Рубрика: Рецензии

 

• Аглая Топорова. Украина трех революций. — СПб.: Лимбус Пресс, ООО «Издательство К. Тублина», 2016. — 314 с.

   

  Уже так много сказано о ситуации на Украине в репортажах командированных туда журналистов, что настало время читать книги тех, кто видел это своими глазами, жил там и выживал. Аглая Топорова работала в Киеве с 1999 по 2014 год в местном «Коммерсанте». В книге «Украина трех революций» она собрала воедино все мысли, чаще всего печальные и саркастические, о том, что произошло у наших соседей.

  Отношение к украинцам как к соседям не изменится даже после этой местами ехидной книги. Казалось бы, автор подробно рассказала о сумасшествии украинских революций и ненависти их участников к русским, и она, а вслед за ней и читатель должны были с презрением отвернуться от них и забыть. Но вместо этого возникают другие чувства: боль, сочувствие и сопереживание.

  Жители Украины не выглядят ни героями, ни антигероями. Понять украинцев можно, если встать на их место. Там идет гражданская война, страна лишилась части территории. В таких бедах сложно винить себя, проще найти врага. Россия на это вакантное место — единственный претендент. Но книга Аглаи Топоровой ясно доказывает, что не Россия виновата в политической и общественной разрухе на Украине. И виноват не один Янукович или Ющенко, не одна Тимошенко. Постарались все.

  Главный герой «Украины трех революций» — это коллективное бессознательное. Топорова скрупулезно перечисляет факты: как страна двигалась к нынешнему делению на две части — на Восток и Запад, как к этому состоянию ее подталкивали многие: от любителей вопить в социальных сетях до политиков и депутатов. Все персонажи настоящие, не вымышленные, но их истеричные и абсурдные поступки порой напоминают писательскую выдумку.

  Ни один участник революции не ощущает меры своей ответственности, хоть агитируя всех выйти на улицу, хоть бросая в полицию камень. Но, оказывается, один призыв становится частью общего воя, а к одному камню присоединяется град булыжников. Топоровой удается, опираясь на факты, описать механизм зарождения революции: наивных романтиков на площади сменяют агрессивные неудачники, а чьи-то благородные порывы перерастают в кровопролитие.

   

  …В какой-то момент на улице появился бульдозер, который направили прямо на милицейское оцепление. Мирные демонстранты попытались остановить бульдозер и назвали находившихся в нем молодых людей в балаклавах и кожаных куртках провокаторами. Бесконечное превращение провокаторов в героев, тех же самых героев в провокаторов и снова в героев вообще станет одной из важнейших тем Майдана. Такая комедия переодеваний.

  Революция возникает из переплетения противоречий и глупостей. Сотни людей не могут услышать друг друга и подбрасывают дровишки в общий костер. Они не ожидают, что пламя разгорится так сильно, и во время диких плясок вокруг него забывают о том, ради чего тащили канистры с бензином.

  Топорова отвечает на вопрос, ради какого европейского будущего на Украине люди начали убивать друг друга. По итогам вильнюсских переговоров 2013 года, многим стало понятно, что никто и не собирался брать Украину в Европу. И сегодня, в апреле 2016-го, Нидерланды отказываются ратифицировать договор об ассоциации Украины с Европейским союзом.

  Получается, революция 2014 года явилась причиной того, что Украина стала еще дальше от Европы, внутри страны появились самопровозглашенные республики и бывшая союзная часть СССР потеряла Крым. Есть, правда, и один плюс — ушел «плохой» Янукович. Однако в то же время стало очевидно, что на Украине плохие политики сменяются на исключительно плохих.

   

  …Удивительно, что, несмотря на все мнимые и реальные противостояния, украинцы и россияне узнали друг о друге столько, сколько не узнавали за последние двадцать четыре года. Там знают наших милоновых и яровых, мы — их парасюков и гаврилюков. Лучше бы мы узнавали про наши страны что-то более разумное и привлекательное.

  Основная мысль «Украины трех революций» проста: как бы люди ни хотели сделать лучше, после революции становится только хуже. Революция вроде бы совершается ради интересов простых граждан, но в результате новым правителям становится плевать на избирателей, на их родные языки, на отопление в домах, на цены в магазинах. В последние годы власть на Украине занималась не выполнением предвыборных обещаний и реформами, а плотным усаживанием себя и своих знакомцев в уютные кресла и политической борьбой с теми, кто тоже желает занять местечко.

   

  …Именно сообщение об отравлении Ющенко, а вовсе не возмущение фальсификациями во втором туре президентских выборов запустило в обществе революционный процесс. Катастрофическое изменение внешности кандидата в президенты произвело на народ такое впечатление, что Ющенко начали поддерживать даже те, кто до этого считал его дешевым клоуном. Противостояние Ющенко — Янукович перешло из политического поля в сугубо человеческое измерение. Виктора Ющенко, выглядевшего, как сюрвайвер из фильма про планетарного масштаба катастрофу с пожаром и эпидемией, по-настоящему жалели. Ему сочувствовали, для большинства киевлян он стал жертвой вопиющей несправедливости, и поддерживать его надо было уже не в рамках политических представлений, а в рамках борьбы со вселенским злом.

  Нет более неверных своим обещаниям и принципам людей, чем политики. Топорова подробно пишет о том, как они предают друг друга, переходят из партии в партию, продвигают своих близких, как они врут и прикрываются интересами страны. Никаких признаков гражданского общества на Украине не видно — это банальное политическое изнасилование под видом свободы слова и европейских ценностей. Как только свобода слова ограничивает власть, все ценности теряют свое значение. Эти нерадостные выводы об украинских революциях должна делать не Аглая Топорова. Несмотря на то, что она в финале призналась в любви к Украине и явно хочет, чтобы там все наладилось, ей да и другим россиянам таких выводов не простят.

  Понадобятся годы, чтобы переварить это, забыть, простить и заново начать мечтать, учитывая прошлый опыт. Современные Украина и Россия существуют всего-то 25 лет. Страны пока еще не набили всех шишек. Опыт соседей — опыт полезный. Политики уйдут, как управление жилкомсервиса, а простые жители дома останутся сосуществовать на разных этажах. Делиться солью намного приятнее, чем хлопать дверьми. Топорова эту дверь тихо прикрывает и предлагает нам прислушаться: как там у соседей, когда все наладится, когда можно будет помочь и поддержать. Без оглядки на обиды и политиков.

Егор Королев

• Джо Сакко. Палестина / Пер. с англ. Василия Шевченко. — СПб.: Бумкнига, 2016. — 296 с.

   

  Комикс «Палестина», созданный американским журналистом и художником Джо Сакко в 1993–1995 годах после двух месяцев пребывания на оккупированных Израилем территориях, в русском переводе сопровождается двумя предисловиями, написанными с разницей практически в 15 лет. И эти комментарии Сакко, никак не способного повлиять на урегулирование затянувшегося арабо-израильского конфликта, — самое достоверное свидетельство того, что ситуация на Ближнем Востоке с годами не стала лучше.

  В 2001-м девять выпусков комикса впервые вышли под одной обложкой, и Джо Сакко предварил графический репортаж утверждением: «израильтяне и палестинцы продолжат убивать друг друга с помощью террористов-смертников, штурмовых вертолетов и ударных бомбардировщиков, пока причина всего — израильская оккупация — не будет рассмотрена с точки зрения международного права и базовых прав человека». К 2015-му противостояние народов на границе Палестинской автономии и Израиля продолжает набирать обороты. В мирное сосуществование двух государств уже никто не верит, несмотря на то, что это, кажется, единственный способ остановить беспорядочное кровопролитие.

