Метка: Юмор

Отрывок из книги

О книге Квартета И «О чем говорят мужчины»

Бритни Спирс

Знаменитая американская певица Бригантина
Спирина, больше известная как Бритни Спирс, родилась
в 1981 году на Урале в селе Малые Пальцы. Бригантина
стала юбилейной, 40-й жительницей Малых
Пальцев, после чего их переименовали в Средние
Пальцы.

Жительницы Малых Пальцев славились по всему
Уралу врожденным знанием квадратного корня
из 497 и бюстами. Вот и маленькая Спирина уже во
втором классе не помещалась за школьной партой,
поэтому ее сажали на стул между рядами, и она раскладывала
учебники у себя на груди.

Через два года произошло событие, которое
резко изменило всю жизнь будущей поп-звезды.
Мама Бригантины в очередной раз нашла своего
мужа под забором и, вместо того чтобы тащить его
домой, сдала свою находку государству, получив согласно
российскому законодательству 25 процентов
от ее стоимости. А поскольку у Петра Спирина
во рту было четыре золотых зуба, доставшихся
ему в наследство от деда, то мать и дочь Спирины
получили от государства 127 рублей 50 копеек и
зажили безбедно и счастливо. Так продолжалось
целых два дня, пока не закончились деньги. Но ужепривыкшая жить широко Бригантина решила покинуть
родное село и с помощью четырех суровых,
но ласковых шоферов-дальнобойщиков добралась
до Москвы.

В Москве у Бригантины опять началась красивая
жизнь — сначала на лавочке у Казанского вокзала,
затем в переходе под Новым Арбатом и наконец во
вьетнамском общежитии на Щелковской. А однажды
ее лицо попало на обложку журнала «Космополитен», который она подложила под щеку, ночуя на скамейке.

Этот успех вскружил ей голову, и, поняв, что
в России она уже добилась всего, Спирина решила
эмигрировать. Она взяла билет на самолет, который
лежал в дамской сумочке, случайно оставленной без
присмотра в аэропорту Шереметьево-2, и улетела
в Америку. В Нью-Йорке она полгода мыла полы в
«Макдоналдсе» на 42-й авеню и прославилась на весь
Манхэттен тем, что могла нести на груди до 25 использованных
подносов. Посмотреть на это пришел
продюсер, работавший с Рэем Чарльзом. Он сразу же
оценил внешние данные Бритни и предложил ей пятилетний
контракт на три миллиона долларов.
Дальнейшая судьба Бригантины Спириной, ставшей
Бритни Спирс, известна всему миру.

Рамштайн

Члены суперпопулярной группы «Рамштайн» появились
на свет в 1964 году в здании КГБ на Лубянке
в инкубаторе для выращивания секретных сотрудников.
Созданы они были методом внедрения клетки
Феликса Дзержинского в индюшачье яйцо, куда затем
добавлялись 10 граммов закаленного стронция,
немножко можжевеловых шишек, толченая елочная
игрушка и одна-две чайные ложки соли по вкусу.
После этого на яйца усаживался майор КГБ и сидел
неподвижно в течение трех лет, пока из яиц не вылуплялись
секретные сотрудники — десяти сантиметров
роста, но уже в форме лейтенанта КГБ и с
табельным оружием.

Десятерым будущим рамштайновцам прокололи
полный курс немецкого языка (40 уколов) и, залив
шоколадом, отправили под видом шоколадных зайцев
в Мюнхен с заданием незаметно заменить все
немецкие учебники на русские. Но тут «Рамштайн»
ждал чудовищный провал. Подвыпивший секретный
агент, который под Новый год получил бандероль с
шоколадными зайцами, съел четверых. Поняв свою
ужасную ошибку, наш резидент застрелился из гранатомета, а оставшиеся члены команды простояли у
него на полке двадцать лет, пока во время страшной
жары летом 1985 года шоколад не растаял, в результате
чего будущие музыканты приобрели нормальные
размеры и приступили к выполнению задания.

Они устроились музыкантами в бар «Сосискен
унд сарделькен унд подливкен» на Гитлеркапутштрассе,
взяли название «Рамштайн» в честь председателя
КГБ Чебрикова и связались с тогдашним советским
резидентом в ФРГ Владимиром Путиным,
который вот уже год, боясь выйти даже на секунду,
сидел и ждал их в соседнем ресторане. Путин очень
обрадовался, что все-таки дождался коллег, так как
теперь он мог отлучиться в туалет. Вернувшись через
два дня, он сообщил, что отбывает в Москву для
вступления через несколько лет в новую должность,
приказал музыкантам стать знаменитыми и ждать
указаний, а сам сел в истребитель и улетел.

Дальнейшая судьба группы «Рамштайн» известна
всему миру. Остается добавить, что песню «Мутер»
музыканты посвятили высиживавшему их майору
КГБ, чье имя мы по понятным причинам назвать не
можем, а вот фамилия его была Зюркалов…

Наконец-то!

Найден натурщик, позировавший Казимиру Малевичу
для его знаменитой картины «Черный квадрат».

Вина доказана

Как установили метеорологи, в беспрецедентной
жаре, обрушившейся летом 2006 года на Москву, был
виновен тогдашний мэр. Дело в том, что в последние
годы Лужков неоднократно разгонял собиравшиеся
над Москвой тучи. И вот тогда тучи в знак протеста
стали собираться в другом месте.

Обращение к миру

Министерство юстиции России выступило с обращением
к преступному миру. В связи с тем, что
российские тюрьмы переполнены и в них не хватает
мест, Минюст просит всех потенциальных преступников
заранее бронировать места и приносит свои
извинения тем, кому все же придется часть срока
провести на свободе.

Суперкофе

Российская фабрика «Иванов и однофамильцы»
выпустила в продажу новую марку суперрастворимого
кофе. Пятьдесят граммов этого кофе полностью
растворяются в стакане кипятка, совершенно не изменяя
цвет воды, а после этого ни по запаху, ни по
вкусу невозможно определить, что это кофе.

Сервис крепчает

В Москве при небольшом стечении народа открылся
магазин товаров второй необходимости.
Любой желающий может купить там аппарат для выжигания
на доске, чеканку неизвестного армянского
художника «Рысь, склонившаяся над добычей», макет
противолодочного крейсера «Быстрый», склеенный
из спичечных головок, медный бюстик маршала Баграмяна
и множество других не очень нужных товаров.

Погода не радует

Метеослужба города Когалыма сообщает, что на
гражданина Шестакова выпала месячная норма осадков
и нанесла ему серьезные телесные повреждения.
Дело в том, что она выпала из окна седьмого этажа в
эмалированном ведре.

Прямое попадание

В Книгу рекордов Гиннесса попал житель Петрозаводска
Алексей Гомин, страдающий самым большим
на свете раздвоением личности. Как утверждает
жена Гомина, 18 февраля с 20.00 до 23.30 ее муж одновременно
находился на совещании, на рыбалке со
старшим братом и играл с другом в шахматы у него
в гостях. Об этом ей сообщили сам Гомин, его старший
брат и друг; более того, друг еще утверждал, что
Гомин остался у него ночевать, хотя эту ночь Алексей
провел еще и дома.

Опять праздник

Вчера в России отметили день статистики. И как
отметили статистики, так давно никто не отмечал.

Ноу-хау в рекламе

Московское общество очень толстых людей предлагает
новую услугу — размещение рекламы на своих
самых крупных представителях. Так, например,
на 340-килограммовом вице-президенте общества
Евгении Зябликове помещается такой же объем рекламы,
как и на троллейбусе, а стоит это значительно
дешевле.

Шаги прогресса

Фабрика детских игрушек в Бирюлево наладила
выпуск новых усовершенствованных бирюлек. Теперь
в них с удовольствием играют не только дети, но и
взрослые.

Купить книгу на Озоне

Отрывок из книги

О книге Ольги Лукас «Новый поребрик из бордюрного камня»

Любимый город

Питерец любит свой город, когда он далеко. О, эта любовь в разлуке, любовь в изгнании, любовь в эмиграции! Любовь за тысячу километров от объекта! Невыносимое желание выйти на Невский, прикоснуться подошвами к его тротуарам. Выбежать под дождь — вы знаете, какие у нас в Питере дожди? Э-э-э, не знаете. Вы никогда не поймёте, как здорово промoкнуть под таким дождём, простудиться, лежать в кровати с градусником и грелкой и слушать, как всё тот же дождь барабанит по крыше. А ветер? Знаете, какой в Питере ветер? Что плохо лежит — всё унесёт! Поэтому у нас в городе всё лежит исключительно хорошо.

Растравив своё сердце подобными мыслями, питерец не выдерживает — хватает первый попавшийся билет на первую попавшуюся попутную дрезину и мчится в объятия своего города, чтобы любить и быть любимым, навсегда, навсегда!

