Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

Покажи мне такую обитель
Я такого угла не видал
Где бы сеятель твой и хранитель
Где бы русский мужик не страдал.

Хрестоматийные строки Н. А. Некрасова. Написаны, правда, несколько позже обозначенных выше хронологических рамок. Но мы, я думаю, отдаем себе отчет, что ранее было по крайней мере не лучше… Хотя не все было и так плохо…

Россия — крестьянская страна. Городов (до начала XX века) было мало и их население немногочисленно. Читатель, вспомни хотя бы ближайшую свою родословную. Можешь похвастаться, что хотя бы в третьем поколении ты — горожанин? В 90% случаев ответ будет отрицательным. Так что почти все мы вчерашние сельские жители. Тем интереснее посмотреть, как они жили и как мы могли бы… А заодно узнать о крестьянской рефлексии.

Уникальность сборника в том, что в отличии от Европы, очень немногие селяне в России могли похвастаться грамотностью. Времени не было на учебу — зарабатывать на жизнь нужно; условия-то вокруг, природные и социальные, — сплошной экстрим… Да и возможности стать грамотными были (скажем мягко) ограниченными. Поэтому, при чтении всегда полезно помнить, что авторы — особые крестьяне. Не совсем, как бы сейчас сказали, репрезентативны. Но угол зрения все равно у них «оригинальный», отличный от дворянского. И это чувствуется. То, что в аналогичных мемуарах прогрессивных представителей правящего класса выглядит ужасным и требующим исправления, у крестьян — неприятная, но норма жизни. Данность. Хорошо, когда она изменяется к лучшему (отмена крепостного права, например). А если нет — то и ладно… Не дал Бог… Не судьба… Фатализм везде, в любой ситуации, будь то путешествие на английском корабле к мысу Доброй Надежды или отсутствие выпивки в кабаке в Харькове. А мы до сих пор удивляемся этой черте национального характера.

Вообще и в этой связи, в целом чтение оставляет привкус пессимизма. Мало что по содержанию нашей жизни изменилось за последние 150 лет. Форма другая, а содержание — то же… Особенно вне двух столиц. Сядьте в современную «повозку» и отъедьте верст на 200. Мыслительные аллюзии после прочитанного гарантирую. «Крокодил не ловится, не растет кокос», как тогда, так и сейчас… Ну не везет нам фатально, что ж тут поделать. Слава Богу, хоть живы.

Алексей Яхлов

Черная орхидея (The Black Dahlia)

  • Германия, США, 2006
  • Режиссер: Брайан Де Пальма
  • В ролях Джош Хартнетт, Скарлетт Йоханссон, Хилари Суонк, Аарон Экхарт
  • Дублированный, 121 мин.

«Черная орхидея» — лучше перечитать книгу

Роман Джеймса Эллроя «Черная орхидея» (1987) искусно соединял каноны «нуара» середины века с непривычной для того времени мрачностью, жестокостью и извращенной сексуальностью. К тому же писатель придал книге эпический размах, не забывая о психологически точных портретах героев. Режиссер Брайан Де Пальма казался почти идеальным кандидатом для экранизации книги. Именно он должен был составить достойную конкуренцию Кертису Хенсону, автору лучшей на сегодня киноадаптации Эллроя, «Секретов Лос-Анджелеса».

Де Пальма уже доказал свое умение перефразировать классические киножанры на современный, жесткий лад: например, это удалось в «Неприкасаемых», отсылавших зрителя к классике гангстерского кино 1930-х. Жестокость, больная сексуальность также присутствует в фильмах режиссера («Подставное тело»). По части психологизма же ладилось не все , да и техническая сторона зачастую преобладала над связностью истории. Поэтому «почти идеальный кандидат».

Эллрой, посмотрев рабочую версию «Орхидеи», остался очень доволен, даже согласился участвовать в рекламной кампании фильма, что совсем не в его духе. Окончательный вариант, сокращенный на час, заставил «демонического пса» поумерить энтузиазм. Эллрой счел двухчасовую версию скомканной и малопонятной, особенно для тех, кто не читал книгу.

Посмотрим, что получилось. Сюжет практически не изменился: детективы Блайкерт и Бланчард участвуют в расследовании знаменитого «дела Черной орхидеи», становясь одержимы им и раскрывая много секретов, в том числе друг о друге. Однако киноверсия отсекает или подает скороговоркой все детали фона, тщательно воссозданные Эллроем: тайные пружины полицейской работы, взаимосвязь секс-индустрии с преступностью и Голливудом, прочие элементы мрачно-порочного «Лос-Анджелеса с изнанки». Эпический размах Эллроя не попадает на экран. Зритель получает лишь более-менее добротный детектив с неровным ритмом: действие то замедляется, то несется вскачь. Создается впечатление, что Де Пальма больше озабочен стилизацией под «нуар» середины прошлого века, под фильмы Фуллера или Турнера. Это получается безукоризненно: картинка «Черной орхидеи» точно воспроизводит времена сыщиков в темных дождевиках и шляпах или красавиц с прическами под Веронику Лейк и Риту Хэйуорт. Но для сильного кинопроизведения одной картинки мало. А эротические и кровавые сцены (немыслимые для 40—50-х, как уже говорилось) кажутся лишь дополнительными киноаттракционами. Умением Эллроя дополнять и усиливать правила «нуар» своим индивидуальным талантом Де Пальма не может похвастаться.

На техническую сторону (благо, в помощниках режиссера такие профессионалы, как оператор Вилмош Жигмонд и композитор Марк Ишэм) режиссер уповает при создании атмосферы психологического напряжения и одержимости, охватывающей героев. Увы, одной техники для этого мало. Потому из относительно удачных приемов упомяну лишь эпизод незадолго до финала, дающий понять, что от кошмара «Черной орхидеи» Блайкерту не избавиться до конца жизни. Эпизод можно было бы назвать эффектным, если бы это не была самоцитата. Подобной сценой заканчивался превосходный фильм Де Пальмы «Кэрри» (между прочим, тоже экранизация, Стивена Кинга).

