По ту сторону литературы, или 5 детских комиксов осени

К любому из следующих комиксов в комплекте обязательно должен идти карманный фонарик. Читать эти истории, накрывшись одеялом с головой, особенное удовольствие. Впереди школьные каникулы, «Прочтение» знает, чем занять ваших отпрысков, даже если они не хотят вылезать из кроватей.
 

Для романтичных девочек

  • Жорис Шамблен, Орели Нейре. Дневники Вишенки. Том 1. Каменный зоопарк / Пер. с франц. М. Хачатурова. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2017. — 80 с. 8+

Если у вашей девочки есть дневничок на замке, куда она незаметно от вас вклеивает подобранный на прогулке кленовый лист или воробьиное перышко и заносит наблюдения о том, что ее окружает, то эта серия непременно для нее. Вишенке десять лет, она мечтает стать известной писательницей. Кроме того, она носит шляпу, гоняет на велике, встречается с подружками в шалаше на дереве и ведет расследование. Она любопытна и общительна, и, конечно, у нее много секретов от мамы. Если вы любите все вишневое, вас порадует и графика: книга выдержана в одной цветовой гамме (уже догадались в какой?). Сюжет истории незамысловат и по-европейски беззаботен — может, поэтому приключения Вишенки столь популярны на Западе. В 2014 году комикс получил главный приз на фестивале в Ангулеме. Издатели обещают выпустить всю серию, вторая — «Таинственная книга» — уже переведена на русский язык.
 

Для тех, кто любит нарядиться на Хэллоуин

  • Патрик МакХейл. По ту сторону изгороди. — СПб.: Комильфо, 2016. — 144 с. 8+

«По ту сторону изгороди» — это сборник историй, который является дополнением к одноименному анимационному сериалу, обладателю премии «Эмми» 2015 года. Мультсериал, созданный Патриком МакХейлом для Cartoon Network, представляет собой музыкальную страшилку для крепких духом детей, которые любят сумасбродства и не боятся темноты. В центре событий два брата — Грег и Вирт. Им предстоит путешествие через таинственный лес, населенный множеством удивительных существ, и, только пройдя сквозь него, они смогут попасть домой. Смело возьмите вашего ребенка за руку и вместе с ним отправляйтесь в дорогу, не забывая оставлять за собой конфетный след по ту сторону изгороди. Впереди вас ждут несколько прогулок по Неизведанному, и осень — лучшая для них пора. В дополнениях к комиксу вы найдете галерею обложек. Каждой из них захочется украсить стену. Среди бонусов есть и нотные листы с исполненными в сериале композициями. Смотрите, читайте и музицируйте. Тот редкий случай, когда можно все.
 

Для искателей приключений

  • Алекс Алис. Звездный замок / Пер. с франц. М. Хачатурова. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2017. — 72 с. 8+

Изначально история, придуманная Алексом Алисом, была опубликована в виде трех газет большого формата, включавших подборку оригинальных статей второй половины XIX века. Это придавало ей достоверность, иногда так необходимую детям. Однако книгу о мальчике Серафине, изданную на русском языке, не обязательно даже читать. На нее достаточно просто взглянуть, чтобы захотеть одарить ей какого-нибудь мальчишку. Акварельные иллюстрации с кое-где заметными карандашными штрихами создают иллюзию старого комикса, заставляя в полной мере проникнуться духом романтизма. Настоящие искатели приключений непременно оторвутся от планшетов и займутся изобретательством. Мама главного героя — Клэр — посвятила свою жизнь поискам эфира. Однажды поднявшись в небо на воздушном шаре, домой она больше не вернулась. Серафин остался с папой, гениальным инженером, потерявшим надежду увидеть любимую жену. Однако спустя год они получают письмо, в котором раскрываются некоторые обстоятельства исчезновения Клэр. Так начинаются приключения папы и сына.
 

Для супергероев, которые говорят по-английски

  • Jeff Lemire, Emi Lenox, Jordie Bellaire. Plutona. — Image Comics, 2016. 12+

После слов «комикс не переведен на русский» многие могут растеряться. Однако язык, которым написана история, доступен подросткам (при условии, что они изучают английский). Кроме того, главные герои «Плутоны» — обычные школьники: в узких джинсах, растянутых свитерах с модными надписями, кедах и шапках, надвинутых на глаза. Толстушки, умники, хулиганы — одни популярны в своем классе, другие — совсем нет. Это рассказ о ребятах, которые живут с родителями и мечтают во что-нибудь вляпаться: например, потерять PSP, сбежать ночью из дома или найти мертвого супергероя. Комикс мрачненький и странненький одновременно, сюжетная линия запутанная, но в этом ее прелесть. Автор «Плутоны» Джефф Лемир известен графическими романами «Подводный сварщик», «Триллиум», «Хулиган». Все они для взрослых и не переведены на русский язык, но, поверьте на слово, с потрясающей графикой и зрелыми мыслями. Удивите ребенка своей продвинутостью и познакомьте его с «Плутоной».
 

Для юных мечтателей

  • Юлия Никитина. Полуночная земля. — СПб.: Бумкнига, 2017. — 156 с. 16+

«Полуночная земля» — это история мечтаний: не для детей, но о детстве. О детстве молодой художницы, прошедшем на берегу Оби и измеренном полярными днями и ночами. Комикс Юлии Никитиной изобилует северными пейзажами, звездным небом и снегом. Выбранная девушкой графическая манера подчеркивает мельчайшие детали ледяного царства. Иллюстрации минималистичны, но вы буквально видите пар изо рта, слышите хруст снега под ногами, вдыхаете обжигающе ледяной воздух — вместе с героями. Окончив школу, Юля в поисках себя перебралась в Петербург, но домом для нее всегда будет Салехард. Никитиной так тепло удалось изобразить холод, а значит, она на правильном пути.

Анастасия Бутина

Живая память о них

«На берегах Невы» Александра Иванова в «Театре Дождей»

Инсценировка и постановка: Александр Иванов
Художник по свету: Елизавета Дегтярева
Сценография: Александр Иванов
Музыкальное оформление: Анна Косенко, Николай Лосев, Артем Кожевников, Александр Иванов
Актеры: Анна Косенко
Премьера: 26 апреля 2017 года
 

«Я памятник себе воздвиг нерукотворный, / К нему не зарастет народная тропа…» — писал Александр Сергеевич Пушкин, имея в виду свою поэзию и память о ней среди последующих поколений. Однако творчество создает связи не только между потомками, но и между современниками, и иногда случается так, что вторые запечатлевают в словах собственный образ того или иного автора, а часто даже нескольких. «На берегах Невы» Ирины Одоевцевой — именно такой пример.

По этой книге воспоминаний режиссер «Театра Дождей» Александр Иванов поставил моноспектакль, главную роль в котором исполнила Анна Косенко. В программке указано, что она — Ирина Одоевцева и Николай Гумилев, Осип Мандельштам и Александр Блок, Владимир Маяковский и Анна Ахматова, Михаил Кузмин и Федор Сологуб — в одном лице. Когда актриса появляется на сцене, возникает ощущение, что с такой харизматичной внешностью можно играть лишь роль самой себя. Но в это же мгновение Анна Косенко словно обращается в холст, на котором как по волшебству, с помощью произнесенных магических заклинаний-стихов, появляется то один, то другой герой мемуаров.

«“Дух торжествует над плотью” — дух действительно торжествовал над моей плотью», — пишет Одоевцева в книге. В спектакле материальная и духовная реальности тесно переплетены. Каждый созданный образ подкреплен выразительной вещественной деталью, обладателем которой был тот или иной поэт. Эффектная игра света и тени создает из условного пространства театральной сцены, на которой почти отсутствуют декорации, едва ли не осязаемую материальную реальность.

Половину спектакля занимает чтение стихов поэтов, о которых пишет Одоевцева, тех, которые, по-хорошему, должны быть знакомы каждому зрителю в зале. И лучшим признанием в любви к поэзии был бы тихий гул вторящих актрисе голосов.

Чтение стихов вслух сейчас стало событием меньшего масштаба, чем в начале прошлого века, и это кажется в корне неправильным, ведь поэзия — чуть ли не самый прекрасный способ познания мира. Возможность почувствовать то, что чувствовал автор, отождествиться с ним, в моноспектакле «На берегах Невы» будто удваивается, приобретая усложненную, множащую смыслы структуру. И актриса и зрители сопереживают поэтическим текстам, проживая их вновь и вновь и — тем самым бесконечно продлевая им жизнь.

Для меня в те годы каждый день и час был не менее важен, чем экзамен или первый бой. Мое обостренное, напряженное внимание регистрировало решительно все и на всю жизнь записало в моей памяти даже незначительные события.

Эти слова не проговорены в спектакле, но они — лейтмотив постановки. Искусно переданный Анной Косенко восторженный тон «маленькой поэтессы с огромным бантом», как называла себя Одоевцева, ее неуклонное стремление быть счастливой подчас затмевают драматизм описываемых событий, но взамен наполняют желанием жадно смотреть по сторонам и описывать каждое прекрасное мгновение жизни, стремясь сохранить заключенное в нем счастье. Финал трагичен — любимые люди утрачены, родина покинута: «Такой счастливой, как здесь, на берегах Невы, я уже нигде и никогда не буду».

Однако Ирина Одоевцева будет, как и окружавшие ее люди, вечно счастлива на страницах этой книги и в каждом сыгранном по ней спектакле.

Полина Бояркина

Расширение границ поэзии

В начале сентября в петербургской библиотеке Маяковского состоялся круглый стол «Расширение границ поэзии». Его устроили в преддверии нового сезона Григорьевской поэтической премии. За столом собрались члены жюри премии: поэт Наташа Романова, культуролог Артем Рондарев, поэт и публицист Игорь Караулов, журналист и писатель Аглая Топорова, поэт, писатель, драматург Дмитрий Данилов, главный редактор «Горький медиа» Константин Мильчин и представитель оргкомитета Вадим Левенталь.

Вадим Левенталь: Григорьевская премия — это поэтическая премия, в этом году будет ее восьмой сезон. Среди лауреатов — Всеволод Емелин, присутствующая здесь Наташа Романова, Александр Кабанов, Максим Жуков и многие другие замечательные поэты. Григорьевская премия — как незастывшая магма: мы каждый год ищем новые варианты премиального процесса, новые варианты правил и премиальных механизмов. Для литературных премий это, вообще говоря, необычно. Обычно бывает так, что за год, за два, за три максимум премиальный механизм складывается, и если в него потом и вносятся какие-то изменения, то редко и самые минимальные. А мы каждый год экспериментируем. Мы подумали, что это происходит, потому что мы с течением времени стали чувствовать какую-то неудовлетворенность, и это нарастающее чувство связано с тем, что нам как будто тесно в тех рамках, которые Григорьевская премия для себя поставила восемь лет назад. Что это за рамки и как за них выйти, что там, за этими границами и как нам вступить на это опасное минное поле, где не совсем классическая традиционная поэзия и не совсем стихи, напечатанные в толстых журналах, — чтобы все это понять и обсудить, мы собрали сегодняшний круглый стол. Я волюнтаристски начну с вопроса Аглае Топоровой. Чисто технически: в чем социальная функция поэзии и изменилась ли она как-то за последние тридцать — сорок лет?

Аглая Топорова: С социологической точки зрения это очень расплывчатый вопрос, отвечу я сразу. Я отвечу, в чем заключается бытовая функция поэзии. Бытовая, образовательная, просветительская. Поэзия в разные времена действительно меняет свои функции, в поэзии есть разные жанры. Но у поэзии есть бытовая функция, за которую мы, собственно, ее и любим: чтобы наиболее коротко, емко, афористично, красиво, интернационально сформулировать то, что происходит в голове каждого человека. Чем больше человек читает стихов, знает стихов, тем проще ему разобраться с тем, что происходит с ним, с окружающим миром. В этом смысле меняются только какие-то обстоятельства жизни: были стихи про муаровое платье, появляются стихи про спиннер.

Левенталь: Игорь, когда вы получали Григорьевскую премию, вы получали ее за классическую силлаботонику, а сейчас пишете в самых разных техниках, и верлибром, и белыми стихами. Скажите, выбор между разными поэтическими техниками для поэта — это вопрос смысловой, идеологический, или дело здесь в другом?

Игорь Караулов: Для кого как. Для кого-то идеологический, потому что есть идеологические группы, которые создаются по идеологическому принципу. Все меньше и меньше людей, прямо скажем, пишет исходя из того, какая конкретная форма подходит для выражения содержания. У нас очень широкая тема и ответ на вопрос, что такое поэзия, я даже записал.