Но стоит ему вернуться назад, как к любви примешивается невыносимый быт. Едва прикоснувшись одной подошвой к тротуарам Невского и только ещё занеся для прикосновения другую, питерец сталкивается с неприятным субъектом. «Вот вы тут беспечно хoдите по Невскому, а не знаете, что скоро его перекроют, весь перекопают и сделают на этом самом месте подземный солярий на тысячу мест. Немедленно подпишите здесь, здесь и здесь и выдайте в фонд защиты города три тысячи двадцать восемь рублей, желательно без сдачи», — говорит неприятный. Питерец торопливо подписывает, раскошеливается и спешит прочь — потому что начинается дождь, который смоет лапшу с его ушей и пыль дальних стран с его одежд. Промокнув до нитки и обнаружив, что одежды его полиняли и представляют теперь зрелище унылое, питерец бежит домой, чтобы, лёжа в кровати с грелкой и термометром, слушать, как дождь барабанит по крыше. Но едва он ложится, как дождь стихает, зато в дверь начинают барабанить соседи: набирая воду в грелку, питерец забыл выключить кран и теперь заливает тех, кто живёт этажом ниже. Питерец перекрывает воду, убирает в шкаф грелку и градусник, распахивает окно, чтобы в его затхлую жизнь ворвался свежий невский ветер и унёс прочь всё, что плохо лежит. Но ветер почему-то презрительно крутит носом и наконец уносит несколько крупных купюр разного достоинства.

Осерчав, питерец бежит на вокзал, вскакивает в первую попавшуюся дрезину и уезжает прочь. Едва только отъехав на двести километров от Санкт-Петербурга, он чувствует, что в сердце его поселяется знакомая сладкая боль — боль разлуки с любимым городом.

Москвич относится к своему городу утилитарно: в нём можно жить, можно делать дело, можно всё, что можно, а что не можно — тоже можно, только по специальным расценкам. О любви москвичу думать некогда. Ну, допустим, люблю я Москву, люблю, — хотите, в доказательство привяжу к антенне какую-нибудь ленточку?

Однако стоит кому-то немосковскому найти малюсенький изъян на белоснежном челе столицы, как москвича уже не узнать. Он вдруг всем сердцем понимает, как любит свой город — и, может быть, именно благодаря этой крошечной детали, которую тупой иногородний дикарь принял за изъян. «Да знаешь ли ты, деревенщина, что такое пробочная медитация? А слыхал о таком виде спорта — ежедневное городское ориентирование с препятствиями? Я тебя научу любить мою Москву!»

«Моя Москва!» — как упоительно выкрикивать эту фразу, сцепившись с противником, пусть даже в Интернете. «Да, да, ещё, ещё, моя Москва, Моя, МОЯЯЯЯЯЯ!»

Оглушённый, чужак отступает, бормоча то ли извинения, то ли проклятия. «Я тебе покажу — ни пройти ни проехать!» — вопит тем временем москвич и, отвязав от антенны ленточку с надписью «Я *сердечко* Москву», душит врага на глазах безмолвно медитирующих в пробке сограждан.

Противник вырывается и убегает прочь с ленточкой на шее. Москвич некоторое время глядит на осиротевшую антенну, затем привязывает к ней новую ленточку — «Я *сердечко* светлое пиво».

Социальные сети

Когда бабочка летит в паутину, она знает, что эта штука называется «паутина», но не знает, как она работает. Бабочка не плетёт сети — в молодости она вьёт кокон. Увидев паутину, бабочка думает: «Надо же, какой оригинальный фасончик! А вдруг такое все сейчас носят, одна я — бабочка-лох?»

Москвич знает о том, что социальная сеть зовётся сетью, но летит в неё, подобно бабочке, потому что ему интересно и потому что все его знакомые уже угодили в эту сеть, и теперь их не вытащить. Проще влипнуть самому.

Оказавшись в социальной сети, москвич сразу отмечает перспективы и возможности. Нужные люди — гляди-ка ты — тоже все здесь! Их следует зафрендить и очаровать. Очаровывать лучше всего парадоксальными комментариями, дабы нужный человек сразу понял: ему пишет интересная, неординарная личность, к которой стоит присмотреться.

Москвич оформляет своё виртуальное гнездо так, чтобы незнакомые ему, но потенциально полезные люди сразу поняли: тут вам не абы кто, тут обретается нужный человек. Частенько из-за этого маскарада неофит принимает бесполезного, но более опытного пользователя социальных сетей за нужного человека. Но даже хитроумный москвич, ловко прикинувшийся нужным человеком, нередко сам попадает под обаяние такого же точно хитроумного москвича. Иной раз они настолько увлекутся взаимным заморачиванием голов, что в результате действительно окажутся полезными друг другу. Эти игры очень облегчают жизнь настоящим «нужным людям», которые до сих пор наивно верят в то, что в социальных сетях можно отдохнуть.

Когда рыба плывёт в сеть, она знает, что эта штука называется «сеть», но не знает, как она действует. Товарищи, угодившие в сеть, не вернулись, чтобы рассказать про наваристую уху с лавровым листом.

Питерец попадает в социальную сеть из вежливости (его настойчиво приглашают друзья, которым неловко отказывать). Затем он, также из вежливости, добавляет всех, кто добавил его. Потом отвечает всем, кто ему написал, потому что это культурно. Старается ежедневно отвечать тем, кто написал ему хоть раз, — чтобы не обидеть хороших людей невниманием.

Социальная сеть становится для питерца второй работой, а иной раз вытесняет из его жизни основную работу и даже саму жизнь. А вы попробуйте каждый день придумывать оригинальные и вежливые ответы на пятьсот однообразных сообщений!

Перед тем как написать хоть что-то, питерец напряжённо думает: не обидится ли кто-нибудь на эту запись? На его записи, впрочем, всё равно обижаются, потому что обидеть питерца можно любым неудачным знаком препинания. Бравый восклицательный знак вместо обыденной точки — это уже вызов, ввергающий в тоску тех, кому свойственно ввергаться в тоску по всякому поводу. «Восклицаешь, значит? Радуешься? А мне вот нечему радоваться, мог бы догадаться, бездушный ты человек! Наверное, это он мне назло так!» — думает иной питерец, но вместо того, чтобы написать об этом прямо тому, кто невольно задел его, и тем разрешить зарождающийся внутренний конфликт, деликатный обиженный питерец пишет лишь: «Эх…» И этим многоточием умудряется оскорбить пятерых человек, которые по невнимательности часто не ставят никаких знаков препинания и теперь думают, что это намёк лично им: мол, не пренебрегайте точками, друзья. А ещё двенадцать человек не только воспринимают это «эх» на свой счёт, но и бегут оправдываться: мол, ты не подумай, что я в пятом классе шапку в гардеробе своровал из плохих побуждений, нет, это была оправданная месть. Или, например: «О, как ты догадался, что я безнадёжно влюблён в чужую жену? Ведь я же никому-никому не говорил об этом!»

Любой расчётливый питерский злодей знает: чтобы избавиться от конкурента или врага, не нужно его убивать. Нужно всего лишь отправить ему приглашение в социальную сеть, и вскоре она опутает его настолько, что его, считай, и не будет вовсе.

Впрочем, правила хорошего тона, ввергающие питерцев в эту пучину, их же и спасают. В детстве мама говорила маленькому питерцу: «Иногда из вежливости лучше промолчать!» И однажды питерец, уже большой, но запутавшийся в социальной сети, вспоминает эту фразу и хватается за неё обеими руками. День молчит из вежливости, другой молчит. Неделю не откликается. Глядишь — самые воспитанные его забывать начали и из друзей деликатно удалять. Не проходит и месяца, а питерец уже полностью свободен от этих добровольных обязательств, плывёт куда хочет, но теперь знает, что представляет из себя та ячеистая штука, которую рыбаки называют простым словом «сеть».

Отрывок из книги

О книге Петра Бормора «Запасная книжка»

* * *

Это грабеж, — скривился Полуэльф, отсчитывая
торговцу золотые.

— Действительно! — возмущенно фыркнула
Принцесса. — Мог бы сделать скидку,
хотя бы ради моих прекрасных глаз!

— Скидка за Ваши глаза уже включена в счет, — галантно
поклонился торговец. — Все по прейскуранту, сударыня,
и больше я не сбавлю ни гроша.

— Гнусный стяжатель, — проворчал Гном.

— Действительный член Всемирного Общества Стяжателей,
— кивнул торговец. — Взносы уплачены на год вперед.

— Между прочим, мы герои! — заметил Халфлинг.

— А я торговец. И что с того?

— Мы спасаем этот мир, — пояснил Полуэльф.

— Денно и нощно, — добавил Халфлинг.

— Потом и кровью, — подхватил Гном.

Варвар на секунду задумался, а затем протянул вперед мозолистые
ладони.

— Вот этими руками.

— Ну миленький, ну хорошенький торговчик, — проворковала
Принцесса. — Ну сделайте нам скидочку! Ну что Вам стоит!

— Не мне, а вам, — отрезал торговец. — Я, кажется, уже
ясно сообщил, что и сколько стоит. Хотите — платите, нет —
значит, нет.

— Но мы не можем сражаться без припасов! — воскликнула
Принцесса. — А как же спасение мира?

Торговец поманил Принцессу пальцем и доверительно пригнулся
к ее уху.

— А вы новости читали? — спросил он. — Сегодня в мире
насчитывается свыше 50 000 зарегистрированных героев. И сто
пятьдесят коренных жителей. Расскажите мне еще раз, кого
и от чего вы намерены спасать?

* * *

Double Strike! — выкрикнул Полуэльф, посылая
в цель две стрелы сразу.

— Thor’s Might! — пропыхтел Гном, обрушивая
боевой молот на голову врага.

