Метка: Татьяна Москвина

Не девичья память

Все три книги — воспоминания. Все три автора — женщины. Однако это вовсе не повод рассуждать о феномене женской мемуарной прозы. Пусть ее общие знаменатели выводят литературоведы или лингвисты. К большому удивлению (и даже некоторому разочарованию), этот факт не стал поводом и для того, чтобы написать статью о феминизме. Зато появилась возможность рассказать о книгах, которые обязательно нужно успеть прочесть в последний месяц лета. С ними будет хорошо где-нибудь на даче или в тени городского парка — такие они легкие, увлекательные и настраивающие на августовскую меланхолию.

Ильма Ракуза. Мера моря. Пассажи памяти / Пер. с нем. В. Агафоновой. — СПб.: Алетейя, 2015. — 252 с.

Книга Ильмы Ракузы, поэта, переводчика и литературоведа, пишущего в основном по-немецки, самая воздушная из всех трех. Импрессионизм в чистом виде. Слова медленно перетекают друг в друга, как цвета на картинах французских художников. Это очень точно отметил переводчик, трансформировав оригинальное название «Mehr Meer» («Больше моря») в незатейливое чередование русских букв. «Мера моря» — так звучит красивее, поэтичнее.

Казалось бы, перед нами воспоминания писательницы о детстве, проведенном в разных странах и городах: Будапеште, Любляне, Триесте, — рассказы о родственниках, друзьях и случайных людях, повстречавшихся на пути, о молодости в Париже и Ленинграде, о разных языках и литературах. Но получается, что все же мы имеем дело с поэзией, почти со стихами в прозе. Ильма Ракуза пишет по-фетовски, не скупясь на короткие, назывные и неполные предложения, и мыслит исключительно художественными образами. Знаете, что такое тихий час, приносящий столько мучений детям? Это цезура! — больше фантазии, дорогой читатель. Из таких сравнений и метафор, уносящих прочь от прозы жизни, — составлена вся книга. Ильма Ракуза говорит о быте, но преобразует воспоминания о нем в волшебные видения, сотканные из впечатлений: вкусов, запахов и красок.

С «Мерой моря» можно путешествовать и с головой погружаться в незнакомые миры, которые на мгновение становятся своими: «Амелия, няня, помощница по хозяйству, быстрая, толковая словенка Амелия, уроженка Триеста <…>. Она покупала все, что нужно, прибиралась и иногда колдовала на кухне, стряпая обед. Фритто мисто с пряными сардинками, пасту с артишоками или красным салатом „радиккьо“, фаршированные баклажаны, куриные грудки». Можно понятия не иметь, что такое «фритто мисто» и как выглядит салат «радиккьо», но не почувствовать атмосферу теплого итальянского города у вас не выйдет. Эта книга очень девчачья, доверху наполненная светлыми мечтами.

Татьяна Москвина. Жизнь советской девушки. Биороман. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2014. — 347 с.

Все, кто знаком с творчеством Татьяны Москвиной, знает, в книге не будет сантиментов. Отставить летание в облаках. Москвина, в отличие от Ильмы Ракузы, выросла не в Европе, а в Советском Союзе — стране, сами понимаете, не то чтобы очень пригодной для мечтательных особ. «Жизнь советской девушки» — рассказ писательницы о себе — от самого детства до 25 лет, — предельно честный и откровенный. Разбираться, что правда, а что фантазия автора — в данном случае дело совершенно лишнее. Да и рассказчица из Москвиной, как мы знаем, ого-го какая! Прямолинейная, резкая, саркастичная, никого не боится. Впечатление от ее лаконичной прозы испытываешь такое же, как если бы поднес руку к раскаленной лампе.

История Тани Москвиной, обыкновенной советской девушки, такой, как все, знакомит читателя с бытом страны, вот уже давно канувшей в Лету. Пионеры и комсомольцы, коммуналки и «новостроечки», лозунг «будь готов» и песни про «всю жизнь впереди», а также неустроенность и дефицит. Автору в одинаковой мере чужды и обличительный тон в сторону «советчины», и причитания в стиле «а вот в наше время…». Мягкотелой впечатлительной девушке, родившейся уже после исчезновения империи, остается лишь удивляться стойкости предшественниц: «Ну да, вот такая жизнь — где, в общем, всех имеют. Если тебя, в тринадцать лет, заставляют идти на общую школьную линейку, где надо слушать про гневное осуждение всем народом А.И. Солженицына, то чего ждать от этого мироустройства в пятнадцать — восемнадцать? <…> Так что мы, изнасилованные или помилованные временно судьбой девчонки, жались друг к другу, сбивались в стайки и выживали». Впрочем, многое осталось непреходящим. «Для счастья человеку нужны лето и бабушка», в восемнадцать лет трудно делать выбор, а влюбленность не всегда бывает счастливой.

Татьяна Толстая. Девушка в цвету. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015. — 348 с.

