• Алексей Колобродов. Захар. — М.: АСТ: Издательство Елены Шубиной, 2015. — 509 c.

  Имя писателя Захара Прилепина впервые прозвучало в 2005 году, когда вышел его первый роман «Патологии» о чеченской войне. За эти десять лет он написал ещё несколько романов, каждый из которых становился символом времени и поколения, успел получить главные литературные премии, вёл авторские теле- и радиопрограммы и публиковал статьи в газетах с миллионными тиражами, записал несколько пластинок собственных песен, съездил на войну, построил дом, воспитывает четырёх детей. Книга «Захар», выпущенная к его сорокалетию, — не биография, время которой ещё не пришло, но — «литературный портрет»: книги писателя как часть его (и общей) почвы и судьбы; путешествие по литературе героя-Прилепина и сопутствующим ей стихиям — Родине, Семье и Революции.

  ВСТУПЛЕНИЕ ПЕРВОЕ.
  
  ГЕРОЙ

  Вначале нулевых я решил завязать с литературной критикой. Поскольку русская литература — в качестве инструмента познания мира, — казалось, окончательно отправилась пылиться на какой-то забытый начальством и Богом склад разрушенного производства. Об окружающей жизни можно было узнать лишь из афоризмов Пелевина (которые дальше-больше обратно эволюционировали к советскому КВНу) да олигархических саг Юлия Дубова — талантливого адвокатадвух среднегабаритных дьяволов, в которых легко угадывались ныне покойные Борис Березовский и Бадри Патаркацишвили.

  Разновозрастная литературная молодёжь увлечённо второгодничала в школе для дураков Саши Соколова (продвинутое меньшинство), а в большинстве тщетно пыталась излечиться от хронической хвори под названием «Владимир Набоков». (Надо сказать, что поэты аналогичную болезнь «Иосиф Бродский» преодолели чуть раньше.)

  Я, разумеется, схематизирую — появлялись и тогда, безусловно, честные и сильные вещи, больше о времени, чем о себе, — начал печататься Роман Сенчин, регулярно выходили провинциальные романы Алексея Слаповского, понемногу руды добывалось из книг Маканина и «экономических детективов» Юлии Латыниной — про братков и коммерсов. Как самые нужные романы читались тогда нон-фикшн Леонида Юзефовича и критика/публицистика Виктора Топорова. Борис Екимов, Алексей Варламов, Олег Ермаков… Но в общем и целом ситуация подталкивала к признанию сорокинского «Голубого сала» главным документом и шедевром эпохи — наверное, заслуженно, но уж точно не от хорошей жизни.

  В 2002 году в Саратове начался «процесс Лимонова», который я снимал-описывал как репортёр и наблюдал как литератор. Помню жадно глотавшего пиво из синей баночки в июльскую жару, у здания областного суда, Александра Проханова; тоненького, юного Серёжу Шаргунова, красную молодёжь с серпастыми-молоткастыми значками и косынками… Яростные, кричащие, в небритой серой щетине рты стариков.

  А ещё я познакомился с нацболами (они сами на меня вышли: Илья Шамазов, с которым мы ещё не раз тут встретимся) — суровые и весёлые ребята — обычные, может, чуть более взрослые для своих лет. Больше всего поражало то, что они говорили о необходимых переменах в стране, как будто речь шла о ремонте собственной комнаты.

  Собственно, тогда всё и началось, и рискну предположить, не только у меня. Литература: мощно выстрелил «Господин Гексоген» Проханова, конвейером пошла тюремная эссеистика Лимонова. Вскоре подтянулся Андрей Рубанов с романами «Сажайте и вырастет» и «Великая мечта» по ведомству «моих университетов». Равно как Михаил Елизаров с Pasternak`ом и «Библиотекарем» — оказалось, что мамлеево-сорокинские штудии вполне продуктивны, если добавить, как говорил Егор Летов, «больше красного».

  Но главным, оглушительным открытием стал Прилепин. В одной из глав этой книги я эстетствую, говоря, что окончательно признал его большим писателем после того, как он написал о других писателях, но это, разумеется, снобизм и чистоплюйство. Масштаб его я определил ещё тогда — можно сколько угодно говорить о предшественниках и влияниях, и говорить здесь буду, — но уже в первых двух романах он «открыл тему», сделал то, чего до него (или в его веке) не было.

  В «Патологиях«— сам феномен «сержантской» прозы. У нас была в литературе война глазами полководцев, мощная «лейтенантская проза», солдатские сказки и истории, но вот голос младшего командира, как особой военной страты, прозвучал, похоже, впервые.

  В романе «Санькя» — герой и антигерой в одном флаконе — молодой революционер Саша Тишин и образованец Алексей Безлетов, с его убаюкивающими мантрами про «умершую Россию». Наверняка Прилепину не близок элементарный, в школьных традициях, анализ «Саньки» — однако вот он показывает, что Безлетов ничего дурного не совершает, а совершает немало хорошего, между тем Саша Тишин, по обывательской шкале, состоит из дурных поступков, однако народ-читатель находит в романе полюс Правды — собственной и окончательной, без всяких маркеров.

  Тюрьма Лимонова и «Санькя» Прилепина совершили «левый поворот» в массовом сознании — и это была гораздо более успешная акция, чем письмо другого зэка, в итоге оказавшееся ложным маневром, блефом и фикцией.

  И даже власть, как король Теоден из саги Толкиена, встряхнулась, сбросила оцепенение и, не переставая, конечно, над златом чахнуть, переваливаясь на подагрических ногах, вышла к ожидавшему, пусть минимального, знака народу. Она, конечно, никогда не признается, что за Гэндальф расколдовал её, но мы-то видели и отфиксировали.

  Ещё один мой товарищ, после того как Захар стал ездить в Новороссию, сказал: «Теперь он главный в России писатель. Роль политическая, только вот ни на каких выборах её не получить. И не по указу государства.

  Только талант и пассионарность. Заслуги и правота».

  В эссе «К чёрту, к чёрту!», написанном в 2008 году— тогда казалось, что это болезненная рефлексия, ныне воспринимается как бодрый манифест,— Прилепин писал:

  «Понятно, что в той России, которая была сто лет назад, действительно жизнь пошла к чёрту после смерти Толстого, а сегодня, напротив, всё разъехалось по швам, как тулупчик на пугачёвской спине, ещё при жизни классиков, а то и благодаря им.

  Но разве это отменяет ценность собственно литературы?

  Она была десакрализована к девяносто третьему, кажется, году, когда стало ясно, что литература упрямо не даёт ответов на вопросы: как жить, что делать, кто виноват и чем питаться. А если даёт — то всё это какие-то неправильные ответы, завиральные. Так всем нам, по крайней мере, казалось».

  И важные финальные фразы: «Жизнь надо прожить так, чтобы никто не сказал, что наши цветные стёклышки, пёстрые ленточки и радужные камешки являются чепухой. Не говорите нам этого, а то будет мучительно больно, как при ампутации.

  Жизнь надо прожить так, чтобы никто не объяснил всем существом своим, что есть и страсть, и почва, и судьба, и сквозь всё это спазматически, в бесконечных поисках пути, рвётся кричащая кровь, иногда вырываясь наружу.

  К чёрту, да? Я тоже так думаю».

  Типичное для того времени его высказывание «от противного»: он до поры умел дразнить гусей, чтобы те думали, будто он их развлекает. Остановившись между постером и плакатом. Как сказал Андрей Рудалёв:

  «Захар сразу понимал огромность задачи. Но какое-то время вёл себя так, чтобы не сбили на взлёте».

  Прилепин занял вакансию именно в том смысле, о котором говорил Пастернак; высказывающийся по актуальным поводам (история, политика, литература) писатель был услышан миллионами — большинством, которое не только современной прозы, но и литературы-то не больно желает знать. Более того, многие выстраивают своё мировоззрение «по Захару» — не обязательно с ним соглашаясь, но в качестве начала координат полагая именно его точку зрения.

  Почти всё сложилось и встало на места. «Жизнь надо прожить так» вернулось на законное место, в первоисточник и плакат.

  И книга моя задумывалась как описание этого процесса, делалась во многом ему параллельно, с уважением и благодарностью к человеку, вернувшему мне мою русскую литературу. Которая, конечно, есть неотъемлемая часть моей Родины, работы и понимания себя.

  Чтобы сбить пафос, скажу ещё о празднике дружбы, который благодаря Прилепину случился у меня в том возрасте, когда о большой дружбе уже не мечтаешь, довольствуясь малым — адекватными собутыльниками.

  Когда едешь, трясясь по трудным керженецким дорогам, и говоришь с водителем Прилепиным все два часа пути о Мариенгофе как о прозаике-моралисте («Циники») и уникальной в русской литературе жертве чёрного пиара, а вокруг кивают бритыми головами мало что понимающие, но явно не скучающие молодые рэперы — это, наверное, и есть тот редкоземельный сплав дружбы и литературы, от которого испытываешь острейшее ощущение полноты жизни и её счастья.
  .

  ..Из переписки:

  АК: «Влез я со всеми конечностями в Мариенгофа (собрание сочинений Анатолия Борисовича Мариенгофа, изданное в 2013 году издательством „Терра“; Захар Прилепин его инициировал, „пробил“ и составил) — какое же большое дело ты сделал, дорогой талантливейший друг, сколько там благородства, щедрости, вкуса, подлинной любви к литературе.

  Что-то огромное произошло, ей-богу».

  ЗП: «Мне особенно за Мариенгофа приятно. Да, я сделал великое дело, потому что вполне могло пройти сто лет и никто б всего этого не сделал.

  А сделал я».

  О ЖАНРЕ

  Мне хотелось написать литературный портрет — жанр, не слишком популярный сейчас.

  Это, разумеется, не классическое литературоведение. Замысел состоял в ином: книги писателя не как составляющая национальной культуры, а как часть его (и общей) почвы и судьбы. Именно поэтому некоторые вещи Захара у меня не рассматриваются отдельными главами и разделами, но, естественно, составляют движущийся фон.

  Меня меньше всего интересовала биографическая канва — сочинять биографию живого писателя, который должен жить и писать ещё, как минимум, столько же, а дальше как Господь управит, — занятие немыслимое.

  Биография Прилепина хорошо известна по книгам и интервью, более того, недоброжелатели Захара тщатся придать ей ревизионистское измерение. Пытаясь, к примеру, «накопать» нечто вроде фальшивых купюр — а воевал ли Прилепин в Чечне? (Разоблачителям как-то не приходит в голову, что в подобном — сугубо, впрочем, умозрительном — случае они бы имели дело с гением, умеющим описывать лично не пережитое с такой убедительностью, точностью и мощью.)

  Кроме того, биография легко умещается в несколько журнальных страниц, даже с привлечением писательской составляющей, что продемонстрировано Романом Сенчиным в рассказе «Помощь» из цикла «Чего вы хотите?» (название цикла знаковое — оказалось, соцреализм определённого, кочетовского, извода неплохо монтируется с фирменным сенчинским похмельным реализмом). Герой рассказа — знаменитый писатель Трофим Гущин, отправляющийся с гуманитарным конвоем в Новороссию, активист запрещённой партии, многодетный отец и т.д.

  Впрочем, там есть сильное место:

  «(…) были и верящие, что Трофим пишет левой ногой, ради денег (впрочем, и деньги здесь не последнее дело, как было и для Достоевского, Чехова, Горького, Льва Толстого — даже в то время, когда он отказался от денег), что не знаком с чувством вдохновения… Эх, посмотрели бы они, как часто Трофим проводит за этим столом часов по пятнадцать, не поспевая набирать в ноутбуке льющийся откуда-то текст, как боится упустить, не успеть подхватить слово, которое через мгновение исчезнет, канет в чёрную бездну; как идёт потом, шатаясь, на улицу, стараясь сморгнуть с глаз пульсирующий курсор, цепочки слов; как качается под ним пол и какое облегчение он испытывает, когда чувствует свою победу. Победу над чем-то, что не давало создать рассказ, роман, повесть, которые колыхались в воздухе, как облако… Попробуйте поймать облако, собрать его, заключить в нужную форму. Попробуйте — легко ли это? Или тучу, сизую, вроде бы плотную, как камень, тучу…»

  У меня не будет выстроенной хронологии — я пытаюсь связать смыслы, а это — шкала нелинейная. Мне очень хотелось дать среду, время, запах эпохи — именно поэтому в книге немало отступлений, импрессионистских вставок, желаний поймать сущность, может, напрямую с героем и не связанную — ибо Прилепин живёт не на облаке, и оторвать его от контекста — невозможно, только выкорчёвывать, и то центнеры земли останутся на корнях.

  Другое дело, что я постарался облагородить полемический пласт: определив его в некие устоявшиеся рамки, дабы избавить от неопрятного российского безумия. (Хотя, по тем же причинам вовлечённости в контекст, я отдаю себе отчёт в возможной поспешности и сиюминутности собственных оценок и аргументов.)

  Самым точным определением жанра я полагаю такое — «книга-путешествие» по литературе героя и сопутствующим ей стихиям — Родине, Семье (в которую входят «отцы» и предшественники) и Революции.

  О СТРУКТУРЕ

  Значительная часть текста так или иначе связана с романом «Обитель» — просто потому, что роман этот стал главным событием русской литературы последних лет. Я намерено не оговариваю «для меня», поскольку масштаб «Обители» оказался выше не только субъективных, но и групповых восприятий.

  Кроме того, роман этот стал и событием, и тенденцией. «Именем» тоже — не только потому, что «Прилепин отработал все ранее выданные ему щедрые авансы» (Галина Юзефович) и встал в ряд тех немногих писателей, наличие которых в русской литературе оправдывает само её сегодняшнее существование. (Два, может быть, три имени: Александр Терехов, Владимир Шаров, Евгений Водолазкин…) А прежде всего потому, что «Обитель» — перефразирую Александра Твардовского — прочли и те, кто обычно современной прозы не читает.

  Роман «Санькя» мне показалось интересным дать глазами одного из читателей, а одного из персонажей я попросил высказаться в ином, биографическом, жанре. Роман в рассказах «Грех» и роман «Чёрная обезьяна» я поставил друг против друга, как зеркала, «взаимно искажающие отраженья» (Георгий Иванов). Ибо «Чёрная обезьяна» есть подполье «Греха», его автора и выстроенного им светлого дома. Публицистику последних лет дополнил важным для Захара и принципиальным для меня свидетельством общего товарища о поездке в Донбасс; других писателей, поэтов и музыкантов показал, естественно, в связке — реальной или подразумеваемой — с главным героем.
  Остальное (хотя в случае Захара Прилепина, разумеется, далеко не всё) — в тексте.

  11.05.2015, Саратов

• Мариуш Вильк. Дом странствий / Пер. с польск. И. Адельгейм. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2015. — 264 с.

  Последний том «Северного дневника» Мариуша Вилька посвящен феномену странствия: странник возвращается домой и «пишет дорогу» — просеивает сквозь память встречи и образы, содержащие больше, чем они есть сами по себе. Он словно стремится перешагнуть незримую черту, за которой «настоящая до боли реальность обращается в правду воображения».

  В каждом страннике сидит отшельник,
  тоскующий по оседлой жизни.

  Брюс Чатвин

  Вот как… А прежде он твердил, будто в каждом отшельнике сидит странник, тоскующий по кочевой жизни.

  *

  Вчера мы вернулись на Онего. Последние четыре
  километра едва одолели: дорога, по словам встретившего нас в Великой Губе Тихона — Саши Тихонова, —
  «пала», то есть раскисла к черту. Еще утром — твердая земля, по которой можно гнать на третьей скорости, а на обратном пути — такое болото, что мы то
  и дело вязли в колее, разъезженной КамАЗами, тракторами и лесовозами.

  По дороге Тихон сетовал на минувшую зиму —
  тяжела, мол, была, и снега поболе, чем обычно, и морозы докучали. Петро пил, не сползая с печки, пока по
  пьяни с нее не грохнулся… В Медгоре сделали трепанацию черепа. Вернулся с уродливым швом на лбу (напоминая чудовище Франкенштейна), снова запил и в
  конце концов, видимо, отдал богу душу, потому что вот
  уже три недели от него ни слуху ни духу. Саша заходил — никого. В избе разгром, все вдребезги, словно
  Петр Михалыч в приступе белой горячки с собственными видениями сражался. Может, они его и похитили?

  А вот Андрей Захарченко всю зиму просидел в
  ноутбуке (Тихон, по своему обыкновению, язвит…),
  печки на экране строил, бабе голову дурил — мол,
  работает. На самом деле Андрей как раз тем и зарабатывает, что проектирует печи, а Тамара ждет четвертого, но Саше этого не понять: сам он ежедневно
  перебирает многие версты сетей — хоть пурга, хоть
  стужа, — вот и признает только физический труд.
  Тихон зимует в Конде в одиночку, жена и взрослый
  сын — в Петрозаводске, и ему не приходится объяснять бабе, на что он тут живет.

  Наконец добрались до Конды. Наше село лежит в
  стороне от дороги, так что последнюю сотню метров
  мы брели пешком, то увязая в снегу, который кое-где
  лежит еще грязными островками, то скользя по грязи.
  Возле самого дома над нами пролетела большая стая
  лебедей — на север. Что до гусей, никто в Великой
  Губе не может сказать: пролетали они уже или нет.
  Похоже, местные перестали смотреть на небо.

  В доме: следы запустения, как обычно бывает,
  если зимой никто не живет. Пока Наташа прибирала
  и топила под радостные возгласы Мартуши ¹, то и дело
  обнаруживавшей забытые игрушки: то тряпичную
  куклу с шевелюрой из рыжей бечевки, то косолапого
  мишку, то безухого льва, — я вырубил прорубь, чтобы можно было напиться чаю. Потом долго качал
  Мартушу на «ачелях» (так забавно она произносит
  это русское слово), глядел в дочкины ¹ соловеющие
  глаза, и мне казалось, что мы никуда отсюда не уезжали и вся эта зима — в Крыму, в Каменьчике или в
  Кирах — мне приснилась.