— Lightning! — с пальцев Принцессы сорвалась
миниатюрная молния.

— Backstab! — проорал Халфлинг на ухо своей жертве, перед
тем как воткнуть ей кинжал в спину.

— Ы-ых! Ух! — Варвар просто и бесхитростно размахивал
своим двуручником. Каждый удар означал одну снесенную
голову, и применять спецприемы не было никакой нужды.
Через пять минут поле боя в очередной раз осталось
за ге роями.

— Это было непросто, — произнес Полуэльф, вытирая пот
со лба.

— Мягко сказано, — проворчал Гном. — Я уж думал, нам
кранты.

— Ну, это вряд ли, — возразил Полуэльф. — Мы все-таки
крутая команда.

— Они тоже, — Гном мотнул бородой в сторону свежих
трупов, — были крутой командой. Пока не нарвались на нас.

А кто знает, на кого мы сами можем нарваться?

— Никто не знает, — согласился Полуэльф. — Жизнь полна
сюрпризов. В этом-то и состоит прелесть нашего существования.

— Не вижу ничего прелестного, но поверю тебе на слово.

— Ты не понимаешь, — хихикнул Халфлинг, появляясь
рядом словно из ниоткуда, — он же благородный! Ему противно
бить маленьких и слабых, он хочет, чтобы слабые были
большими и жирными. Тогда их и бить гораздо выгоднее.

— Заткнись, — огрызнулся Полуэльф.

— А я что, я молчу… — сказал Халфлинг, отступая в тень.
Полуэльф задумчиво поскреб подбородок.

— В чем-то ты, конечно, прав, — протянул он, обращаясь
к Гному. — Риск хорош, когда он оправдан, но здесь становится
слишком опасно.

— Так и должно быть. — солидно подтвердил Гном. — Чем
дальше в лес, тем толще мобы. И справиться с ними будет с каждым
разом все сложней.

— Ясно, — кивнул Полуэльф. — Ладно, слушайте меня.
Восемь часов привал, потом двигаемся дальше со свежими
силами. Ты, — он указал пальцем на Принцессу, — выучи чтонибудь
помощнее. А ты…

Полуэльф посмотрел на Варвара и скривился.

— Я ведь тебе написал на бумажке! Читай, если запомнить
не можешь. Adrenalin rush, это же так просто!

— Да ну, зачем это…

— И все-таки, постарайся. Названия спецударов надо помнить
наизусть, никто не знает, когда они могут понадобиться.

— А их обязательно вслух?..

— Да! — отрезал Полуэльф. — Обязательно.

…прошло восемь часов…

— Multishot!

— Bash!

— Cold Bolt!

— Backstab!

— Адра… Арда… А-а-а, блин, ы-ых! Ух!

…еще восемь часов…

— Charged Arrow 10 Level!

— Stone crash!

— Ice Storm!

— Backstab!

— Ад…ге…па… ну и почерк у тебя! Ух! Ы-ых!

…и еще восемь часов…

— Все! — выдохнул Полуэльф, тяжело опускаясь
на землю. — Это наш предел. Еще бы чуть-чуть…

— Не надо еще чуть-чуть, — мягко возразил Гном. — Этого
было вполне достаточно.

— Своими силами нам дальше не справиться, — поджал
губы Полуэльф. — Нужна помощь.

— Здесь поблизости нет ни одной таверны, — заметил
Халфлинг.

— Я имел в виду другую помощь, — отмахнулся Полуэльф.

— Какое-нибудь дополнительное супероружие, или что-то
в таком роде.

— Я могу зачаровать стрелы, — предложила Принцесса.

— Само собой, — кивнул Полуэльф. — Только этого мало.

— Я могу заточить мечи, — сообщил Гном. — До плюс
первых.

— А у меня есть яды, — встрял Халфлинг. — Можно нанести
на лезвие.

— Ну ладно, — Полуэльф с сомнением пожевал губами. — 
Будем надеяться, что этого пока хватит.

…и еще восемь часов…

— Spadeo Terrank Blutreater Haffaplow Bagradt! («Изящный раздирающий удар ночной бабочки, садящейся на цветок» (полуэльфийск.).)

— Powered Kick of Giants!

— Superduperbadaboom!

— Backstab!

— Adre… adrenalim… adremanil…

— Оставь это! — крикнул Полуэльф. Варвар тут же радостно
спрятал бумажку в карман и принялся размахивать двуручником.

— Да не ты! — простонал Полуэльф, но Варвар сделал вид,
что его не слышит. — Принцесса! Твое Высочество! Брось ерундой
заниматься, читай свиток!

— Но я же…

— Да не спорь ты, читай быстрее! Мы прикроем!

Принцесса глубоко вздохнула, развернула свиток и дрожащим
голосом принялась читать заклинание. Земля у ее ног
зашевелилась, застонала, вспучилась бугром. Щепки, мелкие
камешки, комки грязи, птичьи перья потянулись со всех сторон,
чтобы прилипнуть к быстро растущей куче. И вскоре перед
Принцессой уже стояло, покачиваясь, жуткое чудище — наскоро
слепленный голем.

— Мммм, — промычал голем. — Ммма-а…

— Защити нас! — выкрикнула Принцесса.

— Мма… — откомментировал голем и направился к врагам.
Для этого ему даже не пришлось разворачиваться — гротескное
лицо просто съехало на затылок, а ноги-тумбы зашагали
задом наперед.

— Ура! — подпрыгнул Халфлинг. — Наша тяжелая кавалерия!

— Мма! — огромный кулак голема опрокинул ближайшего
противника. — Мма! — обратный удар сломал шею другому. — 
Мма! Мма! Ма-а!

— Ух! Ы-ых! — вторил голему Варвар, громя врагов почти
с той же эффективностью.

Враг дрогнул и побежал.

— Отлично! — Полуэльф расплылся в довольной улыбке.

— Еще пара уровней, и мы наконец уберемся с этой локации!

А ты хороший мальчик, неплохо справляешься, — он
покровительственно похлопал голема по плечу и тут же вытер
испачканную руку о штаны. — Рожей, правда, не вышел, а так
молодец.

— М-м-м… — ответил голем. — А-а-а…

Его, и правда, трудно было назвать красавцем. Даже сходство
с человеком оставалось чисто формальным: две ноги, две
руки, одна голова. На голове имелись в наличии два глаза, нос
и рот, хотя их взаимное расположение и пропорции не являлись
постоянными. А таких мелочей, как пальцы, волосы, уши
или шея не наблюдалось вовсе. Если не считать за волосы
сухую траву и мышиные кости, торчащие из глины в полном
беспорядке.

— Мало ли кто рожей не вышел! — вскинулась принцесса.

— Он такой, потому что он… такой! Уж какой получился! Для
голема так и вовсе красавец!

— Ммма… — Голем повернул к Принцессе уродливую
голову. — Ааа… ммм.

— Ну хорошо, хорошо, убедила. Пусть будет красавец.

А сейчас — всем отдыхать, и продолжим путь. Пора уже выбираться
отсюда.

…восемь часов…

— Надо же, пробились!

— Мма-а-а…

— Молодец, хороший мальчик.

— А-а-а… мммм…

…и еще восемь часов…

— Я вижу впереди свет! — закричал Полуэльф. — Там
выход!

Его товарищи не откликнулись, им было не до того. Враги
наседали со всех сторон, и это были очень мощные враги.
Гном, отложив свой молот, торопливо перевязывал израненного
Варвара. Принцесса, яростно визжа, крутила над головой
пращу — толку от этого было мало, но запас заклинаний она
давно исчерпала. Где-то в стороне, судя по шуму и воплям,
ловили Халфлинга. Только голем, как ни в чем не бывало, продолжал
сражаться. Мягкая глина гасила удары, а стрелы
не причиняли ему никакого вреда. Правда, враги уже заметили,
что скользящие удары вырывают из голема куски плоти,
но самого голема это, похоже, не беспокоило, а плоти было
еще много.

— Бежим! — скомандовал Полуэльф. — Туда!

Герои поспешно заковыляли в указанном направлении.

— Прикрой нас! — на бегу бросил Полуэльф голему.

— М-ма?

— Задержи их!

— М-ма-а-а…

Звуки боя затихли далеко позади. Герои выбрались из негостеприимного
места.

— Мы сделали это! — воскликнул Полуэльф. — Мы прошли
весь этот чертов лабиринт, и никто не пострадал! Все живы,
и даже с добычей!

— Погоди! — Принцесса ахнула и прижала пальцы
к губам. — Мы забыли… там…

— Что?! Что ты забыла?! Амулет? Жезл? Спеллбук?

— Мы оставили там голема!

— Тю! — Полуэльф облегченно вздохнул. — Было бы из-за
чего волноваться. Вызовешь нового.

— Но он же наш товарищ!

— Ты с ума сошла? — нахмурился Полуэльф. — Какой он
нам товарищ? Он, по большому счету, просто ходячая куча
мусора. А скорее всего, уже и не ходячая… Эй, ты куда?! Стой,
сумасшедшая! А-а, darabarabunda (Плохо переводимое грязное ругательство (полуэльфийск.)), все за ней!

