорее повод для экскурсии, чем сама экскурсия, или, как в нашем случае, возможность отвлечь участников от постоянных поисков еды, воды и туалетов и заинтересовать поисками французской беседки или животных на фронтоне. Если же погода не позволит долгих прогулок в зимнем парке, загородное ралли можно заменить на городское, а для изобретательных — придумать свое, например, внутриквартирное.

Вера Ерофеева

Когда за окном кружит метель, а снежные хлопья танцуют «Вальс цветов», многие достают с полок книги Гофмана, Диккенса, Андерсена и О. Генри, однако читать одно и то же из года в год — привычка так себе. Гораздо полезнее экспериментировать, пополняя домашнюю библиотеку новыми находками. «Прочтение» выбрало шесть книг, которые странно читать летом. Длинные каникулы позволят вам познакомиться с каждой.

Линор Горалик «Агата возвращается домой»

От небольшого рассказа Линор Горалик кидает то в жар, то в холод подобно тому, как маленькая Агата прислоняется сначала к раскаленной батарее, а потом — к ледяному окну. Это отнюдь не славная святочная история, а поучительная сказка для взрослых о том, что игры с нечистой силой не приводят ни к чему хорошему: бесовское наваждение исчезает и остается лишь болезненная лихорадка. Диву даешься, как Горалик умудряется создавать атмосферу волшебного хоррора и рождественского саспенса.

«Агате так невыносимо одиноко, что она не может ступить ни шагу. Ей кажется, что только что она была в сказочном дворце, — опасном, но полном волшебства, мрачном, но роскошном, волнующем, полном обещаний, — а сейчас она просто стоит одна в чащобе, пижамные штаны пропитались снегом до колена».

Елена Катишонок «Против часовой стрелки»

Во второй части семейной саги писательницы действие не случайно происходит зимой: испокон веков это время года ассоциируется с последним этапом человеческой жизни. Парадоксально, но изображенная Еленой Катишонок старость не пугает, а, наоборот, притягивает, поскольку этот период жизни поворачивает время назад. Старики понимают: они отставляют этот мир, уступая новую весну следующим поколениям. Так забытье оборачивается легкостью человеческого бытия.

«Пришел Новый год, и был праздничный стол у Левочки и, конечно же, «Голубой огонек». Похорошевшая Алла Пугачева громко пела и трясла красиво растрепанной шевелюрой, держа микрофон, похожий на эскимо. И были подарки «от Деда Мороза», которые вручала Милочка…

Не было рядом сестры.

Нас только я».

Фэнни Флэгг «Жареные зеленые помидоры в кафе „Полустанок“»

Зима — самое лучшее время для того, чтобы подвести итоги и начать жизнь с чистого листа. Книга Фэнни Флэгг рассказывает о женщине, которая смогла преодолеть «сезонную» депрессию. Она слышит истории об убийстве, нетрадиционной любви и других странных вещах, о которых ей, приличной американке, и не подобало бы знать. Роман намекает на то, что переосмыслить вечные ценности никогда не поздно и не бесполезно. Это книга о бунтарстве, на которое каждому стоит найти время.

«Живешь, стараешься, а потом, после стольких лет жизни, выясняется, что вовсе не так и важно, хорошо ты себя вела или плохо. Девочки из колледжа, которые прошли огонь, воду и медные трубы, отнюдь не закончили свои дни на задворках общества, и никто их не презирал, как предполагала Эвелин».

Юрий Буйда «Синяя кровь»

Роман Юрия Буйды представляет собой причудливое собрание сказочных героев всех времен и народов, порой напоминающее безудержную фантазию сумасшедшего кинорежиссера. Героиня — Спящая красавица — руководит фантасмагорическим действом, в результате которого чудо становится сильнее реальности. Она превращает неприглядную обыденность в выдуманный мир, в котором только и возможно существование. В общем, леденящая воображение сказка, которая длится круглый год.