  А годы в моем дневнике летят — поднимаются всё
  выше и выше. Всё ближе к выходу.

  19 апреля

  Поясняю. Великая Губа — название одного из крупнейших заливов Онежского озера и большого поселка на его берегу. Поскольку на пути к нам они служат
  важными ориентирами — несколько слов о маршруте, чтобы не плутать.

  Взглянув на карту северной России, вы без труда
  обнаружите два голубых пятна между Балтикой и
  Белым морем: это крупнейшие озера Европы — Ладога и Онего. Онего напоминает мощного рака, обхватившего клешнями ажурный полуостров Заонежье.
  Его ажурность — память о леднике, который, уходя
  на Север, оставил борозды; впоследствии они заполнились водой. Великая Губа — одна из таких борозд,
  глубоко врезающаяся в полуостров. В конце ее находится одноименный поселок, откуда до нашего дома —
  три версты с гаком через лес.

  Добраться до Великой Губы можно по воде или
  посуху, начинаются оба пути в Петрозаводске. Летом
  лучше лететь на «комете» — удобно, быстро и красиво. Рейс — всего полтора часа, а впечатлений — море!
  Бартош М., гостивший у нас пару лет назад, говорил,
  что сперва его заворожили игра света и оптическая
  иллюзия — отраженная в зеркале Онего столица Карелии, — но когда за Ивановскими островами вышли
  на открытую воду и пространство распахнулось перед
  ним в голубоватом сиянии, а горизонт исчез — он
  ощутил себя на ладони Господа Бога. Вернувшись в
  Польшу, Бартош крестился.

  А дальше — как в сказке. «Комета» проскальзывает меж островов архипелага — так называемого
  Кижского ожерелья, где сверкает осиновым ³ светом,
  точно огромный бриллиант, остров Кижи с храмом
  Преображения Господня и его двадцатью двумя куполами, а справа и слева по борту проносятся подлинные чудеса деревянной архитектуры — на зеленых клумбах островов, среди серебристых переливов…
  как во сне. Каждый раз, проезжая Кижи, я по привычке высматриваю корпулентную фигуру отца Николая4, который всегда там крутился, но, увы… Отец
  Николай теперь служит Господу в Ницце. Дальше
  справа — Волкостров, то есть Волчий остров, с прелестной часовней Петра и Павла, слева — Еглово, удельное
  княжество Юры Наумова5 с часовней Богоматери
  Всех Скорбящих Радости и курной баней на берегу.
  И тут перспектива внезапно расширяется, долгой грядой крошечных островков убегает вправо Красное
  Поле, а перед нами открывается Великая Губа.

  И — то ли «комета» ускоряет ход, то ли так кажется из-за расстояния, — но острова несутся мимо
  всё быстрее. Не успеешь оглянуться — вот и Сибово
  проскользнуло справа; призраком в зеленых полосах
  бежит назад линия берега, острова — с материком
  наперегонки. В темно-зеленом лабиринте прошмыгнул мыс Ельняк — и вот уже высветилась изящным
  силуэтом на фоне неба наша часовня, дом прячется
  за тополями… Конда остается позади, пора собираться. Вот-вот пристань — Великая Губа.

  21 апреля

  К сожалению, по воде до нас добраться можно, только когда открыта навигация — с конца мая до середины сентября. В остальное время приходится телепаться посуху: сперва по западному берегу Онежского
  озера, потом кусочек по северному, а дальше вниз —
  через все Заонежье.

  Сухопутный маршрут длиннее и утомительнее,
  но и в нем есть своя прелесть. Прямой автобус в Великую Губу ходит два раза в неделю (по пятницам и
  воскресеньям), а с пересадкой в Медвежьегорске —
  каждый день. Тот, кому полюбилась русская глубинка, ощутит на петрозаводском автовокзале ее предвкусие — достаточно всмотреться в лица и вслушаться в
  дорожный гомон. Каждый раз, когда я наблюдаю эту
  смесь карело-вепско-славянских черт, мне вспоминается мысль Херберта6 о греческих типах в Пирее, где
  он ждал катера на Крит.

  Пока не проедешь пригороды — весь этот постиндустриальный бардак на окраинах карельской столицы, — лучше дремать или читать, и лишь на мурманской трассе выглянуть в окно. Шоссе — мечта
  европейского водителя. Я имею в виду не покрытие,
  хотя и оно достойно восхищения, если помнить о
  климатических условиях этой географической широты, а пустынность (ни одной постройки на протяжении десятков километров), беспредельность и
  красоту вокруг. А вот после Медгоры, где наш автобус сворачивает с Мурманского шоссе в Заонежье,
  начинается…

  Кстати, короткая стоянка в Медвежьегорске —
  единственный за всю шестичасовую поездку шанс
  пописать! Это весьма существенно, дальше — колдобина на колдобине, трясет!!!

  Кто хоть раз ехал из Медгоры в Великую Губу, тот
  запомнит это приключение на всю жизнь (каждая
  выбоина в асфальте в память впечатается), а если воздержится от разговоров, то язык сбережет в целости
  и сохранности. Достаточно сказать, что шофер успевает поглядывать в телевизор — настолько маленькая
  скорость… хотя какая телепрограмма может сравниться с миром за окном — миром, лениво переливающимся, когда подскакиваешь на ухабах, как в замедленной съемке, отчего и восхищение длится дольше?
  Даже военная база на окраине Медгоры — вернее, то,
  что от нее осталось, — завораживает, напоминая кадры из «Сталкера» Тарковского, — та же магия потусторонней жизни (территория настолько загажена,
  что никто за нее не берется, хотя место так и просится под турбазу или санаторий). Дальше начинает
  мелькать в просветах Онего, иной раз подступая
  к самой дороге… Песчаные отмели, и ни души на
  этих диких пляжах… «В Швейцарии понастроили бы
  шале», — заметила тетя Вера ⁷, когда мы с ней ехали
  по этой дороге на твои крестины.

  В тридцати с небольшим километрах за Медвежьегорском — развилка, главная дорога сворачивает
  под прямым углом влево, к мосту через залив Святухи, а грунтовая бежит прямо — причем обе ведут в
  Великую Губу. Грунтовая короче и красивее, но сложнее — зимой ее редко чистят, весной и осенью она
  утопает в грязи. Однако, как говорил поэт, кто на нее
  заворотит, тот, очарованный, уж долго не воротится.
  На узкой полосе суши между Святухой и Космозером,
  среди заливных лугов и покосов, — забытые поселения, красивейшая часовня в бывшей деревне Узкие
  на самом берегу озера (посол Бар ⁸ так ею восхищался,
  что даже подобрал на память валявшийся в траве
  старый кованый гвоздь…), не говоря уж о храме Александра Свирского — ради него одного стоит проехаться этой дорогой. Ну и Святуха (нечто среднее между
  святой и молодухой), мистические дебри Заонежья,
  куда съезжаются приверженцы всевозможных культов, магии и оргий, но об этом — молчок.

  Дальше раздолбанная асфальтовая дорога ведет в
  историческое поселение Шуньга, некогда славившееся своими ярмарками (я писал в свое время о варшавском еврее, что возил оттуда сорочьи перышки —
  польским модницам на шляпки…), дальше Толвуя и
  единственный заонежский совхоз, выдержавший
  пришествие «нового капитала», — так что здесь можно полакомиться настоящим мясцом. В свое время
  под Толвуей разбили остатки польско-шведских отрядов Самозванца (ходят легенды, что нашу Конду
  основали плененные поляки), кроме того, в Толвую
  сослали Ксению Иоанновну Романову ⁹, родоначальницу царской династии… За Толвуей налево уходит
  грунтовая дорога на Кузоранду (где покоится знаменитая плакальщица Ирина Федосова ¹⁰, которую называли за онежской Ахматовой), а справа видны отвалы шунгита (под которым якобы залегает уран, так
  что снятие шунгитовой шапки грозит экологической
  катастрофой), потом долго-долго ничего (все лес да
  лес) — и Палтега (без слёз не взглянешь), направо —
  дорога на Фоймогубу (где в конце XVII века датчанин
  Генрих Бутенант ¹¹ построил первые в Карелии металлургические заводы, а Борис Акбулатов ¹² недавно открыл первую сельскую галерею современной живописи), за Палтегой — Великая Нива и крутой поворот
  направо (будьте осторожны — настолько крутой, что
  сын соседки Евгении Николаевны, возвращаясь с дискотеки, вылетел с него на тот свет), потом снова лес да
  лес, влево — дорога на Поля и Типиницы. Чуть дальше вливается грунтовая дорога через Узкие и Космозеро (это тот самый более короткий вариант), еще пара
  дырявых верст и вдруг — сверкание Онего. Словно
  предупреждение — мол, въезжаешь в Великую Губу
  на свою пагубу.

  22 апреля

  Возвращение к себе — возвращение от гомона СМИ
  к собственным мыслям. К тишине, в которой Реальность не только видна, но и слышна. К молчанию. Возвращение к себе — возвращение странника домой.

  ---

  1 Наташа — жена, Мартуша — дочь М. Вилька.

  2 Назойливым лингвистам-русофобам, продолжающим попрекать меня злоупотреблением русизмами, сообщаю, что слова
  «дочь (дочка)» и «córka (córeczka)» для меня равноправны, поскольку моя Мартуша наполовину полька, наполовину русская,
  и говорю я с ней, и пишу о ней то по-польски, то по-русски —
  в зависимости от настроения. Если это кого-то раздражает,
  можно дальше не читать — и все дела! Примеч. автора.

  3 Лемех (облицовка) куполов кижского храма — из осины.

  4 Николай Озолин — протоиерей, в 1997–2011 гг. — настоятель
  прихода в Кижах (первый настоятель храма после шестидесятилетнего перерыва), в 2011–2013 гг. — настоятель Никольского собора в Ницце.

  5 Юрий Михайлович Наумов — научный сотрудник музея-
  заповедника «Кижи».

  6 Збигнев Херберт (1924–1998) — польский поэт, драматург,
  эссеист.

  7 Вера Михальски-Хоффман (1954) — швейцарская издательница, филантроп, вдова Яна Михальского (1953–2002), вместе
  с которым они основали издательство «Noir sur Blanc» («Черным по белому»).

  8 Ежи Бар (1944) — польский дипломат, в 2006–2010 гг. — посол Польши в России.

  9 Инокиня Марфа (в миру Ксения Иоанновна Романова, до
  брака Шестова; умерла в 1631 г.) — мать царя Михаила Федоровича, супруга Федора Никитьевича Романова (патриарха
  Филарета). При Борисе Годунове вместе с мужем была насильно пострижена в монашество и в 1601 г. сослана в Заонежье, в село Толвуя на берегу Онежского озера.

  10 Ирина Андреевна Федосова (1827–1899) — плакальщица, народная сказительница.

  11 Генрих Бутенант фон Розенбуш (1634–1701) — российский промышленник, горнозаводчик, датский дипломат.

  12 Акбулатов Борис Равильевич (1949) — карельский художник;
  автор, в частности, иллюстраций к «Калевале».

• Дана Сидерос. Ученик дурака. — М.: Livebook, 2015. — 136 с.

  Серия «Новая поэзия», созданная под кураторством Веры Полозковой, — это книги современных молодых поэтов, с которыми радостно жить в одно время. Открывает серию Дана Сидерос — автор с удивительно своеобычным чувством языка, известная под ником «Шутник» («lllytnik»), лауреат премии «Нова», участник фестивалей и поэтических концертов. Книга ее стихов — о стариках и героях, высшем родстве, будущем и никогда-не-бывшем, об ослеплении красотой. Но прежде всего она — о тончайшей границе между этим миром и другим, полным стрекота и мерцания.

  Морская

  Юрию Смирнову

  Остров Яблок уйдёт на дно,
  
  стоит этой луне наполниться
  
  до краёв молоком и льдом,
  
  округлиться, отяжелеть.
  
  Через семь безмятежных снов
  
  в город хлынет морская конница:
  
  сто зелёных, один гнедой.
  
  Каждый сад и каждую клеть
  
  разорвут, разотрут в песок.
  
  Вероятно, ты не поверишь, но
  
  всех живых заберут во сне,
  
  всех, не глядя на статус, стиль
  
  и характер. Море в висок
  
  поцелует каждого бережно
  
  и сомкнёт объятья тесней,
  
  успокоит и приютит.
  
  Накануне, всё обыскав,
  
  возмущенно отвергнув и креп, и флис,
  
  проклиная пояс и лиф,
  
  всё по комнате раскидав,
  
  я наглаживаю рукав,
  
  я готовлюсь к так и не встретились,
  
  собираюсь на не смогли,
  
  наряжаюсь для никогда.
  
  Бесполезная суета,
  
  но счастливая. Засыпающий
  
  остров ждёт, что грядущий день,
  
  будет тёплым и неплохим.
  
  Я спешу. На пяти листах
  
  я пишу про остров тебе, ищи:
  
  будут наволочки в воде,
  
  рыбки, яблоки и стихи.
  
  Но пока, за неделю до,
  
  остров дышит, хохочет, пьянствует,
  
  свадьбы мчатся, зевают псы,
  
  где-то лихо скрипит матрас,
  
  и наследники делят дом,
  
  и супруги сервиз фаянсовый
  
  бьют с досады, и некий сын
  
  подворотен, он всех бы спас,
  
  чует смерть и твердит о ней,
  
  только кто же услышит вздор его.
  
  Он единственный не заснёт,
  
  он увидит, как тонет сквер,
  
  он узнает морских коней
  
  и успеет подумать: «Здорово,
  
  бедняку на старости лет
  
  подфартило занять партер».
  

  июнь 2014

  Артхаус

  Юрию Смирнову

  Красный всполох огня
  
  выхватывает из мглы
  
  силуэт персонажа:
  
  погоня, горящий лес.
  
  В этот раз ему повезёт —
  
  прилетят орлы,
  
  в крайнем случае —
  
  Чип и Дэйл или МЧС.
  
  Нам не нравится
  
  в этом вымысле
  
  ничего.
  
  Мы не любим сам принцип,
  
  а принцип всегда один:
  
  не герой победил,
  
  потому что фильм про него —
  
  это фильм про него
  
  потому,
  
  что он победил.
  
  Но у нас тут не Голливуд,
  
  ходовой сюжет —
  
  бесконечный Тарковский
  
  в бархатной тишине.
  
  Этот фильм обо мне,
  
  если жухлый негромкий свет.
  
  Этот фильм о тебе,
  
  если света как будто нет.
  
  Вот затылок в прицеле камеры,
  
  съемка с рук,
  
  персонаж слишком долго в кадре.
  
  Пригнись, урод.
  
  Всех, как снегом,
  
  прикроет титрами поутру.
  
  Это честный
  
  и предсказуемый
  
  поворот.
  

  март 2014

  * * *

  Ну вот.
  
  Я услышал.
  
  Утешь меня, дай мне повод
  
  считать, что ты понимаешь,
  
  с кем говоришь,
  
  когда проклинаешь
  
  короткий якобы повод
  
  и ноешь,
  
  что ты давно уже не малыш.
  
  Когда ты отчаянно просишь
  
  большого дела,
  
  ругаешь стрелу пера,
  
  мол, не так остра.
  
  Яришься, рисуешься,
  
  требуешь оголтело
  
  серьёзного отношения,
  
  равных прав.
  
  Я мог тебя взять в ладонь,
  
  залечить все раны,
  
  унять твою вечную дрожь,
  
  дурная ты мышь.
  
  Но нет, я пришёл
  
  с тобой говорить на равных.
  
  Так что же ты
  
  извиваешься
  
  и кричишь?
  

  декабрь 2013

• Иван Зорин. Зачем жить, если завтра умирать. Три измерения. Ясновидец. — М. : РИПОЛ классик, 2015. — 448 с.

  В новую книгу Ивана Зорина вошли три произведения: роман «Зачем жить, если завтра умирать» об одиночестве, изоляционизме и обществе, которое настигает при всех попытках его избежать, роман «Три измерения», в котором герой находит свое продолжение в персонажах виртуальной 3D игры, и повесть «Ясновидец», отсылающая к событиям начала прошлого века, увлечениям экстрасенсорикой и развитием своего интеллекта.

  ЗАЧЕМ ЖИТЬ, ЕСЛИ ЗАВТРА УМИРАТЬ

  ВОЙНА

  Его зовут Антон Лецке. Месяц назад он взял меня за локоть и предложил его убить.

  — Зачем? — удивился я.

  — Со скуки.

  Это произошло после психологического тренинга, который я провожу, и мне подумалось, что он предлагает ролевую игру.

  — Скука не самое страшное. С ней можно бороться и по-другому.

  — Как?

  Его вопрос поставил меня в тупик. Но я опытный преподаватель, и мне платят за рецепты на все случаи жизни. Он слушал внимательно, глядя мне в переносицу. Когда я дал пару советов, как бороться со скукой, он меня перебил:

  — Вы не поняли, речь не обо мне. — Беззвучно пошевелив губами, он вынашивал какую-то мысль, а потом ошарашил: — Тогда, может, убить вас?

  Психолог во мне мгновенно умер.

  — С какой стати?

  Он оскалился.

  — Да вам же всё надоело!

  — Что всё?

  — Ну, всё это!

  Он обвел вокруг рукой. На курсы приходят разные, бывает и сумасшедшие. Я выдавил улыбку.

  — У меня до этого ещё не дошло. Впрочем, я подумаю.

  Мы расстались, как воспитанные люди, понимающие юмор. Нет, он не сумасшедший. Я вспомнил, что Лецке — мой давний слушатель, который садится обычно на заднем ряду и всё занятие прячется за чужими спинами. До этого он был совершенно незаметен. К чему его странное предложение? Из головы не выходил насмешливый взгляд, которым он проводил меня. Дома, однако, я совершенно успокоился. А на другой день все забыл.

