Метка: Додо Пресс

• Магнус Миллз. В Восточном экспрессе без перемен / Пер. с англ. М. Немцова. — М.: Додо Пресс; Фантом Пресс, 2017. — 260 с.

«В восточном экспрессе без перемен» (1999) — жутковатый и смешной трагифарс о туристе в Озерном краю, который по доброте душевной (и от нечего делать) соглашается помочь владельцу кемпинга по хозяйству — и постепенно начинает понимать, что он из этой деревенской глуши уже никогда никуда не уедет. Далее разверзается некоторый ад… Мастерство автора, как неоднократно было замечено, — в минимализме, сухих беккетовских диалогах и постепенном нагнетании абсурда.

 

В восточном экспрессе без перемен

— А не проще на них было бы догрести до места? — предположил я.

Не успел я договорить, как понял, что вляпался.

Брайан с ожиданием посмотрел на меня, а мистер Паркер вгляделся в дальние мостки на другой стороне озера.

— Ну, если вы предлагаете, это было бы очень любезно, — наконец сказал он. — Спасибо.

— Недурно разомнетесь заодно, — заметил Брайан. — Вы же небось рассчитывали еще на лодке покататься, а?

— Э… да, — ответил я. — Ну как бы.

— Так вы нам это сделаете, нет? — спросил мистер Паркер.

— Конечно же, сделает, — сказал Брайан. — Ты погляди на него. Ему просто не терпится на воду.

— Ага, — сказал я. — Меня устраивает.

Так вот и «условились», что я переправлю шесть оставшихся лодок через озеро. По правде говоря, я был не очень против, потому что мне вылазка на озеро накануне очень понравилась, но вскоре меня стало интересовать, сколько времени это займет. План, похоже, заключался в том, что на одной лодке я буду грести, а остальные тянуть за собой на буксире. С самого начала у меня возникло ощущение, что ничего не получится, но я все равно согласился. Они вдвоем помогли мне отдать концы, и я заработал веслами — но понял лишь, что быстро никуда не еду. Снова выйдя на берег, я промочил ноги в третий раз за два дня, и мы тогда решили, что мне следует попробовать буксировать меньше лодок. Немного проб и ошибок — и я в итоге взял в первую ходку через озеро три лодки.

— Вообще-то логично, — сказал Брайан. — Три за первый рейс, три — за второй.

Пока мы копошились, связывая лодки, а потом снова их отвязывая, при этом правильно найтовя весла, у меня начало складываться впечатление, что ни мистер Паркер, ни Брайан Уэбб ничего не смыслят в лодочном деле. В итоге почти все организовал я, а когда попросил их взяться за планширь, они не поняли, о чем я.

Не то чтоб я, конечно, получил какое-то преимущество от своего превосходного знания. В конце концов, это мне выпало переправлять караван лодок через озеро. Наконец я оставил их на берегу и отправился в свой первый рейс. Погода опять стояла хорошая, и, хотя двигался я медленно, было это отнюдь не неприятно. Вообще-то оказалось, что я вполне получаю удовольствие — впечатляющие пейзажи и все такое. Ночью, конечно, я не выспался, но тут, на воде, это, казалось, не имеет особого значения. На полпути я сделал паузу передохнуть.

Затем, мирно покачиваясь на солнышке, принялся размышлять о замечании Брайана насчет моего нового «катания на лодке». Я понял, что он, должно быть, видел меня накануне на озере, и меня поразило, до чего мало тут в округе можно сделать такого, о чем бы кто-нибудь не знал. Словно бы подтверждая эту мысль, мой взгляд привлекло какое-то движение у дома мистера Паркера. Я увидел, как он подъезжает на пикапе с прицепом, на который мы погрузили единственную лодку. Но к мосткам он ее не повез, а направился к большому сараю, у которого и скрылся из виду. Еще несколько минут я отдыхал, а затем погреб снова. Я почти рассчитывал, что он выйдет меня встретить, когда я подплыву, но после бесплодного ожидания у берега я решил привязать лодки к мосткам и возвращаться за остальными тремя.

