Метка: рецензия

 

• Алексей Слаповский. Гений. — М.: РИПОЛ классик, 2016. — 512 с.

   

  Читатели, знакомые с творчеством Алексея Слаповского, открывают его новую книгу «Гений» в ожидании игры, языкового эксперимента, чего-то неожиданного и смешного напополам с горьким. Роман «Гений» содержит все упомянутые удовольствия в самых первых главах, и эта пряная смесь не дает отвлечься от текста. Да и непростая, до сих пор не имеющая однозначной оценки тема произошедшего на Украине не позволяет просто так отложить книгу в сторону.

  Книга одновременно и о войне, и о мирной жизни — предельные состояния всегда интересны писателю. Поэтому место действия — разделенный границей поселок Грежин, будто бы пригрезившийся автору, но на самом деле имеющий очень конкретный прообраз на российско-украинской карте. И сейчас, проезжая на юг мимо этого населенного пункта, пассажиры российских поездов получают приветствия от украинских мобильных сетей на свои телефоны, после чего зачастую связь теряется. Точно так же теряется и понимание границы у жителей поселка, равноудаленного от административных центров двух стран.

   

  Но в тот знойный полдень никто не появлялся, только одинокая курица бродила около памятника Ленину, с каждым своим шажком то и дело пересекая невидимую границу. Сам памятник примечателен: когда Грежин был единой частью страны, очень условно поделенной на республики, Ленина ежегодно красили белой краской, клали к постаменту по праздникам цветы, а в лихое время перемен сгоряча хотели снести, но не успели. У нас, если что не сделано сразу, не делается никогда или с большим опозданием, вот памятник и остался; левая его половина принадлежала России, а правая, с указующей куда-то рукой, досталась Украине; руку эту лет десять назад кто-то отшиб, но Ленин обломком предплечья продолжал упрямо показывать вперед.

  Алексей Слаповский, любящий фактуру глубинки, максимально приближает для нас каждую зависшую пылинку знойного полудня, каждую раздавленную в гневе ягоду черешни, со вкусом описывая быт, пищу, одежду и времяпровождение жителей Грежина. И над всем этим — где-то далеко и высоко — нет… не государства, а огромная бесчувственная абстрактная государственная машина, решающая свои вечные задачи. Бесчувственная — только на первый взгляд, потому что ее винтиками непосредственно в Грежине являются живые люди, которые влюбляются и ревнуют, стареют и мстят, мечтают и манипулируют друг другом. Сам Алексей Слаповский говорит в интервью о подобных точках на карте: «Странное дело: несмотря на развитие коммуникаций и даже иногда дорог (плохо и мало, но строят), провинция становится все дальше и дальше от Москвы. Становится маргинальной и автономной в социальном, экономическом и культурном смыслах. Оторванность, произвол местной власти, особенно в небольших городах и селах…»

  Где-то поблизости грохочет война. Пока еще тоже абстрактная, потому что совершенно неясно, кто именно в ней участвует. Особенно загадочна никем не виданная сила под названием «третьяки», она чем-то схожа с дьявольской Кысью из одноименной постапокалиптической антиутопии Татьяны Толстой. Кысь тоже никто не видел, но все страшно боятся ее, слагая легенды о жестокости этой твари. А потом существующая в воображении персонажей романа Кысь оказывается чуть ли не каждым из нас: стать чудовищем очень просто.

  Как определить, кто прав, кто виноват, кто враг, а кто друг, и где ты находишься, на чьей земле и под чьей юрисдикцией? Собственные желания перемешиваются со страхом и внушаемыми со стороны мыслями. Вот тут-то появляется избавитель, ориентир, голос разума — словом, Гений, главный герой романа (правда, к концу повествования его образ размывается и сам он смешивается с толпой). Этот гений-Евгений способен абстрагироваться от любой ситуации и рассказать о ней в третьем лице. Вроде бы простое умение — но именно его, по мысли автора, не хватает в критические моменты нам, обычным людям. Евгений бесстыдно и бесстрастно комментирует все, что видит, включая и собственные поступки и мысли. И под воздействием этого «гласа» участники событий вдруг видят себя со стороны и поражаются тому, что им открывается.

  С первых страниц романа читатель включается сразу в три игры. Первая — игра в отгадывание украинских пословиц: название каждой главы — это фраза на украинском языке, которую русскому человеку легко и радостно опознавать. Некоторыми из них хочешь щеголять в компаниях — настолько порой украинский вариант точнее и остроумнее известного русского. Однако это вовсе не игра в патриотизм, в которой принимают участие герои романа, пытающиеся на злобу дня учить украинский и говорить только на нем.

  Вторая игра — тоже длится в течение всего повествования, только сначала она выглядит как «войнушка» с воображаемой границей и назначенными «своими» и «чужими», а к концу книги «играючи» обрастет настоящими потерями и трагедиями. Играючи — потому что самые страшные события романа происходят по вине как бы фатальных сил: играющих детей, древних строителей, сложившихся традиций. Дети и взрослые начинают играть в войну, раздобыв настоящее оружие, которое не может не выстрелить. И даже Евгений, сначала пытающийся воззвать к разуму и прославившийся в Грежине как миротворец, сам включается в эту игру, по этой причине сливаясь с толпой.

  Удивительно, но с исчезновением героя не заканчивается третья игра — игра в гения, по условиям которой необходимо рассказывать о себе и окружающем мире в третьем лице. Некоторые герои романа под ее воздействием меняют свою точку зрения и даже избегают фатальных ошибок, а некоторые берут этот прием на вооружение и возвращают трезвость ума. Особенность писателя Алексея Слаповского связана с появлением в собственных произведениях или под своим именем, или в виде очень узнаваемого персонажа. Поэтому, несомненно, Евгений — это сам писатель или даже — функция любого писателя. Может быть, поэтому к концу книги голос Евгения, записываемый на старомодный диктофон, окончательно сливается с голосом автора романа. Символичными становятся последние слова, сказанные Евгением в романе:

   

  — Что вы делаете? — кричал Евгений. — Тут же свои! Свои тут! Свои!
  И выстрелы прекратились. Каждый подумал, что свои — это действительно свои, а своих убивать никто не хотел.

  Кто же такой гений? В самом раннем понимании слова — это дух-хранитель человека или какого-то места, а уже позднее — одаренный, вдохновленный, талантливый человек. В случае Евгения — альтернативно одаренный. По характеру герой — никакой, он — функция называния, он — зеркало. Гораздо интереснее остальные персонажи романа, особенно отрицательные. Явных и законченных злодеев здесь нет, есть люди, когда-то допустившие в своей жизни промахи и совершившие преступления. Они из крови и плоти, они способны на многие чувства. А вот положительные герои — красавицы, мечтатели, юнцы — неправдоподобны, слишком идеальны и поэтому не вписываются в реальность Грежина.