  Занятия проводятся два раза в неделю. На следующем он бесцеремонно взял меня за лацкан пиджака.

  — Надумали?

  Я замялся.

  — Пока ещё нет, такое со мной происходит впервые.

  — Так в жизни все происходит впервые. И смерть.

  Опять тот же насмешливый взгляд. Этим он меня доконал, теперь я не мог отступать. К тому же во мне проснулся бес.

  — А, валяйте! Только давайте в обе стороны: вы убиваете меня, я — вас.

  Он ухмыльнулся, словно и не сомневался в моём согласии. Зачем я так поступил? В глубине я не сомневался, что это розыгрыш. И всё же зачем? Чтобы пощекотать нервы? Или правда со скуки?

  — А не боитесь, что вас загребет полиция?

  Он опять ухмыльнулся:

  — Сделаю всё по-тихому. И глазом не моргнёте.

  В нём было что-то пугающее, и я уже пожалел, что согласился. Сроки мы не оговаривали, но, глядя на удалявшуюся спину, я почувствовал холодок на своей.

  Дома, однако, я расхохотался. Это наверняка блеф. Я вспомнил сутулую фигуру, мятый пиджак. Ну, какой из него убийца? Заварив кофе, я взял с полки книгу. Но, прочитав страницу, поймал себя на мысли, что не помню прочитанное. А вдруг он всерьёз? Но не всё ли равно? Мне пятьдесят, и я одинок, как собственное надгробие. Лецке прав, мне всё осточертело. Но откуда он знает? «Жизнь одна, а у каждого своя», — пробормотал я бессмысленную фразу. Мне стало страшно. Отложив книгу, я зашагал из угла в угол. Потом заварил ещё кофе. А вдруг это не блеф? Опасность вспыхнула красным огоньком на краю сознания, не давая расслабиться. Остаток вечера я думал, какие принять меры.

  Прошла неделя. На занятиях Лецке не появлялся, и я уже выбросил наш договор из головы.

  День был не для смерти, ранняя весна, на сосульках играло солнце. Я спускался в метро и думал, что москвичи не успели переодеться по сезону. Лецке вырос сбоку на последней ступеньке и, коротко замахнувшись, пырнул меня ножом. Но я был начеку.

  — Грубая работа! — схватил я его за руку, отстёгивая под рубашкой широкий металлический пояс. Он выдернул руку и, что-то буркнув, растворился в толпе.

  Теперь я понимаю, Лецке не остановится. В пятьдесят уже неприлично цепляться за жизнь, но я хочу, чтобы полиция знала, что произошло, если найдёт мое тело.

  Меня зовут Владислав Мезряков. Я живу в Сокольниках.

  Помолчав несколько секунд, Владислав Мезряков назвал адрес, потом, щёлкнув мышью, выключил веб-камеру. Переписав своё признание на флэшку, сунул её в карман.

  Антон Лецке, худощавый, с высоким лбом, на котором уже наметились залысины, жил с женой и несколько раз лечился от депрессии. «Зачем жизнь, если есть смерть?» — задавал он врачам один и тот же вопрос. Вместо ответа те прописывали ему антидепрессанты. После их лошадиных доз Лецке возвращался излеченным, но жена снова вгоняла его в депрессию.

  — Ты хочешь, чтобы я ходила голая? — пудрясь у зеркала, спрашивала она.

  — Но у тебя же полный гардероб, — оправдывался Лецке, понимая куда она клонит.

  — Лучше голой, чем в старье! — фыркала жена. И, хлопнув дверью, оставляла мужа в который раз пересчитывать в уме пособие по безработице.

  Черты лица у Лецке были мягкие, женственные. Он слегка сутулился, а когда волновался, по горлу у него елозил кадык. Но он был упрям. И, вместо того чтобы устроиться на работу, записался на психологический тренинг. Ведущего он сразу возненавидел. Как игральные кости, тот перетряхивал интеллектуальные словечки, и в группе радовались, если с грехом пополам узнавали хотя бы одно из них. Лецке казалось, что Владислав Мезряков откровенно красуется, что это его рецепт выживания, способ избежать одиночества. «Позёр, — морщился Лецке за спинами на заднем ряду. — Мы ему нужны больше, чем он нам». Но слушали Мезрякова, который за это ещё и деньги получал, что было для Лецке очередным проявлением вселенской несправедливости.

  — Строит из себя бог знает кого, — хмыкнул он раз после окончания занятий. Но понимания не встретил. На него покосились, предлагая продолжить беседу со спинами.

  Лецке все больше злился, однако курсы не бросал. Наоборот, он получал от них какое-то мазохистское удовольствие и, возвращаясь домой, криво усмехался.

  Вечерами жена Лецке смотрела телевизор. Известные любовными похождениями киноактеры рассуждали о семейной жизни, политики привычно раздавали советы, которым не следовали сами.

  — Какие умницы! — восторгалась жена.

  А Лецке в каждом мерещился Мезряков. «Вы лжёте! — хотелось закричать ему. — Все устроено не так, всё мерзко и глупо!» Но он только ерзал на диване:

  — Да, светлые головы.

  Измерив его взглядом, жена вздыхала, давая понять, что он не выдерживает сравнения. А потом вздыхала ещё раз, глубже, жалея себя, связавшуюся с неудачником, который сгубил ей жизнь.

  И Лецке опять соглашался.

  Москва — город победившего матриархата. Мужчины в ней умирают рано состарившимися, но так и не повзрослевшими. Матери передают их жёнам, которые, не спрашивая, делают их отцами, превращая в рабочих лошадок.

  На курсах обучали поведению в коллективе. Но Мезряков, не ограничиваясь этим, позволял себе вольности. Рассказывая о психологии, он делал отступления в смежные области, и они оживляли набор правил, необходимых для успеха. Слушателям они нравились, а руководство закрывало на это глаза. Раз Мезряков говорил о беседе как бытовой форме исповеди. Соседом Лецке был лохматый угрюмый толстяк, непроизвольно напиравший плечом, сдвигая его на край стола.

  — О чём он? — не выдержав, громко зашептал Лецке. — Какая, к чёрту, беседа!

  Он хотел добавить, что человек для другого — река, у которой можно выговориться, а потом в неё же и помочиться. Но толстяк повернулся, будто впервые его увидел.

  — Не щекочи мне ухо, выйди, скажи это всем.

  Лецке смутился. Он был застенчив. Но гордость заставила его подняться.

  — Что вам? — прервался Мезряков.

  — Можно выйти?

  Лецке не ожидал от себя такого. Ему хотелось обличать, спорить. Но вместо этого он смотрел на Мерзякова, как школьник.

  — Конечно, в следующий раз не спрашивайте.

  Пробираясь к двери, Лецке чувствовал на себе насмешливый взгляд толстяка. С этого мгновенья ему захотелось отомстить. Он несомненно выше интеллектуального хлыща, к которому приникли полсотни болванов! Но как это доказать? На занятиях Лецке пропускал теперь всё мимо ушей и, кусая заусенцы, думал, как унизить Мезрякова.

  И вскоре его осенило.

  Темой очередного занятия было всесилие современного рынка, которое, не оставляя выбора, вынуждает к себе приспосабливаться. О чём тут говорить? Но лекция Мезрякова носила бунтарский характер.

  — Ницше считал, что человек стерпит любое «как», если знает «зачем». Но ему вряд ли приходило в голову, что для потомков «как» станет «зачем». — Уперев руки в бока, Мезряков расхаживал возле кафедры, производя впечатление человека, бывшего с Ницше на короткой ноге. — Прагматическая философия, породившая физику, которая как раз и отвечает на вопрос «как», отменила метафизику, веками бившуюся над вопросом «зачем». Как лучше, как удобнее, как прибыльнее. Эти задачи вытеснили цели, не оставляя ни сил, ни времени спрашивать «во имя чего?». В философском плане человечество упало в объятия (или в паутину) вульгарного эпикурейства. Сегодня философствовать не любят. Это занятие пугает. Житейские истины, повседневные заботы, обыденные слова… Забыться под их скрипучее колесо — вот рецепт счастья! Главное не сойти с оси, не допустить мыслей о смерти, не дать проникнуть внутрь вселенскому ужасу.

  Лецке пристально смотрел на Мезрякова, и ему казалось, что тот упивается своей особенностью, тем, что может бесстрашно смотреть в бездну.

  — Миллионы статей рассказывают нам о вещах совершенно ненужных, посвящая в тайны людей «с именем», не давая затухнуть нашему интересу к ним, актёры рассуждают о политике, футболе, религии, бизнесмены высказываются об искусстве и науке. Нашу эпоху Гессе остроумно называет «фельетонной». Главное — забыться! Согласны?

  Мезряков обвёл аудиторию вопрошающим взглядом. В ответ закивали.

  «И чего умничает? — подумал Лецке, уткнувшись в стол, исчерченный чернильными рисунками, которые оставляли поколения слушателей. — Мы пришли за откровенностью, а он глушит нас цитатами».

  Но Мезряков блистал эрудицией, слагая попурри из избитых истин.

  — Мы всецело полагаемся на разум, инструмент крайне ненадёжный и несовершенный. С его помощью мы складируем в копилке памяти знания, но в результате они, как Земля, повисают в пустоте. У них нет опоры, нет трех китов, несмотря на всю строгую аксиоматику и проверку опытом, — отсюда масса математических и физических парадоксов. В сущности, мы имеем дело с суммой наблюдений, не более того. Они мало чем отличаются от примет, мы бредём на ощупь, блуждая в хаосе разрозненных фактов, правдоподобных теорий и предположений, с которыми, свыкаясь, проводим жизнь, не отличия их от истины. Но что мы действительно знаем из того, что знаем? — Мезряков выдержал паузу. — А что нам делать с историей? Со своим временем? Мы не можем быть уверены, что кажущиеся нам усовершенствования не приведут к губительным последствиям, мы можем лишь пробовать, накапливая опыт, который для нас и есть жизнь. Но что годилось раньше, не спасает сейчас. В конце концов, устав от бесконечных метаний, мы приходим к испытанному рецепту забытья, выдумав чистый, не имеющий пределов разум, Бога, которому доступно сразу всё и которому переадресуем заботу о себе. Или выбираем другой, сопутствующий рецепт забытья — замкнувшись в супермаркете, ограничив желания потреблением, а мысли добыванием средств.

  «Короче, как осознаешь, куда попал, — лучше и не жить! — переводил про себя Лецке. — Пойди и повесься!» Он обхватил пальцами шею, высунув набок язык, как удавленник. Его сосед, угрюмый толстяк, как всегда напиравший на Лецке плечом, заметив это, мгновенно отстранился.

  — Наша цивилизация достигла огромных успехов. И особенно в оболванивании, — пел свою песню Мезряков. — Она не оставляет наедине с собой, она предлагает ценности как товар, не позволяя их выстрадать. Религии, путешествия, музыкальные группы — всё для тебя, только выбирай! А навязанная гонка за миллионом? К чему она? Размеры потребляемого ограничиваются телом, больше желудка всё равно не съесть. Так стоит ли охотиться за тем, что не нужно? Стоит ли принимать участие в тараканьих бегах, чтобы в качестве приза получить явные излишества?

  И т.д. и т.п.

  «Тоже мне, Диоген нашёлся, — думал Лецке. — Не стремиться к благополучию… А чем тогда жить?» Но против обыкновения он слушал внимательно. Ему казалось, что, в отличие от остальных в аудитории, он видит изнанку этих речей, которая сводилась к тому, что Мезряков упивается своей ролью. И Лецке решил поймать его. Он даже вздрогнул, как складно всё получалось! «Фигляр! — подумал он. — Болтать горазд, а действовать кишка тонка!» Остаток занятия Лецке решал как лучше подать своё предложение. Так, чтобы Мезряков не открутился, ведь он скользкий, этот Мезряков. Предложить сразу поохотиться друг за другом? Или предложить для начала убить себя? Лучше второе. Мезряков трус, однако гордость заставит его принять вызов.

  — Счастье — это когда веришь в своё предназначение, — между тем распинался Мезряков. — Убеждённость, что надо воспитать ребенка, занять престижную должность или купить дорогую машину. И не задаешься вопросом, зачем это нужно. Или отвечаешь на него — так живут все.

  Сделав паузу, Мезряков разгладил шевелюру.

  «Боже, как он надоел! — снова подумал Лецке. — Все позирует, будто знает, зачем живёт».

  Неожиданно для себя он с грохотом отодвинул стул и, поднявшись, демонстративно вышел. В коридоре он сел на подоконник, ожидая окончания лекции. Лецке улыбался. Да, он рассчитал всё правильно. Когда они остались наедине, взял Мезрякова за локоть, уличив его в опустошённости, в том, что и сам он не видит для себя никакой цели. Для обычного человека это, конечно, не преступление, но Мезряков претендовал на роль гуру. А тогда это выглядит лицемерием. Сцена была разыграна превосходно, Мезряков заглотил крючок. Правда, обещал подумать, но в его согласии Лецке не сомневался.

  Вечером, когда жена собиралась уходить, он уже не выл от одиночества. Ему надо было многое обдумать.

  — В гости? — механически спросил он, не ожидая ответа.

  Каждый давно жил своей жизнью, и Лецке пожалел, что заставил жену врать.

  — В театр с подругой.

  Глядя, как она орудует фиолетовой помадой, слегка раскрыв рот и растягивая губы, как подводит тушью ресницы, стараясь скрыть под макияжем возраст, Лецке подумал, что у мужчин, в отличие от женщин, всё по-честному — и старость, и оргазм, и половая несостоятельность. А Мезряков больше женщина, потому что притворяется, лжёт. Но он заставит его быть мужчиной! Война, та городская война, в которую он его втянет, будет настоящей. И пусть армии противников насчитывают по одному человеку, это не помешает ей быть кровавой.

• Кен Фоллетт. Зима мира / Пер. с англ. Е. Е. Гущинской. — М.: Издательство АСТ, 2015. — 928 с.

  Действие романа валлийского писателя Кена Фоллетта относится к первой половине ХХ века и охватывает события, происходившие в канун Второй мировой войны, а также военное и послевоенное время. Главные его герои — интеллектуалы и рабочие, аристократы, военные и политики России, Германии, Англии и США, чьи судьбы переплелись в затейливый и непредсказуемый узор. На их глазах рушится мир, к власти в Европе приходит Гитлер, ввергший континенты в войну, а их жизни вмещают в себя и эпохальные события, и неисчислимые беды, и тихие радости.

  Ллойд Уильямс нашел в Берлине боксерский клуб, где можно
  было тренироваться всего за несколько пенни в час. Клуб находился
  в районе с названием Веддинг, где жили рабочие, к северу от центра
  города. Ллойд тренировался с индийскими булавами и с набивным
  мячом, бил по груше, прыгал через веревку, а потом надевал шлем и
  проводил пять раундов на ринге. Тренер клуба нашел ему партнера
  для спарринга — немца такого же возраста и веса (у Ллойда был полусредний вес). Удар у немецкого мальчишки был отличный, быстрый, словно из ниоткуда, несколько раз он попал в цель — но потом
  Ллойд провел хук левой рукой и отправил его в нокдаун.

  Ллойд рос в суровом районе — в лондонском Ист-Энде. В двенадцатилетнем возрасте над ним начали издеваться в школе.

  — Со мной тоже так было, — сказал ему отчим, Берни Леквиз. —
  Если ты самый умный мальчик в школе, к тебе обязательно прицепится какой-нибудь классный шламмер… — Отчим был евреем, а его
  мать говорила только на идиш. Он-то и привел Ллойда в Олдгейтский
  боксерский клуб. Этель была против, но Берни все же настоял на
  своем, что случалось нечасто.

  Ллойд научился быстро двигаться и наносить сильные удары — и
  приставать к нему прекратили. Еще ему расквасили нос, и теперь он
  не выглядел таким смазливым мальчиком. У него обнаружился талант. Оказалось, что у него быстрая реакция и имеется боевой дух,
  он начал получать призы на ринге. И когда он решил ехать в Кембридж — вместо того, чтобы стать профессиональным боксером, — тренер был очень разочарован.

  Ллойд принял душ, снова надел костюм и отправился в бар для
  рабочих, взял кружку бочкового пива и сел писать письмо своей
  сводной сестре Милли об этой стычке с коричневорубашечниками.
  Милли завидовала ему, что мама взяла его с собой в эту поездку, и
  он пообещал часто писать ей обо всем происходящем.

  Эта утренняя стычка Ллойда потрясла. Для него политика была
  частью обычной жизни: мама была парламентарием, отец — член
  муниципального совета, сам он был председателем лондонского
  комитета Лейбористской лиги молодежи. Но политическая борьба
  всегда представляла собой дебаты и голосование — до сегодняшнего дня. Никогда прежде он не видел, чтобы в учреждение вламывались погромщики, а полицейские смотрели на это и улыбались. Он
  увидел политику без белых перчаток, и это его потрясло.

  «Как ты думаешь, Милли, могло ли такое случиться в Лондоне?» — писал он. У него самого первой мыслью было — что нет. Но
  среди английских предпринимателей и владельцев газет тоже встречались почитатели Гитлера. Лишь несколько месяцев назад скандально известный член парламента сэр Освальд Мослей основал Британский союз фашистов. Как и нацисты, они любили разгуливать в военной форме. Что же будет дальше?

  Он дописал письмо, сложил и отправился на поезде «С» в центр
  города. Они с мамой договорились встретиться и пообедать с Вальтером и Мод фон Ульрих. Ллойд всю свою жизнь слышал рассказы
  о Мод. У мамы была с ней странная дружба: Этель начала свою трудовую жизнь горничной в большом доме, принадлежавшем семье
  Мод. Потом они вместе участвовали в движении суфражисток, боролись за избирательное право для женщин. Во время войны они
  выпускали газету феминисток «Жена солдата». Потом они поссорились из-за различий во взглядах на тактику политической борьбы и отдалились друг от друга.

