Даниил Гранин. Коллекция рецензий

Сегодня ушел из жизни Даниил Гранин – писатель-фронтовик, автор художественных и документальных романов, общественный деятель. Он прожил почти столетие, и вместе с ним ушла целая эпоха. В память о выдающемся литераторе и человеке «Прочтение» публикует коллекцию рецензий на его произведения.

Николай Крыщук / Звезда

О прозе Даниила Гранина

В прозе Гранина, со дня написания которой прошло тридцать, сорок и пятьдесят, чувствуется, по выражению Пастернака, подхват времени. Дело не только в уровне цен, условиях быта, одежде, стилистике застолий и служебных отношений, но и в литературно-идеологической, эстетической конъюнктуре, которая в советских условиях являлась еще и конъюнктурой политической. Писатель должен был вписаться в одну из ее клеточек, тематических прежде всего. Паустовский и Юрий Казаков шли за певцов природы, Белов и Астафьев за деревенщиков, Юрий Трифонов отвечал за городскую гуманитарную интеллигенцию, Шукшин нес сермяжную, нервную, крестьянскую правду новоустроенного горожанина. И так далее. Все они вытарчивались из клеточек, потому и были востребованы читателем и в той же мере вызывали настороженность у властей.

Анна Рябчикова / Прочтение

  • А. Адамович, Д. Гранин. Блокадная книга. — СПб.: Издательская группа «Лениздат», «Команда А», 2013. — 544 с. 

Сорок лет назад истории нескольких сотен блокадников были перенесены на бумагу Алесем Адамовичем и Даниилом Граниным. Стереотипное представление о блокаде как о героической эпопее сопровождалось в то время массовым беспамятством, намеренным забвением цены победы, фальсификацией числа погибших горожан. Под флагом милосердия к душевным ранам советского народа об ужасах войны не говорили. Табу подверглась и история 29-ти месяцев невыносимых испытаний. Этот заговор молчания подспудно поддерживался властью с 1948 года, когда первые страницы были вшиты в «Ленинградское дело» — плод кощунственной ревности Кремля к славе города-мученика.

Александр Мелихов / Знамя

  • Даниил Гранин. Мой лейтенант. — М.: ОЛМА Медиа Групп, 2012.

Книга Гранина настолько насыщена сильным и значительным материалом, что в ней почти невозможно выделить главное — пересказать пришлось бы все. И действующие лица в ней абсолютно живые и при этом настолько мощные, что хочется поспорить со словами Даниила Александровича, которые он произнес на презентации своей книги в Петербургском университете профсоюзов: в тех частях, в которых ему пришлось воевать, героев не было, войну выиграли солдаты, а не герои, — на мой штатский взгляд, героями были почти все, о ком он пишет. Да, они не совершали «штучных» подвигов, не бросались в одиночку под танк или на амбразуру, но они в совершенно нечеловеческих условиях, месяцами, а то и годами сохраняли решимость — мы, нынешние, можем взирать на них лишь с трепетным изумлением: богатыри, не мы…

Лазарь Лазарев / Знамя

  • Даниил Гранин. Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М. — СПб.: Историческая иллюстрация, 2000. — 432 с.

Новая книга Гранина представляет собой сплав документальности и художественности — стоит сказать и о том, что в этом направлении он двигался давно, наверное, читатели вспомнят «Клавдию Вилор», «Зубра», «Блокадную книгу» (созданную в соавторстве с Алесем Адамовичем). Однако это не беллетризованный исторический очерк. Беллетристика присутствует в книге Гранина лишь в качестве обрамления и перебивок исторического повествования. Ей, беллетристике, поручено изображение современности. Все тут просто, вполне обыденно, ни скелетов в тайниках, ни призраков.

Ким Смирнов / Новая газета

  • Даниил Гранин. Мой лейтенант. — М.: ОЛМА Медиа Групп, 2012.

На книжных прилавках появился новый роман Даниила Гранина «Мой лейтенант», достойный занять место в ряду самых честных и мудрых книг о войне — «В окопах Сталинграда», «Живые и мертвые», «Жизнь и судьба», «Прокляты и убиты». Но то, что сейчас пишу — не рецензия. Это дело профессиональных критиков, и первые рецензии в печати уже появляются. А у меня просто — как на душу легло — несколько личных воспоминаний, ума отнюдь не холодных, близких к сердцу, наблюдений и этого самого сердца горестных замет, что родились по прочтении новых гранинских страниц.

Василий Костырко / ЖЗ

  • Даниил Гранин. Возвращение. Рассказ. — «Звезда». — 2017. — № 3.

Даниил Гранин едва ли не единственный из писателей-ветеранов, пишущих о войне до сих пор. В этом случае предельно ценны детали, отсылающие к опыту, которого ни у кого больше не осталось. Современные телеактрисы, которые с раздутыми от силикона губами в меру режиссерского или даже собственного понимания изображают перед камерами бесстрашных партизанок, это уже явно про что-то другое. Рассказ Даниила Гранина возвращает нас в одну из бесконечных блокадных зим. Неприметный техник-артиллерист, горожанин, в прошлом определенно штатский, о котором мало что известно, ну, кроме того, что он не годится для разведки, неожиданно берется захватить языка.

Фото на обложке статьи: Денис Несмеянов

Даниил Гранин. Иду на грозу

  • Даниил Гранин. Иду на грозу. — М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017. — 784 с. 

Сегодня ночью в возрасте 98 лет в Петербурге скончался писатель Даниил Гранин. В конце июля в Редакции Елены Шубиной выходит последний лично одобренный автором двухтомник его сочинений. В первый том вошли роман «Искатели» и повесть «Эта странная жизнь» о выдающемся биологе А.А. Любищеве, во второй — повесть «Зубр» об ученом-биологе Н.В. Тимофееве-Ресовском и культовый роман начала 1960-х годов  «Иду на грозу», отрывок из которого опубликован ниже. 

Глава пятая

Стеллажи сверху донизу были плотно заставлены пыльными томами — научные отчеты со дня основания лаборатории.

Под самым потолком стояли тома в старинных переплетах, обклеенных мраморной бумагой с красноватыми прожилками, с тисненными золотом корешками. Затем шли переплеты из дешевого синего картона, из рыжеватых канцелярских папок — переплеты военных лет с выцветшими чернильными надписями, и последних лет — в толстом коричневом дерматине.

Вид этих стеллажей настроил Тулина иронически: «Урны с прахом обманутых надежд давно ушедших поколений… Кладбище несбывшихся мечтаний… Сколько никчемной добросовестности!»

И все эти бумаги на столе Крылова будут так же погребены в очередном томе.

Тулин придвинул к себе график суммарной напряженности поля. Через месяц-другой этот лист отпечатают, подклеят в отчет, который перелистает кто-нибудь из начальников, и папка навечно займет свое место на стеллаже.

Он ждал Крылова уже минут пятнадцать. Прищурясь, размашисто нарисовал на кривой танцующие скелеты и подписал:

Карфаген будет разрушен!

Ричард остановился за его спиной.

— Лихо! Несколько в духе Гойи. Вы художник?

Тулин осмотрел свою работу.

— Тот, кто рисует, уже художник. Искусство — это не профессия, а талант.

— Ну, знаете, талант — понятие расплывчатое, — возразил Ричард. Он обожал споры на подобные темы. — Необходимо еще образование.

— А что такое образование? — спросил Тулин и, не дожидаясь ответа, провозгласил меланхолично: — Образование есть то, что остается, когда все выученное забыто.

— Неплохо. Но вы испортили Крылову график.

— Не беда. Если он даже подклеит в таком виде, это обнаружат не раньше чем в следующем столетии.

Ричард попробовал было вступиться за работу Крылова — Тулин пренебрежительно отмахнулся. Покачиваясь на стуле, он рассуждал, не интересуясь возражениями:

— Поставщики архива, работаете на это кладбище во имя грызущей критики мышей.

— Сила! — восхитился Ричард.

— Это не я, это Маркс.

К ним прислушивались. Тулин повысил голос. Сохраняя мину беспечного шалопая, он с удовольствием ворошил этот муравейник. Забавно было наблюдать, как оторопели, а потом заволновались они от неслыханной в этих стенах дерзости.

Первым не выдержал Матвеев. Избегая обращаться к Тулину, он попробовал пристыдить восхищенного Ричарда: неужели ему не дорога честь коллектива?

— Фраза… — заявил Ричард. — Терпеть не могу фраз. Что такое коллектив? Что такое его честь?

— Ну, знаешь, — сказал Матвеев, — у нас большинство честных, добросовестных людей, они работают, не щадя себя. Этим нельзя бросаться.

— Науку двигают не честностью! — запальчиво сказал Ричард, но Тулин неожиданно осадил его:

— Честность тоже на земле не валяется. Я уверен, что здесь большинство честных, беда в том, что вы честно хотите одного, но так же честно делаете совсем другое, а получается третье. Везде кипение, перемены, а у вас как в зачарованном королевстве.

Теперь Матвеев уже решился возразить самому Тулину:

— К вашему сведению, лаборатория на хорошем счету: в прошлом году мы перевыполнили показатели.

Всепонимающая улыбка, и Тулин стал усталым циником:

— О да, благодаря вашему энтузиазму отчет поставили на эту полку недели на две раньше срока. Освоены отпущенные средства.

Матвеев ужаснулся:

— Вам известно, что наш отдел возглавляет член-корреспондент Голицын?

