Подлинное значение Владимира Маяковского определяется не тем, что в советское время его объявили «лучшим и талантливейшим поэтом», а тем, что и при жизни, и после смерти его личность и творчество оставались в центре общественного внимания, в кругу тем, образующих контекст современной русской культуры.
Среди множества книг, посвященных Маяковскому, особое место занимает его новая биография, созданная известным поэтом, писателем, публицистом Дмитрием Быковым. Подробно описывая жизненный путь своего героя, его отношения с властью, с женщинами, с соратниками и противниками, автор сосредотачивает внимание на ключевых моментах, видя в них отражение главных проблем русской интеллигенции и шире — русской истории.

О Маяковском писали взаимоисключающие вещи: сначала укоряли за анархо-индивидуализм его ранних сочинений, потом объявляли, что только эти ранние сочинения чего-то и стоили, и хорошо бы он вообще сразу после них застрелился (этот совет мы еще рассмотрим, слишком уж часто его давали). Его самого уличали в очевидных противоречиях, в колебаниях вместе с линией советской власти — которая поначалу была за всяческую свободу, а потом за всяческое ее ограничение. Есть целая книга (Михаил Вайскопф, «Во весь логос»), где убедительно, на огромном материале рассмотрены эти противоречия, а также заимствования из чужих мыслей и словарей. Маяковского возводили к Рембо (о чем мы опять-таки поговорим), Уитмену (что менее верно, поскольку Уитмена Маяковский прочитал уже сложившимся поэтом); к Пшибышевскому, Розанову, Брюсову, Верхарну, Державину, — и все это, думается, потому, что разговоры о содержании его поэзии исчерпываются очень быстро. Ложка начинает скрести по дну на второй странице такого анализа. Все сказано открытым текстом. Ранний Маяковский — и значительная часть позднего — о том, как вечный юноша, инфантильный акселерат, сентиментальный апаш, по замечательной формуле Крученых, Полифем, чей грозный вид лишь маскирует хроническую невротическую неуверенность, не умеет жить с людьми. Это в огромной степени проблема базаровская, почему он и мечтал сыграть Базарова в экранизации — но Мейерхольд в конце концов отвел его кандидатуру, справедливо решив, что Маяковский может играть только самого себя. Это, кстати, еще один показатель инфантилизма — фанатическое упорство во всем, неумение быть другим, меняться, входить в чужой образ. Поздний Маяковский — вполне сознательный уход в газетную прагматику, в оформление предложенных тем (отсюда и охота за социальным заказом, упрямое до навязчивости трудоустройство в газету — поиск имитации поэтической работы при отсутствии прежнего лирического напряжения). Шкловский справедливо писал, что революция Маяковского спасла: прежняя жизнь была исчерпана, он был и поэтом, и символом этой исчерпанности, начал повторяться уже в шестнадцатом — революция ненадолго поманила возможностью другой жизни, а когда все оказалось то же самое, только хуже, — о чем он сам первый и сказал, — началась механическая переработка фактов в риторику, тоже искусство, но другого плана и уровня. Так великий русский авангард ушел в дизайн — и некоторое время гордился тем, что бросился в жизнь, повлиял на нее.

Так что о содержательной стороне дела говорить, как ни ужасно, довольно скучно. Приходится выдумывать Маяковского. Два замечательных примера такого выдумывания — книги Бронислава Горба «Шут у трона революции» (где автор пытается доказать, что Маяковский не славил советскую власть, а утонченно издевался над нею) и Леонида Кациса «Владимир Маяковский. Поэт в интеллектуальном контексте эпохи» (где автор — на порядок более профессиональный и начитанный, нежели Горб, — демонстрирует читателю череду блистательных натяжек, среди которых теряются действительно замечательные догадки). И Горб, и Кацис с равной навязчивостью заставляют Маяковского быть тем, чем он не мог и не хотел быть: оба приписывают ему — прямому и плакатному, демонстративно честному, подчеркнуто откровенному, — виртуозную систему шифров и подмен. С помощью методологии Кациса несложно обнаружить у Маяковского любое литературное влияние, полемику хоть с Монтенем, хоть с Декартом, хоть с Мамардашвили (такая мелочь, как несовпадение во времени — не помеха для подлинного исследователя): иногда это любопытно как фокус, но почти всегда произвольно. Между тем желание множества авторов придумать Маяковского заново, насытить собственным содержанием, пристроить к его плоскостям дополнительный объем — вещь естественная и даже неизбежная: то, что так хорошо звучит, не может быть настолько пусто; барабан, громыхающий так заразительно, не может быть просто барабаном. Давайте докажем, что это вообще скрипка и немножко нервно. Не учит ли нас сам Маяковский, что сильные риторические ходы спасут любое содержание? Эти риторические ходы — «явно», «неслучайно», «очевидно» и пр., — позволяют связать всё со всем и выводят труд Кациса на грань самопародии, что, возможно, отчасти входило в авторскую задачу. Но здесь, кажется, мы уже впадаем в методологию Горба, обнаруживающего автоиронию там, где ее нет и близко, — по принципу «нельзя же такое всерьез».

