Рубрика: Рецензии

Прошла неделя после окончания главного события года в сфере отечественного книгоиздания – ярмарки интеллектуальной литературы Non/fictio№ 18. Продавцы массируют опухшие ноги, а покупатели – руки, натруженные сумками со множеством томов. «Прочтение» вместе с Верой Ерофеевой делится с вами уловом детских нехудожественных книг.

 

Александра Литвина, Аня Десницкая. История старой квартиры. – Самокат, 2017. – 56 с.
«История старой квартиры» – настоящий хит ярмарки «Нон-фикшн», абсолютный фаворит среди покупателей и, как говорится, must have. Книга продолжает очень актуальную в детской литературе последних лет тему – тему осмысления отечественной истории ХХ века, говорить о которой еще совсем недавно было принято либо хорошо, либо никак. После того, как «Сахарный ребенок» Ольги Громовой прорвал плотину молчания, следом потекли книги Юлии Яковлевой, «Сталинский нос» Евгения Ельчина и переиздания автобиографических повестей Маши Рольникайте и Марьяны Козыревой. «История старой квартиры» дополняет этот достойный ряд по-новому – это книжка-картинка, рассказывающая историю века через историю одной московской квартиры. Семья Муромцевых въехала в нее в 1902-м, пережила в ней Первую мировую, революцию, уплотнение, аресты 1937-го, еще одну войну, смерть Сталина, оттепель, перестройку, путч – ровно век: перемен, смертей, сыпняка, голода, подвигов, идей, страха. По книжке можно не только проследить судьбу каждого члена этой семьи, их родственников и слуг, но и подробно познакомиться с предметами быта того времени. Нарисована старая квартира молодой художницей Аней Десницкой, автором иллюстраций к книгам «Метро на земле и под землей» и «Два трамвая».

Майкл Берд. Звездная ночь Ван Гога и другие истории о том, как рождается искусство. – М.: Манн, Иванов и Фербер, 2016. – 336 с.
«Звездная ночь Ван Гога» – это полноценная энциклопедия истории искусств, которая охватывает период от наскальной живописи из пещеры Шове и гробницы Тутанхамона до работ Луиз Буржуа и Ай Вэйвэя. Ее автор Майкл Берд — английский искусствовед, критик, писатель, поэт и журналист, автор статей для The Times, The Guardian и серии популярных программ об искусстве на канале BBC. Для этой книги Берд написал около восьмидесяти эссе о художниках и произведениях искусства. Он говорит от лица римского мастера, подданного императрицы Ливии, заглядывает через плечо Фидия, вещает из мастерской Джексона Поллока и со строительной площадки Ангкор Вата. Берд перевоплощается легко, его носит по странам и континентам, с ним некогда скучать. Мраморные глыбы, мозаика, бронза, масло, фотобумага, витражное стекло. Древний Египет, Китай, СССР, Франция, Австралия. Берд стирает границы, чтобы донести до читателя простую мысль: «Искусство – везде».

Мария Пономаренко. Тайны глобуса Блау. – М.: Издательство «Белая Ворона», 2016.
«Книга, где все вертится вокруг одного медного шара» – таков полный заголовок издания, рассказывающего историю мореплавания на примере одного экспоната Государственного Исторического музея. Экспонат этот – глобус-гигант, который был изготовлен в конце XVII века наследниками известного амстердамского картографа Виллема Блау для шведского короля Карла XI. У Марии Пономаренко, которая работала в Историческом музее, была возможность не только тщательно рассмотреть подробно расписанный маслом глобус, но и изучить его многочисленные тайны. Например, почему на нем нет именного картуша, где его глобус-близнец (а он должен быть) и что же шуршит внутри, когда глобус вращается? Попутно автор остроумно и легко рассказывает читателям о географе Герарде Меркаторе и картографии, меридианах и масштабе, представлении европейцев XVII века об устройстве земного шара, Ост-Индской компании и семье Блау.

Наталия Соломадина. Что придумал Фаберже. – М.: Арт-Волхонка, 2016. – 104 с.
Карл Фаберже – гениальный русский ювелир, чье имя давно стало нарицательным. Именно он придумал знаменитые пасхальные яйца с секретом, завоевал весь мир и стал настоящим законодателем ювелирной моды. Книга создана издательством «Арт-Волхонка» совместно с культурно-историческим фондом «Связь времен» и музеем Карла Фаберже, открытым в Санкт-Петербурге в 2013 году. В ней рассказывается о том, как сын немецкого ремесленника превратился в поставщика императорского двора и личного ювелира Александра III, как в подвале на Большой Морской родилась целая империя с железной дисциплиной и безукоризненной организацией и, наконец, о том, как волшебные яйца и другие бибелоты разошлись по всему миру и стали предметом страсти королей и охоты коллекционеров. Книга продолжает блестящую научно-популярную серию издательства, начатую в прошлом году томами «Что придумал Ле Корбюзье» и «Что придумал Шухов».

Тамара Эйдельман. Наша эра. История России в картах. – М.: Пешком в историю, 2016. – 72 с.
От крещения Руси до конца ХХ столетия: тысячелетняя отечественная история представлена в картах, пиктограммах и портретах и написана, пожалуй, самым известным учителем истории в России, звездой лектория «Прямая речь» Тамарой Натановной Эйдельман. Каждый разворот этой необычной книги-атласа – это один век истории нашей страны и ее соседей от Уральских гор до Атлантического океана. Вот первое тысячелетие нашей эры: в Риме стоит Колизей, в Константинополе – Святая София, поляне тянут за собой деревянный плуг, вокруг ельник. Вот XVI век: в Лондоне – Шекспир, в Нюрнберге – Дюрер, в русском государстве горит Новгород, вокруг ельник. Век XVII: в Италии – Галилео Галилей, в Германии – Иоганн Кеплер, в Пелиме, Нариме, Сургуте и Тобольске мужики держат бревна, вокруг ельник. Пройдет триста лет и ельник густо покроется лагерными вышками. История в картах оказалась  наглядной до жестокости, и в этом особенность формата, который будет интересен и детям и родителям.

