Метка: Литературные премии

Лауреатом Нобелевской премии по литературе за 2013 год объявлена 82-летняя канадская писательница Элис Манро. Она стала первым представителем Канады и тринадцатой женщиной среди лауреатов этой самой престижной в мире литературной премии.

Из сообщений средств массовой информации

А кто такая Элис?
<р style=»margin-left:70%»>И где она живёт?

<р style=»margin-left:70%»>Михаил Башаков

Живёт Элис в Онтарио. Онтарио — это такая провинция в Канаде. Канада — страна по ту сторону Атлантического океана. В которой, по ставшему популярным много-много лет назад утверждению советского барда Александра Городницкого, всё «хоть похоже на Россию, только всё же не Россия». На этом сходство заканчивается, начинаются различия. В том числе и по количеству лауреатов Нобелевской премии по литературе. У России их — за последние восемьдесят лет — четверо (присуждение Нобелевской премии за 1965 год плагиатору не в счёт, как противоречащее самому её статусу и здравому смыслу). У Канады — со вчерашнего дня — один. (Уроженец Квебека Сол Беллоу, получивший Нобеля в 1976 году, был писателем не канадским, а американским.) Имена Ивана Бунина, Бориса Пастернака и двух других писавших по-русски нобелевских лауреатов известны каждому образованному россиянину и всему просвещённому человечеству. Кому известно имя Элис Манро за пределами места её обитания? — По ту сторону океана, возможно, и известно. Там её, говорят, сравнивают с Антоном Чеховым. По эту — увы и ах.

Ни единой её книги в нашей стране не издано, а несколько переводов рассказов были опубликованы в журнале «Иностранная литература» и никакого внимания не привлекли. Главред «Иностранки» Александр Ливергант, комментируя новость о присуждении премии Манро, был полон скепсиса:

«Её хоть и сравнивают с Чеховым, но это, конечно, сравнение смешное. <…> Это психологическая проза: как правило, описания далёкой канадской провинции, внутренние семейные проблемы, проблемы брака (как правило, несчастливого), разводов, сложных отношений между детьми и мужем и женой или другом и подругой, или детьми и родителями, и так далее. У неё нет, насколько я знаю, ни одного романа, у неё нет путевых заметок, нет дневников. Она пишет всю жизнь такие вот небольшие повести, более или менее одинакового психологического рисунка, немного с феминистическим уклоном».

Вполне логичным выглядит вопрос: а за что дали-то? Уж не за феминистический ли уклон? Или — формулируя ещё проще — за то, что женщина?

Мотивация присуждения Нобелевской премии — тайна сия велика есть. Нобелевский комитет так устроен. Оттуда никогда ничего не утекает и не просачивается вплоть до самого дня объявления лауреата. А всевозможные предположения и прогнозы почти всегда оказываются тем, что принято именовать словосочетанием «попал пальцем в небо».

Вот и на сей раз всевозможные спецы и предсказатели чаще всего называли, как наиболее вероятного лауреата, японского литератора Харуки Мураками. В последние дни перед объявлением вердикта всё чаще стало мелькать имя белорусской писательницы Светланы Алексиевич. Но как помелькало, так и перестало. Были и другие варианты. Но Нобелевский комитет в очередной раз доказал всем интересующимся: у него — свои резоны, о которых простым смертным знать не дано.

Есть такой литературный анекдот из разряда «вопрос — ответ».

Вопрос: Мог ли в 1960-е годы получить Нобелевскую премию русско-американский писатель Набоков? И если — да, то при каких обстоятельствах?

Ответ: Да, мог. Но — только в том случае, если бы тридцатью годами ранее эту премию вместо Бунина получил Генри Миллер.

Не знаю, кто так злобно пошутил, и была ли эта шутка известна автору «Лолиты» и «Ады». Если и была, то наверняка проходила у него как очередная poshlost’ — как известно, словечко это ему, как он ни бился, адекватно перевести с русского на английский так и не удалось.

