Мариуш Вильк. Дом странствий

Последний том «Северного дневника» Мариуша Вилька посвящен феномену странствия: странник возвращается домой и «пишет дорогу» — просеивает сквозь память встречи и образы, содержащие больше, чем они есть сами по себе. Он словно стремится перешагнуть незримую черту, за которой «настоящая до боли реальность обращается в правду воображения».

В каждом страннике сидит отшельник,
тоскующий по оседлой жизни.

Вот как… А прежде он твердил, будто в каждом отшельнике сидит странник, тоскующий по кочевой жизни.

*

Вчера мы вернулись на Онего. Последние четыре
километра едва одолели: дорога, по словам встретившего нас в Великой Губе Тихона — Саши Тихонова, —
«пала», то есть раскисла к черту. Еще утром — твердая земля, по которой можно гнать на третьей скорости, а на обратном пути — такое болото, что мы то
и дело вязли в колее, разъезженной КамАЗами, тракторами и лесовозами.

По дороге Тихон сетовал на минувшую зиму —
тяжела, мол, была, и снега поболе, чем обычно, и морозы докучали. Петро пил, не сползая с печки, пока по
пьяни с нее не грохнулся… В Медгоре сделали трепанацию черепа. Вернулся с уродливым швом на лбу (напоминая чудовище Франкенштейна), снова запил и в
конце концов, видимо, отдал богу душу, потому что вот
уже три недели от него ни слуху ни духу. Саша заходил — никого. В избе разгром, все вдребезги, словно
Петр Михалыч в приступе белой горячки с собственными видениями сражался. Может, они его и похитили?

А вот Андрей Захарченко всю зиму просидел в
ноутбуке (Тихон, по своему обыкновению, язвит…),
печки на экране строил, бабе голову дурил — мол,
работает. На самом деле Андрей как раз тем и зарабатывает, что проектирует печи, а Тамара ждет четвертого, но Саше этого не понять: сам он ежедневно
перебирает многие версты сетей — хоть пурга, хоть
стужа, — вот и признает только физический труд.
Тихон зимует в Конде в одиночку, жена и взрослый
сын — в Петрозаводске, и ему не приходится объяснять бабе, на что он тут живет.

Наконец добрались до Конды. Наше село лежит в
стороне от дороги, так что последнюю сотню метров
мы брели пешком, то увязая в снегу, который кое-где
лежит еще грязными островками, то скользя по грязи.
Возле самого дома над нами пролетела большая стая
лебедей — на север. Что до гусей, никто в Великой
Губе не может сказать: пролетали они уже или нет.
Похоже, местные перестали смотреть на небо.

В доме: следы запустения, как обычно бывает,
если зимой никто не живет. Пока Наташа прибирала
и топила под радостные возгласы Мартуши ¹, то и дело
обнаруживавшей забытые игрушки: то тряпичную
куклу с шевелюрой из рыжей бечевки, то косолапого
мишку, то безухого льва, — я вырубил прорубь, чтобы можно было напиться чаю. Потом долго качал
Мартушу на «ачелях» (так забавно она произносит
это русское слово), глядел в дочкины ¹ соловеющие
глаза, и мне казалось, что мы никуда отсюда не уезжали и вся эта зима — в Крыму, в Каменьчике или в
Кирах — мне приснилась.

А годы в моем дневнике летят — поднимаются всё
выше и выше. Всё ближе к выходу.

19 апреля

Поясняю. Великая Губа — название одного из крупнейших заливов Онежского озера и большого поселка на его берегу. Поскольку на пути к нам они служат
важными ориентирами — несколько слов о маршруте, чтобы не плутать.

Взглянув на карту северной России, вы без труда
обнаружите два голубых пятна между Балтикой и
Белым морем: это крупнейшие озера Европы — Ладога и Онего. Онего напоминает мощного рака, обхватившего клешнями ажурный полуостров Заонежье.
Его ажурность — память о леднике, который, уходя
на Север, оставил борозды; впоследствии они заполнились водой. Великая Губа — одна из таких борозд,
глубоко врезающаяся в полуостров. В конце ее находится одноименный поселок, откуда до нашего дома —
три версты с гаком через лес.

Добраться до Великой Губы можно по воде или
посуху, начинаются оба пути в Петрозаводске. Летом
лучше лететь на «комете» — удобно, быстро и красиво. Рейс — всего полтора часа, а впечатлений — море!
Бартош М., гостивший у нас пару лет назад, говорил,
что сперва его заворожили игра света и оптическая
иллюзия — отраженная в зеркале Онего столица Карелии, — но когда за Ивановскими островами вышли
на открытую воду и пространство распахнулось перед
ним в голубоватом сиянии, а горизонт исчез — он
ощутил себя на ладони Господа Бога. Вернувшись в
Польшу, Бартош крестился.