Большие чувства. Азбучные истины / Сост. М. К. Голованивская. – М.: Изадательство «Клевер», 2017. – 138 с.
«Большие чувства» – это продолжение прошлогоднего сборника статей «Азбучные истины» под редакцией писателя, переводчика и филолога Марии Голованивской. На этот раз темой эссе стала широкая палитра человеческих чувств от «А» (апатии), до «Я» (ярости) с остановкой на каждой из тридцати трех букв русского алфавита. Авторы эссе – флагманы современной отечественной мысли и слова: Сергей Гандлевский, Ольга Седакова, Сергей Юрский, Людмила Улицкая и другие маститые авторы. Эссе написаны очень неравномерно: какие-то предназначены для детского чтения, сквозь другие не продраться без помощи взрослого, но от этого ценность сборника ничуть не умаляется. Книга прекрасно иллюстрирована Хадией Улумбековой.

Светлана Прудовская. В поисках волшебных книг. – М.: КомпасГид, 2016. – 84 с.
«В поисках волшебных книг» – четвертая часть серии искусствоведа, художника и педагога Светланы Прудовской «История книги своими руками». Вся ее книга – незаменимый материал для тематических бесед, творческих занятий и домашнего чтения-смотрения с детьми. Прудовская подробно, дельно и находчиво разбирает саму идею книги: знаков-букв-письменности, образов-иллюстраций, ее механику и смысл. Последняя часть серии рассказывает о магической природе книг: от эфиопских кожаных свитков, книжек-гармошек мексиканских шаманов и средневековых манускриптов до современного поп-апа. Попутно она учит вырезать печати из моркови, и снежинки из бумаги, придумывать шифры и вертеть бумажные бусины. Будьте готовы к тому, что читать эту книгу придется с карандашами и ножницами в руках.

Ронан Декалан. Призрак Карла Маркса. – М.: Ад Маргинем Пресс, 2016. – 64 с.
«Призрак Карла Маркса» – одна из серии книг о философии для детей, придуманной издательством «Ад Маргинем» совместно с Музеем современного искусства «Гараж». Герои этих книг: Сократ, Кант, Людвиг Витгенштейн и Ханна Арендт – нерушимые столпы философской мысли. Их идеи в художественной форме изложены для детей возраста 6+. Например Карл Маркс, являясь маленькому читателю в виде призрака (что бродит по Европе), повествует грустную историю восстания силезских ткачей, а заодно, объясняет такие понятия, как «капитал», «рынок», «пролетариат», «потребительская стоимость», «всеобщий эквивалент». Остроумная абсурдистская история заканчивается обещанием вернуться и призывом не забывать категорического императива.

Изабель Глорье-Дезуш. Как говорить с детьми о традиционном искусстве народов Африки, Америки, Азии и Океании. – СПб.: Арка, 2016. – 200 с.
Говорить об искусстве народов, чья  культура, религия, мифология сильно отличается от западной, очень нелегко. Эта беседа требует серьезной теоретической базы. Тем временем мода на традиционное искусство все возрастает, оно вызывает большой интерес и вдохновляет кураторов на новые проекты. Эта книга поможет родителям овладеть необходимыми знаниями, для того чтобы объяснить любопытному сынишке, чем африканская маска отличается от североамериканской, куда подевались туловища от голов ольмеков, зачем народ мундуруку мумифицировали головы врагов и многие другие. Каждый из тридцати объектов, представленных в этой книге, снабжен вопросами-темами для обсуждения с детьми разных возрастов (от 5 до 13 лет), каждый поможет познакомиться с культурой эскимосов, индейцев, австралийских аборигенов. Эта книга станет прекрасным дополнением к предыдущим частям проекта: «Как говорить с детьми об искусстве» и «Как говорить с детьми об искусстве ХХ века».

Иллюстрация на обложке статьи:
из книги «История старой квартиры» Александры Литвиной и Ани Десницкой 

Вера Ерофеева

• Мэри Чэмберлен. Английская портниха / Пер. с англ. Е. Полецкой. – М.: Фантом Пресс, 2016. – 416 с.

Умоляю, будьте осторожны! Будьте предельно внимательны, прежде чем отправитесь с этой книгой к кассе. Ох, да не взбредет вам в голову преподнести ее в качестве подарка милой сердцу даме, увлекающейся шитьем. Испортите человеку не жизнь, конечно, но несколько дней как минимум. Хитроумный издатель точно знает, что книги о горе и смерти продаются в нашей стране плохо, вот и заменил название «The Dressmaker of Dachau» на «Английскую портниху». На обложке русского издания колючая проволока менее заметна, чем на оригинальном макете, а в аннотации – обещание приключений, романа с загадочным мужчиной и лишь тонкий намек на те ужасы, с которыми придется столкнуться главной героине.

Вот вам (мне, к слову, тоже) урок: не судите о книге по первым ста страницам. Если не знать, что издательство «Фантом Пресс» не специализируется на женских романах и что автор книги является профессором Оксфордского университета, в начале можно подумать, что «Английская портниха» – это история о кружащей голову любви, от которой девичье сердце (не важно, сколько девице лет – двадцать или сорок) бьется быстрее. Ада Воан, молодая портниха из Лондона, мечтающая о собственном доме мод (как у Шанель, конечно), встречает богатого иностранца. Станислас водит ее в знаменитые рестораны, приглашает на пикники и, кажется, вот-вот сделает предложение. Скромная читательница то и дело краснеет, покрывается испариной и озирается в метро: не заглядывают ли незнакомцы в ее книгу, автор которой не обходится без пикантных подробностей:

«Он оперся на локоть, вытянул ноги, сорвал травинку и пощекотал легонько ее голую лодыжку. – Знаешь, где тебе самое место?
Ада покачала головой. Прикосновение травинки было приятным. Ей хотелось, чтобы он снова до нее дотронулся, провел пальцем по ее коже и она бы ощутила дыхание поцелуя».