При этом я быстро пришел к заключению, что математика у Брайана не сходится. Дело же было не только в том, чтобы с каждой ходкой перегнать три лодки, поскольку на одной мне нужно вернуться на другой берег.

А это значит, что следующим рейсом я буду переправлять сюда четыре лодки. Учтя это, я собрался с силами и погреб обратно, особо не напрягаясь. Добравшись, я не обнаружил там и следа Брайана, а потому сам собрал оставшиеся лодки и снова отправился в путь, даже не передохнув. Оказалось, это ошибка. На полпути через озеро я стал понимать, что совершенно вымотан.

Заболела спина, ныли плечи, не говоря уже о волдырях на ладонях. Эта переправа лодок туда-сюда, может, и началась как задача вполне приятная, но теперь все превратилось в неотступную тягостную муку. Все равно теперь я уже вряд ли мог прервать это путешествие. Конец был почти уж виден, поэтому выбора мне не оставалось — только грести дальше. Когда я наконец добрался до берега, там стоял мистер Паркер и ждал меня.

— Это они все, нет? — спросил он, когда я привязывался.

— Угу, — ответил я. — Вся компания.

— Хорошо.

— Оставить их привязанными к мосткам?

— Нет. Думаю, мы их на берег вытащим, пока оба тут.

— А, — сказал я. — Ладно.

Выволакивая шесть лодок на сушу, я лишился последних сил, однако мистер Паркер со мной, похоже, еще не закончил.

— Ну что ж, — сказал он. — Мы видели, как вы умеете обращаться с кисточкой. А как у вас с молотком и гвоздями?

— Э… ну, неплохо, — ответил я. — Наверное, уместным словом будет «компетентен».

— Так гвоздь прямо вобьете, нет?

— По большей части — ага.

— Потому что у нас для вас еще работенка есть, если интересует.

— И что же это?

Он показал на мостки.

— Тут вот доски надо заменить.

— А, да, — сказал я. — Это я заметил. Могут провалиться в любой миг.

— Так вы, значит, полностью согласны, что эту работу нужно сделать?

— Довольно скоро надо будет этим заняться, да.

— Ну, у нас в сарае досок много. Их только напилить по размеру надо, вот и все. Когда-нибудь работали на циркулярной пиле?

— Нет, не работал. Извините.

— Это ничего, — сказал он. — Мы вас скоро натаскаем. Так вам интересно?

— Ага, попробовать я не против, — ответил я. — Только сначала мне отдохнуть немного не повредит.

— Ладно. Тогда завтра нам и начнете, если не против.

— Ну да.

— Кстати, на верхнем дворе есть трейлер. Можете пользоваться, если хотите.

— О, да нет, спасибо, — сказал я. — Меня вполне и палатка устраивает.

— Там и горячей воды хоть залейся, — добавил он.

— Вот как?

— Конца-краю не видать. Берите, сколько душе угодно.

— О… э, ну, в таком случае, да, хорошо. Спасибо.

— Насчет оплаты уговор тот же самый, конечно.

Почини́те мостки и живите за так.

Что-то в этой сделке не сходилось, но и умом я совершенно выдохся и никак не мог сообразить, почему.

Затем мистер Паркер объявил, что ему надо куда-то по делам, а я в трейлер могу заселиться сразу.

— Располагайтесь как дома, — сказал он, перед тем как уехать.

Сложив палатку, я поднялся на верхний двор. Прибыв туда, первым делом обратил внимание, что нефтяных бочек у калитки стало больше. В последний раз я насчитал двенадцать, а теперь появилось еще несколько, и их стало почти двадцать. Мистер Паркер явно пополнял свою коллекцию.

В дальнем углу я нашел трейлер. Внутри он был очень чист и опрятен, вполне просторен, обшит деревянными панелями и снабжен старомодными газовыми лампами.

Я положил сумку на складную постель и сам плюхнулся рядом, собравшись вытащить то и се. Но прежде глянул на стопку журналов рядом на шкафчике. Все они были экземплярами местного издания под названием «Газета торговца», и я взял один и принялся листать.