«Девушка в цвету» — очередной подарок Татьяны Толстой своим верным поклонникам. Кто-кто, а они точно обрадуются собранию новых и опубликованных ранее текстов писательницы под одной обложкой. Тот же, кто автора уважает, но не обожает, может остаться несколько разочарованным. В книге перемешены разные жанры и темы. Точнее они собраны в разделы — любимые многими рассказы «из жизни», кинорецензии и статьи о литературе, эссе. Однако в целом такое нагромождение разнородного материала производит впечатление хаоса: вот рассказ о Петербурге, наполненный фирменным юмором автора и образами-фантомами, а вот история о супчике. Тыквенном. Том самом, который в «Сапсане» выливается на голову попутчика. А вот рассуждения о «Даме с собачкой» (очень любопытно). На смену — обличительная рецензия на книгу Радзинского и похвальная на Гениса. А потом еще толкование сна. Ну и без размышлений о формах человека и его фигуре не обошлось.

Все бы ничего, но многие мысли автора переходят из одного произведения в другое. Вот что пишет ироничная Татьяна Толстая в начале раздела «90-60-90»: «В русском языке „худой“ — синоним „плохого“ <…>. „Богатое тело: хоть сейчас в анатомический театр“, — говаривал тургеневский Базаров скрывая эротическое восхищение под грубостью прозектора». Через несколько страниц встречаются почти те же слова: «„Богатое тело“ — глубоко укорененная, вырвавшаяся из глубин исторического сознания или подсознания метафора. „Худое тело“  — плохое, бедное, голодное; и у детей будут зубы на полке». Конечно, считать, сколько раз повторил автор одну и ту же мысль одними и теми же словами — фирменное занудство. Но и перечитывать одинаковые тексты, согласитесь, скучно.

Надежда Сергеева

Обнародован длинный список премии «Ясная Поляна»

Премия, осознающая свою миссию в создании ежегодного навигатора по современной литературе, отметила произведения Андрея Геласимова, Алисы Ганиевой, Романа Сенчина, Елены Чижовой, Елены Катишонок и еще двадцати семи авторов.

Наряду с недавно вышедшими из типографии книгами Гузели Яхиной «Зулейха открывает глаза» и Романа Сенчина «Зона затопления», а также еще готовящейся в печать «Верой» Александра Снегирева в списке находятся уже не раз презентованные романы. Например, после выхода «Мэбэта», который в свое время был в финал «Большой книги», Александр Григоренко уже успел написать другое произведение, «Ильгет».

Судя по присутствию в списке книг 2014 года «Шепот забытых букв» Льва Наумова, «Пангея» Марии Голованивской, «Планета грибов» Елены Чижовой оргкомитет премии действительно руководствуется датировкой «XXI век». Так называется «взрослая» номинация, в которой, помимо упомянутых писателей, приятно увидеть имена Елены Бочоришвили и Ильдара Абузярова.

«Детство. Отрочество. Юность» на этот раз представлены 68 текстами, среди которых оказались чеченские дневники Полины Жеребцовой «Муравей в стеклянной банке», мемуары Ларисы Миллер «А у нас во дворе» и биороман Татьяны Москвиной «Жизнь советской девушки».

С полным списком лонг-листеров можно познакомиться на сайте премии. Короткий список номинаций будет оглашен в сентябре, а лауреатов объявят в Москве в октябре 2015 года.

Глас народа, или Как Сергей Носов стал лауреатом «Нацбеста»

В воскресенье в гостинице «Астория» состоялась ежегодная церемония вручения премии «Национальный бестселлер». Победителем стал Сергей Носов, чей роман «Фигурные скобки», получил половину из шести возможных «за». О том, почему недовольных результатом не было, рассказывает «Прочтение».

Носов победил, и победа эта была поистине народной: зал ликовал. Наверное, каждый второй гость премии болел за «Фигурные скобки», и очередной голос в пользу книги Носова срывал бурные овации. Впрочем, голосование Малого жюри было не таким единодушным, как Большого, отдавшего рекордные 19 голосов «Фигурным скобкам». Алла Михеева выбрала роман Василия Авченко «Кристалл в прозрачной оправе», сказав: несмотря на то, что главные герои книги — это камни и вода, это не отменяет его жизненности, потому что «мы все станем камнями».



Фото: Николай Кузнецов

«Жизнь советской девушки» Татьяны Москвиной получила голоса прошлогоднего лауреата Ксении Букши, голосовавшей за «жизнь», и хирурга Сергея Яшина, огласившего свой выбор, когда победитель был уже очевиден. А вот три голоса за «Фигурные скобки» отдали Вадим Степанцов, Владимир Шинкарев и Ефим Шифрин, на разные лады похвалившие роман: в нем и «невидимые миру слезы» (Степанцов), и очевидное превосходство над остальными романами (Шинкарев) и даже над самой литературой, потому что «все остальное — это просто литература, а этот роман — это настоящее искусство» (Шифрин). Сергей Носов, выступая со словом победителя, верно подметил, что литературы нет либо для тех, кто вообще не читает, либо для тех, кто не знает, что читать, либо для «вредных людей».

В зале в этот вечер не было, наверное, ни одного «вредного» или попросту равнодушного к литературе человека. Тем более существует вероятность того, что «Национальный бестселлер» прекратит свое существование: у премии нет спонсоров. Год от года эта проблема становилась все острее, пока к 2015-му премия окончательно не лишилась поддержки.