Мэри Чэмберлен, изучающая историю женского движения, не докучает обилием фактов о Лондоне 30-40-х годов XX века, не рассказывает о революционных лозунгах, а создает портрет девушки, в которой легко узнает себя любая модница: 

«Она выделялась талантом, а крой в сочетании с изысканностью линий ее фасонов делал ей честь. Она досконально изучила звездный Голливуд с намерением перенести этот блистательный мир в лондонские гостиные. Ада превращалась в свои модели, была их ходячей рекламой. Повседневное ли платье в цветочек, идеально ли подогнанный костюм, всегда ухоженные ногти и скромные лодочки…»

А теперь вопрос: есть ли здесь воинствующие феминистки или высокодуховные интеллектуалки, которые готовы из-за подобных пассажей зашвырнуть эту книгу куда-нибудь подальше? Обращаюсь к ним: не спешите! Во второй части, когда легкомысленная Ада отправится-таки со своей любовью навстречу приключениям, от женского романа не останется ни следа. На смену ему придет история о выживании одинокой бесправной женщины во время Второй мировой войны, которую «несет по течению, словно щепку, отколовшуюся от корабля». Изменятся не только декорации, но и авторский стиль. Никаких больше рюшечек, лодочек и «цок-цок» каблуками. Меньше коротких предложений. Признаюсь, дальше читать этот роман – страшно. Но одновременно от него и не оторваться.

Мэри Чэмберлен не пожалеет свою героиню и проведет ее по всем кругам ада. Бомбежки, попытка укрыться в монастыре, работа портнихой в концлагере. Голод, одиночество, домогательства, насилие. После каждого пройденного круга Ада Воан не теряет надежду на лучшее – а вместе с ней и читатель начинает верить в то, что все кончится хорошо. Даже в самые тяжелые времена Ада полна жаждой жизни: 

«Все устали от войны, от карточек и затягивания поясов <…>. Ада будет шить одежду, которая поднимет людям настроение. Кружево и батист, жоржет и атлас, тюль и шерсть с пышным ворсом. Одежду, что свингует и пляшет, поет и смеется».

Не желая пересказывать сюжет, скажу только одно – мы столкнулись с безжалостным (или стоит сказать правдивым?) автором. Словно желая оправдаться, в конце книги Мэри Чэмберлен помещает послесловие, в котором возлагает всю ответственность за судьбу Ады Воан на время и общество, в котором она жила. Даже если так, лично я писательницу все равно не прощаю. 
Западные критики пишут, что в Аду невозможно не влюбиться. Сказать так – бессовестно упростить ее образ. Мисс Воан вызывает противоречивые чувства. Сейчас ты готов обозвать ее последней дурой, а через пару страниц искренне жалеешь ее. И так по кругу – от возмущения до сопереживания. 

«Английская портниха» наверняка придется по душе тем, кто любит исторические драмы вроде «Аббатства Даунтон». Книга-обманка. Книга-парадокс, вначале притворяющаяся легким любовным романом. Она способна объединить женщин разных взглядов и образов жизни. Способная разозлить и растрогать. Но никак не оставить равнодушным.
 

Надежда Сергеева

• Дэниел Клоуз. Пейшенс / Пер. с англ. Анастасии Зольниковой. — СПб.: Бумкнига, 2016. — 180 с. 

«Пейшенс» Дэниела Клоуза я прочла тотчас после перевода романа на русский язык, прочла за один вечер, принюхиваясь к запахам типографской краски, которые доносились от ярких страниц. 
Книга, попавшая в руки отечественных читателей с небывалой для иностранной литературы скоростью, была издана очень вовремя.

Можно с пеной у рта доказывать, что история путешествий во времени совсем не новый сюжет для фантастического жанра, или же увлеченно ругать Анастасию Зольникову за спешный перевод, а можно взглянуть на роман в контексте современных реалий. Мир продолжает катиться в тартарары, несмотря на то, что все, кажется, уже приспособились к экономическому кризису. Вместо Александровских сырков покупают «Чудо» по акции, в Европу ездят редко, а то и вовсе предпочитают ей поездку в Карелию. И все, что нам необходимо, чтобы пережить тяжелые времена, – это терпение, а уж о нем персонажи истории Клоуза кое-что знают (имя главной героини выбрано не просто так).

Едва ли кто-то возьмется спорить с тем, что Клоуз сумел создать точные образы замученных проблемами и бытом городских жителей, посещающих психотерапевтов, не подозревающих о том, что будет завтра, переживающих за будущее своих детей и собирающих копейки на покупку хот-дога и оплату мобильной связи. Увы, но все мы, так или иначе, являемся ими вне зависимости от континента, на котором с нами приключаются беды.

На дворе 2012-й. Почти безработный Джек и его подруга Пейшенс узнали, что ждут ребенка, и эта новость их не то что бы огорчила, но обеспокоила. Молодого человека из-за того, что он раздает листовки и практически не зарабатывает денег, а девушку, потому что она ходит к мозгоправу и боится, что у ребенка будет такое же ужасное детство, как у нее самой. Однако переживания их были напрасны. Вернувшись однажды домой с работы, Джек обнаружил Пейшенс убитой.

«Боль была неописуемая, как будто мне дыру в груди снарядом пробили. Мне казалось, что прошли часы, прежде чем я смог пошевелиться, словно меня залили бетоном. Может, это организм отколол такую штуку, чтобы я себе башку не расшиб. На самом деле я не хотел себя убивать, мои воспоминания – все, что от нее осталось. Я не мог допустить, чтобы они исчезли. И пусть случившееся доказало, что во вселенной нет никакого порядка, я и вообразить не мог, что какой-то бесчеловечный демон будет бродить на свободе, пока копы пытаются повесить все на меня».

