Мысль о том, что результаты уходящего Года литературы не превзошли даже самые скромные ожидания, успела стать общим местом в итоговых обзорах известных критиков и издателей. Несмотря на это, 2015-й запомнится яркими писательскими дебютами и резонансными книжными новинками. «Прочтение» решило обозначить опорные точки российской и зарубежной прозы этого года и составить список из девяти книг наиболее авторитетных авторов и тех, кто неожиданно такими стал.

Гузель Яхина «Зулейха открывает глаза»

Еще недавно имя Гузели Яхиной было никому не известно. Сейчас же роман о крестьянке Зулейхе, потерявшей во время раскулачивания дом и семью, считается одним из самых громких литературных событий. История простой татарской женщины, жизнь которой кардинально изменилась после череды несчастий, покорила жюри не одной премии — в том числе в силу востребованности темы репрессий и советских лагерей. Кроме того, Гузель Яхина подкупила строгих критиков стремительностью слога и характерным тексту национальным колоритом. Несмотря на то, что нашлись и те, кто категорически не принял этот роман, у писательницы еще будет возможность им ответить: Гузель Яхина говорит о больших планах на следующую книгу.

Александр Снегирев «Вера»

Неожиданный итог премии «Русский Букер» вызвал если не споры, то сожаления о вынужденных компромиссах в литературном процессе. О них объявило жюри премии — роман-победитель стал словно бы средним арифметическим из всего, что было издано в 2015 году, а этой величине, как известно, далеко до эталона. Впрочем, еще в феврале книга Александра Снегирева о русской женщине, ее мужчинах и тяжкой доле на просторах нашей широкой страны попала в короткий список «Национального бестселлера». Роман «Вера» оказался не только о жизни одного человека, но и о новой России и даже ее метафорическом будущем. Прочесть книгу стоит хотя бы потому, что о современности прозаики пишут все меньше.

Сергей Носов «Фигурные скобки»

Лауреат главной петербургской премии «Национальный бестселлер» представляет типично петербургский же текст, совсем не похожий на прозу московских авторов. Роман «Фигурные скобки» более сюрреалистичен и, можно сказать, шизофреничен, нежели типичные неореалистические произведения победителей больших столичных премий. Сергей Носов в последнем романе даже немного выдает свою сущность волшебника: он наверняка умеет предвидеть будущее и рисует бюрократическую Россию в миниатюре. Эта способность писателя особенно заметна по прошествии некоторого времени с издания романа — хотя, казалось бы, описание конгресса микромагов имеет мало общего с окружающей действительностью.

Леонид Юзефович «Зимняя дорога»

Написать документальный роман о малоизвестном эпизоде Гражданской войны в Якутии так, чтобы от чтения было не оторваться, под силу только таким маститым писателям, как Леонид Юзефович. Его герои — личности неординарные. Белый генерал Анатолий Пепеляев и красный командир Иван Строд — два непримиримых противника, которым не удалось выиграть бой со временем. Жизнь и того, и другого оборвалась в 1937 году. Потратив на изучение архивов много лет, Леонид Юзефович смог оживить тех, чьи биографии были интересны лишь специалистам. Писатель не просто вызвал духов, он показал, что логики в развитии исторических событий не существует. От судьбы, как говорится, никуда не уйти.

Вадим Левенталь «Комната страха»

Сборник рассказов Вадима Левенталя стал одной из ключевых книг лета, хотя пока и не появился в премиальных списках. «Комната страха» — вторая книга автора после «Маши Региной», романа, попавшего в список финалистов «Большой книги» два года назад. И снова Левенталь не разочарует читателей: все тот же чуткий синтаксис, сюжеты с пуантами. Разница только в том, что в основу книги автор заложил не феномен творчества, а такое общеизвестное явление, как страх. Перемещаясь от блокады Ленинграда к средневековой Фландрии, из Крыма — в Амстердам, Левенталь экспериментирует и с жанрами, но по части качества текста остается верен себе.

