Владимир Медведев — выходец из Таджикистана. В его романе «Заххок» оживает экзотический и страшный мир Центральной Азии. Место действия — Таджикистан, время — гражданская война начала 1990-х. В центре романа судьба русской семьи, поневоле оставшейся в горах Памира и попавшей в руки к новым хозяевам страны. Отрывок — на сайте «Прочтения».
4
Карим Тыква
Иду по нашей стороне, лепёшки в узелке несу, а навстречу Шокир хромает.
Я когда маленький был, думал, Шокир — какой-то великан. Рассказывали, Шокир ветры пустит — ураган поднимается. Один раз корову позади себя не заметил, присел по нужде, корову в небо унесло. Говорили, в верхнем кишлаке Вазирон опустилась. Хозяин прослышал, забрать пришёл, но вазиронцы:
«Наша корова, не твоя. Нам её Аллах свыше послал», — сказали. Так и не отдали.
Ещё рассказывали, год был, когда весна рано наступила. Все радовались. Но Каххор-эшон, отец нашего нынешнего эшона Ваххоба, удивительно погоду предсказывали. Ни разу не ошиблись. Сказали: «В скором времени ждите страшный град. Все посевы, все сады побьёт». И определённый день назвали. Весь народ испугался: «Что делать будем?», «Как выживем?» Дед Додихудо, знающий человек, сказал: «Надо град в сторону от наших земель отвести. Шокира надо просить. Коли его досыта горохом накормить, он тучу отгонит. Но слово „горох“ при нём не произносите. Разгневается».
Пришли к Шокиру. Тот согласился.
«Ладно»,— сказал.
Спросили: «Чем вас угощать?»
«Плов несите», — Шокир приказал.
Обеспокоились. «Плов, — думают, — нужного ветра не обеспечит».
«Не желаете ли чего другого? — предложили. — Может, этого… того самого хотите?»
Шокир рассердился: «То самое сами жрите!»
Как быть? Опять к деду Додихудо за советом пришли: «Он плов требует». Дед Додихудо задумался. «Приготовьте ему плов, — сказал. — А в плов, — сказал, — побольше гороха-нохута добавьте. Этот, чем мелкий горох, больше ветра даст».
Потом тот день наступил, когда град ожидался. Взяли большой котёл, в него мясо одного барана, три чашки риса и семь вёдер гороха-нохута положили, плов сварили. Шокир съел, «Хорошо», — сказал. Помолились, в горы пошли. Шокир на вершине Хазратишох сел, стал тучу ждать. С ним наш раис и Гиёз-парторг были.
Долго сидели, наконец из-за хребта Хазрати-Хусейн край тучи вышел. Раис сказал: «Просим вас, уважаемый Шокир, действуйте». Шокир сказал: «Рано». Потом туча полнеба над ущельем закрыла. Раис совсем испугался. «Нет, ещё рано», — Шокир сказал. Туча всё небо закрыла, один краешек остался. «Теперь пора», — Шокир сказал. Бога на помощь призвал, чапан снял, свернул, в сторонке положил и сверху большим камнем придавил. Штаны распоясал, задом к туче обернулся и ветер пустил. Заревело, будто от неба до земли водопад обрушился. Парторг с раисом уши руками закрыли, носы зажали. Растерялись, бедные. Гадают, что делать? Нос спасать — ушам больно, уши заткнуть — нос страдает. Обеими руками в камни вцепились — испугались, что ветер их с вершины сдует.
Потом посмотрели, увидели — туча назад повернула. Наполовину ушла. Половина неба чистой стала. Раис обрадовался, закричал: «Ещё немного, уважаемый Шокир, постарайтесь. Только осторожней, пожалуйста. Нас, пожалуйста, жизни не лишите». Шокир поднатужился, напор прибавил. Раиса с парторгом совсем от земли оторвало, в воздух приподняло — оба на дурном ветру, как тряпки на верёвке, мотаются. Если руки отпустят, обоих куданибудь в Дангару забросит.
Наконец туча совсем ушла, за хребтом Хазрати-Хусейн скрылась. Раис приказал: «Эй, мужик, всё! Хватит! Глуши двигатель». Хотел Шокир остановиться, не сумел. Гороховую силу, пока сама не кончится, человеку не одолеть. Ему, Шокиру, ниже бы нагнуться, чтоб ветер в небо уходил, да не догадался. Задним бампером в ту-другую сторону поводить стал — на хребте Хазрати-Хасан со всех вершин снег сдул. Рассердился раис: «Эй, Шокир, шайтон, падарналат, дырку закрой!» А Шокир, хотел или не хотел, но ещё больше газу наддал. По склону огромные камни вниз поползли. Обрушатся — лавина по ущелью хлынет, весь Талхак снесёт.
