• Рейнальдо Аренас. Чарующий мир / Пер. с исп. и коммент. Д. Синицыной. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016. – 336 с.

Испанист Дарья Синицына перевела название романа кубинского писателя Рейнальдо Аренаса как «Чарующий мир». Есть и другой, не издательский вариант названия, менее благозвучный: «Сновиденный мир» – тот, что явился на пограничье между сном и реальностью. Кубинская исследовательница Дамарис Пуньялес-Альписар в статье, приведенной в послесловии к книге, также называет роман «сновиденным» и «сюрреалистическим».

Аренас написал книгу в 1966 году, после чего оказался в опале на родной Кубе и сел в тюрьму из-за нелегальной публикации произведения за рубежом. Похожая участь постигла и его героя – реальную личность, монаха Сервандо Тересу де Мьера, жившего в XIX веке. Однако наказание для брата Сервандо было более суровым: в общей сложности за всю жизнь он провел в застенках 30 лет; заключение Аренаса длилось два года. Вся жизнь брата Сервандо – это череда бегств и неволь, необязательно тюремных – например, монаху также пришлось бежать из свиты Бонапарта. Свой побег организовать смог и Аренас, после чего его поймали и поместили в гаванскую крепость Эль-Морро (в которой несколько лет провел и брат Сервандо); освободившись, Аренас вновь бежал – в США.

Писатель в предисловии называет брата Сервандо «неугомонной жертвой». Параллелизм судеб автора и выбранного им героя бросается исследователям в глаза. Аренас будто бы увидел собственное будущее, ведь роман написан до того, как он сам попал в тюрьму (хотя конфликт с социалистической властью не удивителен: Пуньялес-Альписар указывает, что у писателя и до этого были проблемы с законом). Автор заявляет, что он и Сервандо – это «один и тот же человек». Другими словами, судя по книге, Аренас – это реинкарнация брата Сервандо.

Но ты непримирим и лукав с самим собою, а значит – подавляешь самые востребованные чувства. Потому-то ты и бросился наутек, что прекрасно знаешь: зло – не в том мгновении, которым хотелось наслаждаться, а в рабстве, сковывающем это мгновение, в его постоянной зависимости. Неустанный поиск, извечная неутолимость найденного… И ты сбежал скорее от себя, чем от них. И твердил себе «я спасся», «я спасся». И впервые спасся, а это уже означает – спастись навсегда.

Повествователь то обращается к брату Сервандо («ты»), то идентифицирует себя с ним («я»), то смотрит на происходящее с героем со стороны («он»). Иногда текст и вовсе превращается в диалог двух рассказчиков:

А теперь, о великий монаше, ты поведаешь о твоем прибытии в Рим, о гладе, снедавшем тебя на этих дорогах, покуда ты не попал на аудиенцию к папе, который, не сходя с места, сделал тебя придворным прелатом и позволил сложить наконец окаянный монашеский сан.
<…> Я не буду говорить о моем бегстве из Рима и о том, как мне жилось там, ибо не хочу ворошить в памяти неприятное.

Смена ракурса происходит прихотливо и бессистемно. Столь же логически не обосновано и чередование повествовательных стилей: от парцеллированных фрагментов до пространных предложений, соединенных между собой единоначатием.

Лето. Птицы, расплавившись в полете, льются, словно кипящий свинец, на головы зазевавшихся прохожих и убивают их на месте.
Лето. Остров, будто длинная металлическая рыба, мерцает и испускает искры и обжигающие огненные пары.
<…> Лето. Лихорадка зноя взбеленила тюремщиков; разгневавшись на мои крики, они входят в камеру и задают мне перцу. Я молю Бога доказать, что Он существует, послав мне смерть. Но сомневаюсь, что Он слышит. Бог здесь уже давно сошел бы с ума.

Монах, реинкарнировавшийся в писателя, опробует и поэтический формат, переходящий в стихотворную прозу. Позже ему по плечу окажется и жанр дневника: его он начнет вести в Париже, исполняя заветы салонной жизни. Реальный Сервандо де Мьер тоже оставил после себя литературный след – «Мемуары», на которые во многом и опирается Аренас. Но в целом роман, несмотря на стилистическое разнообразие, уместнее всего сравнить с житиями святых.

Брат Сервандо страдает за веру. Когда-то он стал неугоден мексиканским властям за неканоническую проповедь о Святой Деве Гваделупской. Гонения из религиозных превращались в политические, так как Сервандо выступал за независимость Мексики от Испании, а впоследствии выказывал недовольство пришедшими к власти силами. Во время регулярных побегов то из тюрем, то из дворцов с Сервандо случались чудеса. Однажды он не разбился, хотя клетка, в которой узник был подвешен, находилась очень высоко над полом. Окончательно спастись из этого заточения монаху удалось, укрывшись в телеге под грудой мелкого стекла. Чуть позже Сервандо, как самого страшного преступника, приковали цепями к столбам. Но как! Прикованы оказались не только его конечности, для каждой ресницы была выделена отдельная цепочка. В результате

… все лицо было так плотно заштриховано металлической тканью, что не получалось определить местоположение черт, поэтому алькайд приказал давать преступнику только суп, вливаемый прямо через цепи. Суп опрокидывали над тем местом, где должно было находиться лицо, и он просачивался через сложную сеть, почти никогда не попадая в рот. И монах научился втягивать его ноздрями.

Сервандо, конечно, спасся. Мимоходом он в своем «панцире» из цепей «докатился до Мадрида и сровнял его с землей».

При этом жанрово роман не укладывается в житийные рамки. После смерти тело монаха хотя и осталось нетленно, но лишь потому, что было мумифицировано. С его мощами не происходили чудеса, мумию использовали то в качестве экспоната на выставке жертв инквизиции, то в цирке. Монах никого не излечил от болезни – если, конечно, не назвать пациентом мексиканское государство, в том числе благодаря усилиям Сервандо получившее независимость и республиканский строй.

Наряду с чудесами и абсурдностью в повествовании есть реальные исторические герои. Салонную жизнь Парижа представляют писатель Рене де Шатобриан, хозяйка салона мадам Жюли Рекамье, венесуэльский освободитель Симон Боливар, писательница мадам де Сталь, ученый Александр фон Гумбольдт. В некоторых приключениях монаха сопровождает поэт Жозе Мария де Эредиа. В Англии Сервандо встречает леди Гамильтон. Большинство этих героев ведут себя по меньшей мере необычно: намеренно придуманная эротическая составляющая есть в сюжетных линиях, связанных с мадам де Сталь и леди Гамильтон. Так, последняя в силах предаваться любовным утехам, только если слышит рассказы о благочестивой гибели своего возлюбленного, адмирала Нельсона.

