Метка: Андрей Рубанов

• Андрей Рубанов. Патриот. — М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017. — 507 с.

Андрей Рубанов — автор книг «Сажайте, и вырастет», «Стыдные подвиги», «Психодел», «Готовься к войне» и других. Финалист премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».
Главный герой романа «Патриот» Сергей Знаев — эксцентричный бизнесмен, в прошлом успешный банкир «из новых», ныне — банкрот. Его сегодняшняя реальность — долги, ссоры со старыми друзьями, воспоминания… Вдруг обнаруживается сын, о существовании которого он даже не догадывался. Сергей тешит себя мыслью, что в один прекрасный день он отправится на войну, где «все всерьез», но вместо этого оказывается на другой стороне света…

 

ЧАСТЬ II

29

«Я хорошо помню, — подумал отец. — Я влюбился в ее осанку, в ее имя, в ее пальцы на фортепианных клавишах. Я сразу решил, что она — та самая. Я понял, что моя жена и мать моих детей будет музыкальным человеком. Я помню, меня тогда осенило: в моем доме будет рояль, и толстая пачка нотных альбомов! Я построю свою семью вокруг музыки! Так я подумал, когда она подходила, когда мы знакомились. Привет, я Сергей. Камилла. Красивое имя, а что оно значит? Оно значит „девушка благородного происхождения“. Вам идет это имя, в вас видна порода… Спасибо, Сергей… Это была любовь? Разумеется! Я увидел, что с этой женщиной возможно общее будущее. И дети. Минимум один, вот такой вот, огромный, упрямый, весь в друзьях, весь на понятиях».

— Слушай, юноша, — сказал отец. — Я ведь тебя этому не учил. «Поломаю», «ответку дам», «без вариантов» — откуда ты такого набрался?

— Отовсюду, — спокойно ответил сын. — Еще скажи, что я — неправ.

— Это я был неправ! — перебил отец, раздражаясь. — И я получил — за дело. Конфликт исчерпан. Все. Говорить не о чем.

— Если надо, — сказал сын, сузив глаза, — я пацанов соберу, хоть двадцать человек. Мы любого закопаем.

— В каком смысле — «закопаем»? — испугался отец.

— В переносном, — ответил сын. — Накажем. У нас у одного парня отец — полковник ГРУ. В Сирии воюет.

— Я думал, ты музыкант, — сказал отец.

— Ты тоже когда-то был музыкант, — ответил сын. — Скажи, кто тебя тронул. Мы ему вломим. По-настоящему. По-русски. Быстро, тихо и вежливо.

— Иди, — приказал отец. — Тоже мне, вежливый человек.

Сын не двигался с места, и отцу пришлось слегка подтолкнуть его в плечо.

Виталик недовольно процедил «звони» и ушел вразвалку. Со спины выглядел совсем взрослым. «Обиделся, что ли? — Подумал Знаев. — Ничего, пусть привыкает». У нее была длинная белая шея и треугольное лицо с миниатюрным, но крепким подбородком и прямым носом. Длинные пальцы и хрупкие прозрачные запястья — в состоянии эротического помрачения можно было увидеть сквозь тонкую кожу множество синеватых косточек, сложно соединенных мягчайшими хрящиками.

Она походила на холодных царственных блондинок из золотого века Голливуда.

Она носила жемчуг и не пользовалась косметикой — что было неопровержимым, стопроцентным доказательством породы. Хочешь найти породу — ищи девушку, которая не красит лицо.

Он нашел.

В первый год после свадьбы мистер и миссис Знаефф много ездили по миру. Молодой супруг уставал на работе и предпочитал пассивный отдых: мало двигаться, много спать и есть. Он отдыхал как старик. Ему нужен был абсолютный комфорт, какой только можно купить за деньги. Это была принципиальная позиция.

Отдыхал только в Европе. Третий мир не любил и редко там бывал.

Он покупал дорогой тур на Тенерифе, Мадейру или Капри, выпивал перед полетом стакан крепкого — и в зале прилета обращался в полусонного мистера Знаефф, в очень, очень важного и богатого парня.

Завидев утомленных перелетом мужчину и женщину, мистера и миссис Знаефф, заранее оплаченные люди подбегали, подхватывали два его чемодана, набитые белыми брюками, сандалиями, купальными полотенцами, очками для плавания и соломенными шляпами; потом два ее чемодана, набитые тем же плюс каблуки и вечерние платья, — и с этого момента и вплоть до возвращения домой все желания молодой пары упреждались шоферами, гидами и бесшумными слугами.

Мистер и миссис спали, тесно прижавшись друг к другу, обязательно под открытым небом, на балконах-террасах, чтоб в семи-десяти шагах от вытянутых ног уже были пустота, и обрыв, и гудение волны внизу. И две минуты пешком до пляжа, и кровать кинг-сайз. Молодая миссис Знаефф всегда легко покупалась на «кинг», на королевское, на главную тему, скреплявшую молодоженов: на их очевидную избранность, на их превосходство над многими прочими, на их принадлежность к сверкающей верхушке золотого миллиарда. Они были молоды, умны, образованны, богаты, абсолютно здоровы, сыты, остроумны, пьяны, счастливы, шикарны, они наслаждались всеми плодами мировой культуры, они любили глядеть с обрыва на бесконечный океан, — они, двое русских молодых людей из Москвы, владели миром.

