Легенда о дикой стране

  • Елена Чижова. Китаист. – М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017. – 608 с.

При той зашкаливающей концентрации абсурда, в которую всякий раз мы погружаемся, включая, например, федеральные каналы, странно, что антиутопия до сих пор не стала самым популярным жанром в российской литературе. Мейнстримовые авторы интеллигентно самоустраняются в прошлое, противопоставляя историческим подменам документальные истории; колумнист Пелевин делает «альтернативные факты» достоянием альтернативной реальности; но мало, страшно мало примеров полноценного художественного осмысления реального человека эпохи Дмитрия Киселева и Петра Толстого. Саша Филипенко пишет громкую и чересчур прямолинейную «Травлю». Игорь Сахновский невнятно высказывается в «Свободе по умолчанию». У Елены Чижовой выходит роман «Китаист».

Действие романа разворачивается в 80-х годах прошлого века. Фашистам все же удалось одолеть советских солдат во Второй мировой, захватить столицу и территорию до Уральских гор: здесь теперь их колония Россия, где все говорят на нем-русском, этакой смеси школьно-немецкого с гопно-блатным. СССР же отстоял землю за Уралом, там жизнь продолжает течь в лучших советских традициях: нехватка нормальной одежды прикрывается лозунгами о лучшей в мире стране. Алексей Руско, тот самый китаист, советский разведчик (по его же весьма сомнительным показаниям), едет из СССР в Россию на историческую научную конференцию, знакомится там с местным неугомонным историком и с его помощью неожиданно находит родственников, которые из-за войны оказались в другой стране (хотя, может, это и не они). А если совсем коротко – просто наблюдает за жизнью граждан профашистской республики и постоянно сравнивает их порядки со своими.

Сразу надо оговориться, что никакой альтернативной истории здесь, конечно, нет. Автора мало интересует, как изменился бы мир при действующей фашистской идеологии (чем в описываемое время занимаются сама Германия, ее союзница Япония или на худой конец американцы – неизвестно). Что произошло бы с Советским Союзом, проиграй он войну, Елену Чижову тоже на самом деле не очень волнует. Ее волнует Россия 2016-го; она ее так пугает, что романную, оккупированную страну писательница делает карикатурным отражением России сегодняшней: речь проректора в научном институте напоминает правительственную риторику, а ведущий новостей говорит как уже упоминавшийся Киселев; население делится на несколько «классов», среди которых самый низкий – «желтые»; власть организовывает подставные митинги, а народ безостановочно смотрит сериалы и ток-шоу (и голосует, у кого из участников отобрать заветный паспорт).

Главный герой все больше ужасается, наблюдая за нем-русским народом, но не понимает, что его советское Зауралье выглядит не сильно лучше: там точно так же выгоняют людей на демонстрации,  по телевизору показывают только хорошие новости, а историю переписывают при первой надобности. Да, есть перегибы на местах, думает Руско, зато люди более образованные, не такие агрессивные, и потом – все равны. Словом, две нечеловеческие системы выясняют, какая из них имеет больше прав на существование, – собственно, это и вынесено в аннотацию под историей двух молодых людей, выросших «по разные стороны баррикад».

Так или иначе, высказывание произошло. Автор говорит, что мы снова опасно близки к исчезновению правды как понятия, от факта остается одна его интерпретация («Кто тут агрессор, кто – подвергшаяся вероломному нападению сторона?»). Что наше отношение к Родине вновь становится номинальной причиной для необоснованных преступлений («Но в том-то и дело, что советская душа рассуждает иначе: патриотизм не поддается рационализации»). Что мы так и не научились жить без постоянного внешнего раздражающего фактора («История пишется не врагами. А теми, кто внутри страны»). И что, наконец, мы сами станем персонажами «Китаиста», если не обратим на это все должного внимания.

Но всякое высказывание функционирует по своим собственным законам: будь то речь перед толпой на митинге, колонка в бизнес-журнале, манифест анархистской группировки или литературное произведение. Общественно-полезная цель «Китаиста» не оправдывает тех тривиальных, слабых средств, с помощью которых он сделан. Книга использована как место для сатиры и критики, как инструмент для передачи авторских суждений, но вряд ли эта критика будет иметь силу, потому что дочитать саму книгу до конца оказывается очень сложно.

Череда сцен словно выстроена по образцовой инструкции для написания заметок: один абзац – одна идея. Каждая из них недвусмысленно намекает на те или иные реальные явления, видимо, успешно выполняя авторскую задачу, но при этом оказывается слабо связанной со сценами предыдущей и последующей. Герой перемещается из одной в другую, будто проходя через бутафорские двери: не меняясь ни внешне, ни внутренне. Ему скучно, он бродит по городу и знакомится со случайными людьми, слоняется по квартире и смотрит вместе с сестрой сериал, гуляет и беседует со своим новым странноватым другом Иоганном…

Рассуждают они только о политике, о режиме, об истории, в них почти невозможно разглядеть живых, дышащих людей. И так со всеми: граждане оккупированной России разговаривают как один, в любом из них легко угадывается архетип, и поэтому их как-то не получается ни жалеть, ни порицать. Можно, конечно, представить, что в вымышленной стране люди совсем одичали, но есть ли толк в том, чтобы выносить обществу строгий приговор, отказываясь увидеть в нем хоть какие-то ростки благоразумия? Здесь нет положительных героев: что Руско, что те, кого он на своем пути встречает, одинаково ушиблены системой.

Главный герой (которого, не зная его возраста, можно в равной степени принять и за молодого аспиранта, и за «молодого» пенсионера) смотрит на мир глазами прямо какого-то Горбункова Семен-Семеныча: сначала всем верит, потом их же подозревает в шпионаже, постоянно представляет себя на месте боевых действий, невпопад шутит и слишком много думает; а главное – сам не знает, какое секретное задание выполняет. Найдя через двадцать лет тетрадку со своими записями, Алексей Руско дивится «своей тогдашней наивности», однако в то, что подобный герой может от наивности вообще избавиться, верится с большим трудом.

В любом случае непонятно, зачем нужна была легенда о победивших немцах: Елена Чижова могла бы прибегнуть к другому фантастическому приему и с помощью машины времени отправить Алексея Руско из его Союза в современную Россию. Наша страна произвела бы на него похожий эффект – и очень может быть, что к этой мысли автор нас и подводит.

В романе есть еще множество моментов, которые обращают на себя внимание, но оставляют только вопросы. Скрытая гомосексуальность героя. Встреча Алексея Руско с бывшей «желтой» студенткой оккупированной России Юльгизой Сабировной, когда та спустя время (уже в наши двухтысячные) становится министром культуры. Наконец, истинное назначение странной поездки к соседям непутевого «шпиона» (если это все не было просто сном). Разобраться во всех них под силу, пожалуй, лишь читателю, обремененному нездоровым желанием докопаться до истины. Но от Чижовой и ее героев этим желанием вряд ли заразишься.

Владимир Панкратов

Жизнь карикатурнее фантазии, или 4 высказывания Андрея Степанова

Презентация новой книги Андрея Степанова «Бес искусства» прошла 17 февраля в магазине «Буквоед». Андрей Степанов  – литературовед, специалист по творчеству Чехова, переводчик, литературный критик и писатель. Сборник «Сказки не для людей» (2009) вошел в шорт-лист премии «НОС». В 2011 году в соавторстве с Ольгой Лукас Степанов выпустил роман «Элексир князя Собакина», за который они получили литературную премию им. Н.В. Гоголя.

 

О современном искусстве и креативных подарках
Современное искусство – это хорошая метафора для определения психологического состояния современного человека. Вы все, наверное, бывали в магазинах креативных подарков. Эти магазины наполнены вещами, которые способны занимать ваше внимание от десяти до тридцати секунд, сразу после этого они становятся неинтересными, несмешными, плоскими, банальными, никому не нужными и так далее. Мне кажется, что подобное явление очень распространено в нашей жизни, то есть, в сущности, такими креативными подарками являются любые новости в новостной ленте, любые посты в фейсбуке, клипы, и тем же является, безусловно, современное искусство – перформанс.

Перформанс, собственно говоря, и представляет собой некое действо, которое подается как самодостаточное, как произведение искусства и которое должно занять на некоторое время ваше внимание, поставить вас в состояние ступора, привлечь внимание, а потом его можно легко забыть. Если в 1950-е годы философы говорили об обществе спектакля, то я предлагаю назвать современное общество – обществом перформанса.

О том, можно ли наливать старое вино в новые мехи
Литература шла по пути постепенного отказа сначала от эмансипации новых форм, потом – отказа от всего. В сущности, она довольно быстро достигла дна, которого достигло искусство пластическое, потому что «Писсуар» Дюшана технологически соответствует знаменитой «Поэме конца» Василиска Гнедова, состоявшей из пустого листа бумаги и жеста, который делал Василиск, – это был жест «конец всему». Дальше вроде как идти некуда. Но дело в том, что литература существует в других условиях функционирования; любое произведение искусства, какое бы оно ни было, всегда продается в единственном экземпляре на аукционе, вот в чем беда, а литература должна копироваться и распродаваться тиражами, то есть у нее должен быть читатель, а не просто один любитель. Она имеет совершенно другую товарную ценность. Именно поэтому литература экспериментальная, литература тех форм, которые доступны только жюри премии Андрея Белого, не получает широкого распространения.

О том, что следует после постмодернизма
Постмодернизм представлял себя вечностью, которая никогда не кончится, а оказался таким же локальным течением, как и все остальные, и завершился на Западе в 1990-е годы, а у нас – в середине 2000-х. На смену ему пришел явно реализм, который назвали «новым», хотя я не видел ни одной статьи про новый реализм, в которой бы не было сказано, что он не является новым, потому что там нет ничего нового. Современная тенденция очень простая: появилась литература меньшинств, национальных, сексуальных, каких угодно, – пришло их время. Любые тексты, которые содержат эту тему, приветствуются, награждаются и так далее. К форме никаких претензий нет, можете писать, как хотите. Все уже прошли, и совершенно все равно, как вы будете писать, никто особенно не ценит правильно найденное слово.