Но в те времена Нобелевская премия ещё воспринималась действительно как самая главная и максимально уважаемая в мире награда для всякого становящегося её обладателем литератора. Ныне же она деградирует настолько же стремительно, насколько и необратимо. И все последние её присуждения свидетельствуют об этом со всей своей неумолимой очевидностью. Ещё несколько таких награждений — и о самом факте её существования можно будет забыть. Или продолжать помнить, но только как о досадном казусе, в который со временем превращается вообще любое благое человеческое начинание на планете Земля, когда из него испаряется изначально заложенный здравый смысл.

Хотя есть всё же в недавнем награждении и один приятный момент. Что — Манро, а не Евтушенко. Как говорится, и на том спасибо.

Павел Матвеев

Одно значительное лицо — чуть ли не первое в государстве — заявило, что никогда еще в истории России не жили люди столь широко и привольно, как в нулевые до кризиса. Не все, конечно, и не везде, но что касается литературных премий — да, это так, несомненно. Точное количество литературных и окололитературных наград в последние годы не поддается подсчёту; по данным Российской Государственной библиотеки — более трёхсот позиций: государственные (да, их сразу несколько), жанровые (детская литература, фантастика, поэзия, художественный перевод, литературная критика и эссеистика), частные (премия Солженицына, братьев Стругацких), именные (Бунинская, Пушкинская, имени Астафьева, Гумилева, Есенина и проч.), отраслевые (премии МВД, ФСБ и Службы внешней разведки РФ, разумеется), муниципальные (не всегда они попадают в топ-ньюс информагентств, но часто это весьма и весьма денежные проекты. Это как в футболе: бывает, что заурядный игрок из провинциального клуба вдруг получает больше, чем сборник из столичного гранда). И ведь действительно, никогда в истории России такого не было.

Разумеется, и к институту литературных премий в целом, и к премиальному бизнесу, как однажды выразилась букериатка и куратор премии «Дебют» Ольга Славникова, и к отдельным премиям претензий хватает.

Количество литературных премий и конкурсов несмотря на все кризисы сильно превышает количество текстов, достойных внимания — не оттого ли все мало-мальски заметные произведения снимали по нескольку премиальных урожаев? Добавим непрозрачность и нерациональность каких-то процедур, необъяснимые решения, скандалы, беззастенчивое лоббирование и явно коррупционные трюки, случаи, когда премия создаётся под конкретного будущего лауреата, наконец, просто глупости.

При этом: как так могло произойти, что оказался обойдён крупнейшими литературными премиями Самуил Лурье? Что покойного Льва Лосева наградили петербургской «Северной Пальмирой» в 1996 г. и на этом его премиальные приключения в России и закончились? Что Юлия Латынина была премирована исключительно как публицист и журналист-расследователь — причём большая часть полученных ею премий — иностранного происхождения?

Да, настоящая российская слава пришла к Людмиле Улицкой после присуждения ей «Букера», а Леонида Юзефовича «Нацбест» и вправду пробудил знаменитым, но сказать, что отечественные литпремии так уж поспособствовали, как говорили в позапрошлом веке, «к преуспеянию наук, словесности и искусств» (а для чего они ещё нужны?), я бы не рискнул.

Во всяком случае, результаты проекта в массе своей явно не соответствуют потраченным средствам. Если бы премиальный бизнес и вправду был бизнесом, то человека, курирующего институт литпремий, с таким выхлопом выгнали бы без «золотого парашюта».

Книжный рынок последние несколько лет падает со скоростью 10% в год. На один доморощенный бестселлер — двадцать переводных. Интерес к чтению, несмотря на весь пиар-шум, несмотря на все те деньги, что закачиваются в литературу и книжный бизнес государством, как минимум, не растет. Писатели с нескрываемым удовольствием ведут ТВ-программы, но ни на одном рейтинговом телеканале нет ни одной передачи про литературочку (притом, что в голодные девяностые, когда людям было совсем не до изячной словесности — были, пусть слабенькие, вроде «Графомана» Александра Шаталова, но ведь были же). Члены жюри литпремий не стесняются демонстрировать всем своим поведением — да и говорить в открытую, что оцениваемые произведения они не читали. Уже вообще никто ничего не стесняется.

