- Свобода ограничения. Антология современных текстов, основанных на жестких формальных ограничениях / Составители Т. Бонч-Осмоловская, В. Кислов. — М.: Новое литературное обозрение, 2014. — 216 с.
В этой книге собраны современные тексты, написанные при помощи всевозможных формальных установок: стихи-палиндромы, анаграммы, акростихи, тавтограммы и многие другие. Идея ограничивать письмо жесткими рамками витает в воздухе всю историю существования человечества и литературы. Представители каждой эпохи, от Авсония до Амелина, воплощали ее по-своему. Мы помним, что такие эксперименты ставились и в больших прозаических формах — у Довлатова и Жоржа Перека.
Суть одна: убрать произвол, за счет резкого сужения русла — повысить скорость и напряженность речи. Когда мы пишем обычный текст, наша единица — фраза, словосочетание; здесь — даже не слово, а буква. Автор такого текста принципиально отказывается от себя, препоручая задачу формирования текста созданной им «машине». Так в макропалиндроме Александра Бубнова (можете себе представить палиндром в лицах на несколько страниц текста?!) речь вьется, корчится и выводит причудливые фрактальные узоры, создавая такое, что автор не смог бы выдумать при помощи разума.
Формальное ограничение помогает освободиться от штампов, разбивает слипшиеся комья привычных словесных и логических ходов. Некоторые писатели используют традиционные, старинные способы ограничения, другие придумывают свои («заикалочки», «проявы», «волноходы»…) Надо сказать, что, переставая походить на «общий язык», подобные эксперименты (особенно самые жесткие из них) чем-то неуловимо похожи друг на друга. Так икона похожа на икону, а мозаика — на мозаику. Если попытаться выделить общие черты, прежде всего можно сказать, что формальные тексты — афористичны. И если подбирать по букве, поневоле нанижешь афоризм!
Сигару о майку майору гаси
На золотой горе сидели павиан и кобыла
Они тайно вели диалог про сизые облакаПоэт в России больше чем поэт
Поэт в России больше чем По
Поэт в России больше Че
Поэт в России боль
Поэт в России…
Поэт…Попытайтесь определить, какими именно формальными ограничениями пользовались Сергей Федин и Василий Силиванов — авторы трех приведенных текстов.
Начитавшись такой литературы, перестаешь понимать, как вообще люди смеют писать по-другому — например, подбирать в предложении слова, начинающиеся не на одну и ту же букву. Происходит сдвиг оптики. Серьезное отношение к тексту в наше время информационного изобилия — настолько редкая вещь, что, когда погружаешься в эту стихию, возникает желание присоединиться. Во всяком случае, это очень, очень и очень интересно.
Рубрика: Рецензии
Люди гибнут за металл!
- Сергей Самсонов. Железная кость. — М.: РИПОЛ классик, 2015. — 672 с.
Здешние люди внушают проезжему нечто вроде ужаса. Скуластые, лобастые, с громадными кулачищами. Родятся на местных чугунолитейных заводах, и при рождении их присутствуют не акушеры, а механики.
А. ЧеховИ все-таки это удивительно — насколько порой на автора не влияют внешние обстоятельства. Вот писатель Сергей Самсонов, родившийся где-то под Москвой, вдруг сочиняет историю об уральском городе Могутове, чьим прототипом является Магнитогорск. И если бы он вышел к своим героям на площадь у заводской проходной, те явно сочли бы его чужаком — настолько сильно противопоставление «местных» и «столичных» в мире, который описывает Самсонов.
Аннотация к роману «Железная кость» дает понять, что главных героев двое — однако автор строит свое произведение, руководствуясь методом дедукции: от общего — к частному, от семьи (даже шире — от породы) — к человеку. Углубляясь в родословную, рассказывая о детстве, он дает характеристику в классических традициях русского романа XIX века обоим героям: Артему Леонидовичу Угланову, бизнесмену, стоящему у руля металлургического комбината, и Валере Чугуеву, молодому представителю рабочей династии Чугуевых. Сложный, изменчивый Угланов противопоставлен прямому и простому Валере: они, пожалуй, не враги, но уж точно антагонисты. Хотя оба могли бы подписаться под таким словами:
И я увидел льющуюся сталь, она стояла у меня перед глазами, вечно живая, вечно новая, как кровь, метаморфозы эти все расплавленного чугуна, и ничего я равного не видел этому по силе, вот по тому, как может человек гнуть под себя исходную реальность, — это осталось тут, в башке, в подкорке.
Фразы одного героя могут звучать и из уст другого — все действующие лица говорят как условный автор, и, начиная читать очередную главу, догадаться о том, кто является рассказчиком, можно только увидев имя персонажа. Это абсолютно не реалистично — и оттого прекрасно. Героев сплавляют обратно в ту единую породу, из которой жизнь их и выдолбила. Возвращение к истокам, к появлению на свет, к самому процессу родов — ключевая метафора всего романа. Все очень просто в этом мире: надо работать и надо рожать.
…гладким сиянием начальной новизны показывалась сталь — головкой смертоносного ребенка между ног неутомимой и неистовой роженицы.
…быть с этой домной, как с женщиной, и помыкать ее живородящим огненным нутром.
