Иосип Новакович. День дурака

  • Пер. с англ. Н. Власовой
  • СПб.: Амфора, 2006
  • Переплет, 316 с.
  • ISBN 5-367-00117-3
  • Тираж: 3000 экз.

Рецепт изготовления современного трагифарса хорошо известен писателям. Его составляющие: простоватый и ни в чем не повинный главный герой, которого автор протаскивает через все мыслимые и немыслимые круги ада; изображение низменных страстей человеческих; слишком суровая реальность (войны, революции и т. д.) и юмор висельника — единственный луч света в творящейся вокруг вакханалии.

Ивана Долинара из романа «День дурака» уже сравнивали с бравым солдатом Швейком. На мой взгляд, это не совсем точное сравнение — Долинару не хватает швейковского оптимизма. Его литературными предшественниками скорее являются Симплициссимус Гриммельзгаузена и Кандид Вольтера.

Итак, перед нами Югославия времен правления Тито, затем Югославия времен гражданской войны. Новакович выбирает подходящий фон для того, чтобы показать злоключения своего героя. Иван Долинар, человек с самыми простыми запросами, словно живая рыба на раскаленной сковороде, получает свою порцию страданий. Он попадает в трудовой лагерь, потом воюет, а когда война заканчивается, продолжает впутываться в скверные истории.

Если говорить банально, то история Долинара — это история целых народов, населяющих Балканы. Но менее всего хотелось бы интерпретировать книгу именно так — для этого она слишком самобытна.

Автору блестяще удались картины из детства Ивана — здесь он предвосхищает его печальное будущее. Первые подзатыльники, первые удары судьбы, первые неразрешимые противоречия — так зарождается трагедия в «Дне дурака». Долинар через всю жизнь пронесет настороженное отношение к окружающему миру. Пусть он дурак, но он никогда не будет беспечным.

А вот пора взросления — Иван уже привык к неудачам, но все же он не может представить себе, через что ему еще предстоит пройти. Вокруг бурлит жизнь — люди совокупляются, пьют сливовицу, калечат себя в драках, убивают друг друга на войне. Некоторые уезжают за границу, где жизнь вроде бы поспокойнее. Некоторые просто умирают.

Вскоре все устаканивается, налаживается. Казалось бы, теперь можно жить. Но Иван стар, а впереди у него самое печальное приключение. Финал романа полон намеков, и главный из них — намек на вечность. Иван не умирает, и похоже, что он не умрет никогда. Помните, как заканчивается «Легенда об Уленшпигеле»? «И он ушел с Неле, распевая десятую свою песенку, но когда он спел последнюю — этого не знает никто». Иван тоже ушел, только один, а вместо песенки из его груди доносились тяжелые вздохи.
Роман повествует о зрелом владельце галереи, где представлены картины для интерьера. Он совершенно запутался в поисках настоящей красоты в искусстве, кроме того его семейная жизнь не менее сложна, чем творческие искания.

Виталий Грушко

Театр одного Гришковца

Самое страшное, что может случиться с человеком, пришедшим в театр и удобно устроившимся в мягком кресле, — это приступ внезапно нахлынувшей скуки, которая не отпустит его до конца спектакля. Человеку захочется выйти из зала и отправиться домой, но все-таки он останется сидеть в кресле, так как чувство долга перед самим собой одержит верх. Он непременно должен досмотреть представление, чтобы потом можно было сказать: «Да, я видел это. Ничего особенного». Зато когда спектакль закончится, скучающий зритель захлопает громче всех — он будет благодарен актерам за то, что наконец-то они довели дело до конца и теперь он с чистой совестью может уйти.

Но есть актеры, которые умеют держать зал. Они способны воодушевить самого сонного и предвзято настроенного зрителя. К таким актерам относится Евгений Гришковец.

Казалось бы, на его спектаклях априори должно быть скучно. Минимум декораций, минимум визуальных эффектов, сюжет едва прослеживается, а на сцене стоит один-единственный человек и что-то рассказывает. Но скучно не бывает почти никогда.

Гришковец рассказывает истории, которые каждый из нас знает и так. Эти истории покоятся где-то в недрах подсознания, и мы часто забываем о них. А еще мы не можем их четко сформулировать. Поэтому, когда Гришковец, не упуская ни одной мелочи, напоминает нам о том, как, например, в детстве мы неохотно просыпались и через силу шли к школе, мы улыбаемся, потому что когда-то это пережили. Мы улыбаемся услышанной истории как старому знакомому, которого не видели много лет, а потом жадно слушаем дальше, в надежде услышать еще что-то, о чем нам давно известно.

Но вот Гришковец начинает говорить о своей службе на Тихоокеанском флоте. И хотя мы не служили на флоте, истории все равно кажутся нам знакомыми — настолько убедителен дар рассказчика.