Голем был все еще жив. Он уже не пытался сохранить сходство
с человеком, просто осел тяжелой грудой поперек прохода,
сдерживая врагов. Единственная оставшаяся рука отвешивала
удары каждому, до кого могла дотянуться, а если не могла, то
швырялась комьями глины, отрывая их от разваливающегося
тела. Голем продолжал прикрывать отступление.

— Мма! — гулко и безнадежно ухал он на каждом замахе.

— Мма! Мма-а! Ма-а!

Враги, впрочем, уже подрастеряли боевой задор, слишком
велики были потери. И когда из-за спины голема в них снова
полетели стрелы, враги с яростным ворчанием побежали с поля
боя.

— Мма, — голем булькнул и опустил руку. По его глиняному
лицу ползли струйки черной грязи. — Мма! Мма! Мма-мма!

— Все хорошо, малыш, — Принцесса обняла голема
за остатки плеч и прижала его уродливую голову к своей
груди. — Ш-ш, уже все хорошо, не плачь. Мама с тобой.

— Мма, — всхлипнул голем. — Мам-ма.

Где-то за холмами садилось солнце, и заклинание потихоньку
теряло силу. Голем медленно превращался в то, чем и был
изначально, — большую кучу мусора.

Варвар топтался рядом и растроганно сморкался в большой
платок. Остальные герои отошли на почтительное расстояние.

— Эти люди, — фыркнул Полуэльф. — Сентиментальность
когда-нибудь их погубит.

— Если прежде они не погубят всех нас, — проворчал
Гном.

Меч и камень

И тогда, — рассказывал Варвар, — появился
никому не известный подросток, взялся
за рукоять меча-в-камне и одним рывком
вытащил его наружу. Вот это было зрелище,
я вам доложу! У всех так челюсти и отпали.

— А потом? — спросил Гном.

— А потом этого мальчика короновали, и он правил долго
и справедливо. Объединил все враждующие племена, победил
множество чудовищ…

— Это понятно, а где она теперь? — нетерпеливо перебил
Гном.

— Кто «она»? — опешил Варвар.

— Наковальня. Ты же сам говорил, что на покрытом рунами
камне стояла наковальня, и меч пронзал ее насквозь, верно?

— Да…

— Ну и что с ней стало потом, когда король умер?

— Не знаю, — растерянно моргнул Варвар. — А при чем тут
наковальня? Речь же о мече!

— О мече?! — Гном схватился за голову. — Да вы что, люди,
с ума все посходили?! Кому нужен какой-то дурацкий меч? Он
там вообще лишний, его и выдернуть-то надо было, чтобы
не мешал пользоваться инструментом. Наковальня — вот
истинное сокровище!

— А разве не рунный камень? — удивился Полуэльф.

Меч гордых людей

Пришли, — сказал Полуэльф и сложил карту.

— Оно и видно, — проворчал Гном.

Действительно, окончание поисков не вызывало
сомнений. Посреди руин возвышался
кусок древней стены — словно оберегаемый
невидимой рукой, без единой трещинки, даже вездесущий
лишайник не запятнал камни, а пряди бешеного огурца, в изобилии
росшие вокруг, держались от стены на почтительном расстоянии.
Пощадило время и статую — вернее, барельеф, изображающий
высокого стройного человека с широко раскинутыми
руками. Из груди барельефа торчал меч, рукоять которого, украшенная
огненными опалами, слабо светилась и еле слышно
потрескивала.

— Меч Гордых Людей, — сказал Полуэльф, снова сверившись
по карте. — Странное название, но, с другой стороны, Лук
Эльфийских Королей звучит ничуть не лучше.

Он протянул руку и коснулся рукояти меча.

— Не лапай! — строго сказала статуя.

— А? Что? — Полуэльф быстро отскочил назад.

— Не про твою честь сработано, — разъяснила статуя. — 
Не тебе, полукровке, дано владеть этим мечом. Лишь великий
герой из человеческого племени сможет вытащить меч
из камня, чтобы сразить Зло и утвердить царство Света
на земле.

— Ладно, ладно, я все понял, — Полуэльф развел руками
и с кривой улыбкой шагнул в сторону. — Я пас.

Он подтолкнул плечом Варвара и кивком указал на меч.

— Иди, пробуй, великий герой.

Варвар вздохнул, поплевал на ладони и без особого труда
выдернул меч из груди статуи.

— Свершилось! — выдохнула статуя. — Наконец-то! Сбылось
великое пророчество! Конец засилью темных сил, наступает
новая светлая эра…

Товарищи между тем столпились вокруг Варвара, рассматривая
новую игрушку и отпуская восторженные замечания.

— Эй, меня кто-нибудь слушает? — раздраженно спросила
статуя.

— Да-да, конечно, — Варвар виновато вздрогнул и изобразил
повышенное внимание.

— Этот меч дано носить лишь достойнейшему, — важно
произнесла статуя. — Тому, кто объединит все людские племена
и станет величайшим из земных царей, кто поведет людей
за собой на решительную борьбу со Злом. О ком и через тысячу
лет будут слагать баллады сыны человеческие…

— Минуточку, — поднял руку Халфлинг. — А почему ты
все время говоришь только о людях?

— А я и не с тобой разговариваю, недомерок! — огрызнулась
статуя. — А с героем из пророчества. Не встревай!

— Ну хорошо, хорошо, — Халфлинг насупился и отступил
в тень, поближе к Гному и Полуэльфу.

— Близок конец кровавой тирании Темных сил! — вещала
статуя. — Люди поднимают голову! Огнем и мечом отвоюют они
свою свободу, и воцарятся на земле Закон и Порядок. Сгинут без
следа все пособники зла, мерзкие трусливые твари, угнетавшие
народ долгие столетия. Приидет новое царство добра и справедливости,
и склонятся перед ним все народы мира…

— А кто не склонится? — снова встрял Халфлинг.

— Сам подумай, — посоветовала статуя.

— Я подумал. И мне это не нравится.

— Мне тоже, — вполголоса произнес Полуэльф.

— Ваши проблемы, — пожал плечами барельеф, насколько
ему позволяла каменная кладка.

— Продолжай, пожалуйста, — попросил Варвар.

— А чего тут продолжать? — хмыкнула статуя. — Все понятно.
Настало время Избранного народа…

— То есть людей?

— А кого же еще!

— А почему это люди Избранный народ? — возмутился
Халфлинг. — Почему не кто-нибудь другой? Вот хоббиты,
например, ничем не хуже.

— Хуже-хуже, — заверила статуя. — Люди — уникальная
раса, они могут становиться кем угодно и достигать вершин
в любой избранной профессии.

— Ха! — фыркнул Гном. — Тоже мне, нашли чем хвастаться!

— Иным расам это не дано, — строго заметила статуя.

— А инфравидение людям дано? Или бонус к Силе и Сложению?

— Это мелочи, — пренебрежительно отозвалась статуя. — 
Зато у людей есть бессмертная душа, которой все прочие лишены.

— А толку-то… — проворчал Гном.

— Это знак избранности! — выкрикнула статуя. — Именно
людям дано нести свет в мир! Людям — а не детям тьмы,
копошащимся в мрачных подземельях, норах и пещерах,
подобно крысам и червям…

— Слышь, — Халфлинг подергал Гнома за рукав, — а ведь
это он про нас говорит!

— А эльфы? — спросил Варвар, не выпуская меча.

— Слишком ненадежный союзник, — поджала губы статуя.

— Себе на уме. Да еще, вдобавок, свободно скрещиваются
с людьми, разбавляя и разжижая благородную кровь. Еще вопрос,
можно ли считать такое потомство полноценными людьми.

— Ты с какой стороны человек? — тихонько спросил Халфлинг
Полуэльфа. — С отцовской или материнской?

— С той самой, — процедил сквозь зубы Полуэльф.

— А-а, — протянул Халфлинг и замолчал.

— Итак, — подытожила статуя. — Владелец этого меча
обретет великую силу, едва первые лучи восходящего солнца
прольются на клинок. Дав клятву верности на крови, он должен
будет отправиться на северо-восток, где…

Не дослушав, Варвар с размаху всадил меч обратно в грудь
статуи, вытер руки и повернулся к товарищам.

— Пошли дальше. Здесь нет ничего интересного. Что там
говорит карта о других сокровищах?

— Прямо на юг отсюда, в трех днях пути, спрятан Молот
Горных Кланов, — прочитал Полуэльф. — На востоке, чуть дальше,
Топор Великого Орки, а на западе… некая Дубина.

— А какой-нибудь Пращи Хоббитов там нет? — спросил
Халфлинг.

— Нет, — ответил Полуэльф.

— Ну нет — так нет, — пожал плечами Халфлинг.

— Юг, восток, запад… — Гном один за другим загнул три
пальца. — А на севере?

— Там значок золота, и рядом нарисован дракон.

— Вот и отлично. Значит, нам на север.

Несколько рассказов из книги Дмитрия Горчева «Деление на ноль»

О книге Дмитрия Горчева «Деление на ноль»

Олег Романцев

Перед самым матчем с японией подступил к Олегу Романцеву Старший Тренер Гершкович с образом Господа
нашего Иисуса Христа. «Плюнь,— говорит,— Олег Романцев, в образ Господа нашего три раза и признай над собой власть Ангела Света Люцифера». «Изыди»,— отвечал
ему Главный Тренер Олег Романцев и выпил стакан Русской Православной Водки, как завещали деды его и прадеды.

