Элеанор Каттон

Первые на полке: главные книги 2015 года

Мысль о том, что результаты уходящего Года литературы не превзошли даже самые скромные ожидания, успела стать общим местом в итоговых обзорах известных критиков и издателей. Несмотря на это, 2015-й запомнится яркими писательскими дебютами и резонансными книжными новинками. «Прочтение» решило обозначить опорные точки российской и зарубежной прозы этого года и составить список из девяти книг наиболее авторитетных авторов и тех, кто неожиданно такими стал.

Гузель Яхина «Зулейха открывает глаза»

Еще недавно имя Гузели Яхиной было никому не известно. Сейчас же роман о крестьянке Зулейхе, потерявшей во время раскулачивания дом и семью, считается одним из самых громких литературных событий. История простой татарской женщины, жизнь которой кардинально изменилась после череды несчастий, покорила жюри не одной премии — в том числе в силу востребованности темы репрессий и советских лагерей. Кроме того, Гузель Яхина подкупила строгих критиков стремительностью слога и характерным тексту национальным колоритом. Несмотря на то, что нашлись и те, кто категорически не принял этот роман, у писательницы еще будет возможность им ответить: Гузель Яхина говорит о больших планах на следующую книгу.

Александр Снегирев «Вера»

Неожиданный итог премии «Русский Букер» вызвал если не споры, то сожаления о вынужденных компромиссах в литературном процессе. О них объявило жюри премии — роман-победитель стал словно бы средним арифметическим из всего, что было издано в 2015 году, а этой величине, как известно, далеко до эталона. Впрочем, еще в феврале книга Александра Снегирева о русской женщине, ее мужчинах и тяжкой доле на просторах нашей широкой страны попала в короткий список «Национального бестселлера». Роман «Вера» оказался не только о жизни одного человека, но и о новой России и даже ее метафорическом будущем. Прочесть книгу стоит хотя бы потому, что о современности прозаики пишут все меньше.

Сергей Носов «Фигурные скобки»

Лауреат главной петербургской премии «Национальный бестселлер» представляет типично петербургский же текст, совсем не похожий на прозу московских авторов. Роман «Фигурные скобки» более сюрреалистичен и, можно сказать, шизофреничен, нежели типичные неореалистические произведения победителей больших столичных премий. Сергей Носов в последнем романе даже немного выдает свою сущность волшебника: он наверняка умеет предвидеть будущее и рисует бюрократическую Россию в миниатюре. Эта способность писателя особенно заметна по прошествии некоторого времени с издания романа — хотя, казалось бы, описание конгресса микромагов имеет мало общего с окружающей действительностью.

Леонид Юзефович «Зимняя дорога»

Написать документальный роман о малоизвестном эпизоде Гражданской войны в Якутии так, чтобы от чтения было не оторваться, под силу только таким маститым писателям, как Леонид Юзефович. Его герои — личности неординарные. Белый генерал Анатолий Пепеляев и красный командир Иван Строд — два непримиримых противника, которым не удалось выиграть бой со временем. Жизнь и того, и другого оборвалась в 1937 году. Потратив на изучение архивов много лет, Леонид Юзефович смог оживить тех, чьи биографии были интересны лишь специалистам. Писатель не просто вызвал духов, он показал, что логики в развитии исторических событий не существует. От судьбы, как говорится, никуда не уйти.

Вадим Левенталь «Комната страха»

Сборник рассказов Вадима Левенталя стал одной из ключевых книг лета, хотя пока и не появился в премиальных списках. «Комната страха» — вторая книга автора после «Маши Региной», романа, попавшего в список финалистов «Большой книги» два года назад. И снова Левенталь не разочарует читателей: все тот же чуткий синтаксис, сюжеты с пуантами. Разница только в том, что в основу книги автор заложил не феномен творчества, а такое общеизвестное явление, как страх. Перемещаясь от блокады Ленинграда к средневековой Фландрии, из Крыма — в Амстердам, Левенталь экспериментирует и с жанрами, но по части качества текста остается верен себе.