Преступника поймать не удалось, и Джек, не желая мириться со смертью возлюбленной, пытался самостоятельно выяснить, что произошло, ни на секунду не забывая о Пейшенс и ребенке, которого она ждала. В 2029-м он узнал, что создана машина времени, и спустя бесконечных 17 лет вновь обрел смысл жизни.

Роман – графический, в том, как он нарисован, видно профессионализм мастера. Долго не понимаешь, чем привлекательны картинки (яркие краски, четкие линии, некоторая анимированность изображенного), пока не осознаешь, что знаком с творчеством Дэниела Клоуза уже давно: ведь именно он – автор комикса «Призрачный мир» и сценария к одноименному фильму, в котором сыграли юные Скарлетт Йоханссон и Тора Берч. Кроме того, он не раз становился автором обложек британского журнала The New Yorker, обложек, которые хочется распечатывать и вешать на стену. В одном из интервью журналу Клоуз сказал: «Я не люблю говорить о своих работах, лучше позволить иллюстрациям говорить самим за себя». В романе «Пейшенс» они говорят, оживляя персонажей, заставляя их двигаться наперекор судьбе.

Это история о настоящей любви (не о той, когда счастливы вместе, а той, когда нет счастья по отдельности), о подлинном терпении и вере в свои силы. И, да, она учит. Как минимум тому, что можно переписать любой сценарий, особенно когда знаешь, что менять.

«И чем больше я видел – чем дальше мои неостывшие чувства уплывали в безбрежную бесконечность – тем важнее становилось это все; каждый миг. Каждый выбор. Каждое деление клетки заслуживает такого же пристального внимания, как последний бросок в мировом чемпионате или волосок с места нераскрытого похищения ребенка, все это окончательно доказывает одну-единственную неопровержимую истину».

Какую, решайте сами.
 

Анастасия Бутина

 

• Михаил Зыгарь. Вся кремлевская рать. Краткая история современной России. — М.: Интеллектуальная литература, 2016. — 408 с.

   

  На обложке под фамилией автора значится его должность на момент издания книги — «главный редактор телеканала «Дождь»». Так даже проще — поклонники сразу распознают своего, противники отвернутся. «Вся кремлевская рать. Краткая история современной России» обещает рассказать о последних 15 годах жизни страны и отечественной журналистики. Это документ эпохи, вполне ее достойный.

  От книги работника оппозиционного канала «Дождь» ждешь адекватной и независимой оценки. Однако здесь использованы все те же методы, что в «Вестях недели» с Киселевым. Разные стороны политических баррикад отличаются только идеологическими кальками, а методы их остаются одни и те же: журналист выпучивает глаза, кричит «Наших бьют!», а потом подбирает удобные для аргументации факты.

  Факты для журналиста священны. Но, к сожалению, не для Зыгаря. Книга состоит из домыслов, слухов и сплетен от каких-то людей, которые почему-то знают, о чем говорили политики один на один за закрытыми дверями. Книга Зыгаря напоминает мемуары постаревшей эмигрантки, которая видела Ахматову мельком на творческом вечере, но в своих воспоминаниях увлекается и придумывает фразы, которые Ахматова шептала Гумилеву, а потом и сама начинает верить, что все это слышала. Зыгарь тоже увлекается — и диву даешься, как его взор легко проникает за закрытые двери и как прямая речь политиков льется и льется, не остановить.

   

  «Кудрину перспектива возглавить либеральную партию показалась заманчивой. (…) «Дело правильное, интересное, — пересказывают приближенные Кудрина его разговор с Медведевым. — Но только партия, подконтрольная Суркову, меня не устраивает». «Ну так ничего нового сделать ты же не успеешь», — якобы уговаривал Медведев. «Ну не успею — не страшно. Фейки создавать я не хочу, — так ответил Кудрин, по словам его близких. (…) Путин положил конец его размышлениям. (…) „Я тебя лично прошу, это сильно ослабит всех“, — примерно так сказал Кудрину Путин».

  Автор в курсе разговора Путина и Меркель — Путин «не смущался», Меркель повесила трубку. Зыгарь, словно шпион или агент, знает обо всех разговорах политиков. Иногда он забывает добавить спасительное «якобы» и совсем не вспоминает о ссылках на источники.

   

  «Путин, сидя у себя в резиденции, раз за разом пересматривал выступление Прохорова (…) и хохотал. И повторял: «Так вам и надо!» А потом устроил выволочку Суркову. «Что, расслабились? — зло смеялся он. — Привыкли иметь дело со слабаками?».

  Описывая встречу Тимошенко и Януковича в 2005 году, автор не может обойтись без подробностей в стиле бульварной литературы: «Она не выходила из его кабинета четыре часа — в приемной даже заволновались. А когда ушла, Янукович еще долго сидел, погрузившись в собственные мысли и не реагируя ни на какие вопросы. Когда же он пришел в себя, услышав вопрос пресс-секретаря «Ну что, понравилась вам Юлия Владимировна?», — Янукович втянул оставшийся после гостьи запах духов Angel и произнес: «Она такая подлая, что я, даже если бы захотел, не смог бы ее трахнуть». В описании другой встречи Тимошенко, уже с Путиным, Зыгарь пишет про ее черное платье, а также приводит уморительную шутку, без которой книга, конечно, обеднела бы: «Никто из журналистов не запомнил, о чем конкретно договорились два премьера, — все обратили внимание только на черное платье Юлии Тимошенко с огромной вертикальной молнией через всю спину, с помощью которой, шутили они, оно должно сниматься одним движением руки».

  Книгу Зыгаря разобрал на цитаты сайт под названием «Spletnik». Так аудитория нашла то, что в книге и искать не надо. Зыгарь предлагает посмотреть в замочную скважину российской политики и, видимо, сам не замечает, что «краткая история современной России» больше походит на вырезки из желтой прессы, чем на историю.

