Фрагмент книги Джереми Паксона «Англия: портрет народа»
Они придумали футбол и регби, туризм и теннис, пятизвездочные отели, сэндвичи, компьютеры, почтовые марки и страхование. В 1900 году им принадлежала половина всех кораблей мира…
…В 1900 году половина судов, бороздивших моря, была зарегистрирована в Британии, и страна контролировала около трети мировой торговли. К 1995 году эта доля упала до пяти процентов. По всей Европе
короли пытались в подражание британскому монарху
построить свою империю: бельгийцы захватили один
из немногих зловонных уголков Африки, который не
застолбили для себя ни англичане, ни французы; немецкий кайзер Вильгельм II приступил к строительству флота, способного соперничать с Королевскими военно-морскими силами. Даже в 1935 году Муссолини
осыпал бомбами и травил ядовитыми газами средневековую армию Абиссинии в надежде создать империю,
которая, по его мнению, дала бы Италии моральное
право сравняться с британской.
Однако власть и влияние англичан были больше
чем власть земная. В той или иной степени они придумали многое из того, что есть в сегодняшнем мире.
«Мы все родились в мире, „сделанном в Англии“, и мир,
в котором наши правнуки с годами станут почтенными стариками, будет таким же английским, как эллинский мир был греческим, а вернее, афинским» — так
писал об этом один ученый. Англичане придумали существующие по сей день формы футбола и регби, тенниса, бокса, гольфа, скачек, альпинизма и лыжных гонок. Со своим Гран-Туром и первым групповым туром
от Томаса Кука они стали родоначальниками современного туризма. Они придумали первый современный пятизвездочный отель (это отель «Савой» с электрическим освещением, шестью лифтами и семидесятью номерами). В 1820-х годах математик Чарльз Бэббидж
создал первый в мире компьютер. Шотландец Джон Лоджи Бэрд у себя на чердаке в Гастингсе стал одним из
изобретателей телевидения. Первую публичную демонстрацию своего изобретения он провел в лондонском
Сохо. Сэндвичи, рождественские открытки, бойскауты,
почтовые марки, современное страхование и детективные романы — все это продукты с маркой «Made in
England». Когда итальянскому писателю Луиджи Барзини понадобилось как-то образом продемонстрировать преобладание английской культуры, он просто отметил, что, приняв в третьем десятилетии XIX века похоронный черный цвет в качестве основной расцветки
мужских костюмов, остальная Европа отдавала ей дань уважения. Это было не только признанием политической и военной мощи империи и экономического
воздействия британского пара, угля и стали, это стало
свидетельством восприятия британских добродетелей — честности, рассудительности, патриотизма, самоконтроля, честной игры и мужества, — которые сделали эту нацию великой.
В самые мрачные минуты своей жизни англичане
склонны полагать, что от всего, что они дали миру,
остается лишь малая толика: названия нескольких
гранд-отелей — «Бристоль», «Кембридж», «Гранд Бретань»; международные стандарты времени и места, фатомы и униформы и тот факт, что английский стал
языком третьего тысячелетия. Теперь le style Anglais [англий_
ский стиль (фр.).] мелькает лишь
стенографическим знаком моды:
если встретишь человека в сшитом у портного твидовом костюме, это скорее всего богатый немец, который
занимается станкостроением. Даже в школах, где старались производить в массовом порядке английских
джентльменов и где царил дух непрофессионализма,
теперь проповедуется, что единственный способ пробиться в обществе, где положение человека определяют его способности, — это профессионализм.
В общем и целом англичане перенесли конец империи достойно, склоняясь перед неизбежным, спуская
флаг и упаковывая чемоданы без особого ажиотажа.
Но им понадобилось гораздо больше времени на то,
чтобы совладать с его психологическими последствиями внутри самих себя. Им было бы гораздо легче справиться с этим, если бы во все это предприятие не была
заложена такая необычная моральная установка.
Для создания империи требовалась инициатива, жадность, мужество, массовое производство, сильная армия, политический замысел и уверенность в своих
силах. Технически развитая страна с ограниченными
природными ресурсами нуждалась в обширном рынке.
А с развитием техники подчинение «примитивных»
народов становилось неизбежным. В сердцах патриотов запечатлен образ последних минут генерала Гордона, командира мужественного английского гарнизона,
который, стоя на ступеньках форта в Хартуме, руководит его защитой от превосходящих сил диких язычников. На самом деле то, с помощью чего Британия смогла править миром, было наглядно продемонстрировано двенадцать лет спустя в сражении при Омдурмане
в Судане. Хотя об этом сражении в основном знают из-за неудачной атаки 21-го уланского полка — в котором
служил молодой офицер Уинстон Черчилль, — его исход решили оказавшиеся у англичан шесть пулеметов
«максим». Как только войско дервишей ринулось на их
позиции, пулеметчикам оставалось лишь взять верный
прицел. Красноречивее всего цифры потерь: 28 человек
у англичан против 11 000 у дервишей. «Это было не
сражение, а расстрел, — писал один свидетель. — Тела
не громоздились друг на друге — такое вообще бывает
редко: они ровным слоем покрывали вокруг обширное
пространство».