— Как же, как же! — сказал Тулин. — Любимый ученик Ломоносова. А вы все еще верите в авторитеты? Увы, люди не могут без авторитетов… Нет, я о вас лучшего мнения, вы просто боитесь говорить то, что думаете. А я не боюсь. — Он подмигнул им всем разом. — Я из другого министерства.

— Вы что, академик, — сказала Зиночка, — или новатор?

Тулин оценивающе скользнул глазами по ее фигуре и сказал загадочно:

— Иных можно понять, рассматривая вблизи, другие понятны лишь издали. — Он взглянул на часы. — Время, пространство, движение… Свидание не состоялось. Я оставляю вас, мученики науки.

Ричард отправился его провожать.

— Вам нравится Гойя? А неореализм? А как вы расцениваете астроботанику? — Он забрасывал незнакомца вопросами, восхищался его пренебрежительными афоризмами. — А кто вы по профессии? Давайте познакомимся, — предложил он.

— Почему у вас такое имя? — спросил Тулин.

Ричард с готовностью рассказал про отца-моряка, который побратался с английским боцманом, коммунистом Ричардом Клебом.

На повороте коридора они столкнулись с Крыловым.

— Сережа! — крикнул Тулин, расставляя руки.

Рассеянно кивнув, Крылов прошел мимо. Загорелое лицо Тулина вспыхнуло, Ричард опустил глаза.

Пройдя несколько шагов, Крылов обернулся, ахнул, подбежал к Тулину, схватил за плечи:

— Олежка!

Ахали, колотили друг друга по плечам, выяснили, что Аллочка Кривцова вторично вышла замуж, что до сих пор неизвестно, кто на последней вечеринке прибил галоши к полу, что Аникеева переводят в Москву…

Тулин отметил у Крылова модные туфли, интересную бледность, совершенно несвойственную его примитивной курносой физиономии. Крылов нашел, что Тулин похож на преуспевающего футболиста из класса «Б». Неужели сотрудники могут принимать всерьез такого руководителя — стилягу и тунеядца?

Он очнулся, засиял, глаза его прояснились, он был растроган тем, что Тулин специально заехал проведать его, он не ожидал такого внимания к себе. Со студенческих лет он поклонялся Тулину, хотел быть таким, как Тулин, — веселым, общительным, талантливым. Куда б Тулин ни шел, ветер всегда дул ему в спину, такси светили зелеными огнями, девушки улыбались ему, а мужчины завидовали. Но Крылов не завидовал — он любовался и гордился им и сейчас, восхищаясь, слушал рассказ Тулина о новых работах и о том, зачем Тулин приехал в Москву.

Разумеется, Крылов читал в апрельском номере его статью. Шик! Последние исследования Тулина открывают черт-те знает какие возможности. Правда, строгих доказательств еще не хватает, и Крылов заикнулся было об этом, но Тулин высмеял его:

— Академический сухарь. Разве в этом суть?

И несколькими фразами разбил все его опасения. Замысел был, конечно, грандиозен, и Крылову казалось, что сам он давно уже думал о том же и так же.

— А я, пожалуй, побоялся бы выступить вот так, — простодушно признался он, и глаза его погрустнели. — Страшно представить! Но постой, полеты в грозу — ведь это опасно?

— А ты как думал! — Тулин рассмеялся. — Но я изобрел средство избежать опасности: не бояться ее.

— Ты уверен, что тебе разрешат?

Тулин выразительно присвистнул.

— Добьюсь! Другого-то выхода у меня нет.

Он было нахмурился, но тут же подмигнул Крылову:

— Образуется. Ну, как дела?

Хорошо, что Тулин напомнил, и вообще ему просто повезло с приездом Тулина. Тулин посоветует, как быть насчет предложения Голицына, взвесит все «за» и «против», и все станет ясно.

— Значит, заведовать этим саркофагом? — сказал Тулин.

Он разочарованно оглядел Крылова: «Доволен, сияет, выбрался на поверхность! Еще немного — и его сделают благоразумным и благополучным деятелем в стиле этого заведения, где ничто не меняется».

— Старик все так же воюет за каждую цифирь и думает, что двигает науку?

— Ты зря, — сказал Крылов. — Он все же прогрессивное начало.

— Это по нынешним-то временам? Разве что он тебя выдвинул, но это еще не прогресс. Его идеи на уровне… Он за отмену крепостного права, вот он где находится, болтается где-то между Аристотелем и Ломоносовым. — Тулин был в курсе всех публикаций лаборатории. Кроме некоторых работ Бочкарева и Песецкого, все остальное — схоластика, ковыряние в мелочах. — Бродят сонные кастраты и подсчитывают… — Он не стеснялся в выражениях.

Они шли по лаборатории, и Тулин высмеивал их порядки, и продукцию, и глубокомысленный вид всех этих ихтиозавров. Когда Крылов попробовал возражать, Тулин вздохнул:

— Вот мы уже и становимся противниками!

Агатов работал у своего аппарата.

— Все капаете, — приветствовал его Тулин. — Помнишь, Сережа, мы еще студентами капали на этом же приборе. Господи, сколько уже диссертаций тут накапано! — Не переставая говорить, он легонько отстранил Агатова, наклонился к объективу, повертел регулировочный винт. — Пластины-то выгоднее поставить круглые. Легче скомпенсировать. А еще лучше эллиптические, тогда наверняка можно присобачить регистратор.

Он и понятия не имел, что мимоходом выдал Агатову идею, над которой тот бился больше месяца.

Агатов любезно улыбался.

— Не благодарите, не стоит, — сказал Тулин. — Авось еще на десятитысячную уточните! — И бесцеремонно расхохотался и уже оказался в другом месте, он даже не шел, он словно вертел перед собою лабораторию, как крутят детский диафильм. В дверях Крылов обернулся и увидел нацеленные им в спину глаза Агатова. Хорошо, что Тулин не видал их.
На лестнице рабочие перетаскивали ящики с приборами. Один из ящиков стоял в проходе. Тулин перепрыгнул без разбега, легко, Крылов подумал, что если бы Тулин был начальником лаборатории, то все равно бы он прыгал через ящики, носил стиляжный пиджак, бегал бы с Зиночкой и ребятами загорать на вышку, и всем бы это казалось нормальным, и лаборатория бы работала весело, по-новому.

Потоптавшись, он сдвинул ящик, догнал Тулина.

— Как же мне быть, Олежка? — спросил он.

Тулин помахал папкой.

— Не управлюсь, переночую у тебя. — Тулин смотрел на Крылова. — Ах ты, бедолага… Значит, хотят тебя сделать свежей струей. Молодые силы. К руководству приходит ученый, еще сам способный работать… Невиданно… Не злись. Для меня это… Ты — и вдруг начальник!

И Крылов тоже невесело ухмыльнулся.

— А впрочем, — сказал Тулин, — чем ты хуже других? Кому-то надо руководить, лучше ты, чем какой-нибудь бурбон. Попробуй рвануть по лестнице славы, может, понравится. — Подмигнул, и все стало озорно и просто. Подумаешь, страсти!

Тулин погрозил пальцем:

— Учти, человек, который не хочет быть начальством, против начальства.

Откуда-то вынырнул Ричард:

— Так вы, оказывается, Тулин! Вот здорово. Я читал вас и полностью согласен. Вы уже уходите? А с Агатовым у вас здорово получилось. Капает, капает… — Он засмеялся от удовольствия. — Слезы, а не работа!

Крылов нахмурился:

— Что ты знаешь… Так нельзя.

— Ничего подобного. Так ему и надо. Принципиально! — закипятился Ричард. — Никакой пощады бездарям!

— Ага, у меня тут не только противники, — сказал Тулин. — Ричард, двигайте к нам. Будете бороться с настоящей грозой, а не с Агатовым.

Стоя в вестибюле, они смотрели сквозь распахнутые двери, как Тулин пересекал сквер, полный солнца и яростного гомона воробьев.

— Да-а!.. — протянул Ричард, и в этом возгласе Крылов почувствовал восторг и грусть, обращенную к тому, что осталось здесь, в институте, поблекшем и скучном после ухода Тулина.

— Хорошо, если б ему удалось добиться… — сказал Крылов.

Ричард пожал плечами, хмыкнул, показывая, как глупо сомневаться в том, что Тулину может что-либо не удаться.

Голоса в его голове

  • Антуан Володин. Бардо иль не Бардо / Пер. с фр. В. Кислова. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2017. — 256 с.

ХХ век не остался позади. Он непременно должен был закончиться концом света: слишком уж много страшных событий принесло прошлое столетие. Распадаясь на призрачные голоса, оно остается в каждом, как полузабытый ночной кошмар.

Переводчик с русского и с языка призраков, Антуан Володин появился в 1985 году. Человек, называющий себя этим именем, — примерно в 1950-м.

Оба они выбрали направлением творчества постэкзотизм. «Пост» вовсе не означает, что явлению предшествовал экзотизм без приставок. Это, скорее, передает своеобразную концепцию мира, кое-как собранного на руинах ушедшего. Постапокалиптическое мышление постэкзотизма отменяет привычные системы координат: нет больше национальности, времени, религии, гендера, жанра.

Их коллеги по перу, Мануэла Дрегер, Лутц Бассман, и даже Элли Кронауэр, автор историй про героев с непривычными западному читателю именами — Ilia Mouromietz, Aliocha Popovitch, также причисляют себя к постэкзотистам.