О сюжете романа практически невозможно рассказать так, чтобы не выдать авторских секретов. Героев, разумеется, ждут приключения, в результате которых они встретятся в весьма неожиданном (или, наоборот, в самом ожидаемом) месте, но с каждой новой страницей становится все менее понятно, к чему же писатель ведет. По своей композиции роман тяжеловесен. Сложности ему добавляет и стиль автора, в котором сочетаются элементы советской риторики и политической пропаганды, кое-где появляется воровской жаргон, а украшают текст сложные метафоры и инверсии. Некоторые эпитеты становятся семантически значимыми: «стальные», «железные», «чугунные» — в восьми случаях из десяти это будут синонимы слову «рабочие».
По статистике, каждый десятый россиянин живет в моногороде — промышленном царстве, молящемся на языческого заводского бога. Такие города похожи друг на друга настолько, что подобный роман мог бы быть написан и о Карабаше, и о Норильске, и о Нижнем Тагиле. Наряду с «региональной» литературой (в пример можно привести особенно сильную сибирско-уральскую ветвь — Александра Григоренко, Виктора Ремизова и Алексея Иванова) вполне может народиться и литература «заводская»: начало положили Ксения Букша и Сергей Самсонов. Разница между ними не только тематическая: если «региональная» старается феномен объяснить изнутри, то «заводская» литература все еще пытается в первую очередь показать и понять его извне.
В отличие от советских производственных романов, построенных, словно сказки, по одной схеме, новые сочинения не похожи друг на друга ни в чем, кроме одного: завод можно назвать государством в государстве. Такое пространство позволяет продемонстрировать сложные социальные процессы. И рабочего материала достаточно —целых полтора миллиона «железных» человек по всей стране.
Театр на любителя
- Ольга Лукас. Бульон терзаний. — М.: АСТ, 2015. — 480 с.
Настоящая литературно-театральная афера, в которой замешаны большой босс с бритой головой, в темных очках и черном костюме и неизвестный актер, играющий в сериале обезображенных трупов, могла бы стать идеальной основой для детективного сюжета. Ольга Лукас воспользовалась этим ингредиентом, добавила к нему динамичные диалоги и приправила все легким юмором. Писательница, известная едва ли не всем жителям обеих столиц благодаря сопоставлению петербуржцев и москвичей в книге «Поребрик из бордюрного камня», представляет свое новое «блюдо» — «Бульон терзаний», очаровательную историю режиссера Виленина и его непрофессиональной труппы.
Владимир Виленин, актер Среднего Камерного театра, получает странное предложение поставить для офисного корпоратива спектакль по комедии Грибоедова «Горе от ума» с сотрудниками «Мира Элитной Мебели» в качестве актеров. Сначала эта идея кажется герою ужасной, но финансовые трудности подталкивают его к режиссерскому эксперименту. «Горе от ума» трансформируется в «Возвращение Чацкого» — пьесу, которую с трудом пытаются освоить офисные работники. Неожиданно выясняется, что их жизнь не ограничивается перекладыванием бумажек с места на место, телефонными звонками и курьерской работой. Ольга Лукас показывает человеческие судьбы, стоящие за фигурами мебельных королей и пешек. Постепенно репетиции превращаются из формальных в любимые и режиссером, и артистами встречи, а сам спектакль — в дело, за которое они болеют душой.
Лукас пишет просто и легко, разбавляя описания репетиций и творческих мук главного героя курьезными случаями из его жизни. Чего стоит одна лишь пощечина, полученная Вилениным-Тригориным в спектакле «Чайка»!
На премьере, полностью вжившись в роль и дойдя до последней стадии отчаяния от перспективы потерять своего возлюбленного, Аркадина неожиданно отвесила Тригорину полноценную и совсем не сценическую оплеуху, да так, что у Владимира в буквальном смысле зазвенело в ушах, а из левого глаза вылетела линза. До конца спектакля Тригорин был как будто немного не в себе: разница между зрячим и подслеповатым глазом была велика, от этого кружилась голова и все вокруг двоилось. То и дело Владимир зажмуривал ослепший глаз, чтобы сориентироваться в пространстве, отчего казалось, что Тригорин подмигивает публике. Постоянные зрители отметили этот факт на театральном форуме. «А меня уже артисты узнают. Виленин мне подмигивал все второе действие!»— хвасталась Звездочка98.
Подобные случаи из жизни актера, как это ни парадоксально, демонстрируют искреннюю симпатию автора к театру. Вместе с главным героем мы начинаем любить загадочную атмосферу сцены и всех, кто на ней работает. Переживаем за талантливых актеров и смеемся над бездарностями, которых Лукас безжалостно подвергает осмеянию. Намеки на духовную тупость влиятельных начальников, желающих окультуриваться и поглощать обед из пяти блюд одновременно, понятны любому, кто хоть немного уважает искусство. Сатира Ольги Лукас ненавязчивая, но острая. Она заставляет оглядеться вокруг и обратить внимание на «театральных гуру», которые на самом деле ничего из себя не представляют.
«Бульон терзаний» — еще одна попытка переосмыслить классический текст «Горя от ума». На этот раз кареты превратились в дорогие машины, апартаменты Фамусова — в сцену для нового спектакля. Связь грибоедовской истории с жизнью мебельного офиса прослеживается почти в каждой главе: хозяева и слуги, интриги и сплетни. Повторяются даже сюжетные ходы. Так, новость о самочувствии Владимира разлетается с такой же быстротой, что и слух о сумасшествии Чацкого.