Утром он плавал и жрал рыбу; днем его и жену везли смотреть Саграда Фамилия, или Каркасон, или Дворец дожей; потом он снова плавал и жрал рыбу: треску, тунца, лосося или буйабес, пил портвейн, курил, парился в сауне, дремал или слушал старые блюзы, рассматривал субтропические бирюзовые закаты.

Зачатие ребенка произошло на одном из теплых солнечных островов, в шуме волны, вечно совокупляющейся с берегом. Сын был создан отцом в состоянии расслабления, умиротворения, глубокого самодовольства.

Дух, ангел его сына прилетел, привлеченный ароматами лосося, политого лимонным соком, и холодного бордо, и хрустящих простыней; дух, ангел прилетел в особенный, исключительный мир, в райский сад с фонтаном и лимонным деревом, где все мечты сбылись.

Сын родился желанным, здоровым, сильным, любимым с первой секунды.

Изумляло то, что все эти длинные годы родительских хлопот, труда, нервов, его памперсы, его колики, его первые шаги, его зубы, его игрушки, обои в его комнате, его аденоиды, его детский сад, его первый класс, его футбольные мячи, игровые приставки, его портфели, роликовые коньки, велосипеды, единые государственные экзамены? — все пролетело как одна секунда.

Ни единого раза отец не советовал сыну решать проблемы кулаками и вообще добиваться чего-либо насилием и агрессией. И никаких «пацанских» кодексов ему не внушал, и бить первым не учил, а учил бить вторым, и про то, что лучшая драка — это та, которая не состоялась. И ни единого раза отец не произнес сыну ни одного слова о любви к стране, к Родине, к березам, валенкам, телогрейкам и особому русскому пути. Наоборот, ругал власть, государство, отвратительную равнодушную систему много и часто, и мать активно поддакивала.

Она — тогда уже не тургеневская фортепианная фея, а шикарная и уверенная банкирова жена — сразу решила, что сын должен быть выучен только в Европе. И впоследствии там же, в Европе, найти свое призвание. Чтобы не связывать жизнь с этой помойкой, со страной убийц, бандитов и тупых пьяных рабов.

Возможно, сын слышал о любви к Родине в школе, но банкир Знаев не был в этом уверен. Он бывал в школе у сына не более раза в год. Когда учителя жаловались — спокойно обещал надрать паршивцу задницу. Ни в коем случае, пугались учителя. Если я не хотел, в меня вколачивали, осторожно возражал старший Знаев. Никаких телесных наказаний, восклицали в ответ. Родитель должен реализовываться через любовь, а не через гнев и насилие. Как же быть, если балбес не желает грызть гранит? — вопрошал Сергей Витальевич, и в ответ получал только отрицательные междометия и взмахи мягких старых рук. Почему-то все они, учителя его сына, чопорные и боязливые педагоги, считали, что господин Знаев хочет иметь «наследника», какого-то мифического Знаева-штрих, которому однажды торжественно передаст бразды владения.

Почему-то они полагали, что папа не спит ночами, воображая своего сына хозяином трастового фонда или завода минеральных удобрений. Почему-то они решили, что Знаев-старший хочет передать Знаеву-младшему в наследство свой бизнес: пятнадцать комнат в особнячке близ Покровских ворот, где каждый вечер президент и директор, надежно замкнув дверь на ключ, лично шлепает печати липовых организаций на липовые контракты. Что он мог передать в наследство? Какие бразды? Технику дискуссии с инспектором финансового мониторинга? Сто пятьдесят сравнительно честных способов резкого снижения налоговой нагрузки?

Маленький Виталий Сергеевич папиной работой вовсе не интересовался — гонял в футбол и на велосипеде, как положено всем мальчишкам. А если бы заинтересовался, папа немедленно сказал бы сыну, что его бизнес — финансы — не для всех, что это нервная и однообразная работа, и заниматься финансами сейчас, на данном этапе мировой истории, он никому бы не посоветовал; что современный финансист представляет собой не более чем приставку к персональному компьютеру, а современные коммерческие банки — монструозные муравейники, где процветает корпоративная бюрократия, где нет места свободному творческому труду.

Потом папа пошел еще дальше: написал книгу о своей работе и дал сыну почитать.

Сын все понял.

Но прежде чем отцовский банк издох, прекратила существование семья банкира.

Развод состоялся по решительной инициативе жены.

Возможно, у нее «кто-то был». Знаева это не волновало. Он работал с утра до ночи.

Банк вибрировал, но стоял.

Отвлечься от денег, отвернуться от конвейера было немыслимо. В банк он вложил всего себя, а в семью — почти ничего: два ежегодных семейных отпуска, десять дней в мае и две недели в январе.

Его жене потребовалось семь лет, чтобы понять, насколько унизительна ситуация: у нее были деньги, но не было мужчины. Муж появлялся поздним вечером, погруженный глубоко в себя, и его телефон непрерывно звонил, входящие сыпались одно за другим; муж не занимался своей женой и ее не замечал.

Секс у них был примерно раз в десять дней, в хорошие времена — два раза в неделю. Но поскольку муж и жена, как правило, находились в ссоре, — бывали периоды, когда они по три недели не притрагивались друг к другу.

Женщина прекрасного воспитания, она ссорилась тихо, сухо, незаметно для ребенка.

Конечно, бывали и периоды благополучия, мира.