Все их произведения вполне умещаются в рамки магического реализма, а все эти писатели — заключены в одно тело.

Тем не менее множественные умы человека, творящего под всеми этими псевдонимами, создают «иностранную литературу на французском языке», литературу непростую для восприятия, как недавно вышедшая в отечественном переводе «Бардо иль не Бардо».

«Бардо Тхёдол» — тибетская книга мертвых, путеводитель для усопших. Монахи читают ее в течение семи недель перехода сознания между мирами, и потому книга принципиально диалогична: это наставление умершему.

Основу священной книги «Бардо Тхёдол» составляет знание: на каждом из этапов монах объясняет покойному, что с ним происходит. В романе Володина же, напротив, изначальная заданность действий сменяется хэппенингом. Само повествование строится на границе двух литературных родов — эпоса и драмы. Антуан Володин включает как отдельные драматические элементы (к примеру, ремарки), так и вставные тексты, обозначенные как «бардические пьесетты».

Семь историй, составляющих книгу Володина, так или иначе связаны с переходом в Бардо. Но главной проблемой романа становится не смерть героев и даже не пресловутая смерть автора — «Бардо иль не Бардо» провозглашает смерть диалога.

Антуан Володин часто вводит в повествование героя-комментатора, периодически подменяющего повествователя. Эта роль может достаться и журналисту, получившему донельзя скучное задание — передавать репортаж из мира мертвых, и женщине-птице, «должно быть, исследовательнице из другого сна»:

Ее звали Мария Хенкель, как и меня. И находилась она там для того, чтобы описывать действительность, а вовсе не для того, чтобы стать ее частью.

Комментатор необходим, чтобы внести хоть какую-то иллюзию объективного взгляда со стороны на мир разрозненных голосов. Герои не слышат друг друга: они дублируют фразы, говорят что-то в пустоту. Важным становится не смысл сообщения, а сам факт говорения, возможность быть услышанным — но чаще всего непонятым.

Чтения и песнопения рассыпались на отголоски, которые не удавалось ни воспринимать, ни связывать воедино. Текст был неживой, он не отсылал ни к чему узнаваемому и представлял собой тотальную муть, чья невнятность страшно огорчала слушателей.

Сообщение искажается в процессе передачи. Это может происходить намеренно, если так хочет говорящий. Жертва насилия вместо «Бардо Тхёдол» произносит обвинительную речь, чтобы причинить посмертные страдания своему мучителю. Пьяный клоун, упростив священную книгу до комического выступления, напротив, пытается адаптировать текст, чтобы умерший товарищ лучше его понял. Главным становится намерение, а не его реализация. Так, в открывающей книгу истории двое стараются удержать в сознании умирающего коммуниста. При этом один читает «Бардо Тхёдол», другой — «Изысканные трупы», антологию сюрреалистических тирад:

— Когда ты предстанешь перед Чистым Светом, — вещает Друмбог, — не отступай, не отступай ни на йоту, думай лишь о том, как с ним слиться, иди к нему и растворись в нем, ни о чем не жалея.

— По карельским стрекозам артиллерист выбирает тину, — читает Штробуш. — Если любовь уходит, красивая пианистка строит волшебную хижину… Повторяю… Если любовь уходит, красивая пианистка строит волшебную хижину…

Они читают на ухо Коминформу.

Даже когда его сердце останавливается, они продолжают читать.

Нарочитая искусственность, абсурдность происходящего служит отражением внутренних переживаний героев: подобно Бардо, это одновременно и мир, и состояние. Невозможность слышать и быть услышанными напрямую связана с проблемой самоидентификации героев. «Еще не мертвые, но, без сомнения, тронутые», с необычными именами Фрик, Шлюм, Пюффки, Коминформ, герои Володина, чем только не занятые в странной своей повседневности (от убийств до еженощных разговоров со зверями в зоопарке), все как один маргинальны, потеряны и бесконечно одиноки:

Получеловек, полуживотное. Все такие. Ты, я… Ведь я тоже… Я не могу на сто процентов быть уверен, что я личность. Откуда мне знать.

На смену собственному «я» приходит «мы». Множество отдельных голосов сливаются в гудящий хор, ведь услышать историю каждого — слишком страшно.

Мария Лебедева

Ольга Брейнингер. В Советском Союзе не было аддерола

  • Ольга Брейнингер. В Советском Союзе не было аддерола. — М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017. — 349 с.

 Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году, а теперь живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга». Также в новую книгу вошел цикл рассказов «Жизнь на взлет».

Глава вторая, в которой я вспоминаю, как праздновали свадьбы у нас в Берлине, и рассказываю о клубной юности молодой вертихвостки — что может привести в ужас любого, кто не вырос в пост-СССР

Двадцать один год назад я узнала, что такое дом: смотреть на дорогу, ведущую из аэропорта в город через степь. Через зеленую и живую в конце июня, через покрытую толстой шубой снега в феврале; через сухую и выжженную в августе; через едва подсвеченную фарами, мчащуюся за окном шершавой серой полосой, — на дорогу, которой возвращаются, которой сама буду возвращаться год за годом, чтобы видеть, как я стремительно меняюсь, а дом все сильнее и сильнее застывает, как засахарившийся мед, как вода событий, превращающаяся в лед памяти, чтобы с каждым разом все резче и страшнее отрезвлять и заставлять видеть, чем ты становишься — и чем ты все больше и больше отличаешься от мира, где родился и вырос. В конце пути я буду много раз возвращаться, открывать кованую калитку родительского дома, подниматься по терракотовым ступенькам туда, где жизнь по-прежнему тихая и теперь пустая. И снова уходить.

Я впервые увидела, как выглядит дорога домой, в тот день, когда в Берлине праздновали свадьбу тети Эльвиры и дяди Феликса. Мне тогда только исполнилось шесть, осенью я должна была пойти в школу, и родители решили свозить меня в Москву — посмотреть Кремль, Красную площадь и мавзолей Ленина. Вернуться мы должны были утренним рейсом прямо в субботу — в первый день свадьбы и в последние выходные летних каникул.

Самолет задерживали; час, второй, третий ав- густовской жары в душных залах ожидания — и к тому моменту, когда мы наконец погрузили чемоданы в багажник такси, наши родственники уже несколько часов как праздновали счастливый союз Феликса и Эльвиры.

В те годы достаточно было сказать водителю такси:

— В Берлин, на свадьбу, — и тот без вопросов заводил двигатель.

В Берлине я бывала не так часто — мы жили в городе, — поэтому с нетерпением ждала встречи со всеми своими бесконечными троюродными братьями и сестрами, которых было так много, что мы не знали друг друга по именам. Первым делом, приезжая к ним, я снимала обувь, потому что все вокруг ходили босиком, и дядя Валера подхватывал меня на руки, подбрасывал в воздух и одобрительно кивал: «Выросла, выросла, очень даже подросла!» 

— Мама, а как дядя таксист понял, куда именно нам нужно ехать? — шепотом спросила я. Мама сказала мне то же, что и я вам: все таксисты знают, где находится Берлин.

— Мы просто поедем в Берлин, а там по всем улицам, пока не найдем свадьбу.

— А как мы найдем свадьбу?

— Увидишь.

В двадцатые годы двадцатого века, когда еще не было ни самой Караганды, ни даже самого смутного представления о том, что скоро здесь развернется «третья кочегарка СССР», на месте будущего немецкого поселка Берлин стали лепиться друг к другу землянки, саманные бараки и построенные наскоро сарайчики, быстро покрывавшиеся угольной пылью — настолько въедливой, что бороться с ней не было смысла, — и махнув рукой, и тогдашние, и будущие жители позволили пыли забиваться в углы под крышами, в ниши подоконников и даже между ресницами — оттого стены домов всегда стояли черными, а наших мужчин-шах-теров можно было узнать по антрацитовой подводке вокруг глаз.

В непонятном мне далеком августе сорок первого за один-единственный день перестала существовать Республика немцев Поволжья. Будто ее никогда и не было. Суровые и страшные в моих детских снах вереницы теплушек несли депортированных немцев (а если немцев, спрашивала я сонно, то, значит, это наших родственников? Это кого? Бабушек и дедушек?) без запасов воды, пищи и без теплой одежды в Сибирь и Среднюю Азию. Около полумиллиона таких моих бабушек и дедушек прибыли в Казахстан. Большая часть из них осела у нас в степях: здесь нужно было поднимать целину и добывать уголь, хотя правильнее было бы сказать, бороться за него. Тогда шла война и не хватало инструментов, не хватало оборудования — и поэтому мои бабушки и дедушки брали в руки голые кирки и лопаты и долбили про-мерзлую землю, пока не отказывали руки или не вскрывались угольные пласты; а потом грузили уголь на маленькие ручные тачки и так вывозили добычу.

После войны трудармейцам разрешили, хоть и без права выезда, селиться в Караганде. Так на месте одного из шахтерских лагерей вырос немецкий поселок Берлин, в котором выросла моя мама и где до сих пор жила почти вся ее родня. Но хотя и отец, и бабушка тоже успели поработать в шахтах, мне сложно было тогда представить, что все эти зажиточные, побеленные, ухоженные дома, пузатые, как баба на чайнике, принадлежат тем людям, о которых они рассказывали. Мой детский страх из папиных рассказов — что в шахте никогда нельзя встать в полный рост, и пока тянутся минуты и часы, готов поклясться, что все бы отдал за то, чтобы потянуться, выпрямить спину, ну хотя бы просто встать на ноги. Чтобы отвлечься, размяться, шахтеры ложились на спину прямо в штольне и вытягивали руки, но это не обманывало; к концу дня начинало мерещиться, что спина настолько задеревенела и закостенела, что выходи не выходи из шахты, уже все равно не выпрямиться. В те годы, приходя после работы, папа подолгу делал зарядку и каждый вечер подтягивался на турнике, но все равно не помогало; назавтра было то же самое.