Элеанор Каттон «Светила»

Роман «Светила», обласканный западной критикой и получивший британского «Букера» в 2013 году, у российских читателей вызвал больше недоумения, нежели восторга. Элеанор Каттон соорудила тяжеловесную конструкцию, связав развитие сюжета с движением звезд и планет. В центре книги — убийство героя, олицетворяющего Землю. Рядом с ним — персонажи, соответствующие другим планетам и определенным знакам зодиака. Действие происходит в Новой Зеландии в 1860-е годы, в эпоху золотой лихорадки. Можно сколько угодно читать отрицательные отзывы, однако описание сюжета, обещающее найти в романе что-то в духе нового сериала о Шерлоке, так и вынуждает взять книгу в руки и попасться на крючок хоть и не очень умелого, но хитроумного автора.

Энтони Дорр «Весь невидимый нам свет»

«Весь невидимый нам свет» англичанина Энтони Дорра оценили и профессионалы, и простые читатели. Первые обеспечили автора Пулитцеровской премией, вторые не поскупились на покупку экземпляров книги и тысячи восторженных отзывов. Роман о французской девочке, ослепшей в 6 лет, и немецком мальчике-сироте, детство которых пришлось на годы Второй мировой войны, написан в духе добрых книг о страшных событиях. Разветвленный сюжет с вставными новеллами и множеством второстепенных персонажей, простой слог, короткие главы и умение подарить надежду в описании даже самого трудного и страшного эпизода истории приносят популярность таким произведениям во все времена.

Джонатам Литэм «Сады диссидентов»

Три поколения противников расхожей «американской мечты» представлены читателям романа Джонатана Литэма. Эти обаятельные бунтари, настроенные оппозиционно по отношению к власти не только на кухне за чашкой чая, но и на политических митингах, родом то из 1950-х, то из 1970-х, то из 2011 года, запомнившегося акцией «Захвати Уолл Стрит». Однако в «Садах диссидентов» Литэм задается вечным политическим вопросом: почему «левые» на протяжении всей истории человечества терпят поражение за поражением? Замечая все недостатки этих людей, он тем не менее им симпатизирует, сам будучи участником «Захвата…». Джонатан Литэм смотрит на политическую систему извне — что полезно, даже если читатель не чувствует себя к ней причастным.

Мишель Уэльбек «Покорность»

Над романом о будущем Европы, покорной несуществующему (пока что) мусульманскому игу, Мишель Уэльбек работал в течение пяти лет. Выход книги пришелся, к несчастью, очень вовремя, практически предсказав мировые бедствия. Первые пятьсот с лишним экземпляров разошлись на московской ярмарке Non/fiction за несколько дней, и теперь читать роман можно уже в более спокойной обстановке, понимая, что антиутопии на то и антиутопии, чтобы никогда не сбываться. Впрочем, с чревовещателем уровня Уэльбека шутки плохи. Состояние саспенса и чувство страха перед могущественной силой остаются с читателем и в той реальности, которая пока что существует.

Елена Васильева, Надежда Сергеева

Стало известно имя обладателя Букеровской премии 2015 года

Сегодня, 13 октября, Букеровский комитет огласил имя лауреата премии 2015 года. Им стал Марлон Джеймс с романом «Краткая история семи убийств».

Размер премии — 50 тысяч фунтов стерлингов, ее получил победитель вместе с традиционной статуэткой, символизирующей книгу. Остальные финалисты получили по 2,5 тысячи фунтов стерлингов. Также авторам подарили специальные призы — выполненные вручную издания их романов.

Месяц назад в шорт-лист Букеровской премии попали шесть романов, и по оценкам букмекеров наибольший шанс получить ее имела американская писательница Ханья Янагихара, автор романа «Маленькая жизнь».