Что такое поэзия?
для одних это месиво
кислых слов интонаций обвислых
выдаваемых за поиски новых смыслов
Для других поэзия
это когда в рифму и весело
или барабанный бой
бодрых речевок
или сладкий клубничный клей
чтобы клеить девчонок
За кем же правда?
да ни за кем
просто
каждая тварь славит господа
чтит своего апостола
целится в особый участок мозга
На самом деле неважно
как ты рифмуешь
или не рифмуешь
важно кого ты при этом интересуешь
пару продвинутых критиков?
десяток таких же нытиков?
или, быть может, одного из известных политиков?
Посмотри на свою аудиторию
есть ли в ней львы — или одни бараны
которые щелк — и переключились на другую программу?
Предположим, они тебя на руках носили
но приведут ли они внуков к твоей могиле?
если нет, то пропали твои усилия
и весь твой крутой словесный замес
потонет в информационной вагине
Кстати, любопытно об этом говорит первый ЭмСи
на Святой Руси
Пушкин АС
«и славен буду я пока в подлунном мире жив будет хоть один пиит»
То есть поэт должен быть прежде всего признан поэтом
а восторженные поклонницы —
это всего лишь анатомические пособия
Неизвестно что о тебе запомнится
твоя изысканная просодия вторые-четвертые пэоны
собранные тобой стадионы оставленные
в гостиничных номерах гондоны
Но если через полвека
тебя будет читать хотя бы один калека
то ты бессмертен, чувак
как братья-серапионы
как Гомер, как гребаный Евтушенко
Теперь все поэты теребя свои немытые патлы
днем и ночью смотрят рэп-батлы в ютубе
и чувствуют себя лузерами в квадрате и в кубе
Их жены не знают оргазма с тех пор как Окситоцина раздолбал рэпер Мразный
Вот она, новая поэтическая речь вот бы и нам как-нибудь так зажечь
Я человек старшего поколения мне не светит этих вершин покорение
коротка пиписька
выступать в Олимпийском
Но я помню некоторые детали
помню, как лет сорок назад нам вещали:
время востребовало поэта с гитарой
трах в палатке
лыжи у печки
угли в костре
только такое искусство будет понятно массе
и если ты не умеешь пальцем зажать барре
то какого черта ты делаешь на Парнасе?
А потом по стране покатилось рок-кабаре
Виктор Цой умер и вновь воскрес
БГ был наш бог выше всех небес
«русский рок» — говорили — «поэзия наших дней»
Но и те дни пробежали как стадо диких свиней
и к идолам появилась масса вопросов,
зато бесспорен Олег Чухонцев или Лев Лосев
который когда-то писал: «печатаюсь в умирающих толстых журналах»
но журналы все еще живы, а рок догнивает в отвалах
Открываются новые поэтические издательства
а назвать человека бардом — нынче верх издевательства
В конце концов, есть и другие жанры
где используются рифмованные текста
людей влечет душевная красота
поэтому популярны различные жабы
такие как Ваенга
или Стас Михайлов
Или вот Михаил Круг
он не мертвее Цоя и тоже крут
ему памятник стоит в Твери
это вам не мыльные пузыри
так может быть, блатари —
это те, кто нас уберут?
Нет, товарищ, не ссы
мы хоть и не ЭмСи
но и нам есть что положить на весы
Что же касается Григорьевской премии,
то я хотел бы видеть ее ареною
на которой будут сражаться
представители всех поэтических цивилизаций
с мечом рифмы
с молотом ритма
с трезубцем метафоры и сетью верлибра
словом, как это было у римлян
Чтобы никто не сказал: это не наша тусовка,
у них все свои, все известно заранее,
а нам как-то неловко прийти в это блаародное собрание
В общем, да здравствуют открытые поэтические баталии
и так далее, как говорил Хлебников, и так далее, и так далее.

Левенталь: Конечно, неизбежны все эти MC, батлы, особенно после событий августа. Поэтому я хочу спросить Артема: мы знаем, что вы следите и много думаете о музыке, самой разной, в том числе и о рэп-музыке. Какая там, на ваш взгляд, поэтическая составляющая? Есть ли она? Насколько она нужна? Насколько она осознается внутри? Есть ли поэтическая задача?

Артем Рондарев: Вообще, это довольно трудный вопрос. Бесспорно, нашими первыми русскими рокерами, еще советскими, поколением Шевчуков и Кинчевых это безусловно обосновывалось и эксплицировалось как поэзия. По стихам СашБаша дети наши изучают поэзию. Безусловно, это рассматривалось как поэтический текст, по ряду причин, которые довольно долго объяснять. С другой стороны, у нас сейчас есть хип-хоп, а хип-хоп изначально жил в Бронксе, и люди, которые пишут про свои телеги, — у них есть так называемые books of rhymes или rhyme books, то есть книги рифм. Человек записывает туда свои телеги — позиционирует себя как поэта. То есть со стороны субъекта, безусловно, это репрезентация своих текстов как поэзии. Это существует и у нас, и на Западе. Эта традиция продолжается, начинаясь, видимо, со времен Beatles. Другой вопрос, насколько это со стороны воспринимающей будет считаться поэзией — и технически, и методологически. В поп-музыке метрика текста подчинена музыкальному ритму, просодия подчинена, в первую очередь, музыкальным структурным особенностям, и, по большому счету, в данном случае человек пишет не стихи, а нечто, что в данном случае будет комплиментарно музыке. Если вопрос в том, насколько сами творцы осознают это как поэзию, ответ скорее положительный.

Левенталь: А слушатели?

Рондарев: Конечно. Вы помните песенники? Там все слова переписаны в столбик, как стихи. Это отношение к тексту поп-рок музыки как к поэзии — можно взять и выписать в столбик, — конечно, сохраняется.

Топорова: Нобелевский комитет же осознал Боба Дилана как поэзию.

Рондарев: Нобелевский комитет выдал как бы верховный мандат на то, что слова поп-музыки есть поэзия.

Левенталь: Наташа, из всех нас ты, наверное, больше всего имеешь дело с молодыми людьми, фактически детьми, они тебя окружают и в школе, и на твоих выступлениях публика, прямо скажем, не пожилая собирается. А что для них поэзия? Что они считают стихами? Что они читают?

Наташа Романова: У меня очень короткий образовательный цикл — десять дней. Короткая программа обучения. Я их вижу десять раз по полтора часа в день и под конец мы развлекаемся, у нас есть анкеты, задаем вопросы. Они ни на один вопрос ответить не могут. Никто не знает, кто написал «Муму». Самый феерический ответ был, что «Муму» написала корова. Человек не понял вопроса, он решил, что его спрашивают, кто сказал: «Муму». Я в фейсбуке выкладываю, люди думают, что это ученики над нами потешаются, прикалываются. А им не до приколов. Надо посмотреть, с каким напряженным видом они сидят. Что касается молодежи, которая ходит на концерты, то никто из них никогда никакой поэзией не интересовался, я не могу их представить на каком-нибудь академическом заседании, которые у нас Даша Суховей рассылает в «Литгиде», это такой междусобойчик, где все сидят и бубнят. Там не идет тоже никакой работы с языком. О поэзии вообще так огульно говорить не надо. Надо разделить ее на две части. Она очень хорошо делится. Это поэзия профанная и академическая. Профанная — это то, что в пабликах. Сейчас огромное количество литературных пабликов. Я туда погрузилась по самые уши и не по своей инициативе. И я сделала для себя открытие, что существует огромное количество, тысячи, поэтических пабликов и самый раскрученные из них имеют миллионные аудитории. Есть паблик «Чай со вкусом коммунальной квартиры» — три миллиона подписчиков, и каждый из этих трех миллионов может, пройдя премодерацию, напечатать там свои стихи. Стихи все написаны как по одному лекалу. Уровень версификаторства высокий. Надо сказать, что сейчас профанная поэзия вообще имеет очень высокий уровень версификаторства. Они умеют построить фразу, срифмовать ее, даже придраться не к чему. Я избегаю всяких терминов типа «графомания». Надо отличить этот уровень от академического. Что их отличает — прежде всего, это коммерческий успех. Там есть такие звезды, они ориентированы на бронзовых столпов нашей классики, они очень любят (то есть открыли для себя) Есенина, Ахматову, Маяковского они уважают и, конечно, Бродского. Они пишут такой закос под этих авторов. Рядовые участники всяких таких публикаций ориентируются на звезд, стихи у них у всех очень похожи. Есть такие девочки, парни (в основном девочки), они зарабатывают этим. У них гастроли по российским городам. Плотный график. Они собирают огромные толпы таких же девочек, девочки плачут на выступлениях и пишут им слезные большие комментарии. И не только девочки, но и взрослые тетеньки. Этот уровень оценки не выходит за рамки эмоциональной сферы: «зацепило», «как будто про меня». То есть они могут идентифицировать с текстом себя — вот в чем секрет успеха. Они пишут лирику, про любовь. Они имеют успех и имеют выход на массового читателя. Вот это отличает профанный уровень от академического. У академического нет никакого коммерческого успеха, никакого массового читателя. Популяризировать какого-то автора, который печатается в толстых журналах, — это тяжелейшая работа и совершенно бессмысленная. Это как из болота тащить бегемота. Так же трудно отыскать что-то стоящее в огромном океане профанной поэзии. Пытаться там что-то найти — это как искать песчинку золотую в грузовике речного песка, и без гарантии, что она там есть. Не стоит и музыку воспринимать как клондайк, чтобы и там кого-то искать. Там еще труднее найти приличные тексты. Уже нашли все, что можно. Я, например, поставила перед собой совершенно четкую формальную задачу, и я ей следовала. Четыре раза я имела возможность номинировать молодых авторов на Григорьевскую премию. И я так решила для себя, что никого из литературной среды номинировать не буду. Буду только из смежных территорий.

Левенталь: Дмитрий, скажите, а поэтическое жизнестроительство насколько важно для поэтов сейчас? Для мифа о поэте, для поэтического субъекта, для публики?

Дмитрий Данилов: Мне кажется, что сейчас такое жизнестроительство совсем на задний план ушло. Я пытаюсь вспомнить, кто у нас яркий жизнестроитель из современных поэтов, и даже никого не могу с ходу припомнить. Мне кажется, перелом произошел примерно в эпоху, когда были актуальны московские концептуалисты. Они вели абсолютно буржуазный образ жизни, они этим даже немножко бравировали, я помню какие-то интервью Пригова, когда он с крайним презрением отзывался об идее жизнестроительства, о том, что поэт должен быть безумцем, предаваться оргиям, он подчеркивал, что это все ерунда, что это осталось в Серебряном веке и все это совершенно не нужно. Я не могу вспомнить, кто бы себя очень ярко проявлял в плане жизнестроительства…

Караулов: Воденников. Он действительно строит.

Топорова: Строит — так это уже конструкция…

Караулов: Так это и есть жизнестроительство.

Мильчин: Замечу, что он себя окончательно стал строить, когда перестал писать стихи.

Данилов: У Воденникова нет имиджа такого безумного поэта. Он строит скорее свой образ, чем занимается жизнестроительством. Нельзя сказать, что его жизнь изобилует какими-то особыми событиями.

Караулов: А жизнестроительство — это и есть строительство образа.

Данилов: Понимаете, вот если человек наркоман, или он в психиатрической больнице… Обычно под поэтическим жизнестроительством это подразумевается. Вот читаешь биографии деятелей Серебряного века, и люди тогда что только не делали. Сейчас этого как-то не видно.

Караулов: Когда человек сам строит жизнь, это жизнестроительство. А когда человек наркоман, то это его засосала опасная трясина. Ну а высший акт жизнестроительства — это, конечно, самоубийство. Если же брать не поэзию, то Прилепин занимается жизнестроительством.

Топорова: Он и рэп читает!

Левенталь: Костя, ты вчера рассказал, что СМИ, которое ты возглавляешь, принципиально ничего не публикует о стихах. Почему? И что такое должно произойти в мире поэзии, чтобы «Горький» все-таки это сделал?