Когда мы свернули на улицу Розы Люксембург, я поняла, о чем говорила мама. Вся улица была битком набита людьми, и воздух гудел, как пчелиный улей. Нас сразу заметили и бросились встречать, шумная толпа накатилась волною, кто-то уже забирал чемоданы, чья-то рука тащила к столу, усаживая на места, которые сразу же освободили, подвинувшись, какая-то наша тетя и двоюродная бабушка; невеста, моя тетя Эльвира, уже плыла к нам в своем нежно-голубом платье, ведя за собой дядю Феликса. Уже к нам придвигали блюда с салатами со всего стола, а тетя Нелли медленно, осторожно несла на подносе три суповые тарелки. Как на всех наших праздниках, это был куриный «суп-лапша», мы его так называли, совместив на немецкий манер два существительных в одно.

Как я ждала тети-Неллиного подноса! Сам суп я и в рот не брала, но мне очень хотелось посмотреть на лапшу. Мама рассказывала мне, что когда свадьба была у них с папой и они тогда тоже еще жили в Берлине, вся наша внушительная женская армия из дочерей, сестер, теток и бабушек вместе с мамой полтора дня без перерыва катали тесто и резали его на лапшу, бурно ссорясь, если лапша не выходила тонкая-претонкая.

— И ты сама перед свадьбой тоже резала лапшу все полтора дня? Правда? — спросила я.

Мама рассмеялась.

— Немножко меньше. За час до начала ушла с кухни готовиться. А твоя прабабушка Катя, если ты ее капельку помнишь, и бабушка, и тетя Нелли, и Эльвира остались и продолжали еще катать тесто для второго дня свадьбы. Если бы мы вчера были в Караганде, я бы тоже весь день сидела у Эльвиры на кухне.

Я зачерпнула ложку супа и поморщилась — ну и запах. Бабушка говорила, что я балованная, но  есть заставляла меньше всех. Прямо на поверхно- сти бульона расходились тонкие колечки. Я пошлепала, зацепила пару колечек и вернула ложку в тарелку. Но тетя Эльвира, наверное, гордится своей лапшой.

— Мам, она прямо как мои волосы, такая тоненькая.

Мама кого-то слушала и, вежливо кивая, в ответ только стрельнула в мою сторону глазами и погладила по руке. Я разглядела в толпе фату тети Эльвиры. У Эльвиры был прямой нос, темные волосы, которые двадцать лет спустя красиво посеребрит седина, и уже чуть заметная поступь главной кухонной матроны, что через те же двадцать лет, осуждающе покачивая головой, будет объяснять мне, почему это плохо, что я до сих пор не замужем. Но это все будет потом, позже — enfant terrible в своей большой семье мне предстояло стать уже после того, как мы уедем в Германию; после того, когда я сбегу с нашей чужой исторической родины в Англию; и (здесь не совсем уверена), возможно, до того, как я окончательно сошла с рельсов и без предупреждения рванула в Америку; а про тот вояж по Югославии даже говорить неприлично, впрочем, как и про меня саму. Но тогда я еще была маленькой девочкой в очках, а Эльвира — цветущей крупной женщиной, на которую заглядывалось пол-Берлина и у которой точно, иначе она не она, была самая веселая свадьба.

Свадьбы в Берлине вообще праздновали лихо, на всю катушку, как любила говорить прабабушка Катя. Она выросла еще на Волге, в автономии, и была по складу своему истинной немкой, строгой, хозяйственной, степенной, рассудительной, какой, мне кажется, никакая женщина сегодня уже не сможет стать. Все-таки сегодня мы стали совершенно другими, отличными от женщин той породы. Я совсем мало помню прабабушку, но мама говорит, что она очень, очень любила свадьбы, — а гулянья на Волге в те времена, когда она сама выходила замуж за дедушку Мишу, и у нас, в Берлине, отличались мало. Поэтому даже сейчас ее легко представить — как она сидит на почетном месте во главе стола, наблюдает с доволь ной улыбкой за всей этой свадебной неразберихой и комментирует на малопонятном немецком. Как и все в автономии, прабабушка говорила на архаичном поволжском диалекте. А еще она меняла местами звуки «ш» и «ж»: моего дядю Сашу называла «Сажжа», а к дяде Жене обращалась «Шшеня». Эти «Сажжа» и «Шшеня» до сих пор у нас в ходу — переехали, вслед за самими Сашей и Женей, в Германию.

Из того немногого, что я то ли помню, то ли знаю о прабабушке, есть еще черно-белая фотография на эмали в овальной рамке, которая висит на кладбище. Я рассматривала ее подолгу, пытаясь понять, как так происходит, что была эта красивая женщина, а теперь она где-то здесь, в земле, которая нас разделяет. Потом мама сметала с могил всех наших листья и пыль, а мне давала пшено, чтобы я разбросала его по всему участку.

Минута до начала игры

  • Это футбол! Писатели на стадионе. Сборник рассказов. — СПб.: Лимбус Пресс, 2017. — 304 с.

Ни для кого не секрет, что футбол в наши дни — это не только спортивное соревнование, это нечто гораздо большее. Так, например, победа городской команды — повод для неподдельной гордости всех его жителей, а триумф национальной сборной может вылиться в государственный праздник. Многие воспринимают футбол не как обычное увлечение: игра становится неотъемлемым спутником, важной частью жизненной истории. Даже искусство не остается в стороне: об этой игре снимают фильмы, поют песни, пишут картины и литературные произведения. Правда, последних пока что довольно мало. Именно это упущение и стремилось исправить петербургское издательство «Лимбус Пресс», выпустившее весной 2017 года сборник «Это футбол! Писатели на стадионе».

Открывают сборник легендарные Ильф и Петров с, пожалуй, самыми ранними по времени, послереволюционными описаниями отечественной околофутбольной действительности. И в них мы видим почти то же самое, что окружает игру и сейчас, — огромные толпы народа, яростный азарт болельщиков, заставляющий и хрупких барышень, и интеллигентного вида старичков нечеловеческими голосами что-то кричать в адрес несправедливых судей. Ну, и, конечно, обязательные обсуждения матча после того, как все закончилось.

…случилось для него самое ужасное — не с кем было поделиться впечатлениями. Не будучи в силах сдержать чувства, он решил послать кому-нибудь телеграмму. В городе Сызрани, ночью, почтальон разбудил мирного служащего, дядю любителя [футбола], и вручил ему телеграмму. Долго стоял захолустный дядя, переступая босыми ногами по холодному полу и силясь разобрать непонятную депешу:

«Поздравляю счетом три два пользу сборной тчк Турции выделился левый край Ребии зпт большим тактом судил Кемаль Рифат зпт обрадуй тетю».

Дядя не спал всю ночь. Тетя плакала и тоже ничего не понимала.

Разумеется, Ильфом и Петровым ряд замечательных рассказов не ограничивается. Так, Юрий Нагибин воскресил из тьмы времен имена некогда известных, а сейчас прочно забытых футболистов. Константин Ваншенкин поделился с читателями удивительной историей спортивного триумфа своего героя, закончившейся на фронте Второй мировой войны. А Геннадий Григорьев в стихах поведал об одном дне из жизни болельщика Зенита — история довольно старомодная для нынешних дней, но в то же время близкая всем, кто когда-либо посещал многотысячные матчи в Северной столице.

          А наш тридцать третий свое утверждает упрямо.
Сомнений не ведает и не страшится препон.
    Опять чемпионом, наверное, станет Динамо….
   Но он-то уверен, что только Зенит — чемпион!

Не уступают советским и современные рассказы. Так, например, Герман Садулаев рассказал, как в составе детской футбольной команды района калечил нападающих противника. Сергей Шаргунов в рассказе «Чеченский футбик» не только упомянул игру и клуб «Терек», но и провел для читателей занимательнейшую экскурсию по современной Чечне. Александр Терехов поведал о заграничных поездках «за дармоедами», то есть — в качестве болельщика на игры российской футбольной сборной за рубежом.

По самолету качались пьяные, стюардессы при снижении не могли усадить, прощались. Меня пытался обнять какой-то толстый дядя.

— Приезжай с сыном. Скажи в Челябинске любому — Валерик. Меня там все знают!

Из самолета в метель при минус девяти все шли принципиально в шортах и майках. Двоих несли.

Разумеется, кому-то из потенциальных читателей данного сборника может показаться, что рассказы, в него входящие, собраны по принципу «если в рассказе есть слово „футбол“ — берем». Но это не совсем так. В этой книге футбол — единая стальная основа, на которую нанизаны сюжеты рассказов, ее составляющих. Порой это вымысел, а порой (и, кажется, это в книге встречается гораздо чаще) авторы рассказывают историю своего личного соприкосновения с футболом. Тот, кому интересно именно литературное отражение самой игры, в книге найдет его предостаточно. Для всех остальных же «Это футбол! Писатели на стадионе» может стать очередным собранием хороших и весьма разнообразных рассказов отечественных писателей.