Новый лауреат премии Марлон Джеймс стал первым за всю историю премии представителем Ямайки, попавшим в финал. Роман «Краткая история семи убийств» посвящен покушению на Боба Марли.

Благодаря действующему второй год правилу, согласно которому премию имеет право получить писатель, чей роман написан на английском языке и опубликован в Великобритании, номинантом премии может стать гражданин любой страны (раньше правилами допускалось участие жителей Великобритании, Стран Содружества Наций, Ирландии и Зимбабве). Поэтому в 2015 году в шорт-листе был и роман представителя Великобритании Тома Маккарти «Атласный остров», и «Рыбаки» Шигози Обиомы из Нигерии, роман еще одной американки Энн Тайлер «Синяя катушка», а также «Год побегов» британца индийского происхождения Санджива Сахоты.

В 2013 году премию присудили роману Элеанор Каттон «Светила», а в 2014 году — Ричарду Флэнагану за роман «Узкая дорога на крайний север».

Букеровская премия присуждается с 1969 года и является одной из самых авторитетных национальных литературных премий. Также раз в два года присуждается Международная Букеровская премия. В последний раз ее лауреатом стал венгерский писатель Ласло Краснахоркаи.

По инициативе Британского Совета в России с 1992 года вручается премия «Русский Букер». Ее шорт-лист был оглашен неделей ранее.

Светит, но не греет

Элеанор Каттон. Светила / Пер. с англ. С. Лихачевой. — М.: Иностранка, Азбука-Аттикус, 2015. — 800 с.

Книга «Светила» новозеландской писательницы Элеанор Каттон «засветилась» не только в финале англоязычного «Букера» 2013 года, но и в категории «самый»: за всю историю премии это самый длинный роман (более 800 страниц) самого молодого автора — Каттон только-только исполнилось 28 лет, когда она стала лауреатом. Наконец и российский читатель получил в руки интригующую новинку, овеянную флером многочисленных хвалебных откликов.

Начало романа заглатываешь, как рыба — крючок. Пахнет загадкой, приключениями, опасностями, а написаны первые главы намного лучше последующих. Только спустя сотню страниц выясняется, как сложно автору удерживать высокий уровень — появляются несостыковки, многословные повторы, штампы и клише, а интересные поначалу герои оказываются куклами в неумелых руках. Лучшее, что есть в романе, — тема, по-настоящему оригинальная и богатая, открывающая множество дверей. Действие происходит в Новой Зеландии в 1860-е годы, в разгар золотой лихорадки — точка, в которой сходятся авантюристы, золотоискатели, торговцы опиумом, наивные мечтатели и мошенники, неудачники и везунчики, словом, не имеющие ничего общего люди, по разным причинам отправившиеся на другой конец земли обживать «город, которому пять лет отроду». Писательница определенно напала на золотую жилу.

Но что же делает Каттон с этим самородком? Выбранная ею сложная композиция (содержание и длина глав зависят от движения звезд), отождествление главных персонажей с определенными планетами и знаками зодиака (являющихся не более чем типажами — эдакими масками из комедии дель арте) и другие формальные ограничения привели к созданию искусственного конструкта, в котором нет ни жизни, ни художественного дыхания. Основа текста — диалоги, но Каттон одержима страстью все объяснять, ничего не оставляя воображению читателя, а потому часто прерывается на подробные и запутанные авторские отступления, чтобы прояснить характеры и мотивы персонажей (и заодно собственные цели): «Мади тяготел к упорядоченности и комфортнее всего чувствовал себя, имея дело со схемами. Забавы ради он прикинул, а какую роль играет сам в этом причудливом хитросплетении взаимосвязей, которое еще предстоит распутать». Возникает вопрос, чьи это мысли — героя или автора, придумавшего схему?