О темных веках и трехмерном будущем
Если говорить об искусстве, то мы живем в темные века, оно достигло дна. В дальнейшем этот период будет восприниматься как временной промежуток, когда ничего не происходило, как в первые века Средневековья. Новое искусство, которое будет, конечно, сетевым, виртуальным, трехмерным и так далее, будет иметь совершенно другой характер, который мы даже не представляем, потому что оно возникло-то двадцать лет назад, а по историческим меркам это даже не секунда и не доля секунды. Давайте встретимся через миллион лет и посмотрим, что будет.
 

Фото на обложке статьи: Алла Степанова

Полина Бояркина

Выйти из себя

В научно-популярных книгах доступным языком изложены факты из различных сфер, в которых вы можете практически не ориентироваться. Однако, пока существует интерес к познанию, в таких изданиях всегда будет необходимость. Их функция заключена не в том, чтобы создать прочный информационный фундамент в определенной области, а в том, чтобы сделать окружающий мир более понятным. Цикл материалов познакомит вас с классической и современной научно-популярной литературой, рекомендованной специалистами. Открывается он книгами по психологии.

 

  • Зигмунд Фрейд. Толкование сновидений. Избранные сочинения. – М.: Азбука-Аттикус, 2013. – 1056 с.

Елизавета Зельдина, клинический психолог, психоаналитик, преподаватель ВЕИП, редактор журнала «Лаканалия»:

Классика научно-популярной литературы, за которую Фрейд получил литературную премию им. Гете. Начинать нужно со второй главы, седьмую – читать только специалистам. Рекомендую как пособие по самоанализу, развивающее способность наблюдать и понимать собственное бессознательное.

Неудивительно, что подборка научно-популярных книг по психологии открывается текстом Фрейда, написанным еще в 1899 году. Его имя знакомо каждому первому, его идеи – каждому второму, каждый третий относится к нему предвзято. «Толкование сновидений» – это книга, которая рассеивает существующие предубеждения против работ Фрейда.

Самую важную информацию об этой книге автор дает в нескольких строках введения (ослушавшись рекомендации, я начала читать книгу сначала): ученый использует себя в качестве подопытного кролика – исследует в первую очередь собственные сновидения, задавая тем самым определенную степень откровенности, которая неизбежно располагает к себе читателя. Методика толкования сновидений Фрейда предполагает несколько ступеней: на первой необходима работа самого сновидца со сновидением вне собственного анализа, который в книге назван «критикой», и вне анализа другого. Эта стадия не предполагает анализа: произошедшее во сне находится в контексте, который неосознанно выстраивает сновидец. Полученный материал подвергается аналитике. С тем, что сновидения в любом случае связаны с осуществлением желаний (если кажется, что это не так, значит, работает искажающий их механизм), можно не соглашаться, однако аргументы и примеры, приведенные в книге, уж очень убедительны.

…сновидение всегда и в любом смысле проистекает из прошлого. Однако и вера в то, что сновидение раскрывает перед нами будущее, не лишена доли истины. Сновидение, рисуя перед нами осуществление желания, переносит нас в будущее, но это будущее, представляющееся грезящему настоящим, благодаря неразрушимому желанию представляет собою копию и воспроизведение прошлого.

 

  • Дэн Ариели. Предсказуемая иррациональность: скрытые силы, определяющие наши решения. – М.: Манн, Иванов и Фербер, 2010. – 268 с.
  • Мартин Селигман. В поисках счастья. Как получать удовольствие от жизни каждый день.– М.: Манн, Иванов и Фербер, 2011. – 320 с.

Марина Андронова, кандидат психологических наук, сертифицированный гештальт-терапевт, последователь лакановского психоанализа:

Написанные мастерами своего дела книги выражают жизненную позицию авторов, подкрепленную, что немаловажно, результатами экспериментов или клинической практики. Селигман хорош тем, что исследовал повсеместно представленный, но незаметный обыденному восприятию феномен. Это одна из важнейших задач науки: показывать нам то, чего мы до сих пор не замечали. Ариели делает то же самое, но, помимо этого, он еще и певец контринтуитивности. Это вторая важнейшая задача науки. Она учит нас не полагаться на то, что нам кажется “естественным” и происходящим как бы само собой. В психологии это часто касается нашей повседневной жизни и поведения. Такие эксперименты, как у Ариели, побуждают нас быть умнее и внимательнее к себе и к окружающему миру, а это само по себе ценность.

Дэн Ариели – известный специалист в области поведенческой экономики. Книга Ариели посвящена изучению поведенческой психологии в обществе потребления. Примеры, приведенные автором, относятся к сферам маркетинга и экономики (в упрощенном виде), что, с одной стороны, делает книгу доступной и понятной, а с другой – в некотором смысле приземленной.

В ней есть наглядные примеры из повседневной жизни, иллюстрирующието, как несовершенно наше поведение. Мы стремимся сохранить все имеющиеся возможности, не совершая выбора, мыслим стереотипами, не всегда ведем себя честно – весьма неприятная правда. Кажется, что выхода нет, но все-таки это не совсем так. Мысль о том, что поведение рационально – заблуждение, однако наша иррациональность носит систематический характер, а следовательно, она предсказуема, анализируема и в какой-то степени преодолима.

Если бы мне пришлось сжать все рассказанное в этой книге до одного вывода, я бы сказал, что мы являемся заложниками в чужой игре с не всегда понятными правилами. Нам свойственно считать, что мы сидим за рулем и полностью контролируем принимаемые нами решения и направление, в котором движется наша жизнь; но, увы, подобное восприятие связано скорее с нашими желаниями (то есть тем, какими мы хотим видеть себя), а не с реальным положением вещей.

Мартин Селигман – американский психолог, основоположник принципиально новой позитивной психологии, которая фокусируется на изучении условий, черт характера и особенностей поведения, способствующих позитивным чувствам, духовному удовлетворению, здоровью.

Подкрепленная историями из личного опыта и стремлением изменить к лучшему жизнь будущих поколений, начиная с собственных дней, книга «На пути к счастью» подкупает своей искренностью.

По мнению Селигмана, распространенное психологическое убеждение – счастье обманчиво, а за каждым хорошим поступком непременно стоит нечто скверное – на самом деле не совсем правильно. Автор полагает, что природа человека двойственна: плохого в нас столько же, сколько и хорошего. «В поисках счастья»  – руководство по исследованию собственного характера с целью развития индивидуальных достоинств (в книге приведен тест, с помощью которого можно их выявить). Весьма благородная и полезная цель, которая предполагает много интересного на пути к ее достижению.

Беда в том, что все мы хотим заслужить право на положительные эмоции и вознаграждаем себя удовольствиями за определенные поступки, тогда как на деле истинное наслаждение приносят проявления лучших черт нашего характера. Ощущение подлинного счастья не связано с подчас показным оптимизмом, наоборот, оно предполагает отсутствие положительных эмоций и пребывание в состоянии так называемого «потока».

Нам дана возможность самостоятельно выбрать жизненный путь. Мы можем жить, стремясь к названной цели. <…>

Полноценная жизнь – в том, чтобы идти к подлинному счастью, неизменно применяя свои индивидуальные достоинства. Но жизнь, исполненная высшего смысла, требует соблюдения еще одного условии – использования лучших своих качеств во имя человеческого знания, могущества и праведности. Такая жизнь воистину исполнена высшего смысла, а если в конце концов в ней появляется Бог, то и священна.

 

  • Эрик Берн. Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры: Психология человеческих отношений. – М.: Эксмо, 2016. – 352 с.
  • Даниэл Канеман. Думай медленно… решай быстро. – М.: АСТ, 2013. – 625 с.

Надежда Челомова, социальный психолог, тренер-консультант:

Эрика Берна важно прочесть, чтобы научиться видеть, как выстраивается модель вашего взаимодействия с другими людьми; почему могут быть конфликты в общении; как сделать общение более продуктивным и комфортным, а Канемана нужно прочесть, чтобы, во-первых, быть в тренде, во-вторых, потому что он нобелевский лауреат, книги которых обычно ценны по умолчанию. И в-третьих, для понимания того, как мы делаем выбор, почему ошибаемся, принимая решения, и как с этим быть.

Эрик  Берн – американскийпсихолог и психиатр. Развивая идеи психоанализа, общей теории и метода лечения нервных и психических заболеваний, Берн сосредоточил внимание на «трансакциях», лежащих в основе межличностных отношений.

Книга посвящена человеческим взаимоотношениям, отсутствие которых может привести к психическим расстройствам. Она была написана в 1964 году и с тех пор регулярно переиздается. Впервые на русском языке книга появилась в 1972 году, а в 2016-м вышло несколько переизданий. В силу специфики предмета это, пожалуй, не самое доступное исследование, однако структурная организация книги, подробное объяснение используемой терминологии, а также применение схем сильно облегчают чтение и делают ее доступной и полезной для непрофессионалов.

В центре исследования – тип общественного взаимодействия, который автор называет «игра». Мы все бессознательно играем в различные «игры»: проживаем раз за разом определенные сценарии в надежде получить вознаграждение. Эти игры определяют нас самих, отношения с окружающими и наследие, которое мы передаем детям. Некоторый замкнутый круг, выход из которого тем не менее существует. С точки зрения Берна, необходимо всего три шага: нужно быть восприимчивым – жить здесь и сейчас, спонтанным, то есть свободным в своем выборе, и откровенным. Мотивируя читателя, автор напоминает, что за свободную от игр человеческую близость вознаграждение будет в разы больше, чем за победу в игре.