Бывали долгие месяцы, когда жили втроем очень дружно. Вместе по вечерам ходили в парк гонять мяч. Любовь к физической красоте, к телесному совершенству может объединить любую женщину с любым мужчиной; правда, ненадолго. Жена ходила на фитнес и держала себя в идеальной форме. Муж по три часа в неделю мордовал боксерский мешок. Жена готовила идеальные наборы белков и углеводов. Муж благодарно ел. Сын бегал вокруг, размахивая лазерным мечом, и все были счастливы. Но недели и даже месяцы покоя сменялись очередным происшествием на рынке, или запросом из прокуратуры, или скандалом с людьми из-за процентов и долей процента; муж и отец появлялся, только чтобы переночевать; в семье ничего не происходило, ничто никуда не двигалось. Все было неопределенно, все — в будущем: вот-вот, сейчас, еще немного — и отложу ребенку пол-лимона сразу на Сорбонну, на пять лет, а лавку закрою; год или два, а дальше все изменим; жена слушала это несколько лет подряд, возражала безуспешно — и вот ей надоело.

Дальновидная и трезвая девушка, она мужнины деньги не тратила, жила без показной роскоши, модой увлекалась в меру, а все (или почти все) деньги, выдаваемые на роскошь, откладывала. И в год семнадцатилетия купила сыну квартиру. А когда сын перебрался в самостоятельное логово, объявила о разводе.

Сын пережил достаточно легко. Переезд в индивидуальное обиталище даже не стал для него большим событием: он этого ждал. Среди его приятелей многие получили уже, в свои шестнадцать и семнадцать лет, от родителей собственные квартиры.

Что происходило в этих квартирах, какие дикие оргии могла устроить эта пост-индустриальная молодежь, дорвавшаяся до самостоятельности, — отец мог только догадываться, но предполагал, что ничего особенного, максимум — пиво и легкие наркотики. Молодежь была тихая, суховатая и самоуглубленная, и сын его был такой же: все они сидели по домам, играли в игры и музицировали на купленных родителями дорогих мощных компьютерах.

Надо признать, что Камилла, налаживая самостоятельную жизнь сына, употребила весь свой вкус и все понимание истинных ценностей. Квартира была великолепна, она реяла на высоте птичьего полета — просыпаясь, мальчик подходил к окнам и видел справа пойму реки Сетунь, а слева — башни Москва-Сити, торчащие, как золотой зуб во рту Бога.

Не будем забывать: он ведь с момента зачатия пребывал в мире, где мечты сбылись.

• Издательство «АСТ», 2012 г.
• Андрей Рубанов — автор романов «Сажайте и вырастет», «Йод», «Готовься к войне», «Жизнь удалась», «Психодел»; «Хлорофилия», «Боги богов». Реальность в его книгах всегда актуальная, жесткая и не терпит компромиссов, вымысел очень похож на правду…
  
  Новая книга «Стыдные подвиги» начата в 1996 году в тюрьме «Лефортово» и закончена в 2011-м, в июле, в день, когда автору исполнилось 42 года.
  
  Главный герой — пионер, солдат срочной службы, студент, частный предприниматель, банкир, заключенный, пресс-секретарь, кровельщик; сын, муж, отец, брат…
  
  Место действия — Москва, Электросталь, Тверская область, Чечня, снова Москва…
  
  Главная сюжетная линия — жизнь отдельно взятого человека. По имени Андрей Рубанов.
  
  «Родился, вырос, повзрослел. Любил, служил, работал. Бегал, ползал. Ошибался. Прощал, мстил. Уважал. Изобретал. Тратил. Смеялся, плакал. Убегал, догонял. Гордился, стыдился. Гнил. Процветал. Играл. Содержал, кормил, воспитывал. Герои и события невымышленны. Все совпадения неслучайны».

Гад

В шесть утра в камере ломали гада.

Еще вчера он не был гадом. Обыкновенный криминальный балбес, уроженец Дагестана, лезгин или аварец. Едва войдя, объявил, что на свободе вел бродяжной образ жизни и в тюрьме хочет иметь со стороны арестантского сообщества положенное уважение. В ответ ему сказали, что только время покажет, какого именно уважения достоин всякий человек, и забыли про него.

Плотный, спокойный, по своему неглупый. Впрочем, для тюрьмы этого мало. Еще нужна осторожность, обыкновенное здравомыслие. Попал в тюрьму — молчи и слушай, вылетит лишнее слово — пожалеешь. Этот не молчал. Вошел в пять вечера, а в семь уже прибился к кому-то, уже чифирил с кем-то, уже курил чьи-то сигареты и рассказывал о безбедной и беспечной вольной жизни.

В половине восьмого один из тех, с кем чифирил и чьи сигареты курил, — грузин Шота, — пересек камеру и пришел под самую решку, к смотрящему Евсею.

— Ситуация… — шепотом произнес Шота. — Этот… Который дагестанец… Он совсем дурак. Он сказал такое, чего нельзя говорить. Все слышали. Если б он только мне сказал, я бы его остановил, клянусь мамой. Зажал бы ему рот рукой. Но он всем сказал.

— Что сказал?

Шота печально покачал головой.

— Сказал, что на воров ему положить. Он сам по себе. Вор, не вор — какая разница. Так он сказал.

Евсей сузил глаза, произнес почти беззвучно:

— Очевидцы есть?

Шота несколько раз кивнул.