Персонажи постоянно заняты разгадыванием загадки, заложенной писательницей в основу сюжета, и продолжают складывать головоломку, даже когда в их жизни хватает своих проблем. Неожиданно они могут начать говорить о том, чего никак не могли узнать. Они мыслят и рассуждают одинаково, потому что все они — автор. Каттон не показывает их внутренний мир, их особенности, — речь не индивидуальна, фразы шаблонны и однотипны (все эти «к вящему своему удивлению», «собеседники пепелили друг друга взглядами», «вырвалась из объятий смерти», «изогнула бровь» выдают скорее беспомощность, нежели умение подражать определенному стилю). Герои сконструированы как части сложного механизма. Так же искусственны многочисленные художественные детали.

Казалось бы, задача такой детализации — воссоздание быта красивой и далекой эпохи, и это должно очаровывать современного читателя. Но лишь в том случае, если подробности встроены в сюжет, работают в тексте, а иначе колесо вращается вхолостую: «Фрост взял из ящика сигару, Мэннеринг, наклонившись, поднес бумажный жгут к углям, но жгут оказался коротким и вспыхнул слишком быстро: Мэннеринг обжег себе пальцы. Он с проклятьем выронил бумагу в камин. Пришлось скрутить еще один жгут из промокашки; лишь несколько мгновений спустя обе сигары были зажжены». Такие подробности удлиняют книгу, заставляя читателя откровенно скучать. Часто писательница переходит грань, пользуясь метафорами причудливыми и непонятными — так, описывая шрам на лице одного из героев, она говорит, что он был «толщиной с прядь волокна агавы». Другой герой «пьет как губка». В процессе словоплетения смысл из фразы пропадает вовсе: «ее самоуважение было настолько низким, что граничило с вымыслом».

Неточности и откровенные «ляпы» тоже не украшают книгу — вот один из заметных примеров:

«Для Стейнза соорудили спальное место в тюрьме, рядом с Анниным; было решено заковать его в наручники, чтоб тот не выбивался на общем фоне. Юноша беспрекословно согласился, лег, протянул руку, коснулся Анниной щеки. (…) Они с Анной лежали лицом друг к другу, Стейнз — на левом боку, Анна — на правом, оба — поджав колени к груди, Стейнз — подложив руку под забинтованное плечо, Анна — под щеку. Она, верно, повернулась к нему уже ночью: ее левая рука с вытянутыми пальцами, ладонью вниз, была откинута в сторону».

Удивительно — невиновного, тяжело раненного и нуждающегося в лечении человека заковывают в наручники заодно с арестованной девушкой, «чтобы не выбивался на общем фоне». Но буквально в следующей строчке автор уже не помнит о наручниках, в которые закованы герои, — слишком уж свободно они распоряжаются своими руками. И таких странностей (от невнимательности? от равнодушия к достоверности?) в романе не счесть.

Впрочем, кто бы придирался к стилю (да и к переводу!), если бы заявленная волнующая загадка была разгадана и удивила бы читателя неожиданностью, свежестью и оригинальностью! Но и этого не происходит — ни одна из ниточек, щедро брошенных в начале и середине книги (жуткое многообещающее видение одного из героев, загадочная смерть, секреты прошлого, телепатическая связь двух влюбленных), не объяснены и не имеют завершения. Остается не проясненной и главная тайна — за что же роман «Светила» получил Букеровскую премию?

Дарья Лебедева

У «Прочтения» появился аккаунт в Twitter

Наш журнал обзавелся микроблогом! Теперь о книжных новинках и рецензиях на них можно узнать, подписавшись на @prochtenie.

Кредо нашего блога — интрига и немножечко безумия. В обмен на «фолловинг» подписчики получают то черную комедию от Тони О’Делл: «Мы со Скипом не раз пытались убить его маленького брата Донни, но только для прикола», то абсурдистскую зарисовку Элеонор Каттон: «Странно было видеть проститутку в трауре — все равно что <…> ребенка с усами», то суждение об оксюморонности творчества писателя: «Популярность, мастерство и жанровая всеядность Алексея Иванова вызывают недоверие».