Борис Алиханов

Дайджест литературных событий на июль: часть 1

Пока писатели ищут вдохновение где-то на морском побережье, организаторы городских развлечений предлагают уделить время самообразованию. Летние саунд-чтения, поэзия под звездным небом планетария и лекции о самых разных книгах — в первой части июльского дайджеста.

3–5 ИЮЛЯ

Презентация книг Максима Шраера «Бунин и Набоков» и «В ожидании Америки»
Максим Д. Шраер — писатель, литературовед и переводчик. В своем бестселлере он рассказывает о сложных отношениях между двумя гениями русской словесности — Иваном Буниным и Владимиром Набоковым, соединенных для нас языком и эпохой, масштабом дарования, жизнью и творчеством в эмиграции.

Время и место встречи:
3 июля: Санкт-Петербург, Центр Андрея Белого, Виленский переулок, 4. Начало в 19:00. Вход свободный.
4 июля: Санкт-Петербург, музей Набокова, ул. Большая Морская, 47. Начало в 13:00. Вход свободный.
5 июля: Санкт-Петербург, магазин «Буквоед», Невский проспект, 46. Начало в 19:00. Вход свободный.

4 ИЮЛЯ

Поэтический вечер «Нравится!»
Поэты Холин и Сапгир по праву считаются важнейшими представителями неофициальной советской культуры. Оба были участниками «лианозовской группы» — первого неофициального литературно-художественного объединения в СССР послевоенной эпохи. На встрече их стихи прозвучат в исполнении представителей разных поэтических поколений: Ростислава Амелина, Яна Выговского, Данилы Давыдова, Иоанна Демидова, Владислава Кулакова, Юрия Орлицкого, Ксении Чарыевой и других.

Время и место встречи: Москва, музей современного искусства «Гараж», Крымский Вал, 9, стр. 32. Начало в 19:30. Регистрация доступна на платформе TimePad.

5 ИЮЛЯ

Чтение книги Доктора Сьюза «Раз сом, два сома»
Доктор Сьюз — псевдоним американского писателя и мультипликатора Теодора Гайзела, по книгам которого поставлены мультфильмы «Как Гринч украл Рождество», «Лоракс» и «Хортон». Прочтет стихотворение поэт и переводчик Андрей Рафф. Встреча проходит в рамках проекта «Семейная среда».

Время и место встречи: Санкт-Петербург, библиотека имени М.Ю. Лермонтова, Литейный пр., 19. Начало в 18:30. Вход свободный.

Кинообзор Антона Долина по итогам летних кинофестивалей
Антон Долин — кинокритик, радиоведущий и главный редактор журнала «Искусство Кино» — поделится впечатлениями об увиденном на «Кинотавре» и фестивале в Каннах и расскажет, какие фильмы стоит особенно ждать в прокате, а что можно и нужно смотреть уже сейчас.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, ТРЦ «Охта Молл», Якорная ул., 5А. Начало в 19:00. Билеты доступны на платформе TimePad.

6 ИЮЛЯ

Встреча «Кавказские сказки»
Очередная встреча цикла «Такие разные сказки» посвящена грузинской народной сказке «Три лентяя» и сказке Наринэ Абгарян «Шоколадный дедушка». Филолог и писатель Елена Калашникова поможет участникам встречи — детям от 8 до 12 лет — передать свои впечатления от встречи в удобной форме: устно, через рисунок или в движении, спонтанном танце. Во второй части встречи каждый создает собственную сказку с иллюстрациями, читает ее или рассказывает и показывает главное в нескольких движениях.

Время и место встречи: Москва, «Культурный центр ЗИЛ», ул. Восточная, 4, корп.1. Начало в 17:30. Регистрация доступна на сайте культурного центра.

Встреча с Андреем Максимовым
Андрей Максимов — журналист, писатель и театральный режиссер. На встрече он представит свою книгу «Как перевоспитать трудных родителей и другие проблемы, которые должен решать „разведчик“ — подросток», а также ответит на вопросы читателей и проведет автограф-сессию.

Время и место встречи: Москва, книжный магазин «Москва», ул. Тверская, 8/2, стр.1. Начало в 19:00. Вход свободный.

Лекция Алины Бодровой «О психологической поэзии Евгения Баратынского»
Евгений Баратынский, несмотря на усилия филологов и критиков «перевести» его в круг первостепенных авторов, так и остается в тени Пушкина. Между тем современники, особенно в начале 1820-х годов, не только ставили их рядом, но и считали именно Баратынского воплощением подлинного гения. О том, какие находки Баратынского в поэзии подготовили появление русской психологической прозы, расскажет филолог Алина Бодрова.

Время и место встречи: Москва, Дом-музей Марины Цветаевой, Борисоглебский переулок, 6, стр. 1. Начало в 20:00. Регистрация доступна на платформе TimePad.

7 ИЮЛЯ

Встреча «Читаем. Размышляем. Обсуждаем»
«Читаем. Размышляем. Обсуждаем» — проект для всех, кто сознает, как важно понимать содержание текста и уметь выражать свои мысли. Тема очередной встречи — сатирические рассказы американского писателя О. Генри. После коллективного чтения слушателям будет предложено найти ответ на вопрос «Что же внутри нас заставляет выбирать дорогу?»

Время и место встречи: Санкт-Петербург, библиотека имени М.Ю. Лермонтова, Литейный пр., 19. Начало в 17:30. Вход свободный.

8 ИЮЛЯ

Лекция «Державин в Новом Веке»
В истории русской литературы имя Гавриила Романовича Державина прочно связано с восемнадцатым веком, с переходом от классицизма к романтизму. Язык и стиль его поэзии намеренно, почти демонстративно архаичны, а образы и мотивы иногда кажутся совершенно авангардистскими. Об этих и других особенностях творчества позднего Державина расскажет профессор Университета Торонто, филолог Татьяна Смолярова.

Время и место встречи: Москва, музей-заповедник «Царицыно», ул. Дольская, 1. Начало в 16:00. Вход по билетам в музей.

Лекция о творчестве Нила Геймана
Нил Гейман – автор комиксов, рассказов, бестселлеров «Американские боги» и «Звездная пыль». На встрече культуролог Дмитрий Шамонов расскажет о специфике жанра, в котором работает автор, и о разнообразии его проектов.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, Библиотека имени Н.В. Гоголя, Среднеохтинский пр. 8. Начало в 18:00. Вход свободный.

10 ИЮЛЯ

Лекция «Обязательно ли учиться журналистике?»
Журналист, главный редактор газеты «Культурный Петербург» Сергей Ильченко расскажет о том, чему нужно учиться начинающим журналистам и что является в профессии главным: литературный талант или особый, творческий взгляд на действительность? Лекция проходит в рамках цикла «Знакомство с журналистикой».

Время и место встречи: Санкт-Петербург, ТРЦ «Охта Молл», Якорная ул., 5А. Начало в 19:00. Билеты доступны на платформе TimePad.

11 ИЮЛЯ

Лекция Алексея Конакова «Проза Леона Богданова. Рождение посткритической эстетики в Купчино и на Петроградской стороне»
Тематический мотив программы литературного клуба — взаимодействие с городом как текстом, поэтому каждый гость так или иначе связан с Петербургом. Лектор июльской встречи — критик и эссеист, лауреат премии Андрея Белого Алексей Конаков. Он расскажет о книге «Заметки о чаепитии и землетрясениях» Леона Богданова.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, павильон острова «Новая Голландия», наб. Адмиралтейского канала, 2. Начало в 19:30. Регистрация доступна на платформе TimePad

Обсуждение романа Ричарда Матесона «Я — легенда»
Роман «Я – легенда», вышедший в 1954 году, оказал огромное влияние на традицию изображения вампиров, зомби и мира после Апокалипсиса. Книга была экранизирована четыре раза, но ни одна картина не отразила всех деталей сюжета. На встрече участники обсудят, в чем своеобразие романа, вдохновленного когда-то классическим фильмом о Дракуле.

Время и место встречи: Москва, библиотека имени В.А. Жуковского, Лялин пер., 24/26, стр. 2. Начало в 19:30. Регистрация доступна на платформе TimePad.

14 ИЮЛЯ

Презентация нового цикла Ника Перумова «Охотники. Пророчества Разрушения»
Ник Перумов — один из самых известных и популярных современных фантастов. Его новая история познакомит читателя с миром магов и вампиров, судьбы и взаимоотношения которых увлекают с первых строк. На презентации автор расскажет о заглавной книге цикла и ответит на вопросы о творчестве.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, магазин «Буквоед», Лиговский пр., 10/118. Начало в 19:00. Вход свободный.

15 ИЮЛЯ

Встреча с переводчиком Андреем Графовым
Андрей Графов — лингвист, переводчик, специалист по библейскому ивриту и Ветхому Завету. На встрече он расскажет о специфике работы над переводами еврейской литературы. Мероприятие проходит в рамках цикла «Как рождается слово: Встречи с переводчиками».

Время и место встречи: Москва, «Культурный центр ЗИЛ», ул. Восточная, 4, корп. 1. Начало в 18:00. Регистрация доступна на сайте культурного центра. 

 

16 ИЮЛЯ

Летние саунд-чтения
Саунд-чтения — встречи, на которых участникам предлагается читать книги под живое музыкальное сопровождение. В летние каникулы организаторы обещают создать атмосферу счастья с помощью книги Наринэ Абрагян «Манюня» и игры джазового музыканта Александра Надточий.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, ТРЦ «Охта Молл», Якорная ул., 5А. Начало в 19:00. Регистрация доступна на платформе TimePad.