А дальше — как в сказке. «Комета» проскальзывает меж островов архипелага — так называемого
Кижского ожерелья, где сверкает осиновым ³ светом,
точно огромный бриллиант, остров Кижи с храмом
Преображения Господня и его двадцатью двумя куполами, а справа и слева по борту проносятся подлинные чудеса деревянной архитектуры — на зеленых клумбах островов, среди серебристых переливов…
как во сне. Каждый раз, проезжая Кижи, я по привычке высматриваю корпулентную фигуру отца Николая4, который всегда там крутился, но, увы… Отец
Николай теперь служит Господу в Ницце. Дальше
справа — Волкостров, то есть Волчий остров, с прелестной часовней Петра и Павла, слева — Еглово, удельное
княжество Юры Наумова5 с часовней Богоматери
Всех Скорбящих Радости и курной баней на берегу.
И тут перспектива внезапно расширяется, долгой грядой крошечных островков убегает вправо Красное
Поле, а перед нами открывается Великая Губа.

И — то ли «комета» ускоряет ход, то ли так кажется из-за расстояния, — но острова несутся мимо
всё быстрее. Не успеешь оглянуться — вот и Сибово
проскользнуло справа; призраком в зеленых полосах
бежит назад линия берега, острова — с материком
наперегонки. В темно-зеленом лабиринте прошмыгнул мыс Ельняк — и вот уже высветилась изящным
силуэтом на фоне неба наша часовня, дом прячется
за тополями… Конда остается позади, пора собираться. Вот-вот пристань — Великая Губа.

21 апреля

К сожалению, по воде до нас добраться можно, только когда открыта навигация — с конца мая до середины сентября. В остальное время приходится телепаться посуху: сперва по западному берегу Онежского
озера, потом кусочек по северному, а дальше вниз —
через все Заонежье.

Сухопутный маршрут длиннее и утомительнее,
но и в нем есть своя прелесть. Прямой автобус в Великую Губу ходит два раза в неделю (по пятницам и
воскресеньям), а с пересадкой в Медвежьегорске —
каждый день. Тот, кому полюбилась русская глубинка, ощутит на петрозаводском автовокзале ее предвкусие — достаточно всмотреться в лица и вслушаться в
дорожный гомон. Каждый раз, когда я наблюдаю эту
смесь карело-вепско-славянских черт, мне вспоминается мысль Херберта6 о греческих типах в Пирее, где
он ждал катера на Крит.

Пока не проедешь пригороды — весь этот постиндустриальный бардак на окраинах карельской столицы, — лучше дремать или читать, и лишь на мурманской трассе выглянуть в окно. Шоссе — мечта
европейского водителя. Я имею в виду не покрытие,
хотя и оно достойно восхищения, если помнить о
климатических условиях этой географической широты, а пустынность (ни одной постройки на протяжении десятков километров), беспредельность и
красоту вокруг. А вот после Медгоры, где наш автобус сворачивает с Мурманского шоссе в Заонежье,
начинается…

Кстати, короткая стоянка в Медвежьегорске —
единственный за всю шестичасовую поездку шанс
пописать! Это весьма существенно, дальше — колдобина на колдобине, трясет!!!

Кто хоть раз ехал из Медгоры в Великую Губу, тот
запомнит это приключение на всю жизнь (каждая
выбоина в асфальте в память впечатается), а если воздержится от разговоров, то язык сбережет в целости
и сохранности. Достаточно сказать, что шофер успевает поглядывать в телевизор — настолько маленькая
скорость… хотя какая телепрограмма может сравниться с миром за окном — миром, лениво переливающимся, когда подскакиваешь на ухабах, как в замедленной съемке, отчего и восхищение длится дольше?
Даже военная база на окраине Медгоры — вернее, то,
что от нее осталось, — завораживает, напоминая кадры из «Сталкера» Тарковского, — та же магия потусторонней жизни (территория настолько загажена,
что никто за нее не берется, хотя место так и просится под турбазу или санаторий). Дальше начинает
мелькать в просветах Онего, иной раз подступая
к самой дороге… Песчаные отмели, и ни души на
этих диких пляжах… «В Швейцарии понастроили бы
шале», — заметила тетя Вера ⁷, когда мы с ней ехали
по этой дороге на твои крестины.