Элеанор Каттон «Светила»

Роман «Светила», обласканный западной критикой и получивший британского «Букера» в 2013 году, у российских читателей вызвал больше недоумения, нежели восторга. Элеанор Каттон соорудила тяжеловесную конструкцию, связав развитие сюжета с движением звезд и планет. В центре книги — убийство героя, олицетворяющего Землю. Рядом с ним — персонажи, соответствующие другим планетам и определенным знакам зодиака. Действие происходит в Новой Зеландии в 1860-е годы, в эпоху золотой лихорадки. Можно сколько угодно читать отрицательные отзывы, однако описание сюжета, обещающее найти в романе что-то в духе нового сериала о Шерлоке, так и вынуждает взять книгу в руки и попасться на крючок хоть и не очень умелого, но хитроумного автора.

Энтони Дорр «Весь невидимый нам свет»

«Весь невидимый нам свет» англичанина Энтони Дорра оценили и профессионалы, и простые читатели. Первые обеспечили автора Пулитцеровской премией, вторые не поскупились на покупку экземпляров книги и тысячи восторженных отзывов. Роман о французской девочке, ослепшей в 6 лет, и немецком мальчике-сироте, детство которых пришлось на годы Второй мировой войны, написан в духе добрых книг о страшных событиях. Разветвленный сюжет с вставными новеллами и множеством второстепенных персонажей, простой слог, короткие главы и умение подарить надежду в описании даже самого трудного и страшного эпизода истории приносят популярность таким произведениям во все времена.

Джонатам Литэм «Сады диссидентов»

Три поколения противников расхожей «американской мечты» представлены читателям романа Джонатана Литэма. Эти обаятельные бунтари, настроенные оппозиционно по отношению к власти не только на кухне за чашкой чая, но и на политических митингах, родом то из 1950-х, то из 1970-х, то из 2011 года, запомнившегося акцией «Захвати Уолл Стрит». Однако в «Садах диссидентов» Литэм задается вечным политическим вопросом: почему «левые» на протяжении всей истории человечества терпят поражение за поражением? Замечая все  недостатки этих людей, он тем не менее им симпатизирует, сам будучи участником «Захвата…». Джонатан Литэм смотрит на политическую систему извне — что полезно, даже если читатель не чувствует себя к ней причастным.

Мишель Уэльбек «Покорность»

Над романом о будущем Европы, покорной несуществующему (пока что) мусульманскому игу, Мишель Уэльбек работал в течение пяти лет. Выход книги пришелся, к несчастью, очень вовремя, практически предсказав мировые бедствия. Первые пятьсот с лишним экземпляров разошлись на московской ярмарке Non/fiction за несколько дней, и теперь читать роман можно уже в более спокойной обстановке, понимая, что антиутопии на то и антиутопии, чтобы никогда не сбываться. Впрочем, с чревовещателем уровня Уэльбека шутки плохи. Состояние саспенса и чувство страха перед могущественной силой остаются с читателем и в той реальности, которая пока что существует.

Елена Васильева, Надежда Сергеева

• Вадим Левенталь. Комната страха. — М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015. — 362 c.

  По легенде, Лев Толстой отозвался о творчестве Леонида Андреева следующим образом: «Он пугает, а мне не страшно». К сборнику рассказов Вадима Левенталя применима другая формулировка: он пугает, а мне безумно интересно. Если прибегнуть к помощи простейшей метафоры «книга — это отдельный мир», то можно сказать, что из комнаты страха Левенталя не хочется уходить.

  Лабиринт его предыдущего романа «Маша Регина» был подчеркнуто филологичен (от названий глав вроде «Феноменология вины» и «Горизонт событий» прямо-таки веет курсом литературной герменевтики). По «Комнате страха» блуждать приходится по-другому. Если «Маша Регина» в большей степени задействует рациональные методы работы с текстом, то в «Комнате страха» им на смену приходят сенсуальные, чувственные читательские ассоциации. Некоторые из них, к счастью, удается сразу же сопоставить с собственным опытом (однозначно Гоголь, однозначно Булгаков, однозначно Саша Соколов), а вот другие требуют советов с более подкованными товарищами, странных звонков друзьям и скандирования, возможно, и вовсе не существующих стихотворений («Четырехстопный ямб, точно кто-то из XX века… нет, не знаешь?»). Разумеется, все эти ассоциации сугубо индивидуальны и наверняка не были задуманы автором (едва ли еще у кого-то название рассказа «Лапа Бога» вызовет ассоциацию с одним из опытов изобразительной поэзии Андрея Вознесенского: «Чайка — это плавки Бога»), но от того, что все участники игры следуют разным правилам, она не становится менее интересной.