Бумага была дешевой, но шапка трубила о тираже в несколько тысяч. Внутри страница за страницей были набиты товаром на покупку и продажу. А также имелись обширный раздел частных объявлений, реклама аукционов, распродаж в покрытие долгов и прочих грядущих публичных торгов. На центральном развороте — реклама теплиц и сараев для садовых инструментов с размытыми снимками того, как они выглядят в собранном виде. Где-то ближе к концу я обнаружил особые скидки на почтовые заказы сверхпрочной кожаной обуви, цена на каждый изображаемый предмет проставлена в звездочке над всеобъемлющими словами «ВСЕ РАЗМЕРЫ: М И Ж».

Я зачем-то начал проглядывать частные объявления — посмотреть, продаются ли какие-нибудь лодки и за какую сумму они готовы сменить хозяина. Я пробежал глазами первую колонку, затем вторую…

* * *

Когда я проснулся, уже стемнело, а где-то поблизости раздавался стук. Какой-то миг я не мог сообразить, где я. В руках у меня — журнал, а левая нога затекла. Стук раздался снова. Вспомнив, что нахожусь в трейлере, я на ощупь добрался до двери и открыл ее. В потемках стояла Гейл Паркер.

— Вы знаете, как на это ответить? — спросила она, светя мне в лицо фонариком.

У нее в руке я разглядел школьную тетрадку — она держала ее раскрытой на некой странице.

— Ничего не видно, — сказал я. — А эти лампы работают?

— Должны, — ответила она. — Дайте гляну.

Я сделал шаг в сторону, и она зашла в трейлер и взялась что-то нашаривать. Потом я услышал, как открывается вентиль газа. Она чиркнула спичкой, и зажглась лампа над умывальной раковиной. Теперь я увидел, что Гейл опять без школьной формы. Зажегши другую лампу, она повернулась и протянула мне тетрадку.

— Четвертый вопрос, — сказала она.

Я его прочел. Написан он был женским почерком.

4). Как называется отношение длины окружности к ее диаметру?

Я глянул и на другие вопросы на странице — кое на какие уже попытались ответить. Затем поднял голову и увидел, что Гейл не сводит с меня глаз.

— Так вы ответ знаете или как? — спросила она.

— Да, — сказал я. — Пи.

— Спи?

— Нет. Пи. Это по-гречески, кажется.

— Как пишется?

— Просто пэ… и.

— Ладно. — Она села на складную кровать записать ответ. — Спасибо.

— Так это ваше домашнее задание, да? — поинтересовался я.

— Да, — ответила она. — Геометрия. Папа сказал, что лучше всего спросить у вас.

— А, — сказал я. — Так он знает, что вы здесь, правда?

Она неопределенно кивнула.

— Ага… А тут правильно? — Она показывала на следующий вопрос.

— Ну почти, только вы «гипотенуза» неверно написали.

Я подсел к ней и взял ее карандаш, правильно написал это слово на внутренней стороне обложки.

— Спасибо, — сказала она. — А с другими вопросами как?

— Я вам так скажу, — сказал я. — Давайте-ка вы мне это оставите, а я все прогляжу. Когда сдавать нужно?

— Послезавтра.

— Хорошо, значит, я вам ее отдам завтра вечером.

— Ладно, — улыбнулась она. — Спасибо.

Она встала и нацелилась к выходу.

— А вы не слишком… э… взрослая, чтоб до сих пор в школу ходить? — спросил я.

— Это я выгляжу старше, — ответила она. — Бросить могу, когда исполнится шестнадцать.

— И когда же это?

— На Пасху, — сказала она. — Ладно, еще раз спасибо. Пока.

— Ага. Пока.

И миг спустя она удалилась. Я собирался у нее спросить, который час, но почему-то так и не собрался.

• Доналд Бартелми. Мертвый отец / Перевод с англ. М. Немцова. – М.: Додо Пресс, Фантом Пресс, 2017. – 272 с.

Доналд Бартелми (1931–1989) – американский писатель, один из столпов литературного постмодернизма ХХ века, мастер малой прозы. Автор 4 романов, около 20 сборников рассказов, очерков, пародий. Лауреат десятка престижных литературных премий, его романы – целые этапы американской литературы. «Мертвый отец» (1975) – как раз такой легендарный роман, о странствии смутно определяемой сущности, символа отцовства, которую на тросах волокут за собой через страну венедов некие его дети, к некой цели, которая становится ясна лишь в самом конце.

