Что за тексты здесь выложены

Сайт prochtenie.ru был создан в январе 2006 года как часть утопического проекта по зарабатыванию денег на интересных текстах о книгах, кино, культуре, мироздании и жизни в целом…

Сайт prochtenie.ru был создан в январе 2006 года как часть утопического проекта по зарабатыванию денег на интересных текстах о книгах, кино, культуре, мироздании и жизни в целом. (Вот, например, как это описывал С. А. Лурье.)

Зарабатывания денег не вышло, но удалось запустить бумажный журнал и выпустить 17 номеров, сделать сайт электронным СМИ и несколько лет получать государственную поддержку проекта.

Самое главное, что удалось заинтересовать проектом тех деятелей культуры, чье мнение важно до сих пор: Сергея Князева, Николая Крыщука, Вячеслава Курицына, Самуила Лурье, Андрея Степанова, Виктора Топорова. Некоторых из них уже нет в живых.

Кроме того, проект сделался привлекательной площадкой для молодежи, увлеченной культурной журналистикой и литературным процессом. Полина Ермакова, Анастасия Бутина и Анна Рябчикова позволили журналу жить и после того, как отцы-основатели решили отойти от дел. В 2016 году «Прочтение» отметило 10-летний юбилей и под руководством Анастасии Бутиной при участии Анастасии Житинской, а затем и Полины Бояркиной просуществовало до начала 2018 года.

В этот, «молодежный», период работы с проектом плотно сотрудничали Елена Васильева, Надежда Сергеева, Ксения Букша, Вера Ерофеева, Егор Королев, Ксения Друговейко и другие.

В 2018 году под руководством Полины Бояркиной проект переехал на доменное имя prochtenie.org, а с доменного имени prochtenie.ru была сделана переадресация на .org. Проект в таком виде просуществовал до сентября 2024 г. В сентябре 2024 г. основатель проекта Арсений Шмарцев восстановил версию сайта prochtenie.ru с материалами до 24 октября 2017 года, а с сайта prochtenie.org эти материалы были удалены. С сентября 2024 года одноименные проекты prochtenie.ru и prochtenie.org развиваются отдельно и являются разными площадками.

Будет ли проект prochtenie.ru хоть как-то развиваться дальше, мы не знаем, но постараемся отсканировать и выложить здесь все бумажные номера журнала. Если у вас есть идеи, пишите по адресу: shmartsev@gmail.com.

Арсений Шмарцев, Полина Ермакова, Анастасия Бутина 

По ту сторону литературы, или 5 детских комиксов осени

К любому из следующих комиксов в комплекте обязательно должен идти карманный фонарик. Читать эти истории, накрывшись одеялом с головой, особенное удовольствие. Впереди школьные каникулы, «Прочтение» знает, чем занять ваших отпрысков, даже если они не хотят вылезать из кроватей.
 

Для романтичных девочек

  • Жорис Шамблен, Орели Нейре. Дневники Вишенки. Том 1. Каменный зоопарк / Пер. с франц. М. Хачатурова. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2017. — 80 с. 8+

Если у вашей девочки есть дневничок на замке, куда она незаметно от вас вклеивает подобранный на прогулке кленовый лист или воробьиное перышко и заносит наблюдения о том, что ее окружает, то эта серия непременно для нее. Вишенке десять лет, она мечтает стать известной писательницей. Кроме того, она носит шляпу, гоняет на велике, встречается с подружками в шалаше на дереве и ведет расследование. Она любопытна и общительна, и, конечно, у нее много секретов от мамы. Если вы любите все вишневое, вас порадует и графика: книга выдержана в одной цветовой гамме (уже догадались в какой?). Сюжет истории незамысловат и по-европейски беззаботен — может, поэтому приключения Вишенки столь популярны на Западе. В 2014 году комикс получил главный приз на фестивале в Ангулеме. Издатели обещают выпустить всю серию, вторая — «Таинственная книга» — уже переведена на русский язык.
 

Для тех, кто любит нарядиться на Хэллоуин

  • Патрик МакХейл. По ту сторону изгороди. — СПб.: Комильфо, 2016. — 144 с. 8+

«По ту сторону изгороди» — это сборник историй, который является дополнением к одноименному анимационному сериалу, обладателю премии «Эмми» 2015 года. Мультсериал, созданный Патриком МакХейлом для Cartoon Network, представляет собой музыкальную страшилку для крепких духом детей, которые любят сумасбродства и не боятся темноты. В центре событий два брата — Грег и Вирт. Им предстоит путешествие через таинственный лес, населенный множеством удивительных существ, и, только пройдя сквозь него, они смогут попасть домой. Смело возьмите вашего ребенка за руку и вместе с ним отправляйтесь в дорогу, не забывая оставлять за собой конфетный след по ту сторону изгороди. Впереди вас ждут несколько прогулок по Неизведанному, и осень — лучшая для них пора. В дополнениях к комиксу вы найдете галерею обложек. Каждой из них захочется украсить стену. Среди бонусов есть и нотные листы с исполненными в сериале композициями. Смотрите, читайте и музицируйте. Тот редкий случай, когда можно все.
 

Для искателей приключений

  • Алекс Алис. Звездный замок / Пер. с франц. М. Хачатурова. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2017. — 72 с. 8+

Изначально история, придуманная Алексом Алисом, была опубликована в виде трех газет большого формата, включавших подборку оригинальных статей второй половины XIX века. Это придавало ей достоверность, иногда так необходимую детям. Однако книгу о мальчике Серафине, изданную на русском языке, не обязательно даже читать. На нее достаточно просто взглянуть, чтобы захотеть одарить ей какого-нибудь мальчишку. Акварельные иллюстрации с кое-где заметными карандашными штрихами создают иллюзию старого комикса, заставляя в полной мере проникнуться духом романтизма. Настоящие искатели приключений непременно оторвутся от планшетов и займутся изобретательством. Мама главного героя — Клэр — посвятила свою жизнь поискам эфира. Однажды поднявшись в небо на воздушном шаре, домой она больше не вернулась. Серафин остался с папой, гениальным инженером, потерявшим надежду увидеть любимую жену. Однако спустя год они получают письмо, в котором раскрываются некоторые обстоятельства исчезновения Клэр. Так начинаются приключения папы и сына.
 

Для супергероев, которые говорят по-английски

  • Jeff Lemire, Emi Lenox, Jordie Bellaire. Plutona. — Image Comics, 2016. 12+

После слов «комикс не переведен на русский» многие могут растеряться. Однако язык, которым написана история, доступен подросткам (при условии, что они изучают английский). Кроме того, главные герои «Плутоны» — обычные школьники: в узких джинсах, растянутых свитерах с модными надписями, кедах и шапках, надвинутых на глаза. Толстушки, умники, хулиганы — одни популярны в своем классе, другие — совсем нет. Это рассказ о ребятах, которые живут с родителями и мечтают во что-нибудь вляпаться: например, потерять PSP, сбежать ночью из дома или найти мертвого супергероя. Комикс мрачненький и странненький одновременно, сюжетная линия запутанная, но в этом ее прелесть. Автор «Плутоны» Джефф Лемир известен графическими романами «Подводный сварщик», «Триллиум», «Хулиган». Все они для взрослых и не переведены на русский язык, но, поверьте на слово, с потрясающей графикой и зрелыми мыслями. Удивите ребенка своей продвинутостью и познакомьте его с «Плутоной».
 

