О черногорской литературе современному российскому читателю ничего неизвестно. Где-то там жил Милорад Павич, и у него есть много рассказов о Черногории, но он серб. Где-то там жил Иво Андрич, и он нобелевский лауреат, но хорват, и вообще сам черт ногу сломит в этой балканской чересполосице. Читатели «Прочтения» имеют возможность первыми познакомиться с материалами сборника современной черногорской литературы, выпуск которого инициирован европейским культурным центром Dukley Art Community. В течение нескольких недель мы будем печатать стихи и рассказы, сочиненные в очень красивой стране «в углу Адриатики дикой».
Подробнее о проекте
Андрей НИКОЛАИДИС
Мясник
Было шесть часов, когда он подъехал к торговому центру. На парковке было пусто. Уже много лет он является на работу первым. Оперся на машину, закурил сигарету и посмотрел на далекие горы в окрестностях Подгорицы. Он мог бы, если понадобилось, одним взглядом на горы точно определить время года.
Был август. Еще вчера горы сияли летним светом. Но дни становились короче. Утро наступало позже. В августе свет нежный. Мир будто окутан легкой дымкой. В августе мир выглядит как на старых картинах, о которых пишут в газетах. На тех картинах люди обычно голые, и взгляды у них романтические. Вот и у меня такой взгляд, подумал он, осмотрев свое лицо в зеркале заднего вида красной «заставы», и сказал об этом мне.
Глаза у него были мутные, налитые кровью. До поздней ночи он смотрел Олимпийские игры. Выпил, честно говоря, пивка лишнего. Иной раз можно себе позволить расслабиться. Жена с детьми спала, когда он вернулся с работы. Он никому не мешает. Он не из тех, которые напиваются, а потом срывают зло на семье. Сидит перед телевизором и думает себе. О разных делах. Иногда пивка выпьет. И так все пятнадцать лет, сколько работает в торговом центре. Сначала работал в одну смену. Потом родился второй парень. Старший дорос до школы. Жизнь дорожала. Начал работать в выходные, денег прибавилось, но не слишком. Договорился с хозяином работать в две смены. С семи утра до десяти вечера, семь дней в неделю. Мои дети живут не хуже других, говорит. Живут скромно, но есть все. Он живет невесело, ясное дело. Но это цена, которую он платит, чтобы у детей была нормальная жизнь. Это так. И его отец горбатился целыми днями, чтобы поставить его на ноги. Человек мучается. А потом умирает. Так оно всё, говорит.
Никогда не звонит в дверь, когда приходит домой. Следит за тем, чтобы двери и замки были смазаны, чтобы не скрипели, когда он их открывает, тихонько проникает в коридор и запирается. Телевизор настраивает так, чтобы было слышно только ему. Направляясь к холодильнику или в ванную, следит, чтобы не разбудить своих. С годами научился быть неслышным. Даже в кровать укладывается так, что жена не просыпается. Когда уходит на работу, они еще спят. Приоткрывает двери детской и смотрит на сыновей. Драгану уже тринадцать. Похож на него. Мирко еще маленький. Дети в таком возрасте похожи на мать.
По дороге на работу представляю, как звонят их будильники, говорит. Представляет, как сонный Драган ковыляет в ванную. За ним бежит Мирко и хнычет, потому что он туда хотел первым. Мирна уже на кухне, жарит яичницу. Каждое движение достается ей с болью, еще в девушках заболела артритом. Тем не менее, жила нормальной жизнью. И муж, и дети. Как у любой другой женщины. Когда венчались, сказал ей: я тебе обеспечу нормальную жизнь, пока сам жив, все будет как у других женщин, сказал. Представляет, как они едят, как достают из холодильника варенье и молоко, которое он вчера принес, вернувшись с работы. Завтрак окончен, они одеты и идут в школу. Прежде чем покинуть дом, Мирна дает обоим по одному евро. Это вам от папы, говорит им. Они радостно несутся по улице. Я так и вижу все, пока еду, говорит.
Выкурил вторую сигарету. Еще издалека услышал «ладу», на которой муж подвозит их уборщицу. Как всегда, пожелают друг другу доброго утра, она откроет входные двери, он пройдет в холодильную камеру, она в кладовку, где хранит свои средства, и снова они встретятся только следующим утром.
