Метка: Лимбус-Пресс

Время читать, или Неочевидные новинки Петербургского книжного салона

В четверг в Петербурге открылся XII Международный книжный салон – самое крупное мероприятие подобного рода в литературной жизни города. Он продлится четыре дня. Журнал «Прочтение» изучил, какие новинки на салон привезут издательства и составил свой список, решив обойтись без самых очевидных.

  • Это футбол! Писатели на стадионе. — Издательство «Лимбус Пресс»

Уже в середине июня Петербург ждет наплыва футбольных болельщиков — в городе пройдут матчи Кубка конфедераций, который является «репетицией» Чемпионата мира 2018 года. Так что сборник рассказов, повестей и даже двух поэм о футболе придется кстати. В списке авторов обнаруживается как давний любитель московского «Динамо» Дмитрий Данилов с нарративом о матче с «Арсеналом», так и Анна Матвеева с рассказом «Минус футбол», где главной становится судьба одного голкипера. Открывается книга рассказом Ильфа и Петрова «Честное слово болельщика» — своего рода манифестом футбольного фаната.

Книга, в которой под одной обложкой собраны тексты советских классиков и современных — вплоть до самых молодых — писателей. Не для того, чтобы уравнять одних с другими. А чтобы впервые в истории русской литературы читатель мог нетерпеливым взглядом окинуть ее: ну, а где у вас тут про футбол? Вот, дорогой читатель, вот. Про футбол — есть. (Из предисловия составителя Вадима Левенталя)

  • Даниил Дондурей, Лев Карахан, Андрей Плахов. Каннские хроники. 2006–2016: Диалоги. — Издательство «Новое литературное обозрение»

«Каннские хроники» — это сборник бесед трех критиков, ранее рассуждавших об одном из самых престижных фестивалей на страницах журнала «Искусство кино». К сожалению, один из авторов, Даниил Дондурей, скончался незадолго до выхода книги. Тем ценнее становятся эти стенограммы дискуссий специалистов о парадоксах, отчаянии и выходах за пределы нормы, ставшие основой сборника. Книга отслеживает десятилетие из жизни фестиваля, а также подводит промежуточные итоги: специально для этого издания «Каннских хроник» Дондурей, Карахан и Плахов написали по статье.

Одна из важнейших фестивальных тем этого года — противостояние рутине. Но не только рутина, жизненный застой являются балластом для современного человека. Потребительское и лояльное поведение, разные виды автоматизма, обеспечивающие качество жизни и отношений с начальством, мужьями, детьми. Переосмыслить все эти нормы, хотя бы просто осмыслить их без эмоционального выхода за их границы, без определенной доли безумия — невозможно. (Даниил Дондурей. За пределы нормы. Канны—2016)

  • Антуан Володин. Бардо иль не Бардо. — Издательство Ивана Лимбаха

Антуан Володин — французский писатель и переводчик с русского — публикует произведения под разными псевдонимами и не желает, чтобы его тексты соотносили с какими-либо литературными течениями. Потому создает в них абсурдную вселенную, населенную шаманами, революционерами и другими маргиналами. Все так и в «Бардо иль не Бардо», который критики называют одним из самых смешных романов Володина. Смешного в привычном понимании тут, правда, мало: в каждой из семи частей умирает один герой, он попадает в место под названием Бардо, где будет двигаться к своему перерождению — и даже может стать буддой.

Временами автомат разряжал обстановку, пересказывая онирические оперетки, действие которых происходит в преисподней, параллельной тому аду, что существует в материнском чреве и на поверхности. Так, в виде трагикомического дополнения он одарил слушателей приключениями, которые испытали эгалитарист Абрам Шлюм, недочеловек Фрик Шлюм и прочие разноименные поэты того же пошиба, еще более презренные и мелкие.

  • Леонардо Шаша. «Дальняя дорога» и другие истории. — Центр книги Рудомино

Сборник итальянского писателя Леонардо Шаши посвящен в первую очередь Сицилии — это неудивительно, потому что сам автор родом с этого острова и прожил там большую часть жизни. Однако тексты посвящены не мафиозным разборкам, с которыми принято ассоциировать эти территории, а жизни во время Второй мировой войны, восприятию Америки и СССР у сицилийцев, быту простых итальянцев. Сам Шаша считал Сицилию, вобравшую проблемы не только Италии, но и всей Европы, метафорой мира. Глядя на это из 2017 года, особенно убеждаешься в правоте автора.

Калоджеро читал «Войну и мир», Сталин рисовался ему Кутузовым из романа Толстого, через месяц после начала войны Сталин принял командование армией: Калоджеро представлял себе военные советы в крестьянских домах, волнение и растерянность генералов рядом с мудрым спокойствием Сталина, крестьянское угощение — черный хлеб и мед — перед этим отечески улыбающимся человеком.

  • Олег Ермаков. Песнь тунгуса. — Издательство «Время»

Роман Олега Ермакова — пятисотстраничный сложный и стилистически интересный текст, действие которого происходит в окрестностях Байкала. Один из главных героев — мальчик-эвенк Мальчакитов, тунгус, бегущий от цивилизации, города, промышленности. Его судьбой обеспокоен лесничий Олег Шустов, по случайности не вернувшийся в Смоленск. Эта пара героев дополняется и другими — животными Сибири. У них тоже есть имена, однако это не придает книге сходства со сказкой, а скорее обостряет различия между двумя типа жизни — в городе и на природе.