Константин Мильчин: У нас были публикации про поэзию, но любое СМИ — это сложное взаимодействие с читателем, и наш читатель про поэзию читать не очень-то и любит. Поэтому мы про нее практически не пишем. Это связано и с тем, что мы, наша редколлегия, не считаем себя достаточно компетентными в том, чтобы верифицировать текст о поэзии. В этом смысле очень интересно поучаствовать в Григорьевской премии, насильно заставить себя погрузиться в поэзию. Конечно, я не могу сказать, что представляю собой белый, чистый лист, — да, я читал поэзию, я читаю современную поэзию, в то же время я в курсе тех прекрасных авторов, о которых гениально рассказывала Наташа Романова, я на них подписан «ВКонтакте» и выписываю лучшие строки различных графоманов, я периодически бываю на разных выступлениях. У меня просто кровь лилась из ушей, когда я случайно оказался на одном из выступлений проекта «Бабушка Пушкина». Это такой чудесный был проект для разных молодых поэтов. Удивительным образом он имел какой-то отклик за границей, и мне писала знакомая бразильская журналистка и просила меня рассказать, хорошо это или плохо. Хороший пиар всегда даже в поэзии годится. В общем, насильно себя погружу в поэзию и, может быть, того и гляди, на «Горьком» появится поэтическая рубрика.

Левенталь: А как вообще пишут о стихах? Академическое поэтическое пространство не очень большое, а критика о нем — это еще более узкое пространство. Почему? Раньше читали о стихах. А теперь о стихах читают — или нет?

Мильчин: Это удивительно, на самом деле. Нам присылают тексты про поэзию. Или даже мы говорим: пришлите нам текст, давайте попробуем, посмотрим. И я понимаю, что тексты о поэзии пишут на таком высоком уровне русского языка, где я не понимаю примерно ни одного слова. Люди считают, что если текст без словаря будет читаться, то это будет плохая статья о поэзии. И удивительным образом это задает такой высокий академизм дискуссии, в которой даже непонятно как участвовать. Люди реально считают, что о поэзии нельзя говорить нормальным языком. Только максимально запутать, забросать терминами, которые авторы, видимо, сами не понимают. Почему так? Видимо, это опять-таки то, о чем говорила Наташа: люди пытаются быть академичными, а под академичностью они понимают не знания, не образование, а максимальное использование как можно большего количества сложных, непонятных слов. Видимо, тем самым они хотят сказать: нет, мы не любители, мы не профаны, мы профессионалы и в поэзии, и как критики. И это ужасно, конечно, потому что, как известно, если вы не можете объяснить ребенку, чем занимаетесь, вы шарлатан. И при этом понятно, что сознательное упрощение — это тоже плохо. Есть некие волны интереса и отхода от интереса к поэзии. Но мне кажется, что в этом смысле Россия — это страна, где у поэзии есть некоторая национальная идея. Я прекрасно помню, как однажды оказался в Костроме в ресторане, где местные дамы, менеджеры-управленцы, всем лет по 50, очень хорошо одетые, праздновали юбилей одной из них. Что они делали? Они читали поэтические адресы. Понятно, там была рифма «поздравляю-желаю». Наверное, сейчас такое не происходит уже…

Караулов: Да нет, полно. У нас все чиновники пишут же. Лавров пишет стихи. Мильчин: В этом смысле поэзия — это важная идея. Я довольно много путешествую по небольшим городам, и там везде, всегда в библиотеке есть стенд «Наши местные уроженцы — поэты». Это очень важная часть, город без поэта не может существовать, не может проходить пьянка на 60-летие без поэтического адреса, министр экономики не министр, если он не пишет стихи и не издает их. В какой-то степени это наша национальная идея. Не уверен, что хорошая национальная идея, но она есть.

Мильчин: Я хотел еще спросить Наташу, как строится рифмовка в профанной поэзии. Романова: Они опираются на классическую поэзию. Сейчас все опираются на Полозкову, у нее огромное количество эпигонов, невозможно отличить. Уровень версификаторства сейчас высокий, это все достигается упражнениями. Но всю такую поэзию отличает одна черта — отсутствие работы с языком. Не скажешь, какое время, когда читаешь текст. Некоторые используют приемы — видимо, упреки эти носятся в воздухе, что с языком не ведется работа, язык замшелый, как будто 1950–1960-е годы. Тогда так писали, и сейчас так же точно. Где приметы времени? Чисто технически это очень легко сделать. Надо использовать неймдроппинг — это включение в тексты тегов, которые хорошо прочитываются: названия кафе, имена людей, модные термины. Но с тем же успехом это могли бы быть 1960-е годы. Мильчин: Если мы возьмем наиболее известную из эпигонов Полозковой, то это Ах Астахова. Караулов: Ах Астахова — это значительно более низкий уровень версификаторства. Она не эпигон Полозковой.

Романова: Круче всех я вам скажу кто. Сола Монова.

Мильчин: Да, конечно! И это же, по сути, попса без музыки.

Караулов: А иногда — с музыкой. Полозкова с музыкой выступает.

Данилов: Там театрализованный эффект возникает.

Караулов: Ну тут еще и сценический образ: девушка, она должна быть юная, страдать и оправдывать свою внешность страданиями.

Романова: Это было всегда, сейчас просто благодаря медийности это стало заметно. Пишущего народа больше не стало, но не было интернета. Зато были дневники, тетрадки, которые все вели — туда песни писали, высказывания всякие. Я сама это все застала.

Караулов: Я тоже читаю «ВКонтакте» всякие паблики, но не персональные, а те, где люди вывешивают свои любимые стихи. И я вижу, как идет лента, и там все вот эти Солы Моновы и Ах Астаховы соседствуют с авторами, которые в моем поле зрения абсолютно спокойно находятся в качестве авторитетных поэтов. Там все вперемешку, и такое ощущение, что люди не отличают одно от другого, стоящее от нестоящего, находят что-то свое и в этом, и в этом. Довольно понятно, почему, то есть Наташа говорила совершено справедливо: там всего один способ восприятия, люди там ищут некие близкие им эмоции, это просто какая-то охота за эмоциями. А эти эмоции можно увидеть и у серьезных поэтов. Человек за эмоцией гонится, и он может ее и у Гандлевского найти, и у Солы Моновой.

Романова: Это носит знаете какой характер? Гормональный. Молодые люди, девушки, они испытывают потребность в этом. Это проходит потом. Что остается академистам? Им нужно использовать те инструменты, которые использует массовая поэзия.

Левенталь: Как вообще соотносятся массовая и элитарная культуры? Имеет ли смысл проводить эту границу?

Рондарев: Нет, однозначно нет, потому что с того момента, как стал популярен минимализм, деление на элитарную, высокомузыкальную культуру и массовую, низкую проводится исключительно волюнтаристски. То есть раньше оно проводилось по одной очень простой границе: высокое — сложное, низкое — простое. В музыке это элементарно, то есть музыкальная структура легко считается, можно просто пальцы загнуть и сделать вывод, что вот это сложное, а это простое. Человек, который знает пару паттернов, которыми пользуется Филипп Гласс, может написать Филиппа Гласса. Смысл его музыки в том, что она цепляет людей, и это совершено вне критерия, который раньше четко делил музыку. И я полагаю, что в поп-культуре, в культуре вообще это деление потеряло всякий смысл, потому что в любом случае в литературе то же самое деление проводилось ровно по тому же критерию. Толстой — это сложно, психология, сюжет, а Булычев — это черт знает что. Сейчас это все совершенно не работает. По большому счету всегда критерием было деление «простое-сложное».

Топорова: Сейчас все индивидуализируется. Вот есть современное изобразительное искусство. Одни люди его любят, другие не любят. Важно, что есть современное искусство, которое прекрасно, а есть ужасная, отвратительная ерунда. То же самое происходит в поэзии. Неважно, человек пишет в пабликах «ВКонтакте» или человек пишет академические стихи, важно, что получается конкретно у этого человека — у одного хорошо, у другого плохо.

Романова: Это все тот же уровень, о котором я говорю. Это не выходит за пределы эмоциональной сферы, по принципу: нравится — не нравится, зацепило — не зацепило. Есть очень простой признак деления поэзии. Академическая поэзия проходит хоть какие-то фильтры — в толстых журналах, в премиях. Там же, в пабликах, нет фильтров, кроме модерирования. А модератор — он сам может плеваться от этих текстов, это не значит, что он такой тупой. Но ему нужно набрать как можно больше читателей.

Топорова: Технологии здесь совершенно ни при чем, и формальный признак ни при чем, и «цепляет — не цепляет» тоже весьма условная схема, потому что разных людей по-разному цепляет. Но дело в том, что существуют законы гармонии, и они существуют и в музыке, и в изобразительном искусстве, и в поэзии точно так же. И есть те, кто под этот закон о гармонии попадает любым образом, есть те, кто не попадает. От этого и происходит деление.

Романова: Наоборот, у графоманов очень гармоничная поэзия.

Караулов: Гармония — это «сделайте нам красиво». Красиво может быть не очень замечательным. Это разные понимания: в одном случае гармония — это клево, а в другом случае клево — это гармония.

Рондарев: Все эти разговоры — это попытка возродить старую ценностную иерархию, у которой есть операторы. То есть люди, которые каким-то органом понимают гармонию и решают, что хорошо, что плохо. И человек, понимающий в гармонии, пишет: я, человек, понимающий в гармонии, даю сертификат, что это гармоничное произведение. Это восстановление ценностных иерархий, на которых Советский Союз выстроил всю систему искусства социалистического реализма.

Левенталь: Я попрошу вас ответить на один общий вопрос. В чем задача поэтической премии?

Рондарев: Премия — это оператор. Мы хотим восстановить очередную ценностную иерархию с помощью внедрения премии. В общем, ничего плохого в этом нет, что какие-то люди, заработавшие какой-то социальный капитал, скажут кому-то: у тебя отличные стихи. Аудитория в этой структуре признает авторитет таких операторов. Наше капиталистическое общество — это общество, состоящее из экспертов, и либо мы эту структуру тотально ломаем, либо мы с ней смиряемся и пытаемся выбрать хороших экспертов, которые не убивают, а поощряют. Премия — это выбор таких экспертов, задача которых — обладать социальным капиталом.

Романова: Я хотела предложить привлечь молодых поэтов к участию. У нас должен быть какой-то инструмент для выявления и поддержки авторов, слишком оригинальных для профанного слоя и слишком независимых для академического. При этом для создания этого инструмента есть смысл брать наиболее эффективные элементы механизма работы каждого слоя, технологические, коммуникационные возможности популярной поэзии и жесткий профессиональный отбор академического слоя. Этот инструмент может быть реализован в виде параллельного, условно-молодежного конкурса премии, открытого для участия любому автору. Его стоит провести в современном и актуальном формате конкурса поэтических медиароликов, в которых автор представляет свой собственный текст в любой доступной ему форме. Важной является форма поощрения авторов-победителей, кроме небольшого денежного вознаграждения, достаточного для мотивации, но скромного в рамках бюджета премии. Они получат возможность участвовать в следующем сезоне и представить свою подборку уже в текстовом формате «взрослой» номинации. То есть медиаконкурс будет своеобразным лифтом во взрослый профессиональный конкурс. Слово «лифт» можно использовать, обыграть в названии этого конкурса, то есть нехватка профессиональных и социальных лифтов — это проблема не только поэзии, но и всех аспектов современной жизни. Важный организационный момент: во-первых, жюри конкурса должно выбираться из уважаемых и несомненно обладающих художественным вкусом людей, не имеющих при этом никакого прямого отношения к поэзии и литературному функционерству, чтобы избежать свойственной профессиональной поэтической среде поддержки сводных практик и рекрутирования свиты. Неплохим образцом компоновки жюри является Малое жюри «Нацбеста». Во-вторых, должен быть соблюден необходимый баланс между, с одной стороны, популяризацией конкурса, с другой, ограничения количества присылаемых работ до предела. Не исключая, что количество все же будет достаточно велико и потребует дополнительного отбора до передачи жюри. Например, при соблюдении всех современных правил популяризации конкурса ограничить срок приема работ двумя короткими двухнедельными сессиями в год. И все это, разумеется, можно обсуждать.

Караулов: Задача в том, чтобы эта премия была максимально незашоренной, чтобы она охватывала как можно более широкий спектр. Какими должны быть эксперты? Они не должны быть умными, то есть они не должны заранее знать, что такое поэзия. Они не должны все это гнуть в заранее полюбившуюся сторону. Они должны быть открытыми к тому, чтобы опознать поэзию в чем-то неожиданном. То есть каждый участник должен знать, что у него в Григорьевке есть такой же шанс, как у остальных. Потому что премии у нас — это в основном инструмент проведения какой-то эстетической линии. Мы прекрасно знаем, кто может претендовать на премию Андрея Белого, а кто не может никогда. Вот чем хороша Григорьевская премия: тем, что определенного эстетического лица у нее не было, и думаю, что это лицо нужно стирать и дальше.