  «Палестина» Джо Сакко — это проарабская версия происходящего. Журналист хотел дать слово народу, вынужденному не только сражаться за возможность вернуть свои земли, но и терпеть лишения по причине невероятного уровня коррупции руководства Палестинской автономии, несогласного идти ни на какие компромиссы с соседями и использующего гуманитарную помощь других стран для укрепления боевых позиций на границах. Сопротивляться оккупации Израиля крайне сложно еще и по причине того, что Израиль существование оккупации не признает. В этом конфликте нет правых, только виноватые: слишком большую цену уже заплатил государственный аппарат каждой из сторон за попытку уничтожить друг друга — и лишь в противоборстве теперь видится смысл.

  Тем времени люди продолжают жить в Палестине, создавать семьи, рожать детей, а затем терять их в вооруженных столкновениях и интифадах. В этой стране ни один мужчина не может быть уверен, что, с утра выйдя из дома, он вернется туда вечером.

  Не думайте, что параллельные вселенные окружают нас только в комиксах Marvel. Они повсюду — и здесь тоже. На улицах: машины, влюбленные парочки, фалафельные, туристы в шортах лижут почтовые марки… А за закрытыми дверями и толстыми стенами люди, привязанные к стульям, лишение сна, запах мочи и тому подобное. Все ради «национальной безопасности»… Ради «победы над терроризмом»…

  Полифония голосов графического репортажа Джо Сакко поражает. Для того чтобы проиллюстрировать происходящее, он взял около сотни интервью у местных жителей, навещая их дома и семьи, угощаясь чаем (единственным продуктом, в котором, кажется, никто не испытывал недостатка). Кое-кто встречал его настороженно, не веря в то, что записи Сакко на что-то повлияют, кто-то, напротив, — с большим воодушевление рассказывал о буднях в Палестине, рассчитывая, что истории станут достоянием гласности.

  Путешествуя по Палестине вместе с Сакко, очень просто забыть о наличии второй стороны конфликта, поддаться симпатиям к персонажам повествования, проникнуться сочувствием к их бедам. Драмы конкретных семей обладают эффектом прямого поражения, но не стоит забывать, что по другую сторону колючей проволоки матери так же теряют детей.

  Черно-белая графика Джо Сакко хорошо иллюстрирует содержание репортажа. Герои и декорации общих планов прорисованы в мельчайших деталях: бездорожье, грязь и дождь, полуразвалившиеся дома, в некоторых из которых нет даже пола, вот овцы залезают в переполненный бак с мусором, в двух шагах мужчины в куфиях разгружают повозки, запряженные лошадьми, а чуть поодаль играют дети (наверняка — в войну). Совсем другое впечатление производят сцены уличных столкновений — возмущенные лица палестинцев, искаженные криками и яростью, и столь же агрессивные — израильских солдат; и на контрасте — сцены вечерних спокойных посиделок за столом в гостях, дискуссий об иллюзорном перемирии.

  Джо Сакко, несмотря на возможность свободного перемещения по стране, — чужак. И это чувствуется во всем. Ему некомфортно и временами страшно: он не привык мерзнуть под дождем и ходить в одной смене белья несколько дней, не имея возможности принять душ, не привык бывать свидетелем вооруженных разборок, фотографировать раненых и ежеминутно помнить о смерти.

  Я прогуливаюсь. Покупаю фалафель. Кто-то заговаривает со мной… Все мне показывает… Что-то происходит… Всегда что-нибудь происходит… А если все это слишком тяжело, если кончаются силы и душа уходит в пятки, я прыгаю в такси…

  Однако Сакко в Палестине — ездит по городам и лагерям, преодолевая километры расстояний и мириады неудобств, в поисках материалов для иллюстраций. Чем объясняется такое рвение — осознанием особенной миссии или исключительной внутренней свободой, так не свойственной нашим соотечественникам?

  Несмотря на особенный ракурс изложения истории, «Палестина» побуждает разобраться в арабо-израильской ситуации, пролистать новостные ленты и почитать исторические выкладки, проследить хронологию событий и ужаснуться статистике. И если евреи — граждане государства Израиль — вернулись на Святую землю из разных стран по всему миру (Германии, Франции, России и других), потеснив арабское население, то их дети, рожденные в неспокойные для своих народов времена, не имеют никакой другой родины (и с этим сложно спорить!). Есть надежда, что, осмысленный со временем, этот факт станет причиной прекращения боевых действий, а комикс Сакко — графическим репортажем, вошедшим в историю Палестины.

Анастасия Бутина

• Александр Цыпкин. Женщины непреклонного возраста и др. беспринцЫпные рассказы. — М.: Эксмо, 2015. — 256 с.

   

  Чем больше книг я читаю, тем чаще мне кажется, что в жизни литературных жанров — все как у людей. Есть жанры высокие, и есть жанры низкие. Есть жанры богатые и жанры бедные. Жанры унылые и жанры бодрые. Жанры простодушные и жанры хитрые. И, наконец, жанры успешные и жанры-неудачники. К успешным жанрам явно относится роман. К жанрам-неудачникам — анекдот.

  Нет, ну в самом деле… Романам, особенно ежели они толстые и красивые, оказывают внимание такое же, как порядочным девушкам, на которых хотят жениться. Их ждут, их с трепетом открывают, в них бережно погружаются. А вот анекдотами нагло пользуются, словно это женщины легкого поведения. Причем пользуются развязно, под рюмку и сигарету, поспешно удовлетворяя пьяное желание. Рассказать, разрядиться и тут же забыть. Ну не свинство?

  Авторов толстых романов знают все. Знают, уважают, возят повсюду, бесплатно кормят, сажают перед читателями, пускают в телевизор. А кто из нас знает имена авторов анекдотов? Пусть даже самых смешных?

  Прочитанными романами приличные люди хвастаются, как дорогими автомобилями. А услышанных анекдотов, которые страсть как хочется пересказать, стыдятся.

  Впрочем, стыдятся далеко не все. Киплинг, Марк Твен, Шервуд Андерсон, Фолкнер, Генри Миллер, Довлатов обожали анекдоты. Смеялись над ними, просили собеседников еще раз повторить, запоминали, записывали. Действительно… Вот «Приключения Тома Сойера». Что это, если не сборник анекдотов? А «Три солдата» Киплинга или «Уайнсбург, Огайо» Шервуда Андерсона? Или «Тропик Рака» Генри Миллера, где сюрреалистические фантазии и апокалиптические видения всегда заканчиваются свежим неприличным анекдотом.

  Анекдот — это не хихиканье, а серьезная проблема. Сочинить и эффектно рассказать анекдот иной раз гораздо сложнее, чем написать нудный целлюлитный роман. Анекдот, свернувшийся в несколько абзацев и ощетинившийся смыслами, как еж, всегда умнее рассказанной в нем истории и умнее того, кто над ним хохочет. Чтобы придумать анекдот надо быть яркой личностью, имеющей вкус и аппетит к жизни, ко всем ее многообразным проявлениям, к событиям, к людям, к растениям и предметам.