Монах Сервандо привлекает не только женщин, но и мужчин. От начала романа, где падре Теренсио пытается совратить героя в юношестве, и на протяжении всего сюжета разворачиваются весьма откровенные картины гомосексуальной любви – а некоторые женщины и вовсе превращаются в мужчин, чем ужасно пугают монаха. Он же противостоит всем искушениям – хотя, возможно, хотел бы поддаться некоторым из них: в книге есть скрытые намеки. И если Аренас находит в себе черты своего героя, то почему бы ему не наделить Сервандо некоторыми, свойственными ему самому: уже живя в США, он занял позицию гей- и квир-активиста.

Всю жизнь мне приходится делать вид, будто я не понимаю этих постоянно преследующих меня намеков. Всю жизнь я изображал дурака или несгибаемого святошу.

Во многом и эти картины повлияли на сложную судьбу книги и ее автора: на Кубе в 1960-м году гомосексуализм считался уголовным преступлением. Кстати, «Чарующий мир» на родине так до сих пор и не издали.

В России книгой занималась переводчица, удостоенная в 2016 году премии «ИсЛа-Hispanica» за лучшее за последние три года переложение испанских книг на русский язык, а также ставшая лауреатом премии журнала «Иностранная литература» за 2010 год. Это Дарья Синицына, которая уже не первый раз сотрудничает с издательством Ивана Лимбаха. В ее переводе в 2014 году там же вышли романы Гильермо Кабреры Инфанте «Три грустных тигра» и Эрнана Риверы Летельера «Фата-моргана любви с оркестром». Качество переводов этих сложнейших текстов позволяет говорить о том, что в России определенно должны появиться не только поклонники абстрактной латиноамериканской литературы, но и конкретно переводов Дарьи Синицыной.

Елена Васильева

• Уильям Сароян. Мальчики для девочек, девочки для мальчиков / Пер. с англ. В. Бошняка – СПб.: Азбука-Аттикус, 2016. – 256 с.

Каждый раз, когда открываешь книгу Уильяма Сарояна, представляется, будто вот он, собственной персоной, садится напротив тебя, берет твои руки в свои и с улыбкой говорит: «Давайте поговорим о простом». Его романы – это всегда диалог, поскольку все образы и откровения находят отклик в том, что мы привыкли называть душой. Ведь все, о чем пишет американский писатель, – это жизни простых людей, не лишенных самых светлых сердечных порывов и самых страшных искушений. Истории эти не что иное, как эхо наших собственных жизней.

Творчество Уильяма Сарояна нашло признание во многих странах; люди обращаются к нему в моменты, когда хочется убедиться, что жизнь – нечто лучшее, чем порой кажется. Писатель пробовал себя в различных жанрах: в 1940 году, например, был удостоен Пулитцеровской премии за лучшую драму (пьеса «Лучшие годы вашей жизни»). В 1963 году увидел свет роман «Мальчики для девочек, девочки для мальчиков», который по каким-то причинам был обделен вниманием и переведен на русский язык только в 2016-м. Но это не помешало ему быть тепло встреченным; более того, он в очередной раз напомнил о том, что писатель прошлого века, фактически классик литературы, даже сегодня способен приятно удивить.

Сквозь все творчество Сарояна красной нитью проходит его биография. В таком случае, пожалуй, роман «Мальчики для девочек, девочки для мальчиков» можно назвать ни больше ни меньше как криком души. Мужчина средних лет, писатель, переживающий творческий кризис; красавица жена, которую не интересует ничего, кроме денег, развлечений и возможности беспечной жизни (или все же ее невозможности?); и, наконец, двое детей: сын Джонни и дочка Рози, чья детская попка, торчащая из-под одеяла, так умиляет отца, что начинаешь искренне верить в то, будто именно она держит на плаву всю эту несчастную семью. Весь сюжет строится на семейных буднях Дика и Дейзи, которые ежедневно сталкиваются лбами, что на самом деле является одним большим столкновением с безнадежностью совместного существования. Как выжить семье, где отец хочет жить исключительно ради нее, а мать – вопреки? Мужчина и женщина отчаянно ищут стимулы в лице друг друга, но обречены не найти их по одной простой причине: жизнь-то они хотят разную.

На протяжении всего романа героев посещает навязчивая мысль о том, что причина всех горестей – отсутствие денег. «Будь деньги, я бы любила жизнь больше», – пожалуй, так думает жена. «Если бы у нас были деньги, я бы любил ее больше», – так думает о ней ее супруг. Муж постоянно предается мечтаниям о возобновлении карьеры, а затем отправляется делать ставки на скачках, в надежде на то, что осуществление мечты можно отложить под хорошим предлогом – крупным выигрышем. Жена озабочена собой и своими представлениями об идеальной жизни. Но все же у семейной четы однажды находится время поговорить о том, во что они верят. Однако, увы, и здесь не находится точек соприкосновения.

– Лично я свято верю в деньги. А также в то, что мальчики для девочек, а девочки для мальчиков. А ты во что веришь?

– В тебя. В Джонни, в Рози, в того, который еще будет, если он на самом деле будет.

Вопрос, который автор оставляет открытым, – это вопрос о любви. Есть ли ей место в этой семье? Не является ли отсутствие денег удобным оправданием неимения чего-то большего, той же любви, например? И если девочки для мальчиков, мальчики для девочек, а деньги никогда не бывают третьим лишним, то можем ли мы считать, что у этой пары есть светлое будущее – Дик для Дейзи, Дейзи для Дика? Пока их двое, и третьего не намечается. Даже в образе любви.

Читать эту книгу – словно глядеть в кривое зеркало: Уильям Сароян, как всегда мастерски, разбавляет даже грустные истории иронией, причем и в грусти, и в иронии есть неизменные правда и честность.

Твоя детская непосредственность плавно перейдет в старческий маразм! Ведь чистая правда же! Спроси кого хочешь. Ты же собственного зада от кротовой норы не отличишь, а ходишь,щеки надуваешь,выдумываешь что-то великое… Ты либо родился взрослым, и тебе пришлось впасть в детство, чтобы дерьмом стать, либо родился дерьмом, так что тебе и взрослеть не пришлось, чтобы стать им, – в этом я пока не разобралась.