Для юных мечтателей

  • Юлия Никитина. Полуночная земля. — СПб.: Бумкнига, 2017. — 156 с. 16+

«Полуночная земля» — это история мечтаний: не для детей, но о детстве. О детстве молодой художницы, прошедшем на берегу Оби и измеренном полярными днями и ночами. Комикс Юлии Никитиной изобилует северными пейзажами, звездным небом и снегом. Выбранная девушкой графическая манера подчеркивает мельчайшие детали ледяного царства. Иллюстрации минималистичны, но вы буквально видите пар изо рта, слышите хруст снега под ногами, вдыхаете обжигающе ледяной воздух — вместе с героями. Окончив школу, Юля в поисках себя перебралась в Петербург, но домом для нее всегда будет Салехард. Никитиной так тепло удалось изобразить холод, а значит, она на правильном пути.

Анастасия Бутина

С молчаливого согласия

Аритмия

Режиссер: Борис Хлебников

В ролях: Александр Яценко, Ирина Горбачева, Николай Шрайбер, Максим Лагашкин, Альбина Тиханова

Страна: Россия

2017

 

Молодой врач (Александр Яценко) с немолодым, помятым от постоянных возлияний лицом, молча, без эмоций, стоически принимая свое призвание, едет на очередной вызов в машине скорой помощи. Но для него этот вызов — не очередной, каждый из них очень важен и, если хотите, даже принципиален. Он, не представляющий, как можно относиться к работе формально, патологически честен и совершенно безошибочен в диагнозах.

Несмотря на то, что это все больше похоже на описание какого-то киношного супергероя (хоть и хорошо уже знакомого благодаря Хлебникову), мы легко верим в его подлинность — может, потому, что видим его не только на работе, но и дома. Готовый на решительные действия ради помощи незнакомым, он оказывается совершенно бездейственен, когда нужно спасать собственную семью: супруга (Ирина Горбачева) — тоже врач, устав от «беспросветной» личной жизни, она предлагает развестись.

Главный ответственный в России за социальные истории, Хлебников, пожалуй, впервые впускает в свой фильм самостоятельную линию человеческих и любовных отношений между героями. Которая в итоге оказывается автономной и главенствующей: доводы за то, что сложная работа в скорой помощи не оставила времени на личную жизнь, кажутся верными только на первый взгляд. Не во времени дело — по любой сцене, где герои Яценко и Горбачевой просто разговаривают, ясно, что их профессии в этой истории не столь важны.

В то же время обе конструкции нужны друг другу, держат одна другую. Благодаря истории любви пафос и трагизм социальной проблематики спадает и не бьет в глаза (хотя сами врачи скорой помощи никакого пафоса, как и трагизма, здесь, конечно, не увидят). В свою очередь, без сложных сцен рабочих будней «домашняя» история двух молодых людей, вполне возможно, оскудела и была бы похожа на сюжет фильма «Еще один год» (сценарист — соавтор Хлебникова по «Аритмии» Наталья Мещанинова), в котором парень с девушкой расходятся, а потом сходятся, практически ничего не делая, чтобы наладить отношения.

В обеих сюжетных линиях показывается что-то новое для российского кино, и за это, вероятно, фильм и наградили на «Кинотавре». Первая — хроники скорой помощи, такие, которые понравятся самим врачам. Вторая — хроники семейного кризиса двух молодых, но уже очень взрослых людей. И новое здесь в первую очередь то, как это разыграно и снято: практически всю историю мы считываем не по скупым словам, а по лицам, не выходя при этом из тесной однушки.

Самое главное, что мы видим, — тотальное нежелание (или неумение) решать что-то важное с близким тебе человеком, отсутствие языка для этого. Герой Яценко вполне себе находчив на работе и, когда нужно, вытаскивает похожую на таблетку пластмассовую пульку, чтобы успокоить недовольную больную. Как успокоить свою жену (которая, тоже хороша, пишет о разводе в СМС), да и чего она вообще хочет, он не знает, не может об этом нормально спросить и, не выдержав напряжения, просит у нее хоть пару дней на то, чтобы «ничего не решать». Мы знаем, как контактировать с внешним миром, но не знаем, как поговорить с любимым человеком, — это и есть то новое, на чем акцентирует внимание режиссер, и что раньше мы не рассматривали так пристально в течение часа на большом русском экране.

Последней сценой с врачом, почти вручную расчищающим дорогу от автомобилей для проезда машины скорой помощи, Хлебников недвусмысленно говорит, что жизнь в России чудовищно, неоправданно сложна и жестока — но другой нет и не будет. Хотите жить — выходите и расчищайте себе дорогу. Получается, что так и поступила героиня Горбачевой, когда сначала, вскипев от накопившегося недовольства, захотела разойтись, а потом, увидев своего мужа в страшной истерике и пережив ее вместе с ним, приняла его обратно. Примирение супругов выглядит хеппи-эндом, в котором восторжествовала человеческая теплота. Или катастрофой, к которой привело человеческое безмолвие.

Владимир Панкратов

Дмитрий Данилов. Митино, Сходненская

Дмитрий Данилов — автор восьми книг прозы и трех книг стихов. Дважды финалист премии «Большая книга» (2011, 2013), финалист премий Андрея Белого и «НОС» (2011), лауреат премий журналов «Новый мир» (2012) и «Октябрь» (2013), лауреат поэтической премии Anthologia (2015).

артем новиченков и кирилл корчагин:

— Проза Дмитрия Данилова настолько бытописательна, что ее хочется назвать глубоким реализмом. Обстоятельность, с которой Данилов описывает происходящее, обещает как минимум длинный захватывающий сюжет или неожиданный финал, но читатель оказывается обманут. Потому что в жизни обычно не бывает ни того ни другого. Она сама по себе сюжет, такая, какая есть. Ждешь чего-то, а оно уже было.

Поэтому, когда читаешь тексты Данилова, складывается впечатление, что он просто описывает жизнь, со всей бытовухой, ничего не прибавляя и не убавляя. В действительности так оно и есть, но не совсем. Потому что помимо окружающего города и мелких событий, есть еще отношение субъекта к тому, что с ним происходит. Но и тут загвоздка. Никаких особенных событий с героем не происходит: Данилов описывает человека не в момент судьбоносного поступка, а в обыкновенные будни, поэтому персонажи как будто просто существуют, с ними ничего не случается.

Автор оставляет человека один на один с городом и проверяет его терпение, укрощая и смиряя. Люди вокруг выглядят отчужденными, их тоже словно не существует, но на самом деле все они такие же, как главный герой, — брошены в этот мир, и у каждого внутри происходит своя борьба.

Все это подчеркивает минималистичный язык, обыденный, бедный, контрастирующий с тем глобальным метафизическим разрывом, который переживает герой.

 

митино, сходненская

Трудность вот в чем заключается. Трудность в том, что сегодня придется надеть другую куртку, нежели вчера. Вчера был еще мороз, а сегодня резкая оттепель. И надо надеть другую куртку, не такую теплую, как та, которую надевал вчера, менее теплую.

И надо из той куртки, более теплой, переложить в эту все мелкие предметы из карманов. И ничего не забыть, потому что обязательно что-нибудь в таких случаях забывается.

Так, паспорт. Паспорт взял. Вот он, лежит во внутреннем кармане менее теплой куртки.

