- Антология
- М.: Вагриус, 2007
- Переплет, 352 с.
- ISBN 978-5-9697-0401-5
- 5000 экз.
Сборник триумфаторов
В заголовке — слова из аннотации издательства. Это не преувеличение: все авторы и правда лауреаты престижных премий и все являются постоянными авторами «Вагриуса». Издательству есть чем гордиться.
Но… Давайте все же поговорим о текстах.
Сборник свидетельствует: литература наша пребывает в активном поиске жанра. Почти все авторы стремятся преодолеть традиционный жанр, вырваться из его формата в какой-то иной, которому еще нет названия. Почти у всех замысел не столько реализуется через сюжет, сколько главенствует над ним, а задачи внутритекстовые, языковые (особенно у Шишкина и, отчасти, у Славниковой), являются едва ли не самодостаточными. Вслед за Бродским они могли бы повторить, что текст важнее сюжета. Можно сказать и так: рассказ стремится стать стихотворением. У Быкова это реализуется буквально, из пяти представленных рассказов три записаны стихами.
Сюжеты Ольги Славниковой развиваются как будто внутри некоего кокона. Совпадения с реалиями необязательны — это только условие игры, которая, в свою очередь, способствует вызреванию замысла. Снова, как и в предыдущих вещах, избыточность метафор, но именно они, похоже, позволяют читателю поверить автору, а автору — оберечь тайну истории. Так происходит в маленькой повести «Басилевс», когда мы не можем до конца объяснить притягательность молодой, намеренно старящейся и беспомощной вдовы и роковые события, которые происходят с мужчинами, обеспечивающими ее безбедное существование, но при этом безусловно верим в серьезность и подлинность самого сюжета.
Дмитрий Быков в литературе многостаночник. Его легкость и молниеносность при реализации замышленного стали легендой, а девять месяцев, в течение которых была выношена и написана девятисотстраничная монография о Пастернаке, кажутся фокусом или мистификацией.
Главное в рассказах Быкова — не реальные события, как, например, в армейском рассказе «Христос», а идея, явленная вполне безыскусно. Она просвечивает, точно скелет в хрупком теле, поскольку автор не слишком заботится о плоти повествования. Это скорее беллетризованные отчеты о замысле. Вполне четкие и толковые, они тем не менее не могут убедить читателя, например, во внезапном помрачении героя, которому в третируемом всеми однополчанине внезапно почудился Христос. Нетерпение мешает автору смиренно проживать вместе с героями события их жизни.
Стихотворные тексты читаются с большим интересом. Иногда думаешь: чем не «Анна Снегина»? Но и здесь Быкова то и дело тянет на обобщения, которые часто получаются содержательнее и эмоциональнее сплетенной интриги. Автор вполне отдает себе в этом отчет, немного романтизируя это свое свойство: «Заметил ли ты, что по ходу (тревожный, томительный знак!) в сюжете все больше народу, все меньше движения? Так ведет нас причудливый гений, что притча темнее и темней, что сумрачный пыл отступлений все прочее вытеснил в ней».
Александр Кабаков всегда внимателен к социальной природе человека и к бытовым формам его поведения. Его рассказы больше, чем у других, похожи на традиционный рассказ, отчасти вследствие веры в каузальность, то есть в непременную связь между причиной и следствием. Так, например, поздний успех, известность, деньги быстро развили в герое склонность к алкоголю и женолюбие. «Опуская описание промежуточных этапов, сразу можно нарисовать картину финальную».
Иногда эта вера в социальный детерминизм, похоже, дает сбой. Вот автор рисует психологический слом, происшедший с героем на сломе эпох. Получается у него, что та, «первая жизнь была не совсем всерьез, ‹…› все огорчения, как и радости, проживались не на самом деле, а в фантазиях». Ну и, соответственно, вторая жизнь наполнилась реальными радостями и настоящими бедами. Сама легкость этой сцепки вызывает сомнение. Но и попросту те, кто пожил в СССР, подтвердят, что, несмотря на статичность и фантазийность реальности, у людей было достаточно подлинных радостей и страданий. В сегодняшней же реальной реальности и фантомов не меньше, и подлинных переживаний не больше.
Михаил Шишкин молитвенно предан языку, что подтвердило и завершающее книгу эссе «Спасенный язык». Все же, о чем он пишет, пользуюсь его выражением, только «случай в изящной словесности». Читать его — наслаждение, которое странным образом быстро улетучивается, не оставляя после себя содержательного послевкусия. Может быть, потому, что язык, по Шишкину, существует только «для возможности вертикальной коммуникации», а не для общения людей. Вследствие этого склонен к эстетике абсурда, который строит с помощью клиповой нарезки. В рассказе “Willkommen in Z.” читатель найдет Карамзина и Клопштока, Листа и Кафку, побывает на кладбище Флунтерн, где покоится клан Джойсов, увидит сумасшедшего, объявляющего себя сыном Иисуса Христа. Таких клиповых образований много, рассказ маленький и весь, если отшелушить его, представляет собой простенькую любовную историю, сдобренную диалогами в стиле наших шестидесятников, которые, в свою очередь, те позаимствовали у Хемингуэя и Ремарка. Абсурд не прочитывается в силу, быть может, природной гармоничности стиля. Но и чувство необязательного удовольствия, которое испытывает читатель, не так уж малозначительно, если вдуматься.
