Энн Тайлер. Уроки дыхания

  • Энн Тайлер. Уроки дыхания / Пер. с англ. С. Ильина. М.: Фантом Пресс, 2016. — 416 с.

За роман «Уроки дыхания» Энн Тайлер получила Пулитцеровскую премию. Мэгги порывиста и непосредственна, Айра обстоятелен и нетороплив. Мэгги совершает глупости. За Айрой такого греха не водится. Они женат двадцать восемь лет. Их жизнь обычна, спокойна и… скучна. В один невеселый день они отправляются в автомобильное путешествие – на похороны старого друга. Но внезапно Мэгги слышит по радио, как в прямом эфире ее бывшая невестка объявляет, что снова собирается замуж. И поездка на похороны оборачивается экспедицией по спасению брака сына. Трогательная, ироничная, смешная и горькая хроника одного дня из жизни Мэгги и Айры – это глубокое погружение в самую суть семейных отношений, комедия, скрещенная с высокой драмой. «Уроки дыхания» – негромкий шедевр одной из лучших современных писательниц. 

Глава 1

Мэгги и Айре Моран нужно было поехать на похороны в Дир-Лик, штат Пенсильвания. Умер муж школьной подруги Мэгги. Дир-Лик стоял на узком провинциальном шоссе милях в девяноста от Балтимора, похороны были назначены на десять тридцать субботнего утра; значит, выехать следовало, решил Айра, около восьми. Настроение из-за этого было у него сварливым — Айра был не из ранних пташек. К тому же суббота — самый бойкий в его работе день, а замену себе не найти. Да еще и машина находилась на станции техобслуживания. Машина нуждалась в серьезном ремонте, и получить ее назад раньше восьми часов субботнего утра (время, когда открывалась станция) было никак нельзя. Айра сказал, что, может, им лучше просто-напросто никуда не ехать, но Мэгги ответила: надо. Она и Серина дружили с младенчества. Или почти с младенчества — сорок два года, начиная с первого класса школы мисс Киммель.

Подняться они собирались в семь, однако Мэгги неправильно поставила будильник, и оба проспали. Одеваться пришлось второпях, а на завтрак обойтись наспех заваренным кофе и хлопьями. Проглотив их, Айра пешком отправился в свою мастерскую, чтобы прилепить к двери записку для клиентов, а Мэгги пошла за машиной. Она надела лучшее свое платье, синее с белым рисунком и рукавами наподобие пелерины, и новенькие черные туфли-лодочки — похороны все-таки. Каблуки у туфель были не очень высокие, тем не менее быстро идти не позволяли: Мэгги больше привыкла к каучуковым подошвам. А тут еще колготки как-то перекосились в промежности, отчего шажки ей приходилось делать мелкие, неестественно ровные, и по тротуару она продвигалась, точно какая-нибудь коренастая заводная игрушка.

На ее счастье, станция находилась всего в нескольких кварталах от дома. В этой части города все было перемешано — небольшие каркасные дома, такие же, как у Моранов, а рядом ателье фотографов-портретистов, маленькая, способная обслужить лишь одну клиентку за раз парикмахерская, водительская школа и ортопедическая клиника. Но погода была чудесная: теплый, солнечный сентябрьский денек, и ветерок такой приятный — в самый раз, чтобы освежить Мэгги лицо. Она шла, приглаживая свою челку, которая все норовила закурчавиться и обратиться в вихор. Шла, сжимая под мышкой нарядную сумочку. Шла, потом повернула налево — вот и станция, «Кузов и Крылья». Облупившаяся зеленая дверь уже поднята, за ней, в пещерном нутре, стоит резкий запах краски, наводящий на мысль о лаке для ногтей.