  Антигероям, как и положено, противостоят герои — Навальный и Ходорковский. Когда он пишет о них, едкость и скепсис сменяются елейным любованием. Навальный для автора — «инопланетянин», «суперзвезда»; «все, что он делает, исполнено особым смыслом», «понимает свою исключительность», «наверное, единственный настоящий политик на всю страну» (и это только на одной странице).

  Все это не отменяет того, что книга Зыгаря хоть и тенденциозна, но совсем не скучна. В ней собраны самые громкие, нелепые и сенсационные байки из склепа российской и мировой политики. Это «шпионский роман», автор которого забывает, что книга относится к прозе документальной, а не художественной. Такая публицистика хороша для путешествия в недалекое прошлое: если убрать все сплетни и россказни, «Вся кремлевская рать» представит хоть и не всегда объективные, но факты нашей действительности.

  Автор на последних страницах честен сам с собой: «Это очень интересный миф: будто все в России зависит от Путина, а без него все изменится… Нынешний образ Путина — грозного русского царя — придуман за него, и зачастую без его участия: и свитой, и западными партнерами, и журналистами. Мы все себе выдумали своего Путина». Эта книга — еще один кирпичик в мифе, и сам Михаил Зыгарь это понимает.

Егор Королев

 

• Энн Тайлер. Катушка синих ниток / Пер. с англ. Н. Лебедева. — М.: Фантом Пресс, 2016. — 448 с.

   

  Российскому читателю, которому литература золотого XIX века ближе, чем современного XXI, книга Энн Тайлер должна прийтись по душе: это семейная сага — жанр, так полюбившийся русским писателям. Тайлер в американской периодике сравнивают с Толстым и Чеховым; можно в ее тексте найти и сходства с произведениями Тургенева, а американский дух этому роману придают параллели с творчеством Сэлинджера и Голсуорси.

  «Катушка синих ниток» — не первый роман писательницы, переведенный на русский язык. Ранее в России издавали ее книги «Блага земные», «Обед в ресторане „Тоска по дому“» и «Лестница лет». Все, кстати, о быте и судьбе обычных американских семейств. Однако эти произведения остались не замечены отечественными читателями.

  Пулитцеровскую премию Тайлер получила в 1989 году за роман «Уроки дыхания», а в прошлом году удостоилась номинации на «Букер». Сразу после этого роман-номинант —»Катушка синих ниток» — переводят на русский язык. Титулованная новинка новинок; механизм, успешно запущенный издательством Corpus в кампании по продвижению «Щегла«Донны Тартт, находит новое подтверждение своей жизнеспособности: книгу Тайлер ждали многие.

  И не зря ждали. История, которая начинается со звонка долго не появлявшегося сына на домашний номер родителям как минимум вызывает интерес. Если учесть, что сын звонит, чтобы сделать весьма откровенное заявление, то интерес превращается в интригу. Далее, по законам жанра, в топку читательской увлеченности подкидываются новые щепки семейных тайн.

  Ни один герой романа не останется тем, кем кажется в первый момент. Тайлер чередует повествования о трех поколениях семьи Уитшенков: о Джуниоре и Линни, их сыне Реде и его жене Эбби, а также об их детях, Денни, Стэме, Джинни и Аманде. Справедливости ради надо отметить, что есть еще сестра Реда Меррик и целая горсть внуков. В общем, много, много людей, еще больше у каждого из них тайн и переживаний, а вот семейных легенд всего две.

  Первая — о доме, в котором живет семья. Его построил Джуниор для богатого заказчика, но на самом деле строитель знал: этот дом будет предназначен ему. Так и вышло через несколько лет. Вторая — о сестре Меррик, которой удается найти очень удачную партию и выйти замуж за мужчину мечты, обеспеченного и образованного.

  Это даже не вполне себе легенды, а были, которые показывают характер семьи, члены которой добиваются того, что им нужно, даже если цель кажется недостижимо далекой. Однако после того, как задача выполнена, Уитшенки теряют к ней интерес.

  Гореть и потом резко потухнуть, изображать счастливую жизнь через силу, стараться не видеть внутрисемейных и просто внутренних проблем — все это было и в XIX, и в XX, и в XXI веках.

   

  Но семья, похоже, не замечала ничего плохого. Очередная удивительная особенность, особый талант делать вид, что все отлично. Но может, и не особенность вовсе, а доказательство абсолютной обыкновенности?

  Уитшенки считают себя самым лучшим семейством на свете, свысока поглядывая на других. Им кажется, что они держатся с достоинством, но многих из них заедают классовые проблемы. Мужья и жены по-разному представляют обстоятельства их знакомства и причины совместной жизни. Родители стремятся к тому, чтобы у детей все было правильно, а не так, как им хочется. В глубине души мало кто кому доверяет, а чаще всего все всех раздражают: брат — брата, невестка — свекровь, родители — сына и так далее.

   

  — Ничего, ничего, — бормотала Нора, — потом станет легче, вот увидишь. Бог никогда не посылает нам испытаний больше, чем мы в состоянии перенести.

  Джинни только сильнее заплакала.

  — Вообще-то неправда, — уверенно заявил Денни, который стоял, прислонясь к холодильнику и скрестив руки на груди.

  Нора, не переставая гладить Джинни по плечу, глянула на него.

  — Он ежедневно шлет людям больше, чем они в состоянии перенести, — сообщил ей Денни. — Половина народу на земле ползают такие… уничтоженные.

  Энн Тайлер едва ли не в каждом эпизоде говорит о том, что Уитшенки добиваются красивой картинки, правильного решения и тем самым только только усугубляют ситуацию. «Перфекционизм — это болезнь целой нации» — поется в одной американской песне. Если бы всего одной нации, а не целого мира; если бы всего одной семьи, а не всего человечества.

  В жизни самой Энн Тайлер тоже есть легенда. Ей нужно было зашить костюм отца перед похоронами матери. Она не могла найти нужные нитки, пока те не выкатились с полки шкафа, как будто мать протянула ей моток. Такой же эпизод есть и в «Катушке синих ниток». Говорят, у синего цвета больше всего оттенков. У семейной жизни, по мысли Тайлер, не меньше.