Об армейских историях Гришковца хотелось бы сказать особо. Дело в том, что существуют две точки зрения относительно того, как надо изображать армию в художественных произведениях. Об армии либо говорят с пафосом (примером может послужить фильм Федора Бондарчука «Девятая рота»), либо рубят всю правду-матку (роман Михаила Веллера «Ноль часов»). Гришковцу удалось найти золотую середину. Он никого не обидел — ни офицеров, ни матросов старшего призыва. Но он показал все те нелепости, которые сопровождают армейские будни. Показал с юмором и с легкой ностальгией. Наверняка все те, кому довелось пройти через службу на флоте, признали Гришковца «своим».

Пьесы Гришковца трудно читать на бумаге. Тому есть три причины. Во-первых, Гришковец всегда импровизирует, и это можно легко понять — какому артисту захочется в течение двух часов бубнить заранее заготовленный текст? Во-вторых, речевые сбивки («фирменный» прием актера) невозможно перенести в его книги (хотя такие попытки и делаются). В-третьих, шутки Гришковца лучше воспринимаются на слух. Они произносятся с особой интонацией, после многозначительной паузы — ну как такое выразить на бумаге? Гришковец по-настоящему интересен на сцене, здесь он может творить чудеса. Он способен превратить пустую сцену в палубу военного корабля (спектакль «Как я съел собаку»), или в американский хайвэй («Планета»), или в Лувр («ОдноврЕмЕнно»).

Три упомянутых спектакля, кстати, уже вышли на DVD. Но вряд ли просмотр диска может компенсировать поход в театр. Гришковца надо увидеть «живьем», только тогда вы сможете с полной уверенностью сказать, что присутствовали при рождении чего-то необычного.

Гришковец, при том, что он просто стоит на сцене и рассказывает истории, очень артистичен. У него замечательная мимика. Он демонстрирует ее редко, скупо, как бы нехотя. Но шила в мешке не утаишь — Гришковец как артист, несомненно, способен на большее. Недаром он сыграл несколько маленьких ролей в кино. И хотя многое уже достигнуто (помимо прочего, написано несколько книг, которые я нахожу менее удачными, чем спектакли), Гришковец только начинает. Он все еще находится в творческом поиске. Интересно, куда заведет артиста его богатое воображение?

Виталий Грушко

Милорад Павич. Хазарский словарь

  • СПб: Азбука, Амфора, 1999
  • Суперобложка, 352 стр.
  • ISBN 5-88815-006-1, 5-8301-0015-0
  • Тираж: 10000 экз.
  • Перевод с сербского Ларисы Савельевой

Авторское предисловие, предваряющее роман, знакомит читателя с правилами интеллектуальной игры, отдаленно напоминающей шахматы (к слову, о самих шахматах — в одной из глав повествования описывается партия, фигурами в которой служат дикие животные и птицы, кочующие по пустынным просторам полуразрушенного царства). Так вот, та игра, которую предлагает автор, основана на использовании мыслеобразов, цитат и символов.

Изыскано компилируя общеизвестные исторические факты и романтические предания, Милорад Павич создает сюрреалистическую картину надысторического, вселенского бытия, насыщенного вселенскими же смыслами и парадоксами.

Сюжет, впрочем, несложен. Интересен подход.

Попытка популярного исследования реальных (или претендующих на историческую реальность) событий приводит автора (и читателя) на границу между сном и явью, и эта граница (когда «мысли теряют земное притяжение и бурля вырываются на свободу») становится точкой отсчета в литературном исследовании, спонтанность сновидения становится методом, позволяющим актуализировать исторический сюжет. Писатель как будто пропускает сквозь стеклянную призму белый луч догматического понимания действительности. (Не потому ли роман состоит из трех книг, разнящихся по цвету, и содержит три версии событий?)

Структуру романа — не связанные между собой, вернее связанные лишь формальным энциклопедическим приемом, главы-эпизоды — можно определить как агрессивную: вместо последовательного повествования читателю предлагаются разрозненные комментарии, призванные скорее разрушить любое априорное мнение о том, как должно выглядеть литературное художественное произведение.

«Прав не тот, кто знает истину, а тот, кто уверен, что его ложь — правда».

В этом посыле, может быть, одна из основных идей романа — читатель имеет право не только на собственное мнение, но и на собственную правду, на собственную веру, на собственную историю. Это становится возможным, ибо сам объект исследования: Хазарское царство, жизнь и деяния последнего хазарского правителя, его врагов и союзников, странные верования хазар и биографические обстоятельства исследователей этой веры, — призрачен и неоднозначен. Он есть, этот объект, и одновременно его нет, поскольку нет объекта без субъекта, поскольку любая попытка описания превращает предмет исторического исследования в артефакт.

«Хазары, независимое и сильное племя, в период с VII по X век населяли сушу между двумя морями — Каспийским и Черным и исповедовали исчезнувшую на сегодняшний день религию. После невыясненных событий, повлекших распад Хазарского царства, они стали стремительно исчезать. Так что непонятно, среди какого народа их следует искать сейчас».