С подбором актеров Де Пальма справился не худшим образом. Дуэт Джош Хартнетт — Аарон Экхарт (Блайкерт — Бланчард) пусть и уступает трио Кевин Спейси — Рассел Кроу — Гай Пирс из «Секретов Лос-Анджелеса», но работают оба исполнителя на хорошем уровне. Хуже с актрисами. В романе Эллрой искусно обыгрывает типажи «подружка героя» и «роковая женщина» (Кей и Мадлен соответственно), делая первую персонажем куда более сложным и интересным, чем принято в криминальных книгах. В фильме ее роль досталась перехваленной Скарлетт Йоханссен. Актриса с ролью просто не справляется, потому Кей в ее трактовке выглядит не страдающей женщиной, а старшеклассницей, плохо притворяющейся героиней кино 50-х. Напротив, замечательная актриса Хилари Суонк (Мадлен) заполняет экран очарованием и сексуальностью, но получает непростительно мало экранного времени.

В итоге следующее. Умный многоплановый роман Эллроя стал поводом для неплохой стилизации под жанровую киноклассику прошлого. Для удачного фильма этого слишком мало. Да и сравнение с «Секретами Лос-Анджелеса» будет не в пользу фильма Де Пальмы. Работа Хенсона, пусть и не достигая уровня первоисточника, все же больше сохранила дух и ритм Эллроя. В «Лос-Анджелесской тетралогии» остались не перенесенными на экран два, по-моему, самых сильных романа: «Город греха» и «Белый джаз». Рискнет ли кто-нибудь взяться за них?

Иван Денисов

Изабель Филльоза. Год счастья. Be Happy. 365 упражнений для каждого дня

Наименование товара: «Просветление. Версия „lite“»

«Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись», — писал некогда Киплинг. По нынешним временам это довольно спорное утверждение, поскольку Восток, уже окончательно извлеченный из созерцательной самодостаточности экспансией западного рационализма, подкрепленной успехами в области развития военной техники, впитал-таки нечто от Запада, как некогда Русь — деспотизм правителей Золотой Орды.

Однако и Запад уже не совсем тот, каким был прежде.

Книга французского психоаналитика Изабель Филльоза «Год счастья» является великолепной иллюстрацией частичного прорастания спор восточной созерцательности на почве европейского каждодневного буржуазного самодовольства.

Книга состоит из трехсот шестидесяти пяти «упражнений», по числу дней года, что на первый взгляд напоминает сборник ритуальных заклинаний в магическом цикле, где время и пространство образуют сложное мифопоэтическое единство, однако сама автор в предисловии разрушает всю магию предстоящего теургического процесса: «Если страница, посвященная конкретному дню календаря, вам не подходит, позвольте своему подсознанию направить вас: расслабьтесь и откройте книгу на любой странице. Если упражнение покажется вам сложным или, наоборот, очень приятным для выполнения, оставайтесь на этой странице, сколько пожелаете». В самом деле, ущемлять западный эгоцентризм с его неизменно лелеемым «чуланчиком» подсознания было бы неправильным маркетинговым ходом, могущим повлечь случайный прорыв потребителя в сферу сверхсознания, при котором патологическая искусственность любых психоаналитических стратегий и тренингов имеет возможность проявиться весьма отчетливо.

Все «упражнения», составляющие «Год счастья» и сводящиеся к четырем чередующимся типам базовых состояний («Принадлежите себе», «Улучшите свои отношения с другими», «Миритесь с прошлым», «Живите своей жизнью и созидайте будущее»), можно свести к такой вот примерно утрированной схеме: я принюхиваюсь к своему дыханию и понимаю, что пора уже позволить себе покупать более дорогие сигареты, я позволяю себе это / я вспоминаю свое детство и прощаю себя за испачканные памперсы / я улыбаюсь человеку, которого не люблю за лицемерие и конформизм / я пытаюсь найти в себе причины траты денег на психоаналитика / сжав зубы, я излучаю любовь и искренность… и так далее и тому подобное с неизменным эпиграфом — вычлененным из контекста изречением какого-нибудь авторитетного человека от Лао-цзы до… Вацлава Гавела.

У тех, кто когда-либо читал если не сами трактаты по йоге или буддийские сутры, а хотя бы книги таких популяризаторов восточных учений, как Дайсэцу Тэйтаро Судзуки, Лама Анагарика Говинда, Чогьям Трунгпа, Тартанг Тулку или Алан Уотс, наблюдение за собственным дыханием, равно как и наблюдение за собой и окружающей действительностью вообще, представляемое Филльоза чуть ли не как собственное ноу-хау («книга, которая учит дышать, думать и жить счастливо»), совершенно не вызовет приятного зуда от прикосновения к чему-то новому и оригинальному, скорее напротив.

Итак, книга ориентирована на публику читающую только биржевые сводки и разделы светской хроники гламурных глянцевых журналов, иначе пришлось бы в конце ее вместо устрашающе длинного списка «великих», цитаты из трудов которых были использованы для «весомости» предлагаемых «упражнений», поместить для приличия какую-никакую библиографию.

Всевозможные настоятельные установки на тотальный конформизм в поведении по отношению к другим и в оценке собственных действий вызывают в памяти творения некогда популярного Дейла Карнеги, что позволят сделать вывод о том, что серьезной внутренней работы, результатом которой может стать конфликт свободной личности с мещанским обществом потребления, в книге Филльоза ни в коем случае не предполагается.

Однако было бы детской наивностью ожидать, что прямо сейчас мы увидим прорастание мощных побегов вневременной духовности Востока сквозь гладкий плотный хай-вэй западного образа жизни; достаточно и этих чахлых азиатских кустиков, например, как напоминания, что кроме невротической погони за успехом и благополучием может быть что-то еще. Прямо сейчас. Дышите, думайте и живите счастливо!