— Я сразу поняла, что он заболел, едва он ответил! — заявила одна из княжон. — Вот когда такой голос — то это сразу ясно.
— Кто заболел? — спросил пробегавшая мимо Ульяна.
— Да режиссер наш! Лежит дома, говорить не может! — был ответ… Открылось еще несколько дверей.
— Заболел? Кто? — спросили друг у друга Эдуард Петрович, компьютерный гений Федя и Сапелкина-жена.
— Режиссер заболел! — отвечал Горюнин, — лежит дома, ни рукой, ни ногой пошевелить не может!
— Да вы что? Прямо ни рукой, ни ногой? — воскликнула Сапелкина — а сама уже тянулась к мобильному телефону.И все-таки Лукас не во всем следует за писателем-классиком. Выводы, к которым можно прийти, прочитав ее книгу, во многом неожиданные. Бесперспективная затея научить офисных работников театральному мастерству приводит к достойному результату. Обитатели мебельного мира заставляют Виленина поверить в себя и в других. Неслучайно после постановки он сворачивает создание пьесы с пессимистичным названием — так «Мир пустой» превращается в «Полный вперед».
Ольга Лукас рассуждает на весьма популярные сегодня темы. Она не одинока в стремлении задать злободневные вопросы и разоблачить злодеев, покушающихся на святое искусство. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить «Роман с попугаем» Андрея Волоса. Однако финал в «Бульоне терзаний» более оптимистичный. Эта книга вряд ли понравится тому, кто привык после прочтения погружаться на несколько дней в печальные раздумья. Зато она придется по вкусу любителям незатейливых историй со счастливым концом. Скептикам, не допускающим существования сказок, лучше попробовать что-нибудь поострее.
Про уродов и людей
- Эрик Аксл Сунд. Слабость Виктории Бергман. Девочка-ворона. Голодное пламя. — М.: АСТ: Corpus, 2014, 2015.
Ждать выхода второго тома дебютной детективной трилогии «Слабость Виктории Бергман» двух патлатых готического вида шведов, чтобы отрецензировать первый, — это нормально. Ведь, разумеется, «Девочка-ворона» по законам жанра обрывается на самом интересном месте.
Надо сказать, что хитрости новоиспеченному авторскому дуэту, объединенному псевдонимом Эрик Аксл Сунд и интересом к психологическим темам, не занимать. После того, как на первой сотне страниц романа объявляется убийца, сразу названный по имени и фамилии, мозг читателей, привыкших до последнего вести свое расследование, отключается. Увидеть разбросанные по всей книге подсказки и намеки на неоднозначность происходящего все равно что найти кота на популярной интернет-серии фотографий. Ты точно знаешь, зверь прячется в траве или кустах — он есть на снимке, но обманутое визуальным рядом сознание настроено против тебя.
В Стокгольме происходит серия жестоких убийств мальчиков, которых находят накачанными наркотическими веществами и с отрезанными гениталиями. Комиссар полиции Жанетт Чильберг, у которой мало что ладится в личной жизни, вопреки возражениям начальства берется за поиски садиста вместе с напарником Хуртигом, который, кажется, по отношению к ней не ровно дышит (впрочем, может, он просто заботливый человек). Необходимость привлечь к расследованию психотерапевта Софию Цеттерлунд, специализирующуюся на лечении пациентов, перенесших тяжелые травмы в детстве, становится роковой. Женщины обретают друг друга, что, ежу понятно, ни к чему хорошему привести не может, как и тот факт, что Чильберг является, помимо прочего, мамой мальчика-подростка.
Для того чтобы описать однополую любовь, одних фантазий недостаточно. Эрику Аксл Сунду это и не удается. Тривиальные размышления героинь и их «трепетные» диалоги вызывают только улыбку.
Встреча с Софией вопреки ее ожиданиям вылилась в нечто совершенно иное, и она надеялась, что София чувствует то же самое. Они целовались, и она впервые испытала к женщине чувства, которые раньше испытывала только к мужчинам.
„Может, сексуальность необязательно привязана к полу человека?“ — думала она в растерянности. Возможно, все куда банальнее и главным является конкретная личность.
А мужчина это или женщина, не имеет значения.Может, просто не стоит браться за изложение того, что никак не проверить? Впрочем, так даже веселее: «Моя София, подумала Жанетт, и ей стало жарко».
Язык простенький, но достаточный для того, чтобы переключиться на неплохой сюжет, не обращая внимания на стилистические неровности. Множественные флешбэки загадочной Виктории Бергман и описания обстоятельств и мест действия во втором томе «Голодное пламя» затягивают успевшую поднадоесть историю донельзя. К тому же женщины мало того что продолжают томиться, так и в себе разобраться никак не способны. Однако за отозвавшийся в сердце легким ностальгическим покалыванием абзац излишнюю монотонность авторам можно просить.
Единственный город в мире, где погода зимой хуже, чем в Стокгольме, — это, наверное, Санкт-Петербург, возведенный на болотах по ту сторону Балтики, на далеком берегу Финского залива. Первыми здесь начали строить город шведы, потом пришли русские. Такие же мазохисты, как шведы.