В тридцати с небольшим километрах за Медвежьегорском — развилка, главная дорога сворачивает
под прямым углом влево, к мосту через залив Святухи, а грунтовая бежит прямо — причем обе ведут в
Великую Губу. Грунтовая короче и красивее, но сложнее — зимой ее редко чистят, весной и осенью она
утопает в грязи. Однако, как говорил поэт, кто на нее
заворотит, тот, очарованный, уж долго не воротится.
На узкой полосе суши между Святухой и Космозером,
среди заливных лугов и покосов, — забытые поселения, красивейшая часовня в бывшей деревне Узкие
на самом берегу озера (посол Бар ⁸ так ею восхищался,
что даже подобрал на память валявшийся в траве
старый кованый гвоздь…), не говоря уж о храме Александра Свирского — ради него одного стоит проехаться этой дорогой. Ну и Святуха (нечто среднее между
святой и молодухой), мистические дебри Заонежья,
куда съезжаются приверженцы всевозможных культов, магии и оргий, но об этом — молчок.

Дальше раздолбанная асфальтовая дорога ведет в
историческое поселение Шуньга, некогда славившееся своими ярмарками (я писал в свое время о варшавском еврее, что возил оттуда сорочьи перышки —
польским модницам на шляпки…), дальше Толвуя и
единственный заонежский совхоз, выдержавший
пришествие «нового капитала», — так что здесь можно полакомиться настоящим мясцом. В свое время
под Толвуей разбили остатки польско-шведских отрядов Самозванца (ходят легенды, что нашу Конду
основали плененные поляки), кроме того, в Толвую
сослали Ксению Иоанновну Романову ⁹, родоначальницу царской династии… За Толвуей налево уходит
грунтовая дорога на Кузоранду (где покоится знаменитая плакальщица Ирина Федосова ¹⁰, которую называли за онежской Ахматовой), а справа видны отвалы шунгита (под которым якобы залегает уран, так
что снятие шунгитовой шапки грозит экологической
катастрофой), потом долго-долго ничего (все лес да
лес) — и Палтега (без слёз не взглянешь), направо —
дорога на Фоймогубу (где в конце XVII века датчанин
Генрих Бутенант ¹¹ построил первые в Карелии металлургические заводы, а Борис Акбулатов ¹² недавно открыл первую сельскую галерею современной живописи), за Палтегой — Великая Нива и крутой поворот
направо (будьте осторожны — настолько крутой, что
сын соседки Евгении Николаевны, возвращаясь с дискотеки, вылетел с него на тот свет), потом снова лес да
лес, влево — дорога на Поля и Типиницы. Чуть дальше вливается грунтовая дорога через Узкие и Космозеро (это тот самый более короткий вариант), еще пара
дырявых верст и вдруг — сверкание Онего. Словно
предупреждение — мол, въезжаешь в Великую Губу
на свою пагубу.

22 апреля

Возвращение к себе — возвращение от гомона СМИ
к собственным мыслям. К тишине, в которой Реальность не только видна, но и слышна. К молчанию. Возвращение к себе — возвращение странника домой.

1 Наташа — жена, Мартуша — дочь М. Вилька.

2 Назойливым лингвистам-русофобам, продолжающим попрекать меня злоупотреблением русизмами, сообщаю, что слова
«дочь (дочка)» и «córka (córeczka)» для меня равноправны, поскольку моя Мартуша наполовину полька, наполовину русская,
и говорю я с ней, и пишу о ней то по-польски, то по-русски —
в зависимости от настроения. Если это кого-то раздражает,
можно дальше не читать — и все дела! Примеч. автора.

3 Лемех (облицовка) куполов кижского храма — из осины.

4 Николай Озолин — протоиерей, в 1997–2011 гг. — настоятель
прихода в Кижах (первый настоятель храма после шестидесятилетнего перерыва), в 2011–2013 гг. — настоятель Никольского собора в Ницце.

5 Юрий Михайлович Наумов — научный сотрудник музея-
заповедника «Кижи».

6 Збигнев Херберт (1924–1998) — польский поэт, драматург,
эссеист.

7 Вера Михальски-Хоффман (1954) — швейцарская издательница, филантроп, вдова Яна Михальского (1953–2002), вместе
с которым они основали издательство «Noir sur Blanc» («Черным по белому»).

8 Ежи Бар (1944) — польский дипломат, в 2006–2010 гг. — посол Польши в России.

9 Инокиня Марфа (в миру Ксения Иоанновна Романова, до
брака Шестова; умерла в 1631 г.) — мать царя Михаила Федоровича, супруга Федора Никитьевича Романова (патриарха
Филарета). При Борисе Годунове вместе с мужем была насильно пострижена в монашество и в 1601 г. сослана в Заонежье, в село Толвуя на берегу Онежского озера.

10 Ирина Андреевна Федосова (1827–1899) — плакальщица, народная сказительница.

11 Генрих Бутенант фон Розенбуш (1634–1701) — российский промышленник, горнозаводчик, датский дипломат.

12 Акбулатов Борис Равильевич (1949) — карельский художник;
автор, в частности, иллюстраций к «Калевале».