  Роман обрывается буквально на полуслове, дальше следует объяснение автора: «Том второй не написан, потому что не я пишу его». Наверное, оставаться открытыми, превращаться в сериал — судьба многих существующих произведений о современности, поскольку события, описанные в них, так или иначе продолжаются. В новостях, спорах, репортажах и рассказах очевидцев — по обе стороны от границы. Читателю остается одно: включить режим гения и честно признаться хотя бы самому себе в том, что на самом деле происходит.

Надежда Каменева

 

• Бен Элтон. Время и снова время / Пер. с англ. А. Сафронова. — М.: Фантом Пресс, 2016. — 384 с.

   

  Разом все карты на стол: роман не выдающийся, но хороший. Его написал британский комик и фантаст Бен Элтон, который сочиняет сценарии к телевизионным шоу, снимает фильмы да еще иногда и играет в них. Обычно у людей со сценарным прошлым (а то и настоящим) писать романы получается отменно — вспомнить хотя бы недавний успех Гузели Яхиной. Есть еще Анна Старобинец, Марина Степнова и, конечно, Леонид Юзефович. Если же говорить о телесценариях, то нельзя упустить из вида Сашу Филипенко и два его романа (третий вот-вот выйдет в издательстве «Время»).

  Элтону тоже все удается: и сюжет интересный, и главный герой обаятельный, и футурологическая составляющая, подкрепленная наукой, есть. Центральный персонаж, по-голливудски притягательный, по-терминаторски сильный, по-суперменски идейный спецназовец-интеллектуал Хью Стэнтон узнает от своих университетских преподавателей, что скоро настанет миг, когда временная воронка позволит переместиться в прошлое. Оказывается, предсказал это еще Ньютон, который не только позаботился о том, чтобы донести послание до своих последователей, но и выкупил помещение, где в 2025 году откроется тоннель между будущим и прошлым.

  Все герои романа чертовски предусмотрительны и умны. Они просчитывают малейшие возможности, стремятся ликвидировать крохотные недостатки и пишут самые точные планы на земле. И все ровно для того, чтобы доказать: никакие расчеты не смогут гарантировать никому идеального будущего.

  И ты считаешь, что жил в паршивом веке? Всего-то одна война, чуть-чуть геноцида и дохленькая атомная бомбардировка. И всех забот — какая-то дурь: глобальное, мать его, потепление. А не угодно ли пожить в веке, где уже четвертое поколение коммунистических психов правит всей планетой? Где вся планета — одна огромная сеть концлагерей.

  Стэнтон действительно отправится в прошлое, чтобы исполнить то, что считает своей миссией. Во время путешествия он выяснит, что стремление достичь благородных и высоких целей очень часто идет под руку с фанатизмом и бесчеловечностью, что большая любовь всегда остается в сердце, а новая и сильная влюбленность — совсем не гарант доверия. Другими словами, Хью Стэнтон при всей его идеальной физической форме и вполне подтянутой интеллектуальной — очень даже реальный человек. Если бы он, подобно идеальному конструкту, был бы немного сообразительней, тогда бы и роман окончился в два, а то и в три раза быстрее.

  Роман «Время и снова время» очень кинематографичен. Он может оказаться похожим на последнюю часть «Звездных войн», где накручивается бесконечная спираль совпадений. В книге найдутся отсылки к последнему «Безумному Максу», к сериям «Назад в будущее», а в концептуальном плане — немного к фильму «День сурка».

  Хотя Бен Элтон — комик, книга не являет собой собрание навязчивых шуточек. Они, напротив, за редким исключением практически отсутствуют — чувство юмора автора преобразовалось в изобретательность, без которой не создать толкового сюжета о придуманных мирах.

  — Профессор, у вас сотрясение мозга. — А то я не знаю. Такое ощущение, как будто муниципалитет прокладывает канализацию в моей голове.

  В предыдущих романах автор, например, запрещал жителям Великобритании иметь секреты — и все общество жило по законам открытости, вынося любое действие на всеобщее обозрение в интернете. Еще один роман Элтон посвятил экологической катастрофе на Земле, а вот новый затронет и политику XX и XXI веков, и технический прогресс, и терроризм, и борьбу за права женщин. В мире довольно много актуальных тем. Вероятно, Элтон собирается осветить их все.

  — Может, вместе пообедаем? — Боюсь, это зависит от результатов проверки. — Какой? — Например, что вы думаете об избирательном праве для женщин?

  Некоторые части автор неправдоподобно растягивает, а некоторые безнаказанно сжимает. От этого роман кажется несбалансированным: эпизоды, вызывающие рефлексию у главного героя, в свете других событий кажутся читателю незначительными и смешными, однако первым автор уделяет слишком много внимания, а вторым — вовсе никакого. К финалу книги Элтон разгоняется — и это свидетельствует о том, что автор придумал оригинальное завершение всей истории, к которому ему не терпится перейти.

  Роман заканчивается не хэппи-эндом, а взглядом в вечность. По мнению Элтона, наш мир находится всего лишь на очередном витке в очередной из версий развития времени. Однако пытаться раскрыть секрет течения времени не стоит, ведь человек, который приблизится к разгадке этого феномена, в тот же миг умрет.

Елена Васильева

• Хуан Диас Каналес, Хуанхо Гуарнидо. Блэксэд / Пер. М. Хачатурова. — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2015. — 116 с.

   

  Нашу планету населяют очень разные люди: смелые — как львы, злые — как собаки, хитрые — как лисы, изворотливые — как ящерицы, невоспитанные — как свиньи и невежественные — как медведи. Влюбленные воркуют, как голуби, обиженные молчат, как рыбы, а болтуны трещат, как сороки. Мир, созданный испанскими писателем Хуаном Диазом Каналесом и художником Хуанхо Гуарнидо в графическом романе «Блэксэд», населен человекоподобными животными, изображенными настолько достоверно, что сомнений в том, что на самом деле речь идет о нас, людях, не возникает.

  Главный герой — частный детектив черный кот Блэксэд — в первой части графического романа «Где-то среди теней» берется за раскрытие убийства своей бывшей возлюбленной, знаменитой актрисы, а во второй — «Полярная нация» — вместе с напарником хорьком-журналистом Уикли пытается найти пропавшую девочку-подростка Кайли.

  Действие происходит в Америке середины XX века, раздираемой социальными и политическими противоречиями: деление на белых и черных, мафиозные группировки, псевдоборцы за свободу, преступность и коррупция.

  «Я люблю представлять себе другой мир, справедливый, где все, даже сильные, сполна платят по счетам», — заключает овчаркообразный комиссар полиции Смирнов, покровительствующий Блэксэду.