Хорошо. Паспорт — это главное.

Ключи. Вот, переложил. Ключи на месте.

Впрочем, ключи забыть довольно трудно, потому что надо при выходе из квартиры закрывать входную дверь, хотя и возможно.

Деньги. Осталось девяносто рублей. И еще два дня. Сегодня и завтра. Ладно, на дорогу хватит. Есть еще проездной на метро. Нормально, хватит.

Мелочь еще надо переложить. Мелочи четырнадцать рублей. Нормально. Переложил мелочь.

Телефон.

Вроде все. Главное паспорт. Паспорт на месте, во внутреннем кармане менее теплой куртки, которую сегодня надо надеть (уже надел) в связи с оттепелью.

Облезлый, темноватый коридор однокомнатной квартиры так называемой улучшенной планировки. Через открытую дверь виден угол неубранной постели.

Прислонился лбом к стене, постоял. Ох, ох. Ладно. Надо идти.

Вроде все взял. Пропуск на работу должен лежать в паспорте. Надо проверить на всякий случай, вдруг. А что, собственно, вдруг. Ну, мало ли. Дурная привычка, которая может перерасти в психическое заболевание.

Проверил. Пропуск лежит в паспорте.

Надо идти.

Погасил свет, вышел, запер дверь, положил ключи в карман.

Долгое ожидание лифта. Дом семнадцатиэтажный, и лифт все время останавливается на разных этажах. Бесконечные школьники и взрослые люди, идущие в школу и на работу.

Вот вроде лифт уже близко. Нет, опять остановился. Вот, подъехал.

Лифт полностью, до отказа набит школьниками.

Нет, только не по лестнице. Ждать.

Лифт опять останавливается на разных этажах.

Есть еще грузовой лифт, большой. Вот он как раз подъехал. Он тоже набит школьниками, но не совсем до отказа, есть еще место.

Спустился вниз. Забыл проездной на метро.

Блин. Вот всегда так бывает. Почему так. Почему.

Поехал наверх. Взял проездной. Проверил паспорт.

Опять вниз. Теперь уже лифт переполнен не школьниками, а взрослыми.

Вдруг приехал совершенно пустой лифт. Это невероятно, так не бывает. А вот, поди ж ты. Бывает.

Вышел во двор. Вокруг, куда не глянь, раскинулся район Митино.

Два семнадцатиэтажных дома стоят перпендикулярно друг другу. Один подъезд полностью заселен жителями деревни Митино, которая здесь раньше располагалась и которую уничтожили ради возведения городского района Митино. Деревянные избы сносили, а жителей переселяли в бетонные дома.

Немолодые корявые мужики собираются около подъезда с самого утра с целью пить. Особенно летом, но и зимой тоже, зимой тоже можно пить. И они пьют. Возможно, они при этом вспоминают жизнь в деревне. Иногда они вяло дерутся, но редко. В основном, просто пьют.

Вокруг много домов, вокруг домов много машин.

Люди со всех сторон света вереницами устремляются к пересечению Дубравной и Митинской улиц. Там остановка 266 автобуса, главного митинского маршрута.

Очень много народу.

Кроме 266 автобуса, который идет до метро «Тушинская», есть еще много разного транспорта. Есть 267 автобус, он идет до метро «Сходненская». Есть маршрутка № 17, которая тоже идет до «Тушинской», и еще маршрутка, которая идет по маршруту 267 автобуса до «Сходненской».

Все они до отказа набиты людьми-пассажирами.

Куда пойти-то.

Очень не хочется ехать в переполненном автобусе, стоя. Хочется ехать сидя, пусть и в переполненном автобусе, подремывая.

Проще всего поймать тачку за полтинник до «Тушинской». Но сейчас нет денег.

На углу формируются группы людей, которые ловят машины, садятся вчетвером, и получается дешевле.

Подошел. Сформировалась группа. Поймали машину. Водитель сказал, что полтинник, но не в сумме, а с каждого. Давай стольник за всех, а. Нет, полтинник с каждого.

Слушайте, что же это такое. Совсем обалдел парень. Совсем обнаглели. Все можно что ли. Оборзели эти водилы совсем.

Алчность.

266 автобусы идут один за другим, практически как поезда метро. Все они до отказа набиты людьми. Можно, конечно, втиснуться, но как же не хочется висеть на поручне, стоять в бесконечной пробке у радиорынка и потом на Волоколамке, ох.

Вообще, есть еще время.

 

В маршрутках до «Сходненской» иногда бывают свободные места.

Отошел по Дубравной улице немного назад, туда, где тормозят маршрутки.

Прошла одна маршрутка, мест нет. Прошла вторая маршрутка, мест нет. Прошла третья маршрутка, мест нет. Прошла четвертая маршрутка, мест нет, и даже кто-то едет стоя, согнувшись в три погибели.

В принципе, время-то еще есть. Даже если немного опоздать, ничего страшного.

Постоял еще немного на Дубравной улице, просто так, от нежелания совершать движения.

Как-то все плохо складывается. В федерации сказали, что все мероприятия переносятся в лучшем случае на осень. Это в лучшем случае. И еще неизвестно, будет ли вообще продолжена деятельность. В общем-то, все понимают, что, скорее всего, не будет. Сколько было планов. Сколько уже сделали. Все теперь коту под хвост. И, естественно, никаких авансов обещанных, ничего.

А еще вчера позвонил Николай и сообщил такое, что вообще непонятно теперь, как быть, как выкручиваться и какие отговорки придумывать. Безвыходная ситуация, фактически. Хотят все получить назад, полностью. Передают проект другим. Зачем ввязались, сидели бы тихо, ходили бы себе на работу спокойно, от зарплаты до зарплаты. Что делать, что делать. А что делать. Ничего не делать. Делать нечего.

От всего этого хочется не ехать и не идти никуда, а просто выть или кататься по снегу, или хотя бы просто стоять на месте, стоять и все.

Но все-таки надо ехать, все-таки надо.

Кстати, послезавтра зарплата.

Хотя, чего уж теперь.

Надо перейти Дубравную улицу, сесть на 267 автобус, доехать на нем до конечной остановки «8 мкрн Митино», там уже сесть в пустой автобус и поехать обратно, до «Сходненской».

Люди все идут и идут к пересечению Митинской и Дубравной улиц.

Как много народу живет в районе Митино, просто ужас.

Везде стоят семнадцати- и двадцатидвухэтажные дома, и в них во всех живут люди.

И кругом магазинчики, магазины, большие магазины. Но сейчас люди не заходят в магазины. Заходить в магазины они будут вечером, после работы. А сейчас люди идут (едут) на работу.

По Дубравной улице движется сплошной поток машин.

Перешел улицу, пошел к остановке. Автобус, и в нем тоже довольно много людей, хотя он идет не к метро, а в обратную сторону, на самый край Митино, многие люди так делают — едут до конечной, а там уже всей толпой штурмуют пустые автобусы.

Теплостанция, маячащая вдали, похожа по форме на красный гроб, к которому приделали огромную высокую трубу.

Автобус медленно продвигается мимо микрорайона «Митинский оазис». Оазисность заключается в том, что кучу домов построили на некотором отдалении от другой кучи домов.

Дома в «Митинском оазисе» не лишены некоторой внешней привлекательности. К тому же, они разноцветные. На окнах тут и там приклеены огромные вывески «продажа квартир» с номером телефона.