Не буду отрицать мужества и энергии многих
строителей империи. Речь лишь о том, что история
империализма — это союз своекорыстия и технических достижений. Но питало веру Британской империи
в свои силы неверное представление о том, что ею движет моральная установка, что есть долг перед Богом,
призывающий отправляться и колонизировать места,
где люди, к несчастью для себя, родились не под британским флагом. Предпосылка превосходства стала
предметом веры. После того как в 1898 году Соединенные Штаты аннексировали Филиппины и стало складываться впечатление, что эта страна начинает строить свою империю, Киплинг сделал ей комплимент,
включив в число тех, кому суждено нести «Бремя Белых» и посылать «лучших своих сыновей» «служить»
тем, кто еще «полудьяволы-полудети».
Империя дала англичанам шанс почувствовать себя благословенным народом. И чем больших успехов
они достигали в ее создании, тем больше уверялись
в этом. К концу XIX века все британское (читай — английское) во всем остальном мире считали образцом для
подражания. Приезжавших в Лондон поражало само царившее там изобилие, и они нередко проводили связь
между процветанием и нравственностью замысла. «Для
политической и моральной организации Европы Англия
составляет то же, что сердце для физического строения
человека, — изливал свои чувства перед порабощенными соотечественниками один польский изгнанник. — Богатство Англии давно стало притчей во языцех; ее денежные ресурсы неограниченны; громадные размеры
капиталов, которые составляют ее собственность, или во
что-то вложены, или плавают по морям, не поддаются
воображению». В результате англичане, которые, естественно, исходили из того, что все описываемое в действительности и есть перечень чисто английских черт, начинали верить, что все остальные народы только и мечтают, что стать англичанами и англичанками.
Задолго до того, как англичане стали накапливать
владения во всем мире, приезжавшие в страну иностранцы уже отмечали их отличительные особенности. В силу жизни на острове и изолированности от событий, происходивших в остальных странах Европы, они
не могли не стать другими: к тому времени, когда пронесшийся над континентом шквал идей пересекал Ла-Манш, он уже выдыхался и превращался в этакий ласковый зефир, веющий непонятно куда. Самодостаточность дала англичанам возможность изменяться по
своему усмотрению. Но вот они стали повелителями
величайшей в мире империи. Неудивительно, что это
вскружило головы. «Родиться англичанином, — заявил
как-то однажды Сесил Родс, — это все равно что выиграть первый приз в жизненной лотерее». И они уверовали, что на них возложена миссия, ниспосланная свыше. Этому поддались даже те, кто, как теоретик искусства Джон Рёскин, лелеял мечты о социальной
реформе в своей стране (одно время он пытался создать некую английскую Утопию, собирая сторонников
в гильдию под крестом святого Георга). Вот как он выразился в одной из лекций, прочитанных в Оксфорде
в 1870 году:
Теперь же нам открылось высочайшее предназначение — не сравнимое с судьбой любой другой нации — быть принятыми или отвергнутыми. В наших жилах
смешалась лучшая северная кровь, и мы еще не вырождаемся как нация. Англии во что бы то ни стало нужно
как можно быстрее обзавестись колониями в самых отдаленных уголках земли и привлечь к этому своих наиболее энергичных и достойных представителей… их
первейшей задачей должно быть усиление мощи Англии на суше и на море.
Сесил Родс пошел еще дальше, выдавая за явный
и неоспоримый факт то, что «так уж вышло, мы — лучшие люди на земле и несем самые высокие идеалы благопристойности, справедливости, свободы и мира».
Из этого логически следует, что, как отметил в 1884 году политик Розбери, империя — «величайшее из известных человечеству земных средств творить добро».
Подобные высокопарные заявления пренебрежительно игнорировали пару простых истин относительно этого
имперского предприятия, а именно то, что строилась
империя не по какому-то мессианскому плану, а была
создана благодаря усилиям отдельных молодых людей,
видевших в этом путь к приключениям и богатству.
Больше того, какие бы неуместные представления
о своем превосходстве ни лелеяли молодые строители
империи, у них были те же эмоциональные и физиологические потребности, что и у молодежи в любой
другой стране. Вера в то, что они «лучшие люди на земле», — если она у них была — ничуть не мешала им скидывать брюки. Например, приезжавшие работать в торговой Компании Гудзонова залива в Канаде вскоре не
преминули воспользоваться местным обычаем оказывать радушный прием в постели. Многие заводили
местных «жен»-индианок, жили с ними и обеспечивали, когда возвращались в Англию по окончании срока
службы. У сэра Джеймса Брука, который чуть ли не в
одиночку установил английское влияние на Сараваке,
для чего он просто отправился туда, купив корабль,
и поставил дело так, что стал раджой, был личный секретарь и местная любовница, и он не скрывал, что стремится к «смешению рас». Брук активно уговаривал белых жен не ехать с мужьями к месту их назначения. Падение морали, быстро проявившееся в колониальном
обществе Восточной Африки, оставалось его отличительной чертой аж до 1930-х годов. Прибывший туда
в 1902 году Ричард Мейнерцхаген стал свидетелем того,
что большинство его собратьев-офицеров разведки — «полковые изгои, по уши в долгах; один беспробудно
пьянствует, другой предпочитает женщинам мальчиков
и нисколько этого не стыдится. По приезде сюда меня
удивляло и поражало, что все они приводили в офицерскую столовую своих местных женщин».