  Качественно отрисованная и выписанная история в жанре нуар придется по вкусу киноманам, поклонникам детективов 1940-1950-х годов, создавших образ идеального сыщика — честного и смелого, в развивающемся длинном плаще и с сигаретой во рту, разочарованного в жизни, ведущего монологи о мироустройстве и сражающегося за идеал. Одиночку, который живет в неспокойное время:

  Отныне я был приговорен к этому миру, к этим каменным джунглям, где сильный пожирает слабого, а люди предпочитают вести себя словно звери. На карте жизни я выбрал самую темную, самую извилистую дорогу.

  Отсылки к «Криминальному чтиву» и фильмам Хичкока, «Кладбищенский блюз» Бесси Смит — авторы с большим удовольствием подмигивают поклонникам классики. Аллюзии же на политические и социальные события откроются лишь тем, кто увлекается историей Америки и для кого очевидно, в образе какого животного предстанет перед читателями президент Соединенных штатов.

  Невероятная графика заставляет перелистывать книгу вновь и вновь, задерживая внимание на деталях. Особенно впечатляют вид сверху комнаты Блэксэда — в первой серии, эпизод повешения служителя закона белого медведя Карупа на фоне горящего креста — во второй; и конечно, изображения большого города: его ночных огней, потока людей и машин. Детективный сюжет не уступает иллюстрациям — события продуманы, концы сходятся с концами, драматизм происходящего — на пределе.

   

  

   

  На обложке комикса вовсе не просто так стоит маркер «18+». Внутри есть откровенные сцены и сцены насилия на фоне пасторальных картин падающих хлопьев снега. Это история для умных взрослых, взрослых, способных почувствовать эстетику жанра.

  Графический роман, впервые опубликованный издательством «Дарго» и предназначенный для французской аудитории, очень быстро стал популярен по всему миру. Авторы получили заслуженную и особенно ценную в мире комиксов премию имени Уилла Айснера. На русский язык переведено только две серии «Блэксэда», а это значит, что об умопомррачительном коте-сыщике мы еще услышим.

Анастасия Бутина

• Робин Слоун. Круглосуточный книжный мистера Пенумбры / Пер. с англ. В. Апрелева. — М.: Livebook, 2016. — 360 с.

  Современные люди сегодня все больше стремятся обойти виртуальность, которая затягивает в свои сети, лишая сна и отдыха. Многие возвращаются к общению исключительно в действительности. Увлекаются новыми коммуникативными практиками — посещают антикафе, ходят на барахолки и в однодневные рестораны. И к тому же принципиально читают только «живые» книги.

  Если судить по названию, дебютный роман американца Робина Слоуна должен бы говорить именно о притягательной силе заключенных в обложку текстов, уникальном запахе страниц, шелестящем перелистывании… Увлеченный библиофил, страстно поглощающий все новинки рынка, без сомнения, не пройдет мимо этой книги. Однако написан «Круглосуточный книжный…» совсем о другом.

  Экономист Слоун работал в таких компаниях, как Poynter и Twitter. И, как сообщает сайт автора, он всегда занимался вопросами «будущего современных медиа». Сейчас Слоун живет в Сан-Франциско, как и главный герой его книги Клэй — начинающий графический дизайнер, который теряет работу из-за вездесущего кризиса и случайно забредает в затерянный между стриптиз-клубами и барами магазин мистера Пенумбры, старичка со странностями.

  Клэю нравится магазин, в котором нельзя заглядывать в книги и нужно работать только по ночам. Он обслуживает редких посетителей, продавая обычные книги, а также выдавая в определенном порядке зашифрованные издания. Время здесь остановилось. Однако это вовсе не значит, что в таинственном магазине героя ждет только работа. Впереди — приключения и даже новое чувство.

  В тексте в разных пропорциях смешиваются 3D-моделирование, голливудские спецэффекты, интернет-технологии и первые печатные книги с уникальным шрифтом, который продается сегодня за тысячи долларов. В мире Робина Слоуна сосуществует новое и старое, находясь то ли в симбиозе, то ли в противостоянии, ведь одно не может пребывать в этом мире без другого.

  Я вынимаю ноутбук — вероятно, самое передовое из всех технических устройств, когда-либо пересекавших порог этой берлоги, и ставлю на стопку толстых томов, все из Дальнеполочного фонда. Новенький макбук выглядит будто растерянный пришелец, пытающийся затеряться в толпе широкоплечих землян.

  По Слоуну, выпадая из своего времени и пытаясь остаться людьми прошлого, мы не можем выйти на новый уровень, достигнуть каких-либо больших целей. Базы данных, схемы, модели — именно это дает возможность решить главную загадку книги. Однако без человека и всех достижений культуры машина оказывается беспомощной. Да и вообще, нельзя оцифровать реальность и превратить ее в схему даже благодаря тому, что уже изобретено.

  «Круглосуточный книжный…» напоминает популярные сегодня тексты, составленные из блоговых записей или сообщений, несмотря на то, что имеет структуру обычного романа. Попытка быть в тренде определенно занимала автора во время работы над книгой. Хорошая идея подпорчена сетевыми жаргонизмами и подробным описанием деятельности программистов и рекламщиков:

  Код одновременно сложный и простой. Сложный потому, что прописная F отличается от строчной f. Потому, что лигатура ff это не просто две строчных f – это совершенно другой знак. Меняющихся глифов в шрифте Gerritszoon множество: три P, две C, поистине эпическое Q – и все они означают что-то свое. Чтобы проникнуть в этот код, нужно мыслить типографически.

  Еще одна проблема этого произведения — картонность. Плоские персонажи остаются похожими на героев компьютерной игры, несмотря на все попытки автора их оживить. Их жизнь — квест, а любовь банальна, словно валентинка на День всех влюбленных. И язык такой же — простой, как пост в Twitter. В этом романе есть что-то от подростковой литературы, где старики обязательно милые и чудаковатые и все в итоге обязательно кончится хорошо.

  Слоуну не удалось с первого раза выработать писательскую интуицию. Он не отслеживает момент, когда пора бы уже дать читателю отгадку, иначе есть риск, что тот закроет книгу на середине. Кроме того, автор явно переборщил с прославлением компании Google как подлинного символа эпохи.

  В целом «Круглосуточный книжный…» отвечает потребностям современного читателя — особенно молодого, не представляющего себе жизнь без технологий. Главный герой, который хватается за любую работу как за соломинку, за тайну — как за спасение, за новые отношения — как за последние, должен быть ему близок. Есть надежда, что именно после прочтения книги может появиться здоровое желание пройтись по маленьким книжным и хотя бы погладить корешки изданий.