Но Сароян не был бы собой, если бы не наделил своих героев самыми светлыми и теплыми чувствами, которые может испытывать даже отчаявшийся человек. Они-то и являются спасением. Хочется верить, что любовь между Диком и Дейзи есть, и она никогда не будет третьей лишней. Просто ей суждено быть бабочкой – тем,что можно наблюдать лишь изредка, так и не познав, откуда она появилась и куда исчезает, чтобы однажды снова вернуться на мгновение.

– Какие чудесные дети! Оба такие чудесные. Они лучше, чем мы того заслуживаем.

Теперь он держал ее лицо в ладонях, пытаясь объяснить ей,до чего ее любит. В каждом его слове звучало смущение и надежда, он пытался высказать больше, чем вмещает в себя голос и язык, пытался высказать всю свою жизнь,пусть даже придется как-то объяснять ей это на том единственном языке, который она понимает, – дурацком языке фильмов и спектаклей, бульварных романов и эстрадных скетчей…

Если бы этот роман был мелодией, она бы состояла только из чистых нот. Нот честных, грустных, но обнадеживающих. Нот, которые всегда побуждают обращаться к себе.

Александра Сырбо

 

• Марлон Джеймс. Краткая история семи убийств / Пер. с англ. А. Шабрина. ‒ М.: Эксмо, 2016. – 688 с.

«Краткая история семи убийств» ‒ роман-победитель Букеровской премии, одной из самых престижных наград в мире словесности. Книга попала в список номинантов в 2015 году и оставила позади, например, широко обсуждаемую в последнее время «Маленькую жизнь» Ханьи Янагихары и «Катушку синих ниток» Энн Тайлер. Тем удивительнее, что в России роман остался практически незамеченным.

Марлон Джеймс, первый ямайский автор, получивший «Букер», в «Краткой истории семи убийств» тонко плетет эпическое полотно истории своей родной страны. Действие охватывает временной промежуток с 1959 по 1991 год, иногда выходя и заграницы Ямайки: часть сюжета развертывается в США.

Роман складывается из монологов разных героев. Всего в книге 76 глав, написанных от лица 15 разных людей. Постоянная передача эстафетной палочки повествования неизменно держит читателя в тонусе, а не запутаться в многообразии персонажей помогает список действующих лиц, заботливо помещенный автором в начале книги.

Главы, в которых появляется новый персонаж-рассказчик, зачастую начинаются сходным образом: «Слушайте», «А вот теперь вы меня послушайте», «Кто-то же должен меня выслушать, почему бы не вы» (напоминает зачин гремевших не так давно «Благоволительниц» с их «Люди-братья, позвольте рассказать вам, как все было»). Порой складывается впечатление, что читатель присутствует на сеансе коллективной психотерапии, где все хотят выговориться, перебивая и дополняя друг друга. Каждый герой имеет собственный голос, язык произведения сильно варьируется, монологи персонажей действительно индивидуальны – и здесь нельзя не отметить отличную работу переводчика Александра Шабрина. Подобный прием делает повествование крайне субъективным. И хоть вынесенная в эпиграф ямайская поговорка гласит: «Если это не так, значит, это примерно так», никогда нельзя быть уверенным в том, что герой говорит правду.

Попытка воссоздания из разрозненных отрывков речи общей картины – занятие чрезвычайно увлекательное. На выходе получается что-то вроде полифонии в понимании Бахтина (критик The Guardian Кей Миллер идет еще дальше и называет это какофонией). Сам Марлон Джеймс в качестве повлиявших на его роман источников отмечает «Когда я умирала» Уильяма Фолкнера и «Любовника» Маргерит Дюрас.

Основные герои «Краткой истории семи убийств» – жители неблагополучных районов Ямайки, страдающие от беспредела местных банд и государства, различий между которыми не так уж и много. Поэтому в романе предостаточнооткровенных описаний жестокостей. Впрочем, как пишет Джеймс от лица одного из своих героев, журналиста Алекса Пирса, любые такие описания будут заведомо неточными, слишком литературными.

Это ржаво-красное узилище ада, которое нельзя описать, поэтому делать потуги на описание не буду и я. Фотографировать его бессмысленно, поскольку некоторые части Западного Кингстона, такие, как Рема, пропитаны таким гнетущим и кромешным отвращением, что присущая фотографическому процессу внутренняя красота все равно будет сглаживать то, как все это гнусно на самом деле. Охват красоты не имеет границ, но то же можно сказать и о мерзости, а единственный способ четко охватить всю полноту нескончаемого водоворота гнусности, который олицетворяет собой Тренчтаун, это его вообразить.

По большому счету связующим звеном романа является фигура Боба Марли. По имени, правда, он так ни разу и не называется, от его лица не написано ни одного монолога. Однако знаменитый ямаец неизменно присутствует в жизни всех героев: каждый с ним либо взаимодействует, либо постоянно о нем размышляет. Непрямое описание жизни Боба Марли вкупе с постоянными характерными именованиями («Он», «Ты», «Певец» ‒ всегда с большой буквы) откровенно напоминает евангелический текст. Религиозное сознание интересно преломляется в сознании многих героев, зачастую отъявленных головорезов.

К недостаткам романа нельзя отнести даже некоторую затянутость: благодаря постоянному чередованию точек зрения книга читается на одном дыхании. Минус у нее один ‒ невообразимо отвратительная обложка русского издания.

Сергей Васильев

• Курт Воннегут. Здорово, правда? – М.: Арт-Волхонка, 2016. – 138 с.

Здравствуйте. Сейчас вы держите в руках книгу писателя Курта Воннегута. Здорово, правда? Так она, кстати, и называется. По правде говоря, это не его книга, это сборник его речей, подготовленный Дэном Уэйкфилдом. Мне пришлось вас слегка обмануть, ведь скажи я: сейчас вы держите в руках книгу писателя Дэна Уэйкфилда, в ответ я получил бы лишь: «Кого, простите?». Дэн – друг Курта, закончим с этим.

Это откровенно подарочное издание: оно красивое – и это аргумент. Приятное на ощупь и на вид. И картинки есть, это все любят. Дарят произведения Воннегута либо тем, кто его любит, либо те, кто его любит. Хотя, говорят, что сейчас уже стал возможен вариант, что книги Воннегута дарят тем, кто о нем не знает, те, кто его не знает.

