Метка: Ольга Лукас

• Ольга Лукас. Бульон терзаний. — СПб: АСТ, Астрель, 2015.

  В конце января в издательстве «АСТ» выходит роман Ольги Лукас — автора популярных серий «Поребрик из бордюрного камня» и «Тринадцатая редакция». На этот раз писательница приготовила «Бульон терзаний» из жизни работников мебельной фирмы, которые по распоряжению босса своими силами ставят «Горе от ума». Руководит постановкой приглашенный артист репертуарного театра, всю жизнь мечтавший исполнить главную роль в классической пьесе. Столкнувшись с корпоративным миром, он перестает плыть по течению и встает у руля собственной жизни.

  Глава семнадцатая. Репетиция на складе

  Когда человек слышит поэтическое название «деревня Росинки», ему представляется раннее летнее утро. Заливной луг, трава по пояс. Туман в низинах. Капли росы на еще не раскрывшихся цветах. Рай земной, как он есть.

  На самом деле, все совсем не так. Деревни той давно уже нет, а роса если и выпадает на крыши мегамаркетов, то какая-нибудь особо ядовитая, пропитанная бензином.

  «Деревня Росинки» — рай потребления, огромный светящийся остров, мираж, возникший среди пустырей, заросших травой и невысоким кустарником. Рядом проходит шоссе. По выходным сюда приезжают экономные городские жители, чтобы закупить продуктов на ближайшую неделю. В «Росинках» есть все: то, что пригодится в хозяйстве, то, что никогда не пригодится, и многое сверх того. Продуктовые, мебельные, хозяйственные супермаркеты. Бытовая химия, компьютеры, книги. Сезонные товары. Счастливые часы.

  За светящимися громадами гипермаркетов сиротливо жмутся длинные двухэтажные постройки из красного кирпича. В одной из таких построек и располагается склад, принадлежащий «Миру Элитной Мебели». Второй этаж и часть первого занимает магазин. Здесь можно купить не только мебель по цене производителя, но и кое-какие строительные материалы. Свободные от торговли площади первого этажа отданы под мастерские и офисные помещения. Непосредственно склад, давший название всему зданию, находится в подвале.

  Владимир прибыл на час раньше назначенного времени. Оставил автомобиль около магазина, обошел здание по периметру, нашел вход на склад, спустился на шесть ступеней вниз, на всякий случай дернул на себя тяжелую дверь, обитую жестью — и она поддалась. Он очутился в каморке, стены которой были обшиты вагонкой. Под потолком висела голая электрическая лампочка на длинном шнуре. На крепком деревянном табурете напротив входа очень прямо сидел старичок в валенках, ватных штанах и лыжном свитере — должно быть, сторож.

  — Куда? К кому? — строго спросил он.

  — Да я режиссер. У нас тут репетиция назна…

  — Знаю. Мне тебя описали. Шагай вон до стены, там свернешь, — распорядился старичок.

  Пройдя немного вперед и завернув за угол, Владимир оказался в узком коридоре, с одной стороны ограниченном кирпичной стеной, с другой — рядами уходящих вдаль стеллажей. Пахло деревом, стружкой и цементом. Ранние пташки, опередившие даже своего сверхпунктуального режиссера, столпились у входа, как бы ожидая команды.

  Нина, ответственная за все и вся, сверялась со списком и расставляла в нем галочки. Увидев Владимира, она нашла его фамилию и тоже отметила галочкой. За Ниной маячила мрачная тень Таира, которого она приспособила к доставке спортивного снаряда типа «конь» и другого, менее громоздкого реквизита. Супруги Сапелкины спешно придумывали занятие для двух своих дочерей-близняшек лет пяти. Судя по хитроватым выражениям детских физиономий, девочки уже договорились, как они поразвлекутся. Две княжны, приехавшие заранее, чтобы побродить по распродажам одежды, хвастались друг перед другом обновками, разместив между стеллажами многочисленные пакеты.

  — Реквизит по списку прибыл. Сейчас Таир принесет коня, — отрапортовала Нина. Печальная тень за ее спиной испустила глубокий вздох.

  — Хорошо. Теперь бы найти плацдарм для маневров, — кивнул Владимир, и отправился в увлекательное путешествие среди стеллажей.

  Металлические и деревянные, они стояли вплотную друг к другу так, что иногда между ними приходилось протискиваться боком. В самых узких местах Владимир натыкался на одну из Сапелкиных-младших. Через десять минут ему показалось, что склад буквально наводнен маленькими хулиганками.

  Над головой гудели редкие лампы дневного света, не особенно разгонявшие полумрак. Владимир увидел вдали яркий луч и пошел на него. Вскоре он услышал, как бедняга Таир проклинает свою злосчастную судьбу — а заодно тяжелого, неудобного коня, и того, кто придумал его сюда притащить. Владимиру стало стыдно, и он поспешил на помощь. Опоздал: конь уже стоял посреди довольно просторной и абсолютно свободной от стеллажей площадки, расположенной перед окном погрузки.

  Владимир огляделся и понял, что лучшего места для репетиций просто не найти. Цементный пол на этом участке склада был покрыт исцарапанным протертым во многих местах линолеумом непонятно-зеленого цвета. Под потолком висели три лампы в алюминиевых абажурах, в которых угадывались очертания двух кастрюль и одного чайника. В дальней стене виднелось углубление, облицованное белым щербатым кафелем. В центре углубления сияла новенькая фарфоровая раковина цвета слоновой кости. Из стены над ней торчал проржавевший водопроводный кран.

  — Слушай, Таир, а стулья тут есть какие-нибудь? — осторожно спросил Владимир, — Надо бы поставить, чтоб народу было, где сесть…

  — Стулья есть. Только пусть каждый сам себе принесет, идет?

  — Да я сам могу. Ты только скажи, где они. И пусть это… надо кого-то поставить у входа, чтоб народ не разбредался по складу, а сюда подтягивался.

  — Дедушка-сторож всех направит, — заверила Нина, появляясь из-за стеллажей, — я сейчас сбегаю предупрежу его.

  Пока Владимир таскал стулья с первого этажа в подвал, стали прибывать остальные актеры. Приехала Елена Жукова в скромных темно-синих джинсах и розовой футболке с надписью «Королева и богиня — это я». Прикатил на велосипеде курьер Дмитрий. Увидев, с каким трудом дядя втаскивает свой транспорт в подвал через окно погрузки, ужасные близнецы поспешили на помощь.

  — Хочу такой велосипед! — тут же сказала одна из девочек.

  — И шины ему проколоть! — добавила вторая.

  К счастью, у родителей, хорошо знающих милых своих ребятишек, были заранее заготовлены отвлекающие игрушки.

  — А вот кто со мной дротики в стену кидать? А? — тоном искусителя спросил Сапелкин-отец. — Дротиков на всех не хватит! Сейчас я их дяде отдам.

  Малютки купились на этот дешевый трюк и с грозным рычанием кинулись на папу.

  Дмитрий хмыкнул и на всякий случай закинул велосипед на верхнюю полку широкого стеллажа, на котором лежали готовые столешницы.

  — Ну, где мой конь? — деловито спросил он. Владимир и Нина схватили его за руки и потащили к снаряду. Молодой человек скептически осмотрел коня, проверил на прочность, даже постучал по ножкам.

  — Подходит? — с волнением спросила Нина.

  — По технике безопасности — вполне. Но вообще-то это не конь.

  — Как? — схватилась за сердце Нина. — А что же это?

  — Козел.

  — Кто козел? — строго поинтересовался Владимир.

  — Снаряд.

  — И какая разница? — всполошилась Нина.

  — Другие размеры и назначение. Потому называется — «козел».

  — Ты прыгать через него можешь? — спросил Владимир.

  — Могу. Даже проще.

  — Значит — это конь, — распорядился режиссер. — Пойми, дружок, у нас — театр. Здесь все не то, чем кажется.

  — А почему не сказать, — робко спросила Нина, заглядывая в сценарий, — почему бы вместо «Молчалин на коня садился» не сказать «Молчалин на козла садился»?

  — А Грибоедов во гробу крутился, — устало закончил Владимир. — Это будет конь. Под мою ответственность. Сивка-Бурка. Бывший козел.

  Дмитрий сказал, что ему все равно, как зовут снаряд. Он уже придумал небольшую гимнастическую композицию и специально тренировался прыгать и падать. Сейчас разомнется — и будет готов продемонстрировать свои умения.

  Явилась Евлампия Феликсовна в ярко-желтом спортивном костюме, в сопровождении мальчика лет шести — вероятно, внука.

  Через минуту Владимир уже слышал где-то в зарослях стеллажей ее властный голос:

  — Девочки, вы же хотите быть не только сильными, но и умными? Тогда прекратите ломать эту штуку, она сделана из авиационного сплава. Лучше поиграйте с мальчиком в настольную игру. Он вам расскажет, что это такое. Ты же расскажешь? Вот так, и чтоб тишина была. Сядьте все трое сюда, чтобы я вас видела.