Для некоторых счастливых людей есть нечто, выходящее за пределы всех классификаций поведения – это восприимчивость; нечто, поднимающееся над прошлым программированием – это спонтанность; и нечто, вознаграждающее больше, чем игры – это близость. Но каждое из трех для неподготовленного человека может оказаться страшным и даже гибельным. Возможно, таким людям лучше оставаться в их обычном состоянии, находя решения своих проблем в какой-нибудь популярной технике общественного поведения, например, “быть-как-все”. Это может означать, что для человеческого рода нет надежды; но для отдельных его членов надежда есть.

Даниэл Канеман – израильско-американский психолог, один из основоположников психологической экономической теории, лауреат Нобелевской премии по экономике 2002 года, несмотря на то, что исследования,за которые был премирован, он проводил как психолог, а не как экономист.

Как можно догадаться уже из названия, эта книга в первую очередь о принятии решений. До того, как решение принято, все возможно. Однако насколько верны эти решения и на чем они основаны – именно этими вопросами и задается Канеман.

Ключевые понятия книги – «Система 1» и «Система 2». Они контролируют наше сознание. Система 1 – глуповатая и радостная, всегда готова быть введенной в заблуждение; Система 2 – неторопливая, вдумчивая, подозрительная и очень ленивая. Из предыдущего высказывания очевидно, какая из них чаще оказывается руководящей. Надо отдать ей должное, при возникновении сложностей Система 1 все же обращается к Системе 2, однако поданные сведения часто обрывочны,  а принятое решение уже заранее подготовлено.Система 1 оказывается даже в каком-то смысле опасной, она часто вводит наше сознание в заблуждение и совершает множество ошибок, поскольку она, по словам автора, «механизм поспешных выводов».

Канеман не предлагает готового решения проблемы. Секрет успеха – в тренировке осознанности, которая в идеале приведет к умению распознавать, что вы находитесь на «когнитивном “минном” поле». Один из шагов к достижению осознанности – знакомство с книгой.

В нормальном состоянии ваш разум обладает интуитивными чувствами и мнениями почти обо всем, что вам встречается. <…> Есть объяснение того, как мы генерируем интуитивные мнения по сложным вопросам. Если на сложный вопрос быстро не находится удовлетворительного ответа, Система 1 подыскивает более легкий родственный вопрос и отвечает на него (считая при этом, что нашли ответ на первый вопрос). Например, вопрос «Сколько вы согласны пожертвовать на спасение исчезающего вида?» заменяется на вопрос «Какие эмоции я испытываю, думая об умирающих дельфинах?».

Полина Бояркина

Дмитрий Факовский. Начинающим писателям: как не бросить все

Дмитрий Александрович Факовский родился в Киеве в 1982 году. В 2007 году издал в «Кислороде» (Москва) роман «На струе». Опубликовал в журнале «Нева» повести «Заканчивался февраль» (2015, №1) и «Освобожденный» (2016, №1), в журнале Homo Legens (Москва) – повесть «4-я смена» (2016, №2). В 2017 году издал с Алексом Керви повесть «Последний экспресс».

 

Начинающим писателям: как не бросить все

Эссе о писательских муках

 

Мне только будет 35, но пишу я уже почти 16 лет. Свою дебютную повесть о поездке в Англию и первых осмысленных (хоть и пьяных) диалогах с Богом «Trip» я написал в далеком 2001 году. Она так и не вышла на бумаге. Перечитывать сегодня ту юношескую рефлексию немного смешно и даже страшно. Но в свое время она была достаточно популярной, и даже сегодня, бывает, о ней мне пишут девочки, ходившие на момент ее создания едва ли не в младшие классы школы.

Моя первая публикация – и сразу твердый переплет! – романа «На струе» случилась, когда мне было всего 24 года. Уже тогда, на вечеринке с ребятами из CWT в Москве, подумалось, что многие намного более талантливые писатели начали издаваться куда позднее. Да и что вообще можно сказать в таком дурацком возрасте?

Выхода следующего текста на бумаге пришлось ждать восемь лет. За это время я писал в стол, безуспешно пытался опубликоваться, выдавал и не дописывал откровенно отвратительную прозу, навсегда безжалостно уничтожив с десяток рассказов и пару повестей.

Иногда мне просто хотелось бросить писать, особенно когда после 30 я начал читать Льва Толстого и Николая Лескова. Я думал: ну, зачем писать? Я и до сих пор так думаю, но продолжаю писать, упорно находя новые смыслы и формы.

Это небольшое эссе о писательстве написано как раз в те непростые времена несколько лет назад.

Стоит ли начинать?

Прежде чем браться писать, запомните: писательство – большой труд.

Во-первых, это тяжело и физически, и психологически.

Во-вторых, многие заблуждаются, думая, что им это нужно, на самом деле всего лишь загоревшись идеей, не собираясь или не будучи готовыми доводить начатое до конца. Плод труда таких авторов, как правило, – бесформенный кусок рефлексии, не имеющей ничего общего с литературой.

Прежде чем браться за писательство и решаться изложить свою историю, хорошенько подумайте, хватит ли у вас сил и терпения заниматься этим не только сегодня, но и завтра, и через неделю, и через месяцы – и даже годы спустя.

Разумеется, лучше всего начинать с короткой формы, как бы много вам ни хотелось сказать миру. И дело даже не в том, что краткость – сестра таланта. Во-первых, вы будете приучать себя к лаконичности, которая порой важнее красноречия.

Во-вторых, написать большой объем со старта, сделать это качественно и грамотно – зачастую непосильная задача для новичка.

Если все же вы решились начать писать и даже довели до завершения свой первый рассказ или повесть, помните, что это – только начало, и даже восторженные отзывы друзей и знакомых не должны вас расслаблять.

Вообще, лесть, излишняя похвала для писателя – это яд.

Не то чтобы писатель должен быть голодным и подвергнут забвению, но в тонусе – точно. А сладкие оды – расслабляют. Тем более – неокрепшие умы.

Невозможно писать хорошо со старта. Писательство – это постоянная шлифовка стиля, после чего, возможно, придет и мастерство.

Только исписав сотни страниц, постоянно стремясь работать все лучше и лучше, ни в коем случае не почивая на лаврах, вы сможете расти как автор. И тогда, спустя годы, перечитывая собственное раннее творчество, глядя на него с высоты достигнутого мастерства и опыта, вы невольно скривитесь, понимая, какую чушь писали когда-то.

Ошибки молодых

Впрочем, бывает и иначе. Когда молодые авторы заканчивают писать еще на старте, просто опуская руки, вместо того чтобы продолжать работать.

Тут стоит сразу уяснить, что заработать писательством в наших палестинах практически невозможно. Многие писатели, вместо того чтобы совмещать обе профессии, окончательно переквалифицируются в журналистов или же попросту забрасывают писательство в принципе. Поэтому алчность в писательстве – не помощник.

Сделаю небольшое отступление. На мой взгляд, журналистика и писательство – не только профессии родственные, но и, по сути, представляют собой одно целое. Разумеется, я имею в виду не бульварное чтиво, а непосредственно публицистику, материалы аналитического толка, имеющие общественно-социальное значение. Учитывая гражданскую функцию писательства (о чем мы еще поговорим), эти профессии отличают разве что масштаб и методы работы. Хотя журналистика, призванная по большей части вызывать эмоции, зачастую мало чем отличается от художественного вымысла.

Профессионализм – это не деньги, которые вам платят за работу, а собственная реализация, требующая немалых усилий и ответственности и оттого столь приятная своими плодами. Ведь труд облагораживает человека, наполняя его бытие истинным смыслом.

Многие начинающие писатели, уверенные в собственной гениальности, оказываются не подготовленными к шквалу критики, который практически неизбежен, и срываются, несмотря на всю свою показушную самоуверенность. Не только для писательства, но и просто в жизни очень важно уметь пропускать критиканство мимо ушей и одновременно с этим фильтровать критику, работая над собственными ошибками.

Немало и тех, кто стремится в писатели в надежде польстить собственной гордыне, любя не писательство в себе, а себя в писательстве. При таком подходе к делу, даже при наличии таланта, тяжело расти в профессиональном плане, и, как правило, такие авторы исчезают с писательского небосклона после первой же удачной вещи.

Писательство – нелегкая работа, невозможная без определенных самоограничений (сна, алкоголя, просто личной жизни), как и всякий труд. За который, к тому же, вы не получаете ничего, кроме нематериального удовольствия и чувства самореализации, понять вкус которого людям, привыкшим все мерить на деньги, будет весьма непросто.

Сам процесс не обязательно будет приносить вам удовольствие (я, например, ненавижу часами развивать едва уловимый для меня самого сюжет, не говоря уже о нудной редактуре); однако вы должны быть безмерно счастливы тому, что вам дано. Ведь вы пишете, творите.

Писатель и читатель

Вы должны взять себе за правило: каждый следующий текст должен быть лучше предыдущего. Если вы не сделаете хотя бы маленький шажок вперед (или, что еще хуже, дадите слабину и схалтурите), можно считать, что ваши усилия были потрачены впустую. Новый текст может и понравиться читателю, но вам как автору он ничего не даст.

Во время работы автор должен думать в первую очередь о себе, а потом уже – о читателе. Писатель должен диктовать свои правила, а не заигрывать с читателем, потакая его вкусам и желаниям.

По большому счету, читателя мало интересует выдуманный вами сюжет, вместо этого он стремится влезть к вам в душу, почувствовать все ваши радости, боли и страхи.