— Я ж говорю, все слышали… Есть очевидцы, конечно. Хромой, и Туркмен, и Байкер, и Сиплый, и еще люди…

— Ага. Зови тогда их сюда. Только тихо. Этого дагестанца не зови. Зови только очевидцев. Иди.

Коротко и тихо поговорив с каждым из семерых очевидцев, смотрящий подозвал близких: сидевшего за героин маленького татарина Рому Толкового и сидевшего за разбой Гришу Покера.

— Что делать будем?

— Отпишем, — сказал Толковый.

— Это понятно. Но кому? Сразу вору, или смотрящему за централом?

— Не надо смотрящему, — сказал Покер. — Это чисто воровская тема. Сразу поставим в курс вора, и подождем ответа.

Написали тут же короткую ксиву и поспешно отправили по дороге, чтоб успеть до вечерней поверки.

Евсей сделался мрачен. Он был квартирный вор, вдобавок — верующий, трижды в день молился. Он не любил насилия. За год при нем в камере появилось только двое опущенных. Первый, едва переступив порог, признался, что снимал детскую порнографию по заказу каких-то датчан или шведов, за что и взят ментами. Сам полез под шконку. Со вторым получилось хуже: совсем мальчишка, взятый за героин, вдруг зачем-то рассказал соседям, как доставлял своей девушке оральное удовольствие. По понятиям пришлось опустить дурака. Впрочем, никто до него не домогался, а спустя несколько дней наркомана выдернули с вещами.

По обязанностям смотрящего Евсей коротко говорил с каждым, кто входил в хату, и если видел перед собой молодого наивного новичка, обычно спрашивал вскользь: «Надеюсь, ты на воле всякими гадостями не занимался? Женщину между ног не лизал? И к проституции не имел отношения? А то ведь за такое здесь сразу под шконку определяют, имей в виду…» Обычно после таких слов новичок сразу мрачнел, но на Евсея смотрел благодарно.

Многие, знал Евсей, теперь доставляют своим бабам удовольствие языком, и если разобраться — половину хаты надо под шконку загнать.

Сутенеров тоже много заезжает, особенно тех, кто крышует это дело. А ведь если ты получаешь с проституции — значит, продаешь женский половой орган, правильно? А если ты продаешь женский половой орган — значит, он у тебя есть. А если у тебя есть женский половой орган, стало быть, ты вообще не мужик, логично?

Евсей пришел к богу здесь, в тюрьме. Как все новообращенные, он был очень строг в своей вере и даже в мыслях не позволял себе ругаться матом. С окружающими, наоборот, старался обращаться мягко, ибо прощать — великое благо, которому следует день и ночь учиться у Бога и его сына.

Ночью от вора пришел ответ.

«Если он говорит, что ему положить на воров, — значит, он гад, и поступить с ним надо, как с гадом, и указать ему его место».

Евсей подозвал Покера и Рому Толкового, молча протянул ксиву.

Покер, прочитав, пожал плечами, Рома Толковый ухмыльнулся.

— Вот так вот, — мрачно процедил Евсей. — Ничего не поделаешь. В шесть утра делаем телевизор погромче — и вперед.

Позвали Шоту, и Сиплого, и Туркмена. Объяснили, что делать. Шота и Сиплый — жестокие люди — без пяти минут шесть пришли на пятак перед телевизором, уже обутые в кеды. Рома Толковый тоже надел носки и одолжил у одного из мужиков крепкие ботинки. Покер — бывший боксер тяжелой категории — наблюдал за его действиями с усмешкой.

Евсей не стал обуваться.

Послали маленького хохла Свирида, разбудить дагестанца и позвать, на разговор.

Заспанный, ничего не подозревающий, он пришел, в одних трусах; Свирид держался сзади, на безопасном расстоянии.

Уверенно улыбнувшись, дагестанец сел было на край шконки Евсея, но тот покачал головой.

— Встань. Не трогай тут ничего. Отойди.

— Не понял…

— Не понял — поймешь. Мы за тебя знаем очень стремные вещи. Мы знаем, вчера ты сказал, что вор тебе — никто, и на воровской закон тебе положить. Ты говорил это?

— Нет, — ответил дагестанец, и вздрогнул: справа и слева подступили, окружили.

— А вот они, — Евсей показал пальцем на очевидцев, — слышали. Это очень серьезная тема. Очень. Либо они, четверо, врут, либо ты врешь.

— Братан… — начал дагестанец, но Евсей грубо оборвал:

— Я тебе не братан. Здесь у тебя братанов нет. Шота, ты здесь?

— Да.

— Он говорил такое?

— Да.

— Туркмен, а что ты скажешь?

— Он говорил, что слово вора ничего не значит. Прямо мне в лицо сказал, и еще улыбался…

— А ты что скажешь, Сиплый?

Сиплый — бестолковый, дурной арестант, сейчас гордый тем, что его позвали на важный разговор, — открыл было рот, но Покер его перебил:

— Хватит, — произнес он. — Не могу это слушать, душа не принимает.

И ударил дагестанца в живот.

Тут же остальные набросились, повалили.

— Телевизор! — надсаживаясь, прошипел Евсей. — Телевизор громче сделайте!

Дагестанец, осыпаемый ударами, завыл и закрыл голову руками.