  Александр Цыпкин с лихвой наделен этой способностью, этим умением чувствовать богатство жизни. Кроме того, он обладает свойством сильного автора, необходимым при сочинении анекдотов-историй, — талантом безупречного рассказчика. Он сверхточен, внятен, динамичен, ритмичен и аскетически экономен. О последнем качестве следует сказать особо. В его рассказах отсутствует ложная литературность, которой иной писатель компенсирует нехватку сюжетной фантазийности. Метафоры и всяческие красивости, сложные определения, навели бы зевоту, затормозили бы текст, придав ему ненужную тяжеловесную литературность. А есть вещи поважнее литературы. Это — непредсказуемая, странная жизнь, почти неподвластная художественной форме. Именно такой она предстает на страницах книги Александра Цыпкина. Вы никогда не угадаете, куда он развернет сюжет, каким лихим, непредсказуемым поворотом воспользуется. Время здесь плотно упаковано событиями, и каждое разворачивается вопреки правилам, с нарушением логики, и при этом просто и как будто естественно. Мы ловим себя на мысли, что здесь все странно, неожиданно, но при этом парадоксальным образом достоверно. От этого делается легко, свободно и весело. Мне, во всяком случае. Читая книгу Александра Цыпкина, я смеялся. Иногда — неприлично громко.

  И все же, отказ от излишней литературности у Александра Цыпкина неожиданно оборачивается движением в сторону афористичности, которая, как известно, оставляет жизнь неоднозначной, иррациональной, парадоксальной. Некоторые из афоризмов его персонажей я запомнил: «В любом приличном человеке должна быть еврейская кровь, но не больше чем булки в котлетах», «Докторская диссертация в голове не дает права женщине эту голову не мыть», «В нашем доме все решает папа, а кто папа решает мама».

  Жизнь в историях Александра Цыпкина легка и беззаботна. Порой даже невыносимо легка. И все же, всякий раз в каждом рассказе — тоска по утраченной гармонии, по тихой ласкающей человечности. И мы понимаем, что люди в его текстах, какими бы комичными они не казались, не картинки, не пешки. Что их надо беречь и любить.

Андрей Аствацатуров

Обозреватель «Прочтения» Вера Ерофеева продолжает серию статей, посвященную профориентации детей, рассказом о книгах для юных историков.

Одна моя подруга, будучи беременной, очень не хотела, чтобы у нее родился мальчик. «Чему научит его отец?» — спрашивала она и жаловалась на безрукость мужа. Муж, действительно, не паял, не шкурил, не затирал и амперметра в руках не держал, а тем временем в советской и постсоветской гендерной парадигме именно эти умения отличают альфа-самца от просто самца – и даже самки. То есть идеалом мужчины до сих пор остается дедушка главного героя романа Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени», который умел состряпать прорезиненный макинтош из, условно, подсолнечной шелухи.

Другая знакомая в ожидании пополнения сетовала на то, что она, горожанка в третьем поколении, несколько подутратила связь с землицей и боится не отличить черничный куст от голубичного в момент возможной будущей дискуссии с не рожденным еще на тот момент ребенком.

В моем случае, если придираться, присутствовало некоторое «беременное» сожаление, что вот родится мальчик, а я мушкет путаю с пищалью, Гангут с Гренгамом и карту наступления 5-й стрелковой дивизии набросать не могу. Я представляла себе идиллическую картину: чуть залитую вечерней сепией улочку городка где-нибудь в Центральной Европе, нет, пусть целого города, пусть даже Города, Рима, например, по которой мы идем с моей крошкой (образ собирательный), а я, как борзая в березняке, только и делаю, что встаю в охотничью стойку, чуя повсюду следы Истории. Но оказалось, не обязательно учить наизусть Гаспарова и Ле Гоффа. То есть обязательно, конечно, но для поддержания интереса достаточно совместного разглядывания тематической литературы.

 

Петер Гюс. Хронология. Путешествие сквозь века: от Большого взрыва до наших дней. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2016. — 72 с.
Для начала — это красиво. Это так красиво, что в пору на стену. Автор этого графического шедевра — бельгиец Петер Гюс, художник, аниматор и иллюстратор, известный также своими работами для театра. Его «Хронология» — изящное и остроумное графическое полотно, рассказывающее историю Земли от Большого взрыва, трилобитов и аммонитов до 3D-принтеров и «Je suis Charlie». Здесь каждый большеформатный разворот просится под стекло, на футболку или хотя бы на забор — многое в графической манере Гюса напоминает техники стрит-арта. Вот последний вздох вырывается из пасти погибающего в огненном дожде динозавра, на заднем плане горят, как спички, реликтовые деревья. Вот из-за елки выходит блондинка Люси — над ней мамонтами и брусничными кустами парят резные снежинки. Вот Уильям Гарвей описывает кровеносную систему, а в уголке морячок в жабо тычет прутиком в последнюю птицу додо. Вот Горбачев показывает миру V-Виктори, а группа фанатов пляшет под «Happy» Фаррела Уильямса. Вы уже поняли, что рассматривать ее можно бесконечно?
 

Иван Поммо, Кристоф Илла-Сомерс. Мы и наша история. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2015. — 88 с.
Еще одна визуализированная временная прямая, теперь уже французских авторов. Формат этот хорош тем, что позволяет ребенку не только сориентироваться в течении времени, но и не обижать мать вопросом, был ли во времена ее молодости уже изобретен электропоезд или она ездила сдавать свои лыжные кроссы в Парголово на розвальнях. В этой книге история Земли прослеживается от скопления космической пыли и газов до Второй мировой войны. На финальном развороте, который охватывает события последних семидесяти лет, — русские крестьяне на фоне берез, деятель компартии на фоне красных стягов, супермен, космонавт, ядерный гриб и компьютер. В сопроводительном тексте говорится, что женщинам стало жить существенно лучше.
 

Мы идем в музей. Путеводитель по Историческому музею для больших и маленьких / Авт.-сост. А. Литвина, Е. Степаненко. — М.: Исторический музей, 2015. — 120 с.
Очень удачная попытка адаптировать «взрослый» музей под «детский» контингент. Путеводитель организован по хронологическому принципу от каменного века, сквозь античный мир и домонгольскую Русь к России XIX века. Каждый раздел книги рассказывает об определенном историческом периоде, описывает несколько экспонатов музея, предлагает вспомнить что-нибудь из предыдущих залов или найти в них нечто новое, а кроме того, он снабжен хронолинейкой и симпатичными иллюстрациями Алины Рубан. Все вместе делает возможным использование путеводителя как самостоятельной книжки.
 

Джо Нельсон. Историум. — СПб.: Махаон, 2016. — 112 с.
«Историум» — персональный археологический музей и лавка древностей под одной обложкой. Здесь собраны почти полторы сотни экспонатов, найденных на шести материках. Одни принадлежат древней культуре кельтов и викингов, другие — ацтеков и майя, есть не только традиционные в нашем представлении археологические находки из Месопотамии и Древнего Египта, но и древние сокровища из Океании и Азиатских стран. Нарисованные иллюстратором Ричардом Уилкинсоном маски и барельефы, мозаики и настольные игры приобретают особое очарование. Книга дополняет выпущенный издательством «Махаон» в позапрошлом году «Анималиум».
 