Тогда Гиёз-парторг смелости набрался. Одну руку вперёд протянул, за камень ухватился, подтянулся, другой рукой перехватил… Так дополз до того чапана, что Шокир с себя снял и камнем придавил. Гиёз чапан взял, к заднему бамперу Шокира подобрался. Свёрнутой одёжкой, жизнью рискуя, выхлопную трубу заткнул.
Тихо стало. Раис на ноги поднялся. «Хайвон, собака, ты чего творишь?! — закричал.— Кишлак погубить хочешь?» Шокир глазами захлопал, но даже рта раскрыть не смог — гороховая сила изнутри его распирала. Раис с Гиёзом носы зажали, на Шокира смотрят, удивляются, как у того брюхо распухает, будто кто-то сал надувает — бурдюк, с которым в старину через реки переплывали. Сильно Шокир смутился. «Ох, извините», — сказать успел, и прорвало его, затычку выбило. Чапан, как снаряд, куда-то вдаль, в сторону озера Осмон-кул улетел. Оттуда эхо взрыва по горам раскатилось. Осмотрели то место — оказалось, чапан в одну скалу ударил, у самого подножия в камне огромную вмятину выбил. В ней теперь пастухи от непогоды укрываются.
А Шокир штаны подтянул, сказал: «Жалко чапана, хороший был. Теперь мне новый со склада выдайте». Раис сказал: «Лучше не о чапане, о своей судьбе задумайся». Шокир удивился. «Почему?» — спросил. «Тебя, диверсанта, в Калай-Хумб, в кегебе отправить надо. Ещё немного, ты бы лавину обрушил, кишлак бы разрушил. Хорошо, мы с Гиёзом вмешались, диверсию предотвратили». Шокир испугался. «Э-э-э-э», — сказал. Но вниз спустились, раис гнев на милость сменил: «Ладно, из уважения к твоему отцу, это дело так оставим», — сказал. Не дали Шокиру чапан. Обиделся он, из Талхака уехал. А туча к вазиронцам, в Дехаи-Боло ушла. Град все их посевы погубил…
А недавно Шокир в кишлак вернулся. Я удивился: хилый человек, оказалось. Ударишь его тюбетейкой — свалится. За нос потянешь — из него душа вон. Но очень, оказалось, язвительный.
Вот и сейчас усмехается:
— А, солдат! Почему не на службе?
— С заданием прибыл,— говорю.
— Оха! Большой человек, — говорит.— Как воюешь? Много врагов убил?
— Пока не воевал, — говорю. — Ещё никого не убил.
В армию меня наши старики отправили. Когда Зухуршо в Ворух прибыл, он нашего раиса к себе вызвал, приказал: «Из Талхака ко мне молодых парней служить пришлите». Уважаемые люди собрались, стали решать, кого в армию послать. Выбрали Кутбеддина, Хилола, Барфака, других ребят. И меня. Отец рассердился: почему из бедной семьи забираете? У нас и без того работников не хватает. Отец разгневался, я обрадовался. Мир узнаю. Из Талхака никогда ещё не уезжал. Теперь повсюду побываю. Деньги получу. Зухуршо жалованье обещал…
А Шокир допытывается:
— С заданием прибыл, говоришь? Сам Зухуршо, наверное, задание дал. Ты теперь такой человек, что с большими людьми беседы ведёшь.
Я сдуру и признаюсь:
— С Зухуршо ещё не говорил.
— Да хоть видел-то его?
— Ребят расспрашивал, — говорю.
— Они смеялись, разное рассказывали…
Они вокруг столпились, меня как малого ребёнка пугали. «Э, братишка, у Зухура туловище человека, а голова дикого кабана». Другой говорил: «Он не человек — джинн… Тыква, ты, небось, джиннов боишься?» «Он тыкву любит. Завтра из тебя, Карим, кашу варить будут». И разное другое, что и пересказывать не хочется.
А Шокир уязвить старается:
— Потешаются? Хорошо, что смеются, а не измываются. А может, мутузят тебя или ещё что, а?