  Вот если бы Слоун задумал свой роман как пародию на современный мир, тогда бы его дебют оказался вполне сносным. Текст наполнился бы оправданной иронией к ребятам в свитерах с оленями и с большими фотоаппаратами, которые пьют розмариновый латте и не знают, кем они станут, когда вырастут. Также удалось бы вдоволь посмеяться над стартаперами и работниками Google, рабами своей «лампы» — компьютера. Жаль, что обо всем этом написано всерьез.

Валерия Темкина

• Джон Бойн. Мальчик на вершине горы / Пер. с англ. Марии Спивак. — М.: Фантом Пресс, 2016. — 336 с.

  Психологи утверждают: если вы и ваша семья жили в зоне вооруженного конфликта или принимали в нем участие, это серьезное основание для того, чтобы пройти курс терапии. А если речь идет о целом поколении немцев, проигравших Первую мировую войну, то сломанные судьбы неизбежны. Именно о людях, мечтавших о реванше и воспитывавших в этом духе своих детей, написан новый роман ирландского писателя Джона Бойна «Мальчик на вершине горы», изданный в 2015 году в издательстве «Фантом Пресс».

  На обложке обозначен тезис «От мальчика в пижаме к мальчику на горе». Новую книгу Бойна действительно можно воспринять как альтернативное продолжение нашумевшего «Мальчика в полосатой пижаме», получившего множество международных наград и даже экранизированного. Представьте, что мальчик в полосатой пижаме, хоть и не участвовал непосредственно в казнях заключенных, но все равно знал обо всем, что творилось за колючей проволокой. А значит, впоследствии понес бы за это ответственность наравне со всеми. Именно о таком знании и о мальчике — свидетеле преступлений — эта книга.

  Его зовут Пьер, он из Парижа. Правда, он неплохо знает немецкий, потому что его отец — из тех самых немцев, вернувшихся побежденными с последней войны. Страшнее всего для него — призраки прошедшей войны, и утешение он может найти только в алкоголе и надежде на новую войну.

  Хотя папа Пьеро Фишера погиб не на Великой войне, мама Эмили всегда утверждала, что именно война его и убила.

  Четырехлетний Пьер любит своего отца, несмотря на гнетущую атмосферу в семье. Однажды этот мир рушится — сначала погибает отец, затем мать, и мальчик вынужден отправиться в самостоятельное путешествие. Багаж его представлений о жизни характерен для обывателя того времени: немцы восхитительны, особенно те, которые носят красивую форму (как в стихотворении поэтессы и драматурга Елены Исаевой — «Красивые, как два гестаповца / В шуршащих кожаных пальто…»); сильный остается безнаказанным; Германия должна победить; мать лучшего друга способна предать тебя за то, что ты не еврей, а сами евреи внушают людям отвращение.

  Волею судьбы мальчик попадает на самую вершину пирамиды — в Бергхоф, резиденцию фюрера, и на время становится его любимцем. Страшное превращение Пьера в Петера проходит на глазах у читателя: наивная Козявка, миниатюрный фарфоровый мальчик обернется в дико орущего подростка с нацистской нашивкой на рукаве. Он от всего сердца восхищается Гитлером, мечтает о новой форме и военной карьере, без толики сомнения предает самых близких людей и смотрит на их смерть, искренне веря, что спасает Германию. Он постепенно тупеет, потому что все живое и детское отмирает в нем вместе с совестью.

  «Мальчик на вершине горы» — еще один ответ школьникам из «Волны» Тода Штрассера, которые возмущенно спрашивали: как можно было, зная о преступлениях нацизма, поддерживать его?

  Захватывающий сюжет и крупный шрифт — книга моментально оказывается в стопке прочитанных, однако мрачное послевкусие ощущается довольно долго — особенно если поинтересоваться, существовал ли этот мальчик на самом деле, и в поисках ответа прочесть историю Бергхофа и биографию Гитлера, пересмотреть фотографии военного времени, вглядываясь в детские лица гитлерюгенда.

  Первые страницы написаны совсем простым слогом — мал и главный герой, просты характеры его друзей и знакомых. Но к концу романа текст словно уплотняется, насыщается событиями — как сюжетными, так и историческими, вынуждая читателя стремительно взрослеть вместе с Пьером. Издатель позиционирует книгу как роман для подростков, но вернее было бы сказать, что она — не для детей. Чем взрослее и эрудированнее человек, тем интереснее будет ему следить за персонажами книги, и тем больше главный герой-наблюдатель будет теряться на фоне тех, за кем мы следим его глазами. Если же книга попадет к ребенку, не слишком знакомому с историей и путающему Геринга, Гиммлера и Геббельса, он посредством Петера станет свидетелем страшных событий и уже не сможет отказаться от этого знания:

  — Посмотри на меня, Петер… Ты, главное, не вздумай притворяться, будто не понимал, что здесь творится. У тебя есть глаза и уши. Ты столько раз сидел в его комнате, сидел и записывал. Ты все слышал. Ты все видел. Ты все знал… Только никогда не говори «я не знал». Вот это уж точно будет преступление хуже некуда.

Надежда Каменева

• Джон Максвелл Кутзее. Детство Иисуса / Пер. с англ. Ш. Мартыновой. — М.: Эксмо, 2015. — 320 с.

  Критиковать Нобелевского лауреата и заодно обладателя двух Букеров — дело несколько неловкое. Что остается рецензенту в этом случае? Хвалить. На крайний случай — виновато извиняться и осторожно высказывать свое недоумение. Мол, ничего не понял, но это, знаете ли, ни о чем не говорит, о вкусах, так сказать, не спорят. Поэтому о новом романе Джона Максвелла Кутзее «Детство Иисуса» большинство отзывается с почтительным поклоном. Даже те, кому роман не понравился, смягчают свое впечатление словом «озадачил». Дескать, тут есть над чем подумать.

  Это действительно так: Кутзее, известный любитель закинуть в читательское сознание удочку с философскими вопросами, остается верен своим принципам. Уже не раз обращавшийся к иносказаниям и аллегориям, писатель возводит принцип завуалированности смысла текста в апофеоз. Он рассказывает историю Симона и мальчика Давида, прибывших из прошлой жизни в новое место — Новиллу — город, напоминающий то ли мир героев Кафки, то ли пространство в пьесах Ионеско и Беккета. К слову, при чтении не покидает ощущение, что это всего лишь декорации, умело нарисованные художником-постановщиком. Один раз Кутзее даже проговаривается и роняет такую фразу: «Тут на сцене появляется привратник».

  Персонажи в романе лишены памяти, «очищены» от прошлой жизни. У них новые имена и даты рождения. Главная забота Симона, сорокапятилетнего обладателя знакового библейского имени, — найти мать Давида, ни имя, ни облик которой он не знает.