Время реформ. — М.: Клевер Медиа Групп, 2015. — 224 с.
Для подросших любителей истории издательство «Клевер» и профильный журнал «Дилетант» запустили свою серию «Внеклассная история». Журнальный формат оказался очень подходящим для детской публицистики. Броские заголовки, инфографика, современный язык, отличная авторская команда от академика Юрия Пивоварова и историка Андрея Левандовского до журналиста «Эха Москвы» Сергея Бунтмана делают эти книги не только прекрасным дополнением к школьной программе, но и отличным чтением. «Время реформ» — последняя, четвертая книга этой серии, которая охватывает период от николаевской России до убийства Александра II.
 

А. Литвина, Е. Степаненко. История одной гравюры. — М.: Пешком в историю, 2014. — 24 с.
Любая книга издательства «Пешком в историю» — праздник для малолетнего ценителя науки о времени. Книжная линейка издательства охватывает период от первобытного мира до европейского Средневековья и времени правления династии Романовых. Кроме научпопа, есть и тематические настольные игры, и творческие тетради, и наклейки, и блокноты. Основная часть книг написана отечественными авторами — а это большая редкость. Конкретно в этом издании, которое входит в цикл «Россия при Петре I», вас ждет история двух братьев-художников Макаровых, лабиринты, словарик той поры, знакомство с «птенцами гнезда петрова», мастер-класс по гравюре и настольная игра.

Вера Ерофеева

• Мария Галина. Автохтоны. — М.: Издательство АСТ, 2015. — 352 с.

Кинотеатры выступают с громкими заявлениями — мол, показываем кино в формате 4D, 5D и даже 7D! А вот на книги таких ярлыков не наклеивают — и зря, потому что к некоторым из них это уже вполне применимо. Например, к роману Марии Галиной «Автохтоны».

Главный герой книги приезжает в некий город, чтобы собрать информацию о спектакле, который поставили в местном театре в начале XX века. Этот город — пространство особенное: с ним и связан «эффект нескольких D». Героя всюду преследуют запахи («Витая лестница, пахнет кошками и чуть-чуть канализацией, тяжелая дверь, коридор», «От нее пахло лавандой и мхом… Запах был такой сильный, что перекрывал запах роз, пудры, театрального грима»), кроме того, он обращает внимание на назойливо мигающие лампочки («Нить накаливания в лампочке вибрировала с неприятной частотой, заставляющей заныть зубы», «Нить накаливания в лампочке вибрировала с неприятной частотой, заставляющей заныть зубы»). Еще героя все время вкусно кормят (автор в подробностях делится меню с читателями, потому что его содержимое в организациях общественного питания, оказывается, может охарактеризовать город); и еще, конечно, звучит музыка — в какой-то момент центральный персонаж начинает не только посещать оперный театр, но и охотиться за партитурами, чтобы разгадать загадку, зашифрованную в таинственной постановке.

Автохтоны — это аборигены, люди, которые знают местность назубок. Куда сходить, с кем пообщаться, кто похоронен на местном кладбище, какие легенды ходят о городе. Легенд, кстати, слишком много, и все они, как водится, с вариациями — настоящий фольклор. С внешне безобидного фольклора начинается и маленькая ложь, и большие недоговоренности: весь город оказывается сплочен против заезжего героя, хотя с точки зрения туриста все всё делают идеально (разве что поджог комнаты в хостеле все-таки выходит за рамки гостеприимства). Зато местные жители готовы раздавать объяснения по поводу и без, и это тот редкий случай, когда авторские повторы не кажутся назойливыми, а работают на стройный замысел:

— У Юзефа жаркое неплохое. А фиш так себе. <…> Юзеф ее неплохо готовит. Мама его с рыбой всегда проблемы имела, а вот с курицей могла договориться. <…>
— А, — кивнул официант понимающее, — ну, тогда шейку или клецки. Я думал, вы турист. Приезжают и тут же требуют фиш. А у мамы Юзефа фиш никогда не получался, если честно. <…>
— Суп возьмите, — посоветовал кто-то из-за спины, — чечевичную похлебку. Форшмак еще можно, хотя у мамы Юзефа…
— Знаю-знаю. С рыбой были нелегкие отношения. Вы что, следите за мной?

В этих людей словно бы закачали одну и ту же программу, которой они беспрекословно следуют («Это город творит свой миф, по своей прихоти вызывая из небытия тени и управляя ими»). А вот как работает такая программа в случае внутренних конфликтов, постороннему лучше и не знать, даже если он главное действующее лицо.

«Автохтоны» обладают чертами двух массовых жанров: детективного и фантастического. Детективные сюжеты уже давно и причудливо возвысились над примитивными книжками карманного формата в тонких обложках: знамя, которое поднял Борис Акунин*, продолжают нести и другие писатели — в одном 2015 году вышли детективно-приключенческие по-настоящему хорошие романы Алексея Иванова «Ненастье» и Лены Элтанг «Картахена», а также вновь переведенный «Маленький друг» Донны Тартт. Да вот еще и «Автохтоны» Галиной, где герой вроде бы и убийцу не ищет, и кражу не раскрывает, а находится в поисках чего-то большего — смысла, что ли.

Фантастическая составляющая романа реализуется в первую очередь благодаря тому, что в тексте никому нельзя доверять — ни герою, ни тем более автору. Порой кажется, что главной целью Галиной было вызвать у читателя если не шизофрению, то хотя бы подозрение на шизофрению. В художественном мире, так сильно похожем на наш, герой получает информацию о саламандрах (она, кстати, изображена на обложке) и сильфах, об оборотнях, о вечной жизни, о чем только не. Герой на это реагирует так, словно считает всех вокруг сумасшедшими; через некоторое время другие сумасшедшие опровергают только что полученные читателем сведения. Вскоре вся схема повторяется.

О герое и его месте в этом условном хронотопе стоит сказать отдельно. Во-первых, время и пространство в романе не имеют ориентиров. Это напоминает прием, использованный Тургеневым в цикле «таинственных повестей»: писатель нарочно вымарывает следы, которые могут указать на более-менее точную отметку во времени и местах, где крутятся герои. Тургенев старался максимально абстрагироваться от своих ранних, очень завязанных на истории, произведений. Галина же прибегает к такому приему скорее для того, чтобы дать художественному миру возможность балансировать на грани реальности и фантастики. Однако нельзя исключать того, что подобный мир — это некая альтернатива всей остальной современной литературе, в большинстве своем — реалистической.

Во-вторых, герой не назван. Имя его держится в секрете, личность — тоже. Как станет понятно в конце романа, это сделано для того, чтобы красиво разыграть развязку. Ведь буквально до конца книги читатель не может сказать, что знаком с героем. Все видно его глазами, все слышно его ушами, но он — чужой. Автор ни разу не обозначает его в своем тексте местоимением первого лица, а всегда — в третьем лице: он — это «он». Таким образом, автор всеведущ, главным его транслятором в тексте является главный герой, но он (при всей близости строения текста к традиционному тексту рассказчика, к перволичному повествованию) тщательно закрывает свой внутренний мир от посторонних глаз (в отличие от традиционного рассказчика). Кроме того, наш «он» самостоятельно заходит за грань между реальностью и фантастикой, а потом отступает обратно: нет-нет, вы что, я пошутил, вам показалось, что я только что сказал «Я думаю». Конечно, показалось — я как порядочный рецензент вынуждена поддержать автора.