Чек у Мэгги был заготовлен заранее, управляющий сказал, что ключи в машине, ничто ее не задерживало. Автомобиль — пожилой серовато-си- ний «додж» — стоял у задней стены гаража. Выглядел он лучше, чем в последние несколько лет: задний бампер выпрямлен, покореженная крышка багажника отрихтована, с полдюжины вмятин тоже, пятна ржавчины на дверцах закрашены. Айра прав: в конце концов, покупать новую машину им ни к чему. Мэгги уселась за руль, включила зажигание, и тут же заработало радио — «АМ Балтимор» Мела Спрюса, ток-шоу «Звоните — отвечаем». Ладно, пусть немного поработает. Она подправила сиденье — кто-то, выше Мэгги, слишком отодвинул его назад, — наклонила слегка зеркальце заднего вида. Собственное лицо уставилось на нее, круглое, чуть лоснящееся, с некоторой неуверенностью и как будто тревогой в голубых глазах, хотя на самом деле она всего лишь прищурилась, чтобы лучше видеть в полумраке. Включив передачу, Мэгги плавно поплыла к выезду на улицу, рядом с которым стоял, мрачно созерцая прикрепленную к двери его офиса доску извещений, хозяин станции.

Сегодня на «АМ Балтимор» обсуждался вопрос: «Что делает брак идеальным?» Позвонившая в студию женщина сказала: общность интересов. «Типа, когда вы смотрите по телику одни программы», — пояснила она. Мэгги вопрос об идеальном браке интересовал меньше всего, она уж двадцать восемь лет как замужем. Опустив стекло, Мэгги крикнула: «Ну, пока!» — и хозяин станции оторвал взгляд от доски.

Мягкий голос сказал по радио: «А я вот снова замуж собралась. В первый раз вышла по любви. По настоящей искренней любви, и ничего из этого не получилось. В следующую субботу выйду ради уверенности в завтрашнем дне».

Мэгги взглянула на шкалу настройки и спросила:

— Фиона?

Она собиралась нажать на тормоз, а нажала на акселератор и вылетела из гаража на улицу. Накативший слева фургон «Пепси» вмазался в ее переднее левое крыло — единственную часть машины, с которой ничего хоть в малой мере дурного до сих пор не происходило.

В далеком детстве Мэгги играла с братьями в бейсбол и, если ей случалось пораниться, уверяла их, что все у нее хорошо, потому что боялась, как бы они не выкинули ее из игры. Собиралась с силами и бегала, не прихрамывая, несмотря на мучительную боль в колене. Теперь она вспомнила об этом, и когда хозяин станции подбежал к ней с криком: «Какого… Вы целы?» — Мэгги, величаво глядя вперед, ответила: «Разумеется. А почему вы спрашиваете?» — и отъехала еще до того, как водитель «Пепси» выбрался из кабины. Судя по его лицу, с ним тоже все было в порядке. Однако, сказать по правде, крыло издавало весьма неприятный звук, примерно как пустая консервная банка, когда ее волокут по гравию, и потому, свернув за угол (двое мужчин, один чесал в затылке, другой размахивал руками, исчезли из зеркальца заднего вида), Мэгги остановилась. Фионы в эфире больше не было. Вместо нее какая-то женщина скрипучим тенором проводила сравнительный анализ своих пяте- рых мужей. Мэгги выключила двигатель и вышла из машины. Причину неприятного шума она обнаружила сразу: крыло вдавилось внутрь и цепляло покрышку — удивительно, что колесо вообще вертелось. Мэгги присела на бордюрный камень, взялась обеими руками за край крыла и потянула его на себя. (И вспомнила, как сидела на корточках в высокой траве дальнего поля и воровато, наморщась, отлепляла штанину джинсов от окровавленного колена.) Несколько хлопьев серовато-синей краски упали на подол платья. Кто-то прошел за ее спиной по тротуару, однако она, притворившись, что ничего не замечает, снова потянула крыло. На сей раз оно поддалось — не так чтобы очень, но от покрышки отлипло, и Мэгги встала и отряхнула руки. Потом снова забралась в машину, но примерно минуту просто сидела в ней. «Фиона!» — повторила она. А когда запустила двигатель, радио уже рассказывало что-то о банковских ссудах, и Мэгги его выключила.