P. S. Эту книгу не стоит брать с собой в путешествие, читать в поезде или вагоне метро: есть опасность заплутать, запутаться, утратить цель, усомниться в реальности и т. д.

Алексей Слюсарчук

Евгений Гришковец. Планка

  • М.: Махаон, 2006
  • Переплет, 288 с.
  • ISBN 5-18-000976-6
  • Тираж: 50 000 экз.

Сегодня Евгений Гришковец один из самых популярных писателей России. Именно популярных; то есть он из тех, кому посчастливилось быть услышанным и чье имя было раскручено средствами массовой информации.

Гришковец повсюду. Его можно увидеть в театре, на экране телевизора, в кино; можно услышать по радио; можно купить диски с его спектаклями или диски, где он рассказывает свои истории в сопровождении группы «Бигуди»; наконец, можно прочесть его книги. Говорит ли это об универсальности текстов Гришковца, которые с легкостью укладываются в любой формат, или, напротив, об их ущербности?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо уяснить, что же представляет собой Гришковец как писатель.

Гришковец пишет об ощущениях. Он подмечает то, чему обычный человек, закруженный вихрем повседневности, не придает значения. Жизнь, по Гришковцу, состоит из мелочей, которые важнее каких-то глобальных событий. Писатель раскрывает перед нами всю прелесть этих сиюминутных душевных порывов, выступая в роли сентиментального наблюдателя.

Гришковец далеко не первый, кто пользуется этим методом. Каждый уважающий себя писатель имеет в своем арсенале подобные лирические зарисовки. Но то, что для других является лишь частью богатой палитры литературных приемов, Гришковец сделал своим ремеслом. И именно поэтому его тексты неравноценны — некоторые несомненно удачны, а некоторые попросту банальны. Нельзя писать об одном и том же одинаково хорошо, когда-нибудь вкус и писательское чутье обязательно подведут.

Книга рассказов «Планка» снабжена щедрым предисловием Петра Вайля. Вайль не скупится на комплименты и, на мой взгляд, захваливает писателя, который, честно говоря, в подобном восхвалении уже и не нуждается. Например, Вайль приводит такую цитату: «Двоих сняли с поезда в Комсомольске-на-Амуре, одного с сильной температурой, другого из-за попытки украсть что-то на вокзале в Комсомольске-на-Амуре». Вайль восхищается тем, что название города повторяется два раза в одном предложении: «Опять повтор. Опять принцип звучания. Требование ритма важнее канонов стилистики». Можно подумать, что это Гришковец придумал данный прием. Кому, как не Вайлю, знать, что подобные повторы использовал в свое время еще Хемингуэй и именно с его легкой руки они вошли в литературу? Вообще, в «Планке» очень сильно чувствуется влияние Хемингуэя.

У цикла рассказов под названием «Другие» очень многообещающее начало: «Я помню, как я обнаружил, что есть другие. Другие люди! <…> Все другие люди, они совершенно другие, а я другой для них. Вот так!» Думаю, что с этим открытием когда-то сталкивался каждый. Но знает ли Гришковец, что и об этом писали уже не раз? Знаком ли он со словами Сартра: «Ад — это Другие»? Наверное, знаком. Тогда объясните мне, пожалуйста, почему после столь блестящего пассажа о «других» я должен читать байку о том, как два матроса тащили через весь поселок тяжеленный трансформатор, а потом со злости швырнули его за борт корабля? Такая байка гораздо уместнее выглядела бы в какой-нибудь новелле Михаила Веллера, он бы сумел сделать ее смешной и увлекательной. И почему в рассказе «Последний праздник» (из того же цикла) Гришковец рассказывает историю, которую я уже читал в книге Эфраима Севелы «Моня Цацкес — знаменосец» и видел в фильме «Женя, Женечка и Катюша»?

Для того чтобы писать убедительно, надо не только подмечать интересные мелочи, но и уметь придумывать интересные сюжеты. На мой взгляд, у Гришковца с этим проблемы.

Что касается остальных рассказов сборника, то здесь Гришковец решил доказать, что он все-таки писатель, а не просто талантливый рассказчик. Эти рассказы написаны от третьего лица, и они действительно более литературны, нежели те, что вошли в цикл «Другие». Но планка все же не взята — Гришковец, скрывшись за именами вымышленных героев, опять написал о себе. Он поменял декорации, но не избежал самоповторов.

Виталий Грушко

Десятка лучших экранизаций по версии «Гардиан»

Месяц назад мы писали об опубликованном британской газетой «Гардиан» списке претендентов на звание «Лучшая экранизация книги». И вот, после голосования, в июне победители определились.

Первое место получил фильм «Убить пересмешника» Роберта Маллигана, снятый по одноименному роману Харпер Ли в 1962 году. В главных ролях в фильме снялись звезды американского кино Грегори Пек и Роберт Дюваль. Фильм выходил в России на кассетах (дистрибутор «Светла») и DVD (дистрибутор «SomeWax», серия «Премия Оскар»).