«Благодаря Иде, благодаря ее историям маленький скучный городок оживал, его образ приобретал глубину, а его история, наполнявшаяся людьми и событиями, — драматизм. <…> Страсти бушевали, кровь лилась, свершались подвиги святости — такой была настоящая жизнь Чудова, по версии Иды…»

Милорад Павич «Пейзаж, нарисованный чаем»

Полные любовного томления эротические сцены, неотличимые друг от друга метафоры, намеренная афористичность и форма романа-кроссворда — «Пейзаж, нарисованный чаем» расставляет сети, в которых увязает воображение. Перед глазами возникает средневековая таверна, темная, шумная и порой даже опасная. Разбираться в сюжетных перипетиях, связанных с судьбой главного героя, — все равно что пытаться уследить за разворачивающимся во время долгого зимнего чаепития разговором: запомнить многое все равно не удастся, зато на душе хорошо.

«— Нельзя верить каждому слову буквально. <…> Песня — она и есть песня: как вода, никогда не стоит на месте и, подобно воде, идет от уст к устам. Не стоит думать, что она способна всегда утолить ту же жажду и погасить тот же огонь. Нам говорят, что мы видим звезды, которых давно нет, но не знают того, что и вода, которую мы пьем, давно выпита».

Александр Григоренко «Мэбэт»

Герой романа «Мэбэт» — сверхчеловек из древнего таежного племени. Он не только охотится на медведей, покрывает свой чум оленьими шкурами и ездит на нартах, но и отправляется в далекое путешествие по потустороннему миру, в котором его поджидает немыслимое количество испытаний. Прочувствовать все тяготы жизни в тайге удастся в полной мере в период, когда сугробы и метель не просто декорация.

«Засвистело что-то — сначала далеко и тонко, будто пурга выводит злую песню на дырявых ровдугах, покрывающих бедные чумы, — потом нестерпимо пронзительно, так что Мэбэт, бросив пальму, скорчился и зажал обеими ладонями уши. Свист двоился, троился, множился — и вместе с ним назревала в небе чернота. Раздробившись на бесчисленные точки, она бросилась на любимца божьего».

Елена Васильева, Надежда Сергеева

• Майкл Каннингем. Снежная королева / Пер. с англ. Д. Карельского. — М.: АСТ: Corpus, 2014 — 352 с.

  Творческая история одного из заметнейших американских прозаиков Майкла Каннингема — это тот частный случай, когда библиографию автора смело можно разделить на «до» и «после». До романа «Часы». И после романа «Часы», за который в 1999 году Каннингем получил Пулитцеровскую премию. «Снежная королева», изданная в русском переводе этой осенью, относится к категории «после».

  Гомосексуализм, наркотики, болезнь, одиночество — излюбленные темы писателя не обойдены стороной и в новом романе. Открытый гей, Каннингем уверен, что люди с нетрадиционной ориентацией среди нас и не принимать их такими, какие они есть, и уж тем более отрицать этот факт не имеет смысла. Концентрация социальных аспектов, затронутых в «Снежной королеве», на удивление не напрягает. Возможно, потому, что, являясь декорациями, обстоятельства, в которых существуют герои, носят не определяющий характер.

  Баррет Микс, расставшись с очередным возлюбленным, «узрел Небесный свет над Центральным парком». Это событие, ставшее лейтмотивом книги, настолько впечатлило его, что он не смог рассказать о видении даже своему брату Тайлеру, от которого сроду не имел никаких тайн.

  Хотя он пережил нечто в высшей степени необычное… он не получил указаний, не воспринял ни вести, ни заповеди и наутро остался ровно тем же, кем был накануне вечером.
  
  Но вопрос: кем же он был вчера? Вдруг в нем действительно произошла какая-то едва пока уловимая перемена — или он просто стал внимательнее относиться к частностям нынешнего своего бытия? Ответить на это трудно.

  Тайлер же, погруженный в творческую депрессию, которая ко всему прочему усугублялась смертельной болезнью его жены, занимался созданием музыкального шедевра и был не настолько чуток, чтобы это заметить.

  Каннингем описывает несколько эпизодов жизни бесприютных ньюйоркцев, которые с трудом представляют, чего ждут от жизни, не имея возможности хоть на мгновение остановить время, чтобы подумать. В отличие от своих героев, автор очень ловко управляется с часами, то забегая вперед, то замедляя повествование, то вовсе не обозначая времени действия.

  Все бы очень даже ничего, если бы не разжеванная метафора о снежной королеве, вынесенная в заголовок. И эпиграф взят из одноименной сказки Андерсена, и несколько раз в тексте читателю указывают на имеющиеся параллели.