Вот человек непонятно как зашел в цветную металлургию, публике известен он главным образом тем, что возил нетребовательных девиц, скрашивающих досуг состоятельных джентльменов, на курорт — теперь он патронирует «инновационную» литературную премию. Господин, выдающий деньги историкам и биографам, имеет, дай Бог ему здоровья и всяческих успехов, две судимости, одну — за разбой. Про «фандрайзера» престижной литературной премии, крайне не обязательной в расчетах и при этом ежегодно закатывающей помпезные литобеды в лучших кабаках, на этих самых обедах шушукаются: «Не, ну, он, конечно, вор и крыса» — и, разумеется, идут питаться.

Medium, как мы помним, это message. И в чем, собственно, заключается message литпремий? За деньги и поп спляшет, и попадья ляжет, так, что ли?

А ведь литература — это не дизайн, это искусство с ощутимой этической составляющей.

Ну да, бывает, отказываются: Гандлевский, Галковский (эти двое еще в прошлом веке), Алексей Иванов, Ульяна Гамаюн, — но это, скорее, исключения, чем правило.

Дело даже не в том, утираются люди или нет, победителей не судят, но ведь общепризнанных побед-то нету.

Посмотрите на список лауреатов Государственной премии по литературе последних лет.

• 2004 г. — Белла Ахмадулина.
• 2005 г. — Харисов Ренат Магсумович, либретто к спектаклю.
• 2006 г. — среди лауреатов писателей нет. Солженицын награжден «за достижения в области гуманитарной деятельности».
• 2007 г. — среди лауреатов писателей нет.
• 2008 г. — среди лауреатов писателей нет.
• 2009 г. — Евгений Евтушенко.
• 2010 г. — среди лауреатов писателей нет.

То есть в лучшем случае выдается грамота и/или почетный пенсион людям, чьи лучшие тексты были написаны 30-40 лет назад. Актуальная словесность — государство не интересует категорически.

Лауреатами и призерами «Большой книги» — квазигосударственной по сути премии, становятся по большей части авторы нон-фикшн: Басинский с книгой про Льва Толстого, Быков с его биографией Пастернака, Варламов с жизнеописанием Толстого Алексея Николаевича, Сараскина о Солженицыне, Рахматулин, что твой Гиляровский, про Москву и москвичей.

Лауреат Большой книги Антон Павлович Чехов — это вообще что такое?

Как видим, ни в государстве, ни в обществе, ни в экспертной среде нет запроса на современную художественную литературу.

Вот премия Солженицына — самая внятная, самая по-хорошему предсказуемая, самая порядочная, ни по одному из её лауреатов нет и не может быть недоумённых вопросов. Сколько там писателей (притом создавших лучшие свои вещи — тридцать, сорок лет назад) — а сколько ученых-гуманитариев? Лауреат этого года — Елена Цезаревна Чуковская, хранитель и публикатор наследия своего великого деда.

Значит ли всё это, что у отечественной литературы только одно будущее — это её прошлое?

И да, и нет.

Да, современная художественная литература не интересует публику категорически, у нее масса магнитов попритягательней: кино в 3D, зомбоящик, твиттер, путешествия, парни, музыка, наркотики. Люди, имеющие склонность складывать слова в предложения, идут работать в рекламу, пиар, большое кино и сериалы, спичрайтеры и прочую интеллектуальную обслугу.

Литература отменяется? Нет, дух дышит где хочет, и это не сильно зависит от того, как устроен литературный процесс и премиальный бизнес. Христа печатали? Гомера печатали? Какую литературную премию вручили Андрею Платонову?

Как говаривал последовательно отказывавшийся от всех премий, членств, орденов автор бестселлера всех времён «В августе сорок четвертого» Владимир Богомолов, чтобы писать прозу, достаточно иметь бумагу и ручку.

Неоднократный финалист «Нацбеста» и премии братьев Стругацких Андрей Рубанов как-то сказал, что отечественная литература ближайшего будущего видится ему чем-то вроде балета: престижное искусство немногих для немногих. Писатель пописывает, компетентный читатель почитывает. Собственно, так оно уже и происходит.

Интересно: когда это признает премиальный бизнес и перестанет транслировать «Жизель» под видом финала Лиги чемпионов? Всё равно ведь не смотрят.