  Ллойд прекрасно помнил, как в 1925 году фон Ульрихи приехали
  в Лондон. Ему тогда было десять, он был достаточно большой, чтобы
  запомнить, как неловко ему было оттого, что он по-немецки не говорит, а пятилетний Эрик и трехлетняя Карла знают два языка. А Этель
  и Мод тогда помирились.

  Он добрался до бистро «Роберт». Ресторан был обставлен в стиле «арт-деко», с непростительно прямоугольными стульями и столами, с причудливыми железными светильниками под абажурами цветного стекла; но крахмальные белые салфетки, стоящие наготове возле тарелок, ему понравились.

  Все уже сидели за столом. Подойдя, он увидел, что женщины
  выглядят просто потрясающе: обе держались с достоинством, были
  изысканно одеты, красивы и уверены в себе. Сидевшие за другими
  столиками бросали на них восхищенные взгляды. Интересно, подумалось ему, насколько на мамино чувство стиля повлияла ее подруга-аристократка.

  После того как они сделали заказ, Этель рассказала о цели их
  поездки.

  — В тридцать первом году я потеряла место в парламенте, — говорила она. — После следующих выборов я надеюсь туда вернуться, но
  пока что мне надо зарабатывать на жизнь. К счастью, Мод, ты научила меня журналистике.

  — Не очень-то я и учила, — сказала Мод. — У тебя природный дар.

  — Я пишу для «Ньюс Кроникл» цикл статей о нацистах и еще
  заключила контракт на книгу с издателем по имени Виктор Голланц.
  А Ллойда я взяла с собой как переводчика: он изучает французский
  и немецкий.

  Увидев мамину гордую улыбку, Ллойд подумал, что не заслуживает ее.

  — Мне пока почти не приходилось демонстрировать свои познания переводчика, — сказал он. — Пока что мы общались только с
  людьми вроде вас, которые прекрасно говорят по-английски.

  Ллойд заказал телятину в сухарях — блюдо, которого никогда в
  Англии не пробовал, — и она ему очень понравилась. За едой Вальтер
  его спросил:

  — А разве вы не должны сейчас ходить в школу?

  — Мама решила, что так изучение немецкого пойдет лучше, и в
  школе с этим согласились.

  — А вы не хотите поработать немного у меня в рейхстаге? Боюсь,
  что безвозмездно, но вы будете целые дни говорить по-немецки.

  Ллойд пришел в восторг.

  — Я был бы счастлив. Какая прекрасная возможность!

  — Если Этель сможет без вас обойтись, — добавил Вальтер.

  Она улыбнулась.

  — Ну, может быть, если очень понадобится, я смогу иногда его забирать?

  — Разумеется!

  Этель протянула руку через стол и коснулась руки Вальтера. Так
  ведут себя лишь с родными, и Ллойд понял, что эти трое — очень
  близкие друг другу люди.

  — Спасибо вам, Вальтер, — сказала она.

  — Да не за что. Я всегда могу найти дело для молодого умного
  помощника, который разбирается в политике.

  — А я вот, кажется, перестала разбираться в политике, — сказала
  Этель. — Что у вас тут такое творится в Германии?

  — В середине двадцатых годов все было в порядке, — сказала
  Мод. — У нас было демократическое правительство и рост экономики. Но все рухнуло после биржевого краха двадцать девятого года. И
  теперь страна переживает глубокую депрессию… — ее голос задрожал
  от волнения и боли. — Стоит появиться сообщению, что есть работа
  для одного человека, как в очередь выстраиваются сотни. Люди в
  отчаянии. Они не представляют себе, как прокормить детей. А теперь
  нацисты дают им надежду, и они спрашивают себя: «А что мне терять?»

  Вальтер, должно быть, подумал, что она сгущает краски. Преувеличенно бодро он сказал:

  — К счастью, Гитлеру не удалось завоевать симпатии большинства населения Германии. На последних выборах нацисты получили
  треть голосов. Тем не менее это самая большая из партий, но Гитлер
  стоит во главе правительства меньшинства.

  — И поэтому он потребовал новых выборов, — вставила Мод.

  — И добьется их? — спросила Этель.

  — Нет, — сказал Вальтер.

  — Да, — сказала Мод.

  — Никогда не поверю, что народ Германии проголосует за диктатуру! — заявил Вальтер.

  — Но это же будут нечестные выборы! — гневно воскликнула
  Мод. — Посмотри, что стало сегодня с моей редакцией! Любой, кто
  критикует нацистов, подвергается опасности. К тому же они повсюду развернули свою пропаганду.

  — И, похоже, никто не дает им отпора! — сказал Ллойд. Он жалел,
  что не подошел к «Демократу» на несколько минут раньше и не навалял хоть нескольким коричневорубашечникам. Он заметил, что
  рука сжимается в кулак, и заставил себя разжать его. Но возмущение
  не проходило. — Почему бы левым не устроить погромы в журналах
  нацистов? — сказал он. — Пусть сами попробуют, каково это!

  — Мы не должны отвечать насилием на насилие, — твердо сказала
  Мод. — Гитлер только и ждет повода закрутить гайки: он введет чрезвычайное положение, наплюет на гражданские права, а своих противников отправит за решетку. Мы не должны давать ему повода к
  этому… — в ее голосе зазвучали умоляющие нотки, — как бы это ни
  было тяжело!

  Они закончили ужин. Ресторан пустел. Когда они перешли к
  кофе, к ним присоединились троюродный брат Вальтера Роберт и
  шеф-повар Йорг. Перед Великой войной Роберт был в Лондоне дипломатом в австрийском посольстве, а Вальтер — в германском. Тогда он и встретил Мод.

  Роберт был похож на Вальтера, но более ярко одевался: у него в
  галстуке была золотая булавка, брелоки на цепочке часов, а волосы
  густо напомажены. Йорг был моложе, со светлыми волосами, тонкими чертами лица и жизнерадостной улыбкой. Они с Робертом были
  вместе в плену в России. Теперь они жили в квартире над рестораном.

  Вспоминали о свадьбе Вальтера с Мод, произошедшей в самый
  канун войны в глубоком секрете. Гостей не было, только Роберт и
  Этель как свидетели жениха и невесты.

  — Мы выпили в гостинице шампанского, — сказала Этель, — потом
  я тактично заметила, что нам с Робертом лучше уйти, а Вальтер… —
  она сдержалась, чтобы не расхохотаться, — Вальтер говорит: «А я
  думал, мы пообедаем вместе!»

  Мод рассмеялась.

  — Можете себе представить, как я была рада это слышать!

  Ллойд скованно уставился в свою чашку. Ему было восемнадцать,
  он был девственником и от шуток на тему медового месяца чувствовал себя неловко.

  Уже не так весело Этель спросила Мод:

  — А с Фицем вы сейчас общаетесь?

  Ллойд знал, что тайный брак привел к разрыву отношений Мод
  с братом, графом Фицгербертом. Из-за того, что она не пошла к нему
  как к главе семьи и не спросила разрешения выйти замуж, Фиц лишил
  ее содержания.

  Мод печально покачала головой.

  — В тот раз, когда мы приехали в Лондон, я написала ему, но он
  даже не пожелал со мной увидеться. Когда я вышла за Вальтера,
  ничего ему не сказав, я ранила его гордость. Боюсь, что такие, как
  мой брат, этого не прощают.

  Этель заплатила по счету. В Германии все было дешево — если
  только у вас есть иностранная валюта. Они уже собирались встать и
  уйти, но вдруг к их столику подошел незнакомец и без приглашения
  придвинул стул и сел. Это был здоровяк с маленькими усиками в
  середине круглого лица.

  Он был в форме штурмовиков.

  Роберт холодно спросил:

  — Чем могу служить?

  — Я комиссар криминальной полиции Томас Маке. — Он ухватил
  за руку пробегавшего официанта и сказал: — Принесите кофе.

  Официант вопросительно взглянул на Роберта, тот кивнул.

  — Я работаю в политическом отделе Прусской полиции, — продолжал Маке. — Я возглавляю в Берлине отдел разведки.

  Ллойд тихо перевел маме его слова.

  — Однако, — сказал Маке, — я хотел бы поговорить с владельцем
  ресторана по личному вопросу.

  — А где вы работали месяц назад? — спросил Роберт.

  Неожиданный вопрос застал Маке врасплох, и тот ответил сразу:

  — В полицейском участке Кройцберга.

  — И что входило в ваши обязанности?

  — Я отвечал за документацию. А почему вы спрашиваете?

  Роберт кивнул, словно чего-то в этом роде он и ожидал.

  — Значит, вы были секретарем, а стали главой берлинского отдела разведки. Какой стремительный взлет, поздравляю! — Он повернулся к Этель. — Когда в конце января Гитлер стал канцлером, его
  сторонника Германа Геринга сделали министром внутренних дел
  Пруссии — он возглавил самую большую армию полицейских в мире.
  С тех пор Геринг повсюду увольняет полицейских и ставит на их
  место нацистов. — Он снова обернулся к Маке и насмешливо сказал: —
  Однако в случае нашего неожиданного гостя я уверен, что это продвижение произошло исключительно благодаря его заслугам.

  Маке вспыхнул, но сдержался.

  — Как я уже сказал, я желаю говорить с владельцем по личному
  делу.

  — Пожалуйста, вы можете прийти ко мне утром. В десять часов —
  вас устроит?

  Маке не обратил внимания на это предложение.

  — Мой брат занимается ресторанным бизнесом, — гнул он свое.

  — Да? Может быть, мы и знакомы. Он тоже Маке? А что у него?

  — Небольшое заведение для рабочих во Фридрихсхайне.

  — А… Ну тогда вряд ли мы встречались.

  Ллойд подумал, что, наверное, не стоило Роберту говорить так
  язвительно. Маке вел себя грубо и не заслуживал любезного отношения, но наверняка мог доставить серьезные неприятности.

  Маке продолжал:

  — Мой брат хотел бы купить этот ресторан.

  — Ваш брат хочет так же стремительно подняться в обществе,
  как и вы.

  — Мы готовы предложить вам двадцать тысяч марок, в рассрочку,
  с тем чтобы выплатить их в течение двух лет.

  Йорг расхохотался.

  — Позвольте, я вам кое-что объясню, комиссар, — сказал Роберт. —
  Я австрийский граф. Двадцать лет назад у меня был замок и обширное поместье в Венгрии, там жили мои мать и сестра. Во время войны
  я потерял и свою семью, и замок, и земли, и даже страну, которая…
  значительно уменьшилась в размерах. — В его тоне уже не было насмешливого удивления, голос зазвучал хрипло от волнения. — Когда
  я прибыл в Берлин, у меня не было ничего, только адрес Вальтера
  фон Ульриха, моего троюродного брата. И тем не менее мне удалось
  открыть этот ресторан… — Он откашлялся. — Это все, что у меня
  есть. — Он остановился и сделал несколько глотков кофе. Все за столом сидели молча. К нему вернулось самообладание, и его голос
  снова зазвучал несколько снисходительно. — Даже если бы вы пришли
  ко мне с щедрым предложением — а это не так, — я бы все равно отказался, потому что это значило бы продать мою жизнь. У меня нет
  желания быть грубым по отношению к вам, хоть вы вели себя и не
  лучшим образом. Но мой ресторан не продается ни за какие деньги. —
  Он поднялся и протянул руку. — Доброй ночи, комиссар Маке.

  Маке машинально пожал ему руку и, по-видимому, тут же пожалел об этом. Он встал — было очевидно, что он рассержен. Его жирное
  лицо побагровело.

  — Мы еще поговорим об этом, — сказал он и ушел.

  — Ну и мужлан, — сказал Йорг.

  — Вот видите, что нам приходится терпеть? — сказал Вальтер,
  обращаясь к Этель. — Лишь потому, что на нем эта форма, он может
  делать все, что хочет!

• Эрик Аксл Сунд. Слабость Виктории Бергман. Ч. 3. Подсказки пифии / Пер. с шведского Е. Тепляшиной. — М.: АСТ: Corpus, 2015. — 480 с.

  В последнем романе трилогии «Слабость Виктории Бергман» элементы беспрецедентной головоломки встают на свои места. Комиссар стокгольмской полиции Жанетт Чильберг доводит свои расследования до логического конца. В этом ей немало помогают советы подруги и любовницы, психотерапевта Софии Цеттерлунд. София осторожно направляет полицию по следу людей, изуродовавших ее детство, ее личность и ее дочь, а сама тем временем заканчивает собственную работу, цель которой — возвращение Виктории Бергман. Однако сюжет завершается не этим. Повествование возвращает туда, где история началась более полувека назад.

  ПРОШЛОЕ

  Не веришь, что лето будет, коль его не торопишь ты,
  
  Но лето приходит помалу, и вдруг расцветут цветы.
  
  Я сделаю луг зеленым, цветы расцветут пышней,
  
  И вот уже лето снова, и снег я сгребла в ручей¹.

  На пляже никого не было, если не считать их самих и чаек.

  К птичьим крикам и шуму волн Мадлен привыкла, но постукивание большого навеса из тонкой синей пластмассы раздражало. Оно мешало уснуть.

  Мадлен легла на живот, солнце жгло немилосердно. Мадлен обмотала голову и плечи большим купальным полотенцем, предусмотрительно оставив отверстие, чтобы наблюдать за происходящим.

  Десять фигурок «Лего».

  И малышка Карла и Аннет, беспечно играющая у самого прибоя.

  Все, за исключением свиновода, были голые — свиновод сказал, что у него экзема и он не переносит солнца. Он спустился к воде, чтобы приглядеть за девочкой. И его собака там была — огромный ротвейлер, которому Мадлен так и не научилась доверять. Да и другие собаки тоже. Собаки были привязаны к деревянному шесту, торчавшему из песка поодаль.

  Мадлен пососала зуб. Он все так же кровил, но шататься не шатался.

  Рядом с Мадлен, как обычно, сидел приемный отец. Загорелый, со светлым блестящим пушком по всему телу. Время от времени он проводил рукой по ее спине или мазал девочку солнцезащитным маслом. Дважды просил ее перевернуться на спину, но Мадлен притворилась, что спит и не слышит.

  Возле отца сидела женщина по имени Регина, она говорила только о ребенке, который пинался у нее в животе, желая поскорее вылезти наружу. Это не девочка — живот огромный, хотя остальное тело не толстое. Явный признак того, что в животе — мальчик, говорила женщина.

  Его будут звать Юнатан, что по-еврейски означает «дар Божий».

  Они тихо, почти шепотом, переговаривались, и из-за постукивания навеса их слова трудно было разобрать. Когда отец, улыбаясь, погладил женщину по животу, та улыбнулась в ответ, и Мадлен услышала ее слова — «прекрасно». Что у него такая мягкая рука.

  Женщина была красивая, с длинными темными волосами, с лицом как у фотомодели. Внешность на зависть.

  Но живот женщины был отвратительным. Выпирающий пупок походил на красный распухший шарик. К тому же от пупка к лобку тянулась полоска черных-пречерных волосков. Такую густую поросль Мадлен прежде видела только у мужчин, и ей больше не хотелось смотреть на подобное.

  Она отвернулась, скрытая простыней, и поглядела в другую сторону. Там пляж был пустым — только песок до самого моста и красно-белый маяк вдали. Но чаек тут больше — видимо, какие-то пляжники не убрали за собой как следует.

  — А! Ты проснулась? — Ласково. — Перевернись-ка на спину, а то сгоришь.

  Она молча перевернулась и закрыла глаза, слушая, как отец встряхивает бутылочку с солнцезащитным средством. Прежде чем намазать ее, он тщательно отряхнул с нее песок — забота, которой она не понимала. Мадлен снова натянула полотенце на лицо, но отец запротестовал.

  Руки у него были теплые, и Мадлен не знала, что должна чувствовать. Было хорошо и противно одновременно — точно как с зубом. Зуб почесывался и зудел. Она провела языком по его верхней части — зуб был какой-то шершавый, и ее передернуло. Так же ее передергивало, когда руки отца прикасались к ней.

  — Ты моя сладкая.

  Мадлен знала, что физически развита лучше, чем многие ее ровесницы. Она была намного выше их, и у нее даже начала расти грудь. Во всяком случае, она так думала, потому что грудь как будто опухла и зудела, словно растет. Чесалось еще под зубом, которому предстояло вскоре выпасть. Там, под старым, уже рос новый, взрослый зуб.

  Иногда ей казалось, что она сойдет с ума от этого зуда. Зудел весь скелет, словно рос так быстро, что сочленения костей царапались об окружавшие их мышцы.

  Отец говорил ей, что тело быстро стареет, но этого не надо стыдиться. Что всего через несколько лет ее тело станет изношенным. На нем будет полно царапин и следов того, что кожа растягивается тем сильнее, чем больше ты становишься. Так растягивается живот беременной женщины.

  Он говорил еще, как важно, чтобы ей нравилось ее тело. А чтобы у нее сложилось положительное представление о себе, ей надо почаще бывать голой с другими голыми.

  Он называл это социальным обнажением. Это значит, что ты уважаешь других, какие они есть, со всеми их телесными изъянами. Быть обнаженным означает быть в безопасности.

  Мадлен не верила отцу, но все-таки его прикосновения были ей невольно приятны.

  Отец прекратил трогать ее — раньше, чем ей это надоело.

  Приглушенный женский голос попросил его лечь, и Мадлен услышала, как его локти вбуровливаются в песок.

  — Ложись… — мягко прошептал тот же голос.

  Мадлен осторожно повернула голову. Сквозь щель в полотенце она увидела, как та жирная, Фредрика, улыбаясь, садится рядом с отцом.

  Мадлен подумала о фигурках «Лего». О пластмассовых человечках, с которыми можно делать что хочешь и которые улыбаются, даже если бросить их в огонь.