Я не люблю аннотации к книгам. А ведь они что-то да значат: их помещают на обложках, печатают в журналах; каждый второй человек покупает книгу, пробежавшись глазами по ее аннотации, в конце концов. Составляются же они настолько бестолково, что читать дальше этой аннотации бывает просто невозможно. То же можно сказать о предисловиях. Пишущие их люди часто не могут удержаться от высказывания своих мыслей, хотя мы от них ждем только описания содержания и кратких сведений об авторе. И эта книга – не исключение. Давайте посмотрим.

Обложка сообщает, что внутри находятся напутственные речи выпускникам и бесполезные советы, отобранные у Воннегута Уэйкфилдом. Восемь речей периода 1994-2004 годов и одна 1978-го. Оригинальное издание было подготовлено компанией 7 stories press, поэтому давайте поможем им исправить свою ошибку, и уберем из книжки две story. Первым уберу я, и мой выбор – пятая, потому что она никуда не годится. А вторую я попрошу убрать вас, но только с одним условием: она должна быть самой удачной. Убрать ее вы должны к себе на полку.

Я очень люблю Воннегута за литературный прием, которым наполнены его романы, рассказы и в принципе все написанное. Когда определенная фраза имеет определенный смысл только здесь и сейчас. По-другому это можно выразить так: Воннегут подводит нас к такому пониманию высказывания, какое нужно ему, вне зависимости от того, что оно в себе содержит. В книге «Здорово, правда?» все по-другому: хотя эти строки и были написаны, но только для прочтения вслух группе людей. Это уже устный Воннегут, и здесь он раскрывает секреты, которые прятал в романах. Не нужно думать над тем, что имел в виду автор, ведь он имел в виду именно то, что он сказал. Вам предлагается подумать над тем, что он сказал.

Сказал он следующее:

Некоторые из вас уедут отсюда. Но, пожалуйста, никогда не забывайте, откуда вы родом. Как не забыл этого я.

Умейте замечать мгновения счастья и знайте меру во всем.

У этого сборника есть одна особенность: здесь высказываются одни и те же мысли разными словами. И это логично, ведь если вы несете что-то в себе и хотите донести до других, то вам придется повторяться, так как людей много, а вы один. Приведенная выше цитата содержит в себе две главные мысли, которые Воннегут старался сообщить слушателям. Вторая и послужила основой для заглавия книги.

Наравне с этим Воннегут отмечает следующие наблюдения:

– Важность такой профессии, как учитель, в современном мире принижена, и именно нам нужно это исправить.
– Чем можно гордиться, будучи участником рода человеческого? – Искусством.
– Иногда количество лучше качества:

…я очень вам рекомендую присоединиться к любым организациям, какими бы дурацкими они ни были. Просто чтобы впустить в свою жизнь как можно большее количество людей. И неважно, что в основном члены этих организаций круглые болваны. Как можно больше знакомых любого сорта – вот что вам нужно!

По этой же причине разрушаются браки:

Человек должен жить в крепкой, большой и сплоченной семье, насчитывающей минимум 50 человек. Брак рухнул именно потому, что семьи стали слишком маленькими. Мужчина не может стать целым миром для женщины, и женщина не может стать целым миром для мужчины.

– Что-то не так в нашем мире с принятием молодых людей в разряд взрослых.
– Что-то не так в нашем мире.

Это, конечно же, не все. Но если раскрыть все мысли здесь – в чем же интерес?

Книгу невольно хочется сравнить с предшественницей – «автобиографическим коллажем» «Вербное воскресенье», изданным в 2014 году. Она – просто чума, но понял я это не сразу. Просто тогда я еще не знал, как нужно читать эти книги. А сейчас знаю. Положите книгу на полку. Забудьте про нее напрочь. Дождитесь такого момента, когда вам окажется что-то нужно, а привычный мир вокруг вам этого дать не может (не живите ожиданием, читайте другие книги, катайтесь на машине, ходите в кино, но когда момент придет – опознайте его). Откройте наугад такую книгу, пролистайте назад на начало параграфа (в случае с нашей книгой – на начало речи) и читайте. Эти штуки работают именно так, маленькими порциями. Такие книги нужны нам для особых моментов. И я не вижу никаких причин, почему эта книга не может стать для вас такой.

Осталось только оправдать мое исключение пятой речи. Представьте, что перечисление, приведенное выше, пронумеровано по порядку, по такому несуществующему критерию, как значимость. А теперь переместите последний пункт на место первого, а все остальные удалите. Удалите даже главную мысль – что надо бы замечать моменты счастья. Проделав эти операции, вы получите пятую речь.

Воннегут говорит, что он настолько умный, что знает, чего хотят женщины. Ну а я настолько умный, что знаю, какую бы оценку поставил себе Курт за эту книжку. Двойку! Но вы не пугайтесь, получать двойки – это самое интересное.

Никита Сивушкин

Вторая часть праздничного гида – хорошая подсказка для тех, кто хочет подарить своему ребенку особенную книгу. Детские новинки в этом году радуют разнообразием тем и волшебным оформлением. В подборке Веры Ерофеевой вы найдете подарок любой требовательной крохе.

 

 

Оле Кенекке. Элвис и человек в красном пальто. – М.: Мелик-Пашаев, 2016. – 36 с.
Книга известного шведско-немецкого писателя и иллюстратора Оле Кенекке рассказывает историю провинциального механика Элвиса (характерный кок на голове, за спиной – спящий в кресле дед), в дверь которого в канун Рождества постучался человек в красном пальто. Оленья упряжка незнакомца запуталась в проводах и повредила линию электропередач, и теперь ему требуется помощь. Однако кому захочется работать в Рождество? Скупо написанная и лаконично отрисованная история несет в себе грустную и глубокую мысль о том, как часто мы не видим чуда, когда оно буквально стучится в нашу дверь.

 

Ребекка Дотремер. Маленький театр Ребекки. – М.: Манн, Иванов и Фербер, 2017. – 200 с.
Эта книга – и не книга вовсе, а настоящий театр. На каждой странице – новый персонаж, придуманный и нарисованный популярнейшей французской художницей Ребеккой Дотремер, известной у нас своими иллюстрациями к книгам «Принцессы», «Сирано», «Алиса в стране чудес». Изящно придуманная и виртуозно исполненная, она сможет надолго занять читателя, превратив его в соучастника: сценариста и режиссера. Барашек Серафим и кенгуренок Петиру, Мальчик-с-пальчик и Баба-яга, Червонная королева и Саломея. У каждого – своя реплика, своя роль, но какая – решать вам. Да, кстати, если история вам наскучит или действие зайдет в тупик, подложите белый лист под любую страницу. Это станет началом для новой истории. Разве это не новогоднее чудо?