Мильчин: Премия, которая каждый год определяет принцип, по которому она вручается, — это всегда очень интересно, потому что каждый год принцип будет новый.

Данилов: Я обычно эту мысль не очень часто высказываю: в России очень мало литературных институций. Мне рассказывали, что во Франции существует порядка двухсот литературных премий, которые что-то значат, про каждую из которых может написать пресса что-то осмысленное. То есть ее обладатель не просто награжден бессмысленным значком, как в России, а это будет именно что-то значить. И поэтому нехитрая мысль моя заключается в том, что чем больше будет у нас литературных институций, пусть даже без какой-либо очень четкой концепции, тем лучше. Что такое премия? Она, помимо того, что это некий лифт, помимо того, что это способ поощрить хороших авторов, это некий двигатель, который создает то, что называется словом «движуха». В общем, это мегаактивность, вокруг которой что-то происходит. Премия создает ситуацию, как будто что-то происходит: что-то, о чем можно подумать, что-то, о чем можно сказать, что-то, о чем можно написать. Это поле, где могут возникнуть конфликты, новые неожиданные имена, проявиться неожиданная поэтика. Задача премии — сделать так, чтобы что-то происходило.

Топорова: Хорошая поэзия — это та поэзия, которая создает новый язык. Обновляет язык, образную систему, смысловую, философскую. Если существует что-то, что поддерживает новый язык, — это прекрасно. Премия — всегда поддержка материальная, символическая, человеку открываются новые победы. И когда есть возможность посмотреть на то, что происходит в целом, это очень важно и интересно.

Вопрос из аудитории: Вы сказали, что школьники любят Бродского, Маяковского, да?

Романова: Нет, нет, я сказала, что школьники вообще не знают, кто «Му-му» написал. А читатели пабликов ориентируются на Бродского, Маяковского. Но при этом важный момент: они не только ориентируются на эти бронзовые статуи из учебников литературы, а не имеют даже представления о текущем литературном процессе последних десятилетий. То есть они целиком, по самые уши сидят в прошлом, а то, что вообще идет какой-то процесс, они не знают.

Вопрос: То есть для них поэзии закончилась «бронзовым» веком, в 1960-х годах?

Романова: Да, совершенно верно. Это касается и музыки: вот спросите у любого, они вам скажут, что музыка — это Высоцкий и Beatles. А про то, что музыки сейчас расцвет, современной, они не знают.

Вопрос: Все равно же в толстые журналы попадают поэты, которые академические фильтры не должны были бы пройти?

Мильчин: Я присутствовал при беседе двух авторов-прозаиков. У одного были гонорары, международные издания, тиражи и деньги, у другого — публикации в толстых журналах, шорт-листы премий. И они не понимали, как они друг другу завидуют!

Караулов: Высоцкий был звездой ютьюба, переводя на современный язык. Но он мечтал всю жизнь, чтобы его приняли в Союз писателей и публиковали его сборники официально. Все это уже было.

Данилов: Толстые журналы ведь тоже не показатель. Это не одна какая-то единая масса. Я однажды зашел на сайт журнала «Москва», а это журнал с большой историей. Знаете, волосы просто стынут в жилах (да-да, именно волосы в жилах). Такой уровень чудовищный.

Караулов: У нас все журналы такие, что возникает вопрос: а что есть публикация? Когда автор, у которого пять тысяч подписчиков в фейсбуке, публикует свой текст в журнале, у которого тираж две тысячи, и дает ссылку? Кто кого публикует при этом, я не понимаю? Кто кому делает пиар? Автор журналу или журнал автору?

Левенталь: Мы все вроде бы согласились с тем, что надо искать стихи и поэзию где-то еще, кроме как просто на страницах печатных журналов. Может, действительно, на ютьюбе, то ли искать какие-то рэп-истории, может, это музыкальная поэзия, что угодно.

Караулов: Главное, чтобы они соглашались номинироваться. Потому что они могут сказать, что Григорьевская премия — это такое… ну, не его уровень, не его тусовка. Если он будет номинироваться на нее, то его где-то подвергнут остракизму. У меня были такие случаи, когда авторы отказывались и не называли причину.

Романова: Есть такое. Вот и нужно, чтобы это перестало ассоциироваться со всяческим олдскулом.

Ни дня без подвига: БДТ им. Г.А. Товстоногова открыл 100-й сезон

Хмурым и прохладным петербургским утром 7 сентября 2017 года в Большом драматическом театре им. Г.А. Товстоногова состоялась пресс-конференция, приуроченная к открытию 100-го сезона. Худрук театра Андрей Могучий, главный художник Эдуард Кочергин, а также Александр Демахин, руководящий социально-просветительским отделом, подвели итоги предыдущего сезона и рассказали о планах БДТ на юбилейное будущее. Разговор, под стать погоде, получился сдержанным, освежающим и — с ощутимым оттенком экзистенции.

Начали с отчета о статистике — здесь одному из ведущих театров Петербурга и впрямь есть чем гордиться. По словам Могучего, в течение прошлого сезона посещаемость БДТ выросла на 30 процентов, а это значит, что в театр пришло на 30 000 зрителей больше, чем в позапрошлом сезоне — цифра внушительная. Что еще? Номинировались на множество театральных премий и — побеждали, в том числе на «Золотой маске» («Гроза» Могучего получила приз за лучшую режиссерскую работу). А главное — выпустили 6 премьер.

Столько же новых спектаклей запланировано и теперь, однако художественный руководитель предупредил: возможны сюрпризы. «Следующий сезон будет, я думаю, для нас в этом смысле даже жестче, — признался Андрей Могучий. — Помимо этих шести премьер, может, будет даже больше — пока я зарекаюсь говорить». Первым свет должен увидеть спектакль «Три толстяка» по мотивам одноименного произведения Юрия Олеши — Могучий планирует приурочить выпуск своей новой работы к 7-му ноября. Эдуард Кочергин, празднующий в этом сентябре 80-летие и неразлучный с БДТ вот уже сорок пять лет («Кошмар! С испугу все это получилось», — пошутил художник, осознав еще одну юбилейную цифру), напомнил: «Три толстяка» Олеши ставятся на сцене Большого драматического театра не впервые. «Возвращение к этой теме, к этому замечательному писателю и драматургу — святое дело, потому что это большая культура нашей страны. И, по-моему, сейчас это может звучать очень современно», — заключил Кочергин.

Кстати, другой спектакль будет поставлен уже по книге самого художника: режиссер Евгений Ибрагимов оживит на Второй сцене БДТ «Завирухи Шишова переулка». По словам Могучего, премьера запланирована на конец осени — начало зимы. А после Нового года, во второй половине сезона, сразу два московских режиссера приедут в Петербург, чтобы поработать под крышей Основной сцены БДТ. Андрей Кончаловский обратится к древнегреческой драматургии — в его планах «Эдип в Колоне» Софокла. А вот Константин Богомолов возьмется за советскую пьесу, но — тоже в стихах: постановщика заинтересовала «Слава» Виктора Гусева. Кроме того, Роман Мархолиа, поставивший в БДТ «Игрока» по одноименному роману Федора Достоевского, выпустит еще один спектакль со Светланой Крючковой — «Жизнь впереди». В его основу ляжет роман Эмиля Ажара (псевдоним Ромена Гари). Эта премьера также состоится на Основной сцене. Что до сцены Малой, то на ней начинающий режиссер Александр Никаноров поставит пьесу Паулы Стенстрём «People respect me now» («Теперь люди меня уважают»). Рабочее название спектакля — для краткости и, видимо, в пару к «Пьяным» — «Невинные». «Жизнь нас ждет бурная, и подвигов будет много», — суммировал сказанное худруком Эдуард Кочергин. «Ни дня без подвига», — охотно перефразировали участники пресс-конференции название книги Юрия Олеши.

Немало событий ждет БДТ и помимо премьер. Так, первым делом театр отпразднует 80-летие своего главного художника: 25 сентября на Основной сцене состоится юбилейный вечер, режиссером которого станет Игорь Коняев. По случаю торжества Эдуарду Кочергину будет отдано чуть ли не все пространство театра: в Большом зрительском фойе пройдет презентация альбома «Кочергин. БДТ», а в променуаре второго яруса будет организована фотовыставка, которая напомнит о наиболее значимых работах художника в БДТ.

Кроме того, запланированы гастроли по городам России — БДТ побывает в Ульяновске, Киришах и Казани. Также театр планирует показать «Грозу» зарубежным зрителям — спектакли должны состояться в Братиславе, Будапеште и Праге. Примет театр на своей сцене и другие коллективы, среди которых «Dance Company Theaterhaus Stuttgart» (фестиваль современной хореографии «Диана Вишнева. Context»), «Гоголь-центр» со спектаклем «Ахматова. Поэма без героя» в постановке Аллы Демидовой и Кирилла Серебренникова, «Балет Лотарингии» (фестиваль «Дягилев P.S.») — и не только.

Новый виток развития получит и программа «Эпоха просвещения в БДТ». Руководитель социально-просветительского отдела Александр Демахин рассказал о том, что, помимо полюбившихся зрителям экскурсий по закулисью и циклов лекций о культуре и искусстве, сопровождающих премьеры, продолжится проект «Педагогическая лаборатория БДТ». По словам Демахина, Большой драматический театр, в котором просветительская работа всегда велась параллельно с художественной, считает, что «одной из задач является воспитание нового поколения петербургских театральных зрителей. И, конечно, нашими агентами, нашими помощниками в этом являются педагоги». В прошлом году третью по счету «Педагогическую лабораторию БДТ» окончили более пятидесяти учителей.

Однако в этом сезоне театр намерен налаживать диалог не только с педагогами. БДТ подготовил еще один — уникальный — спецпроект. Его целью станет преодоление непонимания между театральными деятелями и сотрудниками органов внутренних дел. То, что сегодня они говорят на разных языках, стало особенно очевидно в связи с ситуацией, сложившейся вокруг ареста режиссера Кирилла Серебренникова. По мнению Демахина, решить конфликт между творцами и служащими правоохранительных органов можно только при помощи диалога: необходимо встречаться, делиться опытом и пытаться дружить.

Об этом же говорил и Андрей Могучий: «Фамилию „Серебренников“ многие работники следственных органов узнали из приказов, документов, а не потому, что они знали, любили или не любили этот театр, — я имею в виду „Гоголь-центр“ и „Платформу“». В качестве примера вопиющего непонимания между деятелями театра и сотрудниками ОВД художественный руководитель БДТ привел абсурдную ситуацию вокруг спектакля Серебренникова «Сон в летнюю ночь», существование которого следствие не признает. И это — несмотря на то, что постановка до сих пор значится в репертуаре театра, и ее видело множество зрителей и театральных критиков. «Рецензия в их (следователей — Прим. автора) понимании — это не документ. В нашем понимании — заказать сто хороших рецензий не по карману ни одному даже очень продвинутому режиссеру… В этом случае компетентность, мне кажется, надо повышать», — заявил Могучий. По словам Александра Демахина, спецпроект будет запущен уже в ноябре.

«БДТ был, есть и будет театром, открытым городу, обществу, — заключил разговор о просветительских планах театра его художественный руководитель. — Мы всеми силами будем продвигать эту историю, чтобы в обществе был налажен диалог». И по всему кажется, что именно это слово — «диалог» — действительно главное в сегодняшнем лексиконе БДТ. 

Фото на обложке статьи:  Наталия Соколова

Наталия Соколова

Лев Данилкин. Коллекция рецензий

Вышедшая в серии «ЖЗЛ: Kunst» новая биография Ленина за авторством Льва Данилкина наделала много шума. Да и ее главный герой – фигура неоднозначная. Удалось ли Данилкину осовременить Ленина, рассказав о нем «новым» языком, можно узнать из коллекции рецензий журнала «Прочтение».
 

Галина Юзефович / Медуза

Главное ее достоинство — это, конечно, совершеннейшее игнорирование что советского, что антисоветского дискурса. Как известно, лучший рецепт написания исторического произведения состоит в том, чтобы «все знать и все забыть», и Лев Данилкин свято следует этой рекомендации. Он очевидно отлично знаком с необъятной библио-ленинианой, но это знакомство не застит ему взгляд — он пишет о Ленине словно бы впервые. Гений, отец мировой революции, великий злодей, тиран, фанатик и убийца — все эти характеристики напрочь исключены из поля авторского внимания. Ленин для него — прикольный (да-да, именно так) исторический и человеческий феномен, не более, но и не менее. Фигура большого масштаба, лишенная сколько-нибудь выраженного знака и не предполагающая однозначной оценки.