Валерий Паршин

Джон Беннетт. Свидетель (Witness: The Story Of a Search)

  • М.: Гаятри, 2006
  • Переплет, 440 стр.
  • ISBN 5-9689-0030-Х
  • Тираж: 2000 экз.

Когда наступает новый век, наступает новая эпоха. Такова закономерность, и люди знают об этом. Они думают, что она будет лучше, и это тоже закономерно — оптимисты ведь мы, пусть и тайные, иначе и жить нельзя; но мечта о наступающем «золотом веке» так и не реализуется. Вспомните, с каким наслаждением провожали мы XX век и встречали III тысячелетие… Думали: «Ну вот теперь заживем..». Полегчало? Боюсь, что наоборот.

Так же было и сто лет назад. Чем можно охарактеризовать то время? По-моему, обязательно надо отметить три основных феномена, что бы понять автора, его жизнь и его ощущения.

  1. Окончательно фиксируется кризис христианского религиозного сознания. Нет больше истин, бывших таковыми в течении 1500 лет! «И что?», — скажет читающий. Ничего, кроме все более одолевающего сомнения и поиска альтернатив (причем мучительного), да растущего страха перед неизвестностью и смертью.
  2. Резкий скачок научно-технического прогресса. Вдумайтесь: за каких-то 50—70 лет (одно-два поколения) он полностью изменил жизнь. Назову лишь несколько новых артефактов, способствовавших этому: электричество в быту, железные дороги, телеграф, телефон, радио, СМИ, кинематограф, антибиотики, «безлошадные повозки», воздухоплавание… Быт перевернулся.
  3. Как следствие первых двух, дезориентация человека и общества. Вспомним, как называется время-то: эпоха декаданса. Появляются новые модели мышления и поведения. Не удовлетворяет христианство — будем искать другое. Рациональность уходит, в моде — мистицизм. Город становится «каменными джунглями»; человек становится одиноким. Читатель, обрати внимание как в мировой литературе именно с конца XIX века эта тема становится актуальной. А далее и не перечислить: мода на наркотики и самоубийства, богемность и романтизм (причем вкупе с садомазохистским флером), экстремальная эмансипация…

Вот в это время (1897 год) и родился автор. А поскольку, тогда все вышеперечисленное только начиналось, то и матрица жизни была задана. Он стал Свидетелем и Летописцем развития этих феноменов. Книга-то структурно автобиографическая. Тяжесть жизни и навязчивое ощущение близости смерти вкупе с поиском новой истины — вот алгоритм пути Беннетта. Что получилось — прочитайте и оцените. С высоты XXI века.

Алексей Яхлов

Джон Ирвинг. Семейная жизнь весом в 158 фунтов (The 158-Pound Marriage)

  • Перевод с английского Е. Боярской
  • М.: Иностранка, 2006
  • Переплет, 318 с.
  • ISBN 5-94145-398-1
  • Тираж: 5000 экз.

«Почему все так называемые хорошие люди непереносимо скучны, а люди, по-настоящему хорошие и интересные, умудряются в конце концов испортить жизнь и себе, и всем ближним». Герой Хемингуэя, подумавший так, попал в самую точку. А Джон Ирвинг, наверняка читавший «Острова в океане», взял эти слова на заметку и написал книгу о людях, по-своему замечательных, но принесших друг другу немало горя.

Ирвинг позаимствовал у Хемингуэя не только идею, послужившую основой для его творения. Некоторые черты характеров героев кажутся просто срисованными с персонажей романов знаменитого предшественника автора «Семейной жизни…». Разумеется, ни о каком плагиате не может быть и речи. Ирвинг поступил, как и подобает писателю: он развил ходы и приемы, намеченные великим мастером.

Тем, кого интересует, как именно это произошло, рекомендую после «Семейной жизни…» перечесть «Фиесту» Хемингуэя — тогда многое встанет на свои места. Эти два романа разделяет почти полвека, и сегодня хотелось бы обратить внимание на приметы того времени, когда создавалась «Семейная жизнь…».

К 1974 году сексуальная революция на Западе окончательно победила. Многие запреты попросту перестали существовать. Поэтому любовный четырехугольник, описанный Ирвингом, никого не мог шокировать. На этом четырехугольнике и держится хрупкая конструкция романа, и когда четырехугольник ломается, роман исчерпывает себя — он заканчивается.

Что остается в итоге? Тяжелейшие психологические травмы, о которых Ирвинг не пишет напрямую, показывая только верхушку айсберга (еще один урок, усвоенный не без помощи Хемингуэя). За все надо платить. Рано или поздно иллюзия счастья должна кануть в небытие, даже несмотря на то, что герои упорно не хотят этого понимать.

Вот почему эротизм Ирвинга скорее пугает, чем притягивает. Думается, что писатель хотел предостеречь свое поколение, опьяненное плодами вседозволенности.

Но роман не исчерпывается темой секса. Герой, от чьего лица ведется повествование, по профессии писатель-историк. Ирвинг тоже историк, но на свой лад. Всех своих персонажей он снабжает интереснейшими биографиями, и картины послевоенной Европы, показанные Ирвингом, впечатляют гораздо больше, чем его же описания Америки середины 70-х.

А поскольку основное действие романа происходит все-таки в Америке, нельзя не отметить, что у автора есть своя точка зрения и на пресловутую американскую мечту. Для него эта мечта заключается не в деньгах, а в простом семейном счастье, которое возможно (на первый взгляд), даже если обе стороны имеют любовников.

Но автор рушит этот миф и лишает героев мечты. А что касается писателя-историка, который и рассказывает нам о своих злоключениях на любовном фронте, то ему, похоже, только и остается, что вспомнить еще одну фразу Хемингуэя: «Женщину теряешь так же, как свой батальон: из-за ошибки в расчетах, приказа, который невыполним, и немыслимо тяжких условий. И еще из-за своего скотства».