Дальше будет еще веселее.

Везде с вами, @prochtenie

Элеанор Каттон. Светила

Элеанор Каттон. Светила. / Пер. с англ. С. Лихачевой. — М.: Иностранка, Азбука-Аттикус, 2015. — 800 с.

Структура романа самого молодого лауреата Букеровской премии Элеанор Каттон «Светила» основывается на астрологии: автор рассчитывала движение звезд и планет по мере развития сюжета, ведь действующие лица связаны с небесными телами. Двенадцать «звездных», соответствующих зодиакальным знакам героев — включая священника, аптекаря, издателя местной газеты, двух китайцев и туземца-маори — и семь «планетарных» — все вращаются вокруг героя-«земли», убитого при таинственных обстоятельствах.

СКОРПИОН ВОСХОДИТ В ПОЛНОЧЬ

Глава, в которой аптекарь отправляется на поиски опиума, мы наконец-то знакомимся с Анной Уэдерелл, Притчард теряет терпение и звучат два выстрела.

Покинув офис Нильссена, Джозеф Притчард вернулся в свою лабораторию на Коллингвуд-стрит отнюдь не сразу. Вместо того он направился в «Гридирон», одну из шестидесяти или семидесяти гостиниц, выстроившихся вдоль Ревелл-стрит, на ее самом оживленном и людном участке. Это заведение, с его канареечно-желтой отделкой и «ложными» жалюзи, щеголявшее ярким фасадом даже в дождь, служило местом постоянного проживания мисс Анны Уэдерелл, и, хотя у нее было не в обычае принимать гостей в этот час дня, Притчард в свою очередь не привык вести дела, сообразуясь с чьим бы то ни было режимом, кроме своего собственного. Он протопал вверх по ступеням и потянул на себя тяжелую дверь, даже не кивнув старателям на веранде; те расселись рядком, закинув ноги в сапогах на поручень, — кто резал по дереву, кто чистил ногти, кто сплевывал табак в грязь. Притчард мрачно проследовал в вестибюль; старатели проводили его взглядами, явно забавляясь про себя, и, едва за ним с глухим стуком захлопнулась дверь, отметили: вот человек, твердо намеренный разобраться, что к чему.

Притчард вот уже много недель не видел Анны. О ее попытке самоубийства он узнал лишь из третьих рук, от Дика Мэннеринга, который, в свою очередь, передал дальше вести, полученные от китайца А-Су, хозяина опиумной курильни в Каньере. Анна частенько занималась своим ремеслом в каньерском Чайнатауне, и по этой причине Анну в обиходе прозвали Китайская Энни, каковое прозвище повредило ее репутации в одних кругах и изрядно поспособствовало в других. Притчард не принадлежал ни к какому лагерю — он мало интересовался чужой личной жизнью, так что его и не раззадорило, и не оттолкнуло известие о том, что потаскушку особенно жалует А-Су и что, как позже сообщил Притчарду Мэннеринг, узнав о том, как она едва не погибла, китаец впал в истерику. (Мэннеринг не говорил на кантонском диалекте китайского языка, зато знал несколько иероглифов, включая «металл», «хотеть» и «умирать», — достаточно, чтобы вести пиктографическую беседу с помощью блокнота, уже так густо покрытого пометками и пятнами от долгого использования, что владелец мог выстраивать изощренные риторические фигуры, просто отлистав страницы назад и ткнув пальцем в старую ссору, былое соглашение или давнюю сделку купли-продажи.)