Андрей Бабицкий / Горький

Любовь к герою довольно предсказуемо ведет к тому, что других персонажей в книге не остается. Есть немного Крупской, а все прочие — коллеги, оппоненты, подчиненные — совершенно бесплотны, десубъективированы и безыдейны. Самая большая роль, на которую они могут рассчитывать — это быть соглядатаями, свидетелями и объектами постоянных насмешек. Два исключения — ничем не оправданные биографические вставки про Ивана Бабушкина и Николая Баумана — только подтверждают правило. Ленин постоянно хохочет над глупостью и нерешительностью своих соратников и врагов; взрывы этого хохота проходят через текст, как закадровый смех через комедийные сериалы.

Все это было бы, наверное, не так обидно, если бы Данилкин халтурил. Но нет — пусть он и не нашел новых важных первоисточников, в его знакомстве со вторичной литературой, любознательности, усердии и таланте сомнений нет. Он приложил много сил, чтобы избавить советские жизнеописания Ленина от самых заметных их недостатков — цензурной пустоты и кромешной бездарности, но повторил главный их недостаток. У него получилась не биография, а житие.

Дмитрий Быков Афиша Daily

Можно было бы заметить — если уж судить автора по законам, им самим над собою признанным, — что в этой книге, лучшие главы которой транслируют ленинский дух и стиль, не слишком уместны геополитические рассуждения, да и вообще всерьез говорить о геополитике невозможно уже сейчас, а через год будет неприлично. Единственное, пожалуй, в чем сказалось у Данилкина влияние текущего момента, довольно-таки гнилого и в политическом, и в нравственном смысле, — так это в понимании истории как непрерывной и непременной борьбы за сферы влияния. Даже иные марксисты, кажется, смотрели на вещи шире. Тема «Ленин и Запад» — чрезвычайно перспективная — у Данилкина не разработана вовсе, поскольку Ленин путешествовал не только как конспиратор и вовсе не как турист; как и типологически сходный с ним Петр, он был пропитан западным духом — и вовсе не рассматривал Россию как альтернативный центр мира, противопоставленный англосаксам. В каком-то смысле Ленин доверял Западу больше, чем России, — а у Данилкина он играет с Западом в кошки-мышки и видит в нем только оплот империализма; думается, что отношения Ленина с Джоном Ридом и Армандом Хаммером — заложившие основу «американизма двадцатых годов», как называл это явление Катаев, — заслуживали более подробного рассмотрения. Но это остается задачей следующих биографов, недостатка в которых не будет.

Константин Мильчин / ТАСС

«Пантократор…» кажется странным экспериментом, в котором автор доказывает самому себе, что может абсолютно все. Например, актуализировать Ленина, не бородатого классика из советской традиции и не кровожадного маньяка из антисоветской. Привести его в Москву второй половины 2010-х, усадить в барбершоп, в бургерную, в крафтовую пивную, на велодорожку, сводить в «Гараж» и парк Горького. Историчен ли этот Ленин? Да какая разница. Читайте эту биографию как прозу. Так она вам доставит удовольствие.

Анна Наринская / Новая газета

Можно подумать, что автор биографии Ленина посмотрел первый сезон сериала «Шерлок», главным приколом которого был «перевод» викторианского времени в наше (кэбмэн превращался в таксиста, холмсовская трубка более изящно трансформировалась в никотиновый пластырь и т.д.), и навеки впечатлился. Но целью авторов британского сериала и был собственно этот самый кунштюк, шутка, игра ради игры. А в книге Данилкина это важный инструмент «утепления» и демифолагизации, та самая постылая «живинка», декларирующая отношение к читателю как узколобому обормоту, который вне своих «онлайнов/оффлайнов» и «алиэкспрессов» ничего вообще воспринимать не может.

В редких случаях, правда, этот прием дает уникальные возможности — если не для «объяснения» героя, то для «объяснения» автора. 

Илья Стогов / Санкт-Петербургские ведомости

Сто лет назад у нас в стране произошли события, заставившие вздрогнуть всю планету. И если вам захочется понять, в чем именно состояла суть этих событий, вы можете открыть любую выпущенную к юбилею книжку. Еще до Данилкина собственные биографии Ильича успели опубликовать телеведущий Млечин, историк Армен Гаспарян, член Французской академии Элен Каррер д,Анкос, а также несколько дюжин авторов. И все они, поигрывая ироничными британскими усмешками на губах, объяснят вам простую истину: сути у данного события нет, как нет и повода говорить о каком-то особенно выдающемся событии. Даже у тех, кого принято считать гениями и злодеями истории, на носу обязательно отыщется прыщик.

Сергей Васильев / Прочтение

Данилкин проделал большую подготовительную работу, вслед за своим героем объехав огромное количество мест и перелопатив массу литературы. Тем обиднее, что попытка осовременить Ленина оказалась чисто стилистической. Выход на действительную актуальность трудов и дней вождя революции в наше время совершается лишь в беглом упоминании борьбы с памятниками да в сравнении нынешнего и прошлого состояния империализма. И вот здесь, надо отдать автору должное, он находит понятные, не вычурные и не нарочито современные слова, которые действительно хорошо доносят его мысли и наводят на размышления. Жаль, что все это теряется в эклектичном стиле вкупе с бесконечными ляпами вроде «то была рассчитанная рокировка под шахом».

Книги по осени читают

Пока одни грелись в греческих бухтах, а другие наслаждались непосредственным грузинским гостеприимством или закатывали смородину в Подмосковье, детские книжные издательства не сидели без дела. О том, что хорошего появилось на магазинных полках за три летних месяца, знает «Прочтение».

 

  • Карл Йохансон. Все автомобили. — М.: Самокат, 2017. — 40 с.
    Страницы с пожарной и сельскохозяйственной, а также городской и строительной техникой перемежаются разворотами, на которых молодой шведский автор Карл Йохансон ничем не сдерживал свой творческий порыв. На них можно найти хрясьмобиль и хипхопмобиль, потномобиль и модерномобиль, парижемобиль (да, он в виде Эйфелевой башни) и даже какашкомобиль. Читать в книжке нечего, но и оторваться не получается. Особенно, если вы мальчик и вам два.

 

  • Айно-Майа Метсола. Цвета. — М.: Самокат, 2017. — 14 с.
    Если вам нужно выбрать только одну книжку, которая познакомит малыша с цветом, пусть это будет книжка молодой финской художницы и дизайнера Айно-Майи Метсолы. Вот уже десять лет она рисует для текстильной компании «Маримекко«(национальной гордости финнов), чьи жизнерадостные цветочные принты известны по всему миру. Эта книжка художницы так же графична, изящна, изобретательна, как и продукция «Маримекко», и, конечно, полна чистым цветом.

 

  • Джудит Керр. Мистер Клегхорн. — М.: Белая Ворона, 2017. — 92 с.
    Оставшийся без работы Альберт Клегхорн затосковал было, но потом принял приглашение навестить семью своего брата на побережье. Там он и познакомился с осиротевшем тюлененком, забота о котором полностью изменила жизнь мистера Клегхорна. Эта история написана живым классиком детской английской литературы Джудит Керр. Она автор зарисовок об одной из самых популярных в мире кошек по имени Мог, русскому читателю известной как Мяули, детского бестселлера про тигра, который пришел выпить чаю, и еще нескольких десятков произведений. Эта история, как и «Гитлер украл розового кролика» и та же «Мяули», родом из детства Керр, о чем она рассказывает в послесловии к книге. И вот это умение помнить себя маленькую, возвращаться в мир, которого уже нет, и составляет основу ее дара, редкого дара писать просто и искренне.

     

  • Дмитрий Баюк , Константин Кноп, Татьяна Виноградова. Алиса в стране наук. — М.: Издательство «Манн, Иванов и Фербер», 2017. — 96 с.
    Биолог Татьяна Виноградова, физик Дмитрий Баюк и математик Константин Кноп взяли знаменитую сказку Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес» и рассмотрели ее с точки зрения современной науки. Могла ли Алиса пролететь всю землю насквозь, до каких размеров уменьшилась, когда отпила из пузырька с надписью «Выпей меня», куда исчезал Чеширский Кот? Ответы на эти и еще шестнадцать подобных вопросов объяснены гравитацией, диффузией, теорией множеств, свойствами времени. Получилась такая «Физика невозможного» Митио Каку для детей, только еще и ужасно красивая, как и все, к чему прикладывает руку Политех (книга — совместный проект издательства и Политехнического музея).

     

  • Тимо Парвела. Элла в Лапландии. — М.: Розовый жираф, 2017. — 136 с.
    Долгожданное продолжение истории о финской школьнице Элле, ее одноклассниках и хорошем, «но немножко нервном» учителе. На этот раз он, перепутав выходы в аэропорту, увез свой класс в Лапландию, в то время как собирался греться с ними на песочке и вдыхать жар пустыни. Ничуть не менее смешная, чем две предыдущие книги, эта станет прекрасным чтением для, условно, первоклассника.

 

  • Юрий Коваль, Леонид Мезинов. Красная борода. — М.: Мелик-Пашаев, 2017. — 64 с.
    Юрий Коваль и Леонид Мезинов познакомились во время учебы в педагогическом институте, где они больше чудили и сочиняли (и, кстати, досочинялись до «Суера-Выера»), чем учились. В этом небольшом сборнике чувствуется и их сыгранность, как авторов, и молодецкий кураж, и былое увлечение обэриутами. Чего стоит только сказка про разноцветных человечков: Улетайте, комары, Комары-комарики! Здесь гуляют маляры, Маляры-малярики!

 

  • Евгений Рудашевский. Эрхегорд. 1. Сумеречный город. — М.: РОСМЭН, 2017. — 432 с.
    Евгений Рудашевский, автор книг «Друг мой, Бзоу», «Куда уходит кумуткан», «Ворон» и обладатель всех главных отечественных литературных премий в области новой детской литературы, выпустил первый том своей фэнтези-серии «Эрхегорд». Теперь в его адрес сыплются упреки в переходе на сторону «зла» — на сторону масслита и коммерческой литературы, сдержанные сетования на то, что непаханую целину и почти минное поле современной российской детской литературы он променял на проторенную дорожку из желтых кирпичей. Тем не менее, уже в его «Кумуткане» читалась почти детская страсть к Толкину, зияли черные дыры фэнтези, которые создавали какую-то гравитацию внутри повести и вот, наконец, всосали в себя автора. «Сумеречный город» — это роман-путешествие, построенный в антураже альтернативного средневековья.

     

  • Джулия Дональдсон. Классный медведь. — М.: Машины творения, 2017. — 32 с.
    «Классный» медведь Непоседа, игрушка, которая живет в кабинете первоклассников, всю неделю сидит в школе, а на выходные отправляется погостить к одному из ребят. И вот однажды медведь теряется. Стих самого популярного детского поэта современности, мастера детсадовского экшена Джулии Дональдсон, традиционно переведенный Мариной Бородицкой, приобретает особое звучание в свете недавнего сериального шедевра «Большая маленькая ложь». Теперь невозможно читать эту книжку ребенку, не вспоминая ужас Джейн Чапмен, чей сын потерял классного бегемотика.

 

Изображение на обложке статьи: Julia Sarda

Вера Ерофеева

Белая чайка свободы: МХТ им. А.П. Чехова открыл 120-й сезон

В последний день августа труппа МХТ им. А.П. Чехова собралась под крышей основной сцены для того, чтобы открыть 120-й сезон. Однако началось мероприятие не с торжественных речей по поводу круглой даты, что предстоит отметить мхатовцам, а с высказывания театра на тему, обойти которую сегодня невозможно. В зале погас свет, на сцене появились Лика Рулла и Ксения Лаврова-Глинка и — без лишних предисловий — исполнили песню из «Зойкиной квартиры» в постановке Кирилла Серебренникова, уже шестой сезон идущей в МХТ: «У свободы темных пятен нет, у свободы только белый цвет». Эффект, произведенный музыкальным номером, закрепил художественный руководитель театра, народный артист СССР Олег Табаков, начавший свое выступление лаконичной и вместе с тем исчерпывающей репликой: «Надеюсь, что Кирилл поставит на этой сцене еще немало хороших спектаклей». Чем вызвал овацию — артисты и представители прессы бурными аплодисментами выразили поддержку Серебренникову, решением суда заключенному под домашний арест до 19 октября и тем самым фактически лишенному права на творчество.