Шота, как все грузинские преступные люди, хорошо знал понятия. «Сломать» — значило сломать в буквальном смысле, чтобы ни одной целой кости не осталось. Одной рукой упираясь в край стола, а другой — в плечо Свирида, повиснув на мгновение, он высоко поднимал обе согнутые в коленях ноги, а потом с силой прыгал на спину и шею лежащего. Покер, хоть и боксер, напротив, не отличался кровожадностью: наклонившись, он несколько раз прицельно ударил кулаком по затылку и виску дагестанца, потом отступил к стене и сложил руки на груди.

Покер и Евсей давно сидели вместе и знали, что в общей камере среди ста двадцати человек всегда найдутся несколько по-настоящему жестоких людей, природных палачей, они будут топтать и калечить любого, кто ошибется. Кроме того, на экзекуцию придут и другие: физически крепкая молодежь, желающая доказать свою приверженность воровской идее. Сам Евсей лишь единожды присоединился к действу: когда гад, спасаясь от ударов, подполз ближе, пришлось пнуть его ступней в плечо.

Ногами в тюрьме бьют только гадов.

Спустя несколько минут Евсей сделал Покеру знал, и тот, отодвинув Шоту и Свирида, вошедших в раж, ухватил гада за волосы и рывком заставил его подняться на ноги.

Кровь залила все лицо дагестанца, рот был ощерен, глаза ничего не видели, обратились в две набухшие багровые пельменины. Однако он, хоть и шатался, но кое-как держался вертикально.

— Слушайте, — повысив голос, произнес Евсей, глядя в глубину камеры, в серые и желтые лица. — Вот это — он показал пальцем на плечо дагестанца, поросшее серым волосом, — еще вчера ходило среди нас. Жрало пайку. Чифирило. Мы думали за него, что это достойный арестант. Сегодня он уже гад. Вот ксива, — Евсей поднял зажатый в кулаке тетрадный листок, — ее отписал вор. Здесь все сказано. Здесь сказано, что с теми, кто не уважает воровское, следует поступать, как с гадами. А что делают с гадами? Их ломают! Любой может сейчас подойти и прочитать. Любой, кто сомневается, что здесь, в этой хате, все делается строго по понятиям, пусть подойдет и поинтересуется. Если есть вопросы — задавайте сейчас или потом, в любое время…

Глубокая тишина воцарилась, едва смотрящий замолчал.

— Сейчас, — Евсей опять ткнул пальцем в дрожащее, хрипящее, исходящее кровавыми соплями, — запинайте это под шконку, как можно дальше. И пусть оно там сидит, и не высовывается.

Дагестанец вдруг задрал подбородок вверх.

— Братва! — завыл он, — братва, клянусь матерью…

Его сбили с ног, и Шота, мокрый от пота, резиновой подошвой наступил на его лицо.

— Да, — сказал Евсей, — именно так. Теперь его базар уже никому не интересен.

— Завали пасть, — произнес Шота, наклоняясь к лежащему. — Иначе закопаем прямо здесь, в кафельный пол.

И гортанно выругался по-грузински.

Рома Толковый коротко плюнул — слюна упала на спину гада — и сказал:

— Ползи на место свое. Давай! Знай место, тварь. Знай свое место.

Избитый, однако, ползти не стал — выпрямился и заковылял, из одного конца камеры в другой, к умывальнику.

— Э! — громко позвал Рома Толковый. — Не вздумай, тварь, до крана дотрагиваться! Мужики, откройте ему воду. Пусть умоется. Потом дайте ему вещи свои собрать.

Через полчаса все стихло. Сто двадцать арестантов занялись своими делами. Стерев с лица и плеч кровь, дагестанец полез под шконку, в дальний угол, где жил своей жизнью единственный опущенный — тот, что снимал когда-то детское порно. Теперь их стало двое.

«Хорошо, что своими ногами пошел, — подумал Евсей. — Вроде и поломали, как надо, но не изуродовали до полусмерти… А выбили бы глаз, допустим — тогда что? Конец спокойной жизни. Дошло бы до кума, а кум по такому случаю может и дело завести, следствие учинить… Кто бил, за что бил… Глядишь, два-три года к сроку добавилось, ни за что… Хорошо, что мало били. С гадом, конечно, надо — как с гадом, безжалостно, этого никто не отрицает… Но с другой стороны — он пусть и гад, но я-то — человек…»

• Издательство «АСТ», 2012 г.
• Андрей Рубанов — прозаик, журналист. Автор романов «Йод», «Жизнь
  удалась», «Психодел» и фантастических «Хлорофилия» и «Живая земля».
  Настоящее в его книгах всегда актуально и жестко, а будущее так похоже на
  правду…
• Угонщик космических кораблей Марат и старый вор Жилец чудом попадают на далекую Золотую Планету. Здесь нельзя замерзнуть или умереть от
  голода; все пахнет ванилью и карамелью, и даже соль — сладкая. Это земля
  обетованная!
• Жилец мечтал о ней долгие годы, но теперь не может даже ступить на
  нее… В прежней жизни Марат не захотел быть вторым пилотом, а на Золотой планете должен стать первым диктатором… Вернуться нельзя, помощи
  ждать неоткуда. Обитатели сладкого мира не рады незваным гостям. Борьба
  за жизнь превращается сначала в драму, а затем в запутанный фарс.
• «Боги богов» — книга о том, как создаются цивилизации и как творится
  миф. О том, как обычный человек может стать божеством. Это не пособие
  для богов, а история выживания на затерянной планете.