  Приехала Ядвига с супругом. Княжны тут же окружили ее, отталкивая друг друга, так, что Петр Светозарович не выдержал и с обидой произнес:

  — Не очень уж меня локтями пихайте, все-таки я здесь главный.

  В последний момент, сверяя списки персонажей и реквизита, Нина обнаружила, что вписала «петрушку» не туда. То-то она еще удивилась, зачем Таир купил пучок зелени. По невероятному стечению обстоятельств Петрушка-артист обнаружился в мастерской. Он преспокойно сидел в углу и что-то собирал из мелких деталей. Владимир сам видел его, когда таскал стулья в подвал. Он думал, так надо, работает человек сверхурочно. Оказалось — так не надо. Все работают в рабочее время, а в выходные — отдыхают, или, например, репетируют.

  Компетентный Борис отправился выяснить подробности происшествия.

  — С разрешения начальства! — вскакивая с места, гаркнул Петрушка. — Стул для кормления младенца. Из отходов производства. Все равно же их на свалку, а так — вот, вещь.

  Директор по производству внимательно осмотрел почти готовую «вещь». Принюхался.

  — Я не пил! — прижав к груди руки, воскликнул Петрушка. — Повода не было. Вот сделаю — выпью.

  — На репетицию — шагом марш! — приказал Компетентный Борис. — Вниз, на склад.

  — О! — сказал Петрушка сам себе, потирая руки. — Двойной повод.

  Пока выяснялся вопрос с Петрушкой, Владимир экзаменовал княжон: нужно было подобрать группу сплетниц, которые произнесут реплики господ N. и D., выведенных из числа персонажей за отсутствием подходящих кандидатур.

  — Смотрите, девушки, такая картина: Софья расстроена разговором с Чацким, бросает ничего не значащую фразу, которую вы передаете друг другу, превращая в нелепый слух. Вот текст, я его слегка сократил и отредактировал. Начинайте вы, потом вы, и так далее. Я пока что за Софью.

  Княжны вошли во вкус: каждой хотелось заграбастать побольше реплик и затмить прочих. Чтобы коллеги потом говорили: «Среди безликой подтанцовки выделялась Анечка (Машенька, Светочка), сказавшая великую фразу „С ума сошел!.. Ей кажется!.. вот на!“»

  Но Анечки, Машеньки и Светочки, стараясь превзойти одна другую, переигрывали ужасно, и выпускать их было нельзя. Общей суеты сторонилась только пухленькая княжна, занятая своими мыслями.

  — А вот вы. Ну-ка, прочитайте, — приказал ей Владимир.

  — С ума сошел!.. Ей кажется!.. вот на! — монотонно пробубнила та. И встрепенулась: — Кто сошел с ума? А? Я что-то пропустила?

  — Так-так, — обрадовался Владимир, — теперь с таким же неподдельным интересом прочтите весь фрагмент.

  Пухленькая княжна была главной сплетницей «Мира Элитной Мебели» — бесценный опыт! Поразмыслив не больше минуты, Владимир отдал весь разговор с Софьей ей одной, вычеркнув еще несколько реплик. Остальные девушки, надувшись, отошли в сторону.

  Вернулся Компетентный Борис с Петрушкой, артисты, наконец, поделили места и расселись чинно, как школьники. Владимир вспомнил свое обещание и незаметно, как ему показалось, передал Нине записку с названием тонального крема, которым его так чудесно и щедро обмазали гримеры. Нина кивнула и спрятала записку в карман. Но пара внимательных глаз заметила эту манипуляцию.

  — Итак, начинаем! — объявил режиссер, выходя на середину помещения. — Спасибо, что в свой выходной вы все приехали сюда. Очень важно…

  Раздался первый телефонный звонок. Владимир укоризненно посмотрел на Елену.

  — Привет, я не могу говорить, ужасно смутившись, — сказала в трубку Ульяна. — Извините меня, пожалуйста.

  — Нет, я не понимаю, — как бы в пространство сказала Елена, — вот прямо сижу и не понимаю. Неужели так трудно — взять и выключить телефоны? Я ведь выключаю. Мне звонят по работе, а я выключаю. Потому что это — театр. А не базар-вокзал.

  Послышался шорох: артисты потянулись к сумкам. Потом — мелодичные переливы: телефоны отключались, послушные воле хозяев. Даже Петр Светозарович последовал общему примеру.

  Когда все вернулись на исходные позиции и замерли, Владимир продолжал:

  — Раз мы все здесь собрались и даже установили тишину, то прогоним спектакль целиком, как есть. Не обращая внимания на ошибки. Я их всем потом укажу лично, но мы не станем останавливаться. Каждый должен увидеть место своего героя в общем замысле. И для начала я предлагаю вам — на время репетиций — думать о своем персонаже не «он» или «она», а «я». Найдите с ним что-то общее. Подумайте, кто он, чем живет. Что хочет получить. Что ему мешает. Как ему добиться цели. Помните, что действие разворачивается не здесь и не сегодня. А в начале 19 века в богатом московском доме… Итак, раннее утро. Гости, которые к вечеру съедутся на бал, еще спят. Чацкий мчится на перекладных, чтобы поскорее засвидетельствовать свое почтение. Скалозуб в манеже гарцует на коне. Фамусов просыпается и идет проведать дочь. А что же она? Всю ночь сидела в своей комнате с Молчалиным. Горничная Лиза караулила их, но под утро уснула. Лиза, Фамусов — на сцену. Софья, Молчалин — приготовиться. Всем следить за сценарием, выходить вовремя, не зевать.

  Репетиция началась. Уже с первых, некогда прекрасно отрепетированных сцен, Владимир схватился за голову: они что, совсем умственно недоразвитые? Как эти люди так быстро забыли все, что он им говорил? Он без устали записывал в блокнот замечания каждому артисту. На лбу им это вытатуировать!

  Хорошо постоял на руках, отжался, прыгнул и упал Молчалин — так, что за него и вправду переволновались. Но текст он не помнил, и запинался на каждой строчке, читая по бумажке. Замечательно слаженно вышло княжеское семейство под предводительством великолепной Ядвиги. Танец целиком еще не был готов, его показали схематически, но и это впечатляло. Забавно разыграли свою мизансцену супруги Сапелкины (Горичи). Вот только под конец жена, игравшая Наталью Дмитриевну, слегка перестаралась. И в ответ на комплименты Чацкого не просто ответила с гордостью: «Я замужем», но и продемонстрировала украшенный обручальным кольцом безымянный палец. Со стороны это было похоже на неприличный жест из брутального американского кино, но Наталья Дмитриевна вцепилась в свою идею клещами. «Попросить Чацкого загораживать ее в этот момент от зрителей» — нацарапал в своем блокноте Владимир.

  Неплохо справился с ролью бабушки Федя — разве что совсем не по-родственному приобнимал за талию свою внучку Нину. Таир припас для Загорецкого нелепый поклон и пару гримас, явно позаимствованных из арсенала мистера Бина. Княжны прыскали в кулачок, его это еще больше вдохновляло, так что в конце засмеялась даже Евлампия Феликсовна. Значительных успехов достигла Ульяна-Софья — не зря не пропустила ни одной репетиции. Но остальных главных действующих лиц хотелось избить палкой и заменить немедленно. Даже Эдуард-Чацкий был невнимателен, словно занят какими-то своими мыслями, и разыгрался только к третьему действию. Компетентный Борис выдерживал тон и интонацию, но путал слова.

  У Владимира опустились руки. Ему показалось, что перед ним стоит огромная — не охватить глазом — бадья с сырым тестом. Которое надо месить, месить и месить без устали, день и ночь. Перед глазами плывут красные круги, он месит, выбивается из сил, и падает в эту бадью, и сырое тесто, как болото, поглощает его. Все. Нет режиссера.

  «Буду репетировать с главными отдельно, до посинения. В крайнем случае, сокращу текст и сделаю ставку на Софью», — подумал он.

  В девять часов вечера начали расходиться. Те, кто был на своих авто, предлагали подвезти безлошадных. Собирались группы, разъезжались, как гости с бала.

  Владимир остановил Дмитрия, чтобы указать ему на необходимость учить текст, и тут где-то в недрах склада послышался грохот и нечленораздельный вой.

  — Что еще там? — вздрогнул режиссер и поискал глазами близняшек-Сапелкиных. Девочки чинно прощались со своим новым другом и его строгой бабушкой.

  — А, это Петрушка. Старый конь. Уже выпил и бегает за девчонками, — махнул рукой Дмитрий.

  — Старый конь борозды не испортит, — машинально сказал Владимир.

  — Это он в театральном смысле конь, — пояснил Дмитрий. — У вас же все не то, чем кажется. Козлов конями называют.

  Владимир не нашелся с ответом, и даже забыл, что хотел сказать Молчалину. Сапелкин-муж и печальный Горюнин отправились на помощь княжнам и кое-как успокоили буяна.

  Компетентный Борис поманил пальцем генерального директора, и они удалились наверх.