Ответственный секретарь премии Вадим Левенталь, надевший в этот день немного символичный галстук с рисунком из черепов, отметил, что 2015-й объявлен Годом литературы, отчего мысли о возможности близкого конца премии становятся еще более удручающими.

Премии в России — это не только денежное наполнение, не только реклама книг, это еще и создание нескольких «премиальных изводов» современной русской литературы. Каждый из списков — будь то «Русский Букер», «Большая книга» или «НОС» — не просто отличается друг от друга, но и задает определенный курс, ориентированный на вкусы разных читателей. И если утратится хотя бы одна из этих премий, то картина современного литературного мира точно изменится. В данный момент премии дополняют друг друга, позволяя читателям не просто быть внутри литературного процесса, но и видеть изменения.



Фото из архива Вадима Левенталя

Несмотря на нависшую над «Нацбестом» угрозу, грустить на церемонии никто не собирался: Алла Михеева с восхищением рассказывала, как Василий Авченко сподвиг ее на изыскания в области орфоэпии: оказывается, «толстую ленивую рыбку, которая лежит на дне» на Дальнем Востоке зовут кАмбалой, а не камбалОй. Ефим Шифрин тоже не остался в стороне от обсуждения книги Авченко несмотря на то, что отдал свой голос Носову: по его мнению, у писателя на балконе стоит макет Владивостока и он поет ему оды под мандолину. Последний месяц актер начинал утро в соответствии с требованиями диетологии — с Кашина, о котором приятно было говорить со сцены, потому что на церемонию он не приехал. Кашин Шифрина не восхитил, равно как и Шинкарева, назвавшего роман «Горби-дрим» «вполне бульварной литературой». А вот Вадим Степанцов разделил эти книги на два типа — «бабьи слезы» и «езда в неведомое». Кроме Матвеевой и Москвиной слезы, по словам Вадима, льет еще и Александр Снегирев в своем романе «Вера».

В этот вечер не скупились ни на похвалы, ни на замечания, ни на гастрономические и другие экспрессивные сравнения. Спустя сутки после церемонии становится все-таки грустно — а что, если этот праздник литературы действительно закончился навсегда? Предложение «скинуться на премию» в этом случае вовсе не выглядит странным и абсурдным. Без «Нацбеста» русской литературе как минимум будет грустно.

Елена Васильева

Обнародован короткий список премии «Национальный бестселлер»

Состоялась церемония объявления короткого списка петербургской премии «Национальный бестселлер». Лидером голосования Большого жюри стал роман Сергея Носова «Фигурные скобки».

Кроме Носова, в списке финалистов оказались Олег Кашин с романом «Горби-дрим», Анна Матвеева со сборником рассказов «Девять девяностых», Александр Снегирев с «Верой», Василий Авченко с «Кристаллом в прозрачной оправе» и Татьяна Москвина с биороманом «Жизнь советской девушки».

Шорт-лист этого года ответственный секретарь Вадим Левенталь прокомментировал следующим образом: «Наш короткий список в этом году представляет собой не команду юниоров, но и не ветеранскую команду — а действующую сборную России по литературе».

Также он добавил, что в этом году Сергей Носов установил новый рекорд «Нацбеста». По результатам голосования Большого жюри его роман получил 19 баллов (предыдущий рекорд в 13 баллов установил роман Сергея Шаргунова «1993» в прошлом году). Но по правилам премии голоса Большого жюри не учитываются в следующем туре голосования, которое проведет Малое жюри.

В состав Малого жюри этого года вошли писатель Ксения Букша, телеведущая Алла Михеева, поэт и музыкант Вадим Степанцов, художник Владимир Шинкарев, актер Ефим Шифрин и хирург Сергей Яшин.

Церемония награждения лауреатов премии пройдет 7 июня в гостинице «Астория».

Не все же петь и плясать, или 4 высказывания Татьяны Москвиной

В рамках «Благотворительного университета» — совместного проекта AdVita и «Антон тут рядом» — 5 марта состоялась встреча с Татьяной Москвиной, автором биоромана «Жизнь советской девушки», вошедшего в лонг-лист премии «Национальный бестселлер». «Безмерность в мере мер», как охарактеризовала Татьяну Москвину организатор встречи и главный редактор журнала «Сеанс» Любовь Аркус, рассказала гостям о трепетном отношении к классическому наследию и вере в то, что один в поле все-таки воин.

О последней книге и диалоге между писателем и читателями

«Жизнь советской девушки» — это рассказ о первых двадцати пяти годах моей жизни, которые от момента написания романа отделены еще двадцатью пятью годами. Первая четверть жизни — страшно важное время. Люди не могут ценить то, что есть. Это естественное их свойство. В те годы начиналось то, что есть сейчас. А еще мне казалось, что в этой книге я смогу поговорить с неведомыми друзьями. Я, наверное, никогда их не встречу, но я хочу с ними поговорить. Мне кажется, что моя книжка юному, молодому человеку все-таки может помочь. Я не владею оружием массового поражения, я не могу писать нужное миллионам — я, скорее, сравниваю себя со снайпером. В кого попало, в того попало. И только когда все отходит лет на двадцать пять, они начинают что-то понимать.