Одно время Маяковского интерпретировали как богоборца, после советской власти стали искать у него евангельские мотивы — но и богоборчество, и христианство его одинаково риторичны. Поэты подразделяются на риторов и трансляторов — одни сосредоточены на себе, другие слышат небесные звуки и передают их, — но и риторы бывают разные: есть среди них мыслители, есть декламаторы. (Бывают и вовсе счастливые совпадения — когда поэт транслирует звук и ритм эпохи, отдается «духу музыки», но не забывает и мыслить при этом, — примеры редки, но есть: Лермонтов, скажем, или Заболоцкий.) Назовем вещи своими именами: поэт этого склада — не мыслитель, не психолог, не Пушкин, не Блок, — говорит то, что лучше всего соответствует его голосовым данным и предоставляет наилучшие возможности для декламации. Это верно, кстати, применительно к художнику вообще — его философия всегда подчиняется художественному методу, а не наоборот; так, художественный метод позднего Толстого — эстетический ригоризм, отказ от любых конвенций, — подсказал и философию его, которая оказалась в конце концов несовместима не только с православием, но и с семьей, и с жизнью. Что можно в литературе — то в жизненной практике почти всегда недопустимо, и жизненная катастрофа последних лет Маяковского была следствием его самурайской готовности проводить в жизнь литературные, поэтические правила. В каком-то смысле он был последовательней Блока: тот, написав «Стихи о прекрасной даме», в быту спокойно переживал измены жены, да и собственные, хоть и говорил, что женщин у него было две: Любовь Дмитриевна и все остальные. Маяковский продолжал чтить одну женщину, поклонялся ей и не мог от нее оторваться до последнего года (а оторвавшись — погиб): все его поэтические декларации подкреплены реальным жизненным опытом. А поскольку большая часть его взрослой жизни прошла на эстраде, на которую он фактически вытащил даже супружескую постель, — поскольку он всегда существовал в перекрестье чужих, часто враждебных глаз, ему и не давали особо отойти от собственных обещаний и признаний, регулярно спрашивая о том, сколько ему накопили строчки и зачем он ездит за границу, если там настолько хуже.

Писать фактографическую биографию Маяковского — задача нехитрая и не слишком увлекательная. Есть биографическая хроника работы Василия Катаняна, вышедшая пятью изданиями (причем пятое дополнено свидетельствами, обнаруженными уже после смерти Катаняна в 1980 году, и внимательно выправлено А. Парнисом). Есть воспоминания современников почти о каждой его остроте, о публичных выступлениях (благодаря феноменальной памяти он повторял их с незначительными вариациями), об успехах и провалах — тоже большей частью эстрадных или театральных. «Коротка и до последних мгновений нам известна жизнь Ульянова» — написал он о Ленине, но в сущности, о себе: жизнь Маяковского на 17 лет короче ленинской и освещена всесторонне, отражена в множестве документов, расписана чуть ли не по часам благодаря сохранившимся афишам, графикам маршрутов и газетным отчетам. Трудно найти в российской литературе более изученную, истоптанную биографию. Синявский писал: «Под сенью Маяковского худо ли бедно копошилось его окружение и почивала мертвым сном плеяда сильномогучих богатырей, каждый из которых мог бы поспорить с последним из могикан революции,— стоило только тишком, для знакомства с материалом, пошарить в сырой листве, по кустам. Чего там не было!.. Смотри, Малевич, Татлин!.. Уитмен-Верхарн-Рембо… Да ты читал, Петя, или не читал „Полутораглазый стрелец“ Бенедикта Лившица?.. Но это же, кажется, враг народа?.. Но друг Маяковского!.. Ты еще Мейерхольда вспомни… И вспомню — друг Маяковского… Но враг народа?.. Но друг Маяковского!.. Я не хочу об этом ничего знать! Слышишь? Не желаю!.. Но кто-то желал и, забравшись в дебри дразнился, щелкал по-хлебниковски: — Пцире́б! Пцире́б!..