  Помахивая честно заработанным пучком петрушки, проследовал к выходу освобожденный Таир.

  Пухленькая княжна подошла к Нине и хитро улыбнулась:

  — А я видела, как тебе Виленин записочку передал.

  — И что? — устало спросила Нина.

  — А мне тоже кое-кто сегодня записочку подбросил. Давай меняться?

  — Зачем?

  — Интересно же. Ты покажи мне, что у тебя, а я покажу, что у меня. А?

  — Ну, если тебе так надо, — чтобы поскорее отделаться от назойливой подруги, сказала Нина. Она хотела домой, а Владимир обещал подбросить их с Ульяной до метро.

  Пухленькая княжна, победно улыбаясь, вытащила из кармана смятый листок и протянула его собеседнице.

  — «Дорогая Лариса. Приглашаю тебя после репетиции на концерт в клуб „Геликон“. Надеюсь, что дудук тебе нравится так же, как и мне. Буду ждать за углом, около „Меги“. Эдуард», — прочитала Нина. — С ума он сошел — после репетиции еще куда-то тащиться в клуб!

  — «С ума сошел!.. Ей кажется!.. вот на!», — тут же процитировала из своей новой роли Лариса. — А мне чего делать теперь? Он же всех бросает. И меня бросит.

  — Пока что он просто пригласил тебя на концерт. Тебе нравится дудук?

  — Вообще-то я никогда такое не ела. Не знаю.

  — Это дудка такая, на ней играют. Сходишь на концерт, послушаешь дудук, потом Эдуард подвезет тебя домой. Чем плохо-то?

  — Ну… Нет, неплохо. Еще бы поужинать там.

  — Уж наверное и ужином угостит.

  — Во, это здорово. А то мне так лень что-то готовить. Теперь покажи скорее, что тебе написал наш режиссер.

  Нина показала.

  «Балет-2000» — было написано на листочке.

  — Какой романтик! — воскликнула княжна Лариса. — Зовет на балет! Какой мужчина сейчас пригласит девушку на балет? Только тут написано, двадцать ноль-ноль, вы уже опоздали.

  — Тебя ведь Эдуард ждет, — напомнила Нина.

  Давно закрылся мебельный магазин. Разъехались с бала гости. Погасли тусклые лампы. Опустел склад. И только в мастерской, положив голову на недоделанный детский стульчик, спал Петрушка. Ему снилось раннее летнее утро. Заливной луг, трава по пояс. Туман в низинах. Капли росы на еще не раскрывшихся цветах. Первая жена, совсем молодая, бежит к нему через этот луг, по влажной траве, бежит, раскинув руки в стороны, и он тоже бежит, и они вот-вот встретятся.

• «АСТ», 2012
• Преуспевающий сотрудник модного рекламного агентства Наталья Ермолаева знает, как заставить людей забыть о реальности и поверить в вымышленные идеи и образы. Но в одну прекрасную ночь сама оказывается в иллюзорном мире, где отсутствует грань между воображаемым и подлинным. Эту иллюзию невозможно контролировать, она может исчезнуть в любой момент — скорее всего, это только сон. Но там ждёт и настоящая жизнь, и любимый человек, уверенный в том, что Наташина реальность ему просто снится. Так кто же из них спит? Кому нужно срочно проснуться и вернуться в реальный мир? И нужно ли?

Глава первая

В жизни современного человека слишком много бумаг и бумажек, квитанций и
ордеров, документов и договоров, украшенных подписями, декорированных печатями,
приправленных примечаниями на отдельных листах. Каждое наше действие должно иметь
подтверждение в виде документа — иначе не считается.

Казалось бы, чего проще — доехать на такси из пункта А в пункт Б. Для этого только и нужно — наметить маршрут и заранее договориться об оплате. Раньше, кажется, так все и
было. Но в последние месяцы «Такси Вперед!» резко повысило качество обслуживания. Так
резко, что Наташа подумывает о том, чтобы поискать для себя что-нибудь попроще.

— Какую музыку предпочитаете слушать в пути? — поинтересовался
водитель. — Имеется, значит, богатый выбор. Стоит это дело дополнительных пятьдесят
рублей. За джаз — шестьдесят. За шансон — тридцать. Вот квитанция на музыкальное
сопровождение. Вам надо заполнить ее печатными буквами.

— Давайте в тишине посидим, у меня серьезные переговоры, — ответила Наташа.

— Вы, может, курите? Тогда это плюс тридцать рублей.

— Не курю.

— Есть уникальная возможность поставить на окна светоотражатели, тогда вас
никто не увидит. По цене… не помню. Надо посмотреть, по какой цене, это новая услуга, —
водитель зашелестел бумагами.

— Не нужно, спасибо. Не отвлекайтесь, пожалуйста, от дороги.

— Если, например, груз помочь отнести — то смотря какой груз. Сто рублей
базовая цена за десять килограммов. Ну и в зависимости от этажности. Вписываем вс.
аккуратненько в форму № 348, где-то она в бардачке была…

— У меня нет груза.

— Побибикать — двести рублей, — искушал этот демон. — Заполняем
квитанцию — и бибикаем на здоровье! А? Би-бип, би-бип, е! Прямо как в песне у «Битлз».
Любите «Битлз»? Может, поставим все же музыку?

— Бибикать не надо. Про музыку вы уже спрашивали.

— Для улучшения качества обслуживания в салоне ведется видеонаблюдение.
Отключить камеру — пятьсот рублей.

— А если мне надо, например, на Марс слетать, то какая будет надбавка? — 
поинтересовалась Наташа.

— Надо послать запрос в центр управления. Справка — двадцать рублей.
Посылаем?

— Нет. Я пошутила.

Несколько минут ехали молча. Мимо проносились бульвары, бутики, иномарки,
памятники, театры, рестораны. Выехали на Тверскую. Влились в поток недовольно гудящих,
раскалившихся от ожидания автомобилей. Остановились.

Наташа закрыла глаза. Как и большинство москвичей, живущих под девизом
«Бессонница и недосып», она ловила каждое мгновение, пригодное для сна. Опустились
веки, бесшумно разъехались декорации: нет больше Тверской, нет гудения клаксонов, нет
еще не забывшего про злющий августовский зной теплого, с нотками вечерней духоты,
сентябрьского дня. Это ей приснилось, а на самом деле она сидит на теплой земле,
прислонившись спиной к высоченному дереву незнакомой породы. Где-то неподалеку шумят
волны. Вс. так достоверно: и прикосновение ветра к волосам, и запах водорослей, и
шершавый теплый ствол за спиной, и крик неизвестной морской птицы, кажется, чайки.
Рядом с Наташей сидит кто-то очень знакомый. Где она видела это лицо? Может быть, на
фотографии в бабушкином альбоме или в старом черно-белом кино? Сейчас она повернется
к знакомому незнакомцу и весело спросит: «А вы, кстати, кто?» А он ответит…

— Если хотите поспать, то на заднем сиденье можно организовать подушку и
одеяло, — рявкнул над ухом водитель. — Имеется в багажнике. К ним индивидуальный
комплект постельного белья, запаянный. Также в наличии специальная расслабляющая
музыка. Могу даже немного побрызгать лавандой.

— Не надо в меня лавандой брызгать, — отмахнулась Наташа и выглянула в окно.

— Окно открыть — плюс тридцать рублей! Вот квитанция.

За окном, в бензиновом мареве, не двигаясь с места, покачивалась улица. Там и сям
мелькали торговки цветами, мойщики машин, попрошайки, продавцы газет. Они свободно
перемещались по проезжей части от автомобиля к автомобилю.

— Нет, так не пойдет. Там пробка до «Динамо», если не дальше. Надо
объезжать! — скомандовала Наташа.

— Не положено.

— Надбавка за объезд есть? Подумайте. Позвоните в центр управления, а я пока
квитанцию заполню. Если тут дворами…

— Девушка, ну стал бы я вам врать? — обиженно пробасил водитель. — Я же
говорю — не положено. Маршрут намечен в головном офисе, я не имею права от него
отклоняться.

— Тогда высадите меня здесь, я пешком быстрее добегу!

— Я должен послать запрос.

— Посылайте!

Таксист недовольно пожевал губами, достал телефон из кармана жилетки, поколдовал
над ним, отправил сообщение и спрятал трубку.

У Наташи в сумочке завибрировал айфон.

«Вас приветствует центр управления „Такси Вперед!“ Вы хотите прервать поездку.
Отправьте ответ на короткий номер 00001 — если ваш ответ „да“, или на 00000, если ваш
ответ „нет“».

Наташа отправила на номер «да» длинный и развернутый ответ.

Через мгновение пришло новое сообщение: «Укажите причину отказа продолжить
поездку. Если у вас изменился маршрут, отправьте СМС на короткий номер 00002. Если вас
не устраивает качество обслуживания — на короткий номер 00003. На 00004 — если что-то
иное».

Время шло. Обстановка накалялась. Наташа отправила ответ «что-то иное» на номер
«что-то иное».