Тем временем дело об убитых мальчиках уходит на второй план, поскольку кто-то начинает уничтожать мужчин, в прошлом обвиненных в насилии над детьми, да и не только их. Смутно подозревая, что-то этот кто-то уже знаком по первой книге, читатели вновь попадают в ловушку «поиска котов на фотографиях». С ловушками в «Слабости Виктории Бергман» все прям отлично. Второй том тоже обрывают неясные обстоятельства, что, впрочем, не мешает успокоиться и забыть об истории насовсем. Хотя бы потому, что раскрывать интриги непорядочно, а стиль изложения едва ли изменится.
Сравнивать «Слабость Виктории Бергман» (что уже успели сделать многие) с трилогией «Миллениум» шведского писателя Стига Ларссона, конечно, нельзя: роман проигрывает по всем показателям. Однако в условиях отсутствия других детективов будет кстати.
Расскажете, надеюсь, чем дело закончилось, поскольку дожидаться выхода третьего тома для того, чтобы отрецензировать всю историю, я не намерена.
Купить книги в магазине «Буквоед»:
- Эрик Аксл Сунд. Слабость Виктории Бергман. Девочка-ворона.
- Эрик Аксл Сунд. Слабость Виктории Бергман. Голодное пламя.
Открыться Востоку
- Василий Голованов. Каспийская книга. — М.: Новое литературное обозрение, 2015. — 832 с.
Бывают такие «сильные места», в которых каждый сантиметр — имеет отдельную историю. Василий Голованов написал книгу об одном из них — Каспийском море и странах вокруг него. Задача масштабная: культура и политика, люди и природа, нефтедобыча и язык, древность и современность, религия и экономика… И все это основано на опыте личного восприятия; своими ногами и своей душой.
Книга полна знакомств, которыми не устаешь восхищаться. Голованов познает чужие страны через людей: только подружившись с кем-то, открыв свое сердце, он начинает понимать, что происходит вокруг. В странствиях ему обязательно нужен «витамин общения». Кроме того, Голованов знакомит читателя с историями целых народов, вводит в повествование поэзию и философию. Он пользуется не только словами, но и фотографией. Казалось бы, при таком эклектичном подходе к делу может получиться банальный путеводитель, но уж чего-чего, а путеводителя в «Каспийской книге» нет совсем. Хотя бы потому, что повторить путь автора невозможно: это не только путь физический, географический, но и странствия души и ума. Голованов в этом смысле человек не ленивый, наоборот, по-хорошему беспокойный. Он склонен размышлять о жизни в свете последних событий и все проверять на себе.
Автор ввязывается в дискуссии о религии с мусульманским фундаменталистом. Прославляет древний свод законов Дагестана, противопоставляя его дикую наивность «принципам современной цивилизации, построенной на насилии и роскоши». Рассказывает о нефти и клеймит нефтяную иглу. Познает на собственном опыте азербайджанский деловой этикет (и его отсутствие). Учит иранский. Слышит страшный рассказ о спецоперациях. Пишет СМС-сообщение любимой женщине. Да, Василий Голованов точно не турист, и даже определением «журналист» его не нельзя охарактеризовать в полной мере.
Это путешественник в старинном смысле слова, странник, который прекрасно понимает, что любой измерительный прибор имеет погрешность измерений. «Вызвать действительность на контакт» непросто, за это она требует солидную плату. Особенно на Востоке. Но Голованов умеет путешествовать, а в путешествии смотреть и слушать, говорить и, что самое главное, просто быть — а на это в наше время решаются немногие, уж очень это долго, хлопотно, «неэффективно», а порой и болезненно. Его метод — процесс, а не цель. Если что-то не получается или автор от чего-то отказывается в силу настроения, ошибки, неразберихи — он и об этом пишет: ведь это значит, что так его ведет путь, и в этом тоже есть некий смысл. Поэтому «увидеть такой-то город» или «записать интервью» — такой же результат, как «не увидеть» или «не записать» по какой-то причине. Последнее даже интереснее.
Божественная сущность уподоблена Аттаром соляной шахте, в которую проваливается осел. Погибнув и напитываясь солью, осел теряет все свои низменные качества и постепенно сам целиком превращается в божественную соль.
Принято считать, что сейчас такие тексты не нужны. Мир тонет в информации, никому не интересны рассуждения посторонних, их эмоции, откровения и встречи. Но дело обстоит ровно противоположным образом. Только такая публицистика и имеет значение в наше время. Именно человеку, который может увидеть ценность чужого, другого, которому есть что сказать, но который также умеет и слушать, — только ему стоит вообще куда-то ехать и что-то об этом писать. Это и есть главный вывод «Каспийской книги».
Эй, вы там, наверху!
- Пьер Леметр. До свидания там, наверху / Пер. с фр. Д. Мудролюбовой. — СПб.: Азбука-Аттикус, 2015. — 544 c.
Десять евро. Именно такую награду можно получить, если стать лауреатом Гонкуровской премии, самой желанной для французских прозаиков. И хотя сумма весьма скромная, зато к ней прилагается всемирная слава, завидные места на полках в книжных магазинах и переводы на иностранные языки. Пьер Леметр, удостоенный этой награды в 2013 году, не упустил возможность воспользоваться приятными бонусами. Его роман «До свидания там, наверху» спустя почти два года переведен на русский язык. Настало время оценить выбор французского жюри.
Пьер Леметр уже знаком нашим соотечественникам как мастер детективного жанра. Он любит интриговать широкую публику загадками и запутанными историями. Его романы придутся по вкусу как неискушенному читателю, так и интеллектуалу, на досуге почитывающему Марселя Пруста. В прозе писателя соединяются захватывающий сюжет, аллюзии на произведения классической литературы и кинематографичность стиля. Беспроигрышный вариант. На первый взгляд.