В поэзию Маяковского, уже и после меня, иные любители уходили, как ходят по грибы: за Пастернаком, за Цветаевой, по Анну Ахматову… Ведь даже для Блока, для Сергея Есенина у нас не было своего семинара! Все ютились под Маяковским. И хоть в легендарном прошлом не давал им спуску дубина, ныне он возвышался над нами их единственным на выжженной земле делегатом и даже, казалось, слегка оберегал. Спасибо тебе, дядя Володя!»

Он в самом деле был единственным — ну, еще Блок, строго цензурированный, — кто сберег под своей сенью Серебряный век, стал легальным поводом для изучения всего русского авангарда. Поэтому его судьбой — не слишком богатой событиями, — фонографией, фильмографией, иконографией занимались тысячи. В результате выстроилась схема: до революции истериковал, кричал сплошное «долой», был несчастлив в любви, имел гнилые зубы. После революции зубы вставил новые, кусал ими врагов советской власти, в любви был по-прежнему несчастен, но писать об этом уже избегал, дабы жалобами не скомпрометировать утопию. Эту схему невозможно опровергнуть, можно только обставить деталями и уточнениями. Биографическая хроника Маяковского — футуристические разъезды (1913 — 1917), выступления в Кафе поэтов (1918 — 1919), работа в «Окнах РОСТА» (1919 — 1921), гастрольные разъезды (1921 — 1929), три больших заграничных поездки (две европейских, одна американская), семь значительных поэм и несколько сотен газетных стихов. Он только и делал, что выступал — иногда до трех раз в день. Создал, по сути, новый жанр — поэтический вечер с докладом, чтением и ответом на записки. В этом жанре ему не было равных — образцовое сочетание стихов, написанных для голоса, и декламационных навыков, выработанных с детства, действовало на публику гипнотически. А поскольку он, в отличие от столь же успешных на эстраде Северянина или Есенина, очень мало пил и прожил пятнадцать лет с одной женщиной — все его время уходило на сочинение прикладных текстов и непрерывные гастроли; он не столько писал, сколько читал. Его интервью немногочисленны, а ответы на записки (которые он планировал объединить в книгу «Универсальный ответ») не отвечались разнообразием, как и сами вопросы.

Так что разговор о его биографии, которая вся вмещается в несколько абзацев или в 600 страниц хроники, состоящей из перечня публичных выступлений, — имеет смысл только как разговор о его эпохе и о свойствах голоса. Перефразируя пушкинский эпиграф «Египетских ночей» из маркиза де Бьевра — «Ему следовало бы сшить штаны из своего голоса», — Маяковский писал в «Кофте фата»: «Я сошью себе черные штаны из бархата голоса моего». В сущности, из бархата голоса он сшил себе всю биографию — ничего другого в ней нет. Равным ему в смысле эстрадной популярности может быть только один из современников, и тоже создатель собственного жанра; подозреваю, что это фигуры одного ряда — и если нельзя сравнивать их поэтические дарования за явным преимуществом Маяковского, то сценическая слава и масштаб новаторства вполне сопоставимы. Если Маяковский был Арлекином русского Серебряного века, то Пьеро — другой великий эстрадник, Вертинский.

Кстати, по свидетельству Катаева, «самое поразительное было то, что впоследствии сам неумолимый Командор сказал мне как-то раз, что считает Вертинского большим поэтом, а дождаться от Командора такой оценки было делом нелегким». Катаев, случается, искажает действительность ради личной выгоды, но здесь ему вроде нет никакого смысла врать. Бас Маяковского и тенор Вертинского — два главных голоса русской поэтической эстрады в первой половине века. Оба понимали, что разыгрывают драму Блока «Балаганчик» — Маяковский ее хорошо знал, а Вертинский даже ставил. Сюжет «Балаганчика» обыгрывался в русской литературе многажды: в семейной драме Блока Белый — Арлекин, а Блок — Пьеро. «Золотой ключик» тоже повторяет фабулу «Балаганчика»: печальный клоун и агрессивный весельчак любят одну. Эта одна, конечно, символ — либо Россия, как всегда случается в гражданской поэзии, равнодушна и картонна, либо под «картонной невестой» понимается вырождающийся символизм, недостижимая заря нового искусства. В любом случае сюжет битвы условного добра с условным злом восходит к «Балаганчику», и вся жизнь Маяковского прошла по этому сценарию.