  С этим последним порывом в глаз Тайлеру залетает соринка или, может быть, не соринка, а микроскопический кусочек льда, совсем крошечный, не больше самого мелкого осколка разбитого стекла. Тайлер трет глаз, но соринка не выходит, она прочно засела у него в роговице.

  И конечно, в конце романа герой чудесным образом вспоминает об осколке. Был ли он на самом деле, не разберешь. Навязывание идеи раздражает — становится той самой пылинкой, которую ты готов вырвать вместе с глазом, лишь бы унять зуд.

  Действие в книге застыло, словно скованное льдом, никакие изменения сюжета не придают истории динамики. Традиционное обращение Каннингема к интертексту в этот раз не срабатывает, а понимание того, зачем введенная метафора вообще нужна, зависит от фантазии читателя.

  Язык романа приятный, но не задорный. Спокойствие обманчиво: зима тревоги — скорее, чем зима шоколадных посиделок у камина. Так, наверное, стоит писать об увядании. Не повышая голоса, соблюдая интонационные паузы. Не нарушая обволакивающей тишины.

  «Снежная королева» достойна прочтения. Достоин роман, наверное, и всех громких слов, произнесенных критиками, но читать его следует до «Часов». Потому что он навсегда останется в категории «после».

  Купить книгу в магазине «Буквоед»

Анастасия Бутина

• Ольга Буренина-Петрова. Цирк в пространстве культуры. — М.: Новое литературное обозрение, 2014. — 432 с.

  Когда в город приезжает цирк, то шатер обычно ставится на площади. В пространстве культуры же цирк располагается на перекрестке. Сколько в него вливается улиц и переулков: быт, нравы, телесность, праздники, литература, музыка, театр, фольклор… В детстве Ольга Буренина-Петрова жила с родителями в Кабуле и там имела возможность наблюдать тот самый древний уличный цирк, который сейчас уже мало где остался. Отчасти поэтому она решила написать историю цирка и посвятила этому семь лет.

  Вернее, не только и не совсем историю. Скорее, философию и культурологию. Так как тема цирка необъятна, и рассказать «обо всем» совершенно немыслимо. Поэтому автор выбрал несколько важных нитей и, потянув за них, как из шляпы фокусника вытащил остальное.

  Любой цирковой зритель старше пяти лет понимает, что цирк — это не только развлечение, но и очень серьезная штука. Артист ходит рядом со смертью, он творит чудеса и преодолевает тяготение, цирковые люди — особенные, необыкновенные. В этой книге показано, откуда появился такой цирк. Мы видим все его корни — мистические, космические. Акробат-эквилибрист выступает как инженер Вселенной, установивший у себя на носу иные, новые законы природы. «В каждой цирковой программе непременно присутствует мотив появления культурного героя, вступающего в борьбу с хаотическими природными силами». Новой Вселенной кажется и сам цирковой шатер, в котором все на своих местах и все целесообразно.

  Вместе с автором мы двигаемся дальше и видим древнюю жестокость цирков, сохранившуюся до наших дней: в раннем христианстве мученики гибли на аренах, где устраивались гладиаторские бои, травли животных прекратились только в позапрошлом веке, а коррида существует и сейчас.

  О возрождении «цирка как основы всех искусств», как «искусства затруднения и обнаженного приема» говорится в главе об авангарде. У футуристов был настоящий роман с цирком. В его объятиях они оказались потому, что в отличие от художника слова акробат, да и фокусник, наврать не имеет права. В  свете этого особенно интересно читать о первых советских трюковых картинах («Похождения Октябрины», «Красные дьяволята» и других) и о каскадерах, выполнявших эти трюки, хорошо снимать которые тогда еще не умели. Вообще, литература и кинематограф 1920–1930-х годов были очарованы искусством цирка. На страницах книги Бурениной-Петровой часто цитируются Булгаков, Набоков, Олеша, Маяковский и другие авторы той эпохи. Доходило до того, что цирк с его древними корнями и «обнажением приема» становился в умах людей — одним из универсальных кодов новой эпохи: «В качестве „преувеличенного зрелища“ цирк нового времени должен был сделаться чем-то вроде международного языка — эсперанто, идо или волапюка».