  Поиски загадочной женщины заставляют героев знакомиться с обитателями города и учиться выживать в странном, безликом, унылом и незнакомом пространстве. Будто погруженные в сомнамбулический сон, окружающие их люди лишены желаний и эмоций. Это не просто рационалисты, как их окрестили многие критики. Это тупые и вялые существа, рассуждающие о том, почему стол является столом, а не стулом.

  Разбирать библейские и литературные аллюзии в «Детстве Иисуса» — долгое и даже немного утомительное занятие. Является ли образ женщины, которая согласилась быть матерью мальчика и имя которой — Инес — означает «непорочная», трансформацией Девы Марии? Кто прячется за маской Симона? И — главное — является ли Давид Иисусом? Оставим эти вопросы литературоведам. Кому-кому, а им роман точно придется по душе. В нем можно копаться днями и ночами, обложившись энциклопедиями и справочниками по истории евангельских образов, с лупой выискивать цитаты из произведений постмодернистов, разгадывая ребусы автора. Такие книги созданы как раз для ученых, способных искусно препарировать текст. Так как роман вышел недавно, он еще не обрел своего Лотмана или Гаспарова, своих герменевтов или деконструкторов, которые бы разложили все по полочкам. Остается полагаться на собственный путаный опыт.

  Впрочем, силы понадобятся сначала для того, чтобы дочитать книгу до конца. Вязкая, скучная проза, наполовину состоящая из бесцветных диалогов. Конечно-конечно, это прием. Все-таки автор — великий писатель. Особенной многозначительностью обладает диалог Симона и Давида о природе человека, который сопровождает починку унитаза:

   Трупы — тела, которые поражены смертью, они нам больше не нужны. Но о смерти нам беспокоиться не надо. После смерти всегда есть другая жизнь. Ты сам видел. Нам людям, в этом смысле везет. Мы — не какашки, которые сбросили и они смешались с землей.
  
  — А как мы?
  
  — Как мы, если мы не какашки? Мы — как образы. Образы никогда не умирают. Ты это в школе узнаешь.
  
  — Но мы какаем.

  Какая глубокая философия, соприкасающаяся с самой жизнью! Не просто отвлеченная мудрость, но совмещение быта и бытия:

   Вода, в которой все еще плавают какашки Инес, смыкается вокруг его ладони, запястья, предплечья. Он проталкивает проволоку по сифону.
  «Антибактериальное мыло, — думает он. — Мне потом понадобиться антибактериальное мыло, тщательно промыть под ногтями. Потому что какашки — это какашки, потому что бактерии — это бактерии».

  И ведь не поспоришь! Вот они истины, которые так приятно отыскивать в книгах великих. Впрочем, чтобы добыть остальные разгадки, придется потрудиться. Все-таки классика не только дает ответы, но и ставит вопросы.

  Для автора важно идти за главными героями, последователями Дона Кихота, любимого персонажа маленького Давида. Он, как и рыцарь без страха и упрека, видит то, что недоступно окружающим, например бездну между числами. Он готов спасать тех, кому нужна помощь, вдыхать жизнь в умерших. В конце Кутзее предлагает совершить бегство вместе со святым семейством. Но будьте осторожны, как бы не завел вас лукавый в пропасть — ту самую, которой так боялся Давид.

Надежда Сергеева

• Мартин Писториус, Мэган Ллойд Дэвис. В стране драконов. Удивительная жизнь Мартина Писториуса. — М.: Эксмо, 2015. — 368 с.

  «В стране драконов» Мартина Писториуса ― рассказ необычного человека о самом себе через истории и наблюдения, описания мыслей и ощущений. Мальчику ― сегодня взрослому мужчине ― было двенадцать, когда он из-за болезни впал в своеобразную кому, утратив способность говорить и двигаться. Через несколько лет Мартину удалось прийти в себя, но еще долгое время он в глазах окружающих оставался «пустой скорлупкой», лишенной своего «я».

  В оригинале книга называется «Призрачный мальчик». В русском переводе появляется словосочетание «страна драконов», отсылающее к фантастической книге о мальчике Кевине, который случайно оказывается в параллельном мире, населенном сказочными существами. Решение издателей оправдано, так как Писториус много лет существовал только в пространстве своего сознания.

  Он родился в Южной Африке в обычной семье, в которой кроме него было еще два здоровых ребенка: его брат и сестра. Мальчик ходил в школу, любил технику и радовал родителей. Его неожиданная болезнь стала для них настоящим шоком. Первое время мать Мартина не работала, чтобы ухаживать за сыном. Но позже из-за ее депрессии и полной безнадежности состояния мальчика его стали оставлять в специальном центре дневного пребывания. Так члены семьи пытались сохранить себя, но теряли Мартина.

  Писториус уделяет в книге большое внимание своим отношениям с родными и тому, какую роль они сыграли в его борьбе за жизнь:

  Я устал от попыток добраться до поверхности. Я хочу освободиться. <…> Но потом меня наполняет одна мысль: я не могу бросить свою семью. <…> Им не за что будет хвататься, если я их покину. Я не могу уйти.

  Книга Писториуса наполнена реальными фактами, и поэтому отчасти ее можно отнести к документальной, автобиографической прозе. На основе собственных переживаний автор, работающий в популярном сегодня стиле нон-фикшен, конструирует литературный текст. Он не уникален, но самобытность книги «В стране драконов» — в нетривиальном наполнении. Отрывочное повествование и частые переходы из одного времени в другое, с одной стороны, дают возможность полностью погрузиться в мысли и чувства автора, с другой — усложняют восприятие текста. Большое количество физиологических подробностей придется по душе не каждому читателю. Кроме того, некоторые эпизоды даже могут показаться выдуманными или нарочито раздутыми до масштабов катастрофы.

  Тот факт, что у Писториуса был соавтор, сыграл свою роль: воспоминания Мартина структурированы и обработаны для широкого круга читателей. Вероятно, поэтому и возникает эффект преувеличения. На книгу легко повесить ярлык «слишком»: слишком страшная, слишком тяжелая или слишком не похожа на правду. Усиливает впечатление метафорически насыщенная, увлекательная подача материала, далеко не всегда характерная для мемуаров. Например, Писториус так рассуждает о своих ожиданиях: «<…> я чувствую, как птица, именуемая надеждой, нежно трепещет крылышками внутри моей груди».

  После прочтения этой истории легче ценить личный выбор, радость свободного общения — всё то, что дано большинству от рождения и не осознается как чудо. Типичная человеческая привычка ― быть недовольным всем подряд — на какое-то время непременно исчезнет.

  Книга Писториуса ― исповедь, лишенная фальши, которая учит бороться до конца, даже когда надежды очень мало. Для автора написанное ― сбывшаяся мечта, у которой был один шанс из тысячи на то, чтобы стать реальностью. К этой истории трудно остаться равнодушным, потому что она полна всепоглощающей жажды жизни.