Айра ждал ее перед своей мастерской, непривычный и странно франтоватый в темно-синем костюме. Над ним покачивалась на ветерке железная вывеска: БАГЕТНАЯ МАСТЕРСКАЯ СЭМА. РАМЫ, ПАС- ПАРТУ. ПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ ОФРМЛЕНИЕ ВАШИХ ВЫШИВОК. Сэм был отцом Айры, но с тех пор, как обзавелся тридцать лет назад «слабым сердцем», бизнеса своего и пальцем не коснулся. Мэгги всегда брала «слабое сердце» в кавычки. И подчеркнуто игнорировала окна расположенной над мастерской квартиры, где Сэм влачил в тесноте свои праздные, брюзгливые дни в обществе двух сестер Айры. Наверное, он стоял сейчас у одного из окон, наблюдая за Мэгги. Она притормозила у бордюра и переползла на пассажирское сиденье.

Подходя к машине, Айра внимательно осматривал ее. Для начала он с довольством и одобрением окинул взглядом капот, однако, увидев левое крыло, остановился. Длинное, худое, оливковое лицо его вытянулось. Глаза, и без того настолько прищуренные, что трудно было сказать черные они или просто темно- карие, превратились в озадаченные, уставившиеся вниз щелки. Он открыл дверцу, сел и направил на Мэгги полный печали взгляд.

— Непредвиденная ситуация, — сказала Мэгги.

— Всего лишь между автостанцией и мастерской?

— Я услышала по радио Фиону.


— Каких-то пять кварталов! Всего-навсего пять или шесть.


— Айра, Фиона выходит замуж.


Машину он из головы выбросил, с облегчением отметила она. У него даже лоб разгладился. Несколько мгновений он смотрел на Мэгги, а потом спросил:

— Какая Фиона?

— Твоя сноха, Айра. Ты много Фион знаешь? Фиона, мать твоей единственной внучки, выходит замуж за какого-то совершенно неизвестного человека ради уверенности в завтрашнем дне.

Айра сдвинул сиденье назад и отъехал от бордюра. Казалось, он к чему-то прислушивался — возможно, к стуку колеса. Но, по-видимому, с крылом она надрывалась не зря.

— Где ты об этом услышала? — спросил он.


— По радио, пока вела машину.


— Теперь о таких штуках по радио объявляют?

— Она позвонила в студию.

— 
Ну, если хочешь знать мое мнение, это свидетельствует о… несколько завышенной самооценке, — сказал Айра.

— Да нет, она просто… и потом Фиона сказала, что Джесси — единственный, кого она любила по- настоящему.

— Так прямо по радио и сказала?
— Это же ток-шоу.
— Не понимаю я, почему нынче каждый норовит раздеться догола на глазах у публики, — сказал Айра.

— Как по-твоему, Джесси мог ее услышать? — спросила Мэгги. До сих пор ей это в голову не приходило.

— Джесси? В такое-то время? Да если он просы-пается до полудня, так уже праздник.

С этим Мэгги спорить не стала, хоть и могла бы. На самом деле Джесси вставал рано, к тому же он по субботам работал. Айра просто хотел сказать, что Джесси лентяй, и вообще относился к сыну куда суровее, чем Мэгги. Не желал видеть даже половины его достоинств. Мэгги смотрела вперед, на скользившие мимо дома и магазины, на редких пешеходов с собаками. Нынешнее лето было самым сухим на ее памяти, тротуары белели, точно намазанные известкой. И в воздухе словно кисея повисла. Перед «Бакалеей для бедных» мальчик нежно протирал тряпочкой спицы своего велосипеда.

— Значит, ты выехала на Эмпри-стрит, — сказал Айра.

— Ммм.


— Там расположена станция.


— Ну да, на Эмпри-стрит.


— Потом направо на Даймлер…


— Он снова вернулся к крылу. Мэгги сказала:


— Все случилось, когда я выехала из гаража.

— Ты хочешь сказать, прямо там? Перед станцией?

— Хотела нажать на тормоз, а нажала на газ.

— Это как же?


— Просто услышала по радио Фиону и перепугалась.

— Я к тому, Мэгги, что о педали тормоза человеку и думать-то не приходится. Ты водишь машину с шестнадцати лет. Как же ты могла перепутать тормоз с газом?

— Ну вот перепутала, Айра. Тебя это устроит? Испугалась и перепутала. И хватит об этом.