О том, что люди — актеры

В театре нужно уметь представлять всю жизнь героя. Ты выходишь на сцену и должен нести все, что написано в пьесе, а также все то, что было до этого — и тогда ты хороший актер. Вот так и человек должен гармонизировать всю свою историю, сделать ее приемлемой, как-то уложить внутри себя и дальше наращивать.

О лучшем времени в жизни, которое прошло

Я бы вернулась в 1980-е, в эти годы перестройки, потому что там было ощущение какой-то потрясающей жизни. Все настолько были захвачены общими процессами, что возникало ощущение общего переживания истории. Мы видели ее в лицо: исчезала огромная-огромная странная империя, начиналась другая жизнь, слышался какой-то подземный гул. Тогда, действительно, все куда-то ходили, общими стаями, компаниями, и было ощущение варки, бурления, кипения. В один год происходило столько событий, сколько не могло бы уложиться и в десятилетие. Но вот когда Цой погиб… В этом было что-то символическое. Когда уходит молодой герой — это значит, что не быть новому миру. В 2001-м так погиб Сережа Бодров, а в 1990-м — Цой. И сразу пропало ощущение праздника и надежд.

О необходимости страданий

Надо отдавать себе отчет в том, что должны быть будни. Не все же петь и плясать! Ну не будет так. Конечно, мы женщины, и нам хочется, чтобы все было мирно и красиво. Я вот в своем самомучительстве уже до того дошла, что курить бросила. С тоской говорю: я не пью, не курю, меня скоро живую на небо возьмут!

Елена Васильева

Опубликован лонг-лист премии «Национальный бестселлер»

Среди пятидесяти трех номинантов на престижную премию — Татьяна Москвина, Татьяна Толстая, Алексей Макушинский, Юрий Арабов и Алексей Варламов. Как известно, в список номинантов может попасть произведение, которое «обладает потенциалом интеллектуального бестселлера», написанное и опубликованное в 2014 году. Однако среди знакомых названий встретятся и книжные новинки 2015 года, например «Замыслы» Саши Филипенко (издательство «Время») и «Картахена» Лены Элтанг (издательство «РИПОЛ классик»).

В юбилейный пятнадцатый сезон премия лишилась своего спонсора — телеканала «2×2». Поддержать главное литературное событие года только на один сезон взялся ее основатель — издатель Константин Тублин. Что будет с «Нацбестом» в дальнейшем, сказать сложно. О том, что провозглашенный Год литературы может стать для «Национального бестселлера» последним, высказался ответственный секретарь премии, редактор издательства «Лимбус Пресс» и писатель Вадим Левенталь:

«Вкладывать деньги в „Нацбест“ — значит вкладывать их в литературу как таковую, вынеся за скобки политику и идеологию. Зная, что решение жюри может оказаться для тебя идеологически чуждым и политически неприемлемым — но это будет решение в пользу изящной словесности. Найдется такой человек или такая организация — „Нацбест“ продолжится; нет — стало быть, наша славная история оборвется в 2015-ом году, и то, что год этот был годом литературы, мы потом будем рассказывать как анекдот».

Лонг-лист премии «Национальный бестселлер»

Татьяна Москвина проведет «Урок литературы» в библиотеке Гоголя

В это воскресенье, 14 декабря, писатель, критик и редактор журнала «Время культуры. Петербург» Татьяна Москвина подведет итоги года в рамках проекта Библиотеки Гоголя «Урок литературы».

В Петербурге Татьяну Москвину уж точно знают все. Любое ее появление на публике — будь то презентация книги ее мемуаров «Жизнь советской девушки» или коллективного труда современных писателей «Русские дети» — сопровождается большим скоплением заинтересованных в культурном развитии города людей. Известная не только своими прозаическими и критическими текстами, но и активной гражданской позицией, Татьяна Москвина как никто другой может дать объективную картину литературного процесса, а также рассказать гостям встречи, на какие книги уходящего года нужно непременно обратить внимание.

Основная цель проекта, организованного коммуникационным бюро «Код города», — познакомить читателей с современной русской литературой. Свои уроки уже провели Линор Горалик, Вера Полозкова и Герман Садулаев.

Встреча пройдет 14 декабря в 16.00 по адресу: Среднеохтинский пр.,8.

Вход свободный.

Подслушано: реплики 11 писателей, гостивших на ярмарке Non/Fiction

Каждый день на ярмарке Non/Fiction проходили встречи с писателями. Некоторые из литераторов невозмутимо прогуливались между книжными рядами, общаясь с коллегами по цеху. Эдуард Лимонов, например, передвигался в плотной «чашке» из охраны. Слова литераторов жадно ловили журналисты. Самые заметные высказывания зафиксировала корреспондент журнала «Прочтение» Евгения Клейменова.

Людмила Улицкая: «Наталья Горбаневская властно и твердо предостерегла меня от того, чтобы писать стихи, зато про первый мой рассказ сказала: „Людка, это твое!“»

Фредерик Пеетерс: «Я вообще не думаю о читателе и пишу для себя. Это мне приносит удовольствие. Если человек пишет и держит в голове читателя — это маркетинг».