  Точно зачарованная, она смотрела, как женщина наклоняется к отцовскому животу и открывает рот.

  Вскоре в щель стало видно, как голова женщины медленно двигается вверх-вниз. Женщина только что искупалась, волосы прилипли к щекам, она вся казалась мокрой. Красной и влажной.

  Рядом появились еще несколько лиц. Усатый полицейский поднялся и направился к ним. Весь волосатый, и живот не хуже, чем у беременной. Тело полицейского тоже покраснело, но от солнца, а под животом все было какое-то сморщенное.

  Они просто фигурки «Лего». Мадлен не понимала их, но смотрела и не могла оторваться.

  Вспомнила, как они были в Скагене и отец впервые ударил ее. Тогда она тоже их не понимала.

  Там пляж был многолюдный, не как здесь, и на всех были большие полотенца. Мадлен потом не могла понять, зачем она подошла тогда к какому-то мужчине, который сидел на своей подстилке с чашкой кофе и курил. Она стянула с себя простыню, потому что подумала — он захочет увидеть ее голой.

  Мужчина криво улыбнулся, выдыхая дым, но те как с ума посходили, и папа Пео утащил ее оттуда за волосы. «Не здесь», — сказал он.

  Собрались любопытные, их тела заслонили свет. Зуб чесался. Солнце исчезло, и воздух стал ощутимо прохладнее.

  Подбежал ротвейлер свиновода. От лап летел песок, собака от любопытства виляла хвостом. Блестящий язык свисал из пасти, собака сопела, словно что-то усердно вынюхивала.

  Все смотрели, и Мадлен смотрела. Не происходило ничего постыдного.

  Одна из новеньких, светловолосая женщина, вынула фотоаппарат. Из тех, которые снимают и тут же выплевывают фотографию. Поляроид, вот как они называются. Такой фотоаппарат замораживает молекулы.

  Навес постукивал от ветра. Когда щелкнул фотоаппарат, Мадлен снова закрыла глаза.

  И тут зуб вдруг выпал.

  Холодная боль из дырки в десне. Мадлен провела языком, поиграла с зубом.

  Чесалось, и во рту был привкус крови.

  Сёдермальм

  Началом конца стал синий автомобиль, загоревшийся в самой высокой точке Тантобергет.

  Жанетт Чильберг, комиссар уголовной полиции, никак не предполагала, что горящая посреди Сёдермальма гора окажется элементом единого целого. Когда Жанетт с коллегой, Йенсом Хуртигом, на полной скорости проскочили Хорнстулль и увидели Тантобергет, гора была похожа на вулкан.

  Там, где район между Рингвэген и Оштавикен переходит в парк, Тантобергет по большей части являет собой гору мусора, кладбище людей и вещей. В тот вечер местность в очередной раз превратилась в скопление металлолома и человеческих останков.

  Огонь, полыхавший в высшей точке парка, был виден почти из всех районов Стокгольма, к тому же языки пламени от подожженной машины уже лизали росшую поблизости сухую по осени березу. Пламя трещало, сыпались искры, огонь угрожал перекинуться на садовые домики, начинающиеся метрах в десяти от места пожара.

  В эту минуту Жанетт еще понятия не имела, что близка к завершению, что все так или иначе относящееся к этому расследованию вскоре будет объяснено. Но ведь она всего лишь человек, так что ей еще только предстоит познакомиться с частью целого.

  Ханну Эстлунд и ее одноклассницу из сигтунской гимназии Йессику Фриберг разыскивала полиция, имевшая основания подозревать обеих в четырех убийствах. Прокурор Кеннет фон Квист со всей вероятностью собирался повысить степень подозреваемости до «веские основания для обвинения».

  Машина, которая в эти минуты полыхала на вершине горы, была зарегистрирована на имя Ханны Эстлунд, поэтому к делу подключили Жанетт.

  Они с Хуртигом проехали Хорнсгатан до самого Цинкенсдамма — там им навстречу неслись две пожарные машины. Хуртиг притормозил, пропуская их, потом свернул направо, на Рингвэген, и, миновав поле для хоккея с мячом, въехал в парк. Дорога, извиваясь, вела в гору.

  Свидетели пожара, опасаясь, что взорвется бензобак,столпились на безопасном расстоянии. Объединенные беспомощностью и невозможностью вмешаться, они делили стыд трусости. Люди не смотрели друг на друга, иные уставились в землю или ковыряли гравий носком ботинка, стыдясь того, что они — не герои.

  Открыв дверцу, чтобы вылезти из машины, Жанетт ощутила горячий, ядовитый, черный дым.

  Воняло маслом, резиной и расплавленным пластиком.

  На передних сиденьях машины, среди смертоносных языков пламени, виднелись два трупа.

  Барнэнген

  Небо центрального Стокгольма было желтым от светового смога, и невооруженным глазом усматривалась только Полярная звезда. Из-за искусственного освещения — уличных фонарей, рекламы и окон домов — под мостом Сканстулльбрун было чернее, чем если бы город погрузился во тьму и его освещали бы только звезды.

  Одинокие ночные прохожие, пересекавшие Скансбрун и бросавшие взгляд на Норра-Хаммарбюхамнен, видели только свет и тени в ослепительно-ядовитом освещении.

  Случайный прохожий не заметил бы ссутуленной фигуры, бредущей вдоль заброшенных рельсов, не разглядел бы, что упомянутая фигура несет черный пластиковый мешок, удаляется от рельсов, останавливается на краю причала и растворяется наконец в тени моста.

  И никто не видел, как пластиковый мешок исчезает в черной воде.

  Когда по водам Хаммарбю прошла сопровождаемая стаей чаек баржа, человек на причале закурил; огонек сигареты горел в темноте красной точкой. Красная точка несколько секунд оставалась неподвижной, потом сдвинулась назад, снова пересекла железнодорожные пути и остановилась перед машиной. Здесь огонек упал на землю, рассыпав красные искры.

  Фигура открыла дверцу. Забравшись на водительское место, она включила свет и вытащила из бардачка какие-то бумаги.

  Через несколько минут свет погас, и машина тронулась с места.

  Большой белый джип выехал с парковки и покатил на север. Полярная звезда маячила над ветровым стеклом, словно указывая путь. Сидящая за рулем женщина узнавала болезненный желтый свет других мест.

  Она видела то, чего не видят другие.

  Внизу, на товарном причале — она видела — грохотали вагоны, доверху нагруженные мертвецами; на воде качался сторожевой корабль под советским флагом; экипаж корабля — она знала — болен цингой после проведенных на Черном море месяцев. Небо над Севастополем и Крымским полуостровом было таким же горчично-желтым, как здесь, а в тени мостов лежали развалины разбомбленных домов и горы шлака — отходы ракетных заводов.

  Покоящегося сейчас в мешке мальчика она нашла на станции метро «Сырец» в Киеве больше года назад. Станция располагалась недалеко от Бабьего Яра, где нацисты устраивали расстрелы во время войны и где погибли многие ее знакомые.

  Кислород.

  Она до сих пор ощущала вкус мальчика во рту. Желтый, летучий вкус, напоминающий о рапсовом масле, словно залитое световым ядом небо и пшеничное поле.

  Кислород. Само слово сочилось желтым.

  Мир поделен надвое, и только она знает об этом. Существует два мира, и они разнятся так же, как рентгеновский снимок отличается от человеческого тела.

  Мальчик в пластиковом мешке пребывает сейчас в обоих мирах. Когда его найдут, то узнают, как он выглядел в девять лет. Его тело сохранно, как фотография из прошлого, он набальзамирован, словно королевский отпрыск былых времен. Он — дитя навсегда.

  Женщина вела машину на север, через весь город. Смотрела на проходящих мимо людей.

  Взгляд у нее острый, и никто не сможет даже близко угадать, что у нее внутри. Никто не сможет заглянуть ей в душу. Она видела страх, который сопутствует людям. Она видела их злые мысли, начертанные в окружающем их воздухе. Но никто не знал, что она видит в лицах людей.

  Саму ее не видно. Ее поверхность — опрятная, безупречная сдержанность. У нее есть способность становиться невидимкой рядом с людьми, их сетчатка не фиксирует ее образ. Но она всегда присутствует в настоящем, наблюдает окружающее и понимает его.

  И никогда не забывает про лицо.

  Недавно она видела, как какая-то женщина спускалась к причалу Норра-Хаммарбюхамнен. Женщина была необычно легко одета для этого времени года и просидела у воды почти полчаса. Когда она наконец пошла назад и свет уличных фонарей упал ей на лицо, она узнала ее.

  Виктория Бергман.

  Женщина в машине ехала через спящий Стокгольм, где люди прячутся за задернутыми шторами и опущенными жалюзи и где на улицах мертво, хотя на часах едва-едва начало двенадцатого.

  Она думала о глазах Виктории Бергман. В последний раз она видела Викторию больше двадцати лет назад, и тогда глаза у Виктории горели, почти как у бессмертной. В них была нечеловеческая сила.

  Теперь в глазах Виктории отсвечивало утомление, слабая усталость, растекавшаяся по всему ее существу. Опыт чтения человеческих лиц подсказывал ей: Виктория Бергман умерла.

  ---

  1 Астрид Линдгрен. «Летняя песенка Иды».

• Мэтью Барроуз. Будущее: рассекречено. Каким будет мир в 2030 году / Пер. с англ. М. Гескиной. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2015. — 352 с.

  На протяжении десяти лет Мэтью Барроуз работал над отчетом «Глобальные тенденции» — ключевым футурологическим материалом для Белого дома и Министерства обороны США. Этот отчет отличается смелыми и при этом точными прогнозами. Именно этот секретный документ определял и определяет основные вехи и направления американской политики.
  
  «Будущее: рассекречено» — исчерпывающий анализ того, какие значительные сдвиги и тренды ждут нас до 2030 года. Мы живем в эпоху глобальных, значимых и быстрых изменений в истории — и жизненно важно направить их в правильное русло. Это важная книга для всех, кто принимает решения на любом уровне. Она для тех, кто заботится о своем будущем и будущем своих детей.

  Заключение

  Готовы ли мы к будущему?

  <…> Самые большие вопросы вызывают, пожалуй, Китай и Россия. Уверенность, с которой Китай действует в Южно-Китайском и Восточно-Китайском морях, свидетельствует о его вере в свое право на региональное доминирование. А заявления о деамериканизации мировой финансовой системы кажутся мне несколько надуманными. По крайней мере на сегодняшний день Китаю нужно то, что производят США: технологические ноу-хау и инновации, которых он жаждет.

  С Россией, возможно, будет труднее. Многие россияне — не только президент Путин — считают, что Москва пожертвовала многим, мирно развалив советскую империю и завершив холодную войну, и эти жертвы были недооценены Западом и соседями по СССР. Для многих россиян сейчас наступило время реванша. Тот, кто считает, что статус-кво несправедлив, не стремится сдерживаться. Разрыв с Западом будет иметь для России тяжелые экономические последствия, которые усилят проблемы страны в долгосрочной перспективе. И все же мы на Западе должны быть осторожны и не списывать Россию со счетов, что мы уже неоднократно делали в прошлом. Нам придется найти пути сохранять открытыми каналы связи в этот период отчуждения. Новая холодная война не в интересах Запада, она только сильнее раздробит международную систему, которая и без того очень хрупка. Главный актив России — человеческий капитал, и если режим сместит акцент на развитие этого важнейшего источника могущества, страна может выйти из кризиса.

  Много лет я считал, что Китаю, России и другим новым мировым державам суждено переписать некоторые, пусть и не все, правила международного порядка. Почему бы им не стремиться к этому? Такие амбиции есть у всех новых мировых держав, и нам следует быть к этому готовыми. Это будет непростой процесс, но он не обязательно должен закончиться конфликтом. Всем сторонам нужно быть готовыми к компромиссам, но на данный момент у нас есть преимущество.

  Большинство развивающихся мировых держав слишком заняты своими проблемами. Пытаясь реформировать международные организации, мы можем помочь создать международную систему, которая, как и прежде, будет основываться на правилах и не вернется к исторической политике баланса сил, которая уже вызвала немало конфликтов в прошлом. Но я боюсь, что возможности оживить эти организации тают на глазах перед лицом растущего напора со стороны Китая и России. И мы можем раньше, чем я или кто бы то ни было предполагали, оказаться в многополярном мире, где не будет действовать принцип многосторонних отношений, что увеличит потенциальную возможность конфликта.

  Насколько эти страны готовы к будущему? Финансовый кризис 2008 г. тяжелее всего ударил не по США, а по другим странам, например в Европе. Сейчас еще рано судить, но, подорвав самые основы Евросоюза, кризис мог оказать европейским странам хорошую услугу, заставив их посмотреть в лицо своей структурной слабости. Как Швеция или Канада, пережившие финансовые кризисы в начале 1990-х, страны, которые проведут местами весьма болезненные структурные реформы, в итоге станут гораздо сильнее. Путь наверх будет крутым. Меня особенно беспокоит спад в области образования и поддержки науки и технологий во многих европейских странах, что делает их менее конкурентоспособными на мировом рынке.

  После пары десятилетий стагнации японский премьер-министр Шинзо Абе совершает попытку подстегнуть прогресс и взять курс на иное будущее, отличное от постепенного экономического спада. Перед Японией стоят, пожалуй, самые острые демографические проблемы, но эта небольшая страна все еще представляет собой третью по величине экономику, является одним из государств, наиболее продвинутых технологически, и родиной многих мировых корпораций. Картина будущего Японии может быть совсем не так печальна, хотя вряд ли ее экономика станет быстро расти.

  Пожалуй, самой трудной задачей для Японии может стать приспособление к стремительным переменам у соседей и на Западе. По соседству находится Китай, готовящийся стать крупнейшей экономикой с огромным влиянием внутри региона. Как я уже говорил, Китай наверняка станет более уверенным в себе, последовав по пути большинства развивающихся мировых держав. Японские лидеры, возможно, необоснованно рассчитывают, что США автоматически встанут на сторону Японии в случае конфронтации с Китаем. Но скорее Америка будет искать пути привести свои интересы в соответствие с китайскими и избежать конфликта. Существование рядом с быстро меняющимися соседями и в новой международной системе может стать большой проблемой для Японии, которая до сих пор не слишком преуспела в преодолении такого рода трудностей.

  Лучшим примером крупной страны, которой удалось осуществить масштабное стратегическое планирование и достичь поставленных важных целей в ходе роста, продолжающегося три с половиной десятка лет, можно считать Китай. Тут трудно не позавидовать. Нередко американские главы крупнейших мировых корпораций восхищаются способностью Китая к стратегическому планированию. У этой страны есть одно преимущество: партия, у которой монополия на власть, и народ, страстно желающий поквитаться за два столетия упадка и колониальной эксплуатации. Эта мощная и разделяемая всеми идея помогает правительству получить поддержку для воплощения долгосрочных стратегических планов. Двигаться вперед будет все труднее. Становится все больше конкурирующих интересов, которые нужно удовлетворять. Цель создать инновационное общество — более сложная, и непонятно, можно ли достичь ее, не развивая демократии. Это признают даже сами китайцы. Из того, что мы знаем о непостоянной и сложной природе демократизации, попытка наметить стратегический план движения по скользкой тропе к демократии кажется чем-то вроде оксюморона. И все же многие китайцы настаивают на том, что демократия необходима. Никто пока не знает, как этого достичь, не ослабив остальные столпы государства и общества.

  Научно-исследовательские центры и государственные органы во многих других развивающихся странах, например в Центральной Африке, особенно преуспели по части стратегического мышления и планирования сценариев, однако они сталкиваются с устрашающими вызовами. На них идет девятый вал климатических изменений, демографического взрыва, дефицита ресурсов и проблем управления. Я попытался донести до читателя мысль, что помощь им — не просто моральная необходимость, но и вопрос безопасности для всех нас. Здесь технология получает возможность продемонстрировать, как она может решить самые серьезные проблемы человечества.

  Ни для одной страны нет готового рецепта стратегического планирования. Большинство правительств планирует на короткий срок, хотя всем известно: если не решать долгосрочные проблемы как можно раньше, ситуация усложняется. До недавнего времени американцы, казалось, не слишком нуждались в стратегическом планировании. Они существовали в менее конкурентном окружении на мировой арене. Да и проблемы были менее комплексными. Мы сталкиваемся со сложной задачей, нам нужно изменить привычные алгоритмы в условиях потока большой плотности. Но при этом растет страх, что демократия и частая смена власти непригодны для долгосрочного планирования и воплощения планов в жизнь.

  Первым шагом должно стать совмещение анализа будущих тенденций с процессом принятия решений, чтобы кризисы не превращали процесс принятия решения в поиск немедленного выхода вне зависимости от последствий. Бывший заместитель советника по национальной безопасности США Леон Фюрт разработал предложение по интеграции прогнозирования в процесс принятия решений на высшем уровне. В случае США это предполагало размещение в Белом доме форсайт-группы, которая прорабатывала бы тенденции и возможные сценарии как внутри страны, так и на международной арене. Группа работала бы над тем, чтобы предвидеть появление проблем и возможностей, а также проводить структурный анализ долгосрочных последствий любых решений. Тем, кто принимает решения, стало бы труднее игнорировать нежелательные последствия своих действий. Такое изменение на правительственном уровне поможет гарантировать, что ликвидация текущего кризиса не вызовет новый. Тесная координация прогнозирования со стратегическим планированием и принятием решений может стать образцом для частного сектора, который сталкивается с такой же проблемой, перед лицом все большей неопределенности и волатильности в будущем.

  Как долго мы можем ждать? Думаю, не так уж и долго. Пожалуй, для США ставки самые высокие: мы потеряем больше других, если международная система перестанет работать. Но старый Pax Americana угасает, мы наблюдаем восход нового многополярного мира. Мы можем попытать удачу и понадеяться на лучшее, но это кажется мне безответственным. Перемены могут быть к лучшему или к худшему. И наша задача — направить неизбежные перемены так, чтобы они превратились в возможности и принесли пользу.