Виталий Грушко

Антон Долин. Такеси Китано. Детские годы

В России японское кино ассоциируется главным образом с двумя «К» — Акира Куросава (воплощение киноклассика) и Такеси Китано (воплощение неокиноклассика). Не слишком нормальная ситуация: в кинематографе Страны Восходящего Солнца были и есть фигуры куда более значительные, но, впрочем, отраден сам факт интереса к японским фильмам.

Некоторая ирония такого положения вещей заключена в том, что мировая слава режиссеров Куросавы и Китано уступает таковой на родине. Куросава всегда был в тени Одзу или, например, Фукасаку. Китано безмерно популярен как актер-комик и телезвезда, а вот его постановочные опыты по большей части воспринимаются некоторым баловством любимца публики, испытывающего своими режиссерскими, в основном некоммерческими, работами терпение своих верных поклонников (разве успех «Затойчи» в эту схему не вписывается).

Разумеется, талант и незаурядность Китано сомнению не подлежат, тем больше заинтриговало меня появление первой (если я ошибаюсь, пусть меня поправят) довольно большой книги о нем на русском языке. Название «Такеси Китано. Детские годы» не должно вводить в заблуждение: кинокритик Антон Долин пишет не о нежном возрасте Китано, а о всей жизни, проводя одновеременно анализ основных работ режиссера-актера-писателя-художника-телеведущего и завершая свое исследование тремя очень интересными интервью с героем книги.

На выбор названия и общую концепцию книги повлияла очевидная любовь Китано к играм (это заметно в каждом фильме), его демонстративный отказ «вести себя по-взрослому» (что видно по интервью, в поведении на публике и в телешоу «Бита» Такеси). Западные критики величают Китано «вечным Питером Пэном», с чем Долин полностью соглашается.

Отсюда же и структура книги. Она разделена на главы, посвященные разным ипостасям Китано, его вариациям на темы различных киножанров, а связываются главы воедино темой игры. Игры в чемпиона (спорт в картинах Китано), в клоуна (Китано-комик и телеведущий), в полицейских и якудза (гангстерские фильмы Китано), в самураев и т. д. Подход привлекательный, позволяющий читателю лучше узнать героя книги с самых разных сторон. Долин, относящийся к Китано с очевидным восхищением, старается представить своего героя со всех сторон. Потому в «Детских годах» много важной для поклонников Китано и японской культуры вообще сведений о литературной деятельности «Бита» (напомню, таков его творческий псевдоним), телеработах, связях с миром моды, о чем русскоязычному читателю раньше было сложно узнать. Портрет разностороннего Такеси Китано получается живым, привлекательным и почти полным.

Вот это «почти» мешает назвать книгу Долина удачной. Удачной именно в области киноведческой. Рассказывать о Китано, оставляя вне книги традиции жанров, в которых объект исследования работал и работает, вряд ли удачная идея. Китано любит говорить, что смотрит мало фильмов, кинокритику же не стоит следовать его примеру. Раз Антон Долин довольно много пишет о традиции театра Бунраку, рассказывая о фильме «Куклы», то разумно было бы побольше внимания уделить традициям криминального или самурайского кино. Нельзя передать значение работ Китано в «якудза эйга» (гангстерском кино) без рассказа об особенностях жанра и сравнения Китано-режиссера с такими фигурами, как Киндзи Фукасаку или Норифуми Сузуки, а Китано-актера с Кеном Такакура или Бунта Сугавара. Как нельзя избежать сравнения с другими современными мастерами жанра (Рокуро Мочизуки). Такая же ситуация и с «самурайским фильмом». Необходимо, на мой взгляд, рассказать о трактовке образа Затойчи у Китано и в классическом киносериале об этом персонаже (над которым работали такие асы, как Кендзи Мисуми и Кадзуо Икехиро). Возможно, автор или издательство не хотели перегружать книгу именами и обилием информации, но такую позицию я оправданной не считаю: мне было бы интересно более развернутое исследование.

Словом, спасибо Долину за книгу, но я буду ждать «дополненного» переиздания с заполненными лакунами, о которых он сам предупреждал в предисловии. А от серии «Кинотексты» жду продолжения темы: в японском кино еще много замечательных деятелей, заслуживающих отдельных исследований.

Иван Денисов

Джеймс Эллрой. Черная орхидея (The Black Dahlia)

  • Екатеринбург, У-Фактория, 2006
  • Переплет, 560 с.
  • ISBN 5-9709-0107-5
  • Тираж: 10000 экз.

Роман 1987 года «Черная орхидея» стал переходным для писателя. Сильный автор криминальных романов Джеймс Эллрой стал автором выдающимся. А романы, образовавшие вместе с «Орхидеей» «Лос-Анджелесскую тетралогию», и вовсе вывели писателя в ранг самых заметных литераторов Америки, сломав границу между «развлекательной» и «серьезной» литературой.

Неудивительно, что именно этот роман сыграл такую роль. Дело об убийстве 1947 года для писателя имело очевидные параллели с личной трагедией — убийством его матери в 1958 году. Отдельные мотивы печально знаменитой истории можно найти и в более ранних романах («Тайный»). Основав всю книгу на убийстве Элизабет Шорт Эллрой продемонстрировал свой талант сочетать криминальную интригу с точными психологическими портретами, умение выстраивать сложный сюжет и создавать незабываемую, пусть и очень мрачную, атмосферу действия.

Зверское убийство 1947 года молодой и не очень удачливой актрисы Элизабет Шорт (прозванной репортерами «Черной орхидеей») осталось нераскрытым. Вообще-то «Black dahlia» — это «черный георгин», но я буду придерживаться названия, под которым книга вышла на русском языке. История притягательна для бульварной журналистики и одновременно актуальной литературы. Нереализованные мечты провинциалки о славе в «городе ангелов», особая жестокость происшествия, слегка извращенный сексуальный фон (много говорилось о лесбийских интересах жертвы), неожиданная беспомощность полиции… Словом, повод для кричащих заголовков таблоидов (их было достаточно) и возможность для талантливого автора рассказать историю о притягательно-отталкивающем мире Лос-Анджелеса, создать человеческую драму на основе криминальной истории.