Анна Брекар: «Романтики придумали, что писателю кто-то что-то нашептывает, так вот и я тоже считаю, что кто-то водит моей рукой. Чтение мне необходимо, это комната, в которой я запираюсь на ключ. В художественной литературе разлита жизнь, и даже перечитывая книги, я каждый раз будто захожу в новые залы».

Захар Прилепин: «В связи с тем, что юность моя прошла под звуки рок-н-ролла, биг-бита, под „Время колокольчиков“, это, конечно, является частью моей физики и биохимии. Писательство — одинокое занятие: сидишь и тюкаешь по клавиатуре. А группа — это какое-то другое воспроизведение человеческой энергии: звуки гитары, радость сотворчества, сочинение песен. Это может никому на свете не нравиться, но вдруг неожиданно нравится тебе. В первую очередь, это удовольствие. Когда мы сделали ряд песен, я предложил нескольким нашим рок-звездам ничтоже сумняшеся сделать „совместки“ с нами. Они послушали песни и согласились. Когда мне было 14–16 лет, их портреты висели у меня на стене, а теперь я делаю то, что, кажется, было совершенно невозможно. Как если бы я предложил Есенину написать вместе стихотворение. И он бы сказал: „Да, давай! У тебя хороший куплет. Я тоже сейчас напишу свой“. Меня это внутренне по-хорошему смешит. Я думаю про себя: „Вот ты сукин сын, вот до чего тебя жизнь довела“».

Максим Осипов: «Врач-писатель часто встречается. Это дает необходимое для творчества сцепление с жизнью. А вот писателя во враче должно быть поменьше».

Дина Рубина: «Если держать руку на том, что происходит в России, постоянно сидеть в „Фейсбуке“, смотреть новости, ты перестанешь быть писателем и создавать свои миры. Все, чем интересен писатель, есть в его книгах. Он в долгу перед своей творческой судьбой. Самая главная книга для меня та, в которой я только что поставила точку. Мой герой некогда не будет злодеем. Это человек, которому нужно преодолевать препятствия. Я бы также никогда не выбрала героем романа вялого, неторопливого человека».

Татьяна Москвина: «Роман „Жизнь советской девушки“ о культуре, на которой я выросла. Следующая книга будет совершенно другая, например о 1980-х, о Курехине. Я веселая и одновременно угрюмая девушка из Петербурга и все время хочу пробовать что-то новое, что-нибудь отчебучить. Например, летом мы с петербургскими писателями — мальчишками и девчонками за пятьдесят — путешествовали вокруг Онеги. Сейчас нужно всем талантливым людям собираться в войска, чтобы сражаться с пошлостью. Пока у нас есть прилепины и крусановы, мы так просто не сдадимся».

Татьяна Толстая: «Книга „Невидимая дева“ создавалась как варьете, не монотонной, очень разной. Мне интересно из памяти и владения языком свинчивать разные вещи. Правда, больше всего всем нравятся разговоры про еду. Если я пишу в „Фейсбуке“, как что-то купила или сварила, то у меня тысячи лайков, а если что-то литературное, гул стихает».

Денис Драгунский: «Раньше литература была на слуху, потому что критик печатался тиражами большими, чем автор».

Светлана Алексиевич: «Некоторые писатели свою малограмотность компенсируют агрессией».

Евгения Клейменова

Татьяна Москвина представит автобиографию

В субботу, 1 ноября, в Николаевском дворце состоится презентация новой книги известного журналиста, писателя и театрального критика Татьяны Москвиной.

«Жизнь советской девушки. Биороман» продолжает издательскую серию Редакции Елены Шубиной «На последнем дыхании», которую открыли «100 писем к Сереже» Карины Добротворской. Предельная искренность как обязательное условие мемуаров проявляется здесь и в описании ленинградского быта 1960–1980-х годов, и в трудном пути к самой себе. Все это, по словам Сергея Николаевича, главного редактора журнала «Сноб» и одного из идейных вдохновителей серии, «выписано с той беспощадной тщательностью, которая выдает автора как последовательного приверженца русской реалистической школы, тонкого психолога и дотошного исследователя уходящей советской натуры».

В числе слушателей наверняка можно будет увидеть известных петербургских писателей-фундаменталистов, литературных критиков и авторов журнала «Время культуры», главным редактором которого является Татьяна Москвина.

Встреча пройдет по адресу: пл. Труда, 4. Начало в 18.00.

Татьяна Москвина. Жизнь советской девушки. Биороман

  • Татьяна Москвина. Жизнь советской девушки. Биороман. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2014. — 347 с.

    В конце сентября в Редакции Елены Шубиной выходит автобиография известного журналиста, писателя, театрального критика Татьяны Москвиной. Книга «Жизнь советской девушки. Биороман» продолжает издательскую серию «На последнем дыхании», которую открыли «100 писем к Сереже» Карины Добротворской. Предельная искренность как обязательное условие мемуаров проявляется здесь и в описании ленинградского быта 1960–1980-х годов, и в трудном пути к самой себе.