Пишите с душой. Говорите искренне и только то, что думаете на самом деле. Пускай и завуалированно, но только правду. Открывая сегодня книгу, читатель подсознательно ищет правды. Для того, чтобы быть обманутым, у него есть другие источники массовой информации. Книга же – это таинство, это двусторонняя исповедь, когда писатель рассказывает свою правду, а читатель – примеряет ее на себя.

Только вот за все нужно платить. В том числе и за непередаваемое удовольствие от освобождения в моменты откровения. Не говоря читателю то, что он ожидает от вас услышать, а зачастую – ломая его стереотипы, нарушая привычный образ мышления, не ждите от него снисхождения.

Начинающие писатели зачастую уверены, что результаты их труда будут вознаграждены соответствующим отношением аудитории. Весьма самонадеянно. В реальности все оказывается не совсем так. Читатели, являющиеся по своей сути потребляющей массой, весьма придирчивы и безапелляционны, к тому же – склонны к голому критиканству.

Давайте не будем забывать и о таком пороке, как зависть, присущем в той или иной степени каждому. Вам будут завидовать только потому, что вы способны создавать, вы – творец, получающий адреналин, распахивая собственную душу, в то время как большинству не хватит для этого ни таланта, ни мужества.

Поэтому не ждите похвалы. А если вас хвалят – сто раз усомнитесь в их искренности.

Миссия писателя

Важно сказать об ответственности автора.

Конечно, либеральное мировоззрение – дескать, разрешено все, что не запрещено, – гласит, что никакой ответственности нет и быть не может, ибо она ущемляет права и свободы человека, стоящие во главе угла всего. Только вот для меня «поэт в России – больше, чем поэт».

На мой взгляд, главное и единственное отличие писательства от ТВ, интернета и других глобальных СМИ – это гражданский подход к делу. То есть осознание и ответственное понимание эффекта, который прочитанное может оказать на читателя.

В идеале писательство – это миссия. Это стремление нести – каждым своим словом – правду.

Вы должны верить не в то, что делаете читателя лучше: вы просто помогаете ему сделать правильный выбор между двумя простыми категориями – Добром и Злом, показывая через своих героев, куда стремиться и от чего бежать.

В конечном итоге именно писатели, а не композиторы, кинематографисты или, прости господи, журналисты, испокон веков формировали глобальное общественно-политическое мышление, помогая ему созревать вплоть до революционного взрыва.

И нет ничего удивительного в том, что нынешние писатели, как часть глобальной системы массовой информации, предпочитают расставлять акценты на чем угодно, но только не на основополагающих вещах, прикрывая пеленой неизвестности и необязательности историю последних десятилетий.

Я уверен, что любая революция начинается в головах, а не в желудках, каким бы зверским ни был голод и собачьей – жизнь.

В первую очередь именно практическое отсутствие гражданских писателей сегодня в глобальном масштабе (а не тиражами в несколько тысяч экземпляров в лучшем случае) мешает возрождению здорового общества, которое мы утратили, превратившись в разношерстную дикую толпу.

Я уверен, что гражданский писатель невозможен вне общества, в отрыве от людей, обитая лишь в пределах так называемой тусовки.

Вся прелесть и уникальность писательства как раз в отсутствии какого-либо элитарного начала. Писательство идет из народа и создается простыми людьми, живущими с вами по соседству, а не где-нибудь в спецквартирах или на государственных дачах.

Писателем может стать каждый. Разумеется, при наличии хотя бы минимального таланта. Благо, развитие интернета, социальных сетей и электронных книг фактически отменяют диктатуру издательств.

Главное – помнить, что терпение и труд все перетрут, ни на секунду не забывая при этом о своей миссии.

Самоограничения и самоцензура

Писательство – более чем серьезное занятие, несмотря на то, что оно фактически не приносит вам никаких материальных дивидендов. Наоборот – принуждает к определенным самоограничениям и самоцензуре.

На протяжении жизни ваше мировоззрение – взгляды, вкусы, идеалы – будет меняться, что не может не сказаться на вашем творчестве, на том, что вы говорите читателю.

То есть, например, пройдя за десяток лет путь от правого националиста к националисту левому, вам придется каждый раз отвечать на вопрос, почему было так, а стало иначе.

Я потому и говорил о гражданской сущности писателя, что любовь к Родине, уважение к исконным общественным порядкам и правилам остаются главенствующими ориентирами в жизни, независимо от того, как вас обзовут – монархистом, сталинистом или, не дай бог, либералом.

Главное, что ваши жизненные позиции не изменятся, потому что основными критериями ваших решений и действий были и остаются категории Добра и Зла, Правды и Лжи. Помните о них каждый раз, садясь писать, несмотря на то, в какую сторону повернула вас жизнь.

Это – писательская самоцензура, когда писатель ведет себя как врач, руководствуясь принципом «не навреди», неся ответственность за каждое написанное слово, понимая и осознавая всю полноту возможных последствий момента, когда текст выйдет за рамки сознания и ноутбука, обретя своих читателей.

Самоограничения могут иметь и сугубо материальный характер. Конечно, все это индивидуально, но лично я не могу писать, когда выпью алкоголя, поэтому банально вынужден не пить в день, когда пишу (а это, как правило, вечер или ночь).

Работая с Алексом Керви над повестью «Последний экспресс», мне пришлось не только попробовать циклодол, но и проиграть в букмекерской конторе немало денег. Намного больше, чем обычно. И все для того, чтобы проникнуть в голову главного героя, о котором мы писали.

Мало написать – нужно еще и отредактировать, а редакторская работа по своей сути куда более нудная, монотонная и вообще отвратительная, чем сочинительство, требующая к тому же куда больше времени, внимания и энергии. Да и вообще, для того чтобы написать стандартный роман в 300–320 тысяч знаков (и это еще немного!), нужно потратить три-четыре месяца, заставляя себя писать практически ежедневно.

Субъективные советы

По методике писательства могу дать несколько чисто субъективных советов.

Если речь идет о большой форме, старайтесь устанавливать для себя еженедельную писательскую норму. Настройтесь писать пять дней в неделю (дни выбирать вам) по 500–1000 слов. Это не только поможет сосредоточиться на повествовании, но и настроит на рабочий лад.

Разбейте будущий текст на четыре-пять логических частей и старайтесь редактировать каждую по мере завершения. Ведь править каждую страницу – нерационально, а весь текст – чревато значительными несоответствиями по ходу сюжета, отчего вы наверняка забракуете написанное.

Другой вопрос – как изложить вашу историю, чтобы она зацепила.

Без маркеров (отсылок к чему-то) в тексте – никуда. По сути, хороший роман – это пара сотен потенциально сильных фраз и несколько десятков «скрытых смыслов», объединенных одним сюжетом.

Главное – не халтурить, не превращать дело в механику, когда идет страница глупой болтовни, после чего кто-то из героев говорит что-то поистине героическое, и читатель в восторге. Крутые фразы всегда звучат круто. С маркерами все обстоит сложнее. Нынешняя молодежь, существенно деградировавшая за последние двадцать лет, скорее всего их просто не увидит.

Старайтесь писать простым языком – не жаргонным, но общедоступным, обычным человеческим языком.

Независимо от сюжета (или его фактического отсутствия) не забывайте о «маяках» – маркерах и тех самых «крутых» фразах. Вы не должны отпускать читателя более чем на пару предложений, иначе он попросту потеряет нить повествования. Разумеется, по поводу «пары сотен» фраз я абстрагировал, и у хорошего писателя каждое слово должно быть на своем месте, однако некоторые моменты должны получиться особенно сильными. Если хотите, называйте это литературной аритмией, но без этого – никак.

По возможности избегайте мата. Поверьте, неглупый читатель различит с первого взгляда грязь, использованную для усиления момента, и обычный дешевый пошлый эпатаж. Если, конечно, в этом нет острой необходимости – бывает и так.

Иллюстрация на обложке статьи: Ghost Writer by JCoelho

Путешествие к центру

  • Орхан Памук. Рыжеволосая женщина / Пер. с тур. А. Аврутиной. – М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2016. – 304 с.

Орхан Памук копает колодец, совершая свое «Путешествие к центру Земли», к истокам, с которых началась история, чтобы найти связь между тем, что внутри, и тем, что снаружи. Слой за слоем разрабатывает он извечную тему – рок и род. Случайность или предопределение. Рождение сына и смерть отца.

В колодец издревле бросали вещи, которые хотели спрятать от других. Так и автор копает, надеясь найти не только их, но и свежую воду. Ведь Эдип и Сухраб – это бездонные колодцы. Или так: это те участки, на которых всегда найдутся новые не скудеющие источники.

Некоторые слои такие большие, что неопытному работнику кажется – тот или иной уровень никогда не закончится. Эти слои можно сравнить с сосудами в теле человека…

Смысловыми сосудами пронизан весь роман. Он сплетает в единое целое старинные легенды персидского эпоса о Сухрабе и Рустаме, древнегреческий миф об Эдипе, современную историю Турции и жизнь одного конкретного человека.

Роман состоит из трех частей, как трех разных слоев, различных по своей плотности, временной продолжительности, окраске, вкраплениям других пород. Сквозь эти слои скважиной идет основной сюжет. Как говорит главный герой романа Джем:

Этот колодец для меня – настоящая личная история и настоящие воспоминания.

Джем и его мастер Махмуд-уста рыли колодец в пригороде Стамбула и шли к одной и той же воде. В этом они были едины, это единство сделало их отношения близкими, как между отцом и сыном. Джем никогда не разделял интересов своего настоящего отца, который к тому же бросил семью. Только в одном они сошлись – в любви к рыжеволосой женщине, и это сходство дало свои плоды.

Джем продолжает рыть из-за присутствия в этом городе женщины. Махмуд-уста роет, поскольку верит в то, что найдет воду, и спектакль с рыжеволосой женщиной только укрепляет его веру. Когда актриса уехала, Джему уже нечего было здесь делать. Он бросил мастера в колодце, но все та же женщина спасла мастера, почуяв неладное и позвав на помощь. И она же сделала Джема отцом.