Следующее сообщение получил уже водитель. Снова пожевал губами, снова достал
трубку, поскреб ногтем экран и кисло сказал:

— Спасибо, что воспользовались услугами «Такси Вперед!» С вас пятьсот рублей.
Карточкой будете платить или наличными?

Наташа не успела ответить, потому что ей пришло уведомление: «Спасибо, что
воспользовались услугами „Такси Вперед!“ Напоминаем, что вы прервали поездку по
собственному желанию».

— Я знаю! — крикнула она, с ненавистью взглянув на экран, и, повернувшись к
водителю, резко добавила:

— Наличными. В следующий раз поеду на частнике!

Она расплатилась и выпрыгнула на тротуар. Водитель выскочил следом.

— Езжай-езжай, дылда! — крикнул он. — Езжай на частнике! Он тебя в горы
завезет!

— На вас укоризненно смотрит камера наружного наблюдения. Центр управления
не одобрит такого обращения с постоянным клиентом, — мстительно сказала Наташа,
шагнула на проезжую часть и, огибая застывшие в томительном ожидании автомобили,
перешла на противоположную сторону улицы. Помахала рукой таксисту, оставшемуся на
другом берегу. Еще раз огляделась и свернула в Мамоновский переулок. Зацокали по сухому
асфальту ее каблучки.

«На чайнике буду ездить! На заварочном! Или нет, на электрическом. Д-р-р! П-ш-
ш!!!» — накручивала она себя. Но закипеть и выкипеть ей не удалось — помешал звонок
телефона. Обычная трель — значит, номер незнакомый.

— Ермолаева, — ответила Наташа. Вместо приветствия она всегда называла
посторонним свою фамилию.

— Здравствуйте, — лучезарным голосом пропела трубка, — вас приветствует
служба улучшения качества обслуживания «Такси Вперед!» Назовите, пожалуйста, причину,
по которой вы отказались продолжить поездку.

— Пробки! Эта причина — пробки!

— У вас нет претензий к автомобилю или водителю?

— Нет!

— Вам были предложены дополнительные услуги?

— Да!

— Вы воспользовались ими?

— Нет!

— Назовите, пожалуйста, причину. Их качество показалось вам недостаточно
высоким? Вас не устроила цена? Или что-то иное?

— Что-то иное. Мне они просто не нужны!

— Вы будете продолжать пользоваться услугами нашей компании?

— Да!

— Вы хотите что-то добавить?

— Хочу! Не надо каждый мой шаг контролировать.

— Простите?

— Не надо мне слать СМС по поводу и без!

— Вы можете поменять базовые настройки на нашем сайте. Или же я могу
соединить вас с оператором.

— Не надо соединять! Я на сайте… Сама…

— Индивидуальные пароль и логин будут вам высланы.

— О-о-о! — только и смогла ответить Наташа. Трубка сыто заурчала, давая
понять, что индивидуальные пароль и логин уже прибыли.

Наташа спрятала айфон в сумочку и огляделась. За время разговора с центром
управления «Такси Вперед!» она слегка отклонилась от курса. Кажется, зря она доверилась
своему автопилоту. Откуда здесь шлагбаум? Что это за двор? Вроде незнакомый, но тот,
следующий, она наверняка вспомнит.

Когда-то в этих дворах они, свежезачисленные студенты, пили пиво. Где-то рядом
был дом просветленного. Где же этот дом? Там жил то ли йог, то ли маг. То ли так. К нему
ходили то ли гадать, то ли изучать Камасутру. Наташа не ходила, но ждала подружек на
скамейке под окнами у просветленного. Вот тут, точно. Здесь она и сидела, здесь и
выговаривала им, доверчивым. Как раз на этом месте, где сейчас стройка идет. Какая-то
непредвиденная стройка, не должно ее здесь быть.

Наташа свернула налево, чтобы обогнуть заборы. Подружки-подружки… Зачем она
вспомнила о них — сейчас, в рабочее время, опаздывая на важную встречу? И непонятно
еще, даст ли арт-менеджер клуба разрешение на этот концерт. Подумаешь, звезду выписали
из Лондона. Главное, некому играть на разогреве, а бюджет проекта расписан до копейки.

Наташа зашла в тупик — территория стройки была извилистой и непредсказуемой,
как лабиринт. «А мы вот так!» — подумала она и юркнула в проход между домами.

Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Подружки-подружки… Снусмумра! Вот,
точно! Она же играет в каком-то кабаке, значит… Значит, играть умеет и много не попросит.
«Снусмумра. Разогрев», — создала заметку Наташа и огляделась по сторонам.

Да, многое тут изменилось за десять лет. Может быть, вернуться на Тверскую — на
тротуаре ведь ничего пока не строят? А вдруг там до сих пор скучает в пробке таксист со
своими квитанциями? Сам он дылда! Высокая, но красивая и юная особь женского пола
называется «фотомодель». Не очень красивая и не очень юная — «дылда». А как оставаться
красивой и юной, если с этой работой ничего с собой не успеваешь сделать? Вот как, а?

Наташа стиснула зубы и углубилась в лабиринт. Повернула налево, потом направо.
Горожанин в третьем поколении должен ориентироваться в городе, как его далекие
предки — в лесу. Но путеводная кремлевская звезда скрылась за облаками, стороны света
перемешались, и даже некрашеные деревянные заборы, казалось, перебегали с места на
место, стоило отвести от них взгляд.

Из-за одного такого забора на горожанку в третьем поколении выбежал человек в
парусиновом костюме.

— Не знаете, как выйти отсюда на Большую Садовую? — вцепилась в его рукав
Наташа.

— Ай, не надо туда ходить! — человек скривился, как от зубной боли. — Купите
у меня лучше колье.

Слово «колье» он произнес с интонациями принца в изгнании. Гордого принца
маленькой державы, вынужденного приторговывать семейными ценностями.

Он достал из кармана вызолоченную пластмассовую лягушку на веревочке. На лбу у
земноводного проступали невидимые миру буквы Made in China.

Наташа улыбнулась. Ободренный такой реакцией принц решил поднажать и добавил
со значением:

— Берите-берите, по двести отдам. Жаба с золотом. Приносит в дом деньги.
Научный факт — доказано Фэншуем!

— А вы хоть знаете, кто такой Фэншуй? — с сомнением спросила Наташа.

— Ученый такой. Вроде Билла Гейтса, — не растерялся продавец.

— Фэншуй — это остров в Тихом океане. Там есть военно-морская база США,
засекреченная. Они этих лягушек ловят, вставляют внутрь жучка и подбрасывают нам. Вы,
случайно, не американский шпион?

Собеседник мутно посмотрел себе под ноги, спрятал «колье» в карман и побрел
прочь.

Не успел еще принц в изгнании вернуться в свое изгнание, как у Наташи в кармане
заголосил телефон.

«Ой, мамочки!!!» — кричал он на весь двор голосом знаменитой комедийной
артистки.

Когда-то Наташе показалось, что поставить такой звонок на номер родителей будет
остроумно. Теперь она все время забывает сменить его, и это позорное «Ой, мамочки!!!» то и
дело врывается в ее жизнь в самый неподходящий момент.

— Я легла вздремнуть после обеда и видела плохой сон, — без предисловий
сообщила мама, — очень плохой. Там было… что-то плохое. И я сразу подумала о тебе. А
утром к нам на участок приползла змея. Помнишь горку возле компостной кучи? Вот там она
на солнышке и грелась.

— Ядовитая?

— Ужик. Маленький такой, мы ему молока дали. Крэкс полаял на него, но трогать
не стал. Ты мне скажи, у тебя все хорошо?

— Да, все хорошо.

— Ты только не ври. Нам важно знать, что у тебя все хорошо.

— Просто замечательно.

— Тогда к чему сны такие снятся, можешь ты мне объяснить? Я Аньке позвонила,
у нее все хорошо. У нее всегда хорошо. Значит, у тебя тоже хорошо?

— Лучше не бывает.

— Ну хорошо. Ты звони, не забывай. Нам надо знать, что у вас все хорошо.
Только ты не скрывай, если что-то будет плохо. Фиалки все уже засохли?

— Я их в офис отвезла.

— Вот и правильно. Ты там почти что живешь. Значит, все хорошо?

— Все прекрасно. Ну ладно, мам, у меня тут дела. Целую. Папе привет.

Ой, мамочки… Наташа прислонилась лбом к забору и почувствовала себя маленькой
врушкой, не оправдавшей родительских ожиданий. Им важно, чтобы у них с сестрой все
было хорошо. А у Наташи не все хорошо. Если так, по мелочи посмотреть — очень многое у
нее не хорошо. А по-крупному лучше и не думать. То есть, конечно, не все так плохо.
Нормально, не хуже, чем у других. Но вряд ли хорошо. И уж конечно — не так хорошо, как
хотелось бы родителям.

Однако надо как-то выбираться из этих катакомб. Где-то совсем рядом гудит
Тверская, стройка грохочет, слышно, как перекликаются на разных языках строители, но нет поблизости никого, кто указал бы дорогу.