  Совершенно особая тема — звери в цирке: слоны, тигры, лошади — и их интереснейшие взаимоотношения с дрессировщиками-укротителями, а мартышек и медведей — с хозяевами. И речь тут пойдет не только о том, что бедных животных заставляют играть совершенно несвойственные им роли, как бы навязывая им антропоморфизм, но и, наоборот, о том, что зооморфными порой становятся артисты-люди… Поистине, цирк срывает маски.

  Целая глава посвящена фокусникам и магам, граница между которыми очень размыта, а может быть, ее и нет (о чем-то таком мы всегда догадывались). Настоящий фокусник-маг демонстрирует сверхъестественное «мастерство внешнего и внутреннего тела» и вместе с тем вызывает в нас «взаимопроницаемость первобытного и современного мышления», то есть работает проводником между мирами, почти как шаман в племени.

  Одним словом, в книге не забыт никто — ни дрессировщик, ни эксцентрик, ни канатоходец, ни жонглер, ни наездник, ни шпагоглотатель. Ни, конечно же, почтеннейшая публика, без которой ни один трюк не имел бы смысла.

Ксения Букша

В это воскресенье в Москве завершилась шестнадцатая ярмарка интеллектуальной литературы Non/Fiction. Пять дней, тридцать пять тысяч посетителей, десятки лекций, круглых столов, мастер-классов, презентаций и автограф-сессий. А потом еще несколько дней френд-лента полнится фотографиями книжного улова друзей и друзей друзей. Поделиться с вами своими находками решила и критик детской литературы Вера Ерофеева.

Дэвид Алмонд. Мальчик, который плавал с пираньями. — М.: Самокат, 2015. — 256 с.

Дэвид Алмонд — настоящая звезда и признанный классик не только у себя на родине в Англии, но и во всем мире. Он обладатель всех возможных наград в области детской литературы, начиная от Медали Карнеги и Уитбредовской премии и заканчивая «детской Нобелевкой» — премией Ганса Христиана Андерсена 2010 года. На русском языке издавался лишь один его роман — «Скеллиг», по которому в Великобритании были поставлены спектакли, опера и снят фильм, ни много ни мало, с Тимом Ротом в главной роли. «Мальчик, который плавал с пираньями» — написан в 2012 году и, как и «Скеллиг», переведен на русский язык Ольгой Варшавер. Его герой — сирота Стен, чей дядюшка после увольнения с верфи открыл в своем доме консервный завод. И Стен стал заложником постоянного шума, рыбной вони, рабского труда и дядюшкиного энтузиазма. Его ждет горькое разочарование, побег с владельцем ярмарочного аттракциона мистером Достоевски (!) и его дочерью Ниташей (чья мать затерялась в Сибири с балетной труппой), самый опасный в мире номер и счастливый финал. Плюсом ко всему служит и то, что проиллюстрирована книга Оливером Джефферсом — автором серии историй про мальчика на ножках-спичках: «Потерять и найти», «Вверх и вниз», «Дорога домой» и других.

Морис Сендак. Там, где живут чудовища. — М.: Розовый жираф, 2014.

Книга «Там, где живут чудовища», которую написал и нарисовал классик американской литературы Морис Сендак, известна буквально каждому ребенку за океаном. Она до сих пор входит в число самых продаваемых в мире книг, лежит в основе оперы, балета и видеоигры, спародирована в сериале «Симпсоны» (а попасть в него — это, в каком-то смысле, все равно, что стать героем Библии) и превращена в одноименный двухчасовой фильм обладателем «Оскара» и «Золотого глобуса» Спайком Джонзом. «Там, где живут чудовища» принесла Сендаку-художнику славу и положила начало его работе в детской литературе. За долгие годы жизни — родился в 1928-м, а умер в 2012-м — он как автор и иллюстратор детских книг получил все возможные награды, среди которых также премия Андерсена и невероятно престижная премия имени Астрид Линдгрен. Он никогда не издавался в России и был известен некоторым только по упомянутому фильму, вышедшему в 2009 году и с треском провалившемуся в прокате. Тем временем вот уже пятьдесят лет дети, родители, критики и исследователи по всему миру продолжают видеть в этой книжке-картинке в несколько страниц и три сотни слов скрытые смыслы. Одни узнают аллюзии на Уильяма Блейка, другие — вечную матрицу воображения, третьи — неожиданное для детской литературы признание существования боли, страха, ярости и одиночества, а кому-то просто нравятся желтые глазищи, зубищи и клыки. В любом случае, теперь и у нас есть шанс найти в ней что-то свое.