Лучшая книга пишется как бы поверх другой, воображаемой. Она похожа на «Египетскую марку» Мандельштама, написанную вместо романа — точнее, как бы на полях невидимого романа. Она состоит «из горячего лепета одних отступлений». Там, где мне скучно говорить про его жизнь, давно и подробно описанную, — я буду отсылать к тем, кто уже это сделал. Жизнь коротка, учил нас главный самурай мировой литературы Ямамото Цунэтомо, — надо тратить ее на то, что интересно. Описывая величайшего самурая русской поэзии, будем говорить о том, что интересно нам.

Эта книга — жизнерадостное, точное и очень наглядное пособие из серии «как быть счастливым» — только для целой нации. Малин Рюдаль предлагает образцовый экскурс в суть достигшей гармонии европейской психологии. Книга переведена на многие языки, а теперь ее прочитают и в России, ведь мы, как и весь мир, тоже хотим быть счастливыми. Книга Малин Рюдаль получила в 2014 году премию Le Prix du Livre Optimiste как самое вдохновляющее и оптимистичное сочинение года во всех жанрах.
 

Летний день в Дании. Погода великолепная. Люди спешат насладиться столь редкими в нашей стране солнцем и жарой. Мы с мамой едем за город — купить к обеду фруктов и овощей. Вдоль дороги, на столиках, стоят ящики с картошкой, горошком, морковью, клубникой и малиной. Все это выращивают на окрестных фермах. Одна деталь может показаться необычной: никто не стережет выставленные на продажу продукты. На каждом столике есть горшочек, куда люди кладут деньги. Они даже могут взять сдачу из горстки мелочи, предусмотрительно оставленной хозяином. Так было в моем детстве, и с тех пор ничего не изменилось. Каким бы удивительным это ни казалось, никто и не думает жульничать. В конце дня фермер забирает выручку. Так как же функционирует эта система?

Столбик термометра падает… доверие растет!

Датский профессор Герт Тинггаард Свендсен недавно опубликовал книгу о доверии¹: он сравнивает 86 стран², чтобы выяснить, где доверие есть, а где нет. Вердикт? 78% датчан доверяют своему окружению. Это мировой рекорд: в большинстве стран средняя величина не превышает 25%. Нет никаких сомнений в том, что в Дании уровень доверия самый высокий. Замечу, что это верно для всех скандинавских стран, — в отличие, скажем, от Бразилии, где этот уровень не превышает 5%. Страны Латинской Америки и Африки тоже находятся в конце списка. Франция и Португалия занимают позиции ниже средней величины. Семь из десяти французов не доверяют своим соседям.

Исследователь отмечает, что уровень доверия к административным институтам (правительство, полиция, суд) достигает в Дании даже 84%. Возможно ли, что профессор Свендсен пишет так, потому что он сам датчанин? Конечно, нет: французы Ян Альган и Пьер Каюк³ установили, что датчане крайне редко подвергают сомнению работу национальных институтов. Всего 2,2% граждан заявляют, что совершенно не доверяют, например, судебной системе, — как и 15% англичан, 20% французов или 25% турок⁴ . По данным «Форбс»⁵ , Дания — первая в рейтинге «10 лучших правительств в мире»⁶: крайне низкий уровень коррумпированности чиновников, порядок и безопасность, фундаментальные права, открытость, передовые методы управления, суд по гражданским делам и уголовный суд.

Это обстоятельство чревато последствиями для всего общества в целом. Простой пример: вы станете честно, с легким сердцем, платить налоги, предполагая, что все вокруг жульничают? Конечно же нет, потому что будете чувствовать себя скорее простофилей, чем порядочным гражданином. Соблюдать правила легче, если думаешь, что остальные поступают так же: устойчивым фундаментом патерналистского государства может быть только взаимное доверие отдельных индивидуумов.