В связи с тем, что текст обладает малой степенью устойчивости (ни времени, ни места, ни героя, но, кажется, у Галиной всегда так), сознание упорного читателя пытается привязать его к знакомым реалиям, иными словами — найти прототипы. Однако как только появляется версия (например, для категории города: видишь словосочетание «дворы-колодцы», говори «Петербург»), Галина ровно в тот же момент пишет что-то вроде: «Принесли счет, вложенный в кожаный карманчик. Дороговато, но терпимо. В Питере дороже. Гораздо».

Из-за старинных интерьеров провинциального города, исследований истории авангарда начала XX века, старичков, сплошь и рядом населяющих город кажется, что действие происходит в прошлом. Имя одного из самых пожилых героев, искусствоведа, случайно ли, специально ли совпадает с именем философа и теоретика искусства Густава Шпета; почти то же самое — с фамилиями Штренберга, Воробкевича, Валевской, Корш, Костжевского, Вейнбаума, Ковача — вероятно, Галина не придумала ни одной фамилии. Но только стоит смириться с тем, что все происходит в наши дни («Сам дурак, почему так легко оделся? Гисметео сначала обещало до плюс десяти, потом передумало, но он предпочел держаться первоначального прогноза»), как один из второстепенных героев отпустит фразочку:

— Вы идиот, да? <…>  Нормальный человек обычно скидывает мало-мальски стоящую информацию себе по мейлу. Или в дроп-бокс. А вы ведете себя так, как будто попали в прошлое.

Балансировать на грани прошлого и настоящего автору удается во всем. Выбивается только одна деталь: герой упорно называет сотовый телефон «мобилой». Но как знать, быть может, в этом тоже проявился авторский замысел, и герой, поспевающий за Гисметео и гаджетами, просто не выучил, что «мобилы» остались далеко году так в 2005-м. Зато он знает, что такое гномон (древний астрономический инструмент) и «Бехштейн» (фирма по производству фортепиано) — ну конечно, всякое может быть, много на свете начитанных людей.

Среди излюбленных Галиной мифологических существ есть сильфы. Они доброжелательны и умеют читать мысли. В мужском обличье их также называют эльфами, в женском — феями. Столкнувшись на страницах романами с этими существами, понимаешь: Мария Галина и сама немного сильф.

Елена Васильева

* Внесен в реестр террористов и экстремистов Росфинмониторинга.

 

• Алексей Слаповский. Гений. — М.: РИПОЛ классик, 2016. — 512 с.

   

  Читатели, знакомые с творчеством Алексея Слаповского, открывают его новую книгу «Гений» в ожидании игры, языкового эксперимента, чего-то неожиданного и смешного напополам с горьким. Роман «Гений» содержит все упомянутые удовольствия в самых первых главах, и эта пряная смесь не дает отвлечься от текста. Да и непростая, до сих пор не имеющая однозначной оценки тема произошедшего на Украине не позволяет просто так отложить книгу в сторону.

  Книга одновременно и о войне, и о мирной жизни — предельные состояния всегда интересны писателю. Поэтому место действия — разделенный границей поселок Грежин, будто бы пригрезившийся автору, но на самом деле имеющий очень конкретный прообраз на российско-украинской карте. И сейчас, проезжая на юг мимо этого населенного пункта, пассажиры российских поездов получают приветствия от украинских мобильных сетей на свои телефоны, после чего зачастую связь теряется. Точно так же теряется и понимание границы у жителей поселка, равноудаленного от административных центров двух стран.

   

  Но в тот знойный полдень никто не появлялся, только одинокая курица бродила около памятника Ленину, с каждым своим шажком то и дело пересекая невидимую границу. Сам памятник примечателен: когда Грежин был единой частью страны, очень условно поделенной на республики, Ленина ежегодно красили белой краской, клали к постаменту по праздникам цветы, а в лихое время перемен сгоряча хотели снести, но не успели. У нас, если что не сделано сразу, не делается никогда или с большим опозданием, вот памятник и остался; левая его половина принадлежала России, а правая, с указующей куда-то рукой, досталась Украине; руку эту лет десять назад кто-то отшиб, но Ленин обломком предплечья продолжал упрямо показывать вперед.

  Алексей Слаповский, любящий фактуру глубинки, максимально приближает для нас каждую зависшую пылинку знойного полудня, каждую раздавленную в гневе ягоду черешни, со вкусом описывая быт, пищу, одежду и времяпровождение жителей Грежина. И над всем этим — где-то далеко и высоко — нет… не государства, а огромная бесчувственная абстрактная государственная машина, решающая свои вечные задачи. Бесчувственная — только на первый взгляд, потому что ее винтиками непосредственно в Грежине являются живые люди, которые влюбляются и ревнуют, стареют и мстят, мечтают и манипулируют друг другом. Сам Алексей Слаповский говорит в интервью о подобных точках на карте: «Странное дело: несмотря на развитие коммуникаций и даже иногда дорог (плохо и мало, но строят), провинция становится все дальше и дальше от Москвы. Становится маргинальной и автономной в социальном, экономическом и культурном смыслах. Оторванность, произвол местной власти, особенно в небольших городах и селах…»

  Где-то поблизости грохочет война. Пока еще тоже абстрактная, потому что совершенно неясно, кто именно в ней участвует. Особенно загадочна никем не виданная сила под названием «третьяки», она чем-то схожа с дьявольской Кысью из одноименной постапокалиптической антиутопии Татьяны Толстой. Кысь тоже никто не видел, но все страшно боятся ее, слагая легенды о жестокости этой твари. А потом существующая в воображении персонажей романа Кысь оказывается чуть ли не каждым из нас: стать чудовищем очень просто.

  Как определить, кто прав, кто виноват, кто враг, а кто друг, и где ты находишься, на чьей земле и под чьей юрисдикцией? Собственные желания перемешиваются со страхом и внушаемыми со стороны мыслями. Вот тут-то появляется избавитель, ориентир, голос разума — словом, Гений, главный герой романа (правда, к концу повествования его образ размывается и сам он смешивается с толпой). Этот гений-Евгений способен абстрагироваться от любой ситуации и рассказать о ней в третьем лице. Вроде бы простое умение — но именно его, по мысли автора, не хватает в критические моменты нам, обычным людям. Евгений бесстыдно и бесстрастно комментирует все, что видит, включая и собственные поступки и мысли. И под воздействием этого «гласа» участники событий вдруг видят себя со стороны и поражаются тому, что им открывается.

  С первых страниц романа читатель включается сразу в три игры. Первая — игра в отгадывание украинских пословиц: название каждой главы — это фраза на украинском языке, которую русскому человеку легко и радостно опознавать. Некоторыми из них хочешь щеголять в компаниях — настолько порой украинский вариант точнее и остроумнее известного русского. Однако это вовсе не игра в патриотизм, в которой принимают участие герои романа, пытающиеся на злобу дня учить украинский и говорить только на нем.

  Вторая игра — тоже длится в течение всего повествования, только сначала она выглядит как «войнушка» с воображаемой границей и назначенными «своими» и «чужими», а к концу книги «играючи» обрастет настоящими потерями и трагедиями. Играючи — потому что самые страшные события романа происходят по вине как бы фатальных сил: играющих детей, древних строителей, сложившихся традиций. Дети и взрослые начинают играть в войну, раздобыв настоящее оружие, которое не может не выстрелить. И даже Евгений, сначала пытающийся воззвать к разуму и прославившийся в Грежине как миротворец, сам включается в эту игру, по этой причине сливаясь с толпой.