• Купить книгу на Озоне

Его звали Жилец.

То ли имя, то ли прозвище. А фамилий у таких людей бывает по
три десятка. Жилец — пусть будет Жилец. Марат и свое-то имя едва припоминал, рассуждать про чужие не было ни сил, ни желания. Имя, фамилия, прозвище — какая разница? В пересыльной
зоне на Девятом Марсе никто ни во что не вдумывается. Вдуматься — значит вспомнить, что ты умеешь думать, что ты человек,
а не пустынное насекомое. Мысли возникают обычно только
в связи с простейшими проблемами. Как бы надышаться, или
тень найти, или пожрать. Или уберечь барахло, чтобы не украли,
пока спишь.

На Девятом Марсе воровство процветает. Сто сорок пять тысяч
уголовников под открытым небом предоставлены сами себе, в охране только киборги, тупые, старые, позапрошлого модельного
ряда. У них суровая казенная логика, всё завязано на арифметику:
прибыл, убыл, к отбыванию наказания пригоден (то есть живой).
А кто у кого украл куртку или порцию белкового концентрата —
никому неинтересно.

Девятый Марс — древняя пересылка, о ней Марат слышал еще
в детстве. Провинциальная планета у черта на рогах. Открыта в эпоху первого расселения, задолго до биореволюции. Описана в Каталоге Дальней Родни. Мертвая пустыня, на экваторе — пояс голубых песков, и в тех песках — пересыльная тюрьма, где нет ни заборов, ни систем слежения, ни зданий — вообще никакой инфраструктуры, а просто пробито в толще песка и камня десяток
скважин, и вокруг воды бедуют и маются сто сорок пять тысяч негодяев из пяти десятков обитаемых миров. Бежать некуда, потому
что дышать нечем.

Ночью — минус сорок градусов, днем — плюс сорок. Это летом,
зимой — наоборот. Правда, Марат не собирался сидеть здесь до
зимы.

Каждые три часа кислородная пайка, пропустишь пайку — ослабнешь, пропустишь две пайки — можешь и умереть, если слабак. Отбирать кислородную пайку — западло, а остальное можно и украсть,
и силой отнять, и в кости выиграть, и в карты. Или проиграть.

Жильца привезли отдельным этапом. Такое Марат видел впервые. Около тысячи самых любопытных злодеев вылезли из своих
песчаных нор и побежали смотреть на легендарного преступника.
Но Марат не побежал.

Говорили, что Жилец убил двести человек на четырнадцати
планетах. Говорили, что он приговорен к смерти там, где смертный приговор давно отменен. И еще — что он нашел Кабель. Однако Марат сидел на Девятом Марсе уже три месяца и давно понял, что нельзя верить арестантским байкам. Уголовники — особая раса: они циничны и грубы, но в такой же степени наивны,
доверчивы и мнительны, они обожают россказни о колдовстве
и магии, легенды о Дальней Родне и прочие долгоиграющие
сплетни. Они верят в гениальных аферистов и величайших грабителей — это помогает им жить. Встречаешь двухметрового, бесстрашного, несгибаемого, шрамами покрытого — а он, как школьник, верит в ограбление офиса Федеральной финансовой системы. Или в то, что можно найти Кабель. Смешные люди.
Идолопоклонники.

В общем, Марат не пошел смотреть на знаменитого убийцу.
Благоразумно решил подремать — час был ранний, самый благодатный, плюс двадцать — самое время расслабиться.

Но к вечеру того же дня вся пересылка бурлила.

Сначала — это было в полдень, как раз после того, как сбросили третью пайку, — в отдалении возник неясный шум: сначала
один закричал, потом другой хрипло выругался на смеси нескольких языков, третий ахнул; гомон стал гуще, громче — Марату стало интересно, и он вылез из берлоги. На Девятом Марсе каждый
имеет собственную берлогу, яму; самую опасную жару лучше всего
пережидать, зарывшись в песок, он здесь особенный, низкая теплопроводность, чем глубже — тем прохладнее или, наоборот, теплее, зависит от времени суток. Сто сорок пять тысяч преступников
ковыряются в лиловом прахе. Весьма поучительное зрелище.

Марат размотал с головы тряпку, отряхнул грязь и пошел туда,
где собиралась толпа. Фиолетовое солнце падало за синие горы.
С севера приближалась бесформенная тень — летел киборг-надзиратель. Толпа уплотнялась, по краям — любопытные, ближе к центру — злые и возбужденные, пришлось работать локтями, потом
выставить плечо и протискиваться боком. Вдруг над головами —
черными и белыми, лохматыми и бритыми — с хриплым воем
взлетело и рухнуло нечто. Вокруг зашумели и отпрянули — Марат
едва не упал, — потом заорали, прокляли бога и маму его, и снова
над толпой взлетело неизвестное существо, но Марат уже приспособился, посмотрел из-под руки и вздрогнул: это был человек.
Раскинув руки и ноги, стремительно вращаясь и визжа, некто полуголый пронесся и упал, сбив наземь пятерых или семерых.