На втором месте — хорошо знакомый российским зрителям фильм «Полет над гнездом кукушки» (1975) Милоша Формана по книге Кена Кизи. Третья позиция — у «Бегущего по лезвию бритвы» (1982), фильма Ридли Скотта, снятого по мотивам повести Филипа  К. Дика «Снятся ли андроидам электроовцы?».

Далее по порядку в первую десятку вошли: «Крестный отец» Френсиса Форда Копполы, «Остатки дня» Джеймса Айвори, «Кес» Кена Лоуча (который завоевал в этом году Золотую пальмовую ветвь в Каннах за фильм «Ветер, колеблющий ячмень»), «Апокалипсис сегодня» Копполы, «Побег из Шоушенка» Фрэнка Дарабонта, «Секреты Лос-Анджелеса» Кёртиса Хансона и «Горбатая гора» Анга Ли.

Мы не приводим весь список из 50 фильмов, выбранных британскими читателями. Ясно и так, что, будь такой список составлен где-нибудь еще, выглядел бы он совсем по-другому. Во всяком случае, мои американские, немецкие, тем более российские друзья, познакомившись с рейтингом «Гардиан», были крайне удивлены. Все их заключение умещалось в одну фразу: «Ну что ж, англичане…»

Тройка лучших

Алексей Моськин

Джеффри Хоскинг. Россия и русские

  • М.: АСТ: Транзиткнига, 2003

Книга 1

  • Пер. с англ. Р. А. Арсланова и др.
  • Переплет, 496 с.
  • ISBN: 5-17-018847-1

Книга 2

  • Пер. с англ. В. М. Заболотного, А. Ю. Кабалкина
  • Переплет, 496 с.
  • ISBN: 5-17-019229-0

Сейчас для многих совершенно очевидно, что взаимопонимание стран и народов важно как никогда. И взаимопонимание это требует освещения разных точек зрения. Вероятно, именно поэтому современному российскому читателю, сколько-нибудь увлекающемуся русской историей, не стоит проходить мимо исторических сочинений зарубежной россики, интересных в плане оригинальности, новизны и неоднозначности взгляда. Вот и я, поддавшись общим настроениям, также обратил внимание на работу Джеффри Хоскинга «Россия и русские», представляющую собой не что иное, как всеобъемлющую историю Российского государства с древнейших времен до современности.

Имя Дж. Хоскинга, одного из крупнейших британских историков, не очень известно в России. Между тем его книга, которую автор предлагает лишь неискушенному в русской истории читателю, явно превосходит не только обобщающие исследования британской россики XX столетия, но также многие капитальные труды современных российских ученых. Излагая основные факты отечественной истории, необходимые для читателя, впервые знакомящегося с темой, Хоскинг предпринял попытку отыскать корни противоречивого отношения к России как иностранцев, так и русских, сфокусировав внимание на имперской политике Российского государства, развитии демократических общественных институтов и «малых общностей», «разнообразии форм самосознания, которые менялись в России в течение веков».

Исходные принципы и положения Дж. Хоскинг формулирует в первой главе, которая может заинтересовать и начинающего, и хорошо осведомленного в отечественной истории читателя. Его рассуждения о роли географического фактора, особенностях национального менталитета, миграциях и колонизационном процессе при известной традиционности и хрестоматийности все-таки вызывают очевидный интерес, а главное — заставляют размышлять и спорить.

Книга 2

Основная идея Хоскинга, которую он интересно и изобретательно разрабатывает в концептуальном плане и доказывает многочисленными фактами, достаточно проста. Стремясь истолковать формирование и развитие российского общества и государства на протяжении многовековой истории, автор исходит из характерной для России «двусмысленной геополитической позиции», которой придает даже чрезмерно большое значение, возвращаясь отчасти к традициям дореволюционной историографии в лице С. М. Соловьева и В. О. Ключевского. В соответствии с этой позицией Российское государство, преодолевая «трудные, даже отчаянные исторические периоды», пыталось играть великую «евразийскую геополитическую роль» и последовательно осуществляло на протяжении столетий территориальную экспансию, покоряя соседние народы и государства, что вовсе не было следствием исключительно оборонительной стратегии России. Иначе говоря, Хоскинг рассматривает государственное развитие России как процесс империостроительства, целью которого была эксплуатация внутренних ресурсов имперского центра, консервация традиционных общественных отношений и поддержание контроля над многонациональными окраинами.

При этом Дж. Хоскинг, в противоположность А. Каппелеру, автору фундаментальной работы «Многонациональная российская империя» (Каппелер А. Многонациональная Российская империя: Возникновение. История. Распад (1996) / Russland als Vielvoelkerreich: Entstehung: Geschichte: Zerfall. Muenchen (1993)), утверждает, что процессы империостроительства тормозили русский национальный проект. По его мнению, «у россиян слабо развито национальное сознание», так как в значительной части своей истории Россия являлась империей, включавшей огромное количество самых разных народов. Таким образом, русские были не в состоянии развивать свои национальные институты, как это делали другие народы. Согласно Дж. Хоскингу, «русский национализм — оптическая иллюзия; его не существует. То, что люди называют русским национализмом, на самом деле является русским империализмом». В контексте современного обсуждения проблемы национализма и ксенофобии, присущих россиянам, эти рассуждения вызывают явный интерес.