Эллрой такую возможность не упустил. Он тщательно изучил все материалы дела и сам называет «Черную орхидею» наиболее документальной из своих книг. Соединение реальности и художественного вымысла произведено писателем практически «без швов» (прием будет совершенствоваться им и дальше, в последующих романах тетралогии и в пока не законченной трилогии «Преступный мир США»). А едва ли не самым главным расхождением с реальным делом стало то, что в романе убийство все же раскрывается. Разумеется, Эллрой сочинял в первую очередь детектив, ему нужно было думать о читателе. Впрочем, учитывая уровень романа, такой ход ему можно и нужно простить

В центре книги – молодой полицейский Дуайт Блайкерт (по кличке «Баки»). Он вовсе не рыцарь без страха и упрека, бывает склонен к насилию и терзается характерными для американца немецкого происхождения комплексами (действие разворачивается сразу после Второй мировой войны, напомню), но человек честный и прямой. Баки становится участником расследования убийства Бетти Шорт, оказываясь все больше и больше одержимым им. Одержимость затрагивает его отношения с напарником, возлюбленной и вовлекает в водоворот мрачных событий. Не обойдется без раскрытия полицейских интриг, мрачных секретов благополучных семей и, разумеется, «роковой женщины». Рассказывать сюжет детектива – дело неблагодарное, а в случае с книгами Эллроя еще и почти невозможное. Лучше самому погрузиться в лабиринты «Черной орхидеи», самому поразиться мастерству писателя по выстраиванию сложной и разветвленной истории.

В одержимости Баки делом «Орхидеи», конечно, прочитывается одержимость самого Эллроя, оттого она передана еще сильней. Дуайт Блайкерт отлично выписан автором. Он — один из неоднозначных, но внушающих симпатию полицейских, которых немало в книгах писателя. В Баки положительные черты еще преобладают, однако уже в этом герое можно увидеть предшественника более сложных персонажей «Города греха» или «Белого джаза». Рассказ же от первого лица позволяет с одной стороны продолжить традицию «нуар», где такой прием был неотъемлемой частью стиля, с другой же стороны привнести свою собственную манеру, давая возможность читателю понять индивидуальность Блайкерта.

Точным портретом главного героя достоинства романа Эллроя не ограничиваются. Рассказ о расследовании служит писателю для воссоздания масштабной картины Лос-Анджелеса, города полицейских, бандитов, красавиц со страшными тайнами и миллионеров со своими «скелетами в шкафу». Картина не слишком оптимистичная, но и не лишенная странной притягательности. А напряженный сюжет увязывает все в единое целое, не позволяя читателю расслабиться и лишь давая понять, что роман не отложишь, не дочитав до конца.

Хвалить «Орхидею» можно долго и все будет по делу. Но не следует забывать, что во всем блеске Эллрой развернется в последующих романах тетралогии: мрачнейшем «Городе греха», полных черной иронии «Секретах Лос-Анджелеса», а особенно в «Белом джазе», безусловном шедевре писателя. О них разговор впереди, но пока не откажите себе в удовольствии. Узнайте, каково это — прочесть отличный криминальный роман, который одновременно является очень личностной книгой для автора и остается примером выдающегося таланта Эллроя. Прочтите «Черную орхидею».

Иван Денисов

Демонический пес американской литературы

Титул уже давно закрепился за Эллроем, против чего сам писатель не возражает. Конечно, «лучший автор криминальной беллетристики» звучит благопристойнее, но «демонический пес» — более в его духе .

Джеймс Эллрой родился в Лос-Анджелесе 4 марта 1948 года. После развода родителей жил с матерью, но в 1958 жизнь перевернулась: мать была найдена задушенной, а обнаружить убийцу так и не удалось. Десятилетний Джеймс переехал к отцу. Замкнутый и не стремившийся к общению с людьми, будущий писатель искал помощи в книгах. И нашел в криминальных романах. Хороших, плохих, любых. Мир историй о гангстерах и полицейских притягивал юного читателя. Он мечтал когда-нибудь стать автором уровня Чандлера или Уилфорда. Хотя одним из самых сильных впечатлений для Эллроя стала не художественная, а документальная книга — «Полицейский значок» Джека Уэбба, а точнее — глава о «Черной орхидее». Жестокое убийство молодой актрисы Элизабет Шорт в 1947 году, так и оставшееся нераскрытым, несмотря на все усердие следователей. Разумеется, Эллрой увидел в деле «Черной орхидеи» созвучие собственной трагедии. Кроме того, вся история показалась ему символом криминального Лос-Анджелеса, изнанки «Города Ангелов» и «американской мечты»: преисполненная надежд девушка приезжает в Лос-Анджелес стать звездой, но находит лишь безрадостное существование на задворках киноиндустрии, беспорядочные любовные связи, а в конечном итоге — страшную смерть, за которую никто не ответил. «Черная орхидея», по словам самого Эллроя, стала для него наваждением, почти одержимостью.

Трудно вспомнить, кто со времен великих Хэмметта и Чандлера получил бы столь широкое признание не только как автор криминальных романов (пусть и самого высокого уровня), но и как серьезный писатель со своим особым стилем и умением создавать многослойные произведения, сочетая каноны детективной литературы с размышлением над сложными проблемами. Лучшие романы Эллроя как раз таковы — они удерживают внимание благодаря изощренным сюжетам и напряженному действию, но, к тому же, представляют масштабные и не очень оптимистические картины американской действительности разных исторических периодов, дают точные психологические портреты весьма неоднозначных персонажей и исполнены в неповторимом стиле «демонического пса», с непременным мрачным юмором и изобретательной манерой повествования. Эллроя можно назвать хрестоматийным сразу по нескольким направлениям. Его книги — образец жанра криминального романа; по ним впору изучать американскую историю середины XX века; умению писателя сочетать нетрадиционные вроде бы нарративные приемы (подобно потоку сознания) с характерными для детективов hard-boiled school остроумными диалогами и жесткими сценами действия могут позавидовать авторы так называемой «интеллектуальной литературы».