    Увертюра

    Я пишу для тебя

    Я не могла понять, зачем и для кого буду писать эту
    книгу, пока не увидела её.

    Случайно на улице, шла мимо. Девушка лет восемнадцати в мешковатом чёрном пальто, длинные русые
    волосы, кое-как подстриженная чёлка. Что-то нелепое
    в фигуре. И в манерах. Что-то категорически не совпадающее с реальностью, порывистое и ужасно трогательное.

    Она не видела меня, увлечённая своей книжкой
    или своими мечтами.

    Она смотрела куда-то серо-голубыми северными
    глазами, а я замерла в узнавании… Я так хорошо знала
    этот зачарованный рассеянный взгляд, эти обкусанные
    ногти, эти бедные разбитые туфли.

    Я всем нутром ощущала, как она талантлива и как
    несчастна. И я знала, что ещё долго-долго придётся ей
    быть талантливой — неизвестно, в чём, — и несчастной, а это уж слишком ясно, отчего.

    Это женский мутант.

    Это результат жестокого эксперимента по внедрению духа в природу.

    Это женщина, которой досталась искорка творческого разума.

    Это я.

    Это я несколько десятилетий тому назад — с отчаянным туманом в голове, зачитавшаяся до одури, бредущая по городу…

    Видимо, такие всегда были, есть и будут — наверное, существует норма в процентах. Я думаю, процентов пять—семь от общего числа…

    Или уже больше?

    Или всё-таки меньше?

    Я не знаю. Но мне хотелось бы написать книгу,
    которая помогла бы этой девушке выстоять в жизненной борьбе — выстоять и, быть может, победить.

    На этом месте многие читатели могут и надуться.
    Скажут — а что, если у нас ногти не обкусанные
    и взгляд не зачарованный, и если мы вообще мужчины
    средних лет, так что же, нам и книжку эту читать не
    разрешается?

    Что вы, что вы. Сегодня я приглашаю всех! Я же
    буду рассказывать о своей жизни, а это вызывает
    аппетит у многих. Я сама с наслаждением читала
    жизнеописания людей, с которыми не имела ничего
    общего ни по полу, ни по возрасту, ни по судьбе —
    но чем дальше от себя, тем даже лучше, своё-то мы
    и так знаем.

    Пусть ко мне на огонёк приходят самые разные
    люди, пожалуйста. Я говорю лишь о внутреннем послании, о письме «неведомой подруге» или ученице, которую никогда, наверное, не встречу в реальности, — это
    я сама восемнадцати лет, возродившаяся вновь, сейчас,
    в этом мире.

    Мне кажется, ей сейчас горько, трудно, странно.
    Её мысли и намерения путаются. Она не знает, что ей
    делать, куда идти, где её путь. Мир жарко и пошло
    наваливается на душу, бормочет бредовое и сбивает
    с толку — а настоящих друзей мало. Почти нет. Их
    может не быть вообще, так бывает…

    Я окликаю тебя.

    — Эй, ты! Да, да, ты, с толстой книжкой в руке,
    в стоптанных туфельках, с туманной, гудящей от слов
    головой!

    Тебе кажется, что ты одна — и это так, ты одна,
    но… ты не одна.

    Побудь со мной.

    Послушай меня.

    Я расскажу, как долго и трудно я шла к самой себе.
    И ещё неизвестно, пришла ли. Из моей нелепой жизни
    нельзя вывести никакого урока, но что-то понять из
    неё — мне кажется — можно.

    Я вас не боюсь

    Моя первая книжка, сборник эссе «Похвала плохому
    шоколаду», вышла в 2003 году, из чего, как вы понимаете, следует, что автор удосужился собрать свои
    сочинения в книгу, уже «отмотав срок» в сорок пять
    лет. В следующем, 2004 году появился мой первый
    роман, «Смерть это все мужчины», и я стала считаться
    писателем, которым, конечно, была от рождения, чего
    мир просто не знал.

    Но почему так поздно? Что это за литературный
    дебют такой — в сорок шесть лет?

    Я могу предъявить высокому суду всякие черновики, рукописные и машинописные, разных лет —
    простите, я писала, писала… только никому не показывала и ничего не завершала.

    Тут дело, конечно, не в семье (муж, двое детей),
    которая брала силы, но уж не настолько, чтоб не смочь
    написать книжку.

    (Каждый день по страничке — через год будет
    книжка!)

    И не в трудностях самого процесса (всё ж таки
    молотить на машинке было очень утомительно). Но
    вела же я исправную критическую деятельность, сочиняла статьи, иногда довольно большие. Бывало, что
    я писала от руки, и рука дико уставала. Тем не менее
    я написала за три дня пьесу «Рождение богов», зелёной
    шариковой ручкой, в припадке вдохновения. Стало
    быть, и это не оправдание. Даже без верной Софьи
    Андреевны (жена Толстого переписывала его сочинения, но у меня не может быть жены, я сама жена!) давно
    могла бы ты, девушка, написать свою «Войну и мир».

    Ну, так в чём же дело?

    Дело в ужасе перед людьми, перед их мнением.