Елена Васильева

• Василий Аксенов. Десять посещений моей возлюбленной: (Вторая стража). — СПб: Лимбус-Пресс, 2015. — 512 с.

   

  Писатель Василий Аксенов родился в селе Ялань Красноярского края, туда же помещает он действие своего последнего романа. Все его книги, так или иначе, о бесконечно любимой им Сибири, исключением не стали и «Десять посещений моей возлюбленной».

  Главный герой и рассказчик — обычный деревенский парень Олег, обладающий, однако, исключительной силой воображения и весьма нетривиальным взглядом на мир:

   

  Укрупни-ка муравья до нашего размера — ну, и куда бы мы от этих монстров побежали? Не в космос же — ракет на всех не хватит. Лишь на просторы океанские. Как когда-то киты и дельфины. <…> А тех — и на самом деле, предположим, увеличенных природой — муравьев, с неотцепляемым оружием на морде, с такими челюстями, и приручить не смог бы человек — не совладает с их настырностью. <…> Хотя иметь такого оруженосца в личной охране было бы неплохо. Не у противника. В своей. Ходи, не бойся никого, даже медведя. По ходу дела, сам бы он, охранник, и кормился… Тогда и тлю пришлось бы увеличивать — уж до размеров-то козы. И тут проблема возникает.

  Такой рассказчик не описывает мир, он постоянно его творит — удивительно прекрасный, иногда волшебный и всегда полный любви. И если вокруг Ялани география очерчена, то воображаемый Олегом мир простирается бесконечно далеко за пределы родного села, которое вместе с его обитателями остается для героя центром и мерилом всего. Что сказали бы в том или ином случае покойные уже бабушка и дедушка его друга Рыжего? Олег будто сверяется с их мнениями как с несомненно точными ориентирами, и ощущение того, что для автора прошлое (пусть и утопически прекрасное) надежнее настоящего, не покидает читателя на протяжении всего романа:

   

  Заведено так — смены года. Марфа Измайловна сказала бы: Порядок Божий.

  В центре сюжета — встречи Олега с его возлюбленной Таней. Их десять, как указано в заглавии, и каждой посвящена отдельная глава. Предисловие (знакомство героев) и послесловие (финал их отношений) обрамляют историю любви, которая напоминает сон. Свидания большей частью происходят по ночам и заканчиваются тем, что герой засыпает или просыпается (чаще всего его будят одной и той же фразой).

  Аксенов с горечью рассуждает о времени, которое мы привыкли считать беспощадным, позабыв о том, что, в отличие от человека, время лишено свободы выбора, и движется только вперед:

   

  И этот миг, как ни цепляйся за него — глазами или чем-то, не задержать. А так хотелось бы. Пусть хоть сегодня. Царь над Природой человек, но не над Временем. А жалко.
  Но если бы мы все могли им управлять, что получилось бы?… Затор. Неразбериха…

  Необычный язык романа обусловлен поставленной задачей — выражением глубоких философских мыслей словами обычного деревенского парня. Длинные, сложно выстроенные предложения с нарушенным порядком слов замедляют чтение, заставляя постоянно вдумываться в смысл написанного. Странная вещь происходит с аксеновскими диалектизмами: кажется, они едва ли могут быть знакомы современному городскому читателю, однако по мере погружения в книгу становятся интуитивно понятными.

  Любовь в романе очень разная: сильная и в то же время трепетная, с оттенком грусти — к родной Ялани; немного суровая, лишенная внешних проявлений, но крепкая — в семье Истоминых; первая страстная любовь героя к Тане; переменчивая, полная страданий любовь Рыжего; верная и незаметная — Гали Бажовых, трагическая — двоюродного брата героя… Не случайно спектакль, поставленный по роману в московском театре имени Маяковского, называется «В. О. Л. К. (Вот Она Любовь Какая)».

  Важно и то, что вопреки традиции русской литературы XIX столетия наделять силой чувства женских персонажей (ярчайший пример — тургеневские девушки и, конечно, пушкинская Татьяна), Аксенов опирается на опыт произведений XX и XXI века и описывает любовное переживание с точки зрения мужчины.

  Любовь изображается в романе как то, из чего и состоит собственно жизнь, создавая впечатление некой идеальной нормы: кажется, именно так нужно относиться к своей родине, родителям, друзьям и возлюбленной. Но уже на втором «нужно» появляется ощущение утопичности повествования (что усиливается ограниченной географией пространства). Понимая это, автор будто бы пробуждает читателя ото сна, в который сам же его погрузил: самоубийство друга, смутные чувства к другой девушке, предательство любимой — все это, хотя и кажется менее значительным, чем сила подлинного чувства, не дает тексту превратиться в совершеннейшую утопию и более того — оставляет ощущение подлинности изображаемого.

Полина Бояркина

В контексте идеи о смерти автора переход того или иного постмодерниста в статус post mortem вызывает размышления о реальном влиянии его жизни на восприятие его творчества.

В случае Дмитрия Александровича Пригова это размышление осложняется тем, что его тексты создавались не им самим, а через художественный проект под названием «деятель культуры Дмитрий Александрович Пригов». Этот проект состоял из целого ряда масок, ликов, применяемых хитроумным поэтом-трикстером на протяжении десятилетий.

Теперь, когда появилась возможность взглянуть на этот проект ретроспективно, можно трактовать его наследие как целостную систему, результат многолетнего труда.

Работа над этим уже ведётся. НЛО издаёт собрание сочинений Д. А. Пригова, по его творчеству защищаются диссертации, проводятся конференции… В свете этих фактов переиздание книги «Советские тексты» кажется крайне уместным.

Впервые сборник вышел 19 лет назад при ещё живом авторе и в каком-то смысле подводил итог огромного этапа в творчестве Д. А. Пригова. Само название «Советские тексты» констатирует, что Пригов образца 1997 создаёт уже постсоветские тексты и творит в каком-то ином, новом дискурсе.

