Литературная критика мертва! Убита многочисленными экономическими кризисами и нежеланием негодных читателей поглощать длинные тексты. Прошел золотой век, когда за рецензии платили гонорары, а критикам выражали всеобщее почтение. Старшее поколение обозревателей трубит на каждом углу о смерти профессии и пишет панегирики в «Фейсбуке». Впрочем, некоторым это не мешает выступать с лекциями, заседать в жюри литературных премий и все еще публиковать тексты в известных изданиях. Некоторым удача улыбается еще шире — они издают книги.
В числе везунчиков, которые заслужили признание не только профессионального сообщества, но даже простых смертных, оказались Анна Наринская, Лев Данилкин и Валерия Пустовая. Каждый из них недавно выпустил в свет собственный путеводитель по миру современной литературы, который можно также использовать как готовый список рекомендованных к прочтению — книг, к просмотру — спектаклей и фильмов, к посещению — городов и стран.
Валерия Пустовая. Великая легкость. Очерки культурного движения. — М.: РИПОЛ классик, 2015.
Валерия Пустовая — из тех, кого смело можно назвать настоящим отличником. Пишет так, что сразу понимаешь — сделано на совесть. Содержание книги «Легкость бытия» особо ничем не удивит, стандартный набор тем. Автор рассказывает о прочитанном и увиденном — о книгах, о театре и о местах, которые дороги памяти.
Валерия Пустовая стремится во всем дойти до самой сути, копнуть как можно глубже. Возможно, так на нее влияют толстые журналы, в которых она публикуется: эта площадка дает возможность не гнаться за временем и читателями, обычно пробегающими глазами лишь первый и последний абзац. Есть время подумать и место порассуждать.
Иногда Пустовая рискует наскучить публике длинными размышлениями и специальными терминами, но, кажется, ее это совершенно не беспокоит. Каждый ее текст — не просто выражение собственного мнения, а попытка разобраться, что за феномен перед нами, — пишет ли она о тенденциях в современной литературе, о «Театре.doc» и «Практике» или о семинаре в Липках. Этот критик не брызжет ядом и не возносит до небес. Он серьезен и основателен. Ни одного мимо брошенного слова, все последовательно и взвешенно. Иногда — даже слишком. Нередко в книге встречаются подобные убаюкивающие строки:
Повествователь черпает вдохновение в записях героя, восстанавливая их исторический контекст, заставляя заговорить упомянутых героем людей, мысленно переносясь в памятные для героя места, наконец, сливаясь с героем до полного неразличения художественного нарратива и дневниковой речи.
После третьего «героя» глаза закрываются сами собой.
Нет, Валерия Пустовая совсем не любит хулиганить. Зато умеет писать о текстах с любовью — и это удается ей на ура. Она не боится показывать свои чувства и честно признается, что плакала во время чтения (казалось бы, как можно говорить об этом вслух!). Чем проще человек — тем он глубже. Легче всего убедиться в этом, обратившись к разделу «Вера. Повседневность». Описания Соловков и православных храмов в очередной раз доказывают, что красота — в глазах смотрящего.
Валерия Пустовая не стесняется своей впечатлительности и не играет в серьезного модного критика. Кажется, именно в этом секрет ее обаяния.
Анна Наринская. Не зяблик. Рассказы о себе в заметках и дополнениях. — АСТ: Corpus, 2016.
Прочитав книгу Анны Наринской «Не зяблик», Сергей Чупринин обвинил ее автора в невнимании к произведениям русских авторов и презрении к толстым литературным журналам. Впрочем, он не отказал младшей коллеге в чувстве стиля и умении красиво складывать слова в предложения и даже признался, что регулярно читает «КоммерсантЪ Weekend», в котором Наринская и публикуется. Кажется, претендент на роль дона Корлеона в мире критиков — так назвал Чупринина Лев Данилкин — не обратилвнимание на подзаголовок сборника — «Рассказы о себе в заметках и дополнениях». Анна Наринская создает автопортрет и пишет о том, что для нее по-настоящему важно. Претензии в субъективности и уверенности в собственном мнении здесь, мягко говоря, неуместны. Впрочем, широкий список тем действительно отличается от того, что обычно предлагают российские литературные обозреватели в своих книгах. Под одной обложкой уживаются рассуждения о письме Надежды Толоконниковой из исправительной колонии и разбор новой экранизации «Джейн Эйр», рецензия на «Благоволительниц» Литтела и интервью с Григорием Дашевским, заметка об отношениях с дочерью и воспоминания о брате Михаиле Наймане.