Сергей Князев

Алексей Иванов отказался от премии, полученной три года назад

Май-июнь в России, как известно, — традиционно время литературно-премиальной страды. Оглашается короткий список «Большой книги» и длинный — премии «Александр Невский», стартует цикл «Дебюта», объявляются лауреаты «Национального бестселлера», премии «Поэт» и Государственных премий… В этих сюжетах как-то затерялась история, наделавшая в мае шороху в Перми.

Алексей Иванов, писатель, несмотря на всю свою известность, считающий себя несправедливо обойденным литературными призами («Меня выбросили из „Букера“», четырежды прокатили на «Нацбесте», не дали «Большую книгу»«. ), оказывается, получил три года назад «Строгановскую премию», учрежденную Пермским землячеством, за роман «Золото бунта». В этом году лауреатом Строгановской премии, сообщает сайт Алексея Иванова стал известный галерист и политтехнолог Марат Гельман, директор — вы подумайте! — Пермского музея современного искусства. «В ответ, — сообщает официальный сайт прозаика, — Алексей Иванов перечислил свою премию музею Строгановское Усолье на севере Пермской области. Размер премии — 10 тысяч долларов». Со свойственной Иванову педантичностью Алексей Викторович добавляет: «Перечисление сделано в размере 325500 рублей (рублевый эквивалент по курсу ЦБ РФ на 11.05.2009)».

«По мнению Иванова, присуждение премии Гельману означает пренебрежение оргкомитета к культурному потенциалу региона и является фиксацией негативной тенденции передачи медийного и материального ресурса персонам, которые не выражают Пермский край. Поэтому Иванов считает необходимым вернуть оргкомитету полученную награду. Решение это не является актом протеста или выражением консолидированного мнения какого-либо сообщества», — приводит слова агента писателя пермская газета «Новый компаньон».

Затем Алексей Иванов заявил, что ему удалось прийти к компромиссу с Пермским землячеством. «После переговоров с председателем землячества Андреем Кузяевым, Иванов согласился остаться формальным лауреатом премии, но при этом денежный ее эквивалент будет перечислен им на счет музейного комплекса Строгановское Усолье. В ответ на эту инициативу писателя землячество в свою очередь переведет такую же сумму этому же музею».

Премиальные скандалы в отечественной литературной среде дело привычное. Отказы получать награды — тоже, в общем, не редкость. Всем памятны эффектные жесты Дмитрия Галковского и Сергея Гандлевского, проигнорировавших «Антибукер», отказ Солженицына принять от Ельцина орден Андрея Первозванного…

Но чтобы отказываться от денежного содержания премии спустя три года после его получения, причем «в ответ», да еще вести на этот счет торговлю с меценатами и в конце концов заключать «мировое соглашение», что бы ни являлось его предметом — это уже какой-то совсем новый литературный фокус.

А что думаете вы?

Сергей Князев

Премия Андрея Белого, только что отметившая тридцатилетие, переживает крупнейший кризис в своей истории; такой, что, может, и не переживет. Достигли предела противоречия двух групп внутри премиального комитета: между основателями премии, рыцарями петербуржской вольной словесности Борисом Ивановым и Борисом Останиным и командой их более молодых коллег, чьи имена прозвучат ниже. Старики хотели изменений в регламенте (прежде всего — введения новых номинаций) и более бодрой ротации жюри, «молодых» конфигурация комитета (комитет и жюри — одно и то же) устраивала, а введение новых номинаций они не считали оправданным. Впрочем, важны не подробности разногласий, а тот факт, что они привели к жесткой психологической несовместимости. Ситуация закачалась на ребре. Основатели Останин и Иванов зарегистрировали на свое имя марку премии, а также Устав и Положение, в которых закрепили свое право на концептуальные решения по регламенту. В ответ обиженная молодежь напечатала заявление от лица Комитета премии Андрея Белого (подписанное, однако, лишь отдельными его членами: Борисом Дубиным, Дмитрием Кузьминым, Виктором Лапицким и Глебом Моревым, а также поддержанное Анатолием Барзахом). В заявлении сообщено, что Останин и Иванов пусть и заслуженные, но вредители, что они (напомню, основатели, давшие в свое время согласие на пополнение комитета будущими бунтовщиками!) отстраняются от присуждения премии по номинациям «Проза», «Поэзия» и «Гуманитарные исследования» и могут лишь определять лауреата в номинации «За заслуги». Кроме того, выражено желание пополнить комитет новыми лицами: Андреем Левкиным, Аркадием Драгомощенко (призванным символизировать связь эпох) и Данилой Давыдовым.