Цикл поэтических программ: И.А. Бунин «Среди звезд»
В уникальной лирике Ивана Бунина представлена вся красота звездного неба. Звезды здесь не просто деталь пейзажа, а загадка, которую автор пытался разгадать всю свою жизнь. Поэтическая программа «Среди звезд» включает в себя стихи Бунина и воспоминания его последней жены В.Н. Муромцевой-Буниной — тексты прозвучат под куполом петербургского планетария.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, Санкт-Петербургский планетарий, Александровский парк, 4. Начало в 19:30. Билеты доступны на платформе TimePad.

Иллюстрация на обложке дайджеста: Greg Kletsel

Все мы немножко ослики, или 4 комикса детям на лето

Не заставлять отпрысков читать книжки — легко. Нужно просто позволить им выбирать то, что нравится. Отложите на время список для внеклассного чтения и обратите внимание на умные комиксы, которые у новоиспеченных книгочеев вам придется отрывать с руками.

  • Эмманюэль Гибер, Марк Бутаван. Ариоль. Шевалье Мустанг / Пер. с фр. Михаила Хачатурова. — СПб.: Бумкнига; М.: Самокат, 2017. — 136 с. 6+

Гомерически смешные зарисовки про ослика Ариоля и его друзей придуманы известным комиксистом Эмманюэлем Гибером, автором графического романа «Фотограф», и художником Марком Бутаваном. Истории изданы в двух томах («Маленький ослик, как вы и я» и «Шевалье Мустанг») и идеальны для летнего чтения: они веселые, красочные и захватывающие.

Ариоль, как и все мальчики его возраста, любит играть и не любит учиться, обожает супергероя Шевалье Мустанга и свинку Петулу (самую красивую девочку во всем классе). Его преданный друг, поросенок Ромоно, помогает Ариолю воплощать в жизнь все его смелые идеи.

Вот они вдвоем едут в поезде (совсем одни, как взрослые) на каникулы на море, вот собирают коллекцию наклеек, а через несколько страниц болтают на уроке и получают выговор от учителя мсье Лебарбоса или резвятся на физкультуре, подшучивая друг над другом. Ариоль — большой выдумщик и фантазер, ему всюду мерещатся спецагенты и спецоперации. А еще он смелый и носит очки — в общем, все, как у всех.

Книги привлекают еще и графикой. Помимо ослика и поросят, в классе учится множество зверей, и Бутавану, благодаря мастерскому умению рисовать, удалось идеально передать их характеры. Кстати, по этой истории снят анимационный сериал, правда не дублированный на русский язык. Подходящий материал для тех, кто изучает французский.

Множество анекдотичных ситуаций, в которых оказывается Ариоль, знакомы и понятны не только каждому ребенку, но и взрослому. Ведь нет среди нас тех, кто не переворачивал все вверх дном в доме в поисках тайн, как только мама выходила за порог. Как нет и тех, кто эти тайны не находил.

  • Люк Пирсон. Хильда и черный пес / Пер. с англ. Екатерины Тортуновой. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2017. — 64 с. 6+

Один раз познакомившись с Хильдой, девчушкой с голубыми волосами, живущей в Тролльберге, вы уже никогда не сможете с ней расстаться. «Хильда и черный пес» — это четвертый том серии. До этого Хильда встречалась с троллем и великаном и участвовала в птичьем параде, и, несмотря на то что читать эти истории можно обособленно друг от друга и в любом порядке, вы не сумеете удержаться от того, чтобы не приобрести их все.

Мир, в котором живет Хильда, это настоящий отвал башки для любого ребенка. Тайные исчезновения, знакомства со странными существами, походы, секретные вылазки и, конечно, жуткие загадки, в разгадывании которых можно принять участие. Поверьте, с Хильдой ваши дети надолго затихнут в своей комнате, занимаясь поиском тайного хода домовых (ниссё) за шкафом или рисуя карту сказочного города.

Умная раскадровка легко погружает в чтение, иллюстрации наполнены множеством деталей, которые приятно разглядывать, богатая цветовая палитра заставляет воображение вырабатывать тонну фантазий, а изумительные шутки создают незабываемое ощущение причастности к приключениям Хильды.

Номинант премии Айснера, молодой британский иллюстратор Люк Пирсон на основе скандинавской мифологии создал целую вселенную, погрузившись в которую, вы от восторга забудете, как дышать. Ар-р-р-р-р, как жаль, что я уже все прочла!

На форзацах каждой «Хильды…» есть окошко «Эта книга принадлежит», где ребенок может задокументировать свое владение очередной историей. Не удивлюсь, если там окажется не его, а ваше имя.

  • Сиси Белл. СуперУхо / Пер. с англ. Марии Скаф. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2017. — 256 с. 8+

Сиси Белл была глухим ребенком, окруженным детьми, которые слышат. «СуперУхо» — это серьезная автобиографическая история, с помощью которой американская художница переосмысливает свое «тихое» детство. После того как девочка в четыре года поняла, что потеряла слух, она была вынуждена всегда носить с собой слуховой аппарат размером с кассетный плеер 1990-х.

Вопрос, почему все персонажи — кролики, возникнет у каждого, кто откроет комикс. О выборе героев рассказала в одном из интервью сама Сиси. Дело в том, что история — о слухе, а у этих животных он потрясающий. Кроме того, надевая слуховой аппарат, Сиси думала, что ее уши становятся огромными и торчат, как у кроликов, а люди только и делают, что заглядываются на нее. Как происходило ее взросление, она поделилась с нами. Сиси замечает, что при работе над книгой она делала акцент на то, как воспринимает мир ребенок с потерей слуха, как он его чувствует, поэтому некоторой точностью описаний Белл смело пожертвовала.

«СуперУхо» не зря было отмечено премией Айснера и детской премией Джона Ньюбери. Это грустная, но не драматичная история. Графический роман полон множества сомнений, переживаний и борьбы, и он со счастливым финалом. Отличный урок для тех, кто не может поверить в собственные силы. Воспринимать свою непохожесть на других как суперспособность, убедить всех остальных, что так и есть, — настоящее достижение, особенно если ты школьник.

Умение слышать и умение слушать — это разные вещи. И Сиси Белл в который раз доказала эту простую истину. Обратите внимание на людей вкруг себя, постарайтесь напрячь слух. Не пора ли вам его проверить?

  • Жан Реньо, Эмиль Браво. Моя мама в Америке, она видела Буфалло Билла / Пер. с фр. Михаила Хачатурова. — СПб.: Бумкнига, 2015. — 120 с. 6+

Комикс «Моя мама в Америке…» можно описать одним звенящим, как колокольчик, французским словом charmant. Догадаться, что оно значит, нетрудно. В истории о шестилетнем Жане и его семье очаровательно все: и индейский костюм малыша, и всегда нахмуренный папа (на самом деле — просто грустный), и дружелюбная Иветта (не мама, но хотелось бы), и смешной, как и все младшие, брат Поль.

Жан не понимает, куда делась его мама, и никто не хочет ему это объяснить. Знакомые лишь сочувственно качают головами и поглаживают его по волосам. Однако малыш пошел в первый класс, и там начались вопросы: всем интересно, где все время пропадает мама Жана и кем она работает. Жан говорит — секретаршей, которая очень много путешествует, ведь мама присылает ему открытки со всех концов света.

Сомнения шестилетнего мальчика легли в основу этой незамысловатой, но по-настоящему правдивой истории. Приятный целительный юмор, которым она наполнена, будет понятен любому ребенку, как и печаль героя, скучающего по маме, запечатленной с цветком в волосах на фотографии.

Мир Жана изображен художниками Жаном Реньо и Эмилем Браво. Приглушенные матовые цвета и художественная манера, которую не спутаешь ни с какой другой, делают этот мир очень теплым, очень мягким. Книга получила множество профессиональных наград, в том числе названа лучшей детской французской книгой (2007) и отмечена на фестивале комиксов в Ангулеме (2008) как лучшая рисованная история для детей.

Вы можете не верить в Деда Мороза, несмотря на то что он существует (просто — для маленьких), но не поверить в охотника на бизонов Буффало Билла невозможно, хотя бы потому, что он такой же реальный, как и мы с вами. Такой же, как и Жан.

Иллюстрация на обложке статьи: http://retrocomics.forumactif.org 

 

Анастасия Бутина

Екатерина Владимирова. Зиг хайль

Екатерина Владимирова родилась в Воронеже, в 1984-м, по образованию психолог, по профессии рекрутер. Теперь учится и работает в Creative Writing School. Публиковалась в «Снобе», «Русском Пионере» и электрическом журнале «Идiотъ». Живет в Москве с мужем и сыном. Рассказ «Зиг хайль» — о наносных убеждениях и исторической памяти.

 

В айпаде отражалось светлое небо, облака причудливой формы и раскидистое, уже желтеющее дерево, под которым сидела Марина. Она набирала срочную статью, но то и дело натыкалась на свое отражение. Носогубные складки — равнобедренным треугольником, под глазами — круги от недосыпа, но зато брови идеальные. Марина поежилась, завернулась белой рубашкой поглубже в кардиган и посмотрела в сторону школы, 18:35, пора бы Кирке быть. Из дверей школы высыпалась малышня после продленки, звеня голосами и подпрыгивая на ступеньках, как монетки. Потом лениво вышли подростки. Драные джинсы, джинсы в облипочку, джинсы с мотней между колен, свитера, ветровки, разноцветные кеды. 