Тогда старший тренер Гершкович достал из своего чемодана Христианского Младенца, умучил его и подлил
кровь в компот нашим Русским футболистам. И стали
Русские футболисты как Сонные Мухи, и проиграли
японцам нахуй.

Перед матчем с бельгией снова подступил к Олегу Романцеву Старший Тренер Гершкович с образом Господа
нашего Иисуса Христа. «Плюнь,— говорит,— Олег Романцев, хоть один раз, и будет тебе спасение и Православной Руси слава». Но не плюнул Олег Романцев и выпил
вместо того два стакана Русской Православной Водки.

И тогда старший тренер Гершкович достал из своего чемодана другого Христианского Младенца, умучил его и
подлил кровь в кисель нашим Русским футболистам.
И стали Русские футболисты как Ебанутые Дураки и
проиграли бельгийцам в полную Жопу.

И вернулся Олег Романцев в Россию в транспортном
самолёте с опилками, и никто его в России не встретил.
Доехал он за сто пятьдесят долларов на тракторе до своего дома — а вместо дома там котлован. А на краю котлована стоит его чемоданчик с кальсонами и с запиской от
жены про то, что она ушла жить к вьетнамцу, который
торгует женскими фенами на измайловском рынке. Заплакал Олег Романцев и пошёл пешком по Руси. И спал
он в Говне, и ел он Говно на Говне, и в Говне однажды умер
неподалёку от посёлка номер восемнадцать при кировочепецком свинцово-цинковом комбинате. И похоронили
его два одноруких инвалида в фуражках на глиняном
кладбище без единого кустика, и креста на могиле не поставили.

Зато когда Чистая Душа его прибыла на Небо, встретили её архангелы Михаил и Гавриил и посадили у самого
Престола Господня на последнее свободное двадцать четвёртое место.

И когда мы, козлы и мудаки, тоже попадём на Небо,
если, конечно, перестанем заниматься той Хуйнёй, которой занимаемся, то будем мы целовать прах под ногами
бывшего Олега Романцева, чтобы хоть на секунду обратил
он на нас свой мудрый и светлый взор, ибо он — единый
из нас, кто ещё в земной жизни познал, что такое есть
Полный, Последний и Окончательный ПИЗДЕЦ.

Михал Сергеич

Всё больше и больше на свете навсегда забытых нами
людей.

Помните Кашпировского? А Чумака? А ведь Чумак был
очень замечательный — он молчал и от этого заряжались
банки с водой. А сейчас все только пиздеть умеют.

А Горбачёва зачем забыли? Кто сейчас помнит Горбачёва, кроме седенького пародиста в пыльном зале с полсотней состарившихся вместе с ним зрителей?

А ведь он же не умер, он ворочается в своей одинокой
вдовьей квартирке на четвёртом этаже. Встаёт, шаркает
тапочками — идёт на кухню. Долго бессмысленно смотрит
внутрь холодильника, достаёт бутылку коньяка арарат,
которого на самом деле давно уже нет в природе, и наливает в пыльную рюмочку. Потом зажигает настольную
лампу и шелестит никому уже не интересными секретными документами про членов политбюро Зайкова, Русакова, Пельше и Подгорного.

И желтеют в шкафу белые рубашки, накупленные Раисой Максимовной впрок на все пятьдесят лет счастливого
генсечества. Белые рубашки — они же как жемчуг, их носить нужно на живом теле. А куда носить?

И вообще, зачем всё это было? Стоял бы сейчас на мавзолее в каракулевой папахе и говорил бы речи одновременно по всем четырём каналам телевидения, и ничего
бы не было: ни девятнадцатого августа, ни одиннадцатого сентября, ни подлодки Курск, ни Шамиля Басаева, ни
писателя Сорокина — ничего. А вместо них узбекские
хлопкоробы, и казахские овцеводы, и грузинские чаеводы — все-все пели бы и плясали в кремлёвском дворце
съездов.

И снова тогда вздыхает Михал Сергеевич, и гасит свет,
и прячет бледные свои стариковские ножки под холодное,
никем не нагретое одеяло.

Да нет, Михал Сергеич, всё хорошо. И все вас любят.
И больше всех вас любят наши женщины. За прокладки
любят, за тампаксы и за памперсы. Они просто уже забыли, как подтыкаются ватой и как стирают пелёнки. Они не
помнят, как скачет по ванной стиральная машина Эврика-полуавтомат, как выглядят духи рижская сирень и мужчина, употребивший одеколон Саша наружно и вовнутрь.
Они вообще никогда ничего не помнят.

Зато они стали с тех пор все страшно прекрасные.
Они теперь пахнут так, что просто охуеть, и одеты во
что-то такое, чего никогда раньше не бывало на свете.
У них что-то всё время звенит из сумочек и даже в метро
на каждом эскалаторе мимо обязательно проедет штук
десять таких, что непонятно как они сюда попали. А поверху и вовсе ездят в автомобилях с непрозрачными стёклами женщины такой невиданной красоты, что их вообще нельзя показывать человечеству, потому что если
человечество их один раз увидит, то сразу затоскует навеки — будет человечество сидеть на обочине дороги,
плакать и дрочить, как известный художник Бреннер,
дрочить и плакать.

Так что всё не зря, и нихуя ваш Маркс не понимал, для
чего всё на этом свете происходит. А мы понимаем.
Спокойной вам ночи.

Директор Патрушев

Всякий человек, который более двух минут посмотрит
на унылый нос Директора ФСБ Патрушева, немедленно
начинает зевать. Когда же Директор Патрушев начинает
говорить, все вокруг моментально засыпают, и он тихонько уходит на цыпочках.

И никто, никто не догадывается, что на самом деле Директор Патрушев умеет подпрыгивать на три метра с места, стреляет из четырёх пистолетов одновременно и сбивает ядовитой слюной муху с десяти шагов.

И сотрудники у него все такие же: на первый взгляд
вялые толстяки и сутулые очкарики, но по сигналу тревоги они сбиваются в такую Железную Когорту, которая
за час легко прогрызает туннель длиной пять метров.
Каждый из сотрудников Директора Патрушева умеет
делать какую-нибудь особенную штуку: один умеет раздельно шевелить ушами, другой говорит задом наперед
со скоростью двести пятьдесят знаков в минуту, третий
бегает стометровку спиной вперёд за пятнадцать секунд.

Глупому человеку конечно непонятно, зачем нужны такие умения, но это потому что он не знает, какие у Директора Патрушева враги.

Например, только в этом отчётном году, который ещё
даже не кончился, уже обнаружено и уничтожено четыре
правых руки Шамиля Басаева. А сколько их там ещё у него осталось — этого никто не знает. Кроме того, нанюхавшись особой травы, Шамиль Басаев умеет останавливать
время на пятнадцать минут на площади в три сотки и перекусывает вольфрамовый прут диаметром шесть миллиметров.

Очень Важные Персоны

Все Очень Важные Персоны живут внутри специальных
Зон, куда простым людям вроде нас можно зайти только
по недоразумению какому-нибудь.

Там, в этих Зонах, в общем-то неплохо — охрана и милиция все приветливые, регистрацию не спрашивают, никогда не скажут «куда лезешь», а скажут «Вам лучше пройти
сюда», смотрят преданно и даже, похоже, ждут на чай.
Зато стоит только перейти линию этой Зоны обратно,
как та же самая милиция валит тебя на пол, роется в сумке, отбирает всё пиво и грозит кандалами.

А вот представьте тех людей, которые всегда находятся
внутри этих Зон. Они ведь даже если бы и захотели, всё
равно не могут оттуда выйти, потому что всегда носят их
вокруг себя. Сядут в машину — эту зону образуют мотоциклисты, приедут домой — снайперы.

И вот посмотрят Очень Важные Персоны вокруг — все
улыбаются. Пойдут в другое место — там тоже все милые
и добрые. Вот они и думают, что везде так. А рассказать
им, как оно на самом деле обстоит,— некому. Потому что
помощники их, которые вроде бы по должности обязаны
всё знать,— ведь они тоже в метро не ездят. Посмотрят эти
помощники иногда телевизор или прочитают в газете что-
нибудь неприятное и возмущаются — врут ведь! Ведь не
так оно всё! Не то чтобы эти помощники мерзавцы, нет,
они, наоборот, за Справедливость. Звонят они сердитые в
редакцию и там какого-нибудь журналиста тут же под жопу — чтоб не пиздел больше.

Вот Ельцин был молодец. Однажды, как раз перед тем
как он стал Президентом, сел он в троллейбус (автомобиль москвич у него тогда как раз сломался) и поехал в
поликлинику получать бюллетень по ОРЗ, ну, или, может
быть, пройти, как все люди, флюорографию. Неизвестно,
что он там увидел, но как только он прогнал Горбачёва, тут
же махнул рукой Гайдару и Чубайсу: «Продавайте всё
нахуй!» И запил горькую.

Ну, тех-то два раза просить не надо — всё продали до последнего гвоздя.

Вообще он был неплохой, Ельцин, весёлый хотя бы.