Доверие влияет не только на функционирование общества, но и на личное благополучие. Многие исследователи, социологи, экономисты и философы проводили опросы, пытаясь выяснить, почему человек чувствует себя счастливым. Почти все они согласились в одном: доверие — ключевой элемент уравнения. Знаменитый «Мировой отчет о счастье» Организации Объединенных Наций содержит формальный вывод: чем больше люди доверяют друг другу, тем счастливее они себя чувствуют. Французы Каюк и Альган утверждают, что в обществе, где царит недоверие, индекс счастья⁷ гораздо ниже⁸. Профессор Кристиан Бьорнсков приходит к тем же самым выводам: «Высокий уровень доверия в стране — один из определяющих факторов высокого уровня счастья» ;⁹.

Легкомыслие или доверие? Пальто, дети и бумажники

В копенгагенской Опере иностранцы часто удивляются, видя, что датчане оставляют пальто в гардеробе и никто их не сторожит. Сотни людей испытывают спонтанное доверие друг к другу, они уверены, что после спектакля найдут свои вещи в целости и сохранности. Вообще-то мысль о краже просто никому не приходит в голову. Я тоже об этом не думала, когда жила в Дании. Однажды мой брат вернулся из супермаркета и рассказал, что нашел 500 крон (70 евро) в ящике с яблоками. Он отдал деньги администратору. Женщина, случайно уронившая деньги в ящик, перед закрытием вернулась в магазин, ей их вернули, и она попросила передать 100 крон (15 евро) моему брату в знак благодарности.

Любому иностранцу эта история может показаться нелепой. «Что за наивность, администратор наверняка прикарманил купюры!» Мне нетрудно понять такую реакцию. Я уже девятнадцать лет живу в другой стране и успела заметить, что за пределами моей родины люди скорее недоверчивы. К несчастью, не без причины. Давайте рассмотрим гипотетическую ситуацию. Вы шли по улице и выронили кошелек. Какие у вас шансы вернуть его? Журнал «Ридерз Дайджест» провел простенький эксперимент: организаторы оставили на улицах разных городов мира 1100 бумажников с 50 долларами (в местной валюте) и фамилией владельца. Они хотели выяснить, сколько человек возьмут деньги себе и сколько отнесут в полицию. В датском городе Ольборг с населением 130 000 жителей возвращены были 100% бумажников. В других городах показатель был чуть выше 50%. В таких странах, как Мексика, Китай, Италия или Россия, он оказался гораздо ниже.

Доверие — маленькое нечто, меняющее все в повседневной жизни, оно дает людям психологическое равновесие. Однажды моя мать приехала в Париж, и у нее из кошелька украли 300 евро. Датская страховая компания возместила ущерб, хотя мама не смогла предъявить им чеки на купленные в тот день вещи. Несколько лет спустя я попала точно в такую же ситуацию, но представительница моих страховщиков во Франции только без конца повторяла: «Вы что, шутите?»

Другой пример: в Копенгагене я три года работала в кафе, чтобы оплатить учебу. Это заведение было очень популярно в столице, перед входом всегда стояло множество детских колясок. Молодые матери болтали, сидя за столиками в зале, а дети спокойно спали. В Дании это обычное дело: с одной стороны, за малышами вроде бы никто не присматривает, с другой — присматривают все «хором», потому что доверяют друг другу.

Несколько лет назад в Нью-Йорке случился скандал: молодая датчанка и ее муж зашли пообедать в ресторан, оставив коляску с ребенком на улице. Кто-то вызвал полицию, мамашу арестовали и обвинили в преступной халатности. Власти отдали ей малыша только через три или четыре дня, она подала в суд на штат Нью-Йорк и отсудила 10 000 долларов.

О правильном использовании ножа

В августе 2012-го датская финансовая газета «Børsen»»¹⁰ провела большую конференцию на тему доверия. Известный гуру Стивен Кови-младший¹¹, автор бестселлера «Скорость доверия»¹², был, конечно же, приглашен. Он поприветствовал Данию как образец для подражания в области доверия, после чего заявил о высоких издержках, к которым приводит отсутствие доверия. В организации, где сотрудники не доверяют друг другу, тратится уйма денег на устройства контроля и охраны безопасности. Кови привел пример знаменитого американского инвестора Уоррена Баффета, который очень хотел купить у крупнейшей мировой сети супермаркетов «Wal-Mart Stores» компанию «McLane Distribution» — подразделение корпорации, занимавшееся оптовой торговлей и стоившее 23 миллиона долларов. Как правило, слияние такого рода занимает месяцы, приходится тратить кучу денег на адвокатов, советников и аудиторов, проверяющих мельчайшие детали счетов, но в этом случае стороны доверяли друг другу и дело решилось за два часа. Они обменялись рукопожатиями, сэкономив месяцы работы и миллионы долларов. По словам Стивена Кови-младшего, «в бизнесе недоверие удваивает цену».