«Хорошо, что форму отменили, — порадовалась Марина, вставая навстречу сыну, — так как-то свободнее». Кирка ржал на весь двор над шуткой приятеля, загорелый после лета, и мать не замечал. «Какие у него белые зубы, — вдруг подумала Марина. — Это у Юры были хорошие зубы, у меня совсем не такие». Кирилл вдруг ударил себя кулаком в грудь и резко вскинул руку с отверстой ладонью и глухим «хайль». Марину обожгло в районе солнечного сплетения. 

Марина была еврейкой только на половину. Ее мать, советский конструктор, всю жизнь проработала в ракетостроении и только сетовала, что будь она мужиком по фамилии Кузнецов, а не женщиной с фамилией Пресман, докторскую она бы защитила в три раза быстрее. И лишь за несколько дней до смерти как-то оттаяла, заговорила о Львове, путая свое детство и детство матери. Вспоминала портного на Саксаганского, звала маленького Кирку Яшей, а Марину — фейгеле. Потом закрыла глаза и ушла за край. 

Марина повернулась на каблуках и вышла со школьного двора, села в машину, задраила стекла:

— Вот же черт, черт! Рубашки, киты. Теперь он еще и зигует! Дал Бог деточку! 

Юра разбился два года назад. Марина все собиралась отдать его вещи на благотворительность, но никак не могла решиться. Однажды зашла в комнату и увидела, как Кирка стоит перед раскрытым шкафом с рубашками и вдыхает запах мертвого отца. Она тогда молча вышла из комнаты. И через три дня — статья в «Новой газете» о группах смерти. 

— Начинаем рассказ (занимайте места!)про малютку улитку и великана кита! Кита! 

Марина тогда еще неловко дернулась, по столу растеклась кофейная лужица. Мама в кафе читала малышу книжку, ничего особенного. Текст в «Новой» тогда целый день обсуждали на работе. Подростковые группы в Интернете постили дурацкие картинки с китами, которые выбрасываются на берег. Участникам писали и уговаривали их свести счеты с жизнью. Дети покорно шли за крысоловом, снимали куртки, аккуратно складывали их рядом и прыгали с крыш. Боже, какой бред! Но она тогда испугалась, что Кирка тоже. Смотрела все на малыша с книжкой и вспоминала, что Кирка был такой же, когда говорил «Дельфин и кит — ибки, мама». С оглядкой на мужа-ихтиолога Марина упиралась: «Млекопитающие, Кирилл, дельфин и кит — млекопитающие». Мальчик мотал головой из стороны в сторону: «Не надо, мама, ибки». Потом сразу вспомнила, как маленький Кир стоял на вершине шведской стенки: «Мама, смотри, как я могу! Без рук!» Вся кровь отливает от лица, пальцы немеют, сердце с грохотом приземляется в пятки: «Кирилл, держись, я кому сказала!» 

Пришлось лезть тогда в его телефон. Черт ногу сломит: какие-то концерты, сноуборды, комиксы. Но никаких китов, ни одного проклятого кита, господи, ни одного. 

«Идет, паршивец! Плюхается на заднее сиденье», — это себе.

И вслух:

— Кир, на следующей неделе в школу не пойдешь — летим в Израиль. 

— Мам, чего? 

— Самое время, Кирилл. Самое время.

***
— Анахнуолимтехеф! Ани царихленатексиха! Взлетаем! — отирая пот со лба, кричал в телефон толстый неопрятный хареди — сам в чёрном, на макушке чудом держится маленькая кипа. 

Марина откидывается в кресле и смотрит в иллюминатор: ей страшно и весело. Огнедышащий золотой диск солнца раскаляется в синеве. И пока хватает взгляда — техногенно-библейский пейзаж. Кир задремал, соседи смотрят фильм, но у нее свое кино. Вздыбленные белоснежные агнцы гуляют по своим пастбищам. Пожарная пена заливает зарево солнца — они летят на восток. Марина проснулась от тряски, стюардессы усаживали беспокойных пассажиров. В проходе мелькнуло бледное лицо ортодокса. Конфета «взлетная» прилипла к нёбу, уши — словно законопатили ватой на зиму, внизу огромной зеленой рыбиной блеснуло море, распаханные поля взлетели вверх. 

— Уважаемые пассажиры, наш самолет совершил посадку в аэропорту Бен Гурион города Тель-Авив. 

Горячий соленый воздух обжигает лицо сразу у трапа. 

В тот же день Марина повезла Кирилла в Яд Вашем, музей Катастрофы. Ничего не сказала, ничего не стала объяснять. Зашли и сразу нырнули в гетто. Камни Варшавы, гора обуви под стеклом, разломанные медальоны, ржавые велосипеды, кадры хроники. Свет всего от пяти свечей преломляется и рассыпается тысячей огней в память об ушедших вместе с пеплом в небо Освенцима, Варшавы, Минска. В зале имен позади Кирки стоит раздавленная увиденным большая нигерийка и, качаясь из стороны в сторону, гулким, надтреснутым голосом повторяет: «O mygod, o mygod». Кирилл почувствовал, что задыхается. 

— Ма, — прохрипел он, — давай выйдем. 

Марина молча кивнула. На террасе на них обрушились свет и воздух. Стояли не глядя друг на друга, вдыхали-выдыхали. Потом Кирка сжал ладонью руку матери. Марина обняла сына, и Кирка заплакал, и плакал еще долго, поскуливая и вжимаясь в мать. 

***

Кирилл шел по школьному двору, когда Рубен закричал. Лужи уже подернулись целлофаном льда, черные голые стволы изрезали мокрую взвесь, висящую в воздухе. Рубена били часто, никто уже и не помнил, когда это началось. В третьем классе еще были шутки «армяшка — в жопе деревяшка», а потом понеслось. Рубен никогда не защищался, просто моргал и улыбался. Это злило мальчишек еще больше, они набрасывались на него с утроенной яростью. 

Кирилл подошел к ребятам: 

— Хватит уже, достали! Рубен, пошли в Мак, съедим по чизу. 

Взял помятого Рубена за плечо и мягко подтолкнул к калитке — пошли. Рубен ни на кого не глядя двинулся к выходу, все молчали. В «Макдоналдсе» почти никого не было. Только растрепанные голодные воробьи носились рядом в поисках куска булки. 

— Рубен, почему ты не дерешься? 

— Я не умею, Кирилл. 

— Наши тебя больше не тронут, но драться тебе надо. Можешь прямо сейчас дать мне по морде. 

Рубен испуганно взглянул на Кирилла. 

— Бей, давай, чего смотришь? 

Рубен размахнулся, заехал Кирке в скулу и с ужасом отдернул так и не разжатый кулак. 

— Ну вот, а говоришь, не умеешь, — Кирилл потрогал вспухающую скулу и засмеялся. Протянул Рубену руку. — Будем знакомы, Рубен, я Кирилл.

Вся правда о принцессе Диане

Чудо-женщина (Wonder Woman)

Режиссер: Пэтти Дженкинс

В ролях: Галь Гадот, Крис Пайн, Робин Райт, Дэвид Тьюлис и другие

Страна: США

2017

Полюбившихся персонажей любой киносаги всегда приятно увидеть в новых образах. Вот только с одним из них вышла неувязочка. Милейший профессор Люпин (Дэвид Тьюлис), оборотень из историй о «Гарри Поттере», кажется, переметнулся-таки на темную сторону, представ в обличии злодея Ареса. Разглядев рыжие усики Тьюлиса, торчащие из-под демонически-рогатого шлема, невольно начинаешь сомневаться, так ли приятно вновь видеть его на экране. Впрочем, на этом проблемы с подбором актерского состава заканчиваются. Ведь в роли Чудо-женщины выступила прекрасная израильская актриса Галь Гадот.

Чудо-женщина – культовая героиня комиксов вселенной DC. Впервые она появилась на страницах графических книг аж в 1941 году, явив собой удачное сочетание красоты, мужества и милосердия – всего, что так не хватало в годы страшной войны. Девушка очень скоро стала олицетворением равноправия во всех его проявлениях. Диана – полубогиня, которая, по разным версиям, была либо создана из глины и одушевлена (в это верит героиня фильма), либо является дочерью Зевса (что тщательно скрывается) и царицы амазонок Ипполиты.

Образ Чудо-женщины едва ли не самый неоднозначный среди всех супергероев. Причина тому проста – ее гендерная принадлежность. Сильная и одновременно хрупкая Чудо-женщина во все времена своего существования воплощала идеи феминизма. В истории ее костюма и деяний кроется история положения женщин в обществе.

Современные феминистки не преминули упрекнуть создателей фильма в том, что Галь Гадот в контексте всей истории персонажа выглядит уж слишком безупречной: от кончиков сапог и до абсолютно гладких подмышек. Одна из амазонок, женщин-воительниц, живущих на затерянном острове по законам радикального матриархата, не может быть, по их мнению, такой совершенной. Однако претензии к игре актрисы предъявить сложно: так натурально сыграть непосредственность по отношению к увиденному вокруг не каждому под силу. Отдельное удовольствие – неожиданно низкий хриплый голос Гадот и ее выговор с легким акцентом, доступный только в оригинальной озвучке.