Генрих Сапгир. Приключения Кубарика и Томатика, или Веселая математика. — М.: Розовый жираф, 2015. — 160 с.

Книжка эта, впервые изданная в Советском Союзе почти сорок лет назад, сразу стала любимой. Причиной тому был талант Генриха Сапгира, передовые методические разработки Людмилы Левиновой, обаятельные иллюстрации Виталия Стацинского и само время. Именно тогда идеи раннего развития детей стали необычайно популярны во всем мире — в СССР книги супругов Никитиных расходились миллионными тиражами, Глен Доман вовсю колесил по свету со своими карточками, а в Японии налаживал производство вундеркиндов Масару Ибука — автор книги «После трех уже поздно». В общем, прогрессивные родители сразу взяли Кубарика и Томатика в оборот и с их помощью воспитывали из двухлеток математических гениев, а шестилеток готовили к школе. «Розовый жираф» переиздал книгу со всем тщанием и в качестве приятного бонуса добавил задания для детей и родителей, придуманные Юлией Луговской, популярным блогером, автором книжек про Пипа и создателем магазина детских праздников. Кстати, совсем скоро «Розовый жираф» планирует издать и вторую часть сказки — «Как искали Лошарика».

Виктор Сонькин. Мы живем в Древнем Риме. — М.: Пешком в историю, 2015. — 88 с.

Новая энциклопедия для детей от издательства «Пешком в историю» привлекательна тем, что написал ее Виктор Сонькин — филолог, специалист по западноевропейской и славянской литературе, журналист, блогер «Слона», переводчик Нассима Талеба и Джулиана Барнса, лауреат премии «Просветитель», которую получил за книгу «Здесь был Рим», большой умница и прекрасный рассказчик. Книга полна юмора, удивительных фактов и курьезов и богато иллюстрирована, подойдет и любознательному шестилетке и пятикласснику, у которого Древний Рим «по программе». Кстати, дополнить покупку можно так же свежеизданной в этой же серии «Археологической прогулкой по Помпеям» с очаровательными картинками Алины Рубан.

Хеннинг Визнер, Гюнтер Маттеи. Большая книга о животных. Рассказы директора зоопарка. — М.: Форум: Редкая птица, 2015. — 144 с.

«Большая книга о животных» — по сути, собрание разнообразных схем и таблиц, придуманных директором первого в мире геозоопарка Хеллабрунн в Мюнхене Хеннингом Визнером и проиллюстрированных художником Гюнтером Матеи. Четверть века Визнер работал над сохранением вымирающих видов, стремился сохранить в человеке «восхищение природой» и придумал для своего зоопарка серию методических таблиц, безупречных с точки зрения науки и одновременно доступных. Их и исполнил в уникальном методе трафаретной печати немецкий художник Гюнтер Матеи. Спустя годы по многочисленным просьбам посетителей зоопарка эти таблицы превратились в книгу, которая поможет интересующимся зоологией во всех подробностях разглядеть, например, «рога витые и ветвистые» или познакомиться с хватательной техникой гиббона, или изучить язык волков — и все это кратко, емко и наглядно.

Вера Ерофеева

• Алексей Макушинский. Пароход в Аргентину. — М.: Эксмо, 2014.

  Наверное, в конце XXI века будут говорить, что Алексею Макушинскому стоило бы родиться на век раньше. Отменный стилист, автор, чью мелодию можно угадать с двух нот, возводит литературу в разряд изящных искусств и не стесняется работать, руководствуясь лишь одним принципом «искусство ради искусства» и абсолютно не считаясь с такими критериями, как ясность текста, доступность его пониманию читателя; и даже — интересный сюжет.

  Роман «Пароход в Аргентину» мог бы стать отличным поводом для пари: кто добрался до последней страницы, тот и выиграл. Другая группа потенциальных читателей должна отправиться туда, где можно отвлечься от всех дел и посвятить себя знакомству с произведением. Лучше всего подойдет Прибалтика, Париж или, собственно, Аргентина — они в книге упоминаются чаще всего.