В период с 1965 по 1973 год ничего, впрочем, не предвещало Эллрою удачной писательской карьеры. Да и любой другой карьеры тоже. Краткий эпизод службы в армии оставил только негативные впечатления: все военное Эллрой возненавидел. А после этого… Алкоголизм, наркотики, мелкие преступления, аресты — вот основные занятия будущего писателя того времени. Нормально он себя ощущал лишь в минуты, когда открывал очередной криминальный роман. Авторов уровня Хэмметта так и не появилось, но жанр на месте не стоял. К поэтике Чандлера добавились эротизм и жестокость Спиллейна, диалоги Хиггинса, черная ирония Томпсона. Кто бы мог предположить, что воедино все лучшее соединит, а потом и вовсе выведет криминальный жанр на иной уровень этот спивающийся неудачник, Джеймс Эллрой. Но так и случилось. Проблемы со здоровьем (особенно приступ пневмонии) заставили его задуматься над происходящим. Невесть откуда взявшаяся сила воли помогла собрать оставшиеся силы и даже найти работу: в гольф-клубе. Работа днем давала возможность писать ночью. Вскоре у Эллроя были готовы два романа. В 1981 был опубликован «Реквием Брауна». Для дебюта роман достойный, хотя с будущими шедеврами Эллроя его не сравнишь. Герой был выписан не «циником с добрым сердцем» (как у Чандлера) и не упивающимся своей крутизной суперменом (как у Спиллейна), а страдающим, не всегда приятным, человеком со своими собственными демонами. Такие не вполне типичные для криминального романа герои, некоторые из которых на героев не похожи вовсе, станут непременными для Эллроя. По его идее, в криминальных романах правосудие не всегда вершится симпатичными людьми.

В «Тайном» 1982 года можно найти много такого, что получит развитие в последующих, более впечатляющих книгах. Одержимость героев-сыщиков, конфликты внутри полицейской системы, наконец, именно здесь появляется самый зловещий персонаж Эллроя, детектив Дадли Смит, который появится еще не раз в «Лос-Анджелесской тетралогии». «Тайный» — словно подготовка Эллроя к своим лучшим романам. Потому это книга, которую писатель называет одной из самых личностных.

Трилогию о полицейском Ллойде Хопкинсе — «Кровь на луне» (1984), «Потому что ночь» (1984) и «Холм самоубийц» (1985) — Эллрой как раз полагает не совсем удавшейся. Главным для автора было создание крайне неоднозначного героя-детектива. Хопкинс — «ходячая бомба замедленного действия», неуравновешенный полицейский, психологические травмы которого ужаснут любого психиатра. Но именно такому персонажу по силам одолеть разнообразных маньяков и жестоких убийц, населяющих романы трилогии. Образ Хопкинса у Эллроя как раз удался. Именно одержимый полицейский выписан в трилогии лучше всего. Сюжетно романы кажутся слишком простыми, это основной недостаток, но Эллрой искупает его эффектным действием, описанием полицейских интриг (особенно в «Холме самоубийц») и удивительной способностью передавать атмосферу места действия. Лос-Анджелес секс-индустрии, преступников разных сортов и борцов с преступностью, словно дополняющий огромный и роскошный Лос-Анджелес богатых и преуспевающих людей.

1987 год становится переломным. Выходит «Черная орхидея», трактовка Эллроем того самого громкого дела, что не оставляло его с детства. После «Орхидеи» последовали три романа, ставших безусловными шедеврами не только криминального жанра. «Город греха» (1988), «Секреты Лос-Анджелеса» (1990) и «Белый джаз» (1992), по-моему, лучший криминальный роман всех времен, которые вместе с «Черной орхидеей» образуют «Лос-Анджелесскую тетралогию». Они вывели Эллроя в число ведущих американских писателей, закрепили его статус лидера криминальной литературы, а заодно подарили титул, ставший заголовком этой статьи. Это пессимистический взгляд на Америку 50-х, с расцветом коррупции, усилением влияния организованной преступности, прикрываемых борьбой «с красной угрозой». Жесткий взгляд на мир звезд и гламура с одной стороны и преступный мир с другой (во многом они почти неотличимы). Одновременно притягательный и устрашающий Лос-Анджелес, где продажным полицейским, бандитам всех мастей, сексуальным маньякам и демагогам-политиканам могут противостоять только одержимые личными демонами сыщики-любимые герои Эллроя. Потому при все пессимизме романов назвать их совсем уж беспросветными нельзя.

В настоящее время Эллрой завершает трилогию «Преступный мир США». Пока вышло два романа, «Американский таблоид» (1995) и «Холодные шесть тысяч» (2001), сейчас Эллрой работает над третьим. Название трилогии перекликается со знаменитым фильмом Сэмюэла Фуллера 1960 года (кстати, Эллрой и ныне покойный киноклассик Фуллер были друзьями). Фильм Фуллера рассказывал о слиянии преступности и бизнеса. Романы Эллроя повествуют о слиянии преступности, бизнеса и политики. «Американский таблоид» начинается в 1959-м, когда заканчивался «Белый джаз». Автор выходит за пределы любимого Лос-Анджелеса. Коррупция охватывает всю страну. Начало 60-х принято считать оптимистической порой идеализма, эпохой любимца Америки Кеннеди, но Эллрой далек от восторгов: «Девиз эпохи — хорошо выглядеть, пресмыкаться перед властью, спать с кем попало». Потому «Таблоид» беспощаден к 60-м не меньше, чем «Лос-Анджелесская тетралогия» к 50-м. Роман «Холодные шесть тысяч» продолжают темы «Таблоида», заканчивающегося убийством президента, и повествуют о событиях, приведших к смерти Роберта Кеннеди. Параноидальные 50-е, ханжески-оптимистические 60-е, последний роман трилогии должен привести читателя в циничные 70-е. При всем социальном подтексте оба романа остаются великолепными криминальными историями.