Пел, плясал, с моста падал. И люди при нём служили тоже весёлые — один рыжий, другой говорил смешно, третий в кинофильмах с голыми бабами снимался — ну чисто
двор покойной императрицы Анны Иоанновны. И щёки у
всех — во!, морды румяные, лоснятся. Пусть и наворовали, так оно хотя бы им впрок пошло.

А нынешние что? У кого из них можно запомнить хотя
бы лицо и фамилию, не говоря уже про должность? Крысиные усики, рыбные глаза, жабьи рты, а то и вообще ничего — пусто. Один только премьер-министр похож на состарившегося пупса, да и тот если неосторожно пошевелится,
так оно всё сразу потрескается и осыплется. Какие-то всё
потусторонние тени — то ли ещё не воплотившиеся, то ли
уже развоплощающиеся. А скорее всего они такие и есть —
вечно между той стороной и этой.

Царь Горох когда-то воевал с Грибным Царём, так вот
именно так должен был выглядеть отдельный Бледнопоганочный Полк.

Даже и Юрий Михайлович Лужков, которому, казалось бы, всё нипочём, и тот ссутулился, осунулся, куплетов больше не поёт и монологов под Жванецкого не
читает — не время. Проснётся только иногда ночью и
мечтает: вот бы построить что-нибудь этакое Грандиозное и никому не нужное, чтобы все вокруг охуели и с
восхищением говорили: «Да ты, Юр Михалыч, совсем
ебанулся!»

Но нет, вздыхает Юрий Михайлович и снова лезет под
одеяло — пустое всё, пустое.

Президент

Совершенно необъяснимо, почему какому-то человеку
может вдруг захотеться стать президентом такой страны,
как Россия. Президентом хорошо быть в тихой незаметной стране, типа в Болгарии. Ну вот какие новости запомнились за последние годы про Болгарию? Да никаких. Кто
там президент? Да хуй его знает. И сами болгары тоже не
знают. И президент там ходит, зевает, пьет кофий и делает
настойки на ракии.

А в России быть президентом — это очень хлопотно, и
даже денег не наворуешь как следует, потому что очень уж
должность заметная — воровать лучше на тихой какой-нибудь таможне.

Хотя понятно, конечно, что, раз уж ты стал Президентом, то строчка про тебя в грядущем учебнике истории
уже считай обеспечена, если конечно к тому времени
ещё останется какая-нибудь история. Но ведь всем хочется абзац, а лучше бы главу, чтобы ученики проходили её целую четверть, а потом непременно сдавали по
ней государственный экзамен. Но даже и на абзац пока
никак не набирается. Не про вертикаль же власти туда
писать?

Ну, разорил там Гусинского, Березовского и Ходорковского. Но как-то совсем не до конца разорил, а половина
вообще разбежалась. Ну посадил писателя Лимонова в
тюрьму, да тут же выпустил. Войну не то выиграл, не то
проиграл, непонятно. Как-то всё ни то ни сё. Бород не нарубил, курить табак всех не заставил, и никого совсем не
завоевал — ну хотя бы Монголию что ли.

Как-то всё уныло. Чахнут ремёсла, вяло гниют искусства и печально цветёт одна лишь последняя осенняя педерастия.

Остановит ли хрустальное свое яйцо путешественник
во времени, пролетая мимо две тысячи третьего года? Хуй
он его остановит, проскочит дальше — в тридцать седьмой
куда-нибудь или в восемьсот двенадцатый.

Купить книгу на Озоне

Отрывок из книги

• О книге Михаила Барановского «Про баб»
• Купить электронную книгу на Литресе

Каждое утро встаю, чтобы пописать. Всегда так однообразно начинается день! Сорок семь лет подряд. Одно и то же. НА-ДО-ЕЛО!

За окном метла скребет асфальт, шуршит листва. Звук в утренней тишине громкий, монотонный, завораживающий. Лежу — слушаю. Представляю себе этого узбека-дворника. Приехал сюда на заработки. Это же, как хреново должно быть на родине, чтобы в Москву — дворы подметать! Ладно бы куда-нибудь в Антверпен или там Брюгге… Хорошо, что я не узбек. Нет, я не ксенофоб, не расист — не люблю всех одинаково. И в первую очередь — себя.

Недавно мама рассказала, что каждое утро ее будит какая-то птица. Однообразно чирикает. Нет, даже не чирикает, а кричит. Да так настойчиво. Буквально в приказном тоне: «Пыс-пыс! Пыс-пыс!»…

Страшно подумать, какими криками будут будить меня птички, когда мне стукнет семьдесят пять… Как же не хочется стареть!

Во времена моего детства у нас в кооперативном доме был сантехник Женя. У него не было ни возраста, ни портретных характеристик. Или я уже просто не помню, как он выглядел в деталях. Женя неизбежно сидел во дворе за наскоро покрашенным зеленой краской столом и играл с мужиками в домино. Громко стучали костяшки по металлической столешнице. Звук осколочно бил по всем окнам трех хрущевок, составлявших двор.

Помню, один пенсионер впечатал в стол «пусто-пусто», выкрикнул: «Рыба!» — и «склеил ласты». Что-то с сердцем.

Хорошо умереть так, на свежем воздухе, ранней весной, скоропостижно. «Рыба!» и пиздец. Что за рыба? Последнее, что слетело с его губ — не проклятье, не благословение, не тайна зарытых где-то сокровищ, не клич, не покаяние — «рыба». Хорошо.

Когда Женя был обморочно нужен, когда случалось что-нибудь из ряда вон, что-нибудь зловеще-канализационно-экстримальное, — он исчезал. Такое у него было свойство. Растворялся, дематериализовывался в самый неподходящий момент. Мой папа отправлялся на поиски. Найти Женю, как правило, было невозможно ни в одном из известных отцу пространствах. Когда рано или поздно, он таки возвращал сантехника из небытия, воскрешал его из праха, тот заходил в квартиру в облаке неземного перегара, нереально грязный, весь потусторонний и в пакле… Женя наклонялся над нашим текущим унитазом и начинал командовать, как оперирующий хирург своими ассистентами. Не отрываясь от балансирующего между жизнью и смертью толчка, он обращался к отцу: «Толик, сышь? Дай-ка мне вон ту прокладочку». И к маме: «Лена, сышь? Принеси тряпку». И опять: «Толик, сышь?»…

Лежу. Во рту, как кошки насрали. Накануне смотрел фильм о медведях. Они впадают в спячку на полгода. Страшно представить, как несет у них из пасти после пробуждения…

Надо вставать — чистить зубы. Каждое утро одно и то же! Сорок семь лет подряд! И главное — никакой пользы! Пульпит на пульпите, кариес на кариесе, пломба на пломбе, коронка на коронке. Даже голос в последнее время стал какой-то металло-керамический.

Сегодня приезжает Алик.

Когда покупал эту квартиру у одной «столичной штучки», поинтересовался — чего это нигде дверей нет?

Она удивленно:

— А зачем вам двери?

Замялся:

— Ну… если гости приедут…

Где-то между снобизмом и брезгливостью:

— Вы что, любите гостей?

Бог его знает. Сто лет ко мне никто не приезжал. Люблю ли я гостей? Уж и не знаю…

Кстати, симпатичная была барышня. Как только ее увидел, — сразу подумалось: «Я б вдул!». «Подумалось» — стилистически неточное слово. Что тут думать, в самом деле? Правильнее будет сказать — внутренний голос отчетливо проартикулировал: «Я б вдул!». Или не «внутренний»? Скорее, «Я б вдул!» — рождается, вспыхивает на уровне рефлекса. Как крик. Как реакция на ожог, внезапное падение, укус змеи, объявление о дефолте… Каким бы интеллигентным не казался мужчина, вне зависимости от воспитания, количества прочитанных книг и прочей ерунды, при виде сексуальной тетки, если только он здоровый гетеросексуальный мужчина, все равно подумает: «Я б вдул!». Эта мысль самодостаточна. Она, как правило, не является отправной точкой для последующих размышлений и, тем более, действий. То есть, можно, конечно, поразмышлять. Как именно бы вдул, при каких обстоятельствах… Но можно и не размышлять. Мелькнула в толпе какая-то большеглазая брюнетка на длинных французских ногах и исчезла. Успел только с междометьем — ух! — «Я б вдул!» и пошел себе дальше, как ни в чем не бывало. Или на широкоформатном экране — Сальма Хаек. Только рассмотрел, только что-то такое завибрировало, только прорвалось: «Я б…», а тут прибежали фашисты или террористы, и уволокли Сальму Хаек из кадра. И там за кадром, скорее всего-таки вдули. А ты, как дурак, сидишь с попкорном на коленях рядом со своей женой. Прекрасной во всех отношениях (но все же не Сальма Хаек) и, возможно, в первый раз в жизни жалеешь, что ни фашист, ни террорист…

Хотя, конечно, при других обстоятельствах… У меня знакомый был — электриком работал в дурдоме. Так он рассказывал, как психи подходили близко-близко к экрану телевизора, снимали штаны и принуждали популярных телеведущих к оральному сексу.

Так примитивно все мужчины, устроены. Поэт сказал: «Душа стремиться в примитив». Точно.

Женщины тоже достаточно примитивно устроены. Не с точки зрения физиологии… Хотя, с точки зрения физиологии они тоже примитивно устроены: клитор — недоразвитый мужской половой х…, точка «G» — недоразвитая простата… Так что, как видно, — ничего особенного и с этого ракурса они из себя не представляют.