    Я боялась всеми кишочками души оказаться отвергнутой и осмеянной. Это сейчас внутри выросло что-то вроде дерева и оделось корой, правда, не особо прочной. А до «великого одеревенения» моя душевная природа состояла, как тело матерого бойца, из ран, ожогов,
    синяков, обморожений и прочих злополучий, в разных
    стадиях заживления…

    В детской жизни было два горестных случая. То
    есть их было двести двадцать два, но эти запомнились
    острей всех.

    Меня отдали в школу — ещё семи лет не было —
    зачем сидеть в детском саду смышлёному ребёнку,
    который свободно читает и пишет. Трудности в общении со сверстниками, некоторую угрюмую отъединённость от мира, чрезмерную ранимость просто не заметили. (Я всегда была скрытной — коренное свойство
    натуры.)

    Так вот, школы я испугалась. Так испугалась, что
    несколько раз на людях описалась от страха. Дети смеялись — учительница, добрейшая Тамара Львовна,
    взяла меня под защиту. Ничего очень уж страшного не
    было, травли там или постоянного издевательства, дети
    были неплохие, потом я подружилась с некоторыми
    и защитилась ими от стаи. Но забыть ощущение позора трудно.

    Дома ничего не сказала.

    Второй случай. Меня в начальных классах оставляли на продлёнку, часов до шести в школе — делать
    уроки, читать под надзором. И кормили ещё какой-то
    дрянью. Так ужасна была жареная картошка, отвратительная, горького вкуса — а я-то выросла на гениальной бабушкиной стряпне, — что я не могла это есть
    и потихоньку выбрасывала несъедобные дольки под
    стол. Кухонная работница заметила самоволку и стала
    возмущённо орать. Крупная злая бабища, а я тогда
    была маленькая, тихая, с косичками. Она заставила
    меня лезть под стол и собирать эту горькую невыносимую картошку, и я не посмела сопротивляться. Через
    шесть лет — смогла, всему школьном режиму смогла
    дать отпор, о чём расскажу, а тогда сил не набрала ещё.
    Полезла под стол, ползала там среди школьниковых
    ног, собирала картошку, они смеялись, ух как они смеялись! Помню атомную смесь жаркого красного стыда
    и солёных изобильных слёз.

    Я думаю, надолго остался ужас — сделать что-то
    не то, над чем будут смеяться. Но его больше нет.

    Страх перед насмешками и осуждением людским
    ушёл вместе с другими человеческими свойствами, из
    которых более всего мне жаль чудесной способности
    любить на ровном месте. Она, эта способность, очень
    скрасила мне жизнь.

    Я не боюсь людей. Наверное, я их больше не
    люблю — и оттого совсем не боюсь.

    Я кровно приварена к семье, легко отдам жизнь за
    детей, многие люди меня восхищают, есть те, кто дорог
    и симпатичен. Но любви больше нет — надорвалась,
    устала я любить.

    (Мне кажется, если быть честными и посмотреть
    внимательно и строго вглубь жизни — уходит любовь-
    то, утекает от нас…)

    Ну, об этом мы ещё поговорим, а сейчас важно то,
    что отдельная русская женщина совершенно распустилась и осмелела. И собирается рассказать о своей жизни,
    дерзко выкрикивая «я вас не боюсь!»

    И чего мне бояться? Я научилась жить среди равнодушия, без горячей заботы о себе, без подарков судьбы, в беспокойстве и раздражении постоянном. Когда
    меня оскорбляют, мне больно, но через два—три дня
    всё проходит. Женщины часто воспринимают триаду
    «деньги—слава—любовь» как возможную защиту от
    холода и боли (любовь тоже боль, но иного рода) —
    однако я выучилась жить и с холодом и с болью. Я терплю холод, как почтальон в старину, отправленный в
    дальнее поселение с важным письмом, я терплю боль,
    как терпит её человек с вылезшим гвоздём в ботинке,
    который ежеминутно терзает пятку, — и ботинок
    почему-то нельзя снять.

    Тем более что радость хоть не каждый день, как
    солнце на Севере, но согревает душу.

    Пока что — всё терпимо.

    Зря я так боялась.

    Я что-то знаю?

    Я, я, я, я… Забавно придумала Рената Литвинова имечко для своей глухой героини в сочинении «Обладать
    и принадлежать» — Яя. Внутри нас действительно
    живёт какая-то «Яя», и любит она про себя сказки сказывать и приговоры приговаривать.

    Над этим посмеивался гениальный Шварц Евгений Львович в гениальных своих дневниках (которые
    до сих пор вроде бы полностью не расшифрованы), где
    писал без придумок, с натуры — людей, годы, жизнь.
    У него есть пассаж про художника Лебедева, который
    любил самые обычные свои движения сопровождать
    торжественным «У меня есть такое свойство…».

    «У меня есть такое свойство — я терпеть не могу
    винегрета…»

    Ох ты батюшки, свойство у него.

    Думаю, и вы встречали немало таких людей, важно
    сообщающих нам совершенные пустяки, как рельефные, полные смысла личные «свойства».

    «Я пью только зелёный чай».

    «Я плохо сплю в поезде».