Удивительно, но именно роман, удостоенный крупнейшей литературной награды Франции, показывает, что набора этих признаков недостаточно для того, чтобы признать Пьера Леметра хорошим писателем. «До свидания там, наверху» совершенно не оправдывает ожидания читателя, избалованного современной русской прозой.
Роман рассказывает о жизни двух молодых людей, Альбера и Эдуара, лишь чудом выживших в Первой мировой войне. Честолюбивый и абсолютно безнравственный капитан французской армии Анри Прадель ради собственной выгоды посылает их в бессмысленный бой в тот момент, когда победа над немцами на деле уже была достигнута. После окончания войны Прадель затевает жуткую аферу, занимаясь захоронениями погибших на фронте солдат. Эдуар, обезображенный ранением в лицо, и Альбер, навсегда потерявший возможность жить без страха, влачат жалкое существование. Они остаются на грани разорения до тех пор, пока не пускаются в опасную авантюру с целью заработать деньги.
Однако не стоит потирать в удовольствии руки, предвкушая захватывающие приключения. На деле повествование оказывается до ужаса предсказуемым. Возникает ощущение, что автор решил слепо довериться канонам массового искусства и ступил на порочный путь схематичного кино и литературы. Число героев в романе строго регламентировано, и все они соединены между собой определенными связями. Сюжетные ходы легко угадываются наперед. Играть в предсказателя судеб интересно лишь в начале книги, затем становится откровенно скучно.
Герои Леметра — восковые куклы с застывшими лицами. Каждому из них отведена конкретная роль, за пределы которой он не выходит. Мир романа поделен на хищников и их жертв, на волков и овец. Автор настолько прямолинеен, что даже не стесняется открыто обличать негодяев, обращаясь к читателю на «вы». Вероятно, он забыл, что просветительская литература нынче не в моде.
Впрочем, два главных персонажа, Альбер и Эдуар, — личности небезынтересные. Поклонникам фрейдизма они бы точно понравились. У Альбера сложные отношения с матерью, у Эдуара — с отцом. Альбер мучается психическим расстройством, появившимся у него после того, как во время боя он был закопан заживо. Художник-гомосексуалист Эдуар, в прямом смысле потерявший лицо, начинает творить собственную реальность, для чего облачается в невероятные маски и вкалывает себе героин. Такие герои — просто мечта любого символиста! Но Леметр довольствуется малым. Он лишь очерчивает характеры, не показывая в полной мере их развитие. Образы двух друзей не раскрываются полностью, их поступки не всегда понятны. Если какой-нибудь скептик обзовет их простыми сумасшедшими, то защитить их перед ним будет непросто.
К набору незавершенных образов присовокупляется совершенно не выразительный язык Леметра. Изысканность французского слога убита русским переводом наповал. Логические несоответствия и стилистические курьезы пестрят на страницах книги:
Для нас с вами эта Сесиль всего лишь хорошенькая девушка. Но для него — совсем другое дело. Каждая клеточка ее тела состояла из особых молекул, ее дыхание истончало особенный аромат. <…> Или хоть взять ее губы <…>. С этих губ он срывал такие горячие и нежные поцелуи, что у него сводило живот и что-то взрывалось внутри, он ощущал, как ее слюна перетекает в него, он упивался, и эта страсть была способна творить такие чудеса, что Сесиль была уже не просто Сесиль.
Пожалуй, самое сильное место в книге — описание того, как происходило перезахоронение французских солдат (кстати, история вовсе не выдуманная). Предприимчивые дельцы хоронили убитых в очень маленьких гробах, переламывая трупам кости. Именно в этой части текста талант Леметра раскрывается в полной мере. Он следует традициям французских экзистенциалистов, заставляя почувствовать леденящий душу холод с того света:
Он видел невеселые сны: солдаты, уже давно начавшие разлагаться, садились в своих могилах и плакали; они звали на помощь, но из их уст не вырывалось ни единого звука; единственным утешением им служили огромные сенегальцы, голые, как черви, продрогшие от холода, которые обрушивали на них полные лопаты земли, как набрасывают пальто на утопленника, которого только что выловили из воды.
Леметр признается, что был вдохновлен не одним классиком: от Гомера до Эмиля Ажара и Габриеля Гарсиа Маркеса. Не обошлось и без влияния семейного романа XIX века. Список источников большой — его приводит сам автор в конце книги. Этот благородный жест (который наверняка будет оценен будущими исследователи творчества писателя) заставляет задуматься, не сомневается ли писатель в умственных способностях своих читателей. Он не только упростил сюжет, но еще и раскрыл перед ними все карты.
Чувство снега
Вот мы и вступили в самую нелегкую зимнюю пору: безвременья, беспраздничья и бесканикулья. Позади все возможные староновогодние праздники, дни безделья и недоеденных салатов, впереди стыдливо прикрывающаяся гирляндами голая елка, которую придется-таки разобрать и самая длинная школьная четверть в году. Дни все еще короткие, ночи темные, утра холодные, а помидоры невкусные. Да и метели-сугробы выглядят теперь скорее как неуместный антураж ушедшего праздника.