Как-то одна знакомая сказала: «Каждый раз, когда мужчина приглашает меня к себе домой на ужин, я думаю, что мы, действительно, будем ужинать…» Интеллигентная барышня, между прочим, с двумя высшими…

Напротив нашего дома на улице Пушкинской, в Ростове было общежитие мединститута. В полуподвальном помещении — душ. Между окошком в стене и воздухоотводом из тонкой жести — щель. Женское отделение. Два шатающихся разбитых кирпича один на другом — под ногами. И еще чуть привстать на носочки. Желтый электрический свет, пелена пара, гулкие голоса, тонущие в шуме воды… И мальчик лет одиннадцати, засматривающийся иногда на фигуру колхозницы с эмблемы киностудии «Мосфильм», пухлые губы девочки с шоколада «Аленка», изгиб шеи, насильно посаженной за первую парту, вечно растрепанной двоечницы Лизы Ушаковой… И вот этот мальчик… Сквозь щель в несколько сантиметров между шершавой цементной стеной и листом жести цвета подгнившей селедки, вдруг…Этот мальчик подсматривает такую красоту! Всю жизнь, кажется, можно простоять вот так — на двух шатающихся под ногами кирпичах на вытянутых носочках! Такую красоту, перед которой застывает реальность и останавливается время, как в каком-нибудь Бермудском треугольнике…

— Ну! Дай позырить! — громко шепчет Алик, и толкает в бок, от чего кирпичи под ногами вздрагивают, а сердце подпрыгивает.

В мединституте учатся студентки из разных дружественных стран — белые, шоколадные и цвета вафельного стаканчика пломбира за девятнадцать копеек. Всем им нужно ходить в душ, мыться. Вот это да!

— Ну, что там? Видно, что-нибудь? — не унимается.

— Пара много…

— Совсем не видно?

— Одна ноги бреет!

— Да ну! Что, правда? Дай позырить! — опять толкает.

— Не дам — моя очередь.

— Ты уже полчаса стоишь! Моя!

— Нет, моя! Я только стал! — шепчу. — Отстань!

А сейчас… Что сейчас? «Я б вдул!» Ну, вдул и вдул… Что с того? Господи, как же скучно!

Алик приезжает…

Встал, заглянул в холодильник — хирургическая белизна обожгла глаза. Одинокое сырое яйцо. Это нормально — будет, чем позавтракать. Главное, есть кофе и сигареты. Но в магазин все равно придется идти — надо же чем-то его поить и кормить. Так принято. Можно, конечно, всё заказать по Интернету. Но необходимо двигаться, динамические нагрузки очень полезны в моем возрасте. Живот нарастает с пугающей быстротой. Стал бояться напольных весов. В прошлогодние штаны уже не влезаю. Да что там штаны — очки для чтения недавно стали давить в висках… Зрение падает. В сосудах образуются атеросклеротические бляшки … С каждым годом все больше напитываюсь смертью. Вдуть, конечно, еще могу. Но не так, как в американских фильмах, когда страстно целуясь, спешно сбрасывают с себя одежду и резким движением руки, сметают с кухонного стола дорогие сервизы и вкусную еду…. Нет. Я бы сначала все поставил в холодильник, убрал, помыл, пропылесосил, проветрил… Потом отвел ее в спальню и неспешно вдул… Кстати, куда я его положу? И сколько он собирается гостить?

Люди бредут по улицам, сгибаясь под непогодой, как прописные буквы, как прописные истины. Люди мне не интересны. Даже старые друзья. В каком-то возрасте фраза «старые друзья» приобретает другой смысл. Смещаются акценты. Уже не так важно, что друзья — важно, что им до х… лет. Выходит, что и я не мальчик…

С новыми друзьями есть настоящее. Возможно, даже будущее. Вот только новых друзей нет… А со старыми — одно лишь прошлое. Через пару часов оно позвонит в дверь…

В магазине испытываю и радость, и печаль одновременно. Кофе, который я всегда покупаю, теперь стоит почти в два раза дешевле — акция «Шок цена!». С одной стороны купить что-то за гораздо меньшие деньги — большая удача. С другой — обидно, что столько лет переплачивал…

Рядом крутится какой-то мужик. В одной руке держит упаковку мюслей, другой прижимает к уху телефон:

— Света, а с экзотическими фруктами брать? — Вчитывается в мелкую надпись на коробке, уточняет: — С ананасами, бананами, папайей… Мы такое едим?

Пиз..ц! Света все решает: что есть, что не есть. И, главное, не стесняется. Орет на весь магазин:

— Света, яйца есть диетические и с йодом. — Вслушивается. — Нет, те, что диетические, они без йода. А с йодом, я так понимаю, не диетические. Это разные яйца, Света!

Бл…! До чего же хорошо, что я сам отвечаю за себя! И никакая Света не диктует мне, какие яйца покупать. Тем более, что, наверняка, нет никакой разницы. Все дело исключительно в этой Свете.

В очереди к кассе полная женщина с оголенными руками, похожими на палки докторской колбасы в натуральной оболочке, открывает кошелек. В прозрачном отделении мелькают фотографии мужа и детей. (Они все едят и едят…) Что за глупость хранить семью в кошельке?

Я прекрасно обхожусь без семьи. В моем портмоне есть вакантное место. Женюсь ли я когда-нибудь снова? Жениться во второй, в третий раз, все равно, что заваривать один и тот же пакетик чая. Или это просто жизнь теряет крепость, насыщенный цвет, терпкий вкус, аромат и превращается в бледную ослиную мочу…

Иду по безликой московской улице. Не люблю этот город. Не люблю мегаполисы. Таксистов, не знающих дороги. Высоких зданий не люблю. Туристов. Вокзалы. Аэропорты. Метро. Подземные переходы. Жару в каменном мешке. Зиму. Грязь. Вынужденное одиночество… Могу вспомнить окна всех квартир, где жил. Возвращался откуда-то и смотрел в свои окна. За ними кто-то меня ждал: родители, потом жена. И только в этой квартире, где живу сейчас, в окнах всегда темно, когда смотрю с улицы. Потому что только я могу включить там свет. Потому что живу один.

Приехал. Стоит на пороге, с портфелем, лыбится.

— Может, зайдешь?

— Смотри, я тебя за язык не тянул!

Объятия с похлопываниями в коридоре. Есть мужчины, которые умудряются красиво стареть. Морщины, седина, резко обозначившиеся носогубные складки, мешки под глазами придают им мужественности, обаяния, делают их более привлекательными. Мне, например, нравится, как стареет Аль Пачино. И совершенно не нравится, как это делаю я. Алик тоже хорошо стареет. Думаю, лет через десять будет пользоваться бешеной популярностью у женщин. Впрочем, у него и прежде не было с этим никаких проблем…

— Ну, как ты тут? — Ставит на пол свой портфель.

— Страшно рад тебя видеть, — признаюсь почти искренне.

— Да? А я вот на себя стараюсь не смотреть.

— Что так? И давно?

Отмахиваясь:

— А… надоело. Сорок семь лет! Изучил вдоль и поперек. Понимаешь?

— Естественно. Я на том же сроке.

Тычет в себя пальцами:

— Вот этой голове, этой коже и всему, что под ней — сорок семь! — Внезапно замолкает, затем наклоняет голову на бок: — Слышишь этот звук?

— Какой?

Меня пугают такие вопросы. Сразу представляю, как что-нибудь течет от меня к соседям или наоборот, или рушатся перекрытия, или еще что в этом роде…

— Мне, например, нравится какая-нибудь музыка, — продолжает. — Ну, там, Вивальди. «Времена года». Ну, сколько ты её можешь слушать? Ну, раз другой поставишь, а потом всё равно надоест. Вивальди! «Времена года»! Надоест! А сорок семь лет слушать один и тот же скрипучий голос?! Господи, как же я от себя устал! Не могу видеть этот сорокасемилетний нос! Сорок семь лет быть одним и тем же человеком! Ведь однажды утром я не проснусь негром, или женщиной, или там собакой, птицей…

— Какая же ты зануда! Как же я по тебе соскучился!

— И я. Кстати, где туалет?

— Вот.

— Сейчас… — Заходит в туалет.

Слышу, как струя бьется об унитаз.

Из-за закрытой двери, громко:

— С другой стороны, если б я проснулся негром и приехал к тебе, то, как бы ты меня узнал?!

— Я б тебя на порог не пустил, если б ты ко мне негром приехал.

— А если б женщиной? — Продолжает лить в унитаз. Видимо, долго терпел.

Струя прерывается. Скорее всего, у него простатит. А что, если уже аденома? Аденомы боюсь. Рака боюсь. Инсульта. Инфаркта. Хотя инфаркт, конечно, в сто раз лучше инсульта. Раз — и всё. А инсульт… Не дай бог! Превратиться в овощ, ронять слюну на подбородок, бессвязно бормотать… Ослепнуть боюсь. Иногда, кажется, что всё в любой момент может погрузиться во тьму. Внезапно. И что тогда? Жить на ощупь страшно. Боюсь оглохнуть. Если бах — и тишина? Жуткая, беспросветная, мертвая… Что тогда?

— А если б женщиной? — слышу из-за двери.