При всем традиционно мрачном колорите фильмов DC, в цветовой гамме которого выдержана и «Чудо-женщина», он изобилует небанальными шутками. Особенно забавен эпизод, в котором Стив Тревор (Крис Пайн) надевает на Диану очки с целью сделать ее менее заметной. Секретарша пилота, увидев это, иронично замечает, что даже так эта женщина не перестала быть самой красивой в округе. В этой сцене есть и отсылка к альтер-эго Супермена – Кларку Кенту, которого по загадочной причине никто не узнает, стоит ему только надеть очки (тот же трюк, кстати, проделывает в комиксах и сама Чудо-женщина), и весьма достойный и небанальный выпад в сторону тех, кто считает главным в человеке (и особенно в женщине) именно внешность. Кстати, признанный в актерских кругах красавцем Крис Пайн смотрится на фоне Гадот, мягко говоря, бледновато.

Спецэффекты в картине очевидно выполнены в стиле последних фильмов Гая Ричи – зрелищные бойцовские приемы, показанные в замедленной съемке. Однако если у Ричи это выглядит ново и более или менее естественно (ведь герои его фильмов – люди), то создатели «Чудо-женщины» в своем стремлении к зрелищности далековато ушли от реалистичности. Последние достижения компьютерной графики не особенно органично вписываются в общую стилистику фильма и в некоторых эпизодах выглядят неуместно. Очевидное достоинство «Чудо-женщины» – очень подходящий героине саундтрек, который сразу запоминается. Главная тема киноленты создана виолончелисткой Тиной Гуо.

На первый взгляд, все в фильме сделано в лучших традициях комиксов о супергероях: борьба с суперзлодеями, вершащими судьбы простых людей, и дающаяся большой ценой, но обязательная победа добра над злом. Казалось бы, обычная слезоточивая история о несчастной любви на фоне спасения мира. Однако есть в фильме что-то неуловимо важное. Чудо-женщина при всей ее неприспособленности к жестокому внешнему миру, с которым она сталкивается впервые, ни минуты не сомневается в том, что люди по своей природе добры. Для нее не существует проблемы неравенства между людьми и богами (то, на чем, например, построен сюжет «Бэтмена против Супермена»), и она не относится с презрением к маленьким людям, которое так характерно для Темного рыцарю из Готэма.

Священная задача племени амазонок в комиксах DС – охранять человечество и помогать людям достигать взаимопонимания. Движимая именно этим стремлением Диана похищает доспехи, щит, меч – Убийцу Богов, а также один из своих самых знаковых атрибутов – Лассо Правды и отважно отправляется вслед за Стивом Тревором на Первую мировую войну, потому что не может поступить по-другому. Оказавшись в эпицентре битвы, героиня бросается спасать простых смертных, потому что искренне верит в их доброту, несмотря на наличие весьма убедительных примеров ее отсутствия. Вдохновленные ее примером, люди тоже проявляют героизм и отвагу, хотя и не без доли слабоумия. В выборе между оказанием помощи прямо сейчас или какими-то долгосрочными планами спасения планеты Чудо-женщина не колеблется, успевая делать и то, и другое.

Новый супергеройский фильм отличается от предыдущих фильмов DС новизной не только в техническом, но и в идейном плане. За кажущейся многим поверхностной супергеройской тематикой создателям удалось рассказать о важном. Например, о том, что все мы глубоко в душе не расстались с юношеским стремлением изменить мир к лучшему (ну или хотя бы посмотреть на то, как это делает кто-то другой!). Чудо-женщина напоминает зрителям о том, что феминизм – это, в первую очередь, история о согласии с равенством полов вне зависимости от того, женщина вы или мужчина. А Стив Тревор говорит об ответственности людей за происходящее, по сути имея в виду способность осознавать свои поступки.

Новая лента киновселенной DC – очевидная удача съемочной группы и Пэтти Дженкинс. Привычная парадигма восприятия культовых супергероев постепенно меняется, и в этом смысле Чудо-женщина и правда выступает своего рода убийцей старых богов. Быть может, во многом причина успеха этой кинокартины в том, что на сей раз в режиссерском кресле сидела женщина?

Полина Бояркина

Любить без усилий

  • Майя Кучерская. Ты была совсем другой: одиннадцать городских историй. — М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017. — 350 с.

Майя Кучерская в предисловии к одному из первых своих произведений «Современный патерик» называла книгу радостью общения с читателями. Новый сборник рассказов «Ты была совсем другой» свидетельствует о том, насколько близко писатель знает свою аудиторию. Кучерская говорит с ней о самых сокровенных, будто по секрету рассказанных переживаниях.

Сборник носит подзаголовок «Одиннадцать городских историй». Москва в этих рассказах не просто место действия и даже не метафора, объясняющая внутреннее беспокойство героев. Москва — это город-психотерапевт, к которому каждый из них невольно обращается за помощью. Врач лечит всех по-своему: кому-то прописывает прогулки по паркам и набережным, другим назначает неожиданные и болезненные встречи, а кого-то просто молча слушает, стараясь облегчить боль.

Помимо города, присутствующего почти во всех рассказах, сборник объединяет несколько хорошо уловимых особенностей. Характерная черта всех произведений — осознанная авторская недосказанность. В конце истории «Обними меня» ждешь кульминации, с невообразимой жадностью переворачиваешь страницу, чтобы узнать, догадается ли девочка, что по страшному совпадению ее папа… Но за этой страницей — ничего. Конец. Читатели даже не узнают, кто эта самая «ты», которая была совсем другой.

В историях Майи Кучерской с удивительной точностью раскрываются чувства человека. Рассказчик видит, как дается ответ на самый главный в жизни вопрос, как страхи воплощаются в реальность. Он словно застает героев в момент духовного откровения. Опустошительное одиночество испытывает мама, которая смотрит, как любимая дочь собирает чемодан, чтобы отправиться учиться в Америку. Или отец, обувающий маленькую дочь, которую ему позволено видеть один раз в бесконечно длинную неделю.

С наслаждением он надевал на дочку зимние сапожки, складывал в выданный Настей пакет туфельки, завязывал белую шерстяную веревочку шапки под шеей и шарф, Ляля все покорно терпела. Блаженство, впервые коснувшееся его под дочкин смех на спектакле, все длилось, и Лялин плач его не нарушил, лишь слегка осолил.

Герои не относятся к какому-то особенному типу личности. На страницах сборника — обычные люди, нуждающиеся в сострадании. Это тот самый мужчина, который очень быстро шагает по Арбату и случайно задевает вас плечом. И та девушка, укутанная в шарф по самые брови, что стоит рядом с вами на автобусной остановке. Или мама, которая приводит своего сына поплавать в бассейн. Ну и, конечно, тот неприятный водитель, уже неоднократно подрезавший вас на дороге. Припоминаете?

Обычные люди — что может быть интересного в их жизни? Только представьте, что тот мужчина выполняет предписания своего психотерапевта и двигается по маршруту на специально нарисованной карте, чтобы его покинула тоска по первой любви. Та промерзшая насквозь девочка не может забыть, что завалила экзамен. А мама приводит сына в бассейн, чтобы увидеть тренера, бросившего ее, влюбленную по уши, много лет назад. Ну а лихач на дороге — сын, желающий порадовать больного отца, который так любит быструю езду.

Истории с настоящими героями, о которых Майя Кучерская говорит на языке любви и безусловного понимания, — это громкий призыв к тому, чтобы увидеть другого человека, разглядеть боль, которую каждый из нас носит в себе. И тени осуждения нет ни на одном персонаже, как бы он ни жил, что бы он ни делал. Все герои любимы своим создателем.

Язык произведений — феноменальный мастер-класс для начинающих писателей. Если вы когда-либо бывали на открытых лекциях Майи Кучерской, то помните, как она в присутствии слушателей создавала художественный мир текста. В рассказах Майи гармонично сплетаются и цвет, и свет, и запах, и тактильные ощущения. Пейзажи, предметы и действующие лица настолько живы и объемны, что от простого созерцания становится тепло.

Сквозь папиросную бумагу ванильного цвета просвечивало что-то лазурное. Рощин сунул пальцы внутрь — подушечки ткнулись в гладкое, тонкое. Он подцепил и вытянул ткань — тонкую, почти прозрачную, бирюзовую, в мелких темно-голубых загогулинах, потащил и вытянул краешек, аккуратно обстроченный такой же сияющей бирюзовой нитью. Шейный платок? Шарф? Из шелка?

В некоторых рассказах прямая речь специально не оформляется. Возвращаешься к предыдущей странице, чтобы выяснить, кто задал тот самый вопрос всей жизни, и не понимаешь: нет привычных кавычек, тире и поясняющих слов.

Что ж ты меня с собой не позвал? Говорил, жить не можешь. А уехал и жил. Да куда, Надь? Ехал наугад, то ли найду работу, то ли нет… Но сказать «до свидания» ты мог? Да я сказал, что ты? Нет, правда, не сказал?

Но вопрос уже задан и ответ тоже прозвучал. Остальное — неважно. В тексте нет жалостливой или сентиментальной интонаций. Проза Кучерской спокойна и ясна.

Каждый рассказ, даже каждый абзац, способен вызвать такой душевный отклик, что хочется отложить книгу, закрыть глаза и попытаться справиться с откровением, свидетелем которого только что стал. Сопереживая героям, мы невольно отождествляем себя с ними: деликатно затрагивая важные темы, автор ненавязчиво подталкивает к размышлению, к осмыслению своей скорби через истории людей, которые нуждаются в любви и сострадании. Может быть, мы, как и герои, получим исцеление.

Виктория Кравцова