  Удивительно, но с исчезновением героя не заканчивается третья игра — игра в гения, по условиям которой необходимо рассказывать о себе и окружающем мире в третьем лице. Некоторые герои романа под ее воздействием меняют свою точку зрения и даже избегают фатальных ошибок, а некоторые берут этот прием на вооружение и возвращают трезвость ума. Особенность писателя Алексея Слаповского связана с появлением в собственных произведениях или под своим именем, или в виде очень узнаваемого персонажа. Поэтому, несомненно, Евгений — это сам писатель или даже — функция любого писателя. Может быть, поэтому к концу книги голос Евгения, записываемый на старомодный диктофон, окончательно сливается с голосом автора романа. Символичными становятся последние слова, сказанные Евгением в романе:

   

  — Что вы делаете? — кричал Евгений. — Тут же свои! Свои тут! Свои!
  И выстрелы прекратились. Каждый подумал, что свои — это действительно свои, а своих убивать никто не хотел.

  Кто же такой гений? В самом раннем понимании слова — это дух-хранитель человека или какого-то места, а уже позднее — одаренный, вдохновленный, талантливый человек. В случае Евгения — альтернативно одаренный. По характеру герой — никакой, он — функция называния, он — зеркало. Гораздо интереснее остальные персонажи романа, особенно отрицательные. Явных и законченных злодеев здесь нет, есть люди, когда-то допустившие в своей жизни промахи и совершившие преступления. Они из крови и плоти, они способны на многие чувства. А вот положительные герои — красавицы, мечтатели, юнцы — неправдоподобны, слишком идеальны и поэтому не вписываются в реальность Грежина.

  Роман обрывается буквально на полуслове, дальше следует объяснение автора: «Том второй не написан, потому что не я пишу его». Наверное, оставаться открытыми, превращаться в сериал — судьба многих существующих произведений о современности, поскольку события, описанные в них, так или иначе продолжаются. В новостях, спорах, репортажах и рассказах очевидцев — по обе стороны от границы. Читателю остается одно: включить режим гения и честно признаться хотя бы самому себе в том, что на самом деле происходит.

Надежда Каменева

 

• Марио Варгос Льоса. Скромный герой / Пер. с исп. К. Корконосенко. — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2016. — 384 с.

   

  Заглавие нового романа известного перуанского писателя Марио Варгоса Льосы, лауреата Нобелевской премии по литературе 2010 года, — «Скромный герой» — отражает суть самого произведения.

  Льоса, признанный сегодня мастер крупной прозы с неповторимым латиноамериканским колоритом, рассказывает две истории, которые благодаря содержанию и внутреннему ритму дополняют друг друга. В первой — трудягу Фелисито Янаке, с нуля построившего свой бизнес, осаждают шантажисты; во второй — Исмаэль Каррера на закате жизни решает жениться, чтобы досадить своим сыновьям, которые ждут его смерти. Оба персонажа не соглашаются на предложенные жизнью обстоятельства и устраивают бунт маленького человека. Их поступки нельзя назвать героическими в привычном смысле слова, но в масштабах города Пьюры — места, где происходят события нескольких романов Льосы, они могут совершить небольшой переворот. В том числе в умах людей.

  Из жизней самых обычных персонажей у автора получилось создать целый сериал, как это всегда отлично выходит не только у латиноамериканских писателей, но и у сценаристов. Недаром вместе с двумя историями мы получаем множество маленьких сюжетов и второстепенных образов.

  Боже мой, какие сценарии создает наша будничная жизнь: это никак не шедевры, они намного ближе к венесуэльским, бразильским, колумбийским или мексиканским сериалам, нежели к произведениям Сервантеса и Толстого. Но все же не так далеки от сюжетов Дюма, Эмиля Золя, Диккенса или Пьера Гальдоса.

  С насмешкой писатель относится и к своей стране, где до сих пор «невозможно создать уголок цивилизации, <…> в конце концов варварство стирает его с лица земли». Это мир, где правят мужчины, — патриархальный, с неравенством и расизмом. Но при этом меняющийся, все-таки полный надежды на скорые перемены.

  Роман наполнен безжалостной иронией не просто над отдельными персонажами — антагонистами главных героев, а над устоями общества. Часто косными, не отвечающими своему времени — оно в Пьюре как будто остановилось. И как ни странно, уже далеко не юные Янаке и Каррера полны жизни больше, чем все остальные. В их поступках больше современного — стремления отстаивать свое право на любовь и на честную жизнь без взяток или семейных дрязг. Старики у Льосы эксцентричны, несмотря на возраст, успешный бизнес и четкость своих представлений о том, что хорошо, что плохо. Вот только горожанам совершенно непонятно, зачем они идут на принцип, если можно жить спокойно. Ведь так заведено было до них — зачем менять правила?

  Главная мысль, которую доносит до нас легендарный перуанец, любящий своих персонажей, как родных детей, — нет предела человеческим возможностям и глубине наших душ. Льоса — настоящий философ, и его текст полон размышлений о том, что значит уметь постоять за себя и раскрыться перед миром с совсем новой стороны.

  Ему было просто некогда творить зло, он всю жизнь трудился как проклятый на работах, где меньше всего платили. Фелисито помнил, как по вечерам отец валился с ног от усталости. Зато он никогда не позволял себя топтать. По его словам, это как раз и отличало достойного мужчину от тряпки. Вот совет, который он дал своему сыну, прежде чем умереть на койке без матраса в Рабочем госпитале: «Никогда не позволяй себя топтать, сын».

  Впрочем, не всем может оказаться близок достаточно размеренный темп повествования этого автора. В определенный момент тебя затягивает в воронку текста, который обволакивает, и уже чувствуешь горячее дыхание улиц и тепло человеческих тел. Льоса не только способен создать целый мир, описанный до мелочей, но и заставить нас в него поверить.

  Как всегда, у писателя получилась добротная история, изложенная красивым языком, полная описания этники и знаний собственного народа. Но при этом создается впечатление, что она могла бы быть еще более заметной — не хватает чувств, которых так и ждешь от любого романа, написанного на  основе латиноамериканского материала. Сердце она не тревожит — только разум.

  Тем, кто любит книги для медленного, вдумчивого чтения, «Скромный герой» точно подойдет. Остальные будут пробираться сквозь текст с трудом, но тоже смогут найти для себя драгоценные крупинки в теплом песке этого романа. Поможет этому и живой юмор, и выполненный со знанием дела перевод.

Валерия Темкина

 

• Бен Элтон. Время и снова время / Пер. с англ. А. Сафронова. — М.: Фантом Пресс, 2016. — 384 с.

   

  Разом все карты на стол: роман не выдающийся, но хороший. Его написал британский комик и фантаст Бен Элтон, который сочиняет сценарии к телевизионным шоу, снимает фильмы да еще иногда и играет в них. Обычно у людей со сценарным прошлым (а то и настоящим) писать романы получается отменно — вспомнить хотя бы недавний успех Гузели Яхиной. Есть еще Анна Старобинец, Марина Степнова и, конечно, Леонид Юзефович. Если же говорить о телесценариях, то нельзя упустить из вида Сашу Филипенко и два его романа (третий вот-вот выйдет в издательстве «Время»).