С какого-то момента встает вопрос: кто кого? Чья трагедия реализуется: Эдипа или Сухраба? Косвенно Джем ищет ответ на этот вопрос, собирая по всему миру сведения об Эдипе и Сухрабе и не догадываясь о существовании собственного сына. Книги не дадут ему подсказки, как и не скажут, умер ли Махмуд-уста или нет.

Мастер оставался в колодце, находившемся в моей голове… и он продолжал долбить землю.

Бросив мастера в колодце, он тем самым подготовил могилу и себе. Ведь колодец – источник жизни и смерти одновременно. Одно неосторожное движение, и маятник качнется в другую сторону. Так и семейные узы, которые основаны на истинных чувствах, а не на общих интересах. Они могут и питать, могут и погубить, и даже неважно, кто первым выхватит пистолет.

Самые прочные связи между людьми рвутся, если начинает действовать другая сила, более мощная и более древняя. Сила Рыжеволосой женщины. Она тоже как колодец. В ней есть живительный рай и подземный ад. Мужчина ищет воду, которая может утолить жажду, а может и погубить, главное – правильно выбрать женщину. Джем выбрал женщину по рыжим волосам – как на поверхности земли ищут оттенки почвы, говорящие о присутствии воды на глубине.

Что было в голове рыжеволосой женщины, никому не известно. Признаться, поэтому я в нее и влюбился.

Таинственность женщины сохраняется и до конца романа, даже когда она сама берет слово. В ней происходит смешение самых разных чувств: материнских, женских, актерских. У женщины всегда есть выбор – сделаться рыжеволосой, вызывающей и притягательной или остаться незаметной шатенкой. Но, с другой стороны, огонь рыжих волос выжигает воду.

Орхан Памук олицетворил силу рока, чего не было ни у Софокла, ни в персидском эпосе, где женщины не столь влиятельны. Здесь женщина становится заглавным персонажем и она распоряжается эмоциями героев – она ведь еще и актриса. Именно она «притянула» сценарий Эдипа. Это только Джем верит, что может сам решать свою судьбу:

Я поведу себя как азиатский отец-деспот: сумею опередить неуважительного сына и сам убью его…

Но азиатская семья Джема, созданная по всем правилам, лишь погубила его. Отец Джема обезопасил себя, заблаговременно исчезнув из жизни сына. При последней встрече он сказал, что спокоен, так как при сыне есть бесплодная Айше – значит, некому будет убить Джема. Традиции будут соблюдены. Хотя, все сложилось иначе: именно Айше, как хранительница традиций, устроила панику, позвонив мужу и заставив его бояться собственного сына. Но сам Джем очень долго вкладывал в голову Айше именно такое развитие событий. Это вторично привело Джема к колодцу. В первый раз он не добрался до воды, а во второй нашел в этом уже заброшенном колодце свою смерть.

Эдип поверил в свою судьбу и потому сделал ее сам. Если бы не поверил, не придал бы значения, не бежал из родных мест и так далее. Он лишь подтверждал ее своими действиями.

Джему говорят, что Греция – банкрот. Подспудно это может означать, что сценарий Эдипа провален и на подмостки выйдет Сухраб. И он готовится к этому развитию событий. Пистолет для встречи с сыном уже куплен, заряжен и опробован на пустых бутылках.

Кроме вертикальной системы координат (верх-низ), в романе присутствует и ярко выраженная горизонтальная – Запад-Восток. В силу географического положения и традиций Турция подвержена влиянию обеих сторон. И до сих пор в ней Запад противостоит Востоку, греческий Эдип – персидскому Сухрабу. На Востоке прошлое довлеет над настоящим, и Джем занялся «раскопками» прошлого, чтобы избежать нежелательного развития событий.

Джем олицетворяет европейский путь развития, однако при этом мечтает, чтобы реализовался азиатский. Хотя его европеизация без Аллаха, только за свою собственную индивидуальность. Но не может быть никакой индивидуализации, потому что на человека гораздо сильнее влияют рок и род. Индивидуально можно только копить деньги.

Так же как и нет, по сути, этого противостояния Восток-Запад. Оно поверхностно. А в центре Земли уже не существует таких понятий, как стороны света.

Эдип берет верх над Сухрабом не потому, что несет западничество, а потому, что это более естественный ход вещей – дети должны хоронить своих родителей, косвенно их убивая. Пока Джем был молод и не имел наследника, ему нравилась история Эдипа. По мере взросления он все больше стал интересоваться Сухрабом, про которого вначале рассказал Махмуд-уста – уж он-то не хотел умирать от руки парня, к которому относился как к сыну.

Старение переводит в человеке стрелки часов с европейского варианта на азиатский. И тут не имеет значения, какие взгляды разделяет человек. Энвер, сын Джема, не приемлет европеизацию и верит в Аллаха, однако сам встает на путь Эдипа. Неважно, что ты выбираешь, время все равно пересилит тебя.

И солнце неизменно движется с Востока на Запад, оставляя лишь память, в виде традиции, на противоположной стороне горизонта. Восток уходит в прошлое, а Запад оказывается будущим для него.

Лишь на дне колодца оно теряет силу. Энверу еще предстоит совершить свое «путешествие к центру земли», но уже находясь в тюрьме. Это будет своего рода подкоп, путь к освобождению. Энвер ослепил отца, тем самым убив его, и во искупление взялся писать роман о его жизни, чтобы свести наконец предначертанное и непреднамеренное. Но он уже хорошо знает, что это опасное дело – открывать тайны, это все равно что спускаться в глубокий колодец (даже заглядывать в него), как там обернется тайна – свежим источником или смертью.

Оксана Бутузова

Время смотреть стихи

Патерсон (Paterson)

Режиссер: Джим Джармуш
Страна: США, Франция, Германия
В ролях: Адам Драйвер, Голшифте Фарахани, Ризван Манджи, Барри Шабака Хенли, Луис Да Силва-мл., Джаред Гилман, Уилльям Джексон Харпер, Фрэнк Хартс и другие
2016

 

Новый фильм «Патерсон» культового американского режиссера Джима Джармуша – это поэзия, переложенная на язык кинотекста. Джармуш, словно средневековый трубадур, поет о любви, рифмуя белое и черное, мужчину и женщину, быт и фантазию. Дуальность его мира порождает гармонию, где нет места ни одиночеству, ни острому конфликту. Может, поэтому он так притягателен?

Городок Патерсон – славная американская провинция, которой так не хватало на большом экране. Тихий лубочный мир, где вместо софитов – солнечные блики на лобовом стекле и неоновые вывески знакомого бара. Главный герой – водитель автобуса по имени Патерсон (Адам Драйвер). Он пишет стихи верлибром в секретный блокнот. Каждый его день похож на предыдущий: утром – объятия возлюбленной Лоры (Голшифте Фарахани), днем – работа на рейсовом автобусе, вечером – прогулка с очаровательным бульдогом и стакан пива за барной стойкой. Кроме того, Патерсон находит время, чтобы уединиться с блокнотом около водопада – любимого места в городе – или в подвале собственного дома. И так день за днем. Ни скандала, ни конфликта. Даже пистолет, мимолетный намек на драму – всего лишь муляж в руках отвергнутого влюбленного Эверетта.

Казалось бы, отсутствие конфликта должно привести к распаду фильма на монтажные склейки, лишенные нарратива и художественной целостности. Но этого не происходит. Ведь «Патерсон» – это поэзия, которая развивается по иным, чем проза, правилам. До сих пор в памяти осталась фраза-клише из школьных сочинений по литературе: «Структура повествования подчинена логике ассоциативно-художественных образов». Говоря проще, лирика по своей природе бессюжетна, и только смена образов, чувств и переживаний двигает ее вперед. Именно поэтому на вопрос учителя: «О чем это стихотворение?» – мальчишки отвечали: «Ни о чем». Именно поэтому большинство зрителей выходят из зала с немым вопросом: «Собственно, что я сейчас посмотрел?». Кино-откровение под названием «Джим Джармуш сочиняет», мои поздравления.

Джармуш, как и его главный герой Патерсон, мыслит парными образами, которые кочуют из фильма в фильм. Давно известна его любовь к черно-белому: ретро-стилизация «Кофе и сигареты», пара – Адам и Ева – в картине «Выживут только любовники». В «Паттерсоне» Лора раскрашивает все вокруг в черно-белый: от шторки в душе до капкейков, а главный герой наблюдает, как бармен Док играет в шахматы сам с собой – в контексте киномира Джармуша лучшей метафоры двойственного начала человека и не придумать. Вообще в герое Адама Драйвера очень много от самого Джармуша. Он также замечает парное: близнецов на улице, обрывки одинаковых фраз, забавные каламбуры, вызывающие улыбку. Более того, он, как и Джармуш на площадке, выбирает позицию молчаливого наблюдателя, подслушивая разговоры пассажиров в автобусе (вспоминаются «Ночь на Земле», «Кофе и сигареты»).  Но самое главное, что роднит режиссера и героя, – это стихи.

Интересно, что, мысля парно, как будто рифмуя кусочки жизни, Патерсон пишет стихи без рифмы – белые. Лора спрашивает: «Как тебе шторы? Это я их разрисовала». Он отвечает: «Здорово, мне нравится, что все круги разные». Патерсон сам по себе гармоничное сочетание противоречий, незарифмованная лирика: водитель автобуса – поэт, мыслит парными образами – пишет верлибры. Джармуш подводит зрителя к мысли, что рифма – это не просто визуальное дублирование. Это ощущение, и оно порождает целостную картину. Интересно, что все стихи в фильме написал Рон Паджетт, современный американский поэт, однако знаковым стихотворением становится «Вода падает», написанное самим Джармушем. В сценарии он отдает его маленькой девочке, которая читает собственное стихотворение Патерсону на станции, а он рассказывает пару строк Лоре.