  В одном ряду с произведением Писториуса — «Скафандр и бабочка» Жана-Доминика Боби, вступавшего в коммуникацию с помощью моргания глазом, «Жизнь без границ» Ника Вуйчича, самого известного человека без конечностей. Все эти авторы рассказывают о важности отношения семьи к случившейся беде, а также о высокой степени отчаяния, которая может постигнуть каждого. Человек, который говорит с помощью электронного устройства и передвигается на коляске, может позволить себе быть любым ― он не ставит цели понравиться читателю, поэтому Мартину удается честно рассуждать о моральных ценностях.

  Сегодня Мартин Писториус счастливо женат и работает веб-дизайнером. Его страсть к компьютерам позволила получить образование и найти призвание, а судьба дала шанс встретить людей, способных разглядеть за оболочкой личность.

Валерия Темкина

• Людмила Улицкая. Лестница Якова. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015. — 736 с.

  Новая книга Людмилы Улицкой «Лестница Якова» вместила в себя целый век: от начала двадцатого до наших дней. В основу текста легли документы из личного архива автора. Почему и зачем Улицкая их беллетризует, то есть пишет роман, а не документальное, историко-психологическое, исповедальное исследование, — это вопрос, на который едва ли найдется ответ. Может быть, писательница исходила из того, что беллетризация даст более обобщенный образ времени. Или хотела обратиться к широкой аудитории. Или облегчала читательское вхождение в текст.

  Вероятнее всего иное предположение. Улицкая следует отечественной романной традиции, которая утверждает, что художественной прозе подвластна любая реальность. Двадцатый век сурово доказал, что это не так. Предельно ужасная реальность искусству неподвластна. Впрочем, Томас Карлейль еще в середине позапрошлого столетия писал в своей книге «Французская революция», что есть ужасы, о которых следует читать только в документах. И добавлял: на языке оригинала.

  В романе Улицкой есть эти «документы на языке оригинала»: главная героиня Нора Осецкая читает в архиве КГБ дело своего деда Якова Осецкого. То есть реальные выписки из дела Якова Улицкого — Архив КГБ № 2160. Эти документы взрывают роман: беллетристика — сама по себе, «дело» — само по себе. Ужас с беллетристикой не соединяется.

  Потеря и подмена памяти — это злой закон всякого тоталитарного общества. Несколько поколений советских людей росли в подмененной реальности, где учителя лгали, а родители молчали. В каждой семье были трагедии, которые нужно было скрывать и от детей, и от государства — разом. Эта практика настолько вошла в плоть и кровь эпохи, что воспринималась как неизбежная норма, хотя и вела к разрыву интимных семейных связей. Роман и об этом тоже: о распаде глубинного единения близких людей и о попытках восстановить его или найти ему замену. С этой темой связаны самые сильные части текста: откровенный, очень женский семейно-любовный роман в историческом повествовании о гибели двух империй.

  С героиней Норой мы знакомимся на первых страницах (идет 1975 год), когда она, только что родившая сына, узнает о смерти бабушки Марии. Символика очевидна: встречаются прошлое и будущее, жизнь и смерть, начало и конец пути… В общем, колокол звонит по тебе. Нора этого еще не знает, потому что, по сути, она не знает бабушку, как и отца, а тем более деда Якова, которого видела один раз в далеком детстве и никогда о нем не спрашивала. Жестокая правда: советские дети никогда ни о чем не спрашивали родителей, особенно о прошлом семьи. Это была техника безопасности во взаимодействии с режимом. Каждого ребенка к этому строго приучали, чтобы уберечь от страшного знания. Нору «уберегли»: она ничего не знает, но вокруг нее не семья, а распавшиеся осколки. Отец — чужой, мать с ее новым мужем — тоже, со своим мужем она лишь изредка видится, а любимый человек далеко.

  От бабушки Нора получает наследство — ивовый сундучок со связками писем. Мы, читатели, начнем знакомиться с этими письмами уже во второй главе, а в линейной романной реальности Нора прочтет их в новом веке и задумается о том, как «разложит старые письма и напишет книжку… Такую книжку… которую дед то ли не успел написать, то ли ее сожгли во внутреннем дворе Внутренней тюрьмы на Лубянке…»

  Не знавшая семейного доверия и взаимопонимания Нора надеется найти их в любви к сыну. И находит. Мать и сын воспитывают друг друга: трогательные, увлекательные, радостные и печальные страницы. Лучшие в книге. Талантливый ребенок (впрочем, всякий ребенок талантлив) требует ответной одаренности матери и по большому счету — одаренности социума. Маленький Юрик находит в Норе щедрость и мудрость, но в советском обществе мать и сын сталкиваются с большими опасностями.

  Бесподобная трагифарсовая сцена: тетки-врачи проверяют «нормальность» малыша и обнаруживают, что он «дефективный».

  На листе бумаги, расчерченном на четыре части, была изображена голова лошади, собака, гусь и санки.
  
  — Какая картинка здесь лишняя? — сладким голосом спросила пожилая дама в белом халате с лаковой плетенкой на голове.
  
  — Лошадь, — твердо сказал Юрик.
  
  — Почему? — хором спросили все врачи вместе.
  
  — Потому что все целые, а от нее только кусок, одна голова.
  
  — Нет, нет, неправильно, подумай еще.
  
  Юрик подумал, разглядывая картинку с большим вниманием:
  
  — Гусь, — решительно ответил Юрик.
  
  И снова они все удивились:
  
  — Почему?— Потому что лошадь и собаку можно впрячь в сани, а гуся нельзя.
  
  Тетки в халатах снова переглянулись со значением и попросили мать выйти. Тут Нора догадалась, наконец, что правильный ответ был «сани» — единственный неодушевленный предмет в этом зверинце.

  Здесь Улицкая бьет в набат как социальный критик. Эта практика проверки «нормальности» существует на самом деле, она широко применяется и в наши дни. Поэтому каждый ребенок рискует заработать диагноз, как заработал его умненький Юрик.

  Оригинальность Норы и Юрика показаны и доказаны в романе в живых драматических картинах. Умные теории других персонажей автор декларирует, воспроизводя их пространные монологи. Информационная энергия, биоматика, уникальная точка эволюционной теории… Один из героев, физик Гриша, витийствует:

  Может быть, я один из немногих, кто в состоянии сопоставить современные открытия в области биологии — Науки Жизни — с текстом Торы, который представляет собой пересказ текстов ДНК. Сегодня я уверен, что многие утверждения Пятикнижия Моисеева допускают прямую экспериментальную проверку современными научными методами…
  
  — Остановись! — перебил его раздраженный Витя.