Одновременно Хоскинг считает, что, несмотря на очень слабое национальное сознание у русских, они сильны на общественном уровне, а также глубоко осознают ценность своей культуры и языка. Отсюда стремление английского историка подчеркнуть особое место и роль демократических общественных институтов, малых общностей и солидарной ответственности в сооружении фундамента российского государства. В связи с этим он избегает модных ныне рассуждений о политическом деспотизме, якобы свойственном государственному строю России. Подобным идеям автор противопоставляет мнение об «эластичности» российского общества, его чрезвычайной гибкости и способности к адаптации. При этом в отличие от историков-государственников, которые еще в XIX веке говорили о «бродячей Руси», видит в этом явное достоинство.

Конечно, книга Джеффри Хоскинга не исчерпывает всего многообразия русского исторического процесса, но она является прекрасным введением в сложный и неоднозначный мир российской истории. Думается, что эта книга не должна пройти незамеченной для русского читателя. И не только потому, что отечественная литература, особенно учебная, зачастую скучна и неинтересна, но прежде всего потому, что перед нами действительно классический труд британской россики, удачно сочетающий научную критику и объективность с уважительным отношением к нашему историческому прошлому.

Владимир Кучурин

Наташа Маркович. ANTICASUAL. Уволена, блин

  • М.: Рипол классик, 2006
  • Переплет, 320 с.
  • ISBN 5-7905-4209-3

Традиционный студень, как известно, готовится так: говяжьи головы или ноги варятся на медленном огне в течение очень долгого времени, пока эти мясные субпродукты не образуют густую взвешенную массу. Затем ее распределяют по мискам и выносят на холод. Тут главная задача — не встряхнуть готовое блюдо, чтобы мясо не оказалось на одном полюсе, а желе — на другом. Подавать вместе с хреном или горчицей.

Свежеприготовленный роман Наташи Маркович сильно напоминает это традиционное русское блюдо. Но без присущего ему гармоничного вкуса. Да и горчички, честно говоря, забыли добавить…

Вот примерный рецепт того, как по-быстрому сляпать графоманский романчик с претензией на ироничность и легким флером «гламура» — явления, о котором многие слышали, но объяснить не могут.

Итак, во-первых, берем отлично зарекомендовавшие себя с коммерческой точки зрения гламурные субродукты. Рога и копыта популярного произведения. Отрыжку чужой, так сказать, литературной мысли. Короче, берем нашумевший «CASUAL» Оксаны Робски. Известно, что копия всегда хуже оригинала, но ситуация Наташи Маркович усугубляется еще и тем, что художественные достоинства оригинала тоже сомнительны, а уж в пережеванном виде это совсем что-то малосъедобное.

Из «CASUAL» заимствуется главная «гламурная» фишка — образ вольно порхающей по друзьям-бой-френдам-посиделкам-вечеринкам героини, в чьей очаровательной голове две мысли встречаются крайне редко и исключительно ради того, чтобы снова разойтись.

«Может быть, — задается героиня вопросом на первой странице, — я когда-нибудь прилетела с другой планеты? Давно. И забыла об этом. Или меня родители пронесли контрабандой. В животе. Мне часто говорят, что я инопланетянка, но никто не может объяснить, в чем это заключается».

Рискну предположить, что «инопланетность» героини заключается в страстном стремлении автора романа придумать какую-нибудь «забойную» тему для нового гламурного опуса. Так, модная тема «Рублевского шоссе» плотно оккупирована Робски, значит, сделаем героиню инопланетянкой…

А чтобы подчеркнуть наше принципиальное отличие от «CASUAL», уволим героиню с работы и оставим без денег. Уточню: без денег — в понимании автора — это когда не хватает 200 долларов, чтобы заплатить домработнице…

Логика Наташи Маркович, в общем, понятна: если приходится готовить по чужому рецепту, надо хотя бы от себя добавить соли или, еще лучше, чего-то запоминающегося — например, ананасов. Чтобы на вкус отличалось. Но не слишком.

Пусть нет Рублевки, но будет инопланетянка. Которую, к тому же, уволили с работы? Или которая сама уволилась с работы? Которая решила открыть ресторацию? Которая решила стать журналисткой? Или выйти замуж?

Разобраться в густом бульоне из ошметков модных поп-литературных трендов сложно. Но ты, читатель, не бойся — выходить замуж и открывать ресторан, а также разводиться и закрывать ресторан героиня будет на протяжении всей книги, так что те, кто любит про ресторан, до судорог про него начитаются, а те, кто любит «про любовь», к финалу романа захотят стать импотентами.