Нет, вон чешет какой-то… Пожилой эмо.

Легким, прогулочным, немосковским шагом к Наташе приближался высокий
мужчина лет сорока. Приличный такой, в костюме. Правда, без галстука. Но костюм
дорогой. Ботинки шикарные. Только волосы почему-то до плеч и светло-зеленые. Дизайнер,
наверное. Идет уверенно, по сторонам не оглядывается — значит, знает, где тут выход.

— Простите, вы не подскажете, как на Большую Садовую выйти? — кинулась к
нему Наташа. И обратила внимание, что брови у незнакомца тоже светло-зеленые, под цвет
волос. Наверное, очень крутой дизайнер.

— Это где? — спросил пожилой эмо. У него был такой вид, как будто он только
что свалился с Луны и вс. вокруг для него и внове, и удивительно, и чу#дно, и волшебно.

— Если бы я знала, я бы не спрашивала, да? Я думала, вы знаете. Ну, там она где-
то, — Наташа неопределенно махнула рукой. — Если все эти стройки срыть нафиг.

— Понятно. Пошли, — легко сказал зеленоволосый и протянул руку.

Наташа вцепилась в нее, как потерявший надежду заяц — в багор деда Мазая.
Почему-то она не испытывала никакого смущения или дискомфорта из-за того, что ее, как
ребенка, ведет за ручку незнакомый человек.

Стройка расступилась, образовав проход. Наташа и ее провожатый завернули за угол.
Тупик? Э, нет. Дома разъехались в стороны, пропуская их. Влажное пятно на стене оказалось
аркой. Проход, поворот, снова проход. Если бы Наташа не была так занята своими мыслями
о грядущих переговорах, она бы заметила, что здания в самом деле расступаются,
шлагбаумы поднимаются, заборы прячутся под землю, появляются арки и проходы там, где
их никогда не было.

— Понимаете, концерт в «Б2», в поддержку социальной сети, — захлебываясь
словами, тараторила она, — они сказали, ну и… Так положено. Звезду из Лондона привозит
заказчик. Ну и все такое, значит… На мне — клуб и разогрев. Как бы это… Ощущение, что
никому ничего не надо, понимаете? Я бегаю и подталкиваю их! Чтобы праздник и так
далее… А они инертны! Им неинтересно!

Они вышли в переулок, запруженный автомобилями, и вдруг неожиданно оказались
на шумной и полноводной Большой Садовой.

— А вам интересно? — вдруг спросил проводник.

— Что?

— Концерт.

— Никому это не интересно, — помолчав, призналась Наташа. — Вы же
понимаете. Не надо издеваться.

— Я не издеваюсь, — чуть удивленно ответил зеленоволосый и отпустил ее
руку. — Зачем же тогда праздник?

— Для отчетности. О, мы уже на месте? Спасибо! Не представляете, как вы меня
выручили! Этот таксист меня год мариновал бы по пробкам! А вы…

Не дожидаясь окончания фразы, незнакомец шагнул на проезжую часть. Стал как
будто прозрачным, облачком стал, голограммой. Мимо, словно сквозь него, проносились
автомобили. Он дошел до середины улицы, остановил ярко-красный «Мини Купер», сел на
водительское место. Если бы Наташа не погрузилась в мысли о празднике, который был ей
совсем не интересен, она бы обратила внимание на то, что в автомобиле больше никого нет.
Вместо этого она посмотрела на часы и, убедившись, что прибыла вовремя, поспешила к
своей цели, пробормотав вслед чудесному провожатому:

— Да благословит вас святой Фэншуй, добрый господин.

Пролог к роману

О книге Андрея Степанова и Ольги Лукас «Эликсир князя Собакина»

В самом начале января 1905 года, поздним вечером, некий господин высокого роста, в длинном пальто, с зонтиком и в синих очках — совершеннейший человек в футляре — переходил Фонтанку по Обуховскому мосту. Дойдя до середины, он остановился и раскрыл свой широкий зонт. Сделано это было очень кстати: сверху начинал валить хлопьями снег, а внизу, по белой глади реки, уже вовсю мело; поднималась метель.

От Сенной площади до Главной палаты мер и весов, что на Забалканском проспекте, не было и версты, однако человек в футляре добирался туда не менее получаса: он не спеша обходил сугробы и, прикрываясь зонтом от ветра, внимательно оглядывал всех проезжавших конных. У здания Константиновского артиллерийского училища за ним пристроился ночной ванька, однако упорный пешеход на зазывания извозчика ничего не отвечал и продолжал упрямо месить калошами глубокий снег. Вскоре он свернул к трехэтажному дому с итальянскими окнами, стоящему торцом к проспекту, и нажал кнопку электрического звонка.

— Здравствуй, Михайло! — сказал он открывшему дверь пожилому служителю.

— Здравия желаю, ваше сиятельство! — ответил тот, низко поклонившись.

Сиятельный посетитель снял свои совсем не княжеские очки и тщательно их протер. Глаза у него оказались с хитроватым прищуром и в то же время с небольшой, но явной и несомненной безуминкой.

Служитель помог гостю развязать башлык и, с трудом согнувшись, освободил его от калош.

— Как там? — вполголоса спросил князь, указывая на дверь, ведущую во внутренние покои.

— Пишут-с, — шепотом сообщил Михайло. — С самого утра с формулой воюют. Говорили за обедом — больно рогатая-с вышла и никак сокращаться не желает. Оттого сердиты — страсть.

Гость улыбнулся:

— Ну, доложи!

Однако докладывать не пришлось.

— Левушка, ты? — послышался громкий голос из-за двери.

— Я, Дмитрий Иванович! — радостно откликнулся гость, входя в кабинет.

На диване сидел старик необыкновенно благородной наружности: длинные, ниспадающие до самих плеч серебристо-пушистые волосы, напоминающие львиную гриву, большая борода, высокий лоб. Он что-то писал, склонившись над крошечным столиком, хотя к его услугам был располагавшийся тут же огромный письменный стол.

— Бери мои папиросы, ты знаешь, что я чужого табака не люблю, — сердито сказал старик, не поднимая головы. — Покури пока что, мне тут еще минут на шесть работы… Михайло! Принеси Льву Сергеичу чаю.

Манера говорить у старика была своеобразная: он начинал фразу густым баритональным басом, но к середине вдруг сбивался на высокие нотки и заканчивал ее почти дискантом.

Служитель принес гостю кружку. Чай оказался черным, как кофе, и чрезвычайно сладким.

— И мне долей! — приказал хозяин.

Михайло долил доверху высокую чашку с крышкой и с поклоном удалился. Старик, не оборачиваясь, привычным движением швырнул окурок в стоявшее возле дивана ведро с водой и тут же достал новую папироску.

Гость тоже закурил и огляделся.

Обстановку кабинета составляли высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах и конторка для писания в стоячем положении, на которой лежала открытая тетрадь. В специальном стеллаже была аккуратно расставлены склянки для химических опытов, рядом гордо возвышался на треноге самодельный фотоаппарат. Центр большого стола занимала шахматная доска с расставленными фигурами — то ли недоигранной партией, то ли нерешенной задачей. Подле нее лежало несколько газет и блестел золотым обрезом заложенный на середине том — по-видимому, какой-то роман. Гость взял в руки книгу, посмотрел на ее название и усмехнулся: Эдгар Поэ, «Таинственные рассказы».

В этот момент старик бережно положил перо на столик, перечитал написанное и заключил довольным голосом:

— Ганц аккурат!

Затем протянул листок гостю. Тот взглянул на последние строки и восхищенно покачал головой:

— Поддалась! Поздравляю, профессор! Никогда не мог понять, как у вас все так изящно выходит.

— Еще бы она не поддалась! Терпение и труд! А я ведь тебя всегда учил этой премудрости: сокращать, сокращать и сокращать.

После победы над рогатой формулой хозяин дома явно пришел в хорошее настроение. Он встал с дивана и прошелся по комнате, разминая ноги.

— Все ли у вас благополучно, Дмитрий Иванович? — почтительно спросил ученик.

— У меня-с? Благополучие, Левушка, бывает только внутреннее. А за внешнее приходится незамедлительно платить. Вон орден очередной прислали, так теперь четыреста рублей за него вычтут из пенсиона.

Старик подошел к большому столу, взял картонную коробочку и, вытряхнув из нее какие-то гвозди и бумажки, извлек сияющий золотыми орлами и рубиновой эмалью новенький крестик ордена Александра Невского.

— Большая честь, — вежливо заметил гость.

— Че-есть! — тонким голосом протянул старик, небрежно кидая орден обратно в коробку. — Было бы что есть… Лучше бы деньгами дали. У меня, ты же знаешь, семеро по лавкам, а доходов — раз-два и обчелся.

— Я слышал, вам в этом году сулят премию Нобеля…

— Был такой слушок-с. Да только господа доброжелатели не учли, что я от Нобеля ничего не возьму. Пусть лучше немцу этому отдадут, как его… с бензолом…

— Фон Байеру? — догадался гость.