 

Беатрис Корон. Ночная сказка. – М.: Манн, Иванов и Фербер, 2017. – 12 с.
Еще одна необычная книга, выпущенная издательством «Манн, Иванов и Фербер», – «Ночная сказка» американского скульптора Беатрис Корон. Это настоящий театр теней, где каждая страница заполнена причудливыми силуэтами, вырезанными из черного картона. «Ночная сказка», которая в оригинале носит название Excentric City, демонстрирует замысловатые сценки из жизни города: вот кто-то пишет натюрморт, а кто-то летит на чудесной птице, кто-то ведет урок, а кто-то встретил в лесу злого волка, кто-то гладит рубашки, а кто-то выступает в цирке. Книга станет прекрасным поводом завести под подушкой фонарик.

 

Петр Соха. Пчелы. – М.: Самокат, 2017. – 72 с.
Если исходить из того, что подарок, в первую очередь, должен быть большим и красивым, то «Пчелы» подойдут как нельзя лучше. И пусть вас не пугает специальность темы. «Пчелы» начнут свою историю с динозавров и наскальных рисунков в пещерах Куэвас-де-ла-Аранья, продолжат Египтом и Римской империей, а закончат Наполеоном. Попутно познакомят со строением своих ульев, размножением и социальным устройством роя, выработкой меда в килограммо-миллионах цветков, инструментами пчеловодов и региональными особенностями бортничества, списком медоносных растений и рецептами борьбы с пчелиными укусами.

 

Рэймонд Бриггс. Снеговик. – СПб.: Поляндрия, 2017. – 32 с.
Хилари Одус, Джоанна Харрисон. Снеговик и снежный пес. – СПб.: Поляндрия, 2017. – 32 с.
Англичанин Рэймонд Бриггс написал (точнее, нарисовал – в книге совсем нет текста) историю про ожившего снеговика в 1978 году. 24 декабря 1982-го, в канун Рождества, на канале Channel 4 состоялась премьера одноименного мультфильма, снятого по книге. Фильм сразу приобрел популярность и стал неотъемлемой частью британской рождественской культуры, а песня Walking in the Air, впервые прозвучавшая в фильме, превратилась в настоящий хит. Издательство «Поляндрия» подарило русским читателем возможность почувствовать дух европейского Рождества. Причем, к оригинальному «Снеговику» прилагается еще одна книга – сиквел истории, придуманный Хилари Одус и Джоанной Харрисон.

 

Дитер Браун. Животные севера. – М.: Манн, Иванов и Фербер, 2017. – 146 с.
Дитер Браун – немецкий дизайнер и иллюстратор, чьи работы украшали страницы New York Times, Stern, Cosmopolitan, Elle и Glamour. Эта книга родилась из серии постеров с изображениями диких животных. И действительно, от выполненных в необычной графической манере портретов обитателей Севера невозможно оторваться. Белый медведь и бизон, карибу и косуля, снежный барс и кашалот буквально просятся на стену. Тем, кто уже полюбил эту книгу, несказанно повезло: к изданию готовится вторая часть – «Животные Юга».

 

Морис Метерлинк, Владимир Егоров. Синяя птица. – М.: Арт-Волхонка, 2016. – 152 с.
Морис Метерлинк написал «Синюю птицу» в 1908-м. В том же году пьеса впервые была поставлена на сцене Московского художественного театра. Режиссером выступил Константин Станиславский, художником – Владимир Егоров. Именно его работе и посвящена книга, выпущенная издательством «Арт-Волхонка» в новой серии «Истории для театра». Оригинальный текст, фотографии актеров, эскизы костюмов и декораций, выполненных учеником Коровина и Иванова, превращают книгу в идеальный подарок. Он про Рождество (ведь фея Берилюна является Тильтиль и Митиль именно в канун этого праздника), про превращения – слов в образы, в волшебное действие. И про чудо – чудо искусства.

На обложке статьи: открытка иллюстратора Owen Davey
http://www.owendavey.com/Christmas-Cards

Вера Ерофеева

• Алессандро Барикко. Юная невеста. – СПб.: Иностранка, Азбука-Аттикус, 2016. – 256 с.

Если вам еще не удавалось встретиться со стоящим проводником в мир многогранности и абсурда, а очень бы хотелось, то вы неосознанно ищете Алессандро Барикко. В своем романе «Юная невеста», который очень напоминает притчу, он осмеливается на удивительный эксперимент: приоткрыть завесу над таинствами семейной жизни, превращая это в сюрреалистическое откровение.

Перед нами история семьи, чей быт может показаться весьма вызывающим. Герои распоряжаются своей жизнью так, будто понятия времени для них не существует, а судьба настолько скучна и предсказуема, что ничем не может их удивить. «Юную Невесту» можно назвать напутствием и в то же время предостережением для тех, кому предстоит войти в новую семью в качестве ее полноправного члена. Главная героиня романа постепенно погружается в темные тайны семьи своего жениха, тем самым из простой пешки превращаясь в того, в чьих руках сосредоточена власть творить историю чужой семьи.

Убедиться в том, что герои Барикко – искусные театралы, которые с неистовым желанием придают своему существованию магическое предназначение – первое, что доведется увлеченному читателю. Автор постепенно и ненавязчиво погружает нас в простые истины семейной жизни. Он словно намекает, что историю семьи составляет не сумма душевных подвигов, которые мы совершаем во имя нашего ближнего, а наше нежелание изменять своим привычкам в действиях и чувствах. Другими словами, вся история, рассказанная Алессандро Барикко держится на принципе цикличности, на котором, по мнению персонажей его книги, держится и весь мир. Именно поэтому герои, так не похожие друг на друга, оказываются в водовороте таких похожих, повторяющих друг друга судеб. Хорошо осведомленные в том, что их ждет, они плывут по течению, как бы оберегая себя от неожиданностей, поскольку «единственный точный жест состоит в повторении». Последнее – не что иное, как искусство, которому надо учиться, чем и занимается главная героиня романа, и именно на этом построен сюжет. Повторение в контексте произведения проявляется по-разному. Это и возвращение в место, где уже был, и чтение книг, которые уже читал, и отточенные по своему содержанию ритуалы соблазнения перед каждым соитием, и смерть, которая, не изменяя себе, приходит из раза в раз исключительно ночью. Пока повторение существует, живут и сами герои.