Но это тоже все ничего. Значительно хуже безразмерные рассуждения героини о смысле жизни, которые автор вставляет каждый раз тогда, когда ей нечего сказать по поводу событий. А поскольку автору, вообще и по преимуществу, на эту тему сказать нечего, кроме банальностей, то весь роман превращается в желеобразное нечто, более всего напоминая безвкусный студень. Стюдень — если по их, по-гламурному.

Эх, чесночку бы… А еще лучше питьевой соды — от изжоги.

Мария Петровская

Георгий Данелия. Тостуемый пьет до дна

Еще первая книга Георгия Николаевича Данелия, «Безбилетный пассажир», начиналась с грозного предупреждения. Всем «нечестивцам», пытающимся найти в ней мотив, мораль или сюжет, автор, умело прикрываясь цитатой из Марка Твена, грозил ужасными карами. Такими надписями, насколько я помню, злоупотребляли цари Древнего Египта, отпугивая воров, покушавшихся на их сокровища. Например, сходная по стилистике надпись украшала вход в сокровищницу фараона Тутанхамона, однако она не остановила дотошных археологов двадцатого века. Не остановило это и меня, и, «проглотив» первую книгу за один присест, я не нашел ничего общего между Данелия и Тутанхамоном.

Зато обнаружил много общего между собой как читателем этой книги и Говардом Картером, нашедшим великую сокровищницу фараона. Я, видимо как и сэр Говард, просто наслаждался обнаруженными внутри богатствами. Я пребывал в диком восторге. Передо мной раскинулась россыпь великолепных как жемчужины коротких историй, обычных и необычных, смешных и грустных, занятных и просто красивых. Мотива, морали или общего сюжета в книге обнаружить не удалось, да я и не пытался…

Понятно, что вторую книгу Георгия Николаевича я взял в руки, уже заранее мысленно облизываясь и причмокивая от удовольствия. А что вы хотели? Это бедняге Картеру повезло только один раз в жизни. Отечественному читателю повезло больше. Данелия написал «вторую серию».

Книга меня не разочаровала. Я снова прочитал ее за один присест, снова насладился яркими, запоминающимися, грустными и смешными историями. Возможно, грустить пришлось на этот раз несколько чаще. Однако я «выпил до дна» и вторую книгу Данелия, словно бокал хорошего, несколько терпкого, грузинского вина.

Но даже когда я читал вторую книгу режиссера, все время мучился: зачем автору понадобилось так запугивать потенциального читателя? И вот, кажется, я догадался. Этим Данелия хотел сказать, что, публикуя свою книгу, он не претендует на гордое звание писателя. Он остается замечательным кинорежиссером, даже взявшись за перо. Уважаемый Георгий Николаевич! Мы это знаем! Нам и не нужно моралей с мотивами. Почти как турецкого берега с Африкой. Без них гораздо лучше!

Книги Данелия (правильно было бы сказать — первая и вторая серии) написаны (правильнее было бы сказать — поставлены) великолепным и неподражаем мастером кинематографа. Из этого не следует, что по ним можно снять фильм. Из этого следует, что они и есть фильм. Яркий, запоминающийся, сильный, как и предыдущие работы режиссера. Просто каким-то случайным образом они предстали перед нами в виде текста. Книги Данелия, которые свободно можно начинать читать и перечитывать с любого места, кинематографичны. Они воспринимаются прежде всего зрительно. Сцена из второй книги, где старик-крестьянин бредет по разрушенной деревне в «секонд-хендовской» майке с пожухлой надписью «Manhattan Bank», до сих пор стоит перед моими глазами, словно кадр из хорошего кино. Возможно, я буду помнить ее всю жизнь.

В своих книгах, как и в своих фильмах, Данелия работает в жанре трагикомедии. Он заставляет читателя то падать на пол от смеха, то стыдливо утирать слезящиеся глаза. Ведь это только кажется, что это простой жанр. Противопоставление черного и белого. В шахматах тоже есть только черные и белые, однако это весьма непростая игра. Кроме того, сама жизнь, кажется, предпочитает эту стилистику всем прочим.

С этим, пожалуй, согласились бы все. Даже сэр Говард Картер и великий фараон Тутанхамон.

Данила Рощин

Премия «Национальный бестселлер»

Первая премия «Национальный бестселлер» была вручена в первый раз в 2000 году. Независимость премии обеспечивается принципиально новой технологией, заключающейся в наличии трех никак между собой не пересекающихся уровней отбора.

Как сообщает сайт премии, на первом этапе значительное число номинаторов (назначаемых оргкомитетом с охватом всего спектра школ и вкусов — здесь представители основных издательств, «толстых» журналов, деятели русской литературы России и зарубежья) называет по одному произведению, вышедшему в отчетном году или знакомому номинатору в виде рукописи. Так формируется лонг-лист. Он публикуется с указанием, кто кого выдвинул.