Ещё тогда издание делало работу, которой сейчас активно занимаются исследователи. Работа эта заключалась не просто в констатации факта жизни и творческой активности Пригова, но в попытке осмысления и упорядочивания для читателя текстов и картин этого незаурядного художника. Иными словами, продолжая цитату Льва Рубинштейна с форзаца книги, «Пригов после Пригова» в этом издании отсутствует. Это подчёркивается, например, отсутствием фирменного авторского предуведомления. Пригов-97 просто неуместен для сборника, презентующего Пригова-79-84.

И вот эта книга приходит к нам снова. За 19 лет после её издания и 9 лет после смерти самого Пригова родилось уже два поколения новых читателей, одни из которых не застали Пригова советского, вторые — в принципе Пригова творящего. Более того, исчез и сам контекст, в котором создавались советские тексты. Четверть века прошла с распада СССР. Люди, родившиеся тогда, сейчас вступают в стадию acme, цветения.

Нет контекста, нет авторской маски, нет самого автора. Но есть сборник. И сборник переиздан именно сейчас. Пригов по какой-то причине оказался нужен не только узкому кругу почитателей (им больше приглянется увесистое собрание сочинений), но и новому, неподготовленному читателю. Чтобы разобраться в этом, стоит внимательнее взглянуть на главного персонажа советского приговского мира.

Бытие и сознание основного героя Пригова определяется сухим канцелярским языком советской газеты. Графомания, управляющая этой трагикомичной фигурой, побуждает его производить и производить тексты, в которых практически полное отсутствие мысли с лихвой компенсируется речевыми клише и штампами.

 

Вот избран новый Президент
Соединенных Штатов
Поруган старый Президент
Соединенных Штатов

А нам-то что — ну, Президент
Ну, Съединенных Штатов
А интересно все ж — Прездент
Соединенных Штатов

 

У маленького человека, порабощённого языком, есть и свой эпос. В государстве, где люди рождены, чтоб сказку сделать былью, сама повседневность пронизана героикой. Вот и превращается ночная охота за комаром в битву на извод, а травля тараканов — в полномасштабную войну. Вчера в кромешной тьме средь ночи Комар меня безумный мучил

 

 

То пел виясь, то пил присев
Я бился с ним в ночи как лев

Под утро же в изнеможенье
Мы оба вышли из сраженья

С потерями в живой силе и технике

 

Вообще, агрессия и поиск врага — неотъемлемые характеристики этого персонажа. Пусть враг этот — фантом, пусть причины его существования неясны, но сам факт его существования обязателен.

 

 

Друзья — они ведь люди сложные
Вот, скажем, тот же взять Китай
Уж как вредил нам невозможно он
А все ведь друг, а все ведь свой

Да и враги ведь люди сложные
Вот тех же мериканцев взять —
Продукты шлют нам всевозможные
А все — враги, едри их мать

 

Казалось бы, с крахом тоталитарной системы должен был умереть и тоталитарный язык. Человек, изображённый в приведённых стихотворениях, — скромно потупить глазки и испариться в новой речевой среде. Сам Пригов — скрыться в энциклопедиях и академических изданиях для специалистов с комментариями, разъясняющими советские реалии и непонятные имена. Однако тексты его волнуют и зовут к размышлению, а ситуация речевой агрессии никуда не исчезла, а только начинает свой новый ренессанс.

 

К этому можно было бы подвести политические разглагольствования: мол, Пригов актуален потому что власть (или оппозиция) лютует, проправительственные (или антиправительственные) СМИ превратились в средства пропаганды, а глава государства (или глава либеральной партии) совсем охамел. Но хотелось бы верить, что поэзия Пригова — нечто более сложное, чем примитивная гражданская лирика. Его тексты — это не только критика определённого режима, но в принципе критика шаблонного, пустого сознания, не желающего сопротивляться вторжению в область языка. Какая-то вневременная космическая тоска по мыслящему человеку, такому же неординарному и всеохватному мыслителю, как и сам Пригов — вот что делает актуальным его творчество, его новый старый сборник.

Валерий Отяковский

• Майкл Каннингем. Дикий лебедь и другие сказки / Пер. с англ. Д. Карельского. — М.: АСТ: Corpus, 2016. — 192 с.

Майкл Каннингем из тех писателей, которые от роману к роману строят свою мифологему, поэтому меньше всего от него можно было ожидать такой книги, как эта, — состоящей из переложений всем известных сказок. Лауреат Пулитцеровской премии Каннингем создал мир, где герои классической англоязычной литературы смешаны с персонажами, которых в первом приближении можно назвать «другими» (геи, умирающие от СПИДа, трансвеститы, наркоманы, etc). Но он помещает своих героев в такой густой концентрат жизни, что «nobody dies a virgin cause life…», как говорил Курт Кобейн — и жизнь эта уравнивает всех, сбивает спесь и умеряет амбиции, в ней растворяются и маргинальность его героев, и странности происходящих с ними событий.

Мальчишку заколдовал злой дух.
Злых духов не бывает.
Ладно. Скажем так, мальчишке не нравилось, что солдатик — другой.
Когда у кого-то что-то неправильно, ты всегда говоришь, что он «другой».
«У кого-то что-то неправильно» — так говорить нехорошо.
А ещё знаешь, что там совсем глупо? Что балерина тоже прыгнула в печку.
Хочешь, вместе подумаем о том, что такое, на самом деле, «судьба»?
У балерины были две ноги. Она спокойной стояла на полке. И никакой там «другой» не была.
Но зато «другого» любила.

А что такого прекрасного в том, чтобы быть «другим»? Ты так говоришь, как будто это прямо награда какая-то.