— Нет, — говорю. — Не измываются.
Хотели, Даврон не позволил. Но зачем об этом Шокиру рассказывать?
— Живу хорошо, — говорю.
— Военную форму дали, автомат дали, всё дали. Еда хорошая. Внизу, в Ворухе, люди богаче, чем у нас, живут. Ожидают, Зухуршо будет муку и сахар бесплатно раздавать…
Шокир удивляется.
— Кому раздавать? — спрашивает.
— Народу. Людям Воруха.
— А про нас не слышал? — Шокир волнуется. — Нам-то как?
— Точно не знаю, — говорю. — Может, и нам тоже.
Шокир поближе придвигается:
— Ты, Карим-джон, разузнай. Точно выясни, приди, мне расскажи.
— Как приду? — отвечаю. — Кто меня отпустит?
Он сладкие глаза строит, будто халвы наелся:
— Ты парень умный. Придумаешь.
Сам прикидывает, чем бы мне ещё польстить.
— Теперь, когда ты жизнь повидал, ума набирался, тебе жениться надо.
Смеётся, что ли? Прознал, наверное, что у нас денег на калинг недостаёт, чтоб за невесту заплатить. А война началась, табак сажать перестали — теперь никогда, наверное, такую сумму, что для свадьбы нужна, не соберём.
— Мне не к спеху, — говорю.
Шокир меня за плечи обнимает, не то насмехается, не то сочувствует притворно:
— Э-э, кошка до подвешенного сала не допрыгнула: «Фу, прогоркло, воняет», — сказала… Я тебе, Карим-джон, совет хороший дам.
Зачем мне лживые советы? Хочу его руку скинуть, не решаюсь.
— Внучку деда Мирбобо, дочь покойного Умара, видел? — Шокир спрашивает. — Красивая девушка. Однако городская, образованная. Сам понимаешь… За такую невесту большой калинг не запросят. К тому же, ты нынче в большую силу вошёл, у самого Зухуршо в солдатах служишь. Отказать не посмеют.
«Правильно, — думаю, радуюсь. — Почему сам прежде не сообразил?»
— Спасибо, муаллим, — говорю. — Маму попрошу, чтоб посваталась.
— Ты сначала сам с девушкой поговори, — Шокир советует.
А меня не то смущение, не то сомнение разбирает. Как, думаю, с ней поговорю? Что ей скажу?
Шокир смеётся:
— Эх, парень, вижу, ты девок боишься. Не робей, у них между ног зубы не растут. Найди момент, когда она из дома выйдет, за водой или ещё куда… Подходи смело. Да что тебя учить! Ты солдат, сам лучше знаешь. Прямо сейчас иди, времени не теряй.
Так хорошо сказал, что мне радостно стало.
— Спасибо, муаллим, — говорю.
— Тысячу раз спасибо! Если это дело получится, вашим должником буду. Что захотите, для вас сделаю.
Руки к сердцу прикладываю, иду. Шокир окликает:
— Эй, Карим, раз жениться собрался, надо кер немножко подправить.
Я удивляюсь:
— Зачем подправлять? Не маленький, не кривой. Хороший кер, большой.
Он говорит:
— Не о том речь. Надо, чтобы длинным, как у осла, сделался. Иначе жена любить не будет. Э-э, сынок, женщин не знаешь…
Я тебе, Карим-джон, второй хороший совет дам. Способ есть, мой дед покойный Мирзорахматшо меня научил. Траву забонсузак сумеешь отыскать?
— Смогу. Возле воды растёт.
Он советует:
— Листьев забонсузака нарви, курдючное сало растопи, с травой разотри, немного соли добавь и в кер втирай. А потом за конец посильней тяни, вытягивай…
— Жечь, наверное, будет.
— Терпи, — говорит. — Все наши мужчины так делают.
Я опять «спасибо» говорю, иду, Шокир опять окликает:
— Постой! В узелке что?
— Ребятам лепёшки несу.
— Одну мне давай, — говорит. — Плата за советы.
Не хочется, но приходится развязать.
— Два совета — две лепёшки, — Шокир говорит и три ухватывает.
Хорошо, что в узелке ещё много хлеба остаётся. Я про военное задание соврал. Домой, в Талхак, наши ребята меня послали. Я похвалился: моя мама вкусные лепёшки печёт — как она, никто не умеет, — а Рембо сказал:
«Иди, Тыква, нам принеси».