Притчарда рассердило, что Анна не обратилась к нему напрямую. В конце концов, он — аптекарь и к югу от реки Грей по крайней мере единственный поставщик опиума в курильни Уэст-Коста, эксперт в вопросе передоза. Анне следовало зайти к нему и спросить совета. Притчард ни на минуту не верил, что Анна пыталась покончить с собой, вот не верил — и все. Он не сомневался, что наркотик ей дали насильно — либо так, либо в дурман что-то добавили с целью повредить девушке. Притчард попытался изъять остаток партии из китайской курильни, чтобы исследовать вещество на предмет яда, но взбешенный А-Су в этой просьбе отказал, недвусмысленно возвестив (опять же через Мэннеринга) о своем твердом намерении никогда более не вести дел с аптекарем. Угроза Притчарда не испугала: в Хокитике у него была обширная клиентура, а продажа опиума составляла лишь очень небольшой процент его дохода, — но его профессиональное любопытство удовлетворено не было. Так что теперь ему требовалось лично расспросить девицу.

Притчард вошел в вестибюль; хозяина гостиницы «Гридирон» на месте не оказалось, вокруг царила дребезжащая пустота. Но вот глаза Притчарда привыкли к темноте, и он разглядел слугу Клинча: прислонившись к конторке, тот читал старый номер «Лидера», одновременно проговаривая слова и водя пальцем от строчки к строчке. На стойке, там, где движение его пальца отполировало дерево до блеска, тускнело жирное пятно. Слуга поднял глаза и кивнул аптекарю. Притчард бросил ему шиллинг; тот ловко поймал монету и пришлепнул ею по тыльной стороне ладони. «Решка!» — крикнул паренек, и Притчард, уже двинувшись вверх по лестнице, фыркнул от смеха. Если задеть его чувства, Притчард разъярялся не на шутку; и прямо сейчас он действительно был разъярен. В коридоре царила тишина, но он на всякий случай приложил ухо к двери Анны Уэдерелл и на мгновение прислушался, прежде чем постучать.

Харальд Нильссен был прав в своих догадках: отношения Притчарда с Анной Уэдерелл были несколько более надрывны, нежели его собственные, однако он ошибался, полагая, что аптекарь влюблен в девушку. На самом деле предпочтения Притчарда были насквозь традиционно-консервативны и даже инфантильны. Он бы скорее запал на молочницу, нежели на проститутку, сколь бы глупа и скучна ни была первая и эффектна — вторая. Притчард ценил чистоту и простодушие, скромное платьице, тихий голос, кроткий нрав и умеренность притязаний — иначе говоря, контраст. Его идеальная женщина должна была являть полную его противоположность: насквозь понятна там, где сам он непостижим, спокойна и сдержанна там, где сам он не таков. Она станет для него чем-то вроде якоря, свыше и извне, станет лучом света, утешением и благословением. Анна Уэдерелл, при всех ее крайностях и увлечениях, слишком походила на него. Не то чтобы Притчард ее за это ненавидел — но жалел.

В общем и целом, в том, что касалось прекрасного пола, Притчард был весьма сдержан. Он не любил болтать о женщинах с другими мужчинами: эта привычка, по его мнению, недалеко ушла от вульгарного паясничанья. Он помалкивал, и в результате приятели верили в его многочисленные успехи, а женщины усматривали в нем глубокую, загадочную натуру. Он был по-своему хорош собой; дело его процветало; он считался бы весьма завидным женихом, если бы работал чуть меньше, а в обществе бывал чуть больше. Но Притчард терпеть не мог многолюдные разношерстные компании, где от каждого мужчины ждут, что он выступит как бы представителем своего пола и игриво представит все свои достоинства на тщательное рассмотрение присутствующих. В толпе он задыхался, делался раздражительным. Он предпочитал узкий круг немногих друзей, которым был безоглядно предан — как по-своему был предан Анне. Та доверительная близость, что он ощущал, будучи с ней, объяснялась главным образом тем, что мужчина не обязан обсуждать своих девок с другими; проститутка — дело личное, это блюдо полагается вкушать в одиночестве. Одиночества он в Анне и искал. Она дарила ему покой уединения; будучи с нею, он неизменно держал дистанцию.