Итальянский писатель, черпающий вдохновение из искусства и философии, в романе «Юная невеста», как и почти во всем своем творчестве, обращается к сопоставлению материи и духа. Идеи этого направления мысли заключаются, как мы привыкли думать, в утверждении торжества второго над первым. Однако Барикко готов поспорить с этим, утверждая, что как бы нам того ни хотелось, человек не может наделять материальное смыслом, а следовательно, его власть над окружающими вещами мнимая. Именно поэтому некоторые признания звучат скорее отчаянно, нежели жизнеутверждающе. А если попробовать передать настроение всего романа несколькими словами — получится «смиренная тоска».

Мы прилагаем невероятные усилия,чтобы придать смысл вещам, местам, всему на свете: в итоге нам не удается ничего закрепить, все сразу же становится безразличным, вещи, взятые взаймы, проходные идеи, чувства, хрупкие как стекло. Даже тела, вожделение к телам непредсказуемо. Мы можем открыть по любому кусочку мира огонь такой интенсивности, на какую мы только способны, а он через час опять окажется первозданным… Таким образом, нет ничего, что пережило бы наше намерение, и все,что мы возводим, никогда не возводится.

Впечатляет то, что в литературном мире «Юной невесты» допустимо существование форм и вещей независимо от своего создателя: в деревянных ящиках семейного дома можно найти все, что когда-то принадлежало и читателю: смех, истерику, звуки гитары, оставшиеся без ответов вопросы. Такой поворот сюжета кажется насмешкой над человеческой значимостью. Зачем жить, если невозможно ничем обладать?

Нельзя не отметить чувственную составляющую романа: эротика может быть красивой и невинной – это Барикко доказал. Хотя автор игнорирует чувство любви к ближнему (или намеренно скрывает), он дает волю другому чувству, не менее сильному, – любви к своему телу. Собственно, к тому, с чем нам суждено смириться и жить вечно.

Как бы ни трудились мы, подыскивая другие объяснения,более изящные и искусственные, начало каждого из нас запечатлено в теле, означено огненными буквами – будь то неисправность сердца, мятеж бесстыдной красоты или грубая неодолимость желания. Так мы и живем в пустой надежде исправить то, что нарушило движения тела, жест постыдный или блистательный. С последним блистательным, или постыдным, жестом, движением тела, мы умираем.

Язык Барикко потрясает – то, как он передает свои мысли, напоминает больше написание картин, чем текстов. Из любопытства от одной строки хочется скорее перейти к другой. Сюжет, кажущийся на первый взгляд абсурдным, выстраивается постепенно в стройное повествование, которое играет множеством смыслов. Поэтому более чем вероятно, что роман будет открываться читателю с новых сторон даже по истечении времени. В любом случае, никто не станет спорить, что «Юная Невеста» представляет собой изящную зарисовку, которая даст отдых уставшему, уверенность усомнившемуся и фантазию мечтающему.

Александра Сырбо

• Александр Гаррос. Непереводимая игра слов. ‒ М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2016. ‒ 543 с.

Гаррос точно соответствует формуле Анатолия Аграновского: «Хорошо пишет тот, кто хорошо думает, а “хорошо пишет” ‒ это само собой разумеется». Его эссе ‒ это не записки у изголовья от нечего делать, а приключения мысли.

Эта цитата из написанного Дмитрием Быковым предисловия, а также его заглавие ‒ «Хроникер эпохи» уже достаточно полно характеризуют книгу «Непереводимая игра слов» и ее автора Александра Гарроса. Однако кое-что еще можно добавить.

Книга состоит из почти трех десятков очерков, названных в аннотации публицистическими. Едва ли не половина из них напоминает интервью (с писателями, поэтами, актерами, режиссерами и музыкантами), хотя на самом деле ими не является. Наиболее точное определение для остальных очерков, пожалуй, «философские эссе». Темы их варьируются – от перевозки пуделя в поезде как способа расширить собственное сознание (способа исключительно оригинального и не в пример более здорового, чем употребление алкоголя и наркотиков) и судьбы карате в России до освоения Арктики и рассуждений о вере в сказку, заменившей современному человеку религию.

«Все, что мы знаем о мире ‒ это рассказанные другими истории», – говорит один из персонажей. Внимательному читателю Александр Гаррос очень много рассказывает о мире. Все истории о героях строятся примерно по одной и той же схеме: в небольшой преамбуле перед текстом Гаррос сообщает ключевую информацию о человеке, с которым собирается встретиться, и обычно завершает ее вопросом, на который пока не знает ответа. Затем появляется сам герой, следуют беседы с ним: автор пытается понять собеседника. И наконец, озарение. В каждом из собеседников Гаррос видит носителя какого-то важного знания о мире, определенную модель взаимодействия с действительностью. Этим особенным, полученным от своих героев знанием он готов поделиться с читателем – в надежде, что оно окажется ему полезным. В этом смысле «Непереводимая игра слов» становится чем-то вроде собрания различных жизненных сценариев.

Автор очень умен и предельно честен в своих высказываниях – это сочетание кажется потенциально опасным, но в его книге нет ни откровенной критики, ни осуждения; его метод ‒ задавать вопросы, провоцировать читателя на размышления.

Читать эту книгу – непередаваемое эстетическое удовольствие. Она изобилует виртуозными метафорами, сравнениями и описаниями, которые, кажется, требуют от литератора длительного и тщательного продумывания, но Гарросу даются, похоже, очень легко:

Атлантический ветер сдернул с него волглый войлок дождевых туч, обнажил студенистую незахватанную прозрачность, сквозь которую невероятно плотно, ярко и низко звенят россыпи молодых звезд. В чернильном провале запада с приглушенным гулом собираются и разглаживаются белесые морщины ночного прибоя, далеко-далеко редкой бисерной ниткой берега подрагивает Олерон. Пахнет свежестью, гнилыми водорослями и огромным тревожным пространством — до края ойкумены, за этот край.