Я хотел ребятам уважение выказать, но командира боялся. «Даврон узнает, что в я самоволку ушёл, накажет».
Гург-волк засмеялся, железные зубы по-волчьи оскалил: «Э, какая, билять, самоволка?! Про армию рассказов наслушался?»
У него все зубы стальные, блестящие. Поэтому волком и прозвали.
«У нас другие порядки, — Рембо сказал. — Кто без лепёшек возвращается, того к стенке ставят».
«Зачем?» — я спросил.
«Расстреливают», — Рембо объяснил.
Пошутил, наверное.
Теперь в Ворух вернуться бы поскорей. Но в казарму не иду. Ноги сами меня к дому старого Мирбобо несут. Иду, думаю, с дедом-покойником Абдукаримом разговариваю. Я маленький был — дедушка меня любил. Всему учил. Лук-камон, из которого камешками стреляют, для меня смастерил и меткости научил… Теперь дедушка мёртвый. Говорю: «Дедушка, на этой девушке жениться хочу. Помогите, пожалуйста, чтоб это дело сладилось. Очень вас прошу». Дедушка Абдукарим обязательно поможет. Наши арвохи, деды-покойники, хотя и строгие, но добрые, всегда помогают.
Иду, мечтаю. Словно кто мне сказку рассказывает. И подойдя к тому дому, я увидел, что из ворот вышла Зарина с двумя вёдрами в руках, ибо послали её за водой. Сердце у меня забилось, потому что никогда я не встречал девушки краше. Приблизился к ней и сказал: «Разреши помогу. Отдай эти вёдра, чтоб ты не утруждала свои белые руки». И она, девушка городская, не смутилась и ответила просто: «Пустые вёдра не тяжелы». Но я не растерялся и сказал: «Позволь мне дойти с тобой до источника, чтобы отнести обратно полные». Она согласилась, и мы пошли, коротая путь в приятной беседе. Я назвал своё имя и поведал, что служу у самого Зухуршо и скоро стану человеком влиятельным и богатым, поскольку Зухуршо обещал щедро наградить всех, кто верно служит. И тогда она спросила: «Почему ты об этом рассказываешь, Карим?» И я не стал таиться, открыл своё сердце и добавил: «А если б и не было денег, я бы к твоему деду в работники пошёл, чтобы за тебя калинг отработать».
Так мечтая, к дому деда Мирбобо подхожу. Калитка, как в сказке, открывается, Зарина с вёдрами на улицу выходит, навстречу идёт. Я, как в счастливом сне, по воздуху к ней подплываю, к вёдрам тянусь:
— Давай помогу.
Она отскакивает, кричит сердито:
— Отвали! Руки убери! Тебе чего надо?!
Будто палкой ото сна разбудила. С коня мечтаний на землю свалился. Понять не могу, что случилось?
Она кричит:
— Шагай, шагай отсюда, ишак! Чего встал? Шёл своей доргой, вот и иди. Не то брата позову…
Нос вздёргивает, прочь идёт. Я стою, простоквашу во рту жую. «Почему так? Что я неправильно сказал?» Обманул меня Шокир. Эта девушка — ведьма, оджина… За такую всё, что имеешь, отдашь, лишь бы от неё отвязаться. Лучше вообще не жениться, чем с такой злыдней жить.
Вижу, Зарина останавливается, назад поворачивает. Наверное, ещё не все злые слова мне в лицо бросила. Зачем я Шокиру доверился?!
Она подходит, говорит:
— Парень, ты извини, пожалуйста. Понимаешь, привыкла, что у нас в Ватане националы к русским девушкам цепляются. Ну, автоматом и вырвалось, боевая готовность сработала. Глупо, конечно… Самой совестно стало. У вас тут совсем по-другому…
Я молчу. Все слова забыл. Она спрашивает:
— Тебя как зовут?
— Карим.
— Ну, пока, Карим. Не обижайся. Хорошо?
И вверх по улице бежит, вёдрами размахивая. Вслед смотрю, радуюсь. Всё, как в мечтах, сбылось! «Спасибо, дедушка Абдукарим, — думаю. — Тысячу раз спасибо». Теперь, наверное, деды-покойники меня похвалят. «Баракалло, молодец, Карим, — скажут. — Хорошую девушку в наш каун привёл».
Теперь маму попрошу, чтобы сватов к деду Мирбобо засылала.