  Честно говоря, читателю вместе с Витей тоже хотелось бы остановить бесконечные монологи Гриши, но автор позволяет ему высказываться всласть и без конца.

  Роман слишком многоразмерен, в нем более семисот страниц. Письма из сундучка четко структурируют его, но жесткая редактура современной части пошла бы на пользу тексту, который к концу уже не выдерживает своего объема, сбиваясь то на скороговорку, то на повторения. Под занавес опять появляется ребенок, символический младенец надежды, преемственности и вечности:

  А у Юрика с Лизой родился сын. Норин внук, который внес совершенно свежее счастье — Нора разглядывала малыша и угадывала в нем течение предшествующей жизни. И все это уходило вглубь и вдаль, туда, где изображение лиц с помощью солей серебра еще не придумали, в дофотографический мезозой, когда стойкие изображения оставляли только художники с разной точностью глаза, разными дарованиями и воображением.

  Символической лестницей в заглавии романа автор хочет привести читателя к восстановлению памяти и единства поколений. Но одному человеку и одному роману такая задача непосильна. Улицкая сделала решительную попытку, показывая пример всем нам. Проблема же взаимодействия искусства с ужасной реальностью осталась неразрешимой.

Елена Иваницкая

• Жауме Кабре. Я исповедуюсь / Пер. с каталанского Е. Гущиной, А. Уржумцевой, М. Абрамовой. — М.: Иностранка, Азбука-Аттикус, 2015. — 736 с.

  Меня обманули! Меня жестоко обманули — и я спешу всех предупредить: не попадайтесь на удочку коварных издателей. Ведь что они сделали? Исписали обложку книги «Я исповедуюсь» хвалебными фразами: какой слог! какая высота! роман-монстр! И обложку-то какую выбрали — рука так и тянется за книгой. Бестселлер, говорят. Бедный обманутый читатель бежит радостный к кассе, прижимая к сердцу огромный том в семьсот страниц, тащит на себе эту гирю домой, садится на диван, открывает книгу… И что же он находит внутри?

  Отнюдь не легкую захватывающую историю, не откровения героя, от которых дыхание перехватывает. А трудную, тяжелую прозу. Да ладно бы просто тяжелую. Несуразную! Сбивчивую! Вот вы сами посудите. Главный герой Андриа Ардевол, философ, интеллектуал, образованный  человек, пишет то от первого, то от третьего лица. То он о себе рассказывает, то о каких-то римских епископах прошлого века. Дальше — хуже. Тут и Барселона времен Первой мировой, тут и средневековая Франция со своими монастырями, и персонажи восточной страны, и даже нацисты. Героев так много, что автор поместил в конце романа их перечень, как в пьесе. А сносок-то, сносок сколько! А латинских фразочек! Все языки мира, все времена, все города и страны — не книга, а вавилонское столпотворение.

  Слабонервным и боящимся темноты однозначно не читать! Те же, кто любит бродить по ночным лабиринтам города (желательно, европейского, где-нибудь в Барселоне или Риме), те кто в восторге не может оторваться от плотной прозы Умберто Эко, кто с ума сходит от романов в духе постмодернистов, вот тем исповедь Адриа Ардевола, главного героя романа Жауме Кабре, понравится.

  Жауме Кабре — каталанский писатель. Сочиняет сценарии, рассказы. «Я исповедуюсь» — первое его крупное произведение, переведенное на русский язык. Впрочем, переведено оно еще на десяток других языков. Тираж книги, говорят, вот-вот достигнет полмиллиона экземпляров. На родине Кабре его тоже отметили — испанские критики вручили автору премию.

  Длинный роман — рассказ Адриа Ардевола о себе — с самого детства и до того момента, когда его разум окончательно победила болезнь Альцгеймера. Чтобы пересказать сюжет книги, понадобился бы не один час и километр исписанных страниц. Если совсем коротко, то это история взросления ребенка, родители которого любили больше свой антикварный магазин, чем его. Он живет в собственном мире, сотканном из классической музыки, старых фолиантов, средневековых картин. В его голове — мысли о природе красоты, об истоках добра и зла. Все, что у него есть, — уникальная скрипка Лоренцо Сториони, верный друг Бернад и любимая Сара, с которой его постоянно разлучает настоящее или прошлое.

  «Я исповедуюсь» — и детектив, и исторический роман, и философское сочинение. В целом — одно большое, искреннее и невероятно талантливое признание в любви. Дело в том, что все написанное Ардевол адресует своей возлюбленной, с которой ему уже никогда не удастся встретиться:

  …Когда я пишу тебе, у меня перед глазами твой необыкновенный автопортрет, окруженный инкунабулами и организующий весь мой мир. Это самая ценная вещь в моем кабинете <…>. Для меня рисунки Сары — окно, распахнутое в тишину души. Приглашение ко вглядыванию в себя. Я люблю тебя, Сара.

  Кабре выстраивает связь между вещами и всеми, кто когда-либо обладал ими. Он тасует разные слои времени и пространства. Постоянно «отвлекается» от центрального сюжета. Его роман создан непривычным для литературы образом. Писатель отказывается от синтаксиса и линейного повествования, он выстраивает сложную парадигму. Заставляет оглушенного, ничего не понимающего читателя блуждать по его роману, ходить по кругу, не замечая выхода. Лишь самый терпеливый и дотошный доберется до конца — и будет вознагражден.

  Ведь именно к концу книги, когда все сюжетные линии сходятся в одну, Кабре предстает в истинном величии. Он начинает писать так, что каждое слово отзывается внутри, словно по закону резонанса. Без сомнений, одна из самых сильных частей романа «Я исповедуюсь» — описания ужасов концлагерей:

  Еще никогда ему не было так трудно объявить эксперимент завершенным. После месяцев наблюдения за хныкающими кроликами — за этим темненьким или за тем беленьким, который причитал: Tėve, Tėve, Tėve, забившись в угол койки, откуда его так и не удалось вытащить и пришлось там и убить; или за той девчонкой с грязной тряпкой, которая не могла стоять без костылей и, если не вколоть обезболивающее, нарочно орала, чтобы вывести из себя персонал <…>. Двадцать шесть кроликов — мальчиков и девочек — и ни миллиметра восстановившейся ткани делали очевидными выводы, которые он скрепя сердце сообщал профессору Бауэру.

  История узников Освенцима, случайным образом связанная с жизнью Адриа Ардевола и его отца, заставляет посмотреть на многочисленные истории романа по-новому. Невидимые нити связывают людей, живущих в разные эпохи, образуя огромное общее для всех полотно.

  «Я исповедуюсь» — попытка соткать такую картину с помощью слов. Насколько искусно это получилось у Жамуи Кабре — вопрос личных литературных пристрастий. Однако эксперимент все-таки призываю считать удавшимся.