  Пользуясь терминологией самого Левенталя, «в глубине культурного слоя на месте меня в мире (не назовешь же это памятью)» проявляется главное: стиль автора уникален и узнаваем с первой строчки, так что придется поверить хвалебным словам Льва Данилкина, напечатанным на обложке. Язык, выводящий из себя некоторых читателей, по мнению того же Данилкина, — не просто язык, не просто слог, а «слух зрелого поэта и легкие молотобойца». В «Комнате страха» можно найти стилистические неудачи — вроде таких: «Анни что-то ворчит по-голландски, и я закрываю дверь, чертовски холодно, все это, вероятнее всего, от голода». Однако, даже если составить полный перечень ляпов Левенталя, любому скептику придется признать, что «слог умный и живой», несмотря ни на какие «оговорки».

  Вадим Левенталь — один из немногих писателей, не зациклившихся на форме исторического повествования. Он — автор для тех, кто предпочитает современную литературу за ее возможность отражать нынешние реалии. В этих рассказах девушки выходят из дома только после того, как нарисуют брови и сделают селфи, герои вспоминают «Игру престолов» и используют в речи выражения «вот это вот всё» и «накося-выкуси». Однако Левенталь не просто переносит на бумагу приметы времени, но ставит рассказы сугубо современные рядом с рассказами историческими.

  Проблема в конечном счете в том, что человек всегда один на один с историей. Проблема вообще — в человеке, а не в истории.

  Всеобщая боязнь подступиться к настоящему вырастает из того, что писатель не защищен временным ремнем безопасности. Ему приходится смотреть важным вопросам в лицо, анализировать историю в зависимости от обстоятельств. Левенталь, похоже, это понимает:

  В действительности, прошлое, в той мере, в которой оно вообще существует, всегда скорректировано своим будущим.

  Сборник начинается с двух исторических рассказов и заканчивается исторической повестью. В «Лапе Бога» события происходят в России середины XIX века; в «Carmen Flandriae» — в Европе XV столетия; повесть «Доля ангелов» — о блокаде Ленинграда. Они также становятся ключевыми для сквозной темы веры: между рассказом об уверовавшем безбожнике и заявлением о том, что «если бога нет — а его нет, это очевидно» находятся 350 страниц и десять сочинений малой формы. В «Комнате страха» герои вместе с автором теряют своего бога, и страшен этот сборник вовсе не смертями, которые там все-таки будут (на них намекает и ворон, изображенный на обложке), а страшен он духовной смертью, пустотой на том месте, где была душа, отсутствием нравственной нормы.

  Взаимосвязь между нормой нравственной и нормой языковой Левенталю абсолютно ясна, и отсюда — «взбесившийся» синтаксис, бесконечный «чужой» голос посреди авторской речи и прочие забавы скучающих филологов-расстриг, которым никуда не уйти от полученного ядовитого знания. Оно же отравляет и одновременно озаряет благодатью все в тексте, например — игру с голосами рассказчиков. От самой простой формы повествования, третьеличной, переходя к перволичной, прибегая к вставкам из прямой речи героев, графическим выделениям реплик, доходя до повествования с параллельными сюжетными линиями и добиваясь появления, кажется, чистейшего писательского «я», Левенталь, в конце концов, выходит за рамки одного лишь себя и пишет повесть о том городе, без которого его «я» не случилось бы.

  Думая о любви к Родине, я не знаю, где я в этой любви, это что-то, что приходит со стороны, и это больше меня.

  Трепетное отношение к фигуре ленинградца и петербуржца чувствуется во всем сборнике. Да что там — старушка, речь которой наделена чертами диалектного просторечия («взяла», «евонные»), становится одним из отрицательных персонажей. При этом Вадим Левенталь изображает и другие города (среди них — Амстердам, Рим, Симферополь) и не умаляет их композиционного значения: Амстердам для рассказа «Станция Крайняя» становится сюжетообразующим, как Петербург для рассказа «Набережная бездны» (хотя и в разной степени). Рассказы, в которых действие происходит в Петербурге, чередуются с рассказами, в которых действие происходит в других городах, но все-таки начиная с середины сборника даже образ великого Рима смешивается с не менее великим (для Левенталя уж точно!) образом Петербурга:

  Сквозь улицы Ленинграда тенями проступают осажденный Париж, пораженный чумой Лондон, разоренный варварами Рим — призраки всех великих городов, в одно мгновение ставших кладбищами.