• Кристофер Воглер. Путешествие писателя: Мифологические структуры в литературе и кино. — М.: Альпина нон-фикшн, 2015. — 439 с.

  В основе любой увлекательной истории — будь то сказка, миф, сюжет для романа или киносценарий — лежит путешествие героя: внутреннее или внешнее. Эта идея легла в основу исследования Кристофера Воглера. Работая в сценарном отделе диснеевской студии, он проверял на практике действенность мифологических схем, описанных в знаменитом труде Кэмпбелла «Тысячеликий герой».

  ПУТЕШЕСТВИЕ ГЕРОЯ

  При всем многообразии историй, по сути, речь всегда идет о путешествии. Оставив привычный уютный мир, герой принимает вызов незнакомого внешнего мира. Может быть перемещение в пространстве, такое как лабиринт, лес или пещера, незнакомый город или заморская страна, и новые места могут стать ареной борьбы с враждебными силами.

  Но с не меньшим успехом речь может идти о внутреннем путешествии, которое проделывают сознание, сердце, душа. В любой по-настоящему интересной истории центральный персонаж развивается, переходя из одного состояния в другое: от отчаяния к надежде, от слабости к силе, от невежества к мудрости, от любви к ненависти и обратно. Истории таких эмоциональных странствий сразу же овладевают вниманием аудитории и делают фильм достойным того, чтобы его посмотреть.

  Традиционные стадии путешествия героя часто прослеживаются в сюжете даже помимо воли автора. И все же знать их полезно: это помогает создавать более увлекательные истории, быстро обнаруживая слабые звенья цепи. Двенадцать узловых пунктов, перечисленных ниже, образуют своего рода карту путешествия героя, которая является пусть и не единственным, зато одним из самых гибких и в то же время надежных ориентиров в построении сюжета.

  СТАДИИ ПУТЕШЕСТВИЯ ГЕРОЯ

  1. Обыденный мир
  
  2. Зов к странствиям
  
  3. Отвержение зова
  
  4. Встреча с наставником
  
  5. Преодоление первого порога
  
  6. Испытания, союзники, враги
  
  7. Приближение к сокрытой пещере
  
  8. Главное испытание
  
  9. Награда (обретение меча)
  
  10. Обратный путь
  
  11. Возрождение
  
  12. Возвращение с эликсиром
  

  1. ОБЫДЕННЫЙ МИР

  Герои большинства историй переносятся из привычных обстоятельств повседневной жизни в особый мир, чужой и неизведанный. В положении «рыбы, вынутой из воды» оказываются персонажи многих фильмов и телевизионных шоу: «Беглец» (The Fugitive) «Деревенщина из Беверли-Хиллз» (The Beverly Hillbillies), «Мистер Смит едет в Вашингтон» (Mr. Smith Goes to Washington), «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» (Connecticut Yankee in King Arthur’s Court), «Волшебник страны Оз» (The Wizard of Oz), «Свидетель» (Witness), «48 часов» (48 Hours), «Поменяться местами» (Trading Places, 1983), «Полицейский из Беверли-Хиллз» (Beverly Hills Cop) и др. Если вы собираетесь извлечь героя из естественной среды, прежде всего нужно описать эту среду и показать, насколько резко она контрастирует с новым миром, в который ему предстоит отправиться.

  В фильме «Свидетель» мы видим мать и сына-амишей¹, а также городского полицейского в привычных для них обстоятельствах, чтобы потом оказаться в чуждой для них среде: амиши — в большом городе, а коп — в религиозной общине, жизнь которой словно не менялась с XIX века. Люк Скайуокер, герой «Звездных войн» Джорджа Лукаса, скучает на ферме, прежде чем начать борьбу со вселенским злом. В «Волшебнике страны Оз» подробно показана унылая жизнь Дороти в Канзасе, пока смерч не унес ее в сказочное царство. Контраст усиливается благодаря тому, что канзасские эпизоды сняты на черно-белой пленке, а сцены, разворачивающиеся в волшебной стране, — на цветной. В фильме Тейлора Хэкфорда «Офицер и джентльмен» (An Officer and a Gentleman) подчеркивается, насколько обыденная жизнь главного героя (крутого парня, чей отец пьет и гоняется за проститутками) не похожа на новый строго упорядоченный уклад, ожидающий его в школе для пилотов военной авиации.
  

  2. ЗОВ К СТРАНСТВИЯМ

  Герой сталкивается с проблемой, с вызовом или чувствует потребность что-то предпринять. Он не может больше равнодушно пребывать в комфорте своей обыденной жизни.

  Например, в легендах о короле Артуре плодородные почвы оскудевают, и рыцарь отправляется на поиски святого Грааля — единственного сокровища, способного исцелить больную землю. В «Звездных войнах» роль зова к странствиям выполняет послание принцессы Леи, в котором она обращается с просьбой о помощи к мудрому старцу Оби Вану Кеноби, и тот спешит на подмогу, взяв с собой Люка. Лею похитил злой Дарт Вейдер, подобно тому как греческую богиню плодородия Персефону унес в подземное царство Плутон, повелитель мертвых. Ее освобождение необходимо для восстановления равновесия во вселенной.

  Во многих детективных сюжетах зов к странствиям принимает форму предложения, с которым обращаются к частному сыщику, что полностью ломает привычный уклад жизни. Хороший детектив, раскрывая преступления, служит праведному делу.

  В историях возмездия функцию зова к странствиям часто выполняет оскорбительное нарушение естественного порядка вещей, несправедливость, которую необходимо устранить. В «Графе Монте-Кристо» (The Count of Monte Cristo) ни в чем не повинный Эдмон Дантес оказывается в тюрьме, и жажда отмщения толкает его на побег. Завязкой действия в фильме «Полицейский из Беверли-Хиллз» служит убийство друга главного героя. В «Первой крови» (First Blood) Рэмбо вынужден противостоять несправедливости со стороны шерифа.

  В романтических комедиях роль зова к странствиям нередко отводится встрече с кем-то особенным, кто поначалу раздражает героя / героиню и с кем он / она непрерывно сталкивается и ссорится.

  Зов к странствиям обозначает момент, когда ставки сделаны и становится очевидной цель героя: найти сокровище, завоевать сердце возлюбленной, отомстить злодею, восстановить справедливость, воплотить мечту, ответить на вызов, изменить жизнь.

  Ставка в этой игре часто отражена в ответе на вопрос, поставленный этим зовом. Вернется ли домой спилберговский инопланетянин или Дороти из «Волшебника страны Оз»? Удастся ли Люку спасти принцессу Лею и победить Дарта Вейдера? Покинет ли Зак Мэйо школу военных летчиков из-за собственного эгоизма и придирок инструктора по строевой подготовке или же продолжит обучение, заслужив право называться настоящим офицером и джентльменом? Парень встречает девушку и влюбляется в нее, но сможет ли он добиться взаимности?
  

  3. ОТВЕРЖЕНИЕ ЗОВА (СОМНЕВАЮЩИЙСЯ ГЕРОЙ)

  Часто на самом пороге приключений герой отвергает зов, начинает проявлять нерешительность. Персонажем овладевает самый могучий из всех страхов — страх перед неизвестностью. Все только начинается, и еще не поздно повернуть назад. Но тут вмешивается какая-то сила — изменившиеся обстоятельства, очередная неприятность, нарушающая естественный порядок вещей, или поддержка наставника.

  В романтических комедиях часто герои не хотят открывать свои сердца для новых отношений (например, из-за боли, которую принесла им прежняя несчастная любовь). В детективной истории сыщик может сначала отказаться от ведения дела, а затем, вопреки собственным правилам, все-таки приступить к расследованию.

  На этом моменте «Звездных войн» Люк отклоняет зов к странствиям, выступающий в форме обращения Оби Вана: сначала молодой герой возвращается на ферму своих дяди и тети, но обнаруживает, что они убиты штурмовиками императора. Империя становится для Люка личным врагом. Теперь у него есть стимул.
  

  4. НАСТАВНИК (УМУДРЕННЫЙ ЖИЗНЬЮ ЧЕЛОВЕК)

  Во многих историях советчиком героя выступает персонаж, подобный мудрому старцу Мерлину из британских легенд. Отношения между героем и наставником — одна из самых распространенных тем мифологии и имеет большое символическое значение. Они прослеживаются в парах «родитель — ребенок», «учитель — ученик», «врач — пациент», «Бог — человек».

  Наставник может выступать в образе старого мудрого волшебника («Звездные войны»), строгого инструктора по строевой подготовке («Офицер и джентльмен») или седеющего тренера по боксу («Рокки»). В «Шоу Мэри Тайлер Мур» (The Mary Tyler Moore Show) это Лу Грант, в «Челюстях» (Jaws) — неприветливый персонаж Роберта Шоу, знающий все об акулах.

  Задача наставника — подготовить героя к встрече с неизведанным, помочь ему советом или волшебными предметами. Оби Ван из «Звездных войн» дает Люку световой меч его отца, незаменимый в битвах с темными силами. В «Волшебнике страны Оз» добрая колдунья Глинда дает Дороти башмачки, которые в конце фильма приведут девочку домой.

  Как бы то ни было, наставник не может всегда помогать своему подопечному. Встречу с неизвестностью герой должен пережить самостоятельно. Иногда, чтобы события развивались быстрее, мудрец должен слегка «придать ускорение» своему молодому другу.
  

  5. ПРЕОДОЛЕНИЕ ПЕРВОГО ПОРОГА

  На этом этапе герой устремляется навстречу приключениям, вступает в особенный мир и преодолевает первый порог. Он принимает условия задачи, которую поставил перед ним зов к странствиям. Именно теперь события начинают развиваться полным ходом. Воздушный шар отрывается от земли, корабль отчаливает от берега, в сердцах двоих поселяется любовь, самолет или ракета взлетает, поезд трогается с места.

  В фильме нередко можно выделить три действия: 1) решение героя действовать; 2) собственно действие; 3) его последствия. Преодоление первого порога знаменует поворотный пункт между первым и вторым действиями. Герой преодолел свой страх и готов встретиться с проблемой лицом к лицу. Он твердо настроен на борьбу и не намерен сворачивать с избранного пути

  Это тот момент, когда Дороти ступает на дорожку из желтого кирпича, а Аксель Фоули, герой фильма «Полицейский из Беверли-Хиллз», решается нарушить приказ начальства и, покинув привычный мир детройтских улиц, начинает расследовать убийство своего друга.
  

  6. ИСПЫТАНИЯ, СОЮЗНИКИ, ВРАГИ

  Преодолев первый порог, герой сталкивается с новыми трудностями и испытаниями, приобретая друзей и врагов. Постепенно он узнает правила особенного мира, куда он попал.
  На этом этапе ареной развития событий порой становятся бары и другие злачные места. Оказавшись в салуне, герой вестерна демонстрирует свою мужественность и решимость. Выясняется, кто с ним заодно, а кто против него. И здесь он тоже может приобрести ценные знания о том, как устроен этот особенный мир.

  В фильме «Касабланка» (Casablanca) кафе «У Рика» — это место сплетения сюжетных нитей, где завязывается дружба и вражда, а нравственные принципы героя непрерывно проверяются на прочность. Именно в баре Люк из «Звездных войн» приобретает союзника в лице Хана Соло и противника в лице Джаббы Хатта. И тот и другой появляются в одном из последующих фильмов эпопеи — «Возвращение Джедая» (Return of the Jedi). В удушливой сюрреалистической обстановке заведения, кишащего агрессивными чужаками, Люк впервые ощущает вкус увлекательного, но опасного особенного мира.

  Такие сцены позволяют показать эволюцию героя, зритель наблюдает, как он и его товарищи реагируют на внешние вызовы. В «Звездных войнах» Люк видит, как Хан Соло выходит из затруднительного положения, и узнает, что Оби Ван — могущественный воин и чародей.

  Похожие эпизоды есть и в фильме «Офицер и джентльмен». Герой приобретает друзей и врагов, встречает свою любовь. В критических ситуациях выявляются такие стороны его личности, как агрессивность по отношению к окружающим, владение приемами уличных боев, циничное отношение к женщине. Одна из подобных сцен происходит в баре.

  Разумеется, не всегда местом проверок героя на прочность, знакомств и ссор оказываются питейные заведения. Во многих историях, например в «Волшебнике страны Оз», эти события происходят на дороге. Шагая по тропинке из желтого кирпича, Дороти обретает друзей: Страшилу, Железного Дровосека и Трусливого Льва, при этом преодолевая многочисленные препятствия: выбирается из сада, поросшего злыми говорящими деревьями, снимает Страшилу с гвоздя, смазывает Железного Дровосека и помогает Трусливому Льву победить страх.

  Для героя «Звездных войн» после сцены в баре испытания продолжаются: Оби Ван обучает Люка драться вслепую, и одним из первых экзаменов для юноши становится лазерная битва с солдатами империи, из которой он выходит победителем.
  

  7. ПРИБЛИЖЕНИЕ К СОКРЫТОЙ ПЕЩЕРЕ

  Центральный персонаж приближается к ужасному, нередко глубоко потаенному месту, где хранится то, ради чего и затевалось путешествие. Таким местом, как правило, оказывается гнездо злейшего врага героя, самая опасная точка особенного мира, или сокрытая пещера. Заставив себя преодолеть страх и войти туда, персонаж преступает второй порог. Перед тем как сделать решительный шаг, он нередко останавливается, чтобы собраться с силами и разработать план, который поможет ему перехитрить вражеских привратников. Это фаза приближения.

  В мифах роль сокрытой пещеры порой выполняет царство мертвых. Герой может отправиться в ад, чтобы спасти возлюбленную (Орфей), в логово дракона, чтобы получить сокровище (Сигурд в норвежском эпосе), или в лабиринт, чтобы убить обитающего там монстра (Тесей).

  В легендах о короле Артуре сокрытая пещера — это часовня, в которую, невзирая на опасность, стремятся попасть рыцари, ищущие святой Грааль.

  В современной мифологии «Звездных войн» Люк Скайуокер и его спутники входят в сокрытую пещеру, оказавшись на Звезде Смерти, где им предстоит сразиться с Дартом Вейдером и освободить принцессу Лею. В «Волшебнике страны Оз» Дороти попадает в мрачный замок злой колдуньи, откуда девочку вызволяют друзья. Указание на сокрытую пещеру содержится в самом названии спилберговского фильма 1984 года — «Индиана Джонс и Храм Судьбы» (Indiana Jones and the Temple of Doom).

  Приближение включает в себя приготовления к проникновению и противостояние смерти или опасности.
  

  8. ГЛАВНОЕ ИСПЫТАНИЕ

  Здесь герой искушает судьбу в столкновении с тем, что внушает ему наибольший страх. Он сталкивается со смертельной опасностью и вынужден вступить в бой с враждебной силой. В этот момент читатель или зритель испытывает наивысшее напряжение, не зная, выживет персонаж или погибнет. Герой уподобляется Ионе, очутившемуся во чреве китовом.

  В «Звездных войнах» главное испытание для Люка, Леи и их друзей наступает в тот волнующий момент, когда они оказываются внутри гигантского пресса для мусора в недрах Звезды Смерти. Люка хватает своими щупальцами чудовище, обитающее в сточных водах. Герой долго не может высвободиться, и мы начинаем бояться, что он мертв. Спилберговский очаровательный инопланетянин едва не погибает на операционном столе. В «Волшебнике страны Оз» злая колдунья заманивает Дороти и ее друзей в свой замок, откуда им, казалось бы, никак не выбраться. В фильме «Полицейский из Беверли-Хиллз» Аксель Фоули оказывается в лапах бандитов с пистолетом, приставленным к голове.

  Для Зака Мэйо в фильме «Офицер и джентльмен» главное испытание наступает, когда инструктор по строевой подготовке принимается всеми возможными способами мучить и унижать его, пытаясь выжить из школы. Между двумя персонажами идет психологическая борьба не на жизнь, а на смерть. Сдавшись, Зак мог безвозвратно упустить возможность стать офицером и джентльменом, но он не сдался, и пройденное испытание изменило его. Придирчивый сержант, выполняющий в фильме функцию мифологического мудрого старца, заставил парня признать свою зависимость от других, и с этого момента он начинает думать не только о себе.

  В романтических комедиях смертельная опасность выступает в виде угрозы отношениям, как во второй сцене классической драмы: «Парень встречает девушку, парень теряет девушку, и парень завоевывает девушку». Кажется, что шансов покорить возлюбленную почти нет.

  Главное испытание — критический момент любой истории. Центральный персонаж словно бы умирает, чтобы родиться заново. Это основной источник магии в героическом мифе. Преодолев вместе с полюбившимся героем все предшествующие преграды, мы, читатели или зрители, сопереживаем ему и воспринимаем все происходящее с ним, будто с нами самими. Мы горюем, когда нам кажется, будто он умер, и радуемся, видя, что он вернулся к жизни. Результат возрождения героя — всеобщее ликование.

  Организаторы аттракционов в парках развлечений умело используют этот принцип: на американских горках вам кажется, что вот-вот произойдет катастрофа, но, столкнувшись с видимостью опасности, вы благополучно ее избегаете, в чем и заключается все удовольствие: человек никогда так не радуется жизни, как после встречи со смертью.

  Это ключевой элемент некоторых религиозных церемоний и обрядов инициации, например посвящения в студенческие союзы и всевозможные тайные общества. Человек должен почувствовать вкус смерти, пережить что-то страшное, а затем испытать радость второго рождения в качестве нового члена группы. Причаститься тайн жизни и смерти должен герой любого повествования. Поэтому каждая история включает в себя момент на грани выживания, когда самому герою или его цели угрожает смертельная опасность.
  