Тем временем нужно как-то продержаться до конца апреля, сохранить лицо до того момента, когда нам снова явится твердь земная в виде сухого асфальта и жизнь станет легче. Пока же придется довольствоваться тем, что есть, — снегом.
Дэвид Макки. Элмер в снегу. — М.: Самокат, 2015. — 32 с.
Первая встреча ребенка со снегом, без сомнения, событие выдающееся, и не зря оно описано в детской литературе тысячи раз. Каждый уважающий себя герой книжного сериала для малышей сталкивался с этим природным явлением: взять хотя бы горячо любимую моим сынком наглую кошку Мяули или одного из самых популярных в мире слонов, потеснивших на слоновьем литературном Олимпе мудрого Хатхи и щеголеватого Бабара, — Элмера. Придумал его британский иллюстратор и писатель Дэвид Макки, который, помимо прочего, создал не менее известного у английских детей короля Ролло. Издательство «Самокат» как раз выпустило шестую книгу о приключениях слона в клеточку, посвященную столкновению слоновьего стада со снегом.
Дебора Кесперт, Артем Аракелов. Первопроходцы. Самые опасные путешествия всех времен. — М.: Клевер-Медиа-Групп, 2014. — 111 с.
Энциклопедия, посвященная самым известным путешественникам, экспериментаторам и безумцам от Марко Поло до Джеймса Камерона, поставившего рекорд одиночного погружения в батискафе, знакомит и с теми, кто на выживании во льдах и снегах собаку съел. Здесь есть и драматическая история покорения Южного полюса экспедициями Роберта Скотта и Руаля Амундсена, и арктическая эпопея Папанина и Чкалова, и изыскания Лазарева и Беллинзгаузена. Энциклопедия дает юным читателям краткие практические советы по организации собственной экспедиции: сообщает, сколько килограмм кислой капусты погрузить на борт, пса какой породы лучше взять в компаньоны или что делать, если от холода кожа почернела и покрылась волдырями. Прекрасно иллюстрированная книга способна вдохновить неокрепший ум на вытаскивание из дома санок и банок со шпротами. И не удивляйтесь потом, если найдете на холодильнике записку со словами исследователя Антарктики Лоуренса Оутса: «I am just going out…»
Лена Шеберг. Горячие факты про лед. — М.: Самокат, 2015. —42 с.
Шведская писательница и иллюстратор Лена Шеберг, автор выпущенной в прошлом году книги не менее горячих фактов о яйцах, на этот раз столь же непредвзято и разносторонне обратилась к такому агрегатному состоянию воды как лед. Она собрала в своей книжке забавные личные наблюдения и тематические истории от создания самого большого в мире фруктового мороженого до приставки «айс-» в именах рэперов, от ледяного человека возрастом более пяти тысяч лет до хоккея и керлинга. Плюс ко всему автор приводит богатую классификацию льда по форме и составу, что, конечно, не может не напомнить другого известного скандинава Питера Хега и его героиню Смиллу.
Ксения Дрызлова. Замечательное время. Зима. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2015. — 224 с.
Молодая петербурженка Ксения Дрызлова — блогер, фотограф и дизайнер, — известная многим как основатель бренда «Ko-ko-ko kids», выпускающего всякую невозможную красоту: от пальтишек до тарелочек, — сделала для издательства «Манн, Иванов и Фербер» два настенных календаря, две раскраски и вот эту книжку. Книжка о всякой приятной зимней чепухе, позволяющей забыть о том, что на самом-то деле приятной зимняя чепуха выглядит только из окна теплой комнаты и на страницах этого симпатичного издания. На деле вам все-таки придется одеться и выйти в пургу, вооружившись ледянками, лупой для разглядывания снежинок, лопатой, игрушечными медведями и пингвинами и терпением, потому что когда вы, подпуская в простуженный голос чистую сталь, будете требовать от ребенка эвакуации в тепло, он вас не послушает.
Во весь голос
- Малала Юсуфзай. Я — Малала / Пер. с англ. Е. Большелапова. — М.: Азбука-Аттикус: КоЛибри, 2014. — 400 с.
Ее жизнь больше похожа на голливудский боевик — трудно поверить, но что-то подобное может происходить на самом деле. В буднях юной активистки Малалы Юсуфзай находится место переездам и выступлениям на встречах с высокопоставленными лицами. Правозащитницу шантажировали и стреляли ей в голову — и все это история обыкновенной девушки, борца за всеобщее образование. Малала добилась того, чтобы ее услышал весь мир, и уже в шестнадцать лет произнесла речь в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке. На сегодняшний момент она самый молодой лауреат Нобелевской премии мира.
Автобиография «Я — Малала» — не только обычный для этого жанра рассказ об уникальном человеческом опыте. Книга знакомит читателя с семьей героини, с историей Пакистана, с традициями пуштунов — иранского народа, к которому принадлежит Малала и ее родственники. Выбранное родителями имя стало знаковым: «Меня назвали в честь Малалай из Майванда, величайшей национальной героини Афганистана. <…> В общем, Малалай — это наша Жанна д’Арк».