Квартиры в «Митинском оазисе» продаются плохо. Рынок недвижимости переживает спад.

На конечной толпится народ, вожделеющий пустых автобусов. В стороне виднеются край Пенягинского кладбища и кургузые крыши остатков деревни Пенягино.

Скоро деревню и кладбище сравняют с землей, и на их месте построят новые дома.

И люди будут говорить: вот, на костях все стоит, на костях.

Так всегда говорят. На костях.

А что делать.

Люди штурмуют пустые автобусы, которые мгновенно становятся полными.

Удалось втиснуться, рвануть, занять место у окна.

Теперь можно подремать. Очень хочется спать.

Дремать и не видеть, как автобус едет мимо «Митинского оазиса», гробообразной теплостанции, Митинского радиорынка, угрюмо-серого поселка Новобратцевский, краснокирпичной Новобратцевской фабрики, чахлых голых деревьев бульвара Яна Райниса.

«Сходненская», приехали. Все выходят. Вышел.

Пока ехал до конечной, пока ехал до «Сходненской», прошло очень много времени. Опоздал.

Сильно опоздал. И еще сколько на метро ехать.

Какое-то уж совсем неприличное опоздание получается.

И вообще что делать, что делать.

Стоял, стоял в оцепенении.

Серовато-коричневые старые пятиэтажки в начале Сходненской улицы. Кинотеатр «Балтика», увешанный нелепыми афишами. Мебельный магазин на Химкинском бульваре.

Когда-то давно здесь был аэродром полярной авиации. Теперь от него осталась только Аэродромная улица, в качестве напоминания.

Присел на каменный парапет у входа в метро.

Сейчас, наверное, будут звонить. Что случилось, в чем дело, где, что. Хотя, деньги на телефоне кончились. Ну и хорошо.

Нет, не то чтобы там какие-то мысли о самоубийстве или отчаяние или еще что-то такое, просто тупое оцепенение, при котором любое действие кажется бессмысленным (и так оно и есть), и полный упадок сил, и не хочется ничего делать, только бы оставили в покое, говорят, это признаки депрессии, ну, может быть, депрессия, да, наверное, лечь под теплое одеяло, свернуться калачиком, чтобы ничего и никого вокруг, чтобы не было ничего и чтобы только оставили в покое.

Холодно.

Из стеклянного магазинчика вышел молодой человек с бутылкой водки в руке.

Из стеклянного магазинчика вышел молодой человек с бутылкой пива в руке.

Из стеклянного магазинчика вышел молодой человек, который там, в магазинчике, купил бутылку водки и две бутылки пива, и убрал их в сумку, и вот он идет, с сумкой на плече, а там, в сумке, тихонько булькают водка и пиво.

Из стеклянного магазинчика вышел молодой человек с бутылкой пива в руке, остановился и стал пить пиво прямо из бутылки.

Недалеко от стеклянного магазинчика лежит человек, прямо в снегу.

Мимо то и дело с грохотом проезжают трамваи шестого маршрута.

Холодно.

Спустился в метро, сел на скамейку, там, где останавливается первый вагон.

Вот уже пронеслось мимо двадцать или тридцать поездов в сторону центра, а он все сидит и сидит, неподвижно уставившись на составленную из железных букв надпись «Сходненская» на стене. И он будет здесь сидеть еще очень долго, а потом встанет, выйдет из метро и поедет назад, домой, в Митино.

28 октября 2004 года

 

Иллюстрация на обложке рассказа :Wiktor Jackowski

Максим Д. Шраер. Исчезновение Залмана

  • Максим Д. Шраер. Исчезновение Залмана / Пер. с англ. автора. — М.: Книжники, 2017. — 313 с.

Максим Д. Шраер — автор более десяти книг на английском и русском языках («В ожидании Америки», «Бунин и Набоков. История соперничества», «Табун над лугом»). Получил докторскую степень в Йельском университете, был удостоен стипендии Гуггенхайма. Художественная проза Шраера, вступая в диалог с творческим наследием Бабеля, Набокова, Трифонова, Исаака Башевиса Зингера и Бернарда Маламуда, развивает традиции русской и еврейской литературы. Новый сборник рассказов «Исчезновение Залмана» — истории о жизни выходцев из России в современной Америке, об этнических, религиозных и культурных противоречиях, с которыми им приходится сталкиваться. 
 

Переправа
 

Арт и Айлин стояли на верхней палубе Сааремского парома. Арт быстро сжевал бутерброд, сложенный из серого мучнистого хлеба, масла, ломтиков наперченного крутого яйца и пряных балтийских килек, каких в Америке отродясь не было, и вот теперь опрокидывал приземистую темно-коричневую бутылочку с изображением белого замка на пивном гербе. Красный «опель», временными обладателями которого они стали благодаря усилиям до навязчивости улыбчивого менеджера в Таллиннском аэропорту, устроившего им бесплатный апгрейд, совершал во чреве парома короткую переправу с материка на остров.

Хотя дыханье южного ветра, обдувающего их с правого борта, было теплым, Айлин дрожала и куталась в угольно-серый вязаный жакет, надетый поверх двух кофт. У нее были длинные каштановые волосы «мелким бесом», как мать Арта любила говорить о женщинах средиземноморской наружности. В полуденном свете глаза Айлин казались бледнее и зеленее, а улыбка еще уязвимее. Держа белую буфетную кружку обеими руками, будто раненую птицу, Айлин потягивала слабый чай с молоком и сахаром. Врач-акушер, специалист по рискованным беременностям, наблюдавший ее в больнице Маунт Синай, заверил их, что все в полном порядке и теперь, во втором триместре, можно расслабиться и спокойно путешествовать, но они по-прежнему волновались из-за каждой мелочи. Привычка — вторая натура, часто повторял его отец, и действительно, в перерывах между выкидышами и новыми неудачными циклами оплодотворения «в пробирке» за последние четыре года Арт мог припомнить всего несколько спокойных месяцев, когда их не переполняло то нервное ожидание, то неумелое горевание.

— Знаешь что, Айли-Лили, — произнес Арт тем голосом, к которому иногда прибегал, чтобы показаться этаким простягой-американцем, провинциалом, каким при всем желании не мог бы стать. — Твоя бабушка смотрит на тебя оттуда и радуется.

— Ты правда так думаешь? — спросила Айлин.

— Вся эта вылазка на Богом забытый остров в Балтийском море — героический поступок.

— Но я всю жизнь мечтала там побывать, — сказала Айлин без тени игривости в голосе.

— Сколько они там прожили? — спросил Арт.

— Почти десять лет. Переехали туда с материка, чтобы открыть на острове аптеку. Буббе Лия попала в Нью-Йорк в тысяча девятьсот тринадцатом. Она нам рассказывала такие диковинные истории про этот остров.

— Опять забыл, сколько ей было?

— Когда они эмигрировали? Семнадцать. Ты бы мог с ней по-русски общаться.

— А ты хоть знаешь, где они жили? — спросил Арт, игнорируя слова жены о своем родном языке.

— Только название улицы. Там была крошечная еврейская община, всего пятнадцать семей, — ответила Айлин и передала ему в руки пустую кружку, прося особенным, присущим ей, мановением шеи и головы, чтобы он спустился в буфет и принес еще чаю.

— Да, я знаю, не класть пакетик в кружку. Ты сама положишь, — комедийно произнес Арт.