Сложно сказать, стремился ли автор отобразить историческую картину чуть ли не целой эпохи, но как становится понятно уже из написанного Быковым предисловия к книге, – он в этом преуспел. Художественная литература часто справляется с этим лучше, чем сама история. В этом смысле книга Гарроса к художественной литературе очень близка: она рассказывает большую историю (хронологически повествование охватывает почти столетний период) через частные истории ее представителей и ответы автора на актуальные вопросы того или иного времени.

Трудно не заметить, что книга Гарроса, в первую очередь, о русских. О русской интеллигенции, о тех, кого хочется назвать неоднозначным для русского литературоведения термином «лишние люди». Таков и сам Гаррос. Не случайно он не раз с гордостью (той, что граничит с вызовом) пишет о своем фиолетовом, «цвета роскошного фингала», паспорте негражданина, то есть чужого, даром что негражданство у него ‒ латвийское. Этот паспорт демонстрирует не только независимость владельца, но и его неприкаянность. Так или иначе попадают в категорию чужих все герои Гарроса, уже хотя бы потому, что каждый из них в своем роде уникален. И если читатель хоть немного чувствует сходство с ними или с автором (не может не чувствовать, раз остановил свой выбор на этой книге), то в ней он сможет найти рекомендации по выживанию в мире, где, как кажется, места нет никому.

В  «Непереводимой игре слов» четыре части, каждая из которых озаглавлена цитатой из стихотворения Бродского «Песня невинности, она же – опыта». Движение от мечты к разочарованию, от невинности к опыту, жизнь и завершающий ее уход в пустоту – таково содержание поэтического текста. Цитаты из «Песни» Гаррос располагает в обратном порядке, двигаясь от конца, из пустоты, к началу, но не к заблуждениям невинности, как у Бродского, а к вере в лучшее и к любви, которые даются с опытом. И здесь читатель снова получает совет, как поступать с этой жизнью, очень, надо сказать, обнадеживающий совет.

Публицистический характер книги Гарроса – это лишь прикрытие. Перед нами настоящая литература, наполненная глубоким смыслом и поданная в форме виртуозной словесной игры, которая, в силу ее специфики, и правда, похоже, непереводима.

Сейчас Александр Гаррос проходит в израильской клинике курс лечения от рака. Участие многих людей, деятельное или сердечное, может как-то повлиять на ситуацию. О том, как продвигается курс и чем можно помочь, читайте на странице Анны Старобинец.

Поверьте, нам всем очень нужен Гаррос.

 

Полина Бояркина

• Сергей Лебедев. Люди августа. – М.: Альпина Паблишер, 2016.

Повествование в книге Сергея Лебедева охватывает целое десятилетие, но, тем не менее, на дворе всегда август – последний месяц свободы перед суровеющим холодом, затишье перед бурей. В такие дни творится много необъяснимого, и иногда кому-то удается разглядеть будто бы выходящую из древних могил суть вещей.

В самом конце советской эпохи – в «странное время промежутка; время, когда Россия словно снилась самой себе» – безымянный герой находит тетрадку с мемуарами своей бабушки и не обнаруживает в них сведений о своем деде, словно того и не было никогда. Отчаянные попытки заполнить этот пробел откроют ему секрет: свои «белые пятна» и умолчания есть в каждом доме постсоветского пространства. Надо думать, что это стремление к правде было важно и для самого Лебедева, поскольку сюжетная основа автобиографична: его бабушка-редактор действительно не оставила никакой информации об отце своих детей.

Неожиданно герой романа обнаруживает в себе дар заполнять эти разломы невесомым материалом истории: прахом, привезенным из мертвой пустыни, или папкой, добытой в уголовном архиве, – одной из миллиона одинаковых карт судьбы. Помогает ему с самоопределением человек со странной фамилией Кастальский, как у Гессе, предвещающей герою уход в темные воды прошлого.

Есть поверье, что накануне конца света клады выйдут из земли, обнулится эпоха и все скрытое станет явным. Когда наступил советский конец света, произошло нечто подобное – и в прямом, и в переносном смысле. Кто-то разыскивал материальные ценности, кто-то – ценности иные, предназначенные препятствовать распаду или созидать новые общности…

Это только начало пути. Профессиональным «связным» чужих судеб, их «черным копателем» герой проживает девяностые. На границе времени проглядывает что-то первобытное, что-то животное, открываются неизвестные картам зоны отчуждения: от царства сумасшедшего заклинателя собачьей жестокости до целой бывшей республики, почти утонувшей в крови и ненависти. Вместе с героем осознаешь, что разлом 1991 года не уникален – такие сдвиги земли и провалы в пространстве появляются циклично, в назначенный час.

Бабушкин давний страх – искать своих в вагоне мертвецов, который вечно прицеплен к поезду русской истории, разбирать в окровавленных лицах родное.
Я думал, что он никогда больше не повторится; а другие, неизвестные мне, женщины входили в этот двор, в этот вагон, как входила она семьдесят пять лет назад в пожарный двор городка, окруженного антоновцами.

Нарушив запрет случайно встреченной женщины – «не ищи живых, ищи мертвых» – он нарушает и запрет своей бабушки, военного шифровщика, которая охраняла эту опасную территорию умолчаний. Люди и события утопают в пространстве слишком большой страны, и главный герой не замечает, как в своих попытках протянуть ниточку под землю начинает пропадать сам. Очень точным символом этого становится найденный им в экспедиции скелет мамонтенка, который погиб, увязнув в яме.

Автор уходит все дальше от исходной точки повествования, растягивает хронотоп. Грамматически прошедшее время начинает означать и настоящее, и будущее, и вневременное, оно уводит туда, где, казалось бы, повествование должно уже оборваться; пространство все время тянется на юг и восток, в жаркую степь, в разреженный вековой ненавистью и отчаянием воздух. Наконец, понимаешь, что и «я» героя вбирает в себя гораздо больше, чем конкретного человека – раскрывается великая тайна повторений и соединений.

Одни и те же люди ходят по земле, но это вызывает не надежду на воскресение, а чувство безысходности и предопределенности. Время противится этому пониманию – и тронутый однажды в пустыне проклятием мертвецов, их сухой неизбывной яростью, герой, как в зыбучие пески, проваливается в прошлое сам.На такой земле его может удержать только женщина – если она захочет, если не нарушит покрова защиты неосторожным словом, потому что только власть слов, древних заговоров и проклятий здесь остается непреложной.