  9. НАГРАДА (ОБРЕТЕНИЕ МЕЧА)

  Повстречавшись со смертью и победив дракона или Минотавра, герой и читатель / зритель предаются радости. В награду за проявленную храбрость персонаж получает то, что искал: волшебный меч или другое чудодейственное оружие, святой Грааль или эликсир, способный исцелить болезни оскудевшей земли.

  Иногда таким «мечом» служат опыт или знания, позволяющие лучше понять враждебные силы и смириться с ними.

  В «Звездных войнах» Люк спасает принцессу Лею и завладевает чертежами Звезды Смерти, которые служат ключом к победе над Дартом Вейдером. Дороти сбегает из замка злой колдуньи, прихватив с собой ее метлу и путеводные рубиновые туфельки.

  В этот момент герой может уладить конфликт с родителем: в «Возвращении джедая» Люк мирится с Дартом Вейдером, оказавшимся его отцом и, в конце концов, не таким уж плохим человеком.

  В романтических комедиях это самое время для воссоединения влюбленных. Часто наградой для героя оказывается возлюбленная, которую он завоевал или освободил, и победу знаменует любовная сцена.

  С точки зрения героя, представители противоположного пола нередко кажутся чем-то вроде оборотней. Это воплощение архетипа изменчивости. Возраст, форма — все постоянно меняется, ускользая и сбивая с толку. Истории о вампирах, вервольфах (людях-волках) и прочих многоликих созданиях — это символические отголоски непостоянства, которое мужчины и женщины видят друг в друге.

  Пройдя суровое испытание, герой может получить в награду умение лучше понимать противоположный пол и видеть внутреннее постоянство за изменчивыми внешними проявлениями. Так все и улаживается.

  Порой, выжив в страшных испытаниях, герой становится более привлекательным. Рискнув жизнью ради блага своих собратьев, он получает право называться героем во всех смыслах этого слова.
  

  10. ОБРАТНЫЙ ПУТЬ

  Опасность еще не миновала. Третье действие начинается в момент, когда герою еще многое предстоит совершить. Если он до сих пор не примирился со своими отцом, с богами или враждебными силами, они могут броситься за ним по пятам. Именно на этом этапе путешествия, когда герой пускается в обратный путь, часто происходят самые захватывающие погони: преследуют силы зла, желая вернуть похищенный меч, волшебный эликсир или сундук с драгоценностями.

  Когда Люк и Лея покидают Звезду Смерти, за ними неистово гонится Дарт Вейдер. В фильме Спилберга инопланетянин и его земной друг Элиот спасаются на летающем велосипеде от агрессивного представителя властей, чью роль исполняет Питер Койоти.

  На этом этапе герой принимает окончательное решение вернуться в обыденный мир. Герой понимает, что особенный мир должен в конце концов остаться в прошлом, но пока его ждут новые опасности, искушения и испытания.
  

  11. ВОЗРОЖДЕНИЕ

  В древности охотники и воины, возвращаясь в свои общины, проходили обряд очищения, поскольку их руки были запятнаны кровью. Так и герой, побывавший в царстве мертвых, должен очиститься, пройдя последнее испытание смертью и возрождением, после которого он сможет вернуться в обыденный мир живых.

  Часто в этот момент герой во второй раз оказывается на грани гибели. Тучи снова сгущаются, прежде чем навсегда рассеяться. Это своего рода последний экзамен для героя: он должен доказать, что извлек урок из пройденного главного испытания.

  Несколько раз побывав между жизнью и смертью, он возрождается для возвращения в обыденный мир обновленным и обогащенным новым знанием.

  Этот элемент неоднократно обыгрывается в эпопее «Звездные войны»: каждый из первых трех фильмов завершается тем, что Люк кажется убитым, но потом он чудесным образом выживает. Каждое новое испытание приносит ему знания, дающие власть над темными силами. Каждый раз полученный опыт меняет его.

  В кульминации фильма «Полицейский из Беверли-Хиллз» Акселю Фоули в очередной раз грозит смерть от руки злодея, но коллеги спасают главного героя. Он начинает больше их уважать, поняв, что иногда невозможно победить врага в одиночку.

  Герою «Офицера и джентльмена» приходится пройти целую серию финальных испытаний. Мифологическую смерть в фильме символизирует несколько событий. Умирает его эгоизм, когда Зак жертвует собственной победой в спортивном соревновании, чтобы помочь другому курсанту. Конец приходит и его отношениям с подругой. Убивает себя его лучший друг. И словно этого недостаточно: в довершение всего Зак вступает в последнюю смертельную схватку со своим инструктором. Пройдя все эти испытания, герой превращается в благородного офицера и джентльмена, как и гласит название фильма.
  

  12. ВОЗВРАЩЕНИЕ С ЭЛИКСИРОМ

  Персонаж возвращается в обыденный мир, но путешествие было бы бессмысленным, если бы он не вынес из особенного мира какого-либо чудодейственного эликсира, сокровища или урока. Эликсир — это волшебное зелье, обладающее целебными свойствами. Им может оказаться святой Грааль, способный залечить раны земли, или ценное для людей знание.

  Дороти возвращается в Канзас, поняв, что ее любят и что в гостях хорошо, а дома лучше. Инопланетянин возвращается в свою галактику, согретый теплом человеческой дружбы. Люк Скайуокер одерживает верх над Дартом Вейдером (на какое-то время), восстановив мир и порядок в галактике.

  Зак Мэйо завоевывает офицерский чин и покидает особенный мир обучения и муштры, обретя новую жизненную перспективу. В офицерском мундире с иголочки, с новым отношением к выбору возлюбленной, он с легкостью покоряет сердце девушки и увозит ее.

  Иногда эликсир — это сокровище, добытое в борьбе, иногда — любовь, свобода, мудрость или просто знание о том, что есть особенный мир, в котором нужно выжить. А иногда это просто возвращение домой с хорошей историей, которой можно поделиться с другими.

  Если персонаж ничего не вынес из сокрытой пещеры, ему наверняка придется повторить путешествие. Подобный финал нередко используется в комедиях: простофиля так ничему не научился и теперь остается с теми же проблемами, с которых все начиналось.

  ---

  1 Амиши, или аманиты, — представители консервативного направления в протестантизме, проживающие в замкнутых общинах преимущественно на территории США и Канады. — Прим. пер.

Черногория — страна спокойствия и отдохновения, но только для тех, кто не знаком с ее поэзией и прозой. В течение двух месяцев журнал «Прочтение» при поддержке европейского культурного центра Dukley Art Community публиковал стихотворения и рассказы из сборника современной черногорской литературы, который выйдет в скором времени.

Как оказалось при более близком рассмотрении, эта литература, выражаясь словами ее певцов, «вызывает волнующие и крайне сомнительные идеи» (Балша Бркович) и сподвигает предаваться жизни во всех ее проявлениях и до победного конца. Если любить, то трепетно и больно, как у Илии Джуровича; если работать, то не чуя жалости к себе, как у Андрея Николаидиса; если страдать, то уж писать такие фразеологически точные стихи, как у Александра Бечановича.
Игнорировать деление на абзацы, создавая иллюзию вечной лихорадки от солнечных ударов, выстраивать многоярусные метафоры так, словно на завтрак было выпито уже полбутылки ракии, и задавать вечные вопросы бескрайнему морю, даже если его нет и никогда не было рядом. В общем, никто и не знал, а в Черногории тоже всё есть, в особенности — литература.

Елена Васильева, литературный обозреватель «Прочтения», редактор

Подробнее о проекте

Владимир ВОИНОВИЧ

Толстопузики

Если бы в то время, когда Квартал задыхался от грузовиков с мебелью, на земле искали материальное воплощение зла, все явились бы по их адресу, чтобы лично удостовериться в том, что на всем белом свете ничего уродливее, отвратительнее и злее, чем два брата-близнеца, Предрага и Ненада, быть не может. Их словно сам дьявол сотворил, да еще в акт их создания вмешался народный сказитель-трепач, который сам наверняка был страшный и хромой, и благодаря какому-то глубочайшему телесному комплексу и упрямству изгнал из своего нутра таких тварей.

От них днем и ночью прятали детей. Соседские женщины рассказывали, что после встречи с ними детишки по месяцу и больше спать не дают домашним, визжа ночами и разгуливая как лунатики. А когда чада надоедали своими игрищами, их пугали прозвищами братцев: Ух, вот сейчас Толстопузики придут! Ух, ух! А были среди них и такие, которых в дом калачом не заманишь.

Никто точно не помнит, когда Толстопузики вселились в квартиру на третьем этаже седьмого подъезда, в Ван-Даммовой части панели. Опять-таки женщины говорили, что им показалось странным, когда мать внесла одного ребенка спеленатого, а второго доставила сестра. Но вскоре им все стало ясно.

Отца забросили в квартиру последним, словно последний предмет мебели, на пол. Потому что он, в доску пьяный, все рано бы упал. В первые дни никто его не видел, да и потом не очень старались заметить, хотя он и не пытался скрыть тяжелую травму — у Раденко не было правой руки. О главе этой странной семейки было известно, что он был разнорабочим на какой-то стройке, и там с огромного крана сорвалась бочка со штукатуркой и ударила его. После этого жена на всех его рубашках ушила правые рукава.

Когда старшая дочка не доучилась и до середины средней школы, никто в Квартале уже не сомневался в том, что в семье Толстопузиков не может произойти ничего нормального. Потому что, пока все были детьми и пока Данка с трудом боролась в себе с зачатками женщины, слухи о ее дьявольски отвратительных братьях докатились до самых отдаленных районов, окружавших Квартал.

Так что на них, будто им только этого и не хватало, стали вешать все, что жители Квартала отказывались признавать своим грехом. Вязали их за мелкие кражи, за поломку парковочных автоматов, и бог знает за что только не хватали… Полиция припарковывала у их подъезда сине-белую «заставу», поднималась наверх к Раденко, выпивала по чашке кофе и стаканчику ракии и прощалась с семейством, ничего не оформляя протоколом. Вот поэтому Толстопузики не имели ничего против полиции и никогда, в отличие от постоянных обитателей скамеек, не боялись полицейских.

Мать Толстопузиков редко появлялась на людях, и о ней еще реже вспоминали, пока Данка не стала надевать черные колготки и завязывать майку под грудями. Тогда и на скамейках припомнили, что такая неожиданная красота не с неба свалилась, а от кого-то унаследована. И тогда за матерью стали наблюдать с соседних балконов, на тротуарах и в подъездах — чтобы засечь ее в момент тяжких трудов и рассмотреть черты лица. Что поделаешь, Данка была красива и на мать сильно похожа, но им в голову не могло прийти, как это в одном пакете с такими красавицами подавались два уродливых Толстопузика. Поэтому никто из обитателей скамеек не испытывал возбуждения, если вдруг старался задуматься о том, хороши ли Данкины груди под завязанной узелком маечкой. Было только известно, что все ее одинаково хотят и что желали бы поиметь ее, но никто не был уверен в том, что получит удовольствие от проделанной любовной работы.

Ненависть к Толстопузикам возрастала год от года. Хотя близнецы ничем ее не заслужили и не старались таким образом прославиться. Но вместе с ненавистью росли и Толстопузики. Причем несоразмерно со временем. Предраг, возрастом старше на три минуты, был чуть ниже; Ненад потихоньку вытягивался. И только Миша, который наградил их таким прозвищем, когда увидел, как от них бегают соседские дети, понял, что они могли бы стать идеальными актерами в его новом рекламном ролике, привел их на скамейку и церемонно, будто принимая их в гольф-клуб, представил компании. Все мучительно молчали. Только Кот с удивлением смотрел на две пары ушей, похожих на крылья двух гигантских бабочек с огромными головищами и разноцветными пятнами, образованными Толстопузиковыми мелкими капиллярами, венами и несколькими бородавками. Ёптыть, воскликнул Кот, это идеально! И тут же убежал в подвал, чтобы вернуться оттуда с миникамерой.

В результате этого воодушевления возник первый квартальный треш-ужастик с Толстопузиками в главных ролях. На этот фильм никто не дал ни копейки, его ни разу не переписали с кассеты на кассету, но Кот безусловно ценил его как самый настоящий художественный дебют. Который, помимо всего прочего, не потребовал ни динара на костюмы, точнее, обошелся без кражи из сестренкиной копилки.

Вскоре Толстопузики избавились от Миши. Правда, помогли ему обстряпать пару делишек, запугав нескольких должников своим видом, но едва близнецы поняли, что он ими злоупотребляет, ясно дали ему знать, что не желают делать ничего противозаконного. Той ночью никто не понял, почему они появились на скамейке без Миши, однако с тех пор их перестали окликать по прозвищу.

Законопослушными Толстопузики стали не из страха перед полицией, никто их не пугал «органами», хотя Раденко, чтобы отлучить их от Миши, не раз гонял их с топориком в целой руке. По сути своей это и не было страхом. Скорее, какое-то упертое отношение к окружающим — неприятие тезиса, утверждающего, что плохая компания и социальная неадаптированность непременно приводят к криминалу. Два близнеца словно вступили в схватку с жизнью, чтобы доказать: по крайней мере один из них может стать нормальным человеком. К тому же, сами они ни на минуту не сомневались, что оба станут людьми. Но эта тропа, эта схватка была нелегкой, зачастую неравной, и хотя их окружало общество, близнецы частенько чувствовали себя одинокими сиротками. И тогда они, такие невероятно уродливые, становились плечом к плечу и встречали первые удары в четыре ноги и в четыре кулака.

На этом пути Миша был для них малозначительным препятствием, потому что Квартал привык за годы винить во всех бедах близнецов. А они стоически сносили все обвинения и терпели сомнительные взгляды и подозрения. И потому им, внешне становившимся все грубее и страшнее, лучше всего было на скамейке, где нарушителей порядка всегда было вдоволь.

Все, кто был знаком с теоретическими основами такого квартального магнетизма, были уверены, что все же ничего такого в жизни близнецов произойти не может, что спасло бы их от тех водоворотов событий, которые развернутся рано или поздно, перевернув мир скамеечников с ног на голову, и останется только наблюдать, сумеет ли жертва выплыть и встать на ноги.

Толстопузики уже превратились в настоящих парней и почти заканчивали профтехшколу, когда поздним вечером возвращались в Квартал. В то время уличные фонари еще не потонули в кронах деревьев, так что безветренными весенними вечерами было светло. Близнецы, погруженные в собственные мысли, неспешно шагали, наблюдая перед собой собственные тени как два чуждых силуэта, на которых не было и следы от их растопыренных ушей.

Вдруг они услышали скрип тормозов и замерли как вкопанные. Рядом с ними остановился «гольф» Хозяина. Задняя дверца открылась, и кто-то выпал на тротуар. Потом увидели, как вылезает Хозяин, достает никелированный револьверище и не спеша, внимательно, будто с большого расстояния, целится и стреляет в выпавшего. Шесть раз. Потом смотрит на них без капли удивления во взгляде, возвращается за руль и не спеша отъезжает.

Все четыре ноги и руки, равно как и четыре уха, не подумали тронуться дальше. Они стояли и смотрели на изуродованное лицо и чувствовали, как теплая жидкость пропитывает полотно изношенных тапочек, пока с верхних этажей не раздался женский голос, взывающий о помощи.

Полиция в тот вечер опять навестила Раденко. Все знали, что близнецы не способны на такой поступок, но несмотря на это их затолкали в воронок… И судили их не потому, что они были совершеннолетними и закон позволял это, не потому, что их просто подставили, не потому, что они были невыносимо уродливы, а судили их за то, что они молчали как мумии и никто за два месяца допросов в следственном изоляторе не выжал из них ни слова. А потом, когда их из следственного изолятора перевели в тюрьму для отбытия срока за укрывательство и недонесение, их регулярно навещал Хозяин, иногда с Данкой под ручку, а иногда обнимая Раденко.

На скамейке все время гадали о том, что все же случилось или что могло случиться. И регулярно, по поручению Хозяина, с большими пакетами в руках садились в автобус в Спуж, где находилась тюрьма, или же с такими пакетами поднимались на седьмой этаж к Раденко.

Но вот для Толстопузиков наступил день свободы. На скамейке выстроились три поколения скамеечников. Остановился автобус, и они увидели две знакомые фигуры, которые направились не домой, не к скамейке, а прямиком в ресторан Хозяина.

Кот уже был там. Согнувшись над стойкой, показывал Хозяину на дисплее камеры какой-то компрометирующий материал. Его довольный оскал сполз с лица, когда он увидел двуглавое явление. Хозяин бросил взгляд на Кулака. Тот моментально поставил на стойку три стакана и принялся их наполнять.

Они вызвали его на улицу. Несколько горилл вышли было из служебной комнаты, но Хозяин успокоил их жестом и вышел. Кот, направив объектив, пытался по губам определить, о чем будет разговор, но Хозяин вернулся быстро.

Месяц спустя близнецы выдали сестру замуж. После этого продали квартиру и исчезли без слов. Так что никто и не узнал, куда без малейшего шума выехала из дома семья Раденко.

Из всех домашних только один раз увидели Предрага, когда тот с коллегами из фирмы появился в Квартале, чтобы в квартире Паки сменить замки, да прочитали в газете извещение о смерти Раденко, которого, в полном соответствии с желанием покойного, похоронили на сельском кладбище рядом с родственниками.

Рисовала Милка Делибашич

Владимир Воинович (Vladimir Vojnović) родился в Никшиче в 1978. Писатель, теоретик литературы. В 2014 году защитил докторскую диссертацию «Статус устного в черногорском письменном рассказе с 1990 по 2006 годы». Опубликовал три романа: «Горные пешки» (1999), «Нафака» (2000), «Портрет Игоря Джукича» (2005). Короткие рассказы и новеллы печатает в журналах Ars и «Прилив». Автор специальных и научных работ в области литературоведения. Живет в Подгорице.