Датский министр экономики Маргрете Вестагер тоже принимала участие в конференции. В часовом выступлении, ни разу не заглянув в свои записи, она объяснила, что доверие является источником экономии: гораздо проще проявить доверие к безработным, чем контролировать их. Напомню, что датчане очень гордятся своей системой социальной защищенности. Исследование, проведенное в 2009 году ежедневной газетой «Ютланд-постен»¹³, подтвердило, что граждане высказывают максимальное удовлетворение именно по этому пункту. Им они гордятся гораздо больше, чем датской демократией, толерантностью общества и мирной жизнью. Люди понимают, как важно, чтобы все вносили свой вклад без обмана и надувательства: желание человека найти работу рассматривается не только как личный, но и как общественный интерес. Маргрете Вестагер признает, что минимальный контроль необходим даже в Дании. В 2012 году в обществе разгорелась полемика. Молодой человек, которого журналисты окрестили «лентяем Робертом», скандализировал всю страну, открыто заявив, что предпочитает пользоваться системой социального страхования безработных. Работа на предприятии быстрого питания не кажется ему интересной. Какое бесстыдство! «Лентяй Роберт», безусловно, не один такой, есть и другие, что очень оскорбительно для датчан. Французы относятся к этому куда спокойнее. Как-то раз одна молодая женщина рассказала мне о своих увлекательных приключениях в Соединенных Штатах. «Супер! — ответила я и поинтересовалась: — Но на что ты живешь, ведь у тебя нет грин-карты?» Она ответила, нимало не смутившись: «Я получаю пособие по безработице!» Другой пример: сосед по столу с гордостью сообщил мне, что съездил в отпуск на пособие по безработице…

Я покинула конференцию в прекрасном настроении, порадовавшись за мою страну, и подумала: «Не забыть бы заплатить 750 евро — взнос за участие!» Организаторы не требовали внесения авансом — они доверяли участникам. Как любит говорить бывший премьер-министр Дании Пол Нируп Расмуссен: «Редко когда увидишь датчанина с ножом в руке, если в другой он не держит вилку»¹⁴. Иными словами, предательство — «нож в спину» — крайне редкое явление в датском обществе.

Датчане взяток не берут… и не предлагают

Я звоню отцу, чтобы рассказать ему о разговоре с издателем, который не только взял меня на работу, но и сделал весьма щедрое предложение: «Он напечатает наши брошюры по той же цене — ну, может, чуть дороже, — что назначают другие… и предоставит мне прекрасную квартиру именно в том месте, где я мечтаю жить, и совсем недорого, ведь она находится в его собственности. Мило, правда?» «Конечно, дорогая, — отвечает папа. — Но что ты станешь делать в тот день, когда этот человек решит повысить цену? Платя за квартиру меньше ее стоимости на рынке аренды, ты можешь оказаться в неловкой ситуации…»

Отец был, безусловно, прав, и я не только не приняла предложения, но и выбрала другого издателя. Моя реакция была спонтанной: если человек предлагает стандартное соотношение цены-качества, почему бы не заключить контракт с ним? Отец указал мне на ошибку: согласись я занять ту квартиру, потеряла бы свободу и утратила объективность. Личная, даже «шкурная», заинтересованность могла бы толкнуть меня на неверный шаг — заключить договор на издание брошюр от имени компании, которая мне не принадлежала.

Я многим рассказывала об этом случае, и люди реагировали по-разному. Одни (в основном это были уроженцы Европы) говорили: «Какая глупость, только представь, как хорошо ты могла бы устроиться в той квартирке!» Другие (в большинстве своем датчане) возмущались: «Какой ужас, он хотел тебя подкупить! Слава богу, что ты не приняла это бесчестное предложение…» В словарях «коррупция» определяется как «злоупотребление властью в целях личного обогащения». Мой пример отлично в него укладывается.