    «Не люблю печёнку!»

    Ну а что, собственно, нам говорят про человека
    подобные «свойства»? Ничего. Разве что помогают
    притереться к индивиду, если судьба его к вам привела-приткнула. Если он ваш гость, к примеру, — ладно,
    заварим ему зелёного чаю. Не дадим печёнки. Мы
    гуманисты.

    Другое дело, если человек заявит что-то из области ментальных пристрастий.

    «Почти не читаю художественной литературы, она
    меня утомляет, мне скучно».

    «Русский рок? Нет, не перевариваю, увольте».

    «Сейчас хожу только в Студию театрального искусства Женовача — это лучшее, что есть в Москве».

    Уже ничего, можно какой-то разговор затеять.

    Поспорить хотя бы, правда, те воображаемые фразы,
    что я привела, рисуют портрет довольно категоричного, намеренно ограниченного человека, и спорить
    с ним будет трудно.

    Но я веду к чему? К тому, что самоопределение
    через набор свойств — чаще всего маленький Яя-театр.
    Человеку хочется построить и сыграть цельный художественный образ себя. А потом его ещё и проанализировать! Не только перевоплотиться в образ себя, но
    и рассказать о нём. Выполнить одновременно функции художественного творчества и критического анализа!

    Поразительно, но многие с этим справляются
    отлично. (Никто не сообщает только одного — каков
    его обычный процент лжи в рассказе о себе, никто
    и никогда.) Так что, общаясь с человеком, имеешь дело
    с двумя существами: с ним и с его художественным
    образом.

    Крайний вариант такого раздвоения изумительно
    сыграл актёр Сергей Русскин в роли Иудушки Головлёва («Господа Г.» по роману Щедрина «Господа Головлёвы», театр «Русская антреприза имени А. Миронова», Петербург). Иудушка — бездушный выродок, он
    родился дефективным, бесчувственным к людям, с сильными, хищными первобытными инстинктами, что-то
    ужасное есть в этой полной бабьей фигуре с адскими
    ледяными глазами, что-то от нелюдя, тролля, болотной
    нежити. Но он сам считает себя прилежным христианином, образцовым человеком, близким к ангелу!
    Он обирает ближних с неумолимостью насекомого,
    и при этом слово «бог» не сходит с его уст, принимаются смиренные позы, он сам себе кажется прекрасным, благородным, справедливым, добродетельным!

    Ага, скажете вы, но придумка себя идёт изнутри —
    есть же «объективные показатели».

    Хорошо. Я смотрю на себя в зеркало — вижу
    немолодую женщину среднего роста, очень крупную,
    полную, с огромной грудью и животом. При этом
    у меня тонкие запястья, щиколотки и шея. Осветлённые волосы обстрижены и не доходят до плеч, глаза
    зелёные, но многие утверждают, что голубые —
    странный, не разгаданный мной эффект. Слева в углу
    губ большая родинка с явной перспективой на бородавку. В разных странах мира меня принимали только
    за русскую. Лишь однажды — за польку! Помню, как
    ленфильмовский гример Коля, когда я пришла на
    грим для картины «Мания Жизели», посмотрел в зеркало и сказал: «А что её гримировать? Хорошее русское лицо». Подумал и добавил: «Типа Крупской».

    Хорошее русское лицо типа Крупской. Хорошее,
    нормальное русское чудище женского рода.

    Но там, внутри себя, я же ничего этого не чувствую! Ни веса, ни возраста, ни цвета глаз, ни родинки — ничего…
    Внутри меня обитает та, чьего имени я не знаю
    и называю её Мать — Тьма, великая Тьмать, и моё тело
    нужно только для поддержки её временных границ.

    Она заперта во мне. Она где-то есть в полной
    мере не во мне, как где-то есть океан, но она есть и во
    мне — она меня создала, и я не могу не отзываться,
    когда она зовёт.

    Тьмать доходит до головы, но там она всевластия
    уже не имеет. Туда она протекает во время сна полностью, а с пробуждением медленно и неохотно утекает,
    оставляя густые, тёмные, долго высыхающие следы.
    Там, в голове, неравномерный свет — то блистающий
    и острый, то спокойный и мерцающий. Иногда он так
    разрастается, что чудится, будто заливает он всю Тьмать,
    затаившуюся внизу, в родовых глубинах. Но уж оттуда
    её не изгонишь, не вытравишь ничем и никогда!

    А среди борений света и тьмы, кто там поёт
    и чирикает?

    Да так. Какая-то птичка. Вот залетела и поет.
    И я её спрашиваю утром: ну что, как дела? Будем жить?
    И она отвечает: да-да! Будем жить-жить!

    Птица моя капризница — то запечалится вдруг, то
    развеселится. Но вообще-то она питается радостью
    и дарит мне ощущением полёта, хотя где она там летает — уму непостижимо…

    Но кто же здесь я?

    А вот всё это хозяйство вместе и есть я. Всё это
    хозяйство, да притом в динамическом развитии от
    нуля до наших дней.

    Об этом и расскажет вам мой «биороман».

    Буду писать спокойно и просто.

    Занавес, занавес, поднимайте занавес — я готова.