  Там, где может не быть ничего — ни времени, ни веры, — там останется хотя бы половинка хронотопа — место. Единственная константа в сборнике — это Петербург, город, создавший вокруг себя литературный миф, с которым, в том числе, и заигрывал автор. В какой-то степени Петербург — это и есть та «комната страха», которую описал Левенталь. Однако и от нее скоро ничего не останется.

Елена Васильева

В Редакции Елены Шубиной, издающей шедевры современной прозы, график выхода книг расписан на лето вперед. Читателей ждут новая эссеистика Татьяны Толстой, документальный роман Леонида Юзефовича, литературная биография Захар Прилепина и многое другое. Что из новинок стоит прочесть в первую очередь, рассказывает Владислав ТОЛСТОВ.

Александр Кабаков «Камера хранения»

Дата выхода: 21 мая

Мальчишки с детства любят книгу про Робинзона Крузо. Я тоже в школе ее постоянно перечитывал. Сейчас, задним числом, можно придумать какое-нибудь красивое объяснение — мол, в подростковом моем изгойстве эта сага об одиночестве и его преодолении меня согревала, но все, поверьте, куда проще. «Робинзон Крузо» прежде всего книга про вещи и предметы. Про материальный мир, который человек способен создать даже на необитаемом острове. Вспомните эти сладострастные умиротворяющие перечисления: «я взял три мешка с гвоздями (большими и мелкими), отвертку, десятка два топоров, а главное, такую полезную вещь, как точило.. три железных лома, два бочонка с ружейными пулями, семь мушкетов, еще одно охотничье ружье и немного пороху, затем большой мешок с дробью и сверток листового свинцу». Это же песня просто.

Александр Кабаков тоже написал книгу про вещи. И в предисловии честно предупредил, что решил провести инвентаризацию собственной жизни через воспоминания о потерянных когда-то предметах. Вещей оказалось много: парад открывает фарфоровый слоник и завершают штаны «ламбада». Есть даже эссе о ватнике, что для записного либерала Кабакова выдающийся поступок. Кто-то из критиков наградил Кабакова кличкой «певец пуговиц», и, кажется, этим прозвищем сам Александр Абрамович втайне гордится. Он, может, не мастер закрученной интриги или описаний природы, но что касается рассказа о предметах, вещах, деталях быстротекущей повседневности — тут он лучший. И явно в детстве тоже наслаждался чтением «Робинзона Крузо».

Это сегодня тренд — рассказывать о былом через объекты материального мира, а не надоевшее «Гагарин полетел — Окуджава запел». Леонид Парфенов на этом построил целый глянцевый эпос «Намедни», где сумки с Боярским соседствуют (и уравниваются) с освоением целины. Выходят целые книжные серии, посвященные советской кухне, советской моде, советской мебели… В сети сообщества, где люди ностальгируют по советской эпохе, растут как грибы. Составлять каталог вещей из прошлого — это как включить персональную машину времени и вспомнить, каким на ощупь был пионерский галстук или как звучал катушечный магнитофон. Рано или поздно должен был найтись мастер культуры, который выполнит социальный заказ коллективного бессознательного и расскажет нам о потерянных вещах! Каждый предмет в книге Александра Кабакова, от жестяного клоуна до карандаша, становится маркером, знаком, вехой, приобретая дополнительно к товарной стоимости еще и символическую ценность.

«Камеру хранения» читаешь не только с интересом и чувством узнавания, но и с неожиданным чувством неловкости. Боже мой, думаешь, какой же убогой была эта жизнь, насколько скудным и неоснащенным был советский быт, как трепетно люди относились к любой безделушке — только потому, что она была ловко и красиво сделана. Это второй смысловой слой «Камеры хранения», постоянный фон для изящных и мастерски написанных коротких эссе о вещах. В советских фильмах, когда их пересматриваешь сегодня, нельзя не заметить бьющей в глаза (потому что сейчас у нас есть с чем сравнивать), честной, но скромной бедности, демонстративной нелюбви к материальной стороне жизни. Не говоря уже о том, что большинство вещей, которые вспоминает Александр Кабаков, просуществовали на протяжении всей советской эпохи. Я на четверть века моложе Кабакова, но у меня тоже были и катушечный магнитофон, и карандаш «Художник».