Ткань повествования – сплошные анекдоты, истории, диалоги и аллегории, юмор и словесная игра. Это один из влиятельнейших романов американского абсурда, могучая метафора отношений между родителями и детьми, богами и людьми: здесь что угодно значит много чего. Книга осчастливит и любителей городить символические огороды, и поклонников затейливого ядовитого юмора, и фанатов Беккета, Ионеско и прочих.

 

НАСТАВЛЕНИЕ СЫНОВЬЯМ

Мы убедились, что ключевая мысль в отцовстве есть «ответственность». Перво-наперво, что тяжкие кусы синего или серого неба не падают и не сокрушают наших тел, либо прочная земля не превращается в податливую пропасть под нами (хотя за последнее порой, и в неверном смысле, несет ответственность отец землеройный). Ответственность отца есть главным образом в том, чтобы дитя его не умерло, чтобы в физию ему впихивалось довольно еды для поддержанья его и чтобы тяжкие одеяла оберегали его от зябкого, промозглого воздуха. Отец почти всегда несет ответственность с доблестью и стойкостью (за вычетом случаев чадонасильников, либо чадопохитителей, либо управляющих детским трудом, либо больных, нечестивых половых упырей). Дитя живет, по большей части, выживает и становится здоровым, нормальным взрослым. Хорошо! Отец преуспел в своей обременительной, зачастую весьма неблагодарной задаче по поддержанью в ребенке дыханья. Хорошо потрудился, Сэм, твое дитя заняло свое место в племени, у него хорошая работа – торговать термопарами, – оно женилось на приятной девушке, коя тебе нравится, и оплодотворило ее до того предела, когда она несомненно родит новое дитя, вскорости. И не в тюрьме. Но замечал ли ты легкий изгиб в уголке рта Сэма II, когда он смотрит на тебя? Сие означает, что ему не хотелось, чтобы ты его называл «Сэм II», с одной стороны, а с дву хдругих сторон сие означает, что у него в левой штанине обрез, а в правой штанине крюк со штропом, и он готов тебя прикончить тем либо другим, выпади ему случай. Отец ошарашен. Что он обычно говорит, при таком-то противустоянье, так лишь: «Я тебе пеленки менял, сопляк». Говорить такое неправильно.

Во-первых, это неправда (девять из десяти пеленок меняются матерями), а во-вторых, это немедленно напоминает Сэму II о том, по чьему поводу он злится. Злится он на то, что был мал, когда ты был велик, но нет, не в том дело, он злится на то, чтобыл беспомощен, когда ты был могуч, но нет, и это не то, он злится на то, что был случаен, когда ты был необходим, не вполне оно, он обезумел, потому что, когда любил тебя, ты не замечал.

Смерть отцов: Когда отец умирает, отцовство его возвращается ко Все-Отцу, кто есть сумма всех мертвых отцов, взятых вместе. (Сие не есть определение Все-Отца, лишь один аспект его бытия.) Отцовство возвращается ко Все-Отцу, во-первых, потому, что там ему и место, а во-вторых, для того, дабы в нем можно было отказать тебе. Передачи власти подобного рода отмечаются подобающими церемониями: сжигаются головные цилиндры. Теперь ты, безотцовщина, должен справиться с памятью об отце. Зачастую память сия мощней живогоприсутствия отца, есть внутренний голос, командующий, разглагольствующий, дакающий и некающий, – бинарный код, да нет да нет да нет да нет, управляющий каждым твоим, твоим самомалейшим движеньем, умственным либо же физическим.

На каком рубеже становишься ты собою? Никогда целиком, ты всегда – отчасти он. Сие привилегированное положенье в твоем внутреннем ухе есть его последняя «прерогатива», и ни един отец никогда ее не упускал.

Сходным же образом ревность есть страсть бесполезная, ибо направлена преимущественно на ровню, а сие есть направленье неверное. Есть лишь одна ревность, коя полезна и важна, – ревность первородная.