— Я хотел сказать, что нажать на тормоз — это более-менее рефлекс.

— Если для тебя это так важно, оплати починку из моего жалованья.

Тут уж ему пришлось прикусить язык. Мэгги видела, он собирался сказать что-то, да передумал: жалованье-то у нее было смешное. Она ухаживала за стариками в доме престарелых.

Если бы нас предупредили пораньше, думала Мэгги, я бы хоть в машине прибралась. Приборная доска была завалена корешками парковочных квитанций; пол усеивали банки из-под прохладительных напитков и бумажные салфетки; под бардачком свисали петли черного и красного проводов. Зацепи их, перекрещивая ноги, — и отключишь радио. Она считала, что этим следовало заняться Айре. Мужчины, куда бы они ни попали, непонятно как сразу обрастают проводами, кабелями, изолентами. Иногда и сами того не замечая.

Машина уже ехала по Белэр-роуд на север. Окрестные виды постепенно менялись, спортивные площадки и кладбища чередовались со скоплениями небольших предприятий — винных магазинов, пиццерий, маленьких темных баров и кабачков, обращенных в карликов огромными тарелками антенн на их крышах. А следом вновь внезапно появлялась спортивная площадка. Движение с каждой минутой становилось плотнее. Все куда-то ехали в праздничном, не сомневалась Мэгги, подобающем субботнему утру настроении. В большинстве машин задние сиденья занимали дети. Время уроков гимнастики и бейсбольных тренировок.

— Пару дней назад, — сообщила Мэгги, — я умудрилась забыть выражение «совместная машина».

— А зачем тебе его было помнить? — спросил Айра.

— Вот и я про то же.

— Пардон?

— Я говорю о том, как летит время. Я хотела сказать одному пациенту, что его дочь сегодня не приедет. Сказала: «Сегодня ее очередь водить, э-э…» — и не смогла вспомнить, как это называется. А кажется, я только вчера везла Джесси на матч или в хоккейный лагерь, а Дэйзи — на слет девочек- скаутов… Господи, да я целые субботы за рулем проводила! 

— Кстати, о руле, — сказал Айра.

— Ты в другую машину врезалась? Или просто в телеграфный столб?

Мэгги рылась в сумочке, отыскивая солнечные очки.

—  В фургон, — сказала она. 


—  О господи. Сильно его покорежила? 


—  Не обратила внимания. 


—  Не обратила внимания. 


—  Просто не остановилась, чтобы посмотреть. Она надела очки, поморгала. Краски померкли, 
все стало более изысканным.


— Мэгги, ты скрылась с места аварии?


— Да какая там авария! Обычное мелкое… ну, 
происшествие, такие случаются сплошь и рядом.

— Так, давай посмотрим, правильно ли я все понял, — сказал Айра. — Значит, ты вылетаешь из 
гаража, врезаешься в фургон и катишь дальше.


— Нет, это фургон в меня врезался.


— Но виновата была ты.


— Ну да, наверное, раз уж тебе непременно нуж
ны виноватые.


— И ты просто уехала.

— Да. 


Он замолчал. Добра это молчание не предвещало.

— Это был здоровенный фургон «Пепси», — сказала Мэгги. — Практически танк бронированный! На нем и царапины не осталось, даже не сомневаюсь.

— Ты ведь не проверяла.

— Я боялась опоздать, — пояснила Мэгги. — Ты же сам твердил, что нам нужен запас времени.

— Ты понимаешь, что на станции есть твое имя и адрес, не так ли? Все, что нужно водителю, — спросить их. Когда мы вернемся, у двери нас будет поджидать полицейский.

— Айра, ты не мог бы оставить эту тему? — спросила Мэгги. — Мне и без того есть о чем подумать. Я еду на похороны мужа моей самой старой, самой близкой подруги, Серине с чем только сейчас справляться не приходится, а нас с ней целый штат разделяет. А тут я еще слышу по радио о предстоящем замужестве Фионы, хотя и ежу понятно, что они с Джесси по-прежнему любят друг друга. Всегда любили, не переставали любить, просто им почему- то не удается, ну, достучаться друг до друга. Мало того, моей единственной внучке придется вдруг прилаживаться к новоиспеченному отчиму. Мы с ней словно разлетаемся в разные стороны! Все мои подруги, все родственники улетают от меня, как… как в расширяющейся вселенной или еще где. Мы больше не увидим нашу девочку, хоть это ты понимаешь?