Рассказ худрука одного из главных драматических театров страны о юбилейном сезоне получился интригующим: зрителей ждет девять премьер. «Возраст серьезный — ну и, соответственно, планы серьезные», — прокомментировал Табаков. В юбилейный год Московский художественный вновь обратится к авторам, с которых начиналось его становление,— к Чехову и Горькому.

На февраль запланирован выпуск спектакля по горьковским «Дачникам», режиссировать который будет Евгений Марчелли, а в апреле неизбежно нашумит премьера новой, четвертой в истории МХТ, версии чеховских «Трех сестер» — на этот раз за классический материал возьмется Константин Богомолов. Обе постановки выйдут на Основной сцене.

Кроме того, в марте состоится вечер к 150-летию Максима Горького, ставить который будет Виктор Рыжаков. Не минует театр и тема 1917-го года. Художественным осмыслением столетия Октябрьской революции займется молодой, но уже хорошо известный театральной публике режиссер Александр Молочников — в ноябре он выпустит под крышей Основной сцены спектакль «Светлый путь. 1917», который станет логическим продолжением его постановки «1914», идущей на Малой сцене. Кроме того, в этом сезоне репертуар МХТ должны пополнить два спектакля, в основу которых ляжет современная отечественная драматургия. Так, Юрий Бутусов поставит на Основной сцене «Человека из рыбы» Аси Волошиной — премьера запланирована на июнь. По словам Табакова, режиссер самостоятельно выбрал эту пьесу, и его мнению худрук полностью доверяет. Также в мае на Малой сцене пройдет премьера спектакля «Офелия боится воды» по пьесе Юлии Тупикиной — постановщиком станет Марина Брусникина.

Разнообразит репертуар Малой сцены и классическая комедия положений — Юрий Кравец выпустит в декабре «Стакан воды» Эжена Скриба. В июне там же должен появиться спектакль «Из жизни ископаемых» по пьесе американского сценариста Фредерика Строппеля (режиссер — Игорь Золотовицкий). Наконец, хореограф Алла Сигалова начнет репетировать пластическую постановку «Россия. XX век», премьера которой запланирована на осень 2018 года, а Константин Хабенский перенесет детский благотворительный спектакль «Поколение Маугли» на Основную сцену МХТ.

Самой первой — уже сентябрьской — премьерой этого сезона станут «Веселые времена» на Малой сцене. В основе спектакля Михаила Рахлина — сюжет романтической комедии Эрнста Любича «Ниночка», главная героиня которой — чопорная советская коммунистка, приезжающая в Париж по заданию партии (главную роль исполнит Светлана Колпакова).

Кроме того, 13 сентября состоится официальная премьера «Северного ветра» Ренаты Литвиновой, предпремьерные показы которого начались еще в конце прошлого сезона. Ну а пока идут финальные репетиции, сезон открылся спектаклями, увидевшими свет этим летом: «Мужьями и женами» Константина Богомолова и «Мальвой» Данила Чащина.

Фото на обложке статьи: Екатерина Цветкова

Наталия Соколова

Мне не страшно

  • Анна Старобинец. Посмотри на него. — М.: Издательство АСТ: CORPUS, 2017. — 288 с.

«Ожидание ребенка», «несовместимый с жизнью диагноз», «инструкция по выживанию». Договоримся сразу: это книга о потере ребенка — тяжелое, слезоточивое чтение. Это скрупулезное описание личной трагедии, которое выносит из своих вод тебя, читателя, пропитанным сожалением и страхом. Договоримся сразу и оставим это за скобками.

Пройдя через все, что прошла, Старобинец понимает ценность своей книги как частного высказывания — громкого «я есть», которое смогут услышать другие, погребенные заживо ощущением тотального одиночества в своем горе. Методично фиксируя события, слова участников и собственную реакцию, Старобинец дает большому миру представление о частном опыте многих и многих женщин: о трагическом опыте быть здесь и сейчас матерью, у которой что-то пошло не так.

Однако движущей силой оказывается все-таки иное: «Но все, что я умею, это писать. Я не владею ни одним другим навыком изменять мир»; «систему можно исправить, и я на это надеюсь».

Это, конечно, не «документальный роман», как назвал его Андрей Лошак для анонса издательства. Да, пожалуй, «автобиографическая книга», как указано в аннотации, — самое общее и потому самое честное наименование. Но, возможно, несправедливо забытым оказалось хорошее слово «публицистика».

«Посмотри на него» — большой текст на социально значимую тему, запущенный личной историей. Здесь хроника жизни Старобинец ноября 2012 — апреля 2014 в России и Германии, два интервью с женщинами из России, пережившими подобную травму, и четыре интервью с немецкими врачами. Это не собственно история плюс справочный материал; не сюжет и документы по теме; не основная часть и приложения. Это равноценные главы одного высказывания, одного прямого включения в реальность. Как одним человеком являются два автора, руководящие написанием этой книги: Аня («одна я трясущимися руками», «совершенно нечем дышать») и Аня-журналист («другая я» «внимательно и спокойно следит»).

Несмотря на то, что это не только «книга о том, насколько бесчеловечна в моей стране та система, в которую попадает женщина, вынужденная прервать беременность по медицинским показаниям», но книга «о бесчеловечности и человечности вообще», в ней нет сомнения в сострадании как таковом. И как бы ни хотелось нестись в рассуждениях дальше, к тому, что люди вообще перестали быть тактичными или сочувствовать друг другу, нужно перенаправить себя и вместо сладкой косточки демагогии усилием воли переключить сознание на другой, настоящий вопрос.

Вопрос этот намного шире частных случаев нашего общения с конкретными сотрудниками органов здравоохранения, или полиции, или торговли — и лежит абсолютно в стороне от проблематики «как жить в этом кошмаре и не пора ли уже валить». Вопрос о том, почему в России отсутствует этический протокол и почему это нужно менять.

Область официальных отношений человек/человек должна быть регламентирована; тем более если в этих отношениях на одного возложена ответственность за другого; тем более если речь идет о психологически трудной ситуации. Правила поведения — этикет — появились когда-то не просто так, не как случайное дополнение к эволюции. Они облегчают участникам коммуникацию и позволяют не терзаться над изобретением велосипедов каждый раз. Кроме того, за счет четкого распределения ролей и статусов нивелируются социальные и индивидуальные различия между участниками, и оттого снижается агрессия. Этический протокол защищает все стороны в диалоге, ограничивая возможное зло и оставляя добро на усмотрение каждого. Соблюдая несложные ритуалы в речи и поведении, мы можем реже ломать хрупкое — а любой человек хрупок и бесспорно ценен; этому учил нас гуманизм, но по этой шкале истории Россия живет средневековой моралью.

Сложно поверить, насколько в психологически трудной ситуации могут быть важны простые словесные формулы — даже лишенные эмоциональной составляющей, даже сказанные исключительно в соответствии с этикетом, — но Старобинец, раз за разом честно описывая свою реакцию, свои чувства, методично объясняет, что это именно так. Сложно поверить, что каждое сказанное «мне очень жаль» действительно меняет что-то, даже в разговоре с близкими, когда кажется, что это излишне, даже в разговоре незнакомцев, когда кажется, что это необязательно.

Ну и о ритуалах. Один из обязательных ритуалов на англоязычных форумах: любые личные излияния в ответ на чьи-то чужие излияния предваряются одной простой фразой: I am sorry for your loss. Я сочувствую вашей потере. Может быть, на самом деле ты никому не сочувствуешь. Может быть, ты думаешь только о своем горе. Но ты все равно берешь и вбиваешь простую фразу. Просто для того, чтобы не чувствовать себя крысой в подвале.

Сложно поверить, что иные слова — сожаления и доброты — изначально создают между любыми людьми коммуникацию иного рода, нам еще непривычную. И любые отношения тогда с самого начала исподволь работают на другом ходу — на сопричастности, на терпении, на взаимоуважении.

Методично показывая различия в поведении и медицинской практике врачей Германии и России, Старобинец артикулирует и разницу дискурсов, лежащих в основе: «Просто одни уверены, что нет причин терпеть боль. А другие уверены, что боль — это норма». Именно это открытие становится колоссально важной частью авторского высказывания.

Внутренние ценности — это не то, что можно навязать человеку, директивой ли спустив сверху или сжато преподнеся на курсах повышения квалификации (в отличие от речевых формул или поведенческих моделей — впрочем, нет сомнений, что формальная этика является сильным подспорьем этики внутренней; в конце концов, язык — дом бытия). Но ценности можно формулировать и показывать, давая любому человеку возможность осознанного выбора. Старобинец позволяет задуматься над тем, что всегда было для нас априорно, подспудно, невидимо, негласно; позволяет нам вслед за собой почувствовать саму возможность выбора в том, что всегда казалось данным. И именно тем книга оказывается настоящей и пронзительной: обнаженностью сделанных открытий, которые мы, читатели, переживаем вместе с автором; тотальной честностью пройденного пути.

В Германии, где проходила операция, не только Анна была пришельцем с другой планеты, где принято делать болезненные процедуры «на всякий случай» и не принято предлагать психологическую помощь, но и стандартные немецкие практики поначалу казались Старобинец  причудами инопланетян, которые настоятельно рекомендуют ей после операции увидеть погибшего ребенка, «чтобы попрощаться», и не понимают, почему можно отказываться от эпидуральной анестезии, и в чьих больницах не нужны бахилы, потому что «стерильность только в реанимации, а здесь вы можете ходить в обычной обуви и одежде».

Мы вместе со Старобинец вдруг признаемся себе в том, о чем редко пишут счастливые экспаты в своих статьях для отечественных изданий и в чем постесняешься признаться самому себе о время отдыха в Европе: какими бы вольнодумцами мы себя ни считали, порядок, транслируемый нам с детства, окружающий нас каждый день, на самом деле кажется нам естественным, то есть неоспоримым, то есть нормальным.

Так думают в России медсестры. Так думают врачи. Так думают чиновники. Так думают тетки в социальных сетях. И, что самое интересное, так думаю даже я. То есть не то чтобы думаю — но чувствую.

Законы джунглей сидят в нас глубже, чем нам кажется, и, восхищаясь устройством цивилизации там, мы вряд ли признаем, что оказаться в жерновах той цивилизации было бы нам непривычно, неприятно и страшно (в жерновах собственных джунглей тоже страшно — но другим страхом).

Старобинец линейно описывает то, что испытывает, будучи гостем на той стороне. Удивление, непонимание, протест, страх, смятение, благодарность, понимание — и только от каждого из нас зависит, в какой момент остановиться в со-чувствии или не останавливаться, в какой момент перестать думать, «не то чтобы думать, но чувствовать» так, как мы привыкли, как нас к тому приучили.

В действительности мы можем делать все, что от нас зависит, чтобы постепенно в нашей стране вырос прочный остов этического протокола. Пускай мы не наделены властью править систему по собственным лекалам, каждый из нас обладает хотя бы одним навыком изменять мир. Например, словом. Невероятно важно начинать разговор о том, что нас беспокоит, потому что все, чему найден вербальный облик, существует. Все реально, что названо.

Высказывание Старобинец, если дочитать книгу до конца, оказывается не только о конкретном переживании, но и о травматическом опыте любого человека, у которого что-то пошло не так, то есть кто был вынужден и/или сознательно решался чувствовать вне установленной нормы. На протяжении повествования от первого лица и еще больше в интервью с другими Анна говорит о способах психологической адаптации и о том пути, который должен пройти каждый, чтобы не остаться в тисках посттравматического расстройства. И одна из центральных остановок на том пути — возможность открытого разговора о пережитом.

Но мы, оставаясь заложниками представления о том, что боль — это норма, продолжаем табуировать эту тему. У нас не только нет сценариев переживания травмы внутри общества, в сознании каждого человека, но фактически нет и действующей профессиональной психологической помощи — а на самом деле у нас нет и языка, которым мы бы могли говорить об этом, и нет никаких координат, подсказывающих, как вести себя, если беда случилась рядом. И когда мы, столкнувшись с горем, бессловесные, не можем вынуть его, разделить с близкими, то не оставляем себе никакого способа пережить боль, кроме как забить ее в себе до смерти. Своей книгой Анна Старобинец открывает шлюз: вы можете об этом сказать; вы не одни; не молчите; — и остается только надеяться, что ее смелости хватит всем остальным с головою.