Документ у молодежи вышел совершенно чудовищный. Сначала даже кажется, что это фальшивка, сионский протокол, что кто-то подставил милых граждан, которые сами ничего не подписывали и в следующее же мгновение дезавуируют инсинуацию.
Увы, не фальшивка.

Всякий учится у эпохи, но коллеги Дубин, Кузьмин, Лапицкий и Морев показали себя первыми учениками. Их акция выполнена в модном жанре рейдерского захвата.

Они жизнерадостно быкуют: заявление пышет грозной силой, из него явственно следует, кто тут хозяин, а кто опущенный лох, у читателя не должно остаться сомнений, за кем останется объект.

Хладнокровно лгут: в документе (висящем в сети «Положении о Премии»), якобы в согласии с котором они действуют, нет ни буквы (и ни «духа», естественно) о том, что большинством голосов можно пнуть под зад отцов-основателей.

Балаболят и словоблудят, пытаясь замазать дежурными фразами об ответственности и независимости элементарный факт присвоения чужого имущества.

Глумятся над жертвами: унизительного положения, в которое чрезвычайщики поставили Иванова и Останина, даже самим Дубину и Кузьмину в сердцах не пожелаешь. Сделали из учредителей идиотиков, предложили им постоять в сторонке со сладким леденцом. Все же советую Дубину представить себя в старости с таким леденцом.

Нравы литературного сообщества не всегда благоуханны, не привыкать. Но ведь мы, вроде, имеем дело с орденом. С Кузьминым, построившим космосы, вавилоны-воздухи. С подвижником Лапицким, с интеллектуальным авторитетом Дубиным, с трудолюбивым Моревым. Не отребье. А вот надо же, поднатужились и кинули стариков-основателей. Герои, ничего не скажешь.

Чем сами герои оправдывают свое поведение, которое, при всем, так сказать, уважении, непонятно как отличить от предательства?

Во-первых, желанием сохранить Хорошую Вещь. По их мнению, премия «должна жить» (хотя неясно, как она может быть «должна»).
Старики-основатели, которые в актуальном ни ухом, ни рылом, ее скоро развалят, а Вещь Хорошая, вот рейдеры и сохранят, и приумножат.

Вопрос об актуальности подписантов тоже, меж тем, спорен. Морев и Лапицкий зря воображают, что до сих пор держат руку на пульсе и что держат ее там Левкин и Давыдов; но ладно, пусть воображают, сейчас важнее не адекватность, а моральность их представлений о жизни.

Вопрос о том, что громко провозглашаемое желание сохранить Вещь может быть псевдонимом тихого желания обладать статусом Хранителя Вещи, тоже можно не поднимать: всякий составит свое представление об истинных мотивах подписантов.
Но по поводу их права на Премию двух мнений быть не может. Мы оценили ваш порыв, энергичные граждане, но не забыли, что Вещь — не ваша.

Это как раз во-вторых: чрезвычайщики не считают, что Вещь — чужая. Помогали в середине девяностых возрождать «белочку»? — помогали, и даже рулили процессом возрождения. Тащили последние годы груз? — тащили, перли. «Мы пахали». Договорились на каком-то этапе, что все семь водителей премии последних лет равны и двое первых не равнее пяти последних? — точно не знаю, но допустим, что договорились.

Есть основания, короче, претендовать на долю в наследстве.
Шутка, однако, в том, что разговор о долях-процентах имеет смысл, когда делится делимое: деньги, яблоки. Символический капитал, при попытке его поделить, улетучивается. Когда математическое деление исключено, болтовня о вкладе юмористична. «Символический капитал создан не только … в эпоху самиздата…, но и методичной работой последнего десятилетия». Какова доля этого «но и», не посчитать. В общем, конечно, заведомо меньше доля сия первородного вклада, но дело сейчас в том, что в принципе — не посчитать.