— Тоже, вряд ли…

— Некрашеной блондинкой двадцати семи лет с хорошей фигурой? — не унимается.

Слышно, как сливает воду, моет руки.

— Ну, не знаю… Ты еще долго?

Выходит, улыбается. Сразу видно — полегчало.

— И скажи после этого, что ты не расист! Так, ну, что тут у нас? — осматривается. — Какие апартаменты! Представляешь, а мне говорят: хочешь в командировку в Москву? Я думаю: «О! Повидаю тебя на халяву!». Совмещу, так сказать, приятное с полезным.

— Ну, и правильно, молодец.

Опять объятия с похлопываниями. Осматривается, подходит к книжной полке и берет камешек с Голгофы, который привез мне из Израиля черт знает, когда. Когда я жил еще в Ростове и был женат. В прошлой жизни. Вожу этот камешек с одной квартиры на другую, из одного города в другой…

— Помнишь? — интересуюсь.

— Конечно, — вертит его в руке. — Знаешь, тут такое дело…

— Что за дело?

Возвращает камень на место:

— Да так… Потом… Слушай, — шарит взглядом по моей полезной жилплощади, — а мне у тебя нравится. Как тебе удается из такой квартиры барышень выгонять? Будь я женщиной, я бы отсюда никуда не ушел.

— Будь ты женщиной — некрашеной блондинкой лет двадцати семи с хорошей фигурой, — я б тебе вдул!

— Пошляк!

— Нет, правда. Я бы даже на тебе женился. Наверное…

Похоже, я действительно рад его видеть. Смотрю — воодушевился:

— А что? Готовлю я хорошо. Я аккуратный. Характер у меня ангельский… Я был бы хорошей женой. Родил бы тебе ребеночка…

— Нет, я бы тебя трахал только в презервативе.

— Это еще почему?

— Не хочу, чтоб ты беременел.

— А мне не нравятся резинки.

— Ну, ты мог бы пить противозачаточные пилюли.

Такой вариант его тоже не устраивает:

— Если не хочешь, чтобы я родил тебе ребенка, значит ты меня недостаточно любишь!

Приходится оправдываться:

— Нет, дело не в тебе. Какие дети в наши годы!

— Но мне-то всего двадцать семь! — не унимается. — У меня можно сказать вся жизнь впереди. Я хочу познать радость материнства. Кормить малыша грудью, петь ему колыбельные перед сном…

— К тому же у тебя отвиснут сиськи, ты растолстеешь… И я начну тебе изменять.

Нет, в чем-то все-таки повезло… Все-таки, вот как подумаю иногда, какое счастье, что не бабой родился. Никогда у меня не будет целлюлита, не надо будет рожать, делать маникюр-педикюр, брить ноги, ходить на каблуках, стоять в длинных очередях в туалет и писать сидя! Никогда у меня не будет месячных! Сколько мороки с этими прокладками! И самое главное — ничто меня не заставит целоваться с мужиками! Какое все-таки счастье, что не бабой родился! Хотя, у них не бывает простатита. И еще они, как правило, не лысеют. И живут, по какой-то неведомой причине, значительно дольше…

— И тебе не стыдно заявлять мне такое прямо в лицо? — Прямо-таки багровеет по-настоящему, ноздри вздуваются, нижняя губа непроизвольно вздрагивает, кажется, вот-вот расплачется.

— Нет, это исключено. Больше никаких детей, — стою на своем. — У меня нет на это сил. Как представлю себе: опять присыпки, пеленки, подгузники, плач по ночам… Нет!

Смотрю — у него склеры увлажнились, блестят, стоит передо мной такой несчастный и даже носом шмыгает. А ведь мы еще и ста граммов не выпили!

Сбавляю обороты:

— Пожалуй, уже нет. Хотя…

Ржет сквозь слезы:

— Да ладно тебе! — обмякает, смахивает слезу.

Нет, правда! Теперь уже каждый год на счету. Пора задуматься, если не о вечном, то хотя бы о пенсии. Хочется домик у моря. Уютной, теплой страны. Желательно — без зим. Покоя хочется. Порядка. Чистоты. Приятных на слух и глаз переливов волн. Открытых кафе. Неспешности. Праздности. Хорошей медицинской страховки. Потому что, в этом возрасте, если и задумаешь искать правду, то, разве что, в терапевтическом справочнике или в районной поликлинике. А что у нас за поликлиники — всем известно.

— Давай на кухню, — похлопываю его по спине.

Прихватывает в коридоре свой портфель:

— Ну, как ты? Чем занимаешься?

— Да ничего… Вот жду месседжа.

— В каком смысле? — интересуется.

— В разных смыслах. Вот, бывает, жду понедельника. Думаю, в понедельник будет месседж. А бывает четверга… Потом марта… Кажется, в марте обязательно будет месседж. Кажется, когда же, если не в марте? Потом жду мая… Потом следующего года. Понимаешь, вот уже под пятьдесят, а месседжа все нет… Тебя эти мысли не пугают?

— Меня пугают практически любые мысли. В следующей жизни я хотел бы родиться каким-нибудь моллюском без единой извилины в голове. Но с собственным домиком. — Достает из портфеля бутылку. — Месседжа у меня для тебя нет, а вот водочки — привез.

Странно, что его пугают мысли. И живот у него не растет, как у меня. Высокий, подтянутый, достаточно крепкий. А я, несмотря на увеличивающееся пузо, — человек маленький, астенического типа сложения, склонный к тахикардии. У мыши, к примеру, сердце колотится чаше, чем у слона. Хотя, по логике — всё должно быть наоборот. Жизнь представляется мне неоправданным риском. Каждый день, укладываясь спать, — боюсь не проснуться. С дугой стороны — хорошо умереть во сне, скоропостижно, неожиданно для себя. Главное — не успеть напугаться. Но спать люблю, несмотря на риск не проснуться. К тому же, сон полезен уже потому, что когда спишь — не куришь. Потому что от курения может быть рак. Очень не хочется умирать от рака. Однако, смерть (хоть и понимаешь, что неизбежна) откладываешь на потом, а курить хочется всегда именно сейчас, в эту самую минуту… Надо ж было додуматься — притащить с собой водку!

— Что у меня водки нет что ли? У меня и текила есть. Пьешь текилу?

— Ну, ты ростовской-то водочки давно не пил.

— Да что ж я ее различаю, думаешь? Ростовская-московская… Без разницы.

— Нет, ростовская сладкая! — вертит в руках привезенную бутылку. — Она же с родины.

— Я все равно буду текилу.

— Какой-то ты не патриотичный.

— Чем закусим? Есть спагетти.

— В смысле, макароны? — уточняет.

— Итальянские.

— Ненавижу макароны. С детства. Когда, помнишь, в магазинах ничего не было, а на всех полках — одни только макароны. Не понимаю, как можно прийти в ресторан и заказать макароны! Когда у мамы кончались деньги, а до зарплаты еще было какое-то время, она говорила: «Придется посидеть на макаронах».

— Теперь это «паста» называется и недешево, между прочим, стоит, если в ресторане.

— Черт знает что…

— Тогда бутерброды? — Главное предоставить человеку возможность выбора.

— Нет, уж, лучше сделай эту свою пасту. Так, чтобы на макароны не сильно смахивала. Можешь, как-нибудь недешево?

— Тебе что, счет выписать?

— Ты ел когда-нибудь сашими из омара?

— Нет.

— Это что-то! В Эмиратах попробовал. Дорого безумно, но вкусно…

— Я вообще люблю всякие морепродукты.

— Устрицы с соусом или просто с лимончиком! И с белым вином хорошим. Красота!

— Я на Новый год с девушкой был в Париже. Зашли в один греческий ресторан, кажется, на Монмартре…

— Слушай, красиво живешь: девушка, Париж, Монмартр, — перебивает.

— Ну да, и девушка, и Париж, а… Да нет, все хорошо, просто замечательно, но… Как бы тебе сказать… Ну, не почувствовал я того, на что рассчитывал.

— А на что ты рассчитывал?

— Не знаю… на какие-то всполохи счастья, какие-то протуберанцы…

— А протуберанцев не было?

— Не-а. Посмотрел я на Эйфелеву башню, а она похожа на большую опору линий электропередач… И во мне совсем… как будто перегорело что-то.

— В общем, не готов увидеть Париж и умереть?

— Не готов.

— Ну, это возраст, старичок, чувства притупляются… Так девушка, значит, есть?

— Есть, — признаюсь.

— А я как раз хотел тебя познакомить с одной женщиной: красивой, умной, доброй. Ну, раз девушка…

— А так бывает: чтобы и красивая, и умная, и добрая?

— Бывает. Но у нее есть один недостаток.

— Ну вот…

Держит паузу:

— Она уже была твоей женой, — и ржет.

— Ну, это уже проехали.

— Проехали, так проехали… Так и что, греческий ресторан?

— Королевские креветки на гриле с чесночным соусом…

— Ты про креветки, а я вспомнил, как ты всыпал живых раков в стиральную машину активаторного типа! Что ты там хотел — помыть их побыстрее?

— Да, каша получилась… Отвратительно.

— И главное, потом с таким умным видом говорит: «Режим отжима надо было отключить»…. Да… Так что за девушка?

— Сейчас фотографии покажу, воду поставлю и…

— Ну, ты пока так, на словах.