Прочесть эту книгу — испытать все эмоции сразу: злость, несогласие, горечь, радость и сострадание. Задача Наринской — влиять на рецепторы, раздражать и дразнить.
Прямолинейная, честная и несгибаемая — такой предстает автор. Но за кажущейся твердостью, которую Сергей Чупринин принял за неспособность прислушиваться к чужому мнению, скрывается желание спровоцировать читателя на разговор, заставить его внутренне не соглашаться, спорить. Только таким образом можно добиться множественности точек зрения, которая и является истинной ценностью:
… Разговор как процесс стал для нас куда менее важен. Из-за удушливого опыта „стабильности“, отбившего охоту к любой рефлексии, из-за триумфа социальных сетей, „всосавших“ все возможности для высказывания, — список причин можно продолжить. В качестве самоутешения можно сказать, что сегодня мы приблизились к цивилизованным странам с торжеством small talk — ненапряжно-увлекательного разговора о пустяках.
Сама Анна Наринская о пустяках говорить отказывается. Тихо или громко — но только о том, что по-настоящему имеет значение для литературы, общества и нее самой.
Лев Данилкин. Клудж. — М.: РИПОЛ классик, 2016.
Кому-кому, а вот Льву Данилкину точно можно позавидовать. Мало того, что его имя известно даже тем, кто и не слышал о таких людях, как Александр Проханов, Сергей Самсонов и Александр Иличевский, так он еще и заядлый путешественник. Причем ездит не куда-то там, а в Восточную Африку, например, на Галапагосские острова или к горе Фудзи. Список можно продолжать на зло всем, кто дальше ближайшей европейской страны нигде и не был. Данилкин заходит в гости в Лондоне к Джулиану Барнсу, в Шотландии — к Мишелю Фейберу, а в Перми — к Алексею Иванову.
«Клудж» — книга Данилкина, получившая название по его программной статье о русской литературе нулевых годов, — могла бы с равным успехом иметь заголовок в духе «Вокруг света» или «Непутевые заметки». Вот автор смотрит в глаза Одинокому Джорджу — последней в мире слоновой черепахе. Здесь он только что получил тепловой удар и разглядывает крабов на Сеймуре. Возникает ощущение, будто рассматриваешь фотоальбом, где каждый снимок сопровожден подробным комментарием: надо же, наш-то критик не только о литературе горазд писать.
Впрочем, рассказ о достопримечательностях разных стран нередко сменяется рассказом о сокровищах разных национальных литератур. Последний, к слову, в занимательности ничуть не уступает первому. Данилкин проводит с писателями — известными и не очень — дни и недели, знакомится с их образом жизни и привычками и создает галерею портретов, по которой можно ходить часами: разглядывать лица героев нашего времени (Дмитрия Быкова, Антона Понизовского, Владимира Нестеренко и многих других), прислушиваться к их речи («Ептыть, так мы ж пресса! Vice News!»). Автор «Клуджа» оказывается для обывателя проводником в тот мир литературы, который спрятан за книжными обложками и напечатанными буквами:
Отурившись, я возвращаюсь с берега Чусовой к руинам. Иванов куда-то запропал. Уже сумерки, на снегу лежат длинные тени. Присмотревшись, я обнаруживаю, что на бревне, торчащем из недоразвалившейся церкви, притулилась согбенная фигура — шапочка нахлобучена на лоб, локоть уперт в колено, ладонь на подбородке, в другой руке сигарета. Существо раскрашено отблесками заката в золотистые тона и в этом деревянном городке тоже кажется деревянным.
Из-под маски Данилкина-критика то и дело выглядывает Данилкин-писатель. Остроумный прозаик, ловко жонглирующий словами и умеющий преподнести даже самые обыденные вещи в новом свете. Он с легкостью увлекает тем, на что бы вы сами ни за что в жизни не обратили внимания. Стоит ему написать о богом забытой книге или стране — как вы уже мчитесь в «Гугл», искать карты, билеты и раритетные тома. Серьезный разговор о литературе он маскирует под дружественную беседу на кухне — ощущение такое, будто читаешь текст не об известном авторе, а о приключениях старого приятеля. Он хочет казаться своим парнем — это ничего, что он с писателями на короткой ноге, сам-то он такой же сторонний наблюдатель, как и ты, читатель: смотрит и удивляется, вот, мол, какие люди бывают. Быть может, поэтому рецензии Данилкина будут читать чаще, чем книги, о которых они написаны.