— Да мы ее и так не видим, — кротко ответил Айра. И остановился на красный свет.

— Откуда нам знать, может, этот ее новый муж — растлитель малолетних, — сказала Мэгги.

— Уверен, что Фиона выбрала бы кого-нибудь получше, Мэгги.

Она бросила на мужа косой взгляд. (Хорошо отзываться о Фионе — это на него не походило.) Айра смотрел на светофор. От уголков его прищуренных глаз расходились морщинки.

— Ну разумеется, она постаралась бы сделать выбор получше, — настороженно произнесла Мэгги, — но ведь даже самая разумная на свете женщина не способна предвидеть все проблемы до одной. Может быть, он такой, знаешь, вкрадчивый и льстивый. И будет ласков с ЛерОй — пока не пролезет в семью.

Светофор переключился. Айра повел машину дальше.

— Лерой, — задумчиво произнесла Мэгги. — Как по-твоему, сможем мы когда-нибудь привыкнуть к этому имени? Звучит совсем по-мальчишески. Такие имена у футболистов бывают. А как они его произносят: Лиирой. Совершенно по-деревенски.

— Ты прихватила карту, которую я оставил на кухонном столе? — спросил Айра.

— Я иногда думаю, что нам следует просто начать произносить его по-нашему, — сказала Мэгги. — Ле-рой.

И призадумалась.


— Карта, Мэгги. Ты взяла ее?


— Она у меня в сумочке. Ле Руа. — На сей раз она произнесла «Р» с французской раскатистостью.

— Как-то не похоже, что нам теперь удастся часто общаться с ней, — сказал Айра.
— А стоило бы. Мы могли бы навестить ее сегодня под вечер.

— Как это?


— Ты же знаешь, где они живут — в Картуиле, Пенсильвания. Практически по пути к Дир-Лику. — Мэгги копалась в сумочке. — Мы могли бы побыть на похоронах, понимаешь? — а потом… Да где же эта карта? Побыть на похоронах, а потом поехать по Первому шоссе к… Знаешь, похоже, карту я все-таки не взяла.

— Отлично, Мэгги.
— Наверное, оставила на столе.
— Я же спросил у тебя, когда мы собирались,

помнишь? Сказал: «Карту ты возьмешь или я?» И ты ответила: «Я. Положу ее в сумочку».

— Просто не понимаю, почему ты из-за нее такой шум поднимаешь, — сказала Мэгги. — Нам только одно и требуется — следить за дорожными знаками, а с этим кто угодно справится.

— Все немного сложнее, — ответил Айра.

— Кроме того, у нас есть указания, которые Серина дала мне по телефону.

— Мэгги. Ты действительно веришь, что указания Серины способны привести нас туда, куда мы должны попасть? Ха! Да мы скорее в Канаду заедем. Или в Аризону!

— Послушай, не надо так волноваться по пустякам.

— И никогда больше не увидим нашего дома, — пообещал Айра.

Мэгги вытряхнула из сумочки свой бумажник, пакетик салфеток «клинекс».

— По милости Серины мы на ее собственный свадебный обед опоздали, помнишь? — сказал Айра. — Нам пришлось целый час искать тот дурацкий банкетный зальчик.

— Нет, ну правда, Айра, ты всегда говоришь так, будто все женщины — пустоголовые болтуньи. — Поиски в сумочке Мэгги прекратила, ясно было, что и указаний Серины там нет. И добавила: — Я думаю о том, как облегчить Фионе жизнь. Мы могли бы взять девочку к себе.

— К себе?


— На медовый месяц.

— Айра бросил на нее взгляд, которого она не поняла.

— Она выходит замуж в следующую субботу, — объяснила Мэгги. — Нельзя же ехать в свадебное путешествие с семилетним ребенком.

Айра по-прежнему молчал.