  Элтону тоже все удается: и сюжет интересный, и главный герой обаятельный, и футурологическая составляющая, подкрепленная наукой, есть. Центральный персонаж, по-голливудски притягательный, по-терминаторски сильный, по-суперменски идейный спецназовец-интеллектуал Хью Стэнтон узнает от своих университетских преподавателей, что скоро настанет миг, когда временная воронка позволит переместиться в прошлое. Оказывается, предсказал это еще Ньютон, который не только позаботился о том, чтобы донести послание до своих последователей, но и выкупил помещение, где в 2025 году откроется тоннель между будущим и прошлым.

  Все герои романа чертовски предусмотрительны и умны. Они просчитывают малейшие возможности, стремятся ликвидировать крохотные недостатки и пишут самые точные планы на земле. И все ровно для того, чтобы доказать: никакие расчеты не смогут гарантировать никому идеального будущего.

  И ты считаешь, что жил в паршивом веке? Всего-то одна война, чуть-чуть геноцида и дохленькая атомная бомбардировка. И всех забот — какая-то дурь: глобальное, мать его, потепление. А не угодно ли пожить в веке, где уже четвертое поколение коммунистических психов правит всей планетой? Где вся планета — одна огромная сеть концлагерей.

  Стэнтон действительно отправится в прошлое, чтобы исполнить то, что считает своей миссией. Во время путешествия он выяснит, что стремление достичь благородных и высоких целей очень часто идет под руку с фанатизмом и бесчеловечностью, что большая любовь всегда остается в сердце, а новая и сильная влюбленность — совсем не гарант доверия. Другими словами, Хью Стэнтон при всей его идеальной физической форме и вполне подтянутой интеллектуальной — очень даже реальный человек. Если бы он, подобно идеальному конструкту, был бы немного сообразительней, тогда бы и роман окончился в два, а то и в три раза быстрее.

  Роман «Время и снова время» очень кинематографичен. Он может оказаться похожим на последнюю часть «Звездных войн», где накручивается бесконечная спираль совпадений. В книге найдутся отсылки к последнему «Безумному Максу», к сериям «Назад в будущее», а в концептуальном плане — немного к фильму «День сурка».

  Хотя Бен Элтон — комик, книга не являет собой собрание навязчивых шуточек. Они, напротив, за редким исключением практически отсутствуют — чувство юмора автора преобразовалось в изобретательность, без которой не создать толкового сюжета о придуманных мирах.

  — Профессор, у вас сотрясение мозга. — А то я не знаю. Такое ощущение, как будто муниципалитет прокладывает канализацию в моей голове.

  В предыдущих романах автор, например, запрещал жителям Великобритании иметь секреты — и все общество жило по законам открытости, вынося любое действие на всеобщее обозрение в интернете. Еще один роман Элтон посвятил экологической катастрофе на Земле, а вот новый затронет и политику XX и XXI веков, и технический прогресс, и терроризм, и борьбу за права женщин. В мире довольно много актуальных тем. Вероятно, Элтон собирается осветить их все.

  — Может, вместе пообедаем? — Боюсь, это зависит от результатов проверки. — Какой? — Например, что вы думаете об избирательном праве для женщин?

  Некоторые части автор неправдоподобно растягивает, а некоторые безнаказанно сжимает. От этого роман кажется несбалансированным: эпизоды, вызывающие рефлексию у главного героя, в свете других событий кажутся читателю незначительными и смешными, однако первым автор уделяет слишком много внимания, а вторым — вовсе никакого. К финалу книги Элтон разгоняется — и это свидетельствует о том, что автор придумал оригинальное завершение всей истории, к которому ему не терпится перейти.

  Роман заканчивается не хэппи-эндом, а взглядом в вечность. По мнению Элтона, наш мир находится всего лишь на очередном витке в очередной из версий развития времени. Однако пытаться раскрыть секрет течения времени не стоит, ведь человек, который приблизится к разгадке этого феномена, в тот же миг умрет.

Елена Васильева

Терроризм и насилие, межнациональные конфликты и волны патриотизма — скрыться от всего этого очень сложно, даже если не смотреть телевизор и не читать новостных сайтов. Маленькому человеку, простому обывателю, каких большинство, не комфортно в мире, постоянно находящемся под угрозой катастрофы. Как происходит выбор в пользу добра или зла, толерантности или нетерпимости — этим вопросом задаются авторы трех книг. Их читатель получает возможность посмотреть на актуальную проблему сохранения мира глазами человека, чей отец совершил теракт, а также глазами подростков и серьезного исследователя.

Написанные для разной аудитории и разным слогом, все они утверждают простую истину: путь насилия и разрушения неизбежно ведет в тупик. Жертва или палач — обе стороны останутся в проигрыше. Может ли человек предотвратить катастрофу? У каждого из трех авторов свой ответ.

 

Зак Ибрагим. Сын террориста. История одного выбора. — М.: АСТ: Corpus, 2016.

Чтобы взять в руки книгу со столь непритягательным названием, необходимо обладать определенной долей смелости. Впрочем, аннотация спешит успокоить: никакой провокации — добро в очередной раз побеждает зло. История Зака Ибрагима, сына Эль-Саида Нуссара, первого исламского террориста, совершившего убийство на территории Америки, — рассказ о жизненном пути, построенном вопреки судьбе. Воспитанный в семье религиозного фанатика, Зак отказался от насилия и ненависти. Он вырос обычным человеком, главными ценностями которого являются любовь, семья и сострадание.

Написанная просто и без изысков, книга подкупает тем, что в ней не поются высокопарные гимны доброте и не сыплются проклятия в адрес войны. Никакого шуршащего пафоса. Автор рассказывает об испытаниях, которые перенесла его семья, трезво, не оправдываясь, словно смотрит на собственную жизнь со стороны. Главное для него — представить наиболее объективную картину произошедших событий. Ведь только так он может доказать другим и самому себе свою невиновность в том, что в его жилах течет кровь убийцы. Как ни удивительно, его книга получилась светлой и жизнеутверждающей. После прочтения — только спокойствие на душе и убежденность в необходимости быть милосердным к ближнему. Вне зависимости от его вероисповедания, национальности, цвета кожи и сексуальной ориентации.

 

Но все эти испытания лишь приближают тот день, когда я наконец пойму, что отказ от насилия — это единственный здравый, человеческий шаг на пути к разрешению конфликта, идет ли речь о драке в школьном коридоре или о противостоянии на мировой арене.

 

 

 

 

Тод Штрассер. Волна. — М.: Самокат, 2015.

Формально эта книга — для старшего школьного возраста. На деле — будь вам 12 или 30 (подставьте любую цифру) — «Волна» обязательно вас накроет. В основе сюжета лежат реальные события, произошедшие в одной из американских школ в 1967 году. Учитель Рон Джонс решил провести социальный эксперимент, чтобы найти ответ на мучавший его вопрос, почему немецкий народ, один из самых образованных в мире, допустил к власти фашистов и мирился с их преступлениями. Результаты эксперимента, изложенные им в специальной статье, оказались по-настоящему шокирующими. Искусственно созданная организация «Волна», построенная по принципам тоталитарного государства, с удивительной скоростью обрела популярность среди школьников. Простые американские подростки стали мало отличаться от членов Гитлерюгенда.