На втором этапе Большое жюри (около 20 человек), также формируемое оргкомитетом и состоящее в основном из профессиональных литературных критиков разных направлений, оценивает выдвинутые произведения. При этом жюри никогда не собирается вместе и ничего не обсуждает коллективно. Каждый критик отбирает из всего прочитанного два произведения, одному из которых выставляет 3 балла, второму — 1 балл. Результаты отбора также публикуются — с указанием, кто как проголосовал. Произведения (5-6), набравшие наибольшее число баллов, образуют шорт-лист.

На третьем этапе Малое жюри, формируемое оргкомитетом и состоящее уже не столько из профессиональных писателей, сколько из просвещенных читателей, авторитетных деятелей искусства, политики и бизнеса, — делает уже читательский выбор из произведений шорт-листа.

В случае дележа первого места право определить победителя предоставляется Почетному председателю Малого жюри. Голосование происходит во время процедуры присуждения премии.

Председателями почётного жюри в разные годы были Ирина Хакамада, Владимир Коган, Валентин Юдашкин, Александра Куликова, Леонид Юзефович и Эдуард Лимонов. В 2002 году Владимир Коган реализовал своё право выбора победителя, когда одинаковое количество баллов набрали по результатам голосования малого жюри Александр Проханов с «Господином Гексоген» и Ирина Денежкина с «Song for lovers», решив в пользу Проханова.

За 6 лет в шорт-листе премии фигурировало 35 литературных произведений. Больше одного раза были номинированы работы лишь четырёх авторов: Александра Проханова, Захара Прилепина, Павла Крусанова и Дмитрия Быкова. Причём если первые трое попали в шорт-лист дважды, то Дмитрий Быков — четырежды. Побеждать же удавалось только двум писателям из этого почётного списка: Александру Проханову и Дмитрию Быкову. Что интересно, оба становились лауреатами после того как их работы побывали в шорт-листе 2 года подряд.

9 июня 2006 года, в Санкт-Петербурге, в отеле «Астория» прошла церемония вручения премии «Национальный бестселлер» за 2005 год. Голоса Малого жюри распределились следующим образом: Дмитрий Быков «Борис Пастернак» — 3 балла; Захар Прилепин «Санькя» — 2 балла; Андрей Рубанов «Сажайте и вырастет» — 1 балл; Сергей Доренко «2008» — 0 баллов; Игорь Сахновский «Счастливцы и безумцы» — 0 баллов; Павел Крусанов «Американская дырка» — 0 баллов. В жюри входили: Екатерина Волкова, актриса; Светлана Ячевская, юрист; Юлия Беломлинская, писатель; Демьян Кудрявцев, генеральный директор ИД «Коммерсантъ»; Илья Хржановский, кинорежиссер; Михаил Шишкин, писатель. Голоса членов жюри распределились так: Екатерина Волкова и Юлия Беломлинская — за Прилепина, Светлана Ячевская — за Андрея Рубанова, Демьян Кудрявцев, Илья Хржановский и Михаил Шишкин — за Дмитрия Быкова.

Танцы минус

Менуэт, — танец заморский, танцует, минует, сиречь, никого не задевает.
Из старинной летописи

Премия «Нацбест», сиречь «Национальный  бестселлер», существует уже шестой год. Одно это уже неплохо. Кроме того, впечатляет сама концепция. Подумать только — бестселлер, да еще национальный! Здоровый оптимизм, или, скорее, точно просчитанный ход, в том смысле, что национальный бестселлер может быть еще и неплохой литературой, только радует.

Совет избранных архонтов, авторитетное жюри весьма разнородно по составу, однако заслуживает доверия. Премия медленно, но верно делает свое дело. Дренажные работы по осушению болота современной русской словесности идут полным ходом. Скоро, надежда не умерла, впередсмотрящий выкрикнет свое заветное слово, причем это уже не будет «учебной тревогой».

Однако пока корабль плывет…

В 2006 году в short-list «Нацбеста», в частности, вошли и следующие книги: Павел Крусанов. Американская дырка (издательство «Амфора»); Захар Прилепин. Санькя (издательство «Ad Marginem»); Сергей Доренко. 2008 (издательство «Ad Marginem»).Их авторы в равной степени претендуют на гордое звание создателя национального бестселлера.

Объединяет все три романа только одно — их действие происходит в некой иной реальности, неком чудном, но не очень отдаленном будущем. Российская действительность в них узнаваема, но при этом выглядит немного странно. Словно отражение в луже. В остальном эти книги совершенно несхожи. Для того чтобы оценить их «зараз», придется применить особую схему, соорудить этакую временную «опалубку».

Итак, начнем.

Павел Крусанов. Американская дырка

Жанр: хм, пожалуй, эзотерическая фантастика (esoteric fiction). Полный набор алхимических таинств, включая нефилософские откровения Пифагора и Эмпедокла в общедоступном изложении. Русская «Книга мертвых».