Не стоит считать Эллроя либералом и едва ли не коммунистом. Нет, его позиция (несколько усиленная собственным пессимизмом) характерна для думающего талантливого человека, готового обсуждать все недостатки и проблемы страны со своим читателем, ставящего себя в постоянную оппозицию к любой власти. Взгляды Эллроя вполне консервативны. При этом он известен критикой смертной казни и выступлениями за усиление контроля над продажей оружия. В целом Эллрой не публичная фигура. Он не любит покидать дом, даже для участия в рекламе книг. Предпочитает проводить время в небольшой компании друзей или в одиночестве, слушая классическую музыку. В 1995 году писатель переехал из Лос-Анджелеса в Канзас и лишь недавно вернулся в Калифорнию. Удачной супружеской жизнью Эллрой не может похвастаться. Сейчас он разведен. Экранизации свои он смотрит, но не слишком их жалует. «Полицейским» Джеймса  Б. Хэрриса (по роману «Кровь на луне») Эллрой был недоволен. О «Секретах Лос-Анджелеса» Кертиса Хенсона отзывался спокойно. Высоко оценил черновой вариант «Черной орхидеи» Брайана Де Палма, но остался разочарован окончательной версией. Наконец, Эллрой много работает для периодических изданий, сборники его эссеистики вполне популярны.

Жестокие и мрачные книги Джеймса Эллроя заслуженно прославили писателя. Именно жестокость и беспощадность в показе преступности Америки принесли титул «Демонический пес». Талант, умение сплавить все лучшее в криминальном жанре в единое целое и усилить это собственным писательским мастерством — помогли стать ведущим автором криминальной беллетристики. Многослойность и историческая точность книг вывели Эллроя в число основных писателей США современности. Тот самый спивавшийся неудачник Эллрой стал выдающимся автором. Черный юмор, жестокость, пессимизм замечательного писателя не позволяют забыть главного: это книги Джеймса Эллроя, не дождавшегосяодним страшным вечером 1958 года дома маму, Джениву Хиликер Эллрой. Именно ей посвящена столь важная для автора книга «Черная орхидея» и она незримо присутствует во всем творчестве «демонического пса».

Иван Денисов

Парфюмер: История одного убийцы (Das parfum — Die Geschichte eines Morder)

  • Испания, Франция, Германия, 2006
  • Режиссер Том Тыквер
  • В ролях Алан Рикман, Дастин Хоффман, Рейчел Херд-Вуд, Бен Уишоу
  • дублированный, 147 мин.

Двадцать лет спустя

Давайте обойдемся без долгих преамбул и, минуя вступительные абзацы и скучные рассуждения, скажем сходу и напрямую: фильм Тома Тыквера «Парфюмер» — хорошая и удачная картина.

Она современна, актуальна, динамична. Она не безлика, но, напротив, обнаруживает индивидуальный авторский почерк. Актерские работы выше всяких похвал. В конце концов, этот фильм просто интересно смотреть.

А теперь давайте вспомним, чем явился для литературы роман «Парфюмер», написанный двадцать с лишним лет назад. Это была книга, сделанная столь убедительно, что ее сразу же зачислили в число лучших книг XX века. Роман «Парфюмер» стал главным литературным событием 80-х годов. Станет ли таким же событием фильм Тыквера? Вряд ли. Возможно, он соберет много денег и его еще долго будут обсуждать, но это все, чего можно ждать от этого фильма. Потому что роман Зюскинда гениален, а фильм Тыквера просто хорош.

Стэнли Кубрик, о чьей режиссуре мечтал сам Зюскинд, когда-то снял фильм «Заводной апельсин». И фильм Кубрика, и роман Берджесса равноценны, так как и режиссер, и писатель по своему дарованию соответствовали друг другу. В случае с Тыквером этого, увы, не наблюдается.

Существует два способа экранизировать литературу. Первый способ — слепо следовать каждому написанному слову и аккуратно переносить события с бумаги на кинопленку. Таковы, например, «Война и мир» Бондарчука или «Мастер и Маргарита» Бортко. Второй способ — брать за основу некий сюжет и, отталкиваясь от него, создавать нечто совсем новое. Таков «Blow Up» Антониони, имеющий действительно мало общего с рассказом Кортасара «Слюни дьявола».

Тыквер пошел по первому пути. Он изменил текст Зюскинда совсем чуть-чуть. Изменения эти незначительны. Мадам Гайар, погибающая от рук убийц (в романе она доживает до глубокой старости), по замыслу режиссера, видимо, продолжает ряд Грималь-Бальдини, которые также погибают, едва расставшись с Гренуем.

Правда, режиссер кое-что добавил в характеры персонажей. Это касается, прежде всего, Гренуя и Бальдини.

В романе Зюскинд сравнивает своего героя с клещом, который всю жизнь сидит на дереве. И только если судьба подводит под это дерево жертву, клещу удается реализовать свое предназначение. В фильме подобное сравнение вряд ли уместно. Беззащитный взгляд Гренуя вызывает жалость, а не отвращение. А поскольку убийства в фильме все-таки совершаются, то выходит маленькая нестыковка: Гренуй у Тыквера одновременно и человек, нуждающийся в защите, и хладнокровный убийца.

Гораздо интереснее роль Бальдини, блистательно сыгранная Дастином Хоффманом. Хоффман играет совсем не по тексту. Его герой не шарлатан, коим он является у Зюскинда. Это уставший от жизни человек, способный, тем не менее, на добрые поступки. Он ласков с Гренуем, и их отношения более напоминают отношения любящего отца и сына, нежели расчетливого пройдохи и наивного ученика.