Главной смыслообразующей рифмой можно считать дуэт Адама Драйвера и Голшифте Фарахани. Если в Патерсоне от Джармуша – стихотворство, то в Лоре – одержимость черно-белым и музыка. Недаром она учится играть на гитаре и мечтает стать кантри-певицей. На первый взгляд, герои совершенно разные: он – мечтательный интроверт, она – экстраверт с бесконечным потоком идей, но вместе они – поэзия, для которой будничная рутина словно ритм для стихотворной строчки. Если в фильме «Выживут только любовники» Адам и Ева скрылись в своем мире (она в Танжере, он в Детройте), то в «Патерсоне» два противоречия живут рядом – и катастрофы не происходит. Более того, от этой энергии рождается одно счастливое целое: гармония, поэзия, любовь – назовите, как считаете нужным, и все будет правильно. Ведь в кино, как в поэзии, зритель всегда немного автор, а в фильмах Джима Джармуша – даже больше, чем просто немного.

Виолетта Полякова

Борис Аверин: Прогноз по обрезанной карте

Первая лекция нового курса «Атлас облаков в литературе и в жизни» известного филолога Бориса Аверина прошла 14 февраля. Это совместная идея проекта «Слушай сюда» и Новой сцены Александринского театра. Аверин – гениальный лектор. Его мысли, подкрепленные множеством историй из личного опыта, с одной стороны, будто разбегаются в разные стороны, двигаясь подчас в немыслимых направлениях, а с другой – складываются в единый, завершенный сюжет. Какой бы ни была тема очередной лекции, все они – разговор о важнейших вещах. Журнал «Прочтение» публикует конспект первой из трех лекций курса, посвященной нашему пониманию природы и облакам.

 

Природа и мировоззрение

Наше представление о природе философы считают предвзятым. Мы не чувствуем жизни природы, и мы с ней вместе не живем. Мы живем отдельно, это прекрасно знают умные люди, такие как, например, Бунин:

В бездонном небе легким белым краем
Встает, сияет облако. Давно
Слежу за ним… Мы мало видим, знаем,
А счастье только знающим дано.
И.А. Бунин. «Вечер»

Нужно провести границу между словом «видеть» и словом «знать». Есть маленький секрет, на который вы не обращали внимания: «мировоззрение», «миросозерцание»  – какое бы слово мы не взяли, оно всегда будет связано со зрением. Мы понимаем мир через зрение. Вот он, секрет, все поэты до единого об этом говорят, и никто их не слышит, потому что мы отвыкли заниматься миро-воззрением – то есть смотреть на природу. Знание и видение – это одно и то же. Набоков пишет, что среди русских поэтов бабочек «видит» только Бунин. «Видит» в кавычках – это философский термин. Мы не знаем мира, мы мало знаем, а «счастье только знающим дано». Если я страдаю, философия не поможет. Мы все воспринимаем природу не рефлексируя, не понимая, что это на самом деле главное. 

Тютчев писал:

Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик –
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…
<…>
Они не видят и не слышат,
Живут в сем мире, как впотьмах…

Природа обращается к нам с речью, а мы не слышим ее, потому что не хотим считывать смысл – это затруднительно. Получение всяких знаний раздражает. Мы не философы, мы не знаем, что такое мировоззрение, не знаем, что такое миросозерцание, мы живем в этом мире впотьмах, как в чулане. Для нас этот мир закрыт. Вокруг нас будто играет орган, а мы глухонемые. Поэтому и природа нас не слышит.

 

Наука об облаках

Наука учит нас видеть вещи, а увидев – пытаться запомнить, классифицировать, поставить на место. Потому что наука есть систематизация. Например, облака. Они бывают верхнего яруса: Cirrus – перистые облака, Cirrocumulus – перисто-кучевые облака, Cirrostratus – перисто-слоистые облака; среднего яруса: Altocumulus – высоко-кучевые облака, Altostratus – высоко-слоистые облака; нижнего яруса: Stratocumulus – слоисто-кучевые облака, Stratus – слоистые облака, Nimbostratus – слоисто-дождевые облака; и вертикального развития: Cumulus – кучевые облака (например, кучевые плоские, или «облака хорошей погоды» – Cumulus humilis, вы увидели эти облака – неделю будет хорошая погода, у вас сразу настроение будет бодрым целый день), Cumulonimbus – кучево-дождевые облака.

И вот вы увидели циррусы – перистые, от слова «перышко» (какое хорошее слово!). Но если они нитеобразные, когтевидные – тоненькие и верхушка загибается, – то через двадцать часов будет дождь, и погода испортится надолго, но ведь вы уже приготовились, потому что увидели циррусы филозусы.

 

Вертикальное и горизонтальное знание

В романе «Лавр» Евгений Водолазкин хорошо сказал: бывает знание по горизонтали и по вертикали. Знание по горизонтали – это средний, низкий, верхний ярус облаков, это горизонталь, и здесь можно увеличивать знания до бесконечности. Это наука в точном смысле слова, которую нам безуспешно преподавали в школе. А нам нужно перейти к знаниям по вертикали.

Религия – это обличение вещей невидимых. Это хорошо изображено у Толстого. Идет мальчик, ему три года, он говорит: «Бабушка, а что такое Бог?» – «Этого никто не знает». – «А где он живет?» А где он живет, она знает: «На небе». Он говорит: «А я не вижу». –«Конечно, потому что он в облачении». Посмотрите на облака в живописи – это удивительно, как художники чувствуют, как они видят. Как Бунин, например, видел бабочку, не говоря уже про Набокова. Вот это и есть знание по вертикали. Итак, Бог живет на небе, а на небе он в облаках, мы его и не видим – он в «облачении».

Итак, горизонтальное знание необходимо, и наше человеческое любопытство правильно занимается физикой, химией и математикой. Мы должны выходить из дома, смотреть на небо, на облака. «Но мы не видим и не слышим»,  – поэт не ругает нас, он знает это по себе. Поэтому он иногда к нам и обращается.

 

О государстве и душе

Христианство ненавидели лютой ненавистью. Потому что христианство не признает государства, оно сразу провозгласило: «Богу богово, а кесарю кесарево». Т.В. Петкевич, когда сидела в лагере, сказала: «Плоть ваша, государства, а душу я вам никогда не отдам»,  – а потом написала об этом. Эта мысль вызывала лютую ненависть как во времена раннего христианства, так и при большевизме. Я живу, чтобы принести пользу государству? Нет. Любовь к государству – римская идея, а христианство это отвергает в мягкой форме. Моя душа принадлежит Богу и мне.

 

Прогноз по обрезанной карте

Половина философии выросла из синоптики. Мы составляем военные прогнозы, но, когда мы воюем с Германией, она не поставляет сведения для синоптиков. Поэтому я должен давать прогноз по обрезанной карте. Мы же и мира окружающего не знаем. Все наши рассуждения о том, что будет дальше, – это прогноз по обрезанной карте. Мы не знаем контекста, в котором живем, и поэтому всегда ошибаемся.

Для одних это мрак, а для других – свет. Наибольшее количество верующих окончили технические вузы. На физическом факультете множество кафедр, которые «разговаривают» на разных языках и друг друга «не понимают». И нет физики общей. А мы с вами понимаем друг друга, особенно когда оставляем горизонтальное знание и переходим к вертикальному, потому что здесь есть общность между людьми. Горизонтальное знание – наука – нас разделяет, а вертикальное – объединяет, и мы понимаем друг друга. Самое большое количество верующих – среди нобелевских лауреатов и кандидатов наук. Гранин, например, рассказывал про одного эмбриолога, который пришел к выводу, что на четвертом месяце, когда происходит резкий скачок и эмбрион становится на несколько граммов больше – это появляется душа. Он точно в этом убежден. Это разница веры и неверия. Все верят по-разному – и слава Богу. Потому что сказать, что такое Бог, не может никто, потому что Он в облаке, Он «облачен». Но внутри каждого человека живет свой Бог, и это самый главный жизненный опыт, просто человек не задумывается об этом.

 

Облака в Библии

В «Симфонии», кратком словаре основных понятий Библии, встречается огромное количество «облаков».

Я полагаю радугу Мою в облаке, чтоб она была знамением [вечного] завета между Мною и между землею (Быт. 9:12).

Радуга и облако – знамение вечного завета между Богом и нами, договора. Когда вы видите радугу, вы сразу понимаете, что вот Он появился.

И двинулся Ангел Божий, шедший перед станом Израильтян, и пошел позади них; двинулся и столб облачный от лица их и стал позади них;
и вошел в середину между станом Египетским и между станом Израильтян, и был облаком и мраком для одних и освещал ночь для других, и не сблизились одни с другими во всю ночь (Исход 14:19-20).

Там, в облачном столпе, Бог. Мы говорим, что Он на небе, а Его я не вижу. Для неверующего после смерти – вечная тьма. А если ты веришь, то для тебя наступит свет, вечный свет. На лекциях по научному атеизму нам говорили, что наибольшее количество верующих среди неграмотных, это самая сильная вера, не рассуждающая. Все как сказано, так и есть. А зачем нам дан разум? Чтобы мы не верили. Потому что надо с самого начала объяснить, что было.

И сказал Господь Моисею: вот, Я приду к тебе в густом облаке, чтобы слышал народ, как Я буду говорить с тобой, и поверил тебе навсегда. И Моисей объявил слова народа Господу (Исход 19:9).

Никуда без облака – никуда без покрова. Истина должна быть за покрывалом, отбросишь его – ослепнешь. Истина не бывает явленной, она всегда подается так, чтобы она была под покровом. Так говорили египтяне.