Многие отшагнули, другие, наоборот, подтянулись ближе. Марат оказался в самом центре событий. На пятаке диаметром тридцать шагов в облаке синей пыли стоял невысокий уродливый человек в старом, во многих местах заштопанном десантном комбинезоне. Не просто уродливый — безобразный в крайней степени.
Короткие, очень толстые в бедрах, кривые ноги, мощнейшая грудная клетка, жилистая шея, круглая голова, руки же нелепо длинные и тонкие. Лица не было: нос, рот, уши и глаза существовали
отдельно друг от друга — таков был, видимо, результат бесконечных пластических операций, сделанных имплантаторами разной
квалификации и степени жадности. Уродливый стоял спокойно,
глядя поверх голов, криво улыбаясь, и держал за волосы двоих —
огромных, потных, оскаленных, коленопреклоненных; из их ртов
обильно текла кровь, глаза бессмысленно вращались. Одного Марат знал: известный барыга по прозвищу Ящер, бывший владелец
собственной фермы генетически модифицированной конопли на
Империале. Уродливый сделал несколько шагов вперед, поволок
за собой по песку потных гигантов, они не сопротивлялись, только мычали, двигались так, словно из них вынули все кости.

Толпа попятилась.

— Я — Жилец! — надсадно крикнул уродливый. — Если кто-то
не верит — может подойти и спросить! Объясню любому!

Голос был тяжел и напоминал скрип, издаваемый причальной
шлюзовой консолью планетолета класса «Б» в момент стыковки.
Выкрикнув инвективу, монстр оттолкнул одного из окровавленных гигантов, а второго — Ящера — поднял за волосы одной
рукой, изогнул корпус и с тяжелым животным стоном швырнул
вверх, словно тряпичную куклу. Три тысячи убийц, воров, насильников, хакеров, драгдилеров и террористов, совершивших злодеяния, предусмотренные федеральными списками «бета» и «гамма», издали вздох изумления. Ящер — сто килограммов мускульной массы — завизжал и улетел куда-то за спину Марата.

Надзиратель завис над местом драки, гудя изношенными турбинами, изучил обстановку, сверкнул линзами объективов и улетел дальше. Охрана никогда не вмешивалась в мелкие конфликты. У машин простая логика: пусть преступники тратят силы на
потасовки, а не копят их для бунта или побега.

Уродливый вздохнул, обвел взглядом притихшую публику и нехорошо улыбнулся. Воцарилось молчание.

— Слышь! — крикнул из задних рядов кто-то дерзкий. — Если
ты паяльником сделанный, так и скажи! Киборгам не место среди
порядочных арестантов!

В задних рядах всегда находится такой дерзкий, выкрикнет
и спрячется.

— Я не киборг, — ответил уродливый. — Я человек.

— Человек не может иметь такую силу!

Уродливый захохотал.

— Человек всё может, — сказал он, повернулся ко второму гиганту и протянул ему руку.

— Вставай.

Гигант осторожно повиновался.

Ладони уродливого были неправдоподобно чистыми, младен.
чески розовыми; ногти на всех десяти пальцах отсутствовали.

— Будь пока рядом, — велел ему Жилец и всмотрелся в первые
ряды. Задержал взгляд на лице Марата.

И Марат тогда кивнул ему, сам не понимая зачем.

Конечно, он не был киборгом. Марат догадался сразу. Отличить живого человека от андроида, киборга, репликанта может
любой. Достаточно внимательно понаблюдать хотя бы минуту.
Секрет несложен: стандартный киборг, даже самый совершенный, не делает лишних движений. А человек — делает.

Кроме того, каждый подросток знает, что искусственные люди
не могут жить без парфюмерии (эта необъяснимая особенность
известна как «фактор одеколона» и уже двести лет служит для молодежи неиссякаемым источником шуток).

Конечно, Марат слышал про киборгов нестандартных, производимых мелкими сериями, по индивидуальным заказам. Как минимум в пяти обитаемых мирах технологии позволяли создавать
механических людей, совершенно неотличимых от настоящих.
У таких с лишними движениями было всё в порядке, а самые совершенные из них могли глубоко презирать дезодоранты и туалетные воды. Такие умели испражняться, рассказывать сальные
анекдоты, соблазнять женщин, и если они выдирали волосы из
ноздрей, у них непроизвольно слезились глаза. У них росли ногти, они заболевали гриппом и даже мастурбировали. Но эти уникальные монстры стоили бешеных денег, и, когда биоинженерия
победила архаичные механические технологии, робототехника
перестала развиваться. Зачем создавать электронного человека,
если проще и дешевле вырастить клона?

Марат смотрел, как Жилец отряхивает с комбинезона лиловую
пыль, и думал, что всё сходится.

Разумеется, он человек. Странные пропорции тела — оттого,
что рос на планетах с разной силой тяготения. А сила огромна потому, что этот несуразный, страшный человек-тигр, наверное,
действительно нашел Кабель.

Потом накатил очередной приступ апатии; Марат побрел к себе. Семьсот пятьдесят шагов на запад, еще сто сорок налево от
третьего колодца — и вот его яма, обозначенная двумя овальными
камнями и одним круглым. Тут надежно прикопан мешок с личными вещами, банка с белковым концентратом и арестантский
клифт, он же куртка осужденного правонарушителя, он же одеяло, спасающее от холода, он же тент, спасающий от жары.