Они были не самой обычной парой — старший сын советских иммигрантов-технарей и старшая дочь хиппаря, который в 60-е руководил студенческими протестами в Дрейковском университете, потом выучился на раввина, вернулся в Айову и стал духовным наставником пестрой конгрегации в университетском городке посреди прерий и кукурузных полей. Сам Арт хоть и сделал обрезание через пять лет после приезда в Америку, но при этом сторонился внешних проявлений еврейства, и это было не только печатью его советского прошлого.

Когда-то, еще в ленинградской жизни, Арт звался Артемом, а мама называла его Тема или Темочка. Дочь смоленского еврея и русской крестьянки из Псковской губернии, она тянулась к своей русской половинке, хоть сама вышла за еврея, сокурсника по Лесотехнической академии. Она сердцем любила и хранила те деревенские воспоминания и традиции, которые в детстве унаследовала от матери и ее деревенской родни.

«Айли-Лили» было изобретением Арта, прозвищем с корнями в городе Индианаполис. Родители Арта, инженеры-химики, до отказа работали в ленинградских научно-исследовательских институтах. А вот в компании «Илай Лилли» в Индианаполисе они получили свою первую американскую работу. Кроме «Айли-Лили», Арт иногда называл свою жену просто «Айлз», имея в виду «Бритиш айлз» — Британские острова. На бирже он покупал и продавал сырье и полезные ископаемые, а для удовольствия перелицовывал старые шутки, и Айлин со временем научилась выносить не только его жизнь трейдера, но и его утомительные каламбуры. «I lean, you lean, we all lean», — твердил Арт, когда они занимались любовью — в том смысле, что «я лежу, ты лежишь, мы…». Это было для него естественным оживлением омертвелой шутки из чеховского рассказа («яидупоковрутыидешь…» и т.д.). Он многое успел переделать за двадцать с хвостиком лет американской жизни, включая собственное имя. «Арт — это что, сокращенное Артур?» — спрашивали его. «Арт — это просто art», — отвечал он. Но, перелицевав собственное «я», Арт почему-то не желал расстаться с другими атрибутами детства и юности, среди которых были русские бранные слова и выражения, которые он любил переводить на английский и употреблять в приличном обществе. Мать Айлин всякий раз вздрагивала и закатывала глаза, когда он на семейных сборищах нарочно употреблял русский мат в английском переводе. И только отец Айлин с радостью взирал на своего русского зятя, пряча лучезарную улыбку в рыжей Авраамовой бороде.

Арту было под сорок, а Айлин тем летом — летом ее беременности — исполнилось тридцать пять. Они познакомились в Нью-Йорке, где Айлин преподавала общественные науки в дорогой частной школе. Через год после свадьбы они купили и отремонтированный тюдоровский особняк в городке Мэйплвуд в Нью-Джерси. Особняк был расположен рядом с Мейн-Стрит, в двух шагах от игрушечной железнодорожной станции и роскошного книжного магазина, которым их городок славился на всю округу. Нельзя сказать, что юношей-иммигрантом Арт мечтал о карьере трейдера, пусть даже преуспевающего, но жизнь сама всем распорядилась. В отличие от многих нью-йоркцев его возраста и советского происхождения, Арт не культивировал свою русскость и женился на урожденной американке, пусть и с российскими корнями. По-русски он говорил в основном с отцом, и ему не раз приходилось слышать от тех эмигрантов, которые Chemical Bank называют Химическим банком, что у него заметный американский акцент, ну если не акцент, то уж точно какая-то нерусская интонация. У него не было ни малейшего желания возить Айлин в Россию или обучать ее азам родного языка. Это все было за кормой. «Я уже не живу той жизнью», — считал Арт. Багаж иммигранта остался там, где ему самое место — в багажном отделении прошлого…
 

Это касается всех

  • Пола Хокинс. В тихом омуте / Пер. с англ. В.В. Антонова. — М.: Издательство АСТ, 2017. — 384 с.

Пола Хокинс — многогранный автор. Она начала карьеру как бизнес-журналист крупнейшей британской ежедневной газеты The Times, написала книгу о финансовой грамотности для женщин, а также четыре романтические комедии под псевдонимом Эми Сильвер. Ее первый детективный роман «Девушка в поезде» побил все рекорды популярности: полтора миллиона проданных копий за первые два месяца продаж, тринадцать недель на первом месте в рейтинге The New York Times, почти сразу — кинофильм со звездным составом.

Успех «Девушки в поезде» можно объяснить камерностью романа. Действие разворачивается в вагоне электрички и уютных викторианских домиках. Всего шесть персонажей — с виду приличных обитателей лондонского пригорода. В каждом из них можно узнать себя. Но вместо того чтобы в миллионный раз воспользоваться привычной формулой «у каждого есть скелет в шкафу» и выстроить сложную геометрию преступления, Пола Хокинс подняла вопрос домашнего насилия — физического и эмоционального, газлайтинга. Сайт The Guardian писал в декабре 2016 года, что в период между 2009 и 2015 годами в Англии и Уэльсе (общее население которых составляет около 56 миллионов человек) более 900 женщин были убиты своими настоящими или бывшими партнерами или же сыновьями. Девятьсот человек — это примерно три вагона метро в час-пик, то есть половина поезда. Остальные три вагона занимают их убийцы.

Разобравшись с преступлением в уютном пригороде Лондона, Пола Хокинс отправилась в небольшой провинциальный городок на севере Англии. Бекфорд стоит на берегу реки, в водах которой неоднократно гибли женщины. Эта негативная аура притягивала внимание фотохудожницы Даниэлы Эбботт, которую все зовут Нел. Работая над книгой о жертвах Смертельной заводи, она сама становится одной из них. Разобраться с делами покойной и присмотреть за ее дочерью-подростком приезжает младшая сестра Нел по имени Джулс, с которой они не разговаривали несколько лет. Было ли это самоубийство? Есть ли связь со смертью школьницы, которая прыгнула с того же утеса несколько месяцев назад? Может быть, цепочка событий простирается еще дальше в прошлое? Так или иначе, связанными с гибелью женщины оказывается половина жителей Бекфорда.

Я сняла туфли и, оставшись в джинсах и футболке, немного постояла на берегу. Потом медленно двинулась вперед: первый шаг, второй, третий. Чувствуя, как ноги начали вязнуть в иле, я закрыла глаза, но не остановилась. Когда вода сомкнулась у меня над головой, я сквозь невольный ужас вдруг осознала, что на самом деле ощущение было приятным. По-настоящему приятным.

Пола Хокинс постоянно меняет рассказчика — история развивается по спирали, затягивая читателя в омут. Это не обычный детектив в том смысле, что здесь нет героя, который двигал бы сюжет, проводя расследование и сопоставляя разные взгляды, — это задача читателя. Каждый персонаж пытается разгадать свою загадку, поднятую со дна души трагедией в Смертельной заводи. Хокинс распыляет внимание читателя, постоянно отвлекая его от «главного вопроса», который разделяет свое главенствующее место с теми самыми «скелетами». Они оказываются не отступлениями от основного повествования, но, наоборот, открывают нам полную картину случившегося, приводят к истоку событий.