Конечно, к самому автору никаких претензий. В его молодости красивых вещей было так немного, что воспоминаний хватило на всю жизнь. Он описывает их пленительно, щеголевато, с подчеркнуто пижонской интонацией: мол, назвали вы меня «певцом пуговиц», так вот вам про пуговицы, вот вам! В этом можно было бы увидеть пошлость, замену грандиозного малым. Это была великая эпоха, а что осталось от нее? Чайник! А вот превратить его в факт литературы — отличная идея. За это спасибо.

Вадим Левенталь «Комната страха»

Дата выхода: 3 июня

Изданный в 2013 году роман «Маша Регина» создал впечатление, что Левенталь — это такой литературный Квентин Тарантино. Тот, помнится, какое-то время работал в видеопрокате, посмотрел тысячу фильмов, а потом, основываясь на своих киноманских впечатлениях, создал оригинальное направление в кинематографе.
Вадим Левенталь — редактор петербургского издательства «Лимбус Пресс». Редактор, как известно, профессиональный читатель, и встречается немало случаев, когда люди этой профессии начинают «показывать класс» и писать настоящую, как им кажется, прозу. Впрочем, «Маша Регина» стала в этом смысле исключением. Хотя в ней было заметно желание автора втиснуть в книгу все и еще немножко, поведать миру свою историю взахлеб, мелким шрифтом, с минимумом абзацев. «Машу Регину» пожурили за злоупотребление цитатами и умными словами, но в целом роман приняли.

Есть в рок-музыке такое явление — «синдром второго альбома», когда талантливые дебютанты стараются превзойти самих себя, прыгнуть выше головы, а в итоге плюхаются в лужу. От «Комнаты страха» можно было ожидать чего угодно: например того, что Левенталь попробует как истинный редактор играть в «умейку-тарантино». Но тревоги оказались напрасными. «Комната страха» — книга во всех смыслах достойная, даже лучше «Маши Региной», так что налицо творческий прогресс.

Это сборник рассказов. Вечная проблема таких сборников — объединение под одной обложкой случайных текстов без всякого смысла и склада. Редко у кого получается цикл с концептуальной пружинкой внутри. В случае с «Комнатой страха» таким объединяющим признаком служит само происхождение автора. У петербургских прозаиков непременно будет присутствовать в текстах одна из трех «-да»: непогода, обида, блокада. В «Комнате страха» все три фирменные темы имеются. С непогоды, когда «дождь лил как из ведра», начинается рассказ «Проснись, ты сейчас умрешь». Обида в этой относительно небольшой по объему книге упоминается не менее десяти раз, в том числе и в романтическом контексте: «Марина, стрельнув два раза глазами, сказала ему вслед дурак — с обидой, конечно, но эта обида была производной искренней заботы».

А вот о блокаде следует сказать отдельно. Ей посвящен самый большой текст книги: даже не рассказ, а скорее — небольшая повесть «Доля ангелов». Похоже, пора исследовать интересный феномен современной литературы — тексты о блокаде, написанные внуками тех, кто ее пережил. В конкурсе премии «Национальный бестселлер» (секретарем которой, к слову, является Вадим Левенталь) в этом году участвовали «Живые картины» Полины Барсковой, где речь идет об этом же историческом событии. В 2013-м вышла книга журналистки из Петербурга Карины Добротворской «Блокадные девочки». Американский сценарист Дэвид Бэниофф написал книгу «Город», основываясь на блокадных воспоминаниях своего деда… Список можно продолжить.

Вадим Левенталь добавил в него свою повесть с посвящением: «моим бабушкам, жившим в блокадном Ленинграде — Нине, Гале и Рае». Понятно, что в сознании большинства соотечественников Ленинград — это наша Троя, и восприятие блокады у них имеет мифологический, героический налет. Тогда как для петербуржцев блокада — факт семейной хроники, трагедия их бабушек, которых обрекли на неимоверные страдания.