Отбирая мясо на сегодняшний день, сквозь открытые двери холодильной камеры слышит, как в торговый центр входят остальные работники. Мирьяна из овощного отдела, которая только что обручилась и теперь целыми днями мысленно планирует свадьбу. Зоран из снабжения, у которого жена больна раком, и он мечется от доктора к доктору, все глубже влезая в бессмысленные долги. Бранка из санитарного отдела, у которой проблемы с отцом-алкоголиком. Аида из пекарни, у которой немой ребенок. Слышит голоса постоянных клиентов. У госпожи Стеллы, например, сын в Канаде. Женился на негритянке. Она была против. Но сын никогда ее не слушал. С детства был своенравным. Она заклинала его не жениться на этой девушке. А теперь он ее наказывает за это: годами ничего не дает о себе знать. Госпожа Стелла покупает свои круассаны, каждое утро две штуки, и спешно возвращается домой. Спешу назад, представьте себе, он позовет, а меня нет дома, каждое утро говорит госпожа Стелла, сказал он.
Несмотря на то, что большую часть дня приходится проводить в холодильной камере, он все знает обо всех. Словно днями напролет слушает радиотрансляцию их жизни. Они ссорятся, жалуются друг дружке, веселятся, он их слушает. Будто он там, снаружи, с ними. Поначалу было трудно привыкнуть к холоду и одиночеству в камере, но со временем человек понимает, что это неважно. Когда он слышит, как тяжело живется другим людям, как они мучаются, ему становится стыдно, что так часто жаловался на собственную жизнь.
Утром он точит ножи. Старательно, без спешки. В мои ножи человек может смотреться как в зеркало, говорит. Терпеть не может тупые ножи. Лезвие должно входить в мясо без сопротивления. Срез должен быть ровным и чистым. Он в ужас приходит от людей, которые мясо не рубят, а передавливают. Некоторые люди как будто ненавидят мясо, которое рубят. Всю свою ненависть выплескивают на куски телятины и свинины, которые попадают им в руки. Достаточно увидеть надрубы, оставленные мясником, и он поймет, что тот за человек. Легче всего разглядеть злобного ожесточенного человека, говорит. Такой всегда делает надрубов больше, чем следует. Начнет рубить, и видит, что ошибся. И тогда от злости опять ошибается. И в конце концов набрасывается как зверь. Видывал я таких людей: обидит его жена, или дети не уважают, и тогда он кромсает и портит мясо. Есть люди, которые кричат, когда рубят секачом мясо. Иные люди устраивают в мясном отделе свинарник. Волочат куски мяса по полу, наступают на них, пинают. Только не он: все свои проблемы он оставляет за дверью холодильной камеры. Закончив работу, он прибирает за собой. У меня как в больнице, говорит.
До обеда, до первого перерыва, сделал колбаски, добавив побольше чеснока. Приготовил чевапчичи. И три вида плескавицы: обычную, острую и с начинкой. Люди чаще всего покупают с начинкой. Он считает, что сыру и ветчине не место в плескавице. Но времена меняются: сейчас людям нравится, когда любая еда вкусом напоминает сэндвич. Потом мариновал мясо. Оливковое масло, соль, перец и прованские травы. Перец чили он не кладет: перебивает вкус. Подготовил отбивные без костей. Отобрал мясо для бульона. Отложил бифштексы и ромштексы. Так оно летом: сколько ни приготовишь, все рестораторы скупят.
Вынул из холодильника бутылочку никшичского пива и уселся в холодке, на скамейке за стенкой мясного отдела. Выкурил две сигареты, посматривая на коров и овец, которые, разомлев от жары, разлеглись на лугу. Мирьяна присела рядом. Как всегда, попросила у него сигарету. Чего тут делаешь, спросила. Ответил, что глядит на скотину. Часами могу смотреть на скотину, со скотиной я вырос, там, в селе, наверху, были у нас и коровы, и овцы, и козы, сказал. Она скотину не любит, сказала она. Боится ее. Когда у них с мужем будут дети и когда дети подрастут немного, может, они купят собаку. Она читала, что собаки нужны детям, что дети с собаками, когда подрастут, становятся хорошими людьми, потому что собаки похожи на хороших людей, так что собака вроде как воспитывает ребенка. Собака это хорошо. А вот кошку я бы ни за что в дом не пустила. Придешь ко мне на свадьбу, со своими можешь прийти, сказала она, выбросила окурок и вернулась на рабочее место, не дожидаясь ответа.