Отцеубийство: Отцеубийство есть скверная мысль, во-первых, потому, что противоречит закону и обычаю, а во-вторых, потому, что доказывает, без малейшего сомненья, что всякое желобчатое обвиненье отца против тебя было справедливо: ты целиком и полностьюесть гадкая личность, отцеубийца! – входишь в классличностей, повсеместно презираемых. Сей жаркий порыв можно испытывать, но не выражать его действием. Да это и не есть необходимо. Не необходимо истреблять собственного отца — его истребит время, это практически наверняка. Твоя истинная задача лежит в другом. Истинная твоя задача как сына есть воспроизводство всех до единой гнусностей, коих касается сие наставленье, но в истощенной форме. Ты должен стать своим отцом, однако вариантом его, что бледней, вялей. Гнусности суть условье работы, но пристальное изученье позволит тебе выполнить сию работу дряннее, нежели исполнялась она допрежь, тем самым перемещаясь к златому веку пристойности, спокойствия и утишенных лихорадок. Вклад твой будет не мал, но «малость» есть одно из тех понятий, в кои ты должен метить. Коли отец твой был капитаном Батареи, ты удовольствуйся капральством в той же батарее. Не посещай ежегодных встреч. Не пей пива или не пой песен на таких воссоединеньях. Начинай с шепота, пред зеркалом, по тридцать минут в день. Затем связывай себе руки за спиною на тридцать минут в день, либо убеди кого-то другого делать сие для тебя. Затем выбери какое-либо из самых глубоких своих убеждений, как то веру в то, что все твои почести и награды имеют к тебе какое-то отношенье, и отрекись от него. Друзья помогут тебе от него отречься, им можно телефонировать, если примешься соскальзывать в отступничество. Видишь шаблон – примени его на практике. Отцовство можно если не покорить, то по меньшей мере «отвергнуть» в этом поколенье – совместными усильями всех нас вместе.

 

Как-то резковато, сказала Джули, когда они дочитали.
Да, оно и впрямь выглядит резковато, сказал Томас.
Или, быть может, недостаточно резко?
Это бы зависело от личного опыта того, кто выносит суждение, судить ли это как слишком резкое или судить это как недостаточно резкое.
Терпеть не могу релятивистов, сказала она и швырнула книжку в огонь.
Тряска дороги. Пыль. Пот. Дамы за беседой.
Сломаю тебе большие пальцы.
Это ты так думаешь.
Иди гуляй.
Снежинки, эхом, перекати-полем.
Прямо по сусалам полным приводом.
У него мотня возбухла.
Я знаю.
Голод по совершенству непокорный дух порой напоминает мне лорда Бейден-Пауэлла.
Я знаю.
Там была записка?
Зудит в правом яйце.
Иногда забывает и впивается слишком многими зубами.
Чпокни одну из них. Станет получше.
Какова мотивация?
Я подозревала его с самого начала.
В самом начале его ныне быстро тускнеющей карьеры.
И в беднейших домах орехи жарят и сладкие отруби.
Драная кожа и лысеющий синий бархат.
Где тут трах дают?
Определенные провокации с которыми не могло справиться правительство.
Долгая череда восторгов и прочих духовных переживаний.
Он был доволен.
Вне себя.
Что-то подрагивает в равновесии.
Гульфик отделанный мехом серебристых обезьянок.
Он был доволен.
Чувствовать вот что важно.
Жест был сделан.

• Ричард Бротиган. Уиллард и его кегельбанные призы. Извращенный детектив. / Пер. с англ. Александра Гузмана. — М.: Додо Пресс; Фантом Пресс, 2016. — 176 с.

Ричард Бротиган (1935–1984) — американский писатель и поэт, знаковая фигура контркультуры 1960–1970-х гг. Автор 11 романов, 10 поэтических сборников и 2 сборников рассказов, хотя деление на виды литературы в его случае довольно условно. Со всем своим бога­тым воображением, юмором (иногда полагаемым «черным») и фан­тазией Бротиган работал в синкретическом жанре — недаром его романы называют «романами-бротиганами». «Уиллард…» — «броти­ган» 1975 г. — как обычно, о разъединенности людей и невозмож­ности понять друг друга. Комические, абсурдные и грустные взаимо­действия нелепых и очень человечных персонажей составляют ткань романа, зыбкого и щемящего, как черно-белое французское кино.