  Главный герой, вернее, герой, о котором ведутся разговоры, — это выдуманный автором архитектор Александр Николаевич Воскобойников, или, на европейский манер, Александр Воско. Он родом из Прибалтики, откуда эмигрировал в начале XX века, некоторое время жил в Европе, в том числе в Париже, пока не отправился руководить строительством в Аргентине. Потом опять вернулся в Европу, где и встретился с рассказчиком, с которым автор недвусмысленно ассоциирует себя (рассказчику даже приписывается первый роман Макушинского «Макс» — даты создания и публикации тоже совпадают!).

  В последних главах «Парохода в Аргентину» повествователь размышляет как Наталья Громова, которая в недавно вышедшей книге «Ключ. Последняя Москва» всё пытается понять, почему так важны архивные сведения об очень отдаленно связанных с ней людях. Кто знает, помогла ли двум литераторам архивная работа (у одной — с настоящими архивами, у другого — с вымышленными) разобраться в себе; если да, то подобный вид деятельности вполне можно было бы рекомендовать в качестве психотерапии.

  Постарайтесь быть счастливым в жизни, если у вас получится. Это трудно, но если очень постараться, то может ведь и получиться, кто знает?

  Главная особенность романа «Пароход в Аргентину» не в том, что автор хотел описать жизнь великого человека на фоне разрушающего всё и вся века, а в том, как он это описал. Макушинский остается верен себе: «Пароход в Аргентину» обладает той же стилистикой, что и предыдущий роман автора «Город в долине». Длина предложений в романах Макушинского запросто может стремиться к бесконечности:

  На автострадной стоянке возле Дижона, где мы выпили кофе и поменялись местами, она, разгоняясь, чтобы снова выехать на дорогу, крутя замотанной в шарф головой, проговорила вдруг, что претензия у нее только одна, именно что ее родители сильнее любили друг друга, чем любили ее, — и затем взяла такой разгон, так лихо проскользнула между двумя, впритык друг за другом тащившимися по правой полосе грузовиками, выскочила на левую полосу, и так нагло, совсем не по-французски, скорее в стиле немецких „БМВ“ или „Порше“, принялась наезжать на ненароком подвернувшееся маленькое „Пежо“, покуда „Пежо“ это не убралось, дрожа от страха, направо, что, вцепившись в дверной подлокотник, я уже не пытался продолжить беседу.

  Нельзя сказать, чтобы умный читатель не понимал, для чего автор так делает. Умный читатель чувствует, что подобное издевательство вполне обоснованно: в данном случае, например, строение предложения позволяет ощутить динамичность эпизода; в следующий раз предложение примерно такой же длины будет пародировать убийственно научный стиль речи. Умный читатель хочет лишь одного: тишину, кресло, плед и концентрацию на книжке. Увы, чтение этого романа в неподходящих условиях неминуемо провоцирует диссонанс между аудиторией и автором.

  Необходимо прочувствовать, насколько филигранно Макушинский работает с языком. Он играет с внутренней формой слова («После тридцати, пишет он в одном месте, жизнь грозит превратиться в рутину, из которой понемногу выпадает затем буква „т“…») и с передачей русского языка иностранцем («Кто-то смотрит дома телевизорную… телевизионную передачу о Прусте…»). В том, как русский рассказчик передает содержание интервью Александра Воско американской журналистке, есть что-то медийное: так сквозь русский перевод прорывается оригинал интервью: «Мой отец, говорит А. Н. В., был родом из города Нижний Ломов (from the town of Nizhny Lomov), можете себе это представить (can You imagine)?..» К месту в этой книге пришлись бы дореволюционные «еры». Наверное, в некоторой степени этот «Пароход в Аргентину» проще было написать, чем прочитать…

  Автор хочет занять место в ряду серьезных литераторов. Великое семитомное творение Марселя Пруста, четырехтомная эпопея Льва Толстого — не иначе как эти произведения вдохновляли Алексея Макушинского. Если «Пароход в Аргентину» когда-нибудь войдет в школьную программу, то наверняка пополнит список произведений, которые школьникам хотелось бы из нее исключить.

Елена Васильева