Старик рассердился:

— Что ты мне подсказываешь? Разве я сам не знаю?! Конечно, Байеру. Ты думаешь, я совсем из ума выжил? Вовсе нет, память у меня еще работает. Все помню! И герра Нобеля этого помню, и братцев его саблезубых. Да-с! Много они кровушки из нашей земли высосали. И еще бы больше высосали, если бы я им не ставил в колеса палки-с. А теперь мне от них премию! Ха!

Старик как-то всхрапнул, что, по-видимому, обозначало смех, и уселся обратно на диван.

— Что в городе? — спросил он, отхлебнув чаю.

От этого вопроса гость помрачнел.

— Завтра, видимо, начнется, — ответил он после паузы. — Ходят слухи, что сегодня ночью введут военное положение. Я специально прошелся пешком и два раза видел казачьи патрули. Однако не думаю, что это поможет. Утром рабочие все равно пойдут с петицией ко дворцу. И значит, в них будут стрелять. Смотрите с утра в окно, Дмитрий Иванович, — здесь у вас все будет видно.

— Да что ж ты так обо мне, Левушка? — обиделся старик. — В окно… Разве я зритель в театре? Сделаю все, что в моих силах. Я к Сергею Юльевичу поеду!

Посетитель покачал головой:

— Дмитрий Иванович, это бесполезно. Витте самоустранился. К нему ходила депутация во главе с писателем Горьким, и совершенно без толку. Говорит, что знать не знает этого дела.

Старик вскочил и в волнении прошелся по кабинету.

— А, чорт побирай! — воскликнул он плачущим голосом. — Так что ж мне делать прикажете? Что я могу, кроме как писать? Я и пишу. Книгу. «Заветные мысли». Духовное завещание мое, весь в ней выскажусь, да-с! А ведь я давно предлагал! Предлагал всех социалистов да анархистов свезти на остров Святыя Елены — и пусть там экспериментируют себе на здоровье. А мало покажется — так Антарктиду им отдать! Пингвинов только жалко!

Сиятельный ученик пожал плечами:

— Это прожект утопический, а вы ведь практик, — ответил он холодным тоном. — Что же до заветных мыслей ваших, то историю изменить они не смогут. Поднимается стихия. Завтра начнется революция, которая отбросит Россию на сто лет назад. И тут надо не мысли записывать, а применять крайние средства. Вот ответьте мне начистоту, Дмитрий Иванович, как вы полагаете: пошли бы пролетарии со своей петицией, если бы им дали по ложечке моего эликсира? Нашего эликсира?

— Опять ты за свое, Левушка! Я ведь уже отвечал тебе: в экспериментах над русским народом я не участвую.

Гость вдруг вскочил.

— Но ведь у нас с вами одна цель! — горячо воскликнул он. — Вы сделали аппарат, а я только нашел ему более широкое применение.

— Нет, Левушка, цели у нас разные-с! — не менее горячо отозвался хозяин. — Я-то хотел всего лишь пьянство победить. А вот ты задумал штуку весьма опасную. И, признаться честно, я до сих пор твою идею до конца не понимаю.

— Могу объяснить!

— Ну-с, попробуй.

Сиятельный очкарик прошелся от кресла до окна и обратно, поворачиваясь, как на пружинах, а затем остановился точно посередине комнаты и поднял руку вверх.

— Первое и главное зло в русской истории есть пьянство! — объявил он, энергично рубанув рукой воздух.

Старик кивнул:

— С этим я согласен.

— Вот! И средство борьбы с ним у нас уже есть. Вам оно известно лучше, чем мне, и останавливаться на нем мы сейчас не будем.

Профессор снова кивнул.

— Второе зло, по моему мнению, это холуйство и холопство. Виной ему тысячелетнее рабство и оставшаяся от него заразная привычка к слепому повиновению. Мы и когда надо, и когда не надо кланяемся и ломаем шапки.

— И это верно! Вот за что я всегда любил тебя, Левушка, так это за то, что ты стихийный демократ, хоть и княжеской породы.

— …поэтому главный вопрос, — не слушая учителя, продолжал стихийный демократ, — вопрос, который еще Достоевский задавал, состоит в следующем: способен ли наш русский народ к свободе? Господа философы и софисты отвечают на него то так, то этак, в зависимости от кривизны своих силлогизмов. Я же, отвергая метафизику и красноречие, отвечаю строго научно и сугубо практически!

— Да как так — практически, Левушка?

— А вот как. Выпивший моего напитка тут же перестает быть холопом и холуем и чувствует себя царем.

— Царе-ем… — присвистнул старик. — Эк куда хватил! Да если каждый вообразит себя царем…

— …то революции в России никогда не будет, — закончил за него князь. — И потому эликсир, по моему убеждению, есть единственное средство избежать катастрофы!

— Да, Левушка, помилуй! Как же жить, когда вокруг одни самодержцы?!

— А разве они хуже, чем холопы?

— Ну, не знаю, не знаю… Ну-с, продолжай. Еще с каким злом собираешься бороться?

— Следующее зло — охранительность, леность, инерция. Боятся перемен наши мужички! Петр Великий при помощи дубины учил их перенимать у заграницы все лучшее, однако не преуспел. Из этого я заключаю, что дубиной общечеловека не сделаешь, нужно другое средство. Согласны вы?

— Продолжай, продолжай… Дослушаю до конца — скажу. Какое еще зло ты усмотрел в нашем бедном народе?

— Падение веры и нравственности. Бога забыли! Надо возродить древнее благочестие и нестяжание.

Старик покачал головой и вздохнул:

— Ох, Левушка, и всегда ты был такой сумбурист… Нет, не научил я тебя сокращать формулы. Что ж это будет: все люди у тебя окажутся и трезвенники, и сами себе цари, и общечеловеки какие-то, и святые. И материя у тебя, и дух, и Петр Великий, и древнее благочестие — и все в одной склянке?

— Да! И это еще не все! Эликсир поможет образованному сословию объединиться с народом, и тогда наступит то соборное единение, о котором мечтали лучшие умы России!

Выпалив это одним духом, князь опустился в кресло без сил, словно из него выпустили воздух.

— Соборное единение… — негромко повторил старик. — Ты прямо как покойный Владимир Сергеевич Соловьев говоришь. А еще кричал, что софистики не любишь.

Он резким движением поднялся с дивана, пересел за большой стол и стал задумчиво передвигать шахматные фигуры. Перебрав несколько вариантов, решительно смахнул их с доски:

— Нет! Не получается! Ничего не получается! Вот тебе мое последнее слово, Левушка: не надо всего этого. Химические средства в достижении социальных целей всегда опасны, потому что мы не можем предвидеть последствий их применения. Пусть русская история идет своим чередом. Соборное единение… Да разве не наобъединялись уже? — старик вдруг сморщился и продолжил плачущим голоском, тыча пальцем в лежавшую на столе газету: — Ми-истический экстаз у них, понимаешь ли, Левушка? Батюшка Гапон — пророк, он для освобождения босяков с небеси нам послан.

— Я о другом единении, — глухо отозвался ученик.

— А не надо нам никакого! — отрезал учитель. — Революция победит, и ничем ее не остановишь, тут ты прав. Однако победит она ненадолго. Я все посчитал. При современных темпах развития до полного благоденствия, по моим расчетам, остается лет 250–300, а социалисты не продержатся и ста. А вот когда их сбросят, можно будет попробовать и с твоим эликсиром.

Сиятельного изобретателя эта перспектива явно не устроила:

— Что же, прикажете мне еще сто лет жить? — спросил он прежним холодным тоном.

— Ты, Левушка, хотя еще совсем не стар, но до конца смуты, разумеется, не доживешь, — развел руками профессор. — Так что выход у тебя один: оставить рецепт потомкам.

Князь пожал плечами:

— Вы же знаете, Дмитрий Иванович, у меня нет детей. Не до того всю жизнь было.

— То-то и оно! Жили вы, ваше сиятельство, всегда только для себя.

— Не для себя, а для науки!

— А я, по-твоему, не для науки? — прищурился старик. — Я, между прочим, семерых деток растил. Семерых! И ничего-с, кое-что сделал и в науке. Запомни, Левушка, что я тебе скажу: есть у каждого из нас цель превыше всех целей — продолжаться в потомстве.

— Значит, жениться?

— Жениться, и как можно быстрей!

Князь снова встал, походил по комнате и остановился у окна, глядя на совершенно пустой проспект, по которому мела поземка.

— Скорей всего, вы правы, Дмитрий Иванович, — сказал он задумчиво. — Однако план ваш осуществить непросто. Я уже немолод, и если родятся дети, они к моменту моей смерти едва ли будут достаточно взрослыми, чтобы им можно было все растолковать. К тому же мы с вами сошлись на том, что победит революция, а это значит, что все мои вещи и бумаги могут пропасть. Как же я передам свой секрет потомкам?