Герои его новой книги сказок тоже всегда «иные», но и живут они в своем волшебном мире. Инаковостью они органично входят в арсенал любимых типажей Каннингема, но велик соблазн разрушить их уютные домики, как сделал волк в сказке про трех поросят. Было бы слишком легко и безынтересно взять и осовременить сюжеты, знакомые с детства, перенести условных Мальчика-с-пальчика и прочих в новую реальность, допустим, в американский мегаполис или российскую глубинку, но Каннингем раздвигает границы исключительно средствами языка. Автор с бережным вниманием относится к первоисточникам, давшим ему и материал, и вдохновение. Сохраняя волшебство и действуя в рамках жанра, Каннингем будто бы просто пересказывает сказки Андерсена, братьев Гримм и других своими словами, добавляя детали, исключительно каннингемовские, при этом не противоречащие миру первоисточника.

В сборнике «Дикий лебедь и другие сказки» — десять произведений, обращенных к эмоциям. Читая, смеешься и плачешь, в особенности над счастливыми финалами (например, рассказ «Долго/счастливо», завершающий сборник). Каннигемовская эстетская установка держать дистанцию с собственным произведением часто рождала романы величественные, как океан, и ровные, как ландшафт Нидерландов. Автор будто бы решал перед читателем длинное уравнение, наполняя словами холодную математическую конструкцию. Основная формула Майкла Каннингема — жизнь поимеет всех, но в ней каждый может испытать моменты мистического потрясения. Но в этой книге все иначе. Сказки и есть развернутое мистическое потрясение, которое мы обычно проносим через всю жизнь. О воспитательной роли сказок можно спорить, но то, что они закладывают фундамент личности, — безусловно. Если чувствуете, что ваш внутренний домик из соломы несколько покосился, возможно, ремонт нужно начать именно с фундамента.

Анастасия Житинская

 

• Максим Кантор. Чертополох. Философия живописи. — М.: АСТ, 2016. — 790 с.

   

  Немногие из нас могут с гордостью заявить: «Я разбираюсь в живописи». Чтобы выучить все особенности художественных стилей и с легкостью провести экскурсию по залам Эрмитажа, нужно приложить немало усилий. И еще больше — чтобы выразить определенное мнение о том, что, по вашему, своей картиной «хотел сказать автор». Поэтому чаще всего мы ищем внимательного и вдумчивого проводника в мир изобразительного искусства, который не только знает больше нас, но и способен встать на место человека, далекого от предмета разговора.

  Книга Максима Кантора «Чертополох. Философия живописи» таким путеводителем не станет. Однако она способна подтолкнуть к процессу познания, к стремлению заполнить лакуны в собственном образовании.

  Художник и писатель Максим Кантор — сын Карла Кантора, искусствоведа и теоретика дизайна. Тридцать эссе о живописи, которые вошли в «Чертополох», по словам автора, родились в том числе из диалогов с отцом. И читателю, который не держал в руках хотя бы стандартный учебник по истории искусств, будет непросто наблюдать за «становлением европейской свободной воли», символом которого становится рост чертополоха.

  Кантор пишет о целом ряде художников, начиная от широко известных — Босха и Ботичелли, — заканчивая Фройдом и Руо, о которых многие не знают совсем ничего. Некоторые тексты посвящены направлениям и концепциям — модерну, сюрреализму, Парижской школе и другим. Автор выбирает те темы, которые кажутся ему важными в становлении, развитии и завершении эпохи масляной живописи. В определенный момент истории авангард, по мысли Кантора, объявляет себя «универсальной дисциплиной» и «отменяет» писание красками.

  Ответ на вопрос, какой аудитории Кантор адресует свои размышления, понятен. Это люди с большим багажом знаний, умеющие понимать авторские отсылки без обращения к энциклопедии. Для них очевидно, кто такой Рабле и что такое Ренессанс. Автор не ставил перед собой задачи написать учебник. Он не воспринимает написанное даже как «историю одного вида человеческой деятельности», а лишь рассуждает об отдельных картинах.

  Впрочем, рассказывает Кантор интересно и доступно, напоминая читателю, что «туманность формулировки — следствие нечеткости мысли». Однако глубина рассуждений требует вдумчивого подхода. С этой точки зрения, «Чертополох» похож на книги о живописи поэта Жоэ Буске и художника-сюрреалиста Октавио Паса. Кантор — сам художник. Он может говорить с точки зрения «творца» так же легко, как и с позиции исследователя:

   

  Художник всегда соразмеряет силы; он сам лучше любого историка искусств знает, сколько суждено сделать, меряет свой век значительными свершениями — и подсчитывает, сколько пришлось растратить.

  Жанр эссе, кажется, больше всего подходит этому автору. Эта форма позволяет не ограничивать себя строгими рамками и высказать собственное мнение как можно более полно. А у Кантора оно есть всегда — не только об искусстве, но и о самых разных сторонах жизни — от политики до истории. Столь же интересно и аргументированно он пишет о да Винчи или Шагале, при этом неизменно используя яркие сравнения и метафоры, раскрывая свое литературное дарование:

   

  У всякого художника есть свой цвет — как у писателя своя интонация. В литературе не спутаешь страстную интонацию Маяковского и негромкий голос Чехова, а в изобразительном искусстве не спутаешь золотой цвет Ван Гога с янтарным цветом Рембранта.

  Принесший Кантору наибольшую известность роман «Учебник рисования» критики называли и антипостмодернистским манифестом, и политической сатирой, и философическим трактатом. В «Чертополохе» Кантор не теряет стремления прослеживать исторические параллели, говорить о мире в целом, даже когда речь идет об отдельных фактах, ведь для него «важно поместить художника и его произведение в исторический контекст».

  После знакомства с «Чертополохом» возникает желание составить большой список литературы и начать читать, отложив все дела. Выделить карандашом самое ценное и подчеркнуть все фамилии. В «Учебнике рисования» автор пишет: «Чтобы выражать себя, надо вначале себя иметь! Невозможно выразить то, чего нет». Одним из кирпичиков, из которых строится дорога к себе, может стать книга Максима Кантора.

Валерия Темкина