Они уже миновали городскую черту, домов вокруг стало меньше. Проехали стоянку подержанных машин, реденькую рощицу, торговый пассаж с несколькими разбросанными по бетонной пустоши автомобилями ранних пташек. Айра начал насвистывать. Мэгги перестала теребить ремень сумочки и сидела неподвижно.

Бывали времена, когда Айра и десятка слов за день не произносил, а если и говорил что-то, понять, о чем он думает, было невозможно. Человеком он был замкнутым и нелюдимым — самый серьезный его недостаток. Но при этом не понимал, что его насвистывание способно много чего о нем рассказать. Однажды — не самый приятный пример — после жуткой ссоры в ранние еще дни их супружества они более-менее помирились, и Айра отправился на работу, насвистывая песенку, которую Мэгги узнала не сразу. Слова она вспомнила только потом. Уж так ли крепко я люблю, как любил тогда…*

* Песня американского дуэта «Эверли Бразерс», имевше- го огромный успех в 50—60-х гг. прошлого века. — Примеч. перев. и ред.

 

Смутное время

  • Сергей Лебедев. Люди августа. – М.: Альпина Паблишер, 2016.

Повествование в книге Сергея Лебедева охватывает целое десятилетие, но, тем не менее, на дворе всегда август – последний месяц свободы перед суровеющим холодом, затишье перед бурей. В такие дни творится много необъяснимого, и иногда кому-то удается разглядеть будто бы выходящую из древних могил суть вещей.

В самом конце советской эпохи – в «странное время промежутка; время, когда Россия словно снилась самой себе» – безымянный герой находит тетрадку с мемуарами своей бабушки и не обнаруживает в них сведений о своем деде, словно того и не было никогда. Отчаянные попытки заполнить этот пробел откроют ему секрет: свои «белые пятна» и умолчания есть в каждом доме постсоветского пространства. Надо думать, что это стремление к правде было важно и для самого Лебедева, поскольку сюжетная основа автобиографична: его бабушка-редактор действительно не оставила никакой информации об отце своих детей.

Неожиданно герой романа обнаруживает в себе дар заполнять эти разломы невесомым материалом истории: прахом, привезенным из мертвой пустыни, или папкой, добытой в уголовном архиве, – одной из миллиона одинаковых карт судьбы. Помогает ему с самоопределением человек со странной фамилией Кастальский, как у Гессе, предвещающей герою уход в темные воды прошлого.

Есть поверье, что накануне конца света клады выйдут из земли, обнулится эпоха и все скрытое станет явным. Когда наступил советский конец света, произошло нечто подобное – и в прямом, и в переносном смысле. Кто-то разыскивал материальные ценности, кто-то – ценности иные, предназначенные препятствовать распаду или созидать новые общности…

Это только начало пути. Профессиональным «связным» чужих судеб, их «черным копателем» герой проживает девяностые. На границе времени проглядывает что-то первобытное, что-то животное, открываются неизвестные картам зоны отчуждения: от царства сумасшедшего заклинателя собачьей жестокости до целой бывшей республики, почти утонувшей в крови и ненависти. Вместе с героем осознаешь, что разлом 1991 года не уникален – такие сдвиги земли и провалы в пространстве появляются циклично, в назначенный час.

Бабушкин давний страх – искать своих в вагоне мертвецов, который вечно прицеплен к поезду русской истории, разбирать в окровавленных лицах родное.
Я думал, что он никогда больше не повторится; а другие, неизвестные мне, женщины входили в этот двор, в этот вагон, как входила она семьдесят пять лет назад в пожарный двор городка, окруженного антоновцами.

Нарушив запрет случайно встреченной женщины – «не ищи живых, ищи мертвых» – он нарушает и запрет своей бабушки, военного шифровщика, которая охраняла эту опасную территорию умолчаний. Люди и события утопают в пространстве слишком большой страны, и главный герой не замечает, как в своих попытках протянуть ниточку под землю начинает пропадать сам. Очень точным символом этого становится найденный им в экспедиции скелет мамонтенка, который погиб, увязнув в яме.