Что есть истина?

«Азмь есмь <…> истина», – говорит Христос (Ин. 14:6). А никто не понимает, что Он говорит. Что значит «Азмь есмь <…> истина»? Потому что Он видел Бога, Он сын Божий. Но когда Он об этом говорит, никто не понимает, о чем разговор. Он-то знает, Он знает будущее. А больше никто. И апостолы разводят руками. «Я есть истина и путь».  Но это Он говорит не о себе, не о характере. Но не характер Его не понимают, а учение. И это истина.

Когда Христос говорит, что «они не понимают не меня, а то, что нет государства, а есть человек, у которого душа принадлежит Богу», это трудно понять. Особенно воспитанникам тоталитарных государств. Христос проповедует нечто, что совершенно не соответствует нашему естественному взгляду на мир. Естественный взгляд на мир трактует, например, Маркс – что первично, что вторично. Я материален? Конечно! Но у меня есть нечто нематериальное – душа. И в каждом есть душа. И, если мы это увидим, мир изменится. Но если мы не будем заниматься горизонтальным знанием, то мир для нас не откроется, мы его не увидим.

На третий день, при наступлении утра, были громы и молнии, и густое облако над горой, и трубный звук весьма сильный; и вострепетал весь народ, бывший в стане (Исход 19:16).

Я месяц назад читал позднее интервью Борхеса, в котором он говорит: знаете, почему Христа никто не видит? Потому что у нас другое зрение. Вот тогда: в третьем-четвертом-пятом веке было другое зрение – мистическое. Мистика – это когда видно, что вот Христос идет, вот Он, а мы этого не видим, у нас другое зрение. И как говорил Достоевский, если бы Христос пришел на Дворцовую площадь и начал бы проповедовать, никто бы Его не узнал.

Облако в Библии – метафора покрова, сквозь который мы не видим Бога, потому что Он должен быть сокрыт. Наблюдение за облаками помогает хорошо почувствовать глубину, и необычность мира, и тайну. Те, кто полагает, что они много понимают о мире, пусть отдохнут, потому что в основе мира лежит тайна, к которой кто-то прикасается: Тютчев, или князь Андрей, или Бунин.

Фотография на обложке статьи: Анастасия Кузнецова

Полина Бояркина

Шекспир в Оклахоме

  • Сьюзан Хинтон. Изгои / Пер. с англ. А. Завозовой. – М.: Livebook, 2017. – 288 с.

«Культовый роман американской литературы» – с таким обязывающим слоганом на обложке в России вышла книга Сьюзан Хинтон «Изгои», написанная в 1965 году. От американского романа 1960-х годов, посвященного проблемам подростков, было бы уместно ожидать Холдена Колдфилда, но это совершенно иной текст.

«Изгои» начинаются с истории Понибоя Кертиса и его братьев, оставшихся сиротами, в маленьком американском городке на задворках Оклахомы, где время, кажется, застыло на месте. Жители разделены на два лагеря: бедняки, вынужденные тяжело и трудно зарабатывать на жизнь, так называемые грязеры, и благополучный средний класс, дети которых ‒ вобы. Главные герои принадлежат к подростковой банде, с которыми воюют представители золотой молодежи. Никто не говорит о причинах этой вражды, она является данностью, и читатель вместе с героями будто входит в декорации школьного театра, ставящего «Ромео и Джульетту». Это ощущение усиливается и из-за языка, чрезмерно упрощенного, почти полностью лишенного средств художественной выразительности.

Понибой рассказывает про семью, про друзей, про школу, про войну с вобами, про обретения и потери. Социальная принадлежность изначально полностью детерминирует героев, заставляя их оставаться в четко очерченных рамках. Кажется, что нет никакой возможности вырваться из города и переделать себя, потому что пространства для трансформации не существует. Газировка, отказавшийся от учебы, осознает, что вся его жизнь будет связана с машинами и девушками, потому что ничто другое ему недоступно. Вобы, появляющиеся на страницах романа, становятся заложниками своего образа жизни и родительских ожиданий. Каждый несет внутри некий прописанный код, определяющий будущие слова и поступки. Это позволяет определять героев как трагических, не способных изменить свои чувства и убеждения и погибающих из-за этого. Очень важно понимать, что трагедия, использующая катарсис, почти полностью исчезает из литературы XX века, тем более из американской традиции, и обращение к ней школьницы Сьюзан Хинтон выглядит необычно.

Автор продолжает разыгрывать узнаваемые ходы Шекспира, заменяя розу закатом, который везде одинаков ‒ и с одного берега реки, и с другого. Все точки пересечения, существующие между двумя группировками, лежат именно в плоскости абсолютных истин: природы, детства, дружбы, любви ‒ чувств, которые не определяются счетом в банке, модной одеждой, образованием. Лучшие из героев (и Джонни, и Рэнди, и Черри, и Понибой) стремительно меняются на страницах романа:они совершают множество поступков, двигаясь по пути взросления, и каждый из них жертвует чем-то, чтобы обрести себя, стать человеком.

Мир, изображенный в «Изгоях», не теряет реалистичности: от поступков персонажей не изменится общество, не рухнет вечная стена между богатыми и бедными, не исчезнут классовые различия. Вражда, существующая между Монтекки и Капулетти, завершается над телами погибших возлюбленных. Противостояние между вобами и грязерами не прекращается, но Хинтон дает героям возможность выйти из ограниченного мира жестокости и создать что-то иное.

Я все думал про это, и про тот стих, который тот дядька написал, он хотел сказать, что ты золотой, когда ты ребенок, когда ты зеленый. Когда ты ребенок, все новое, все ‒ рассвет. И только когда ко всему привыкаешь, начинается день. Ну вот как ты закаты любишь, Пони. Вот это ‒ золотое. Будь и дальше таким, это правильно. И не переживай ты так насчет того, что ты грязер. У тебя еще куча времени, чтобы стать кем ты хочешь. В мире еще куча всего хорошего.

Татьяна Наумова

Доналд Бартелми. Мертвый отец

  • Доналд Бартелми. Мертвый отец / Перевод с англ. М. Немцова. – М.: Додо Пресс, Фантом Пресс, 2017. – 272 с.

Доналд Бартелми (1931–1989) – американский писатель, один из столпов литературного постмодернизма ХХ века, мастер малой прозы. Автор 4 романов, около 20 сборников рассказов, очерков, пародий. Лауреат десятка престижных литературных премий, его романы – целые этапы американской литературы. «Мертвый отец» (1975) – как раз такой легендарный роман, о странствии смутно определяемой сущности, символа отцовства, которую на тросах волокут за собой через страну венедов некие его дети, к некой цели, которая становится ясна лишь в самом конце.

Ткань повествования – сплошные анекдоты, истории, диалоги и аллегории, юмор и словесная игра. Это один из влиятельнейших романов американского абсурда, могучая метафора отношений между родителями и детьми, богами и людьми: здесь что угодно значит много чего. Книга осчастливит и любителей городить символические огороды, и поклонников затейливого ядовитого юмора, и фанатов Беккета, Ионеско и прочих.

 

НАСТАВЛЕНИЕ СЫНОВЬЯМ

Мы убедились, что ключевая мысль в отцовстве есть «ответственность». Перво-наперво, что тяжкие кусы синего или серого неба не падают и не сокрушают наших тел, либо прочная земля не превращается в податливую пропасть под нами (хотя за последнее порой, и в неверном смысле, несет ответственность отец землеройный). Ответственность отца есть главным образом в том, чтобы дитя его не умерло, чтобы в физию ему впихивалось довольно еды для поддержанья его и чтобы тяжкие одеяла оберегали его от зябкого, промозглого воздуха. Отец почти всегда несет ответственность с доблестью и стойкостью (за вычетом случаев чадонасильников, либо чадопохитителей, либо управляющих детским трудом, либо больных, нечестивых половых упырей). Дитя живет, по большей части, выживает и становится здоровым, нормальным взрослым. Хорошо! Отец преуспел в своей обременительной, зачастую весьма неблагодарной задаче по поддержанью в ребенке дыханья. Хорошо потрудился, Сэм, твое дитя заняло свое место в племени, у него хорошая работа – торговать термопарами, – оно женилось на приятной девушке, коя тебе нравится, и оплодотворило ее до того предела, когда она несомненно родит новое дитя, вскорости. И не в тюрьме. Но замечал ли ты легкий изгиб в уголке рта Сэма II, когда он смотрит на тебя? Сие означает, что ему не хотелось, чтобы ты его называл «Сэм II», с одной стороны, а с дву хдругих сторон сие означает, что у него в левой штанине обрез, а в правой штанине крюк со штропом, и он готов тебя прикончить тем либо другим, выпади ему случай. Отец ошарашен. Что он обычно говорит, при таком-то противустоянье, так лишь: «Я тебе пеленки менял, сопляк». Говорить такое неправильно.

Во-первых, это неправда (девять из десяти пеленок меняются матерями), а во-вторых, это немедленно напоминает Сэму II о том, по чьему поводу он злится. Злится он на то, что был мал, когда ты был велик, но нет, не в том дело, он злится на то, чтобыл беспомощен, когда ты был могуч, но нет, и это не то, он злится на то, что был случаен, когда ты был необходим, не вполне оно, он обезумел, потому что, когда любил тебя, ты не замечал.