***

Я закрываю книгу и несмело думаю: «Посмотри на него» — самое нестрашное высказывание Старобинец из всех, что я читала. И скоро я начинаю понимать, почему; что же есть в этой книге, отчего сердце стучит ровнее после бешеного забега в первые сто пятьдесят страниц; почему, закрыв ее, дышишь легче, а не тяжелее.

Потому что эта книга вообще написана. Она написана, и, значит, об этом тяжелейшем опыте узнают люди, и сопереживших станет больше, и каждый из нас, сопереживших, хоть на толику изменится. Каждый из нас сможет искать в себе силы говорить вслух о своей боли (у кого тут нет травмы? лес рук) и учиться разговаривать о чужой.

Книга — это не случайные слова, не закрытый пост, это вообще не пост; не клип в потоке ежедневной нарезки, не временный раздражитель, это книга, и написанного не вырубишь топором.

Можно говорить, что Старобинец делает первый шаг к обсуждению табуированного, можно говорить «инфоповод», можно говорить, что гражданская журналистика поднимает голову, и все это будет верным. Но мне важно добавить, что после того, как я прочитала книгу, зло вокруг меня стало слабее: наблюдательная и спокойная Аня назвала тех демонов, что мешали второй Ане дышать, описала их, указала на них, и теперь нам есть с кем бороться.

 

Маргарита Пимченко

Гвоздики пахнут ванилью

Школьные списки для летнего чтения не меняются десятилетиями — и очень жаль, ведь океан детской литературы с каждым годом становится все шире. Какие книги нельзя оставить за бортом, узнаете из подборки «Прочтения».  

  • Руне Белсвик. Простодурсен. Лето и кое-что еще. — М.: Самокат, 2016. — 368 с.

Пора смириться: без книг о Простодурсене любой «детский» обзор будет неполным. Что в них такого особенного? Ведь автор даже не удосужился придумать сюжет: просто описал жизнь, идущую своим чередом. Есть настоящий франт Ковригсен, бедный Сдобсен, гармоничная Октава и подозрительный Пронырсен. Жители приречной страны делают большой пудинг, кидают бульки в реку, собирают ягоды и иногда устраивают праздники. На одном из них утенок, появившийся в первой части, показывает гениальный фокус. Он встает повыше на стол и говорит: «Но вдруг к тебе приплыли в руки утка и яйцо. А из этого яйца вышел я собственной персоной. А теперь я встал на жестянку и дал вам на меня посмотреть. Это же невероятно, что все устроено так». Руне Белсвик помогает вспомнить о магии повседневной жизни, ведь взрослые постоянно спешат, а жители приречной страны успевают делать самое важное, не торопясь: дружить, любить и заботиться друг о друге. 

 


 

  • Владимир Короткевич. Дикая охота короля Стаха. Цыганский король. — М.: Речь, 2017. — 288 с.

Если вновь представить себя школьником, будет легко вспомнить, что лето — это время искать вымышленный клад на дне городской реки, строить тайный шалаш, делиться на разбойничьи шайки и выбирать короля двора. В переиздании книги Владимира Короткевича собраны две повести с именно такими, самыми классическими детскими приключениями: здесь и политика, и история, и военное дело, и конечно, поэзия — в уменьшенном масштабе. «Полевые гвоздики пахли ванилью, будто праздничный пирог» — первая же фраза, очень хорошо определяющая стиль произведения. «Дикая охота» написана для детей, которые уже начинают читать классику (книга может стать плавным переходом к ней) и даже, может быть, кое-что слышали про собаку Баскервилей. Это литература в хорошем смысле мальчишечья, предназначенная для будущего рыцаря или даже короля, которому очень пригодятся прекрасное воображение и вдохновение для подвигов.  

 

 

  • Петр Соха. Пчелы. — М.: Самокат, 2016. — 72 с.

Продолжая тему сезонного чтения, нельзя не отметить, что хорошенько узнать все про пчел и мед можно только летом. Петр Соха, которого представляешь добрым пасечником с обложки, приглашает осмотреть не только непосредственно сам улей, но и изучить его роль в истории: связь с египетскими саркофагами, городскими сетями транспорта и даже Эйфелевой башней. Доступным языком рассказывается о бионике, истории и биологии — а еще о простой житейской мудрости: все, даже самое маленькое, имеет свое значение, все в этом мире взаимосвязано. Если и объяснять какое-то явление, то только так: поместив его в центр мироздания. А если описание жизни самых трудолюбивых насекомых оставит вас равнодушными, то, поверьте, лица героев с иллюстраций Петра Сохи запомнятся очень надолго. Как и все, сделанное с большой любовью.

 

 

  • Мария Грипе. Элвис Карлссон. — М.: Белая ворона, 2017. — 174 с.

Бывает узнавание взрослое, когда вдруг видишь в герое произведения себя и невольно вздрагиваешь. В книге Марии Грипе есть такие персонажи, в которых себя могут узнать дети. Кто из нас не проводил воскресное утро в томительном ожидании часа, когда родители проснутся? Кто не придумывал себе какую-нибудь Тайну (именно с большой буквы, вот такой важности)? Про кого мамины подруги не говорили что-нибудь такое несправедливое, что хочется не то зареветь, не то подсунуть им дохлую мышь? Историю про Элвиса Карлссона можно было бы назвать похожей на «Простодурсена», если бы прозрачность мира здесь была чуть менее печальной, или на «Дикую охоту короля», если бы тон был чуть более лиричным. Но мир детства здесь устойчив и, как нигде, правдоподобен. Что в нем прекрасно — так это время, которое дает возможность приостановить такие важные дела, как, например, взросление.

 


 

  • Дэвид Алмонд. Мой папа — птиц. — М.: Самокат, 2016. — 128 с. 

Тут вам не какая-то птица, а именно птиц, и вместе с этим все самое смешное, упрямое и боевое, что представляется при этом слове. История Алмонда не печальное нравоучение о бескрылой птичке киви, но веселый рассказ о рассеянном папе и его умнице-дочке (хотя кто сказал, что забавное не может быть поучительным). Отец, услышав про конкурс летунов, загорается идеей участия. С пытливостью ученого он наблюдает за всем, что парит в воздухе, добывает откуда-то крылья, прыгает с вышки и — что самое главное — ни капли не сомневается в успехе. Умница Лиззи сначала с ужасом наблюдает, как папа ест мух вместо обеда и в попытках взлететь бегает по квартире, круша ее любимые вещички, а потом и сама заражается мечтой подняться над крышей собственного дома. Такими они и предстают на иллюстрациях: внизу на прищепках развеваются чьи-то брюки и майки, наверху светит лукавое солнце, а посередине — папа с дочкой наконец-то взмывают к облакам.

 

Иллюстрация на обложке статьи: Jungho Lee

Анастасия Сопикова

Книга в дорогу. Часть 6

В рубрике «Книга в дорогу» вновь путешествия по России. Теперь мы отправляемся в Карелию, на Алтай и к озеру Байкал, чтобы насладиться красотами родной природы. «Калевала» в пересказе Павла Крусанова, легенда Шаманского края о принцессе Укоко и другие истории — в подборке «Прочтения».

 

Карелия

Москва — Петрозаводск
АВИА — 1 час 40 минут

  • Майкл Каннингем. Дикий лебедь и другие сказки / Пер. с англ. Д. Карельского. — М.: АСТ: Corpus, 2016. — 192 с.

С легкой руки читателей, давно знакомых с творчеством Майкла Каннингема, к его последнему произведению — сборнику «Дикий лебедь и другие сказки» — приклеился ярлык чего-то несущественного и проходного: «мелко» по сравнению с «Плотью и кровью», «безделка» рядом с «Часами». Даже если это и справедливо, новые книги Каннингем выпускает не так часто, чтобы просто отмахнуться от одной из них. Этот сборник — череда сказок, переделанных на новый лад. Автор растягивает, трансформирует сказочные правила, пытаясь ответить на вопросы, где именно заканчивается волшебство и начинается обыденность и так ли они несовместимы на самом деле. Вроде бы идея проста и сто лет как избита, но Каннингем умудряется колдовать над вечными темами, ни на шаг не отходя от собственного стиля, чистого и прозрачного, как хрусталь.

 

  • Саймон Кричли. Боуи / Пер. с англ. Т. Лукониной. — М.: Ад Маргинем Пресс, 2017. — 88 с.

«Боуи» Саймона Кричли — небольшая книжка или довольно обширное эссе, название которого заранее раскрывает все карты. Его автор — британский философ и преподаватель Саймон Кричли, к счастью, смотрит на Боуи совсем не по-университетски: чопорной научной отстраненности на страницах вы не найдете. Голова ученого должна оставаться холодной (недопустимо привязываться к объекту исследования и уж тем более влюбляться!), а вот Кричли — настоящий фанат. Вот и получился текст субъективным и даже капельку лиричным: обзор развития творчества Дэвида Боуи и интерпретация его песен идут рука об руку со становлением личности самого автора книги.

 

 

Москва — Петрозаводск 
Ж/Д — 11 часов 53 минуты

  • Павел Крусанов. Калевала: Эпос (Карело-финский эпос в пересказе Павла Крусанова). — СПб.: Лимбус Пресс, 2017. — 304 с.

Представления современного человека о традиционном эпосе, будь то «Калевала», «Махабхарата» или «Старшая Эдда», напоминают впечатления школьников от классицистов: долго, нудно, ничего не понятно, можно было бы сказать и проще. Не то чтобы Павел Крусанов говорит проще, но хотя бы на одном с нами языке: в своем переложении «Калевалы» он почтительно оберегает сюжет, отходя от специфической формы рунических песен. Пересказ — результат давнего увлечения Крусанова карело-финским эпосом — впервые был опубликован еще в конце 90-х, но переиздается до сих пор.

 

 

  • Ханна Арендт. Vitaactiva, или О деятельной жизни / Пер. с нем. и англ. В. В. Бибихина. — М.: Ад Маргинем Пресс, 2017. — 416 с.

Ханна Арендт — к сожалению, не Делез, не Фуко, не Бодрийяр и даже не Хайдеггер; иными словами, в набор модных философов молодого интеллектуала она обычно не вмещается. Или не вмещалась. До переиздания, вероятно, самой значительной ее работы «Vitaactiva, или О деятельной жизни», в которой категории труда, создания и поступка оказываются тождественны жизненным процессам. Будем надеяться, что волшебство минималистичного оформления «Ад Маргинем Пресс» сумеет восстановить справедливость и привлечет к Ханне Арендт новых поклонников.

 

 

 

СПб — Петрозаводск 
Ж/Д — 5 часов

  • Робин Слоун. Аякс Пенумбра 1969 / Пер. с англ. В. Бойко. — М.: Livebook, 2017. — 160 с.

«Аякс Пенумбра 1969» Робина Слоуна — предыстория «Круглосуточного книжного мистера Пенумбры», который в свое время пришелся по душе людям со всего света. Разве могла не понравиться настоящему братству читателей книжка о вымышленном братстве читателей? Слишком много точек соприкосновения — она была обречена на успех. Но если к «Круглосуточному книжному» можно было приступать без какой-либо подготовки, «Аякс Пенумбра 1969» такой роскоши не позволит. Фанатам первой книги обязательно к прочтению!

 

 

  • Мишель Пастуро. Черный. История цвета / Пер. с фр. Н. Кулиш. — М.: Новое литературное обозрение, 2017. — 168 с.

Мишель Пастуро — французский медиевист, профессор парижской Практической школы высших исследований, вице-президент французского общества геральдики, лауреат бесчисленных премий. Круг его научных интересов очень широк, но по воле случая известность к нему пришла после его исследований о семантике цвета: синего, красного, зеленого, черного… На русском пока вышли только две, и последняя, «Черный. История цвета» — о самом универсальном из них и всегда актуальном. Бесконечно фокусироваться на столь узкой теме исследований, не захватывая более широкого контекста, невозможно. Поэтому на книгу можно смотреть и как на экстравагантную версию томика всеобщей истории.

 

 

Алтай

Москва — Горно-Алтайск
АВИА — 4 часа 15 минут

  • Изабель Отисье. И вдруг никого не стало. — М.: Фантом Пресс, 2017. — 224 с.