На душе было тяжело; замотал голову, зарылся, замер. Не всё ли
равно, кто таков этот Жилец? Какая разница, откуда его сила? Может, он и в самом деле — киборг. Может, ему пересажены мышцы
гиперборейского сайгака. Может, он сам родом с Гипербореи, а это
очень серьезная планета, там сила тяжести втрое больше, чем здесь.
Может, Жилец наглотался мощных стимуляторов. Может, он посланец Дальней Родни. А пусть бы даже нашел Кабель — что с того? Это не главное. Главное — пережить ночь, а завтра, может
быть, щупальце киборга выдернет Марата из черной толпы —
и осужденного повезут отбывать срок куда-нибудь на рудники, на
болота, в раскаленные — или, наоборот, ледяные — пещеры или
пустыни. На Патрию. На Сиберию. На Шамбалу.

Потом срок выйдет, и настанет время вернуться домой.

Девятый Марс вращался быстро, за три месяца Марат так и не
смог привыкнуть к частой смене дня и ночи. Засыпал и просыпался на ходу. Или мучила головная боль, или накатывало глубокое
безразличие к происходящему. Так устроена современная система
наказания: на пересылке человека превращают в животное, опускают в дерьмо, бедолага живет в яме и дышит по команде, становится тощим, черным и бессильным. И только потом, дождавшись нужной степени бессилия и безмыслия, его везут в лагерь,
а там — и воздух, и койка, и душ теплый, и жратва сносная, и даже стереофильмы; преступник вспоминает, что он царь природы — и радостно трудится на благо Межзвездной Федерации.

Марата разбудили на рассвете.

— Пошли. С тобой поговорят.

— Кто?

— Заткнись. Иди за мной.

Крупно дрожа от холода, подталкиваемый в спину маленьким
темнокожим бандитом, судя по форме черепа, уроженцем Атлантиды, Марат пересек северный сектор. На ходу зачерпнул из общественного корыта пустой, безвкусной воды, которая была и не вода вовсе, не замерзала, не кипела, какая-то местная субстанция, пригодная для поддержания жизнедеятельности, — обтер лицо; различил в
полутьме внушительный бархан, насыпанный, очевидно, нынешней
же ночью, а в тени бархана — полулежащего на тряпках Жильца.

Справа от него сидел Ящер, видимо, вчерашний инцидент
многому научил этого дальновидного мужчину. Слева кто-то угрюмый бесшумно сервировал завтрак: две банки белка, бутыль
воды и горсть витаминов на бумажке.

Освещенное светом многочисленных разнокалиберных лун —
из которых одна была настолько большая, что вызывала песчаные
приливы, — лицо легендарного преступника казалось неживым.
Когда он заговорил, пришли в движение только губы.

— Присядь, — сипло велел он.

Марат повиновался.

— Знаешь, кто я?

— Знаю, — сказал Марат.

— Хорошо. А ты кто?

— Марат.

— Откуда ты, Марат?

— С Агасфера.

Жилец кивнул.

— Знаю Агасфер, — благосклонно произнес он. — Там хорошо.

— Да, — сказал Марат. — Там хорошо.

— Во что веруешь, Марат?

— В Кровь Космоса.

Неживое лицо чуть изменилось, левый глаз дернулся, глаза
сверкнули.

— Ага. Пилот.

— Да, — подтвердил Марат. — Я пилот.

— За что взяли тебя, пилот?

— За угон лодки.

Жилец посмотрел за спину Марата, на черного выходца с Ат.
лантиды, тот издал короткое утвердительное мычание.
Узкие губы суперзлодея снова разжались:

— Разбираешься в лодках?

— Я пилот, — гордо повторил Марат. — Конечно, разбираюсь.
С детства.

— Знаешь навигационные программы?

— И лоции, и портовые коды, и пилотажные алгоритмы. У меня
отец — пилот, и дед был пилот. И я буду пилотом… когда освобожусь.

— Верю, — сухо произнес Жилец. — Скажи, здесь, на пересылке… кто-нибудь пытался отобрать у тебя кислород?

— Нет, — ответил Марат. — Я бы не отдал. И если бы при мне
пытались отобрать у другого — я бы не позволил. Это западло.
Ночь быстро умирала; воздух над черно-лиловыми горами
мерцал и переливался. При дневном свете лицо Жильца оказалось
бурым, шрамы пересекали щеки и нос — уродливый, плоский, с вывернутыми ноздрями. Глаза, безусловно, пересажены, и не один раз, подумал Марат. Впрочем, почему только глаза? Если хотя бы
половина из того, что рассказывают об этом человеке, — правда,
тогда он весь собран вручную. Из самых лучших материалов. Люди из преступных кланов ходят к имплантаторам, как в кино. Накопил тысяч тридцать — сходил, вшил себе какую-нибудь новую
штуку… Такой холод — а он расположился, как на пляже. Когда
у меня будут деньги — куплю себе кожу гиперборейского белого
дельфина и не буду ни мерзнуть, ни потеть.

Великий вор вздохнул.

— Что же… Благодарю тебя, парень. Уважил. Уделил старику
время. Пусть течет через тебя Кровь Космоса.

— И через тебя, — ответил Марат.

Оглянулся: со стороны гор низко надвигался кибернадзиратель, из его брюха сыпались шарообразные контейнеры.

— Беги, — презрительно напутствовал Жилец. — Пайку пропустишь.

И медленно поднял в прощальном жесте белую ладонь без признаков мозолей, а когда опустил — Марат невольно задержал
взгляд на пальцах: те места, где у обычных людей растут ногти,
имели ярко-розовый цвет.