Сумма наговоренного в бреду, выкрикнутого перед смертью, годами в молчании копившегося в душе; сумма ожесточения, желания восстановить твою личную, выстраданную справедливость. И никто не думает о прощении – лишь о воздаянии и мести, и люди и народы; а это уже действительно поле дьявола, а не Бога, дьявол любит такие дела, чтобы посмеяться и над мертвецами, и над их потомками.

Историю нужно знать, чтобы не совершить тех же ошибок, – говорит нам здравый смысл, но на русском, советском, постсоветском пространстве эта аксиома не работает: «слепое прошлое управляет слепым настоящим», все пути предопределены, все ловушки уже расставлены. Зыбкая почва русской степи готовит пустынное безвременье тому, кто поймет суть связи времен – всегда одинаково смутных и жестоких.

Анастасия Сопикова

• Ричард Бротиган. Уиллард и его кегельбанные призы / Пер. с англ. Александра Гузмана. ‒ М.: Додо Пресс; Фантом Пресс, 2016. ‒ 176 с.

Появлению на русском языке «Уилларда и его кегельбанных призов» предшествовали долгие краудфандинговые сборы, разговоры о Бротигане и литературе XX века. Книгу достали из сокровищницы великого непрочитанного и подготовили к изданию за счет читателей. Роман моментально попал в списки самых ожидаемых книг сезона.

Почему «Уиллард и его кегельбанные призы» до сих пор не выпускался в России остается загадкой. «Следствие сомбреро», «Грезы о Вавилоне» и множество других текстов Бротигана были изданы в середине нулевых, а знаменитая кормильцевская «Ловля форели в Америке» и вовсе в 2002 году. Самым поздним до сегодняшнего дня был роман «В арбузном сахаре»: на русском он вышел только в 2010 году. «Уиллард» ждал своего дня дольше всех. Александр Гузман начал переводить извращенный детектив еще в 2005 году, но вновь взялся за него лишь в 2016. Впрочем, затяжное ожидание лишь усиливает впечатление.

Итак, тех, кто не знаком с так называемыми романами-бротиганами, рассказами и стихами отца контркультуры 60 ‒ 70-х годов, следует подготовить к прочтению. В своих работах Бротиган занимается не только полным сюрреализмом и абсурдизмом, но и высмеиванием литературных трендов. В «Уилларде и его кегельбанных призах», например, писатель глумится над садомазохистской и порнографической литературой. Но отнюдь не весь роман посвящен кляпам, веревкам и прочим атрибутам БДСМ. Бротигана куда больше интересует расстройство личности, невозможность понять себя и других людей. Все поиски потерянных боулинговых трофеев, жалкие садистские эксперименты и попытки заняться любовью довольно прозрачно указывают на любимую авторскую тему.

Начинается книга как раз с садизма. Боб и Констанс больше не могут заниматься обычным сексом: Констанс изменила любимому и подхватила венерические бородавки, а потом заразила самого Боба. Несмотря на это, они продолжают жить вместе, развлекают себя никудышными эротическими опытами и чтением «Греческой антологии». Сперва Боб связывает своей пассии конечности, затем вставляет в рот кляп, а после читает строки древнегреческих авторов. Правда, все это их уже давно не возбуждает.

Спьяну ее угораздило переспать с адвокатом средних лет, который прочел ее роман. Она была двадцатитрехлетней-и-свеженеудачливой писательницей, а он сказал, что читал ее роман, а ей было очень гадко, потому что роман, хоть и имел успех у критиков, не продавался, и ей пришлось вернуться на работу.
Поэтому она легла в постель с адвокатом и заразилась бородавками.
Они напоминали отвратительный ком жутких грибов. Их пришлось выжигать электрической иглой: один мучительный сеанс по когтистым следам другого мучительного сеанса.

В соседней квартире живут Джон и Патриша ‒ молодой кинематографист и школьная учительница. Они ведут обычный образ жизни: по вечерам Джон смотрит телешоу, Патриша шутками и насмешками пытается соблазнить мужа. Вместе с ними живет еще одно существо. Не ребенок и не домашнее животное. В гостиной пара держит огромную живую птицу из папье-маше — Уилларда. Крылатое создание обитает в окружении краденых кегельбанных призов. Каждый раз, когда Боб заходит в гости к соседу, он интересуется, откуда взялись эти боулинговые кубки, на что Джон отвечает, что нашел их в брошенной машине в округе Марин. Правда, Боб задает этот вопрос не из интереса, он просто не помнит, спрашивал ли об этом прежде.

В романе есть еще одна группа героев – братья Логаны. Классические американские юноши всю свою жизнь были примером для подражания. Как-то раз они вместе с родителями отправились в кино, а вернувшись домой, увидели, что кто-то украл все кегельбанные призы, которые были гордостью Логанов. И тут начинается очередной кризис: из образцово-показательных парней они превращаются в банду воров, которые грабят заправки, чтобы хоть как-то существовать. Все это ради поиска своих боулинговых трофеев. Чтобы найти свое прошлое, братья теряют всякое будущее.

Брат Логан, читавший комикс, отложил его на кровать рядом. Уставился на обложку. Герой на ней был угрюм, как черствое печенье.
Брат Логан, пивший пиво, допил одну банку и принялся за следующую. Ему нравилось, как банка холодит руку. Одно из немногих удовольствий, остававшихся ему после трех лет поисков украденных кегельбанных призов.

Из всего этого получается смешная и абсурдная история, созданная в лучших традициях постмодернизма и сюрреализма. Семейная драма разыгрывается в садомазохистском антураже, перемежаясь с детективом и философской историей о потерянном времени. Герои Бротигана страдают, мучаются, пытаются что-то изменить, но остаются такими же идиотами, как и прежде.

Роман «Уиллард и его кегельбанные призы» был написан в 1975 году, почти за десять лет до смерти автора. После него Бротиган написал еще пять книг: «Экспресс Токио — Монтана», «Чтобы ветер не унес все это прочь», «Несчастливая женщина», «Следствие сомбреро» и «Грезы о Вавилоне». В 1984 году Бротиган пустил себе в голову пулю из ружья. Потом Василий Аксенов, Эрленд Лу и Харуки Мураками стали называть его своим литературным отцом, Борис Гребенщиков посвятил Бротигану одну из программ «Аэростата», а современные российские критики окрестили «Уилларда и его кегельбанные призы» настоящим шедевром. В итоге Ричард Бротиган стал иконой альтернативной культуры и главным кумиром литературных неформалов Америки. Выходит, в каком-то смысле автор очень напоминает своих персонажей.

Сергей Шпаковский