Малалу с детства отличала любовь к учебе. Ее отец Зияуддин Юсуфзай основал частную школу Хушаль, где дал возможность получить образование не только мальчикам, но и девочкам, что весьма нетипично для традиционного общества Востока — и даже периодически посылаемые в его адрес угрозы не смогли остановить начинание. В школе Малала училась усердно, ее шкаф был заставлен кубками и наградами:
Мое соперничество с Малкой-и-Нур продолжалось. После того как она стала первой ученицей в классе, оставив меня позади, я пережила настоящий шок и стала заниматься еще усерднее. Мне удалось вернуть себе первенство, чему я была несказанно рада. Малка-и-Нур обычно шла второй, а моя подруга Мониба — третьей.
Но будни счастливой пакистанской отличницы отнюдь не так радужны, как кажется: однажды Малала увидела, что другим детям приходится рыться в мусорных кучах и продавать найденное на свалке старьевщику, чтобы выручить деньги. В этот момент она поняла: для благополучия общества нужно предоставить всем людям возможность учиться.
Дайте детям книги и ручки. <…> Это самое могущественное оружие на свете. Один ребенок, один учитель, один учебник и одна ручка способны изменить мир»; «…ислам не имеет ничего против того, чтобы женщины учились наравне с мужчинами.
Малала Юсуфзай любит свой народ и свою страну. Когда в Пакистан пришли талибы, девочка, несмотря на опасность, вместе с отцом начала активную правозащитную деятельность. Она давала интервью местным газетам и каналам, вела блог от имени выдуманного персонажа Гюль Макай, а также стала героиней документального фильма, который был показан по всему миру.
Однако патриотические речи доносятся из уст ребенка. Очень просто, иногда серьезно, кое-где по-детски наивно Малала описывает взаимоотношения с подругами, их ревность друг к другу, признание в любви соседского мальчика, драки с братьями, пикники по выходным, чтение любимых книг. Больше всего в ней изумляют непоколебимая вера в Бога и тоска по родной долине Сват: «За последний год я повидала много красивых мест, но моя долина остается для меня самым прекрасным местом на земле». Однако лишь немногие соотечественники ждут Малалу в Пакистане, уверенные, что она пропагандирует западные ценности.
Сейчас Малале семнадцать, она живет в Бирмингеме вместе с семьей и очень хочет вернуться на родину. Девушка продолжает отстаивать право каждого человека на образование и получает за это награды — в их числе российские премии имени Анны Политковской и «За свободу мысли» имени Андрея Сахарова — и денежные взносы в «Фонд Малалы».
Несмотря на известность, в душе Малала Юсуфзай немногим отличается от любого из нас. Однако ей удалось обратить внимание всей планеты на локальные проблемы мирового значения. Пример Малалы свидетельствует о том, какое невероятное количество возможностей дается человеку. Не использовать их — просто глупо.
Щепки летят
- Джонатан Литэм. Сады диссидентов / Пер. с англ. Т. Азаркович. — М.: АСТ: Corpus, 2015. — 586 с.
Сколько бы писатели не доказывали, что никакие революции не стоят человеческих жизней, вера в возможность изменения мира все равно захватывает умы людей, заставляя их забывать о себе и окружающих. Роман «Сады диссидентов» Джонатана Литэма добавляет к теме подавления личности идеей актуальный материал, буквально вчерашний — молодежные митинги «Оккупай».
Эта волна, захлестнувшая не только Запад, но и Россию (в Москве люди узнали про казахского поэта Абая на «Оккупай Абай», в Петербурге молодежь протестовала на «Оккупай Исаакий») — всего лишь очередная возможность нарисовать яркие и гневные плакаты и вынести их на городские площади. Литэма интересует не «Оккупай», а люди, которые выходили и выходят на улицы — бывшие диссиденты и те, кто сегодня хотел бы относить себя к таковым.
«Сады диссидентов» отчасти напоминают «Поправки» Франзена — оба романа представляют собой сагу, в которой умные американцы негодуют на мыльный пузырь семейных ценностей. Однако тема семьи у Литэма ложится на условную тему диссидентства, наглядно показывая, что сплоченность родных людей разрушается не только под спудом жизни (слишком глобально), но и под натиском идей и убеждений каждого из них.
Автор, знакомя нас с матерью семейства ярой коммунисткой Розой Циммер, «титанически волевой женщиной», сам же ее и побаивается. Однако, несмотря на это, находится в «Садах…» место и для любования героиней, сопереживания ей: Литэм изображает сильную личность, ради идеи ставшую одинокой. Это парадокс и трагедия человека XX века, «века, лежавшего в руинах».
Внук Розы, Серджиус, из XXI столетия, по сравнению с ней всего лишь осадок. Наследие бабушки и родителей-хиппи делает его несчастным: наплевав на ребенка, они отправились протестовать на другой континент, считая, что лучше погибнуть, чем жить «при такой власти». Автор своих героев не осуждает, скорее — жалеет. Потому что их жизнь могла сложиться иначе, но она закончилась. Глупо и бездарно — так, что даже описания в книге не будет. Они хотели стать героями, а добились того, что оставили сына сиротой.
Родители — Мирьям и Томми — люди неординарные. История их любви занимает лучшие страницы романа. Томми сочиняет тексты для своего музыкального альбома, записывая истории «маленьких» жителей Нью-Йорка: нищих, бродяг, бездомных. (Литэм сам отчасти похож на своего персонажа — он рассказывает об обычных людях, которые захотели стать необычными, которые измучены «избытком собственной индивидуальности», у которых нет родины). По мнению Томми, «из воспоминаний о девушке, которая вызывала скуку, никакой песни не сделаешь». Но Мирьям — другая. Потому эпизод знакомства молодых людей в метель — кульминация книги. Литэму удается схватить читателя за горло: чувства оказываются важнее любых оппозиционных палаток. Автор считает, что «идеология — это покров неистребимой выдумки, движущей миром, это фикция, в которую людям необходимо верить».