• Майкл Харрис. Со всеми и ни с кем: книга о нас — последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета / Пер. с англ. Александра Анваера. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2015. — 224 c.

  Среди всех изменений, которым мы подвергаемся в эпоху цифровых технологий, есть одно, которое вряд ли смогут понять будущие поколения. По мысли автора книги, канадского журналиста Майкла Харриса, это конец уединения: всякая пустота в нашей жизни заполнена, а подлинного свободного времени (в тишине и одиночестве) у нас больше нет. Эта книга отражает нашу эпоху и заставляет задуматься над тем, что быть наедине с собой и своими мыслями сегодня — большая и уже почти недоступная ценность.

  Глава 4

  Общественное мнение

  Мы все время что-то ощущаем, но по недоразумению путаем
  чувство с мышлением. Из этой мешанины мы извлекаем нечто,
  что почитаем благом. Имя этому благу — общественное мнение.
  
  Марк Твен

  Долгое время изобретателем выпрямителя волос считали
  Эрику Фельдман. Так, во
  всяком случае, утверждает мировой авторитет под названием «Википедия», чего было вполне
  достаточно для большинства из
  нас. Это утверждение принялось
  кочевать по
  интернету и
  до
  сих пор остается истиной, опубликованной на
  нескольких сетевых сайтах и
  в одной книге. К
  сожалению, Эрика (хотя вполне возможно, что это реальная личность) не
  изобретала выпрямитель волос. 15
  сентября 2009
  года
  «Википедия» была вынуждена добавить сведения о
  Фельдман
  к
  длинному списку своих ляпов. Конечно, это не
  роковая ошибка,
  а
  банальное заблуждение.

  Четыре года спустя я
  отправил на
  wiki.answers.com (самый
  крупный сайт вопросов и
  ответов) запрос, кто такая Эрика
  Фельдман. Сайт перенаправил меня на
  другой сайт
  — «Ответы
  по
  существу», работающий по
  принципу краудсорсинга, как
  и
  сама «Википедия». На
  этом сайте я
  узнал следующее: во-первых,
  Эрика Фельдман здравствует и
  поныне (из чего можно было
  заключить, что она живет на
  свете больше 140
  лет), а
  во-вторых,
  что она изобрела выпрямитель волос. Меня заодно познакомили
  с
  прической этой Фельдман
  — зачесанные назад длинные волосы
  с
  одной прядкой, спадающей на
  лоб. На
  этой же странице помещалось несколько рекламных сообщений, касающихся ухода
  за
  волосами. Массовому наваждению оказались подвержены
  даже алгоритмы, которые должны были предложить мне рекламу
  парикмахерских услуг. Эти алгоритмы были увязаны с
  поиском
  «Эрика Фельдман».

  При всех своих достоинствах (никто не
  станет отрицать
  огромную пользу «энциклопедии, которую может редактировать каждый», как называет себя «Википедия») за
  время бурной
  и
  демократичной деятельности эта энциклопедия допустила
  немало одиозных ошибок. Однажды сайт сообщил, что английский композитор Ронни Хазлхерст написал хит для поп-группы
  S
  Club 7
  (решительно утверждаю: он никогда не
  сочинял для
  этой группы). Текст продержался всего десять дней, но
  другие
  информационные службы успели распространить этот «факт»
  в
  некрологах, посвященных памяти умершего Хазлхерста. Отсюда
  сведения попали дальше, были кем-то процитированы, и
  даже те,
  кто понимает, что «Википедия»
  — это третьесортный источник,
  стали носителями неправды, ссылаясь при этом на
  достоверную
  информацию. (В свою очередь, «Википедия» могла бы сослаться
  на
  источник, который сама процитировала, чтобы оправдаться
  за
  невольную ложь.)

  Та же «Википедия» распространила сведения о
  принцессе Сигава по
  имени Туатафа Хори, подробностях битвы при
  Экзахамероне, Сейлор Тодстул (смесь Сейлор Мун и
  Супер
  Марио) и
  множестве других событий и
  людей, происходивших
  и
  существовавших только на
  страницах сего уважаемого источника. Один из
  самых долговечных ляпов
  — статья о
  некоем Гае
  Флавии Антонине, которого более восьми лет «Википедия» называла подлинным убийцей Юлия Цезаря. Есть также ляпы с
  ляпами:
  например, весной 2008
  года в
  течение месяца в
  «Википедии»
  продержалась статья о
  том, что Маргарет Тэтчер
  — это вымышленный персонаж.

  Все это неудивительно, если учесть огромный объем «Википедии» (в одной только англоязычной версии тридцать два миллиона страниц). Конечно, впечатляют и
  тридцать два толстенных
  тома последнего печатного издания «Британской энциклопедии»
  (2010), но
  это пустяки по
  сравнению с
  «Вики». Если напечатать
  «Википедию» в
  том же формате, что и
  «Британскую энциклопедию», то
  получится две тысячи томов (без иллюстраций). В
  такой
  громаде (неважно, в
  сетевом или печатном виде) едва ли удастся
  избежать ошибок.

  Теперь о
  падении авторитетов. Когда Клифтон Фэдимен,
  литературный лев середины прошлого века и
  член редакционного
  совета «Британской энциклопедии», в
  1990-х понял, что интернет уничтожит Британнику, этот восьмидесятилетний старик
  сказал: «Я думаю, надо просто смириться с
  тем, что скоро власть
  захватят умы менее образованные, нежели наши». Если отбросить
  элитарность стиля, то
  можно сказать, что Фэдимен повторил
  Томаса
  Элиота, написавшего в
  1934
  году: «Где то
  знание, какое
  мы потеряли в
  море информации? Где значимый сигнал, потонувший в
  шуме? За
  исторически короткий период мы скатились
  от
  республики ученых XVIII
  века
  — сообщества интеллектуалов,
  общавшихся только между собой и
  игнорировавших широкие
  массы,
  — до
  сообщества, которое можно с
  полным правом назвать
  „толпой ученых“».

  Не
  знаю, было ли это чрезвычайно резкой реакцией со
  стороны Фэдимена на
  новую ситуацию (как мы можем проверить
  его утверждение?), но,
  когда мы обращаемся к
  «Википедии» как
  к
  источнику проверки фактов, остается только удивляться нашей
  слепой вере в
  достоверность этой энциклопедии, лишенной
  традиционного авторитета. Главная проблема здесь не
  в
  человеческих ошибках
  — от
  них не
  свободна и
  «Британника». Опасность
  «Википедии» в
  ее сильной стороне
  — демократичности. Там, где
  все версии равноправны, а
  мнение специалистов становится
  маргинальным, верх могут одержать корпоративные и
  политизированные интересы.

  * * *

  Джеймс Хейлмен
  — высокий раскованный человек в
  очках
  — один
  из
  тех, кто
  верит в
  миссию «Википедии». Сорок часов в
  неделю
  Джеймс работает врачом скорой помощи в
  маленьком городке,
  а
  затем еще сорок часов бесплатно редактирует и
  дополняет медицинские статьи в
  «Википедии». Хейлмен
  — один из
  восьмисот ее
  активных администраторов, безвозмездно работающих в
  разных
  точках земного шара. Он очень ревностно относится к
  своим
  добровольным обязанностям. Например, недавно он пять месяцев
  следил за
  дискуссией по
  поводу главной иллюстрации к
  статье
  «Беременность». Речь шла о
  том, как изобразить беременную
  женщину
  — обнаженной или одетой. (После голосования, в
  котором приняли участие сто пользователей, было принято решение
  показать женщину в
  одежде.)

  Администратор
  — должность незаметная и
  незавидная. Когда
  выбирается название статьи (после запроса на
  право администрирования и
  обсуждения кандидатуры, напоминающего
  защиту диссертации), победившему пользователю в
  профиле
  присваивается значок «Википедии». Он представляет собой изображение уборщика с
  ведром и
  шваброй, чем подчеркивается тот
  факт, что администратор
  — это не
  третейский судья, а
  дворник,
  расчищающий путь к
  истине.

  Несколько лет назад Хейлмен стал участником конфликта об
  истинной пользе от
  трансцендентальной медитации^*
  (ТМ). Один коллега попросил Хейлмена проверить некоторые
  утверждения в
  материале на
  странице организации, пропагандирующей ТМ. Хейлмен убедился: в
  статье утверждалось, будто ТМ
  оказывает благотворное воздействие на
  здоровье. Перелопатив
  груду литературы, Хейлмен пришел к
  выводу, что ТМ не
  влияет
  на
  здоровье человека, и
  удалил неверный текст со
  страницы.

  Однако вскоре удаленный отрывок оказался на
  прежнем месте.
  Дело в
  том, что Хейлмен считал трансцендентальную медитацию
  новой религией, а
  ее адепты полагали, будто они ученые. Они
  начали на
  «своей» странице цитировать выводы исследований,
  посвященных ТМ.

  Споры в
  «Википедии» разрешаются народным голосованием. После определенного числа проверок и
  пикировок между
  противоборствующими сторонами наступает очередь голосования как части узаконенной процедуры. В
  споре Хейлмена
  с
  ТМ в
  голосовании было заинтересовано недостаточное число
  общих редакторов (то есть пользователей). Команда работавших со
  статьей о
  ТМ (около десяти человек) могла в
  силу своей
  численности выиграть любое голосование об
  окончательном
  варианте материала. Эти редакторы имели интересные ники
  — 
  «РобкийПарень», «Оливка». Как полагает Хейлмен, этим они
  всячески подчеркивали свое смирение.

  «На самом деле они всегда выглядят очень милыми,
  — сказал
  мне Хейлмен.
  — Они никогда не
  отчаиваются, всегда играют
  по
  правилам. Это просто добросовестные редакторы, которые
  упорно, год за
  годом проталкивают свою точку зрения в
  статью.
  Как все служители религии, они терпеливы и
  хорошо разбираются в
  человеческой психологии».

  Хейлмен продолжал борьбу за
  свою версию истины, основанную на
  научном методе, стараясь обойти ловушки системы голосования, принятой в
  «Википедии». Хотя подавляющее
  большинство споров здесь регулируется голосованием, на
  этом
  сайте есть группа, представляющая собой высшую власть
  — 
  арбитражный комитет. Придумал его Джимми Уэйлс через два
  года после учреждения сайта. В
  состав комитета вошли двенадцать человек (теперь их пятнадцать). Они решали затянувшиеся
  споры между редакторами. Хейлмен дважды представлял свое
  дело в
  эту высшую инстанцию, но
  безрезультатно.

  «Арбитражный комитет,
  — утверждал Хейлмен,
  — разбирает
  только поведенческие, а
  не
  фактические нарушения». Короче
  говоря, веди себя хорошо
  — и
  ты выиграешь любой спор у
  любого
  зануды, отстаивающего никому не
  нужные факты.

  В
  это я
  поверить не
  мог и
  обратился к
  одному из
  членов арбитражного комитета. Дэйв Крейвен, тридцатидвухлетний
  специалист по
  информационным технологиям с
  северо-востока
  Великобритании, подтвердил слова Хейлмена. «Это очень долгий и
  бюрократический процесс,
  — сказал Крейвен,
  — но
  ведь
  с
  самого начала в
  намерения комитета входил разбор этических
  конфликтов, а
  не
  решение вопросов о
  содержании статей… Эта
  философия очень проста, так как мы
  — это всего лишь двенадцать
  простых смертных, у
  которых недостаточно квалификации,
  чтобы судить обо всем, от
  медицины до
  религии. Мы
  можем
  говорить лишь об
  этичности поведения участников спора».
  Удивительно, но
  с
  каждым годом на
  рассмотрение арбитражного
  комитета поступает все меньше жалоб. В
  2006
  году таких случаев
  было 116, и
  с тех пор их число неуклонно снижается. В
  2013
  году
  арбитражный комитет разобрал всего 12
  инцидентов.

  Арбитражный комитет полон самых лучших намерений и
  хорошо справляется с
  отведенной ему задачей. Но
  формирование
  знаний в
  «Википедии» будет всегда зависеть от
  пристрастности
  сторон, каждая из
  которых будет тянуть одеяло на
  себя. Таким
  образом, уравнительный подход оказался ничем не
  лучше элитарного. «Это большая слабость „Википедии“,
  — жалуется Хейлмен.
  — 
  Проявляя настойчивость, любая группа может извратить знание,
  которое наш сайт несет людям». Пока Хейлмен недоволен состоянием страницы, посвященной трансцендентальной медитации.
  Он утверждает: «Они взяли нас измором. Мне пришлось сдаться».

  Серьезность, время, терпение. Вот направления возникновения ошибок в
  «Википедии». Главное
  — мягкое, но
  настойчивое
  смещение истины из
  одной реальности в
  другую. По
  мере того
  как этот огромный третьесортный источник информации все
  активнее используется для производства и
  распространения
  знаний, увеличивается и
  специфическая проблема «Википедии».
  И
  речь идет не
  о
  случайных ошибках или добросовестных
  заблуждениях и
  тем более не
  о
  грубом невежестве
  — такие откровенные ляпы легко выявляются и
  удаляются простым нажатием
  клавиши. Наибольшее беспокойство вызывают силы, которые
  переламывают старания энтузиастов вроде Хейлмена. У
  Coca-Cola
  есть в
  запасе неограниченное время. То
  же самое касается любой
  религии, кроме, конечно, тех, что проповедуют скорый конец
  света. Если борьба Хейлмена с
  искажениями на
  страничке, посвященной трансцендентальной медитации, разыгралась всего через
  несколько лет после изобретения «Википедии», то
  во
  что превратится эта система через пару столетий? (Дезинформация, то
  есть
  злонамеренный обман, намного опаснее и
  разрушительнее,
  чем
  простая ошибка.) Какие неуловимые изменения
  в
  понимание
  мира принесут будущим поколениям наши коллективные, укоренившиеся в
  умах предубеждения?

  Один из
  тех предрассудков, о
  коих стоит побеспокоиться,
  — 
  гендерный. Консенсус, которого «Википедии» удается достичь
  в
  спорных случаях,
  — это «мужской» консенсус. Согласно докладу,
  опубликованному самой компанией в
  2011
  году, 91
  процент редакторов «Википедии»
  — мужчины. Ограничения, порождаемые
  такой ситуацией, могут стать очень серьезными. Таким образом,
  идея о
  сохранении истины как массового соглашения провоцирует очень серьезный вопрос: каких именно масс?

  * * *

  После того как мы с
  Хейлменом вышли из
  бара и
  он заторопился
  на
  самолет, я
  мысленно вернулся к
  Эрике Фельдман и
  ее незаслуженной славе.

  Но
  кто же все-таки изобрел тепловой выпрямитель волос? Чей
  трон «захватила» Эрика? Wikipediocracy
  — сайт, анонсированный
  его создателями как место «критики, разбора ошибок и
  небрежностей „Википедии“»,
  — бодро «проливает свет на
  самые темные
  закоулки „Википедии“ и
  связанных с
  ней проектов, разбирает
  случаи злоупотреблений, а
  также структурные изъяны сайта».
  На
  этом сайте я
  узнал, что «настоящий изобретатель» утюжка для
  волос
  — мадам К. Уокер. Несколько других сайтов подтверждают
  эту информацию.

  Кто-кто? Выясняется, что Уокер
  — это, скорее всего, реальный
  персонаж. Сара Бридлав (девичья фамилия Уокер) родилась
  в
  Луизиане незадолго до
  Рождества 1867
  года в
  семье бывших
  рабов, но
  к
  концу жизни стала процветающим бизнесменом
  и
  известным филантропом. В
  юности Уокер работала прачкой,
  а
  потом, решив начать свое дело, разработала систему ухода
  за
  волосами специально для чернокожих женщин. «Чудесное
  средство для роста волос мадам Уокер» продавали «разносчики
  культуры ухода за
  волосами», которых обучали в
  «школах Уокер».
  Парикмахерская империя росла как на
  дрожжах, ее годовой
  доход постепенно достиг 200
  тысяч долларов. Мадам Уокер
  умерла в
  Нью-Йорке весной 1919
  года, будучи очень богатой
  женщиной.

  Как это ни
  печально (хотя и
  вполне предсказуемо), дальнейшие
  изыскания показали: сведения об
  Уокер-изобретательнице тоже
  не
  соответствуют действительности (во всяком случае пока).

  Стремясь использовать энергию энтузиастов и
  создать энциклопедию, в
  которой статьи о
  массовых убийствах в
  школах
  появляются одновременно с репортажем по
  телевизору, не
  упускаем ли мы что-то важное? Возможно, следует выдержать паузу
  или по
  крайней мере перевести дыхание, чтобы создать статью,
  исполненную мудрости. Не
  забыли ли мы напутствие поэта
  Райнера Рильке? «Вопрос надо пережить сразу. Возможно, потом,
  постепенно, незаметно для самих себя, в
  какой-то неблизкий
  день, вы набредете на
  верный ответ». Но
  у
  нас нет времени для
  отсутствия
  знания. Мы хотим знать
  сейчас. Переживание
  вопроса требует любви к
  уединению, но
  именно его нам
  не
  хватает.

  * * *

  Хватаясь за
  телефоны и
  планшеты, мы получаем в
  руки источник
  информации, за
  обладание которым любое правительство
  всего поколение назад отдало бы себя на
  заклание. И
  не
  это ли
  переживание повседневного информационного чуда заставляет
  нас всерьез думать, будто и
  нашим мнением стоит поделиться
  со
  всем миром? В
  конце концов, разве мы не
  так же умны, как все
  прочие в
  нашем окружении? Особенно если учесть, что все мы для
  обмена информацией пользуемся одной и
  той же связью Wi-Fi?
  И
  (рассуждая в
  том же духе) разве мое мнение не
  заслуживает
  фанфар?

  ---

  * Трансцендентальная медитация — техника медитации c использованием мантр,
  основанная Махариши Махеш Йоги и распространяемая организациями «Движения
  Махариши».
  Прим. ред.