«Безмерна моя скорбь, ибо ни на что не годны друзья мои»

— Это всего лишь обрывки, — почти год спустя говорил Боб Констанс, которая лежала на кровати без одежды, связанная и с кляпом, пристроив голову у него на коленях.
— Строчки, — произнес он. — Обрывки строк… — Он умолк, а потом на миг забыл, о чем говорил.
Констанс ждала, пока он вспомнит, о чем говорил. Он листал книгу, но не помнил, зачем. Страницы шуршали, будто листья на рассеянном ветерке.
Потом он вспомнил, что делал, и начал заново, слово в слово повторяя то, что уже говорил.
— Это всего лишь обрывки. Строчки, — произнес он. — Обрывки строк, а то и отдельные слова, оставшие­ся от стихов, написанных древними греками тысячи лет назад.
— «Прекрасней»¹, — сказал Боб. — Вот все, что оста­лось от стихотворения.
— «Сбежав»², — сказал Боб. — Вот все, что осталось от другого.
— «Он тебе изменяет», — сказал Боб. — «Ломая». «С тобой я все невзгоды позабыл»³. Вот еще три.
— А вот два просто дивные, — сказал Боб. — «Без­мерна моя скорбь, ибо ни на что не годны друзья мои». «Откусывает от огурцов»⁴.
— Что скажешь? Тебе нравится? — спросил Боб. Он забыл, что она не может ему ответить. Она кивнула: да, ей нравится.
— Еще хочешь послушать? — спросил Боб.
Он забыл, что у нее во рту кляп.
Она медленно кивнула: да.
— Вот еще четыре отрывка, — сказал Боб. — Больше ничего не осталось от голоса человека, жившего тысячи лет назад: «Бури». «Из этих». «Я был». «Он понял»⁵. По­трясающе, а?
Она очень медленно кивнула: да.
— Еще один? — спросил Боб.
Она медленно кивнула: да.
— «И ничего ни из чего не выйдет»⁶, — сказал Боб.

Уиллард и его кегельбанные призы

А что же Уиллард и его кегельбанные призы? Как они вписываются в эту историю извращения? Прямо. Они в квартире этажом ниже.
Уиллард был птицей из папье-маше высотой фута три, на длинных черных ногах, с частично черным туло­вищем, покрытым странным красно-бело-синим узором, не похожим ни на что на свете, а еще у него имелся эк­зотический клюв, как у аиста. Его кегельбанные призы были, разумеется, крадеными.
Украли их у троих братьев — братьев Логанов, — со­ставлявших очень сильную, можно даже сказать, непо­бедимую кегельбанную команду: так они играли много лет. Только ради этой игры они и жили — и вдруг кто-то взял и украл все их призы.
С тех пор братья Логаны без устали искали их, колеся по всей стране, будто три злых брата из вестерна.
Они были тощие, востроглазые и выглядели обо­рванцами, потому что перестали заботиться о своей одежде, регулярно бриться и сделались закоренелыми преступниками, чтобы финансировать свой поиск укра­денных призов.
А ведь поначалу были добропорядочными, типично американскими парнями, живым примером — воплоще­нием того, как прожить жизнь не попусту, и с них брал пример и стар и млад. Увы, трехлетние мучения напрас­ных поисков не прошли для них даром. Братья Логаны стали совершенно непохожи на себя прежних — на бла­городных героев кегельбана, гордость родного городка.
Уиллард же, разумеется, не менялся: птица из папье-маше в окружении своих кегельбанных призов.