— А вот подумай и реши задачу, — ответил учитель. — Подсказать ничего не могу, кроме одного: если хочешь хорошенько спрятать какую-то вещь, положи ее на самое видное место.

И он потянулся к томику Эдгара Поэ, давая понять, что разговор окончен.

Отрывок из книги

О книге Ольги Лукас «Новый поребрик из бордюрного камня»

Любимый город

Питерец любит свой город, когда он далеко. О, эта любовь в разлуке, любовь в изгнании, любовь в эмиграции! Любовь за тысячу километров от объекта! Невыносимое желание выйти на Невский, прикоснуться подошвами к его тротуарам. Выбежать под дождь — вы знаете, какие у нас в Питере дожди? Э-э-э, не знаете. Вы никогда не поймёте, как здорово промoкнуть под таким дождём, простудиться, лежать в кровати с градусником и грелкой и слушать, как всё тот же дождь барабанит по крыше. А ветер? Знаете, какой в Питере ветер? Что плохо лежит — всё унесёт! Поэтому у нас в городе всё лежит исключительно хорошо.

Растравив своё сердце подобными мыслями, питерец не выдерживает — хватает первый попавшийся билет на первую попавшуюся попутную дрезину и мчится в объятия своего города, чтобы любить и быть любимым, навсегда, навсегда!

Но стоит ему вернуться назад, как к любви примешивается невыносимый быт. Едва прикоснувшись одной подошвой к тротуарам Невского и только ещё занеся для прикосновения другую, питерец сталкивается с неприятным субъектом. «Вот вы тут беспечно хoдите по Невскому, а не знаете, что скоро его перекроют, весь перекопают и сделают на этом самом месте подземный солярий на тысячу мест. Немедленно подпишите здесь, здесь и здесь и выдайте в фонд защиты города три тысячи двадцать восемь рублей, желательно без сдачи», — говорит неприятный. Питерец торопливо подписывает, раскошеливается и спешит прочь — потому что начинается дождь, который смоет лапшу с его ушей и пыль дальних стран с его одежд. Промокнув до нитки и обнаружив, что одежды его полиняли и представляют теперь зрелище унылое, питерец бежит домой, чтобы, лёжа в кровати с грелкой и термометром, слушать, как дождь барабанит по крыше. Но едва он ложится, как дождь стихает, зато в дверь начинают барабанить соседи: набирая воду в грелку, питерец забыл выключить кран и теперь заливает тех, кто живёт этажом ниже. Питерец перекрывает воду, убирает в шкаф грелку и градусник, распахивает окно, чтобы в его затхлую жизнь ворвался свежий невский ветер и унёс прочь всё, что плохо лежит. Но ветер почему-то презрительно крутит носом и наконец уносит несколько крупных купюр разного достоинства.

Осерчав, питерец бежит на вокзал, вскакивает в первую попавшуюся дрезину и уезжает прочь. Едва только отъехав на двести километров от Санкт-Петербурга, он чувствует, что в сердце его поселяется знакомая сладкая боль — боль разлуки с любимым городом.

Москвич относится к своему городу утилитарно: в нём можно жить, можно делать дело, можно всё, что можно, а что не можно — тоже можно, только по специальным расценкам. О любви москвичу думать некогда. Ну, допустим, люблю я Москву, люблю, — хотите, в доказательство привяжу к антенне какую-нибудь ленточку?

Однако стоит кому-то немосковскому найти малюсенький изъян на белоснежном челе столицы, как москвича уже не узнать. Он вдруг всем сердцем понимает, как любит свой город — и, может быть, именно благодаря этой крошечной детали, которую тупой иногородний дикарь принял за изъян. «Да знаешь ли ты, деревенщина, что такое пробочная медитация? А слыхал о таком виде спорта — ежедневное городское ориентирование с препятствиями? Я тебя научу любить мою Москву!»

«Моя Москва!» — как упоительно выкрикивать эту фразу, сцепившись с противником, пусть даже в Интернете. «Да, да, ещё, ещё, моя Москва, Моя, МОЯЯЯЯЯЯ!»

Оглушённый, чужак отступает, бормоча то ли извинения, то ли проклятия. «Я тебе покажу — ни пройти ни проехать!» — вопит тем временем москвич и, отвязав от антенны ленточку с надписью «Я *сердечко* Москву», душит врага на глазах безмолвно медитирующих в пробке сограждан.

Противник вырывается и убегает прочь с ленточкой на шее. Москвич некоторое время глядит на осиротевшую антенну, затем привязывает к ней новую ленточку — «Я *сердечко* светлое пиво».

Социальные сети

Когда бабочка летит в паутину, она знает, что эта штука называется «паутина», но не знает, как она работает. Бабочка не плетёт сети — в молодости она вьёт кокон. Увидев паутину, бабочка думает: «Надо же, какой оригинальный фасончик! А вдруг такое все сейчас носят, одна я — бабочка-лох?»

Москвич знает о том, что социальная сеть зовётся сетью, но летит в неё, подобно бабочке, потому что ему интересно и потому что все его знакомые уже угодили в эту сеть, и теперь их не вытащить. Проще влипнуть самому.

Оказавшись в социальной сети, москвич сразу отмечает перспективы и возможности. Нужные люди — гляди-ка ты — тоже все здесь! Их следует зафрендить и очаровать. Очаровывать лучше всего парадоксальными комментариями, дабы нужный человек сразу понял: ему пишет интересная, неординарная личность, к которой стоит присмотреться.

Москвич оформляет своё виртуальное гнездо так, чтобы незнакомые ему, но потенциально полезные люди сразу поняли: тут вам не абы кто, тут обретается нужный человек. Частенько из-за этого маскарада неофит принимает бесполезного, но более опытного пользователя социальных сетей за нужного человека. Но даже хитроумный москвич, ловко прикинувшийся нужным человеком, нередко сам попадает под обаяние такого же точно хитроумного москвича. Иной раз они настолько увлекутся взаимным заморачиванием голов, что в результате действительно окажутся полезными друг другу. Эти игры очень облегчают жизнь настоящим «нужным людям», которые до сих пор наивно верят в то, что в социальных сетях можно отдохнуть.

Когда рыба плывёт в сеть, она знает, что эта штука называется «сеть», но не знает, как она действует. Товарищи, угодившие в сеть, не вернулись, чтобы рассказать про наваристую уху с лавровым листом.

Питерец попадает в социальную сеть из вежливости (его настойчиво приглашают друзья, которым неловко отказывать). Затем он, также из вежливости, добавляет всех, кто добавил его. Потом отвечает всем, кто ему написал, потому что это культурно. Старается ежедневно отвечать тем, кто написал ему хоть раз, — чтобы не обидеть хороших людей невниманием.

Социальная сеть становится для питерца второй работой, а иной раз вытесняет из его жизни основную работу и даже саму жизнь. А вы попробуйте каждый день придумывать оригинальные и вежливые ответы на пятьсот однообразных сообщений!

Перед тем как написать хоть что-то, питерец напряжённо думает: не обидится ли кто-нибудь на эту запись? На его записи, впрочем, всё равно обижаются, потому что обидеть питерца можно любым неудачным знаком препинания. Бравый восклицательный знак вместо обыденной точки — это уже вызов, ввергающий в тоску тех, кому свойственно ввергаться в тоску по всякому поводу. «Восклицаешь, значит? Радуешься? А мне вот нечему радоваться, мог бы догадаться, бездушный ты человек! Наверное, это он мне назло так!» — думает иной питерец, но вместо того, чтобы написать об этом прямо тому, кто невольно задел его, и тем разрешить зарождающийся внутренний конфликт, деликатный обиженный питерец пишет лишь: «Эх…» И этим многоточием умудряется оскорбить пятерых человек, которые по невнимательности часто не ставят никаких знаков препинания и теперь думают, что это намёк лично им: мол, не пренебрегайте точками, друзья. А ещё двенадцать человек не только воспринимают это «эх» на свой счёт, но и бегут оправдываться: мол, ты не подумай, что я в пятом классе шапку в гардеробе своровал из плохих побуждений, нет, это была оправданная месть. Или, например: «О, как ты догадался, что я безнадёжно влюблён в чужую жену? Ведь я же никому-никому не говорил об этом!»

Любой расчётливый питерский злодей знает: чтобы избавиться от конкурента или врага, не нужно его убивать. Нужно всего лишь отправить ему приглашение в социальную сеть, и вскоре она опутает его настолько, что его, считай, и не будет вовсе.

Впрочем, правила хорошего тона, ввергающие питерцев в эту пучину, их же и спасают. В детстве мама говорила маленькому питерцу: «Иногда из вежливости лучше промолчать!» И однажды питерец, уже большой, но запутавшийся в социальной сети, вспоминает эту фразу и хватается за неё обеими руками. День молчит из вежливости, другой молчит. Неделю не откликается. Глядишь — самые воспитанные его забывать начали и из друзей деликатно удалять. Не проходит и месяца, а питерец уже полностью свободен от этих добровольных обязательств, плывёт куда хочет, но теперь знает, что представляет из себя та ячеистая штука, которую рыбаки называют простым словом «сеть».