Надежда Сергеева

• Александр Снегирёв. Вера. — М.: Эксмо, 2015. — 288 с.

  О романе Александра Снегирёва «Вера» заговорили зимой 2015 года. В январе он был опубликован в журнале «Дружба народов», в феврале попал в длинный, а в апреле — в короткий список премии «Национальный бестселлер». К октябрю «Вера» добралась и до шорт-листа «Русского Букера». Сам Александр Снегирёв — писатель молодой, но не новичок в премиальных гонках: в 2009 году его роман «Нефтяная Венера» привлек к себе внимание номинаторов и жюри все тех же главных российских премий, собрав достаточное количество противоречивых отзывов. В случае с «Верой» противоречий уже меньше: кажется, Снегирёв угодил если не всем, то многим.

  Он пишет о создании этого романа как о долгой, кропотливой работе (объем романа чуть меньше трехсот страниц), в процессе которой ему приходилось терять файлы рукописи, чудом восстанавливать их, избавляться от большей части написанного текста, переписывать и работать над ним в разных точках земного шара — зачастую вместо того, чтобы отдыхать. Благодаря публикации дневниковых записей такого рода Снегирёв становится своего рода Пигмалионом от литературы и одушевляет роман: это женщина, зовут ее Вера, и она красавица.

  Произведение вобрало в себя узловые моменты русской литературы: символичное воплощение судьбы страны в судьбе женщины-героини, история рода как основной фактор формирования ее личности, отражение современных реалий и идеологий. «Веру» нельзя рассматривать вне политического контекста: слишком многие детали обесценятся. Чего стоит одно только замечание Вериного любовника-мента: «Дура. Какой ребенок, конец скоро». Или способ налаживания личной жизни, к которому прибегает Вера: она идет на оппозиционный митинг, предварительно выбирая между сторонниками двух политических линий.

  Улицы и площади то и дело заполнялись организованными колоннами сторонников официального курса и нестройными группами взволнованных малочисленных противников. Если первые требовали отъема у соседей исконно русских территорий, то вторые выступали за раздачу собственных земель, первые, размахивая святыми ликами, гоняли любителей однополых брачных союзов, вторые боролись за уважение к таким союзам и чуть ли не повсеместное введение однополой практики.

  Удивляет, отторгает, а впоследствии восхищает в «Вере» максимально отрешенный взгляд автора на героев и на мир — и ирония оказывается органичной составляющей его точки зрения. Автор в этом романе — словно посторонний. Смерть Снегирёв, например, описывает как механический сбой в работе тела человека: «сердечно-сосудистая система Сулеймана Федоровича тысяча девятьсот тридцать восьмого года рождения не выдержала». Его речь словно намеренно иссушена до отсутствия малейшего сострадания, фактически — до комментирования, порой нисходящего к отвратительным деталям.

  И Вера сделалась сама из себя изъятой. Увидела сверху, с луны, обрезок которой не первую ночь таял на тефлоне неба. Сорокалетняя, красивая, со свободным английским, лежит побитая, расхристанная на неопрятной койке в тускло освещенном углу, где только что умоляла кончить в себя.

  Неспешная, размеренная констатация фактов чередуется с обилием описательных деталей. Роман, по большому счету, антидинамичен: он выхватывает из темноты самые важные моменты, не заботясь о связках между ними. Подобный метод, однако, кажется достаточно эффективным: сюжет все равно остается ясным, а вот та «вода», которую Снегирёв «отжимал» из романа, уходит, оставляя ощущение некоторой оторванности и необходимости приспосабливаться к каждому новому повороту сюжета. Этакий роман воспитания читателя, во время знакомства с которым нужно включать свои внутренние радары, чтобы понимать, куда движется произведение, — но при этом ни разу не угадать.

  Наблюдается противоречие: несмотря на небольшой объем текста повествование не «летит», а измеряет пространство романа «тяжелыми шагами». На это работают и композиция, и авторский стиль: в том количестве описательных деталей, которыми вместо малосодержательных связок писатель насыщает свой роман, очень легко увязнуть — чтобы потом очнуться от резкой встряски:

  И если судить по улыбке, по благосклонному обращению с работягами, по приглашению этому абсурдному, ему удалось убедить себя, что он человек только обликом и анатомией, в остальном же отдельный, соль земли, из космоса засланный, божественным лучом помеченный.
  
  Еще стало ясно, что он пьян.
  
  Не в зюзю, но сильно навеселе. Коньяком шибало, как шибает духами от кавказского франта.

  И все же в первую очередь — это подробнейшая биография женщины, которая к концу романа уже вовсе не кажется вымышленной. Снегирёв рассказывает, как его героиня появилась на свет (с трудом), каким было ее детство (тяжелым), как начались ее отношения с противоположным полом (с насилия), как она переехала в другую страну (в Америку), как вернулась, где работала, с кем жила и как жила.

  Вера самым своим рождением нарушила одну из десяти заповедей: «Не убий», — сказано в Библии, а ей пришлось задушить в утробе матери свою сестру, чтобы появиться на свет. Вообще, вычитываемые отсылки к священным текстам вполне могут оказаться надуманными, но количество описываемой на страницах романа еды неумолимо вызывает мысли о грехе чревоугодия, поглотившем едва ли не весь мир. «Все в той стране было организовано так, чтобы быть употребленным», — это про Америку. Чуть позже Снегирёв сливает два греха воедино в одной сцене:

  Скрюченными, словно гвозди вывороченной доски, пальцами отец держал громадное податливое, розовое индюшачье тело, а сын шарил между ее ножек своей волосатой лапой.

  Традиционная мысль о расположении России между Западом и Востоком соединяется в этом романе с не менее традиционным приемом олицетворения пути России в судьбе женщины. Вера (у которой к тому же говорящее имя) переходит от познания одной цивилизации — к другой. Однако при всем ощущаемом пафосе роман остается произведением о метаниях между желанием употребить и желанием жить, о преступности несоответствия имеющимся в обществе стереотипам.

  По словам автора, он написал роман «отчасти потому, что с детства слышит известную нам всем фразу, что все мужики — козлы. И вот к тридцати с лишним годам решил проверить, насколько это правда». Волей Снегирёва отец Веры, Сулейман, сходится с фруктовницей: он как бы прикасается к запретному плоду и в результате гибнет, а в основу сюжета то ли в шутку, то ли всерьез положена борьба с известным стереотипом об отношениях мужчин и женщин. Пользуясь случаем, хочется пойти против еще одной традиции и показать эфемерность некоторых традиционных гендерных установок: Александр Снегирёв, например, доказал, что каждый мужчина должен написать роман, заронить зерно сомнения в правильности принятого порядка вещей и вырастить дочь. Можно всё вместе.

  Купить книгу в магазине «Буквоед»

Елена Васильева