 «И ничего ни из чего не выйдет»

В комнате было слишком ярко. Комната небольшая, и висевшая на потолке лампочка была для нее чересчур велика. По улице внизу проезжали машины. Ранним ве­чером они много ездили.
Боб смотрел Констанс в глаза сверху вниз.
Лицо его было очень кротким, далеким и грезило вспять. Он думал о людях, которые жили в другое время и уже умерли, и скорбел о них и о себе, и обо всей чело­вечности: о прошлом и о будущем всего этого.
Констанс, глядевшую на него снизу вверх, глубоко трогало выражение его лица.
Вдруг ей захотелось сказать ему, что она все равно его любит, пусть он и дошел до жизни такой, но только она не могла. Нормально вставить ей кляп ему удавалось при­мерно один раз из десяти — и сейчас был тот самый раз.
Вот так повезло, подумала она.
Поэтому она ласково потерлась щекой об его ногу, а то никак иначе сказать ему, что его любит, она не могла.
Она хотела сказать ему, что вместе они это переживут и все опять соберут воедино так, что все снова будет див­но, но не могла, потому что ее язык был крепко прижат к нёбу носовым платком, намокшим от ее же слюны.
Она закрыла глаза.
— «И ничего ни из чего не выйдет», — тихо повторил Боб, на этот раз — только самому себе.

Братья Логаны идут по следу

Один из братьев Логанов сидел в кресле и пил пиво из банки. Другой лежал на кровати в дешевом гостиничном номере и читал комикс. Время от времени он смеялся вслух. Стареющие обои напоминали змеиную кожу. Его смех отражался от стен, тарахтя, как хвост гремучки.
Третий брат мерил шагами номер — что само по себе достижение, такая маленькая была комната. Ему не нра­вилось, что брат читает комикс и смеется. По его мне­нию, брату не следовало предаваться таким легким раз­влечениям.
— Где же эти чертовы кегельбанные призы? — за­вопил он.
Брат Логан, лежавший на постели, от неожиданно­сти выронил комикс, а брат Логан, пивший пиво, остановил банку на полувзлете ко рту и обратил ее в статую пивной банки.
Они уставились на своего брата, которому как-то уда­валось мерить шагами крошечный номер.
— Где же эти чертовы кегельбанные призы? — по­вторил он.
Они ждали телефонного звонка, который сообщит им, где кегельбанные призы. Этот звонок стоил им $3000 денег, добытых попрошайничеством, мелким во­ровством, затем — ограблениями бензоколонок и, на­конец, убийством.
Долгие три года истратили они на поиск призов. В числе жертв оказалась типично американская невин­ность братьев Логанов.
— Где же эти чертовы кегельбанные призы?

Святой Уиллард

Тем временем — меньше чем в миле от тесного номера захудалой гостиницы, где братья Логаны ждали звон­ка, который сообщит им местонахождение кегельбан­ных призов, — Уиллард, большая птица из папье-маше, стоял, на призы опираясь. Призы, числом около пяти­десяти, были расставлены на полу: крупные и замыс­ловатые, словно кегельбанные алтари в миниатюре, и мелкие, как иконы.
Уиллард и кегельбанные призы находились в гости­ной большой квартиры. Стоял вечер, и в гостиной было темно, но тем не менее призы испускали тусклое неру­котворное свечение.
Святой Уиллард Краденых Кегельбанных Призов!
Люди, жившие в этой квартире, ушли в местный ху­дожественный кинотеатр на старый фильм с Гретой Гар­бо. Их звали Джон и Патриша. Он был молодым кине­матографистом, а она преподавала в школе. Они близко дружили со своими соседями сверху, Бобом и Констанс.
Раза три-четыре в неделю Боб один спускался к соседям. Ему нравилось сидеть в гостиной на полу с Уиллардом и его кегельбанными призами, пить кофе и разговаривать с Джо­ном об Уилларде. Пэт в это время обычно была на работе. Она преподавала испанский в неполной средней школе.
Боб задавал вопросы об Уилларде и его металличе­ских друзьях. Частенько это бывал один и тот же вопрос, потому что Боб забывал, что уже задавал его.
— Откуда у вас все эти кегельбанные призы? — спра­шивал Боб в сотый раз — или, может, в тысячный? Этот вопрос он любил повторять чаще всего.
— Я нашел их в брошенной машине в округе Марин, — терпеливо отвечал Джон в сотый раз — или, может, в ты­сячный? Они были знакомы с Бобом уже три года, и вна­чале Боб не был таким. Напротив, он был искусен во всех аспектах своей жизни и обладал настолько острым умом, что тот бы мог устроить пикник на лезвии бритвы.
Джон тревожился за Боба. Он надеялся, что это прой­дет и Боб снова станет таким, как был.
Иногда Джон задумывался, что же заставило Боба так себя вести: снова и снова повторять один и тот же воп- рос «Откуда у вас все эти кегельбанные призы?» и т. д., неуклюже двигаться и быть таким рассеянным, а иногда он проливал кофе, и Джон убирал за ним, Боб же едва осознавал, что́ он натворил.
Когда-то Боб казался Джону героем, настолько хорош он был во всем, что говорил или делал. Но эти дни прош­ли, и Джон жаждал их возвращения.
Кегельбанные призы продолжали тускло светиться в комнате, а Уиллард тенью маячил среди них, словно невысказанная молитва.
Когда Джон и Патриша вернутся, беседуя о Грете Гар­бо, и включат в гостиной свет, их встретят верный Уил­лард и его кегельбанные призы.