«Доля ангелов» — предельно лаконичная, аскетичная, строгая проза. Действие по большей части происходит в комнате, где появляются действующие лица — старики, женщины, дети. Проблема морального выбора: можно ли воспользоваться хлебными карточками умершей соседки? Проблема предательства: надо ли сдавать в органы соседа, у которого в книге лежит немецкая листовка, если за это дадут двойную пайку? Очень жесткий, неприятный, временами невыносимый текст. Страшные и точные детали — как будто смотришь хронику. Это, несомненно, один из лучших на сегодня текстов о ленинградской блокаде. И уж точно это достижение писателя Вадима Левенталя.

Андрей Аствацатуров «Осень в карманах»

Дата выхода: 16 июня

Третья книга Андрея Аствацатурова от предыдущих — «Людей в голом» и «Скунскамеры» — практически не отличается. Те же анекдоты из жизни, детские воспоминания, экзистенциальная грусть. Одни сравнивают Аствацатурова с Довлатовым, другие — с Вуди Алленом. Довлатов — потому что пишет смешно, Аллен — потому что тоже в очках.

Хотя на самом деле общего не так много. Довлатов писал смешно, но человеком был депрессивным, как перегоревший утюг. На его фоне Аствацатуров — просто цветок душистых прерий. С Вуди Алленом петербургского писателя объединяет эксплуатируемый образ городского невротика, умного очкарика, потомственного, мать его, филолога и рафинированного интеллигента, которому трудно в нашем суровом мире, от чего он постоянно попадает впросак. Но внешнее сходство между героем и автором не должно вводить в заблуждение — Аствацатуров иронизирует не над собой. Он высмеивает ходячий штамп: мужчину среднего возраста, петербуржца, который из любой повседневной мелочи, из разговоров за столиком кафе умеет извлечь повод для рассуждений о смысле бытия.

Смех, впрочем, прекращается, как только понимаешь, что это вообще-то уже третья книга Аствацатурова. Третья, Карл, третья! Ну нельзя так долго дурачить публику, хотя бы и нашу. «Люди в голом» прославили автора — оказалось, что внук академика Жирмунского умеет пить водку и травить байки, это всем понравилось. Шутку «Вы читали «Евгения Онегина»? — «Что именно этого автора?» — я до сих пор привожу в пример как маленький шедевр. «Скунскамера» шла уже со скрипом — you can’t teach an old dog new tricks — да и поднадоело. И вот третья книга, где смешных ситуаций вроде не меньше (историю про «панковский ужин» я занесу в свой персональный диспетчер самых убойных баек), но что-то в этом сборнике не так — это необычный Аствацатуров, новый.

«Осень в карманах» рассказывает о событиях в жизни Андрея Аствацатурова (оговоримся — его лирического героя), о которых он вряд ли решился бы рассказать в первой книге. О разрыве с первой женой, которая бросила самым травматичным способом — ушла к другому. О том, как достают тупые студентки (от одной из них он прячется в туалете), плохая погода, невкусный кофе в питерских кофейнях. Хотя в «Осени в карманах» действие происходит и в Италии, и в Америке, и на острове Капри, самые запоминающиеся страницы — те, на которых главный герой курит у гранитного парапета набережной Невы или вспоминает дачу в Комарово. И люди вокруг свои, узнаваемые — философ Погребняк, критик Топоров, декан Апенко…

Но главное — «Осень в карманах» написана с другим настроением. Куда-то улетучился тот захлебывающийся юмор, прекрасные анекдоты из первых двух книг. Веселое отчаяние, веселое безумие, веселая грусть — вот чем отличается новый сборник. Андрей Аствацатуров, наверное, мог бы и дальше писать легкие сборники преподавательских баек и смешных историй, но ему этого явно показалось мало. «Осень в карманах» выглядит заявкой на переход в высшую лигу. Это книга умного, немного рассеянного, доброжелательного человека, который наконец-то захотел отрефлексировать и осмыслить самые трагические события собственной жизни: разрыв с женой, ссору с другом, проблемы в школе. Аствацатуров написал книгу, которая стала завершающей в его трилогии о думах и делах современного петербургского интеллигента. Он постоянно подчеркивает, что не является профессиональным писателем и для него бумагу марать под треск свечки — это хобби. Когда же ждать следующую книгу?

Владислав Толстов