Но на этом разночтения заканчиваются. Во всем, что касается сюжета, Тыквер шпарит по тексту и почему-то у него выходит вовсе не философский фильм, а крепко сбитый триллер. Этот парадокс труднообъясним. Видно, что Тыквер старался, виден и хороший результат. Но картина в итоге получается, хотя и своеобразной, но по своей глубине далекой от оригинала.

Есть в фильме еще одна деталь, на которую нельзя не обратить внимания. Это закадровый текст. Кино, к сожалению, не в силах передавать запахи, зато о них можно рассказать. Тыквер не стал изобретать велосипеда, а пошел по проторенной дорожке. Правда, он пустился на хитрость. Закадровый текст в фильме звучит не только там, где он действительно необходим, но и там, где, казалось бы, без него можно было обойтись. Тыквер попытался внушить зрителю, что голос за кадром звучит в картине не из-за того, что другие средства здесь бессильны, а потому, что ему как режиссеру просто этого захотелось.

В «Парфюмере» есть действительно отталкивающие сцены — например, сцена рождения Гренуя. Но в целом это довольно целомудренный фильм, снятый по законам сегодняшнего времени. И хотя Тыквер — режиссер самобытный, он не решается нарушить эти законы. Он играет по правилам — совсем не так, как двадцать лет назад играл Зюскинд. Может, поэтому Тыквер не сделал революции в кино, и его место в пантеоне знаменитостей гораздо скромнее, чем место Зюскинда.

Виталий Грушко

Александр Гаррос, Алексей Евдокимов. Чучхе

  • Авторский сборник
  • М.: Вагриус, 2006
  • Переплет, 352 стр.
  • ISBN 5-9697-0247-1
  • Тираж: 5000 экз.

Говорить, собственно, нужно только о первой вещи, которая и дала название книге. Повесть «Новая жизнь» обнаруживает литературную умозрительность авторского метода, в этом качестве полезна. Герой каждый год меняет облик и сюжет жизни, о чем нам почему-то так и не сообщает, убегает от себя и в то же время ищет смерть. Замученный Достоевский или Фриш. «Люфт» написан отделившимся от соавтора Евдокимовым: разросшийся на сто страниц плакат со свежими данными из газет (дата: январь 2006).

В киноповести «Чучхе» все это тоже есть, но детективный сюжет закручен блестяще, интрига раскрывается на последней странице, приходится заглянуть в начало, чтобы понять ее смысл.

Киноповесть — лукавый жанр. Живопись не требуется. У авторов к ней, кажется, и вовсе нет призвания. Имена, должности, этикетки. Достаточно, например, сказать, что герой ел снедь — режиссер дорисует. Или, в лучшем случае, что он резал болгарский перец «цептеровским» ножом. Кому нужно, понятно.

Предисловие настораживает. Авторы долго объясняют, что не собирались писать пасквиль ни на Ходорковского, ни на Березовского и Абрамовича. Само соединение имен наводит политическую тоску. Но нет, действительно, не пасквиль, речь о другом.

Выпускников элитного класса (читаем все же — школа Ходорковского) начинают по одному уничтожать. Канва известна по негритятам Агаты Кристи, однако проблемы личной вины и высшего (персонифицированного) судии остались в прошлом веке. Перепуганные, герои уничтожают друг друга. Так воспитаны. Каждый за себя, никто никому не доверяет. Покупаются на блеф одноклассника, о чем, как я уже сказал, мы узнаем в самом конце.

Пересказывать детектив — подлое занятие. Поэтому и не буду. Читатели у этой книги, несомненно, найдутся, тем более что авторы являются лауреатами премии «Национальный бестселлер».

О мальчиках и девочках, которые к двадцати пяти годам стали директорами фирм, продюсерами, лидерами партий и советниками президента, мы знаем примерно столько же, сколько о снежном человеке. Информация избыточна и одновременно недостаточна. «Чучхе» не много меняет в этой густо прорисованной пустоте. Но авторы озабочены проблемой воспитания, это повесть о воспитании, что уже является достаточным поводом для размышлений.

Мишенью выбраны братья Стругацкие, которые верили в Человека Воспитанного. С большим основанием на роль оппонента годился бы Руссо. Но тут, вероятно, сказалась читательская биография. И дело, в конце концов, не в этом. Авторы не верят в чудесную силу воспитания.

Артур Коминтович Ненашев был еще учителем олигарха, почему тот и пригласил его в свой колледж (школу, лицей). Он «шестидесятник», пребывает в иллюзии, что можно еще нечто изменить в человеке и в обществе. Ученик его, олигарх, тоже верит в это (все же след Ходорковского смыть не удается).

Далее все не складывается не только у педагога, но и у авторов. Может быть, педагогический метод Ненашева не сработал? Но довольно трудно представить «шестидесятника», который проповедует политическую философию Северной Кореи чучхе. Помню это время, на Северную Корею была стойкая аллергия, на чучхе идиосинкразия отдельно. «Кавалергарды», «дева юная», «комсомолочка» — вот герои, пароли и кумиры тех лет. Кстати, чучхе — идеология коллективистская, а не индивидуальная, как может показаться из повести. Опираться на собственные силы призвана была нация.

В объективированном сюжете киноповести возможно и другое объяснение педагогической неудачи: человек не поддается воспитанию. Вернее, воспитывают его обстоятельства, а не учителя. Из уст одного из учеников, аутсайдера в карьерном смысле, но, как водится, душевно и духовно доброкачественного, мы узнаем, что учитель был потрясен неисправимым эгоизмом своих подопечных. Но и у учеников есть, однако, свой резон. Учитель коллекционировал пробки от пивных бутылок иностранного производства. Такой педагогический прокол в стройной системе романтика. А дети запомнили на всю жизнь. Вот и поубивали друг друга через семь лет после выпуска.

Николай Крыщук