Уровень коррумпированности в Дании остается самым низким в мире, как в Финляндии и Новой Зеландии. Ассоциация Transparency International, чьей задачей является борьба с этим злом во всем мире, в декабре 2012 года опубликовала годовой отчет об уровне коррупции в разных уголках планеты. Из 176 стран Дания была названа одной из наименее коррумпированных. Крупные европейские державы занимают соответственно: Германия — 13-е место, Великобритания — 17-е, Франция — 22-е, Испания — 30-е. Италия находится на 42-й позиции. Япония, отличающаяся особым уважением к закону и порядку и осознанием гражданского долга, находится на 18-м, США — на 19-м, а развивающимся странам, таким как Бразилия (69-е место), Китай (80-е), Индия (94-е) и России (133-е), приходится сражаться с коррупцией не на жизнь, а на смерть. В самом конце списка Афганистан, Северная Корея и Сомали.

Уровень коррумпированности датских государственных институтов и деловых кругов крайне низок. Датчане категорически не приемлют этого явления. Больше 90% жителей страны заявляют, что «непростительно брать взятки, используя служебное положение». Во Франции так думают 50% граждан, в Португалии — 75%, в США — 80%¹⁵.

Наказание коррупционеров играет фундаментальную роль и имеет назидательный характер. В 2002 году произошел один из самых крупных коррупционных скандалов — «Дело Брикстофта». Популярный политик, мэр коммуны Фарум Петер Брикстофт был обвинен в злоупотреблениях. Все началось, когда газетчики разнюхали и сделали достоянием гласности счет из ресторана на 20 000 евро (в том числе за зверски дорогие вина), проведенный по разделу «различные заседания Совета коммуны». Позже вскрылись факты подлогов в пользу друзей мэра. Датчане были шокированы до глубины души. Брикстофт стал «политическим трупом» и отсидел два года в тюрьме.

В 2004 году в Дании были приняты «План действий» и «Кодекс поведения», призванные бороться с коррупцией, объявленной абсолютно нетерпимым явлением. Кодексу обязаны следовать не только сотрудники администрации, отвечающей за помощь нуждающимся, но и сами нуждающиеся. Была запущена «Горячая линия антикоррупции», на которую можно было звонить, сохраняя анонимность.

Вывод прост: народы, доверяющие своим политическим, социальным и финансовым институтам, обеспечивают лучшую базу для процветания страны. На мой взгляд, это одна из главных основ датского счастья.

¹ Герт Тинггаард Свендсен. «Доверие». — Изд-во «Taenkepauser». 2012.

² Классификация составлена на базе изысканий, проведенных автором в 2005 г., и с учетом результатов «Всемирного обзора ценностей», всемирного научно-исследовательского проекта, который исследует, как с течением времени меняются ценности и убеждения людей и какое социальное и политическое влияние они оказывают (примеч. авт.).

³ Я. Альган, П. Каюк. «Общество недоверия: Как саморазрушается французская модель». Центр экономических исследований и их применения. Изд-во «Рю д’Юльем», 2007.

⁴ Всемирный обзор ценностей, 2000.

⁵ http://www.forbes.com/pictures/eglg25ehhje/no-1-denmark/

⁶ «World’s 10 Best Governments»

⁷ Всемирный индекс счастья (англ. Happy Planet Index) отражает благосостояние людей и состояние окружающей среды в разных странах мира. Индекс был предложен британским исследовательским центром «Фонд новой экономики» (англ. New Economics Foundation) (примеч. перев.).

⁸ Я. Альган, П. Каюк. «Можно ли построить во Франции общество доверия?». Стр. 6.

⁹К. Бьорнсков. «Эта счастливая страна». Исследование. 2013, сентябрь.

¹⁰ Конференция «Доверие» прошла в августе 2012 г., была организована газетой «Бёрсен» и Копенгагенской школой бизнеса (примеч. перев.).

¹¹ Стивен Кови-мл. — главный исполнительный директор CoveyLink Worldwide, компании, основанной его отцом Стивеном Кови-ст. По всему миру проводит тренинги, помогающие людям развить в себе лидерские качества и умение вести эффективные переговоры (примеч. перев.)

¹² Стивен Кови-мл. «Скорость доверия; фактор, меняющий все». «Фёрст Эдилинз», 2008. (В России вышла под названием «Скорость доверия. То, что меняет все».)

¹³ Опрос общественного мнения, проведенный компанией Rambøll Management/Analyse Danemark для государственной газеты «Ютланд-постен» в 2009 г.

¹⁴ Речь на праздновании юбилея датской Конституции, произнесенная в Копенгагене 5 июня 1999 г.

¹⁵Всемирный обзор ценностей. 1980–2000.