Мнение: в погоне за барочной легкостью стиля автор старается обогнать самого себя, словно ослик, рвущийся к привязанной перед носом морковке. В результате, когда читаешь Крусанова, приходится прерываться каждые двадцать страниц. Просто для того, чтобы в голове утих звон. И, к сожалению, это не звон волшебных колокольчиков. Тональность другая.

Работая в высоком жанре «курехинской шутки», автор щедро разбрасывает по тексту остроумные и едкие замечания, строит воздушные замки вымыслов, бравирует кругленькими словечками и узнаваемыми фамилиями. Однако если у Курехина это получалось легко и воздушно, то Крусанов «волочится по земле», ухватившись в последний момент за веревочку монгольфьера с гордым названием «девяностые».

Когда-то онтологическое откровение: «Ленин — гриб» — заставляло валиться на пол от смеха в катарсисе просветления. Теперь же цветастые рассуждения о том, что он, может быть, например, еще и майский жук, не вызывают особенной радости. Шутка, повторенная дважды…

Гипотетический читатель: Гермес Трисмегист Психопомп.

Характерная цитата: «Мир так устроен, что его, как мешок с крысами, надо время от времени встряхивать. Крыс нужно отвлекать или развлекать, иначе они сожрут друг друга. Белые сожрут черных, желтые — белых, рыжие — желтых, маленькие — больших, хромые — шепелявых. И потом, о каком анархизме речь? Если мы с нашими ценностями встанем в центре мира, мы сможем переписать его матрицу».

Захар Прилепин. Санькя

Жанр: фантастическо-оптимистическая трагедия (politic science fun fiction).

Мнение: добротная литература. Практически нет ничего лишнего. Но и чего-то из ряда вон выходящего тоже. Взвешенный пафос и психологическая глубина книги Прилепина многим читателям напомнит национальный бестселлер прошлого века, роман Горького «Мать». Однако сюжетно она ближе «Молодой гвардии» Фадеева. И та, и другая книга написаны по мотивам реально происходивших событий. Изменены только имена и некоторые названия, однако реалии легко узнаются. Новые молодогвардейцы Прилепина, члены партии «Союз Созидания», сражаются с беспощадным и коварным врагом, подвергаются пыткам, решительно идут навстречу любви и смерти.

Вот только если молодогвардейцы Фадеева шли на смерть с глубокой верой в освобождение родины и светлое будущее, то герои Прилепина умирают тяжело, с глухим отчаянием и яростным надрывом, столь свойственным любой исторической рефлексии.

Гипотетический читатель: молодой человек.

Характерная цитата: «Саша хмуро оглядывал фиолетовые стены отдела, старые, облупленные столы, снова думая о том, что все это ему запомнится на всю жизнь.

Еще он подумал, что сейчас можно рвануть, как в прошлый раз, выбежать в раскрытую дверь отдела, юркнуть в какой-нибудь двор, куда угодно… но отчего-то не было ни сил, ни желания…»

Сергей Доренко. 2008

Жанр: ненаучная фантастика (agnostic fiction). Сон Доренко. Теневой эффект подсознания.

Мнение: многие думают, что главный герой этой книги — Путин  В. В. Они ошибаются. Главный герой там, он же «бог все-на-свете-могущий-и-везде-проникающий», — Сергей Доренко. Наверное, это «постэфирный» синдром бывшего тележурналиста.

Самое удручающее, что, как и в телерепортажах, громыхающее тяжелое доренковское хамство — всего лишь завуалированный вид комплиментарности. Такая особая форма подхалимства. Оригинальный способ обратить на себя внимание начальства.

Чтобы там ни говорили про пелевинский буддизм, он, как оказалось, гораздо честнее доренковского даосизма. Новообращенный последователь «Великого Ничто», как и следовало ожидать, написал нечто отнюдь не великое, а скорее большое. Большое сделается еще больше и лопнет, говорят даосы. Наверное, тут они правы…

Гипотетический читатель: личный психоаналитик Доренко.

Характерная цитата: «Надо избежать этой финальной эякуляции, этой финальной передачи власти над жизнью и смертью ценой своей жизни. Этой финальной передачи магической власти русских царей. Мы унесем с собой семя русской власти вниз по течению. Мы спрячемся. Мы власть спрячем. Не время сейчас эякулировать».

Итого

По «счету гамбургских бойцов» все рассмотренные здесь произведения оказались недостаточно весомы. Если и есть среди них бестселлер, то никак не национальный, а если есть что-то национальное, то никак не бестселлер. Однако, мы прекрасно понимаем, дело тут скорее не в соответствии, а в «величии замысла». Конкурс «Нацбест» — дело нужное и важное. Ведь это только кажется, что слова «Национальный бестселлер» никого не задевают, словно танцоры в старинном менуэте.

Постскриптум

Надеемся, что в этом году обладателем премии станет не художественная проза, часть из которой мы рассмотрели здесь, а опус Дмитрия Быкова о Пастернаке, в наш обзор, увы, не попавший.

Данила Рощин