Потому разрешается ситуация не процентами, а по схеме «или — или». Одна из конфликтующих сторон должна была уйти. Соображения о порядочности подсказывают, что уступить должны молодые и сильные. Что амбиции должны уступить первородству. Любой из двух этих причин более чем достаточно, дискуссионного момента тут просто нет. Уступили, отошли в сторону, основали свою внутренне непротиворечивую «Бугаев-прайс». Премии-корню, тридцатилетнему Белому, уже наследует прохоровский «Нос», отчасти Премия Ильи Кормильцева, вот появился бы «Бугаев», еще что-то непременно возникнет: естественный и здоровый процесс. Развитие, жизнь. Но, оказывается, чтобы отойти в сторону, нужно иметь представления о первородстве и благородстве. Представления эти несколько абстрактны, а объект захвата конкретен. Так что, будем держаться за то, за что ухватились. Если уж ухватились, а главное — если есть мускулы, позволяющие держаться крепко. Пусть на стороне Иванова-Останина легитимность — историческая, юридическая, нравственная. Зато на стороне рейдеров медийность, ушлость и организаторские способности. Хорошие шансы победить в возможной конкуренции двух премий с одним именем.

После публикации заявления «Комитета» Дмитрий Кузьмин выступил в своем и чужих интернет-дневничках с чувственными, но беспомощными оправданиями. Разжевывает подробности конфликта, которые совершенно не интересны на фоне проблемы собственности. Предложение решать эту проблему по совести Кузьмин называет «презумпцией шкурничества»: это как если бы грабитель, отнявший у гражданина кошелек, отвечал бы на порицания, что ему нет дела до шкурных интересов ограбленного. Лексика про презумпцию шкурничества — советская, как и рассуждения о «духовной миссии» (пафос — популярная ширма для пакостей) и «общем деле». Чье же это общее дело? Вот выяснилось, что уже не Останина и не Иванова. И не мое: хотя я эстетически куда ближе к Кузьмину, чем к Иванову, не стану считать «общим» дело, основанное на торжестве стадной силы, куражащегося большинства: почуяли силу и кровь, почуяли, что можно замочить старичков — взяли да замочили. Так что, «общее» в данном случае — это Кузьмина и его подельников.

Для меня отсутствие этой элементарной чистоплотности (Кузьмин презрительно называет ее «чистоплюйством») в людях, которых я не только ценю, но и уважаю, стало, признаюсь, неожиданностью. Да чего там, личным ударом. Чрезвычайщики, в общем, вызывают даже и некоторое сочувствие. Собственноручно намалевать себе на лбу аршинную Каинову печать: это надо ухитриться. Неоднократно уже заявлял в эти дни устно, заявляю теперь и письменно: я не согласен, что Дубин, Кузьмин, Морев и Лапицкий — подлецы, которым нельзя подавать руки. Морок, срыв, соблазн, помутнение, споткнулись, обкакались. Бывает. Не сомневаюсь, что мы дождемся от них ярких, новых, самостоятельных, честных проектов, о которых не только я, но и многие их нынешние недоброжелатели скажут с радостью добрые слова.

Но пока вот выяснилось, что не богатыри. Не рыцари. Это да. Жалко.

Но «бренда» намного жальче: вынесут ли Премию на своих плечах отцы-основатели, продолжится ли лже-премия под водительством рейдеров, будут ли сосуществовать параллельно два Андрея Белых: в любом случае не скоро выветрится аромат вещества, наваленного лихой четверкой.

Вячеслав Курицын

— Что для Вас означает
получение премии «Ясная поляна»?

— Более всего мне
радостно то, что в составе жюри премии
были люди, чьи имена я слышал, когда еще
сам не умел читать: мои мама и папа выписывали
толстые журналы, активно обсуждали публикации,
и имена Льва Анненского, Игоря Золотусского,
Валентина Курбатова были уже тогда мне
известны. Потом я сам читал их книги, и,
право слово, никогда не думал, что судьба
меня сведёт с этими легендарными людьми.
Ну и сам факт получения премии, носящей
имя Льва Толстого, из рук его прямого
потомка — Владимира Ильича Толстого…
что тут говорить…

— Насколько, на
Ваш взгляд, литературные премии в России
влияют на судьбу писателя?