Детектив почему-то считается низким жанром, неприемлемым для «истинно интеллектуальных читателей». Это что-то для пассажиров электричек, метро, для скучающих на пляже клерков. Именно поэтому так важно, что написано в детективном романе помимо интриги. Конечно, интеллектуальное упражнение приносит читателю удовольствие. Уставшим от таблиц в «Экселе» людям надо щекотать себе нервы, чтобы удостовериться, что они все еще живы. Судьбы других — пропавших, найденных, неспасенных — разительно отличаются от наших. И это успокаивает. Поэтому, собственно, жанр детектива не умирает, хотя, казалось бы, все возможные способы и причины для убийства уже были названы и препарированы. Можно сказать, что детектив заставляет нас бояться выходить на улицу и ценить свою не всегда любимую работу. Охраняет наш мелкобуржуазный мир. Однако в то же время он оказывается уникальной площадкой для социальной пропаганды — за счет широкой аудитории. Убийца из «Девушки в поезде», которого, конечно, можно сразу заподозрить, — не маньяк, не сумасшедший, а обаятельный любимый мужчина. Он совершает убийство не по зову крови или дьявола, не от безумия, а из стремления сохранить свой уютный мирок. Все оказывается так обезоруживающе и леденяще просто.

Современные авторы детективов все дальше уходят от «криминальной» составляющей к «драме». В центре внимания — человек, а не преступление. Неслучайно многие авторы включают в текст внутренний монолог преступника, то есть дают ему право голоса. А личность детектива порой оказывается куда более сложной загадкой, чем свершенное злодеяние. Если выбросить из романа Роберта Гэлбрейта (псевдоним, под которым пыталась скрыться Джоан Роулинг) само расследование, объем книги сократится примерно процента на два, зато многообразие страданий не уменьшится ни на йоту. Персонажи книг «главного детективщика Скандинавии» Ю Несбё погибают при особо шокирующих обстоятельствах — благополучным северянам и раздражитель требуется посильнее.

В России два романа Хокинс пока выглядят свежо и даже несколько философично. Они опережают время: общественная дискуссия по вопросам защиты прав женщин только начала формироваться, причем в парадоксальной ситуации декриминализации домашнего насилия, которое в октябре 2012 года «Российская газета» назвала причиной гибели 12–14 тысяч россиянок ежегодно.

Таких кругом немало. Мой отец считался хорошим человеком. Уважаемым офицером полиции. Однако это не мешало ему избивать нас с братьями до полусмерти, когда он был не в настроении, но кого это волновало? Когда наша мама пожаловалась его коллеге, что он сломал брату нос, тот заметил: «Есть очень тонкая линия, милая, которую тебе лучше не переступать».

Александра Першина

Эмма Клайн. Девочки

  • Эмма Клайн. Девочки / Пер. с англ. А. Завозовой. — М.: Фантом Пресс, 2017. — 384 с.

«Девочки» — дебютный роман Эммы Клайн, ставший большим литературным событием. За сюжетом угадывается канва истории Чарлза Мэнсона и его коммуны-секты, состоявшей по большей части из юных девушек. Пронизанный атмосферой шестидесятых роман Эммы Клайн — о тайных желаниях, о глубинных комплексах, спрятанных даже от самого себя, о беззащитности и уязвимости юности, о недостатке любви, о том, как далеко могут зайти девочки в поисках этой любви и тепла.

Передо мной зияло лето — россыпь дней, парад часов, мать слонялась по дому будто чужая. Пару раз я поговорила по телефону с отцом. Для него это, похоже, было не менее мучительно. Он задавал мне до странного официальные вопросы, как какой-нибудь дальний родственник, дядюшка, для которого я была набором сведений из вторых рук: Эви четырнадцать, Эви маленького роста. Паузы в нашем разговоре чего-нибудь стоили бы, будь они окрашены печалью или сожалением, но все было куда хуже — я по голосу слышала, как он рад, что уехал от нас.

Я сидела на скамейке, одна, с салфеткой на коленях, и ела гамбургер.

Я впервые за долгое время ела мясо. Моя мать Джин мяса не ела вот уже четвертый месяц, с самого развода. Она много чего больше не делала. Исчезла мама, которая всегда следила за тем, чтобы я каждый сезон покупала новое белье, мама, которая так славно, яичками, сворачивала мои белые носки. Которая шила моим куклам пижамки — точь-в-точь как у меня, до самой последней блестящей пуговки. Теперь она готовилась заняться собственной жизнью, набросившись на нее, как школьница — на сложную арифметическую задачку. Каждую свободную минуту она делала растяжку. Раскачивалась с пятки на носок, чтобы проработать мышцы бедер. Покупала и жгла благовония в обертках из фольги, от которых у меня слезились глаза. Пристрастилась к новому сорту чая из какой-то ароматической коры и, прихлебывая его, шаркала по дому, то и дело рассеянно проводя рукой по горлу, будто оправляясь от долгой болезни.

Недуг ее был туманным, зато лечение — очень определенным. Ее новые друзья советовали массаж. Советовали чаны сенсорной депривации с соленой водой. Советовали электропсихометры, гештальт-терапию и богатые минералами продукты, высаженные в полнолуние. Не верилось, что мать последует этим советам, но она всех слушала. Ей отчаянно требовалась цель, план, вера в то, что ответ может прийти откуда угодно, когда угодно, нужно только хорошенько постараться.

Она искала ответы до тех пор, пока у нее ничего не осталось, кроме поисков. Астролог в Аламеде, на сеансе которого она расплакалась, услышав о зловещей тени в ее восходящем знаке. Терапия в обитой ватой комнате, где вместе с целой толпой незнакомцев нужно было биться о стены и кружиться, пока в кого-нибудь не врежешься. Она возвращалась домой с расплывчатыми бликами под кожей, с синяками, мутневшими до цвета сырого мяса. Я видела, как она трогает эти синяки — с какой-то даже нежностью. Заметив, что я на нее смотрю, она покраснела. От ее свежеобесцвеченных волос воняло химикатами и синтетическими розами.

— Нравится? — спросила она, проведя рукой по обкромсанным концам.

Я кивнула, хотя из-за этого цвета казалось, будто у нее желчь к лицу прихлынула.

Она менялась, день за днем. В мелочах. Покупала сережки ручной работы, которые делали ее товарки по групповой терапии, возвращалась домой — и в ушах у нее покачивались примитивные деревянные брусочки, подрагивали на запястьях эмалированные браслеты цвета мятных конфеток. Она начала подводить глаза карандашом, разогревая его над зажигалкой. Вращала кончик в огне, чтобы его размягчить, чтобы прочертить штрихи над глазами, от которых она казалась сонной и похожей на египтянку.

Собравшись куда-то вечером, она остановилась в дверях моей комнаты, на ней была помидорно-красная блуза с открытыми плечами. Она все стягивала рукава пониже. Плечи у нее были присыпаны блестками.

— Солнышко, хочешь, я и тебе глаза накрашу?

Но я-то никуда не собиралась. Кого волнует, станут ли у меня глаза больше или голубее?

— Я поздно вернусь. Так что сладких снов. — Мать наклонилась, поцеловала меня в макушку. — Нам же с тобой хорошо, правда? Вот так, вдвоем?