Большое внимание в романе уделено месту действия. Писатель рассказывает о Нью-Йорке так, что хочется в нем родиться и знать все пересечения нумерованных улиц. Для нашего слуха география книги — абракадабра, через которую сложно пробиться. И хоть «Сады диссидентов» будут ближе американскому читателю, есть в романе и универсальные темы — предназначение человека и его одиночество. Автор часто любуется своими героями, отходит от них на полшага и подробно останавливается на портрете. Вот как описывается, например, кузен Ленни:
Выгибом спины он напоминал раввина, а вот глаза выдавали еретика. То, что под его дурно пахнущим черным пальто виднелись кое-какие отличительные признаки хиппи — заношенная вудстокская футболка с птицей, сидящей на гитаре, истрепанный шерстяной тканый шарф радужной расцветки вместо ремня на сальных брюках от костюмной пары, — нисколько не меняло его облика: казалось, этот человек целиком принадлежит прогорклому, выродившемуся прошлому, а в настоящее его впихнули силком, с превеликими мучениями.
Люди стали мельче, а государство осталось прежним. И оно готово напомнить об этом каждому — в любом веке, на любом митинге или партийном собрании. Система всегда залезет в личное пространство, в человеческий сад. Залезет так, что одни щепки останутся. Топор за сценой.
Не зевните ферзя!
- Макс Базерман. Искусство замечать. Секреты наблюдательности истинных лидеров. — М.: Азбука-Аттикус, Азбука-бизнес, 2015. — 288 с.
Свою книгу «Искусство замечать» ее автор, профессор Макс Базерман, представляет читателю как дверь в мир нового видения — такого, каким обладают не более трех процентов всех людей. Не пропускать мимо ушей неудобные факты, а мимо глаз — не относящиеся (якобы) к делу подробности. Не позволять личным отношениям влиять на оценку профессиональной компетентности. Снять шоры, брать от мира всю нужную информацию. Очень заманчиво.
В этой книге, написанной напористо и по-деловому, приводится множество примеров такого «незамечания», что хочется просто руками развести. Директора компаний, общественные деятели и обычные люди сплошь и рядом не видят того, что происходит у них под носом. Базерман рассказывает о крахе JPMorgan, о теракте 11 сентября, о скандале с тренером, насиловавшим мальчиков, и всякий раз подробно разбирает механизмы, по которым очевидные факты прошли мимо вовлеченных в ситуацию людей. Иногда эти механизмы до боли примитивны. Иногда — весьма хитроумны. Например, в книге есть очень интересный рассказ о десяти способах подтасовки результатов исследований: «Более чем возможно работать в рамках установленных правил и прийти к желаемым, но неверным результатам». При этом исследование будет проведено как надо — комар носа не подточит. После знакомства с размышлениями Базермана сомнения относительно фармацевтики, экономики, психологии только усиливаются.
Даже если не принимать в расчет усилия людей, специально направленные на сокрытие фактов, следует помнить, что мы можем остаться «слепыми» и по собственной инициативе. Оказывается, дело в том, что человек слишком сосредоточен. Нас, людей западной цивилизации, с детства учат концентрироваться, развивая произвольное внимание. Напротив, чтобы действительно замечать все, требуется внимание непроизвольное, которое работает само по себе, без задействования волевой сферы. А чтобы увиденные таким образом детали были нами осознаны, нельзя думать быстро и принимать решения спонтанно: мозг должен успеть обработать всю поступившую информацию. «Первоклассные наблюдатели, — пишет Базерман, — выходят за рамки ложной интуиции и внимательно исследуют данные, которые важны для той или иной проблемы».
На этом этапе читателям «Искусства замечать» начинает чего-то не хватать для полного понимания описанного процесса. Базерман предстает типичным американским учителем, вроде Дейла Карнеги: сказано много правильных слов, но не хватает ключа, который позволил бы применить все эти рекомендации. Поэтому после знакомства с книгой остается привкус некого прекраснодушия, местами переходящего в благоглупость. Например, в главе о «мотивированной слепоте», когда мы не замечаем, как наше начальство потворствует коррупции, на вопрос «Как этого избежать?» даются бесполезные ответы, вроде «Учитесь обращать больше внимания на то, что творится вокруг вас» и «Вы можете сделать так, чтобы руководители, бездействующие, когда рядом с вами совершаются аморальные поступки, понесли наказание». Правда, можем? А как? Впрочем, на некоторых подобная прямолинейность сама по себе действует оздоровляющим образом.
Видение, о котором говорит автор, все-таки дело не теории, а практики и еще раз практики. Как писал Паскаль, можно знать о добродетели все, но не любить ее. Так же после прочтения книги вы будете знать все о том, как все замечать, но вот будете ли вы и впрямь замечать — не факт. Между тем одна моя знакомая цыганка, растущая в нецыганской приемной семье, уже в возрасте двух лет была способна с ходу запомнить, какой гость в какой обуви пришел, и, улыбаясь, вытащить ему именно его ботинки из десяти прочих пар. Интересно, Макс Базерман такое умеет?