Смерть отцов: Когда отец умирает, отцовство его возвращается ко Все-Отцу, кто есть сумма всех мертвых отцов, взятых вместе. (Сие не есть определение Все-Отца, лишь один аспект его бытия.) Отцовство возвращается ко Все-Отцу, во-первых, потому, что там ему и место, а во-вторых, для того, дабы в нем можно было отказать тебе. Передачи власти подобного рода отмечаются подобающими церемониями: сжигаются головные цилиндры. Теперь ты, безотцовщина, должен справиться с памятью об отце. Зачастую память сия мощней живогоприсутствия отца, есть внутренний голос, командующий, разглагольствующий, дакающий и некающий, – бинарный код, да нет да нет да нет да нет, управляющий каждым твоим, твоим самомалейшим движеньем, умственным либо же физическим.

На каком рубеже становишься ты собою? Никогда целиком, ты всегда – отчасти он. Сие привилегированное положенье в твоем внутреннем ухе есть его последняя «прерогатива», и ни един отец никогда ее не упускал.

Сходным же образом ревность есть страсть бесполезная, ибо направлена преимущественно на ровню, а сие есть направленье неверное. Есть лишь одна ревность, коя полезна и важна, – ревность первородная.

Отцеубийство: Отцеубийство есть скверная мысль, во-первых, потому, что противоречит закону и обычаю, а во-вторых, потому, что доказывает, без малейшего сомненья, что всякое желобчатое обвиненье отца против тебя было справедливо: ты целиком и полностьюесть гадкая личность, отцеубийца! – входишь в классличностей, повсеместно презираемых. Сей жаркий порыв можно испытывать, но не выражать его действием. Да это и не есть необходимо. Не необходимо истреблять собственного отца — его истребит время, это практически наверняка. Твоя истинная задача лежит в другом. Истинная твоя задача как сына есть воспроизводство всех до единой гнусностей, коих касается сие наставленье, но в истощенной форме. Ты должен стать своим отцом, однако вариантом его, что бледней, вялей. Гнусности суть условье работы, но пристальное изученье позволит тебе выполнить сию работу дряннее, нежели исполнялась она допрежь, тем самым перемещаясь к златому веку пристойности, спокойствия и утишенных лихорадок. Вклад твой будет не мал, но «малость» есть одно из тех понятий, в кои ты должен метить. Коли отец твой был капитаном Батареи, ты удовольствуйся капральством в той же батарее. Не посещай ежегодных встреч. Не пей пива или не пой песен на таких воссоединеньях. Начинай с шепота, пред зеркалом, по тридцать минут в день. Затем связывай себе руки за спиною на тридцать минут в день, либо убеди кого-то другого делать сие для тебя. Затем выбери какое-либо из самых глубоких своих убеждений, как то веру в то, что все твои почести и награды имеют к тебе какое-то отношенье, и отрекись от него. Друзья помогут тебе от него отречься, им можно телефонировать, если примешься соскальзывать в отступничество. Видишь шаблон – примени его на практике. Отцовство можно если не покорить, то по меньшей мере «отвергнуть» в этом поколенье – совместными усильями всех нас вместе.

 

Как-то резковато, сказала Джули, когда они дочитали.
Да, оно и впрямь выглядит резковато, сказал Томас.
Или, быть может, недостаточно резко?
Это бы зависело от личного опыта того, кто выносит суждение, судить ли это как слишком резкое или судить это как недостаточно резкое.
Терпеть не могу релятивистов, сказала она и швырнула книжку в огонь.
Тряска дороги. Пыль. Пот. Дамы за беседой.
Сломаю тебе большие пальцы.
Это ты так думаешь.
Иди гуляй.
Снежинки, эхом, перекати-полем.
Прямо по сусалам полным приводом.
У него мотня возбухла.
Я знаю.
Голод по совершенству непокорный дух порой напоминает мне лорда Бейден-Пауэлла.
Я знаю.
Там была записка?
Зудит в правом яйце.
Иногда забывает и впивается слишком многими зубами.
Чпокни одну из них. Станет получше.
Какова мотивация?
Я подозревала его с самого начала.
В самом начале его ныне быстро тускнеющей карьеры.
И в беднейших домах орехи жарят и сладкие отруби.
Драная кожа и лысеющий синий бархат.
Где тут трах дают?
Определенные провокации с которыми не могло справиться правительство.
Долгая череда восторгов и прочих духовных переживаний.
Он был доволен.
Вне себя.
Что-то подрагивает в равновесии.
Гульфик отделанный мехом серебристых обезьянок.
Он был доволен.
Чувствовать вот что важно.
Жест был сделан.

Потусторонний теремок

  • Дэвид Митчелл. Голодный дом / Пер. с англ. А. Питчер. – М.: Иностранка, Азбука-Аттикус, 2017. – 320 с.

Черная дверь ведет в таинственный сад. Помните, что нельзя заходить? Нет, серьезно, давайте не будем. Мы все знаем: черные двери не скрывают ничего хорошего – равно как и бестселлеры с тремя десятками хвалебных аннотаций под обложкой. Тем не менее кто-нибудь непременно нарушит запрет. Новый гость стучится в черную странную дверь. Новый читатель открывает «Голодный дом». Обоих – предупреждали.

…Началось все довольно невинно – с рекламной кампании. Чтобы разжечь читательский интерес к новому роману Дэвида Митчелла «The Bone Clocks» (у нас он вышел под названием «Простые смертные»), в «Твиттере» писателя опубликовали по частям новеллу. Это была история о мальчике, тайком принимавшем мамин валиум и открывавшем его потрясающие свойства.

Варварство ли расчленять цельный текст на твиты – вопрос спорный. Пока психологи и социологи говорят о тотальном изменении линейного мышления на клиповое, писатели подстраиваются под настроение времени. Так, еще в 2008-м француз Тьерри Крузе публиковал в «Твиттере» роман «Крестовый поход». Длился поход 5212 твитов, что эквивалентно примерно пятистам печатным страницам. Роман Крузе порционно выдавался публике почти два года, поэтому новелла Митчелла, растянутая всего на неделю – это еще довольно гуманно по отношению к читателю.

Мальчик с валиумом, по-видимому, так полюбился писателю, что история о нем стала частью «Голодного дома». Этот новый, небольшой по объему роман добротно склеен из пяти частей, охватывающих временной отрезок с 1978 по 2015 год. Каждая история построена по одному и тому же принципу. По сути, Дэвид Митчелл создает свою версию сказки о теремке, последовательно заменяя мышку-норушку, лисичку-сестричку, зайчика-побегайчика и прочих любителей заброшенных домов на мальчишку, непутевого полицейского, неудачницу, лесбиянку и доктора Айрис Маринус-Фенби. А вот кто в домике живет – узнаем не сразу.

Кумулятивный сюжет слегка разряжается тем, что от эпизода к эпизоду к нему добавляются новые факты. Близнецы, как и положено киношным злодеям, не стесняясь, выдают всю подноготную – но понемногу, по частям. Куда им, бессмертным, торопиться? Они сотворили свой мир и развлекаются спектаклем, играют со своей же едой: души гостей – необходимое условие вечной жизни. Перед гибелью жертвы получат все, что хотели: внимание однокурсника, нового друга, забытье в объятиях юной вдовы. А после начинается таинственный ритуал, он же – ужин.

Близнецы шевелят губами, шепот становится все громче и громче, и над свечой возникает нечто осязаемое, медленно, клетка за клеткой, превращаясь в мясистую медузу, пронизанную багряными сполохами.

Подобными описаниями полнится роман: все дурное зримо, ощутимо и отвратительно. Безглазые портреты, фигуры в капюшонах, заползающие в нос медузьи щупальца – все это служит примером той привычной сериальной мистики, бояться которой как-то не комильфо. Впрочем, надо признать, декорации несколько скрадывают банальный сюжет, который, как и основную мысль, можно изложить в двух словах: «не влезай – убьет». К тому же интересно наблюдать за повторяющимися деталями, ловить себя на дежавю. 

«Сегодня весь вечер – как настольная игра, придуманная пьяным М.К. Эшером и гриппующим Стивеном Кингом», – произносит героиня. Именно такую атмосферу – по-кинговски мрачную и по-эшеровски парадоксальную, с лестницами, ведущими одновременно вверх и вниз – пытается воссоздать «Голодный дом». Временами автору это удается: эрудированный читатель зацепится за реминисценции, читатель внимательный – за автоцитаты.

Не только внутри таинственного дома время зациклилось на себе. Нетрудно заметить, что и вокруг губительного особняка творится неладное. Бегун в черно-оранжевом костюме пробегает одним и тем же маршрутом более тридцати лет. Лунно-серая кошка безнадежно мертва в начале повествования и вполне жизнеспособна в конце – с той же легкостью она будет бродить из романа в роман. Используя одни и те же имена, названия, детали, Дэвид Митчелл выстраивает собственную Вселенную.

Возможно, именно это желание объять необъятное и порождает двухмерных персонажей.

Митчелл берет типы. Особенно его привлекают типы несчастные. Мальчик, у которого нет друзей (тот самый поклонник валиума из твиттер-новеллы), безответно влюбленная толстушка, обиженный на жизнь мужчина средних лет – все эти картонные фигурки из журнала для домохозяек служат пищей для злых близнецов.

Но таковы сказки. Было бы абсурдом требовать раскрыть характер мышки-норушки, лягушки-поскакушки и всех постояльцев гостеприимного теремка. Поэтому и здесь это лишнее, ведь «Голодный дом» – не больше чем сказка, которую по прошествии времени помнишь лишь в общих чертах. Это свойство многих его романов – и, возможно, поэтому Дэвид Митчелл заранее позаботился о том, чтобы его имя звучало и в будущем.

Митчелл участвует в проекте «Библиотека будущего». Его суть – в течение ста лет собрать сто произведений, которые будут напечатаны лишь в 2114. О романе, которым насладятся потомки, не известно ничего, кроме названия – «Из меня течет то, что ты называешь временем». Пусть себе течет. О характере и свойствах истекаемой жидкости мы ничего не узнаем. К сожалению или же к счастью.

Мария Лебедева