Несколько зарисовок из книги

Сотворение двух миров

Сначала был Петр I, и он создал всё сущее, но было оно кривое, корявое и кое-как, зато на века, потому что из гранита. А потом пришел Пушкин и стал вокруг сущего бродить: то песнь заводит, то сказку говорит — воспевает, словом. От такого воспевания всё сущее обросло легендами, мифами, мхами и паутинами и стало тем, чем стало — Петербургом.

В то же самое легендарное время, но хронологически значительно раньше, жил да был Юрий Долгорукий, и руки у него были очень долгими. Этими руками он подгребал под себя землю и всякое другое разное, подгребал, подгребал, а потом вылепил Москву. И была она чудо как хороша, потому что лепные изделия гораздо нежнее каменных. А если у мастера еще и руки долгие, а не кривые, то вообще загляденье.

И стали на Москву зариться всякие басурмане, и зарились 333 года и еще потом недели три, пока не пришел Иван Сусанин и не увел всех басурманинов в леса и болота, где они и сгинули. После этого басурмане на Москву зариться перестали, а начали в нее просто понаезжать.

Почему так названы

Когда Москва создалась из глины, стало понятно, что всё в ней надо как-то называть. Лепил-то ее Юрий Долгорукий без чертежей и предварительных графиков, по вдохновению, потому что руки у него были долгие, а глины подходящей вокруг было хоть завались. «Хочу, чтобы стало много всего!» — воскликнул Юрий. И стало всего много — по слову его. И пришлось это великое множество всего как-то называть. Долгорукий за словом в карман не лез. У него и карманов-то не было: зачем человеку карманы, когда у него руки такие долгие, всё равно ведь в карманы не поместятся. Пошел он тогда за названиями к будущим своим боярам (а тогда они были еще не бояре, а просто люди, как все остальные). Те посовещались минуту, попросили помощь клуба и звонок другу, а потом и говорят: «Было нам видение. Назови-ка ты то, что вылепил, Большой Золотой Супергород!» «Хорошо придумано! — сказал Юрий Долгорукий. — Только слов многовато. Я их потомкам лучше завещаю!»

И ушел, радостно посвистывая. А советчиков своих многомудрых назначил боярами в награду за то, что они для потомков такую клёвую штуку придумали — будет, что в наследство, помимо самого города (пока еще безымянного), оставить.

Потом, конечно, как все правители, оказавшиеся в безвыходных ситуациях, Юрий Долгорукий пошел в народ. А народ ему и говорит: «Раньше это место Москвой называлось, мы привыкли уже. Давай оставим, как есть?» «Четко! — обрадовался тот. — А теперь для улиц варианты накидывайте!» Народ накидал варианты: Солянка да Варварка, Петровка да Покровка. Ну и так далее. С тех пор в Москве так и повелось: что не по-народному названо, то именуется гордым составным именем — Большое Золотое Суперчто-то.

С Питером было сложнее: всех креативных бояр креативно казнил Иван Грозный, прочие же пребывали в депрессии по случаю отстрижения бород, а народ безмолвствовал (чтобы как бы чего не вышло). И пришлось Петру называть город самому. Позвал он в помощь иностранных послов. Те притащили по словечку из закромов родины, каждый — своей. Кронверк, равелин, першпектива — ну и так далее. У одного посла слов при себе не оказалось — онемел от восхищения при виде града Петрова, так он не растерялся, выудил из кармана горстку цифр. А у другого при себе даже цифр не случилось, а были только линии. Но Петр не осерчал, а принял и эти дары с благодарностью и украсил Васильевский остров номерными линиями. Когда иностранцы закончились, а неназванные места в городе еще остались, Петр свистнул своих верных друзей-собутыльников, и пировали они 3 дня и 3 ночи, и таких названий напридумывали в священном своем безумии, что стыдливая дева история донесла до нас отнюдь не все из них.

С тех пор так в Питере и повелось: которые названия не иностранные — те такие, что не всякая история вынесет. Эта история, к примеру, решила от их перечисления воздержаться. Но вы вполне можете найти их сами: на карте или прямо в городе. Опытные краеведы рекомендуют начинать с Дороги на Турухтанные острова.

Конспирология

Петр I, задумывая организовать на болоте столицу, радел не только о том, чтобы беспрепятственно грозить отсель шведу, окопавшемуся на том берегу, где сейчас окопалось Ленэнерго. Впервые царь посетил болото, раскинувшееся на месте будущего города-музея, в ноябре.

По свидетельству очевидцев, поздней осенью Питер практически не пригоден для жизни. Так, для существования разве. Заметив это, царь задумал думу. «Революции, — мыслил он, — бунты и восстания — они отчего происходят? Оттого что простой человек смотрит и видит, как хорошо живется царю и его боярам, и сравнивает это „хорошо“ со своим „ничего“ или даже „ничего хорошего“. Так вот, по замыслу моему, надобно царя и всяких его бояр поселить в таких нечеловеческих условиях, чтобы простые люди навсегда уяснили — плохо, очень плохо живется начальству. Здесь как раз условия подходящие. Во дворцах, впрочем, придется поставить дополнительные печки».

Как задумал он — так и устроил. Но Петр-царь опередил свое время. Никто не понял сей хитрой задумки, и после его смерти в Санкт-Петербург потянулись всякие люди, жадные до столичной жизни. Когда в этих разрозненных людских массах постепенно пробудилось революционное сознание, на дворе как раз случилась осень. «И так жить тяжело, а тут еще это!» — сказали революционные массы и устроили революцию. Потому все проекты перенесения столицы из Москвы в Петербург следует рассматривать как попытку восстановить историческую справедливость и сделать так, как Петр задумал. Чтоб самому главному начальству жилось зябко, тревожно и промозгло и на его место никто особо не претендовал.

Вместо сердца

Когда Бог создавал москвича, подходящих сердец в мастерской не оказалось, поэтому он временно поставил москвичу моторчик. Мол, пусть пока так живет, а как освободится какое-нибудь пылкое сердце — заменим. Вот, скажем, у карфагенянина возьмем, всё равно ему оно без надобности; Карфаген-то по любому должен быть разрушен, а пока он не разрушен, москвич и с моторчиком поживет — не перегреется. Тем более что моторчик вечной батарейкой снабжен.

Сказано — сделано. Поставил Бог москвичу моторчик — и забыл об этом, как водится, дел-то много — всё не упомнишь. И даже когда питерца создавал — не вспомнил, что москвич у него так до сих пор с моторчиком вместо сердца и бегает. Еще удивился: «Надо же, какого я прыткого москвича создал, что тот взял и Петербург придумал — мне такое в страшном кошмаре не снилось, а он, гляди-ка ты, в жизнь воплощает».

Да и с питерцем, кстати, не всё гладко вышло. Ему сердца тоже не хватило. В мастерской, конечно, были какие-то сердца, но Богу показалось, что они не слишком хороши для такого рафинированного создания. Дав ангелятам задание — сделать самое лучшее сердце для питерца, Бог поставил ему вместо сердца вторую, дополнительную совесть. Совесть, если хорошо за ней ухаживать, работает не хуже моторчика. Только батарейки вечной в ней нет — в роли батарейки выступает сам питерец. К счастью, он об этом не знает.

А ангелята так и не сделали питерцу сердце. Застыли перед флип-чартом, на котором размашисто начертано: «Сделать для питерца самое лучшее сердце». Боязно же — вдруг получится не самое лучшее. Так питерец и кормит собой свою вторую совесть — уже триста с лишним лет.

Магия слова

Всем известно, что в Москве и Петербурге по-разному называют некоторые совершенно одинаковые по сути своей предметы, как то: крупные хлебобулочные изделия из пшеничной муки, каменную каемку, ограничивающую тротуар, внутреннюю общедоступную часть жилого дома и так далее. Считается, что это происходит исключительно из-за культурно-климатических особенностей. Но наши добровольцы, посредством нечеловеческих экспериментов, поставленных друг на друге, установили, что каждое название возникло неспроста, в каждом — заложена своя магия.

— Как можно есть булку с рыбным салатом? — возмущается оголодавший, но еще не впавший в грех всеяденья питерец. — Булка — это же на сладкое!

— А ты представь, что это не булка, а белый хлеб! — предлагает рациональный москвич, и подмена срабатывает: с хлебом, даже и белым, салаты есть можно.

Бордюр, на который совершенно невозможно лихо запрыгнуть на велосипеде (такой он огромный, широкий, одно слово — бордюр), будучи временно переименованным в поребрик, перестает быть препятствием, превратившись в часть окружающей природы.

Ну и совершенно очевидно, что пьянствовать водку, курить сигареты и ругаться матом следует только в парадной (парадке, парадняке). В подъезде же можно разве что целоваться, да и то лучше добежать ради такого дела до лифта.

О книге Ольги Лукас «Поребрик из бордюрного камня»