— Они ее во многом
и зачастую определяют. Бытует мнение,
что книга того или иного писателя вообще
останется незаметной, если ее нет хотя бы в лонг-листах. Это разумное мнение.
Посмотрите, как выросли тиражи, скажем,
Бояшова после Нацбеста. Или вспомним
мощное возвращение Проханова после того же Нацбеста. Новый виток успеха Славниковой
после Буккера. Замечательный интерес
к «Пастернаку» Быкова после «Большой
книги»… Ну и так далее. «Ясная Поляна»
безусловно в числе самых славных, самых
любопытных премий, со своей, ни на кого
не похожей иерархией, со своим пониманием
литературного процесса.

— Чем закончилось
Ваше задержание? Каков был официальный предлог
для задержания?

— Не было никакого
предлога. Задержания эти происходят постоянно,
и мне порядком уже надоели. Меня продержали
три часа, поспрашивали о жизни и отпустили.

—
В «Патологиях» значительная часть книги
посвящена описанию штурма школы. Насколько
это описание автобиографично?

— Вы спрашиваете,
был ли я в этой школе? Меня там не было.
Я был в другом месте.

— Сержант в «Грехе»
— это ведь Вы? Почему же главный герой
в конце умирает?

— Мадам Бовари —
это я. 

— Когда Вы работали
на кладбище, Вы действительно выпивали
1.5 литра водки в день?

— Какие замечательные
вопросы вы задаете. Я и сегодня иногда
выпиваю 1,5 литра водки в день, и буквально
вчера выпивал с человеком, который может
выпить больше, оставаясь в трезвом рассудке.
Не думаю, что он огорчиться, если я его
назову, это журналист Игорь Свинаренко.

Я только не пойму,
зачем вам это? Если мой герой будет заниматься
онанизмом, вы тоже спросите какое я имею
к этому отношение?

—
По каким пунктам, если таковые есть,
Вы расходитесь с руководством НБП относительно
политики партии?

— Ни по каким не
расхожусь. Партии под таким названием
нет, и соответственно пунктов никаких
тоже нет. Идеологию тех людей, с которыми
я близок, определяли Марши несогласных.
Идеология оппозиции амбивалентна, и я
нахожу это разумным.

—
При каких условиях «Другая Россия», на
Ваш взгляд, может прийти к власти?

— При любых. Главное,
чтобы в России осталось хотя бы несколько
праведников и несколько людей, готовых
быть проклятыми при жизни.

—
В «Саньке» в числе знаменитых антисемитов
вы упомянули свою настоящую фамилию —
Лавлинский. Это такого рода подкалывание
читателя или Вы таки антисемит? J

— Моя настоящая
фамилия Прилепин, я никогда не был Лавлинским.
Это миф, пущенный в печать с легкой руки
Гали Юзефович. И я, безусловно, не антисемит,
это глупо.

— Костенко в «Саньке»
— в честь знаменитого приднестровского
комбата или просто по созвучию с Савенко?

— В честь любого
из них.

-Как
Вы относитесь к фантастике как к жанру?
Читаете ли кого-нибудь из современных
фантастов?

— Нет. Смотрел «Дневной
дозор», и «Ночной», кажется. Понравилось.

-Какова была Ваша
мотивация, когда вы поехали в Чечню в
1996 году и в 1999-м?

— Поехал за компанию
с хорошими ребятами.

-На Ваш взгляд,
полное замирение с Чечнёй возможно
и если да, то при каких условиях?

— Возможно, при
условии того, что власть в России перестанет
потворствовать местечковым бандитам,
пилить бабки и наконец обретет Смысл
своего существования, ясный и ей самой
и народам, живущим с нами.

-Какой из предыдущих
Ваших видов деятельности понравился
Вам больше всего и почему?

— Все были хороши.
Все что нас не убивает, а также не спаивает,
не сводит с ума и не делает подонками
— делает нас сильнее.

-Что для Вас является
источником вдохновения при написании
книг?

— Знание того, что
у меня есть час свободного времени.

-Про что будет
Ваша следующая книга?

— Про любовь, как
все предыдущие.

Даниил Иванов