Изабель Отисье не только плавала в одиночку вокруг света, но и терпела крушения — тоже совсем одна. Так что об изоляции и о том, как суровые испытания могут изменить восприятие действительности, автор знает не понаслышке. И если вы сочувствовали Робинзону Крузо только потому, что на острове он много лет был одинок, этот роман заставит вас подумать еще раз. Книга отвечает на любопытный вопрос: что будет со счастливой парой, если кругом вдруг не останется ни привычного быта, ни развлечений, ни друзей и родственников, ни даже еды и средств гигиены? Что будет, если «голые» люди столкнутся с вечной и безжалостной природой и, что еще страшнее, — друг с другом? Отисье рассказывает об этом лаконично — так, что слова «познать себя» начинают звучать как страшилка. Единство авторского стиля — холодного, очень сдержанного — и порой пугающего сюжета поможет подготовиться к встрече с алтайской природой, тоже чем-то напоминающей величественный остров.

 

  • Оссиан Уорд. Искусство смотреть. Как воспринимать современное искусство. — М.: Ад Маргинем, 2017. — 176 с.

«Современное искусство» — термин почти ругательный, и художественный критик Оссиан Уорд знает почему. Причина, как это часто бывает, кроется в неправильном подходе к непростому явлению. В этой небольшой, но очень полезной книге собраны ключевые принципы, благодаря которым даже самые странные произведения обретают смысл. Есть еще одна причина, по которой Уорда приятно читать: автор не знает, что такое снобизм или менторский тон. Собственное видение и мнение провозглашается им как то, на что имеет право каждый — главное, запастись терпением, включить ассоциативное мышление и провести неспешный анализ увиденного произведения. А если не получится с первого раза, можно пробовать еще и еще. Искусство здесь не повод для нервных споров, но способ получить удовольствие, своеобразная медитация, шутка или даже конфронтация с художником. Интерпретаций может быть бесчисленное множество. Но самое интересное то, что менять их можно постоянно.

 

 

Москва — Бийск 
Ж/Д — 60 часов 25 минут

  • Марк Z. Данилевский. Дом листьев / Пер. с англ. Дмитрия Быкова, Анны Логиновой, Максима Леоновича. — М.: Гонзо, 2016. — 750 с.

Если вам кажется, что вы знаете, что такое «головокружительная литература», но вы не знакомы с «Домом листьев» — вам только кажется. Книга Данилевского не пытается вскружить голову какими-то фабульными искривлениями или эпическим размахом, вместо этого автор в прямом смысле заставляет кружиться вокруг книги, разбирая бесконечно усложненную внешнюю композицию. На страницах романа сталкиваются шрифты, способы набора, направления печати; буквы разбегаются в разные стороны и выстраиваются в отдельные блоки. Роман представляет собой модель для сборки, где читателю дают набор деталей, разбросанных по столу, а он должен что-то из этого всего сделать. Таким образом автор хитро снимает вопрос сюжета и смысла достаточно объемного текста, очаровывая сложной организацией: превращать все это в осмысленный текст остается читателю. Точно так же читателю остается решать — перед ним шедевр постмодернизма или обыкновенный детектив с головоломкой, начинающейся уже на уровне верстки.

 

  • Борис Мессерер. Промельк Беллы. Романтическая хроника. — М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2016. — 848 с.

Шестидесятые сейчас в тренде. Именно из того как бы благостного времени россияне черпают образ великолепного советского государства, когда и мороженое было вкуснее, и поэты — громче. Пока этот тренд живет, «эстрадники» будут привлекать все большее внимание. Хорошо, если оно сосредоточится на лучших поэтах из плеяды — Окуджаве и Ахмадуллиной. У Окуджавы не было одаренного мужа, а у Ахмадуллиной был — Борис Мессерер, и он написал внушительный том воспоминаний о жене. Ее биография хороша именно тем, что поэтесса была вхожа в самые разные круги: тут режиссеры и художники, поэты и диссиденты, Высоцкий и Пригов. Мессерер сочетает личный пласт жизни с Беллой и ее общественную деятельность, общение интимное и в кругу друзей. В этом он повторяет то соединение поэтического «я» с народным «мы», из-за которого поэты-шестидесятники так полюбились читателям.

 

 

Санкт-Петербург — Бийск 
Ж/Д— 66 часов 45 минут (с 1 пересадкой)

  • Ирина Богатырева. Кадын. — М.: Эксмо, 2015. — 544 с.

Роман Ирины Богатыревой — вариация на тему древней алтайской легенды о принцессе Укока (второе ее имя — Ак-Кадын), которая являлась хранительницей покоя и стояла на страже врат подземного мира, не допуская проникновения зла на поверхность. Книга состоит из трех частей, в первых двух повествование ведется от лица одной из воинства Луноликой матери дев — обычной девочки, которую духи сначала отобрали в этот самый отряд «амазонок», а затем провозгласили царицей. Сюжет можно назвать аллегорией обряда инициации: девочка взрослеет, проходит настоящие ритуалы посвящения, но не только в них дело, весь путь Ал-Аштары есть проверка на прочность, история становления личности. Самоопределение, первая любовь, борьба с таинственными духами и вполне реальными кочевниками — все это описано сказовым языком, который льется, как Золотая река. Богатырева взялась за этот эпос после поездки автостопом по Алтаю, потом было многолетнее изучение письменных источников по археологии и мифологии — отсюда полное погружение в атмосферу шаманского края.

  • История тела: В 3 т. — М.: Новое литературное обозрение, 2016–2017. — 1328 с.

С течением времени меняется отношение ко всему: к морали, религии, быту. Человеческое тело не могло стать исключением. Французские, британские и американские антропологи и историки культуры собрали и проанализировали «телесную» историю европейской цивилизации. Первый том рассказывает о становлении «современного» (в отличие от средневекового) взгляда на тело и охватывает период от Ренессанса до эпохи Просвещения. Во втором — медицинские открытия и достижения искусства XIX века, стремительное развитие спорта и зарождение сексологии. Третий том — взрывной XX век, с постепенным сексуальным раскрепощением и созданием культа тела. Этот трактат (включая вклейки с любопытными иллюстрациями) должен помочь осознать, как сложилось наше сегодняшнее восприятие физиологии, а заодно дать повод вздохнуть с облегчением: насколько свободным сегодня стало наше тело и отношение к нему, в отличие от минувших веков.

 

Байкал

Санкт-Петербург — Иркутск 
АВИА — 8 часов

  • Павел Крусанов. Железный пар. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2016. — 288 с.

Последний роман Крусанова интересен во многих отношениях: это и узнаваемая авторская манера, и преломление в тексте ницшеанской идеи «сверхчеловека», и вынесенная за пределы романа кульминация. Перед читателем разворачивается история братьев-близнецов, один из которых — безымянный — мечтает сделать мир подобным тому, который изображен в замятинском романе «Мы». Другой же, по имени Руслан, пытаясь исправить ошибки молодости и искупить вину перед братом, исполняет его просьбу, не ведая, к каким последствиям это может привести. Любителям Крусанова новая книга, несомненно, придется по вкусу, хотя и не окажет ошеломительного эффекта «Укуса ангела». Для тех же, кто еще не знаком с творчеством одного из крупнейших современных петербургских прозаиков, это отличный повод с ним познакомиться. За время перелета вы успеете еще и поразмыслить над особенно неоднозначными эпизодами романа, благо открытым финалом автор недвусмысленно приглашает читателя к сотворчеству.

 

  • Джозеф Мазур. Игра случая. Математика и мифология совпадения / Пер. с англ. Максима Исакова. — М.: Альпина нон-фикшн, 2017. — 292 с.

Джозеф Мазур — американский математик, автор нескольких научно-популярных книг, получивших широкую известность и признание. Задумывались ли вы когда-нибудь о том, что происходящие с нами случайности не так уж и случайны? Если взглянуть на них с математической точки зрения, то выяснится, что у многих из них вероятность произойти была гораздо выше, чем мы могли подумать. Люди любят совпадения: ведь истории о них доказывают важность связей между нами, часто хоть немного разъясняют смысл жизни и подкрепляют наше желание быть неповторимыми. Вообще, если существует хотя бы малейшая вероятность наступления какого-то события, то рано или поздно оно обязательно произойдет. Любое отдельное событие — это результат совершения многих других. У случайностей всегда есть причины, просто чаще всего они находятся за пределами нашего понимания, а отследить их можно, только когда событие уже произошло и, кажется, не могло не произойти. Так что если в поездке с вами произойдут приятные неожиданности — не забудьте им удивиться.

 

Москва — Иркутск 
Ж/Д — 80 часов 42 минуты

  • Мариам Петросян. Дом, в котором… — М.: Livebook, 2017. — 976 с.

История публикации «Дома, в котором…» могла бы стать отличным сюжетом для книги с элементами детектива: Мариам Петросян, художница-мультипликатор из Армении, работала над романом почти десять лет, даже не думая о возможности его напечатать, пока однажды рукопись не попала к одному правильному человеку, а от него — к другому… и так далее, пока через несколько лет не оказалась на столе у издателя, которому пришлось проделать обратный путь к автору безымянного текста. Кажется, такую череду случайностей принято называть судьбой. Книга эта странная — никак не укладывается в общепринятые формы и вообще ведет себя как непоседливый ребенок, поэтому от краткого пересказа сюжета толка будет мало. Спусковым крючком становится одно-единственное событие: парня, которого все зовут Курильщиком, переводят из одной группы в интернате для детей с ограниченными возможностями в другую. А дальше — мешается все: прошлое и будущее, реальность и вымысел, галлюцинации и настоящее волшебство.  

 

  • Йохан Хейзинга. Осень Средневековья / Пер. с нидерл. Д.В. Сильвестрова. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016. — 768 с.

«Осень Средневековья» — уже давно ставшее классикой научное исследование Йохана Хейзинги, к которому наверняка хотя бы раз в жизни приходилось обращаться каждому человеку, связавшему свою жизнь с гуманитарными науками. Впервые книга была опубликована в далеком 1919 году, но актуальной остается и сегодня. Поэтому новое издание, исправленное и уточненное по оригинальному тексту, появилось весьма кстати. Его подзаголовок — «Исследование форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV веках во Франции и Нидерландах» — кратко, но емко описывает объект исследования. Книга, заключенная в довольно узкие хронологические рамки, несет на себе печать еще одной эпохи — декаданса, а принципы научного творчества Хейзинги во многом совпадают с установками модернистов: он отрицал рационалистический взгляд на историю, считая, что на нее не распространяются всеобщие законы и правила и в ней есть свой живой процесс, который однажды мог пойти совершенно иначе.

 

 

Санкт-Петербург — Северобайкальск 
Ж/Д — 94 часа 5 минут

  • Захар Прилепин. Обитель. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2014. — 746 с.

Роман «Обитель» — фундаментальный труд Захара Прилепина как историка и поэта. Сложно себе представить какие-либо хроники, документы, переписки, которые не были бы изучены писателем. Действие разворачивается в первом советском концентрационном лагере на Соловецких островах. Прототипами многих персонажей стали реальные люди. Например, Федор Иванович Эйхманс — первый комендант Соловецкого лагеря особого назначения, Галина — Галина Кучеренко, любовница Эйхманса (ее дневник приведен в приложении к роману), а Митя Щелкачов — Дмитрий Лихачев. Тема двойственности — одна из ключевых в книге. Она проявляется уже в названии. Обитель в нашем традиционном понимании — приют для тех, кто ищет покоя и спасения. А какая жизнь воцарилась на благословенной земле Соловецких островов в середине 1920-х — в трапезной бывшего монастыря расположились нары с убийцами, ворами и палачами. Лагерь — место, где человеческий облик стирается. Кажется, будто все изменилось и не осталось ничего святого. Но так ли это на самом деле?

  • Марк Бент. Я весь — литература. — СПб: Издательство Сергея Ходова: Крига, 2013. — 720 с.

Это сборник статей известного филолога-германиста и любимого многими студентами преподавателя — Марка Бента. Как и многие незаурядные ученые, он был отчислен со второго курса филологического факультета за «антисоветские высказывания», но его однокурсники успели заметить в нем не только литературоведческий, но и литературный дар. Спустя пятьдесят лет о нем скажут: «Учился недолго. Запомнился всем». Бент любил зарубежную литературу и останется верным ей: много лет спустя он будет ее преподавать — все: от антички до второй половины XX века. В это издание вошли и актуальные рецензии, и публикации из литературных журналов, и публицистические заметки, и, конечно, литературоведческие труды разных лет. Даже о самых сложных и порой необъяснимых вещах Марк Бент пишет так, что легко представить себя в одном кругу с зарубежными авторами. Это уникальная возможность очутиться на остроумных и увлекательных лекциях одного из самых почитаемых профессоров XX века в России.

Валерий Отяковский