Он посмотрел на часы: было двадцать минут первого. Времени хватало еще на одну сигарету. Засмотрелся на коров, лежащих на лугу. Они не шевелились, не выказывали признаков жизни. На камни похожи, сказал. Раздумья прервал голос, назвавший его по имени. Обернулся и увидел рядом двух полицейских. Пройдите с нами, сказали они ему.
По дороге в полицейской машине пытался узнать, куда и зачем его везут. Люди в форме отвечали, что у них приказ не посвящать его в детали. Машина остановилась перед моргом. Я даже тогда не знал, даже и не подумал тогда, сказал. Только войдя в морг, заметил, что не снял фартук. Все утро он работал, и фартук, естественно, был в крови, как и шапка, которую он никогда не снимал в холодильной камере. Люди могут подумать, что я маньяк, мелькнуло у него в голове. Ему полегчало, когда увидел, что в морге нет никого, кого бы он мог испугать своим видом. В конце коридора он увидел жену. Обливаясь слезами, она подбежала к нему и обняла за шею. Драган мертв, сказала она. Убили его, зарыдала она. Кто-то изрубил нашего Драгана, крикнула и вцепилась ногтями в свое лицо. Слезы на ее щеках смешивались с кровью, и она размазывала их по лицу и волосам.
Потом появился доктор. Он был в белом фартуке, перепачканном кровью, и в шапке, совсем как он. Подумал, что нас можно различить только по перчаткам, что у него на руках, сказал он мне. Доктор проинструктировал полицейских. Один из них увел Мирну в туалет, чтобы она умылась и успокоилась. Другой отвел его и доктора в прозекторскую. На металлическом столе посреди комнаты лежало тело его сына, освещенное неоновой лампой.
Двадцать восемь ударов острым предметом, вероятнее всего, ножом. Три разреза: два коротких на груди и один длинный, взрезавший живот, сказал доктор. Разрез сделан тупым лезвием, обычным кухонным ножом, какой можно купить на любом рынке, сказал я ему. Откуда вам это известно, спросил доктор. Видите ли, я сказал ему, что я мясник, сказал он мне.
Попросил всех покинуть помещение, чтобы остаться наедине с сыном.
За закрытыми дверями прозекторской слышался плач Мирны. Было слышно, как ее утешал полицейский. Я знаю, каково вам, говорил он ей, я тоже потерял ребенка. Вам надо успокоиться, говорил доктор. Насколько я знаю, у вас есть еще один мальчик: ради него вы должны прийти в себя и продолжить, сказал он ей. Потом голоса удалились, похоже, они вышли на воздух.
Он сел на скамейку в углу и осмотрел прозекторскую. Это было чистое помещение, все на своих местах. Дверные стекла были без пятен, без отпечатков пальцев, которые всегда выдают неряшливость. Плитки на полу были вымыты. Единственным пятном на них была лужица крови, которая стекала с руки его сына, свесившейся с прозекторского стола.
Он встал и поднял руку сына. Уложил ее параллельно левой, вытянутой с другой стороны тела. Так Драган спит: вытянувшись на спине, сказал он. Натянул на тело своего сына белую простынь. Нашел в шкафчике бумажные полотенца. Собрал с пола кровь, потом влажным полотенцем протер плитки пола. Вновь сел на скамейку в углу.
В помещении было холодно. Когда он выдохнул, перед лицом возникло облачко пара. На мгновение мне показалось, что я в холодильной камере, что все опять на своих местах, сказал он. Как будто утро, как будто все еще только должно случиться, сказал он.
Рисовала Милка Делибашич
Андрей Николаидис (Andrej Nikolaidis) родился в 1974 году в Сараево. Был колумнистом черногорских газет «Вести», «Монитор» и боснийско-герцеговинской газеты «Свободная Босния». Автор сборника рассказов «Кафедральный собор в Сиэтле» (1999), романа «Они!» (2001), романа «Mimesis» (2003), романа «Сын» (2006), романа «Приезд» (2009), романа «Девять» (2014). Живет в Ульцине.