«Сельдерей»

Боб снял ремень и медленно принялся пороть Кон­станс, оставляя на ее ляжках и ягодицах легкие крас­ные отметины. Та неопределенно постанывала под кляпом, крепко сидевшим у нее во рту, и она не могла его выплюнуть.
Иногда ее по-прежнему возбуждало, когда он ее по­рол. По-настоящему это ее возбуждало первые несколь­ко раз, когда он так делал, — они только начали играть в «Историю О.», — прежде чем он заполучил себе в член бородавки, и те никак не проходили.
Он никогда не порол ее до крови и не оставлял синя­ков. Тут он был очень осторожен. Делать ей больно не входило в его замыслы.
Эта порка возбуждала его куда меньше, нежели когда он связывал ее и вставлял кляп, но он продолжал ее по­роть — это входило в ритуал перед их очень жалким по­ловым актом, потому что ему нравилось, как она стонет под кляпом.
Ей же кляп во всем этом совсем не нравился, а Боб сильнее всего возбуждался, когда затыкал ей рот, но именно затыкать ему удавалось хуже всего, потому что он при этом очень нервничал. Она никак не могла по­нять, почему он так настойчиво затыкает ей рот, а он ей ничего не объяснял, потому что не знал и сам.
Иногда он пытался понять, почему так любит заты­кать ей рот, но не мог найти этому никакой рациональ­ной причины. Просто ему нравилось, вот он и затыкал.
Много раз после того, как он связывал ее, — а начи­нал он всегда с этого, — она говорила:
— Пожалуйста, не затыкай мне рот. Связывать — сколько угодно, пороть — тоже, но, пожалуйста, не затыкай рот. Прошу тебя. Мне это совсем не нравит­ся, — но он все равно втыкал ей кляп, и почти всег­да — халтурно, а иногда делал ей больно, и ей поч­ти никогда не нравилось, что ей затыкают рот, а если и нравилось, то лишь потому, что она вспоминала, как ей это нравилось вначале.
Потом он клал ремень рядом с ней на кровать. Эта часть завершалась.
Какие у нее дивные глаза над кляпом, подумал он, как чутко и умно смотрят на него.
Он развязал ей ноги.
— «Над бровями сплетя венки сельдерея, вольный праздник справим в честь Диониса»⁷, — сказал ей Боб, по памяти цитируя из «Греческой антологии». — Красиво, а?
Она закрыла глаза.

---

_{¹ Алкей, фрагмент 108 в антологии «Греческая лира», т. 1 (см. прим. 19).
² Там же, фрагмент 115.
³ Там же, фрагменты 114, 117 и 132.
⁴ Там же, фрагменты 139 и 151.
⁵ Там же, фрагменты 101, 102, 103 и 105.
⁶ Там же, фрагмент 173.
⁷ Анакреон. Из антологии «Греческая лира», т. 2, фрагмент 56. Цитируется по: Афиней, «Пир мудрецов», кн. XV, 16, пер. Н. Голинкевича.}