Улыбаясь, она меня приласкала, и от улыбки лицо ее словно бы раскололось, неудовлетворенность так и хлынула наружу. Отчасти мне и вправду было хорошо, ну или за счастье я принимала привычность. Потому что даже там, где любви не было, все это сохранялось — ячейка семьи, чистота домашнего, привычного. Мы ведь проводим дома какое-то невообразимое количество времени, так что, может, это все, на что и стоит рассчитывать, — на чувство бесконечности, как будто все ковыряешь пальцем липкую ленту и никак не можешь отыскать кончик. Ни швов, ни пробелов — одни свидетельства твоей жизни, которые и не замечаешь даже, до того они с тобой срослись. Щербатая тарелка с узором из ивовых листьев, которую я уж и сама не помню, почему любила. Такие знакомые обои в коридоре, которые другому человеку не скажут ровным счетом ничего, — все эти выцветшие рощицы блеклых пальм, все цветки гибискуса, каждому из которых я выдумала свой, особый характер.

Мать больше не заставляла меня регулярно питаться, просто оставляла в раковине дуршлаг с виноградом или приносила с кулинарных классов по макробиотическому питанию банки укропного мисо-супа. Салаты из водорослей, утопающие в тошнотворном янтарном масле.

— Ешь это на завтрак, — сказала она, — и ни одного прыщика больше не вскочит.

Я поморщилась, отдернула руку от прыща на лбу.

До поздней ночи мать заседала с Сэл, пожилой женщиной, с которой они познакомились на групповой терапии. Жадная до драмы Сэл появлялась по первому требованию матери, в любое время. Она носила туники с воротником-стойкой, очень коротко стриглась, и торчавшие из-под седых волос уши делали ее похожей на престарелого мальчишку. Мать разговаривала с Сэл про растирание тела щетками, про энергетические токи в меридианных точках. Про акупунктурные схемы.

— Мне просто нужно время, — сказала мать, — чтобы восстановиться. Слишком уж многого они требуют, правда ведь?

Сэл поерзала по стулу грузной задницей, кивнула. Примерная, как взнузданный пони.

Мать и Сэл пили этот ее древесный чай из пиал, еще одна новая причуда матери.

— Это по-европейски, — оправдываясь, сказала она мне, хотя я вообще ничего и не говорила.

Когда я вошла в кухню, обе они замолчали, мать наклонила голову.

— Детка, — поманила она меня. Прищурилась. — Убери челку слева. Тебе так лучше будет.

Я так начесала волосы, чтобы прикрыть прыщ, который расковыряла. Прыщ я намазала маслом с витамином Е, но все равно никак не могла оставить его в покое, промокая кровь обрывками туалетной бумаги.

Сэл согласилась.

— Круглая форма лица, — с видом знатока заявила она. — Ей бы лучше челку и вовсе не носить.

Я представила, что было бы, опрокинь я стул, на котором сидела Сэл, как ее туша грохнулась бы на пол. Как растекся бы по линолеуму древесный чай.

Они быстро потеряли ко мне интерес. Мать снова завела свою заезженную историю — как человек, контуженный после аварии. Передергивая плечами, словно желая поплотнее укутаться в страдания.

— А самое-то смешное, знаешь, я почему никак не могу успокоиться? — Она улыбнулась собственным рукам. — Карл начал зарабатывать, — сказала она. — На этих штуках с курсами валют.

Она снова рассмеялась.

— Это и вправду сработало. В конце-то концов. Но зарплату-то он ей из моих денег платил, — сказала она. — Из денег моей матери. Тратил их на эту девку.

Мать имела в виду Тамар, секретаршу, которую отец нанял, открыв нынешнее свое дело. Что-то там завязанное на курсы валют. Он покупал иностранные деньги, менял их туда-сюда, тасовал до тех пор, пока, как уверял отец, у него не выходила чистая прибыль, — ловкость рук в особо крупных масштабах. Вот зачем он держал в машине кассеты с уроками французского — пытался провернуть сделку с франками и лирами.

Теперь они с Тамар жили в Пало-Альто. Я ее видела всего-то пару раз — однажды, еще до развода, она забрала меня из школы. Махнула вяло из «плимута фьюри». Подтянутой и бойкой Тамар было слегка за двадцать, она вечно болтала о своих планах на выходные, о том, до чего маленькая у нее съемная квартира. Ее жизнь складывалась совершенно невообразимым для меня образом. Волосы у нее были такими светлыми, что казались седыми, и она носила их распущенными — не то что аккуратные локоны матери. Тогда я оценивала каждую женщину — жестко, бесстрастно. Измеряла взглядом крутизну грудей, воображала, как они будут выглядеть в разных непристойных позах, жадно пялилась на чужие голые плечи. Тамар была красоткой. Она заколола волосы пластмассовым гребнем, похрустывая шеей, то и дело мне улыбаясь.

— Жвачку хочешь?

Я вытащила из серебряных оберток две засохшие пластинки. Сидя рядом с Тамар, скользя ляжками по виниловому сиденью, я чувствовала нечто граничащее с любовью. Только девочки могут внимательно друг друга разглядывать, это у нас за любовь и засчитывается. Девочки замечают ровно то, что мы выставляем напоказ. Именно так я и вела себя с Тамар — откликалась на ее знаки, на прическу, на одежду, на аромат ее духов L’Air du Temps, словно одно это и было важно, словно в этих символах как-то проявлялась ее внутренняя суть. Ее красоту я принимала на свой счет.

Когда мы, хрустя гравием, подъехали к дому, она спросила, можно ли зайти в туалет.

— Конечно, — ответила я, отчасти мне даже льстило, что я приму ее у себя дома, будто какого-то высокопоставленного гостя.

Я проводила ее в приличную ванную комнату рядом со спальней родителей. Тамар глянула на кровать, сморщила нос.

— Покрывало уродское, — прошептала она.

Еще секунду назад это было просто родительское покрывало, но теперь я резко подхватила с чужого плеча стыд за мать, за безвкусное покрывало, которое она купила и которому еще как дура радовалась.

Я сидела за обеденным столом, вслушиваясь в приглушенные звуки из туалета — как Тамар писала, как шумела вода. Тамар долго не выходила. А когда наконец вышла, что-то изменилось. Я не сразу поняла, что она накрасилась маминой помадой, и, заметив, что я это заметила, взглянула на меня так, будто я помешала ей смотреть кино. Ее лицо так и горело предчувствием новой жизни.

Объект исследования: Я

  • Дебора Леви. Горячее молоко / Пер. с англ. Е. С. Петровой. — М.: Издательство «Э», 2017. — 288 с.

Поиски себя занимали и продолжают занимать тысячи написанных страниц. Для кого-то найти свое «я» до сих пор остается нереализованной грезой, порой даже непозволительной роскошью. Одержимые идеей о том, что все пришли в этот мир неслучайно, люди отправляются в путешествие за своим предназначением, полагаясь как на свои внутренние вибрации, так и на внешние импульсы. «Горячее молоко» Деборы Леви — откровенное, в чем-то поэтичное антропологическое исследование, в котором объектом наблюдения становятся не далекие «чужие», не близкие «свои», а такое незнакомое «я».

Дебора Леви — британский драматург и прозаик. Творчество Деборы представляет собой пространство двусмысленности, где каждый читатель волен сам решить, что хочет донести книга. В 2012 году ее роман «Плыть к дому» был внесен в шорт-лист Букеровской премии, однако первоначально издатели не хотели даже печатать книгу, мотивируя отказы тем, что история «слишком литературна для книжного рынка». Роман «Горячее молоко», включенный в короткий список «Букера-2016», выводит на сцену молодого антрополога Софию. Она приезжает с больной матерью Розой в испанский городок в надежде найти панацею от недуга. И пока читатель становится свидетелем драматического конфликта между матерью и дочерью, Испания превращается в мифические подмостки, где актеры — это шаманы и рукодельницы, а декорации — медузы, странные предзнаменования и символические сновидения.