Через несколько лет режиссер Алекс Грассхофф снял короткометражный фильм об этой истории. Наконец, в 1981 году она была беллетризована писателем Тодом Штрассером. Автор изменил имена и добавил художественные приемы, позволяющие взглянуть на эксперимент изнутри. Его роман — настоящее испытание для читателя, маленького и большого. Невольно приходится верить вместе с героями в силу «Волны», которая поначалу не кажется такой уж опасной. Постепенно это чувство сменяется разочарованием и страхом. Конечно, в детской книге не обошлось без дидактики и относительно счастливого конца, в котором справедливость восторжествовала. Однако в 1967 году обществу был преподан хороший урок, и, кажется, сегодня настало время повторить его снова.

 

Если история повторится, вы точно тaк же будете отрицaть то, что случилось с вaми из-зa „Волны“. Но если нaш эксперимент был успешным, — a вы, я полaгaю, видите, что это тaк и есть, — вы зaпомните: нужно всегдa отвечaть зa свои действия и всегдa спрaшивaть себя „А прaвильно ли я поступaю?“ вместо того, чтобы слепо доверять лидеру. И никогдa, слышите, никогдa вы не позволите коллективу отобрaть у вaс прaвa личности.

 

 

 

 

Винифрид Георг Зебальд. Естественная история разрушения. — М.: Новое издательство, 2015.

Эта неожиданная и сложная книга написана не для широкого читателя. Социологи, историки культуры — вот, кто будет охотиться за ней, бегая по маленьким независимым книжным магазинам. Немецкий писатель и философ Винифрид Георг Зебальд, известный в России истинным знатокам зарубежной прозы как автор романа «Аустерлиц», всегда интересовался темой исторической катастрофы, влияние которой можно разглядеть в современном мире. В «Естественной истории разрушения» он пишет о последствиях Второй мировой войны и гитлеровского режима для немцев. Четыре эссе, в центре которых стоит отдельная проблема и свой герой.

В первом тексте Зебальд рассуждает о том, почему в немецкой литературе практически ничего не сказано о колоссальных разрушениях, которым подверглись города Германии в конце войны. Эссе о писателе Альфреде Андерше рисует портрет человека, попускающего преступления и одновременно оправдывающего самого себя. Внутренняя эмиграция на деле оказывается соглашательством с существующим режимом. «Глазами ночной птицы» — история писателя Жана Амери, уцелевшем в концлагере, но не смогшем уйти от статуса жертвы. Наконец, эссе «Сокрушенность сердца» посвящено писателю и художнику Петеру Вайсу, который считал себя причастным к преступлениям и до конца жизни мучился чувством вины.

Зебальда интересует, какой путь избирает человек, чтобы очиститься и искупить вину. Он рассуждает, почему став однажды жертвой, сложно перестать быть ею всегда. Преодолеть самого себя и время — вот задача его героев. Трагичные истории о том, что, казалось бы, имеет мало шансов заинтересовать современного российского читателя, заставляют остановиться и задуматься: любое историческое потрясение влечет за собой естественное разрушение и деформацию личности.

 

И все-таки по сей день, когда я вижу фотографии или смотрю документальные фильмы военных лет, мне кажется, будто я, так сказать, родом из этой войны и будто оттуда, из этих не пережитых мною кошмаров, на меня подает тень, из которой мне вообще никогда не выбраться.

Надежда Сергеева

 

• Александр Снегирев. Как же ее звали?.. — М.: Издательство «Э», 2015. — 288 с.

   

  Читать Снегирева — что на ромашке гадать. Финал каждого рассказа непредсказуем, несмотря на использование известных литературных формул. Увы, «плюнет» и «не любит» встречаются на этой ромашке чаще, чем «поцелует» и «любит» — в конце концов, с русской литературой имеем дело.

  Из почти двух десятков рассказов самые лучшие — те, в которых автор не описывает историю собственной любви. Сколько бы ни пытался Снегирев выкроить прелесть из какой-нибудь душещипательной романтической истории, чем дело закончится, понятно с самого начала. По-настоящему удивительными являются рассказы про мертвую рыбу, или про бетон, или про мужчину-няньку, или про сумасшедшую любительницу сортировки мусора. Объекты изображения, и правда, какие-то странные, неочевидные, а часто еще и рассмотренные с любопытного ракурса. Снегирев высвечивает человеческое равнодушие, трудности в семейных отношениях, экзистенциальный кризис — проблемы, казалось бы, обычные, знакомые каждому, — но выбирает нестандартные средства. Лучшие из них — оригинальные сюжет и герой.

  Также Снегирев привлекает внимание заинтересованного, но искушенного читателя преломлением каких-либо реалий с помощью неожиданного образа: «Кратер любимого бассейна Елизаветы Романовны закупорили храмом». Иногда он использует бытовые детали для усиления психологизма: «Диана выставила мужа, без помощи домработницы убрала квартиру, как не убирала никогда. Даже ящичек для порошка из стиральной машины выдвинула и тщательно все уголки и зазубрины промыла». Неизвестно, где писатель мог все это подсмотреть! И пусть таких деталей будет две или три на целую книжку, но именно из них складывается представление о его прозе.

  В других произведениях Снегирева также встречается подобный прием: например, в романе «Вера» есть изображение праздничной индейки — сцена, посвященная двум смертным грехам: чревоугодию и прелюбодеянию: «Скрюченными, словно гвозди вывороченной доски, пальцами отец держал громадное податливое, розовое индюшачье тело, а сын шарил между ее ножек своей волосатой лапой». В книге рассказов «Как мы бомбили Америку» есть «олицетворение наоборот», когда автор разрушает привычные представления об изобразительно-выразительных средствах языка: «Пляж представлял из себя широкую полосу раскаленного песка, битого стекла и морского мусора. Ступни обжигало невыносимо. Я почувствовал себя турецким кофе». Эти образы предельно конкретны и материальны, но часто Снегирев вкладывает в них слишком широкий смысл, что делает рассказ очень знакомым, когда-то уже прочитанным и давным-давно пережитым. Другими словами — ничего нового. История может окончиться истерическим битьем посуды или наблюдением за поющей птичкой, но все чаще писатель успешно использует пуант как способ завершить рассказ (как в текстах«Розы, молодой человек, розы», «Абдулла и Амина», «Яйца»). Правда, иногда и это не спасает читателя от зевка.

  Снегирев зачастую не чувствует, что избыточностью деталей и повторов перегибает палку: «У меня зачесалась моя красивая голова, и я почесал. Зачесался красивый нос, я и нос почесал. После всех почесываний я вздохнул и решил рассказать жене одну историю». В некоторых описаниях сквозит влюбленность автора в свое творение, в свои знания о жизни и собственный мужской опыт, которые позволяют ему отпускать шуточки вроде «С профитролями у него, как у взрослых со шлюхами» или «С тех пор оружие массового поражения и женщины для меня едины» — скорее пошлые, чем смешные.

  Две последние книги авторской серии Александра Снегирева эксплуатируют союзное слово «как»: «И как же ее звали?..», «Как мы бомбили Америку». Нынешний букеровский лауреат словно увлечен не ответами на вопросы жизни, вселенной и вообще — а самим процессом рассказывания истории, в малейших деталях, диалогах, ежеминутных рассуждениях. Писатель Снегирев — проводник современности, разорванного времени: он не пытается собрать цельную картинку, а увлеченно копается в мелочах, исчезая в этом периоде истории человечества.

Елена Васильева