По-настоящему Притчард любил один-единственный раз в жизни, однако уже шестнадцать лет минуло с тех пор, как Мэри Мензис стала Мэри Феркин и перебралась в Джорджию, к жизни среди хлопка, краснозема и (как навоображал себе Притчард) мешкотной праздности — следствия богатства и безоблачных небес. Не умерла ли она, не опочил ли мистер Феркин, народились ли у нее дети и выжили или нет, сильно ли она постарела или выглядит моложе своих лет, Притчард понятия не имел. В его мыслях она так и осталась Мэри Мензис. Когда он видел ее в последний раз, ей шел двадцать шестой год, на ней было простенькое узорчатое муслиновое платьице, волосы собраны в локоны у висков, на запястьях и пальцах — никаких украшений. Они сидели у коробчатого окна — прощались.

«Джозеф, — сказала она тогда (а он позже занес ее слова в блокнот, чтобы запомнить навсегда), — Джозеф, сдается мне, ты с добром всегда в разладе. Хорошо, что ты за мной никогда не ухаживал. Так ты станешь тепло вспоминать меня. Ты бы не смог, сложись все иначе».

По ту сторону двери раздались быстрые шаги.

— О, это ты, — вот и все приветствие, которым удостоила его Анна.

Она была разочарована — верно, ждала кого-то другого. Притчард молча переступил порог и затворил за собою дверь. Анна вошла в поделенный начетверо прямоугольник света под окном.

Она была в трауре, но по старомодному покрою платья (юбка колокол, лиф с мысиком) и выцветшей ткани Притчард догадался, что шилось оно не на нее, — видимо, чей-то подарок или, что еще более вероятно, подержанная вещь от старьевщика. Он заметил, что подол был выпущен: полоса у самого пола шириной в два дюйма выделялась более густо-черным цветом. Странно было видеть проститутку в трауре — все равно что прифрантившегося священника или ребенка с усами; прямо-таки с толку сбивает, подумал Притчард.

Ему вдруг пришло в голову, как редко он видел Анну иначе, нежели при свете лампы или при луне. Цвет ее лица был прозрачен до голубизны, а под глазами пролегали глубокие фиолетовые тени — словно ее портрет написали акварелью на бумаге, недостаточно плотной, чтобы удерживать в себе влагу, и краски растеклись. Ее черты, как сказала бы матушка Притчарда, были сплошь угловатые: очень прямой лоб, заостренный подбородок, узкий, геометрически четкий нос — скульптор изваял бы его четырьмя взмахами руки: по срезу с каждой стороны, один по переносице и вдавленная снизу ямочка. Губы у нее были тонкие, глаза — большие от природы, но приглядывалась она к миру подозрительно и нечасто прибегала к их помощи обольщения ради. Щеки у нее были впалы, так что просматривалась линия челюсти — так просматривается обод барабана под туго натянутой мембраной кожи.

В прошлом году она забеременела, это состояние согрело восковую бледность ее щек и придало полноты жалостно-худым рукам, и такой она Притчарду очень нравилась: округлый живот и набухшие груди, спрятанные под бессчетными ярдами батиста и тюля — тканей, что смягчали ее облик и придавали ей живости. Но где-то после весеннего равноденствия, когда вечера сделались длиннее, а дни ярче и багряное солнце зависало совсем низко над Тасмановым морем на много часов, прежде чем наконец кануть в красные морские волны, ребенок погиб. Его тельце давно завернули в ситец и погребли в неглубокой могилке на уступе в Сивью. О смерти младенца Притчард с Анной не заговаривал. В ее номер он заглядывал очень нерегулярно, а когда заходил, то вопросов не задавал. Но, узнав эту новость, он оплакал ее наедине с собою. В Хокитике было так мало детей — трое-четверо, не больше. Им радовались, как радуются, заслышав знакомый акцент в речи или завидев у горизонта долгожданный корабль: они напоминали о доме.