Навязчивая мысль о том, что литературным вдохновителем Леви стал Джон Фаулз с его «Волхвом», начинает преследовать читателя с самых первых страниц книги. Здесь тебе и южное побережье, и Греция, и врачи-самозванцы, и красочные видения, и полное неразличение вымысла и реальности. Кстати, любопытно, что в «Горячем молоке» так же, как и в «Волхве», Афинам отводится особая роль: вырывать главных персонажей из контекста мифа. Помимо этого, открытым остается вопрос драматургии: в произведении Фаулза огромная роль отводится театру, в «Горячем молоке» постановка разворачивается в голове у самой героини. Создается впечатление, что многое, из чего складывается повествование, додумано самой Софи. Нет ни логики, ни целостности, зато много недосказанности и экспрессивности. Героиня словно «пробует» себя, пытается стать воплощением самой дерзости, которой ей так не хватает. Интрига, как и для читателя, так и для нее самой, в том, что она никогда не знает, куда эта дерзость ее приведет.

Мы так привязаны к Земле. Будь я там, кричала бы громче всех. Я и так кричу громче всех. Хочу освободиться от структур родственных связей, которые должны меня сдерживать. Хочу внести хаос в рассказ о себе, услышанный от других. Схватить его за хвост и вздернуть вверх тормашками.

Интересна и необычна профессия, которую автор выбирает для своей героини. Все ведь заполонили писатели, детективы и офисные клерки – попробуйте поискать антрополога в художественных произведениях. Дебора Леви погружает нас в сознание ученого, хорошо иллюстрирует восприимчивость человека, который призван изучать существо разумное как таковое. «Горячее молоко» пронизано классическими для антропологической науки понятиями самоидентичности и ритуала. София рассматривает чувственные отношения как акт дарения, а главным вопросом для нее становится вопрос «кто я?». Она пытается определиться со своей ориентацией, целями и значимостью для других — София выходит в поле, где главным объектом наблюдения становится она сама.

Я покорила Хуана, Зевса-громовержца (по крайней мере, я так думала), но все знаки были перепутаны, потому что его работа в пункте первой помощи заключалась в обработке мест укуса мазью из тюбика. Студент выступал как мать, как сестра, возможно, отец; он стал моим возлюбленным. Скрываемся ли мы в знаках друг друга? Принадлежу ли я к тому же знаку, что и женщина-аэрозоль? Над рынком тяжело пролетел очередной самолет — его металлическое тело. Один летчик, с которым я познакомилась в «Кофе-хаусе», рассказывал, что самолет — это «машина», то есть «она». Его работой было поддерживать ее равновесие, делать ее продолжением своих рук, заставлять откликаться на легчайшие прикосновения. Она была чувствительной и нуждалась в деликатном обращении. Неделю спустя мы с ним переспали, и я узнала, что он тоже восприимчив к легчайшим касаниям.

Еще одна антропологическая тема, которая, пожалуй, становится самой драматичной, — это кровные связи. Дебора Леви вовлекает читателя в рассуждение о том, на каком уровне зарождается зависимость от близкого человека. Отношения «мать-дочь», которым чуждо чувство любви, становятся настолько неприглядными, что от них хочется отвернуться.

Прорисованные до нательных шрамов и оттенков кожи персонажи «Горячего молока» настолько странные, насколько и привлекательные. У читателя складывается обманчивое впечатление, что в каждом из них есть какая-то загадка, которая определенно будет раскрыта. Доведенные до абсурда поступки и телодвижения словно намекают, что это всего лишь сон, где все невозможное — возможно, но не поддается объяснению.

«Горячее молоко» — роман-мираж, где Софи выдумывает для себя героев, которые сподвигнут ее на шаг, который она не решалась сделать: найти и узнать свое «я». И, кажется, у нее есть прекрасный шанс стать собой настоящей, пока еще не существующей. 
 

Александра Сырбо

Объявлен лауреат Букеровской премии

Имя обладателя Букеровской премии, присуждаемой в области литературы на английском языке, было названо во вторник в Лондоне. Им стал Джордж Сондерс. 

Имена шести финалистов, попавших в шорт-лист, стали известны месяц назад. Среди них было три писателя из США, два из Великобритании и один с двойным гражданством — Великобритании и Пакистана.

Номинантами на получение престижной премии и приза в размере 50 тысяч фунтов (66,6 тысяч долларов) были Пол Остер с романом «4321», Эмили Фридлунд с произведением «История волков»  («History of Wolves») и Джордж Сондерс с книгой «Линкольн в Бардо» («Lincoln in the Bardo») — от США. Фиона Мозлей с романом «Элмет» («Elmet») и Али Смит с книгой «Осень» (Autumn) — от Великобритании. Номинантом также был Мохсин Хамид, подданный Великобритании, родившийся в Пакистане, с романом «Выход на Запад».

До 2013 года Букеровскую премию мог получить только автор, проживающий в одной из стран Содружества наций, Ирландии или Зимбабве. Сейчас лауреатами премии могут также становиться зарубежные авторы, пишущие на английском языке и опубликовавшие свое произведение в Великобритании.

Награду в разные годы получали такие авторы, как Бен Окри («Голодная дорога»), Родди Дойл («Падди Кларк — Ха-ха-ха») и Айрис Мердок («Море, море»). Лауреат Нобелевской премии по литературе этого года Кадзуо Исигуро также ранее был удостоен Букеровской премии.

Учеба в Creative Writing School — со скидкой для подписчиков «Прочтения»

В начале ноября в Петербурге откроется филиал известных литературных мастерских, основанных писателем Майей Кучерской.

Занятия пройдут в школе креативных индустрий  «Маяк»  на острове Новая Голландия (наб. Адмиралтейского канала, 2). 

С 3 по 7 ноября взрослых слушателей ждут пять дней творческих занятий на курсах:

• писателя Сергея Носова, который расскажет, как получается проза и почему не стоит бояться делать первые шаги в литературе; 

• журналиста Дмитрия Губина, с которым вы пройдете путь от написания колонки до составления плана будущей книги; 

художника Алексея Вайнера, который объяснит, как добиться органичного синтеза картинки и текста и поможет вам создать собственный комикс. 

А для юных литераторов 10-12 лет с 1 по 5 ноября состоится отдельная мастерская писателя и поэта Ксении Букши, где через игру и общение подростки познакомятся с процессом словотворчества, в котором нет правильных и неправильных мыслей и выражений, но есть уместные и неуместные, собственные и заимствованные, живые и консервированные. Цель курса — раскрепостить речь и мысль каждого из ребят, показать, какими способами можно рассказать о своих чувствах, и подарить радость общения со сверстниками. 

Занятия всех мастерских проходят в формате практикума и содержат много творческих заданий.

Только для подписчиков журнала «Прочтение» при подаче заявки до 23 октября действуют специальные цены:

12 000 руб. вместо 13 500 руб. — на все взрослые мастерские,

5000 руб. вместо 6000 руб. — на мастерскую для подростков.

Для активации скидки необходимо в форме заявки в графе «Как вы узнали о нашем проекте» указать название журнала — «Прочтение». Не жди хорошей погоды, пиши!