Ему ведь, ну не прямо ему самому, а его родственникам, роду его — все здесь принадлежало. Тунгусы здесь обитали и царили и царя не знали. Ну, где-то там в Иркутске этот, губернатор, соответствующе, казаки, полиция, железная дорога. А здесь — закон-тайга. Сам себе хозяин тунгус. У него олени, берданка, а вокруг соболя прыгают, в море нерпа, на полянках боровая дичь. Летом тунгус к вершинам кочует, зимой спускается обратно, соболя бьет, рыбачит, на своих нартах по Байкалу — ух! — лётает, соответствующе.

Елена Васильева

Слишком много любви

  • Василий Аксенов. Десять посещений моей возлюбленной: (Вторая стража). — СПб: Лимбус-Пресс, 2015. — 512 с.

     

    Писатель Василий Аксенов родился в селе Ялань Красноярского края, туда же помещает он действие своего последнего романа. Все его книги, так или иначе, о бесконечно любимой им Сибири, исключением не стали и «Десять посещений моей возлюбленной».

    Главный герой и рассказчик — обычный деревенский парень Олег, обладающий, однако, исключительной силой воображения и весьма нетривиальным взглядом на мир:

     

    Укрупни-ка муравья до нашего размера — ну, и куда бы мы от этих монстров побежали? Не в космос же — ракет на всех не хватит. Лишь на просторы океанские. Как когда-то киты и дельфины. <…> А тех — и на самом деле, предположим, увеличенных природой — муравьев, с неотцепляемым оружием на морде, с такими челюстями, и приручить не смог бы человек — не совладает с их настырностью. <…> Хотя иметь такого оруженосца в личной охране было бы неплохо. Не у противника. В своей. Ходи, не бойся никого, даже медведя. По ходу дела, сам бы он, охранник, и кормился… Тогда и тлю пришлось бы увеличивать — уж до размеров-то козы. И тут проблема возникает.

    Такой рассказчик не описывает мир, он постоянно его творит — удивительно прекрасный, иногда волшебный и всегда полный любви. И если вокруг Ялани география очерчена, то воображаемый Олегом мир простирается бесконечно далеко за пределы родного села, которое вместе с его обитателями остается для героя центром и мерилом всего. Что сказали бы в том или ином случае покойные уже бабушка и дедушка его друга Рыжего? Олег будто сверяется с их мнениями как с несомненно точными ориентирами, и ощущение того, что для автора прошлое (пусть и утопически прекрасное) надежнее настоящего, не покидает читателя на протяжении всего романа:

     

    Заведено так — смены года. Марфа Измайловна сказала бы: Порядок Божий.

    В центре сюжета — встречи Олега с его возлюбленной Таней. Их десять, как указано в заглавии, и каждой посвящена отдельная глава. Предисловие (знакомство героев) и послесловие (финал их отношений) обрамляют историю любви, которая напоминает сон. Свидания большей частью происходят по ночам и заканчиваются тем, что герой засыпает или просыпается (чаще всего его будят одной и той же фразой).

    Аксенов с горечью рассуждает о времени, которое мы привыкли считать беспощадным, позабыв о том, что, в отличие от человека, время лишено свободы выбора, и движется только вперед:

     

    И этот миг, как ни цепляйся за него — глазами или чем-то, не задержать. А так хотелось бы. Пусть хоть сегодня. Царь над Природой человек, но не над Временем. А жалко.
    Но если бы мы все могли им управлять, что получилось бы?… Затор. Неразбериха…

    Необычный язык романа обусловлен поставленной задачей — выражением глубоких философских мыслей словами обычного деревенского парня. Длинные, сложно выстроенные предложения с нарушенным порядком слов замедляют чтение, заставляя постоянно вдумываться в смысл написанного. Странная вещь происходит с аксеновскими диалектизмами: кажется, они едва ли могут быть знакомы современному городскому читателю, однако по мере погружения в книгу становятся интуитивно понятными.

    Любовь в романе очень разная: сильная и в то же время трепетная, с оттенком грусти — к родной Ялани; немного суровая, лишенная внешних проявлений, но крепкая — в семье Истоминых; первая страстная любовь героя к Тане; переменчивая, полная страданий любовь Рыжего; верная и незаметная — Гали Бажовых, трагическая — двоюродного брата героя… Не случайно спектакль, поставленный по роману в московском театре имени Маяковского, называется «В. О. Л. К. (Вот Она Любовь Какая)».

    Важно и то, что вопреки традиции русской литературы XIX столетия наделять силой чувства женских персонажей (ярчайший пример — тургеневские девушки и, конечно, пушкинская Татьяна), Аксенов опирается на опыт произведений XX и XXI века и описывает любовное переживание с точки зрения мужчины.

    Любовь изображается в романе как то, из чего и состоит собственно жизнь, создавая впечатление некой идеальной нормы: кажется, именно так нужно относиться к своей родине, родителям, друзьям и возлюбленной. Но уже на втором «нужно» появляется ощущение утопичности повествования (что усиливается ограниченной географией пространства). Понимая это, автор будто бы пробуждает читателя ото сна, в который сам же его погрузил: самоубийство друга, смутные чувства к другой девушке, предательство любимой — все это, хотя и кажется менее значительным, чем сила подлинного чувства, не дает тексту превратиться в совершеннейшую утопию и более того — оставляет ощущение подлинности изображаемого.

Полина Бояркина