Автор уходит все дальше от исходной точки повествования, растягивает хронотоп. Грамматически прошедшее время начинает означать и настоящее, и будущее, и вневременное, оно уводит туда, где, казалось бы, повествование должно уже оборваться; пространство все время тянется на юг и восток, в жаркую степь, в разреженный вековой ненавистью и отчаянием воздух. Наконец, понимаешь, что и «я» героя вбирает в себя гораздо больше, чем конкретного человека – раскрывается великая тайна повторений и соединений.

Одни и те же люди ходят по земле, но это вызывает не надежду на воскресение, а чувство безысходности и предопределенности. Время противится этому пониманию – и тронутый однажды в пустыне проклятием мертвецов, их сухой неизбывной яростью, герой, как в зыбучие пески, проваливается в прошлое сам.На такой земле его может удержать только женщина – если она захочет, если не нарушит покрова защиты неосторожным словом, потому что только власть слов, древних заговоров и проклятий здесь остается непреложной.

Сумма наговоренного в бреду, выкрикнутого перед смертью, годами в молчании копившегося в душе; сумма ожесточения, желания восстановить твою личную, выстраданную справедливость. И никто не думает о прощении – лишь о воздаянии и мести, и люди и народы; а это уже действительно поле дьявола, а не Бога, дьявол любит такие дела, чтобы посмеяться и над мертвецами, и над их потомками.

Историю нужно знать, чтобы не совершить тех же ошибок, – говорит нам здравый смысл, но на русском, советском, постсоветском пространстве эта аксиома не работает: «слепое прошлое управляет слепым настоящим», все пути предопределены, все ловушки уже расставлены. Зыбкая почва русской степи готовит пустынное безвременье тому, кто поймет суть связи времен – всегда одинаково смутных и жестоких.

Анастасия Сопикова

Конкурс «Рассказать друзьям»

Близятся долгожданные новогодние каникулы. Время для теплых семейных посиделок, встреч со старыми друзьями и бесконечных вечеринок. Но и в приятном вечере с кружкой горячего чая и хорошей книгой отказывать себе не стоит. Кстати, о какой книге из недавно прочитанных вам хотелось рассказать друзьям? 

«Прочтение» объявляет конкурс, в котором вы сможете это осуществить и даже получить за это подарки! 

Для участия в конкурсе «Рассказать друзьям» необходимо: 

  • Быть участником группы журнала «Прочтение» в социальной сети «Вконтакте»
  • Сделать репост записи 
  • До 22 января добавить в альбом конкурса фотографию, главным героем которой будет книга, ставшая для вас настоящей находкой. Пусть фотография будет пропитана той самой волшебной атмосферой, какая возникает при таинстве чтения. Вы же понимаете, о чем мы? 
  • Добавить описание к фотографии – небольшой отзыв. Вы делитесь своими книжными открытиями, а чужие отзывы запросто могут составить список чтения на следующий год. 

К 29 января мы выберем трех победителей, которые, конечно же, получат призы. 

В большинстве премиальных шорт-листов последних лет есть актуальная художественная и мемуарная проза, сочетающая высоколитературный текст и качество исполнения. Многие книги изданы в «Редакции Елены Шубиной». Авторы оригинальных фотографий с интересными отзывами получат от нашего партнера книги, о которых точно стоит рассказать друзьям. 

  • Евгений Водолазкин, «Авиатор». Трогательный роман о противостоянии времени исторического и индивидуального, успевший принести автору II место премии «Большая книга» и войти в короткий список премии «НОС». 
  • «Москва: место встречи». Людмила Улицкая, Владимир Шаров, Майя Кучерская, Дмитрий Быков, Марина Москвина, Сергей Шаргунов, Андрей Макаревич и другие показывают в этом сборнике свою Москву. Иллюстрации Алены Дергилевой им в этом помогают. 
  • Денис Драгунский, «Дело принципа». Этот роман-метафору вы не сможете забыть. Поместье на окраине Империи, юная наследница старого дворянского рода, заговорщики, погони, скандалы, умные разговоры и постоянная изнурительная ложь, пронизывающая судьбы и умы Европы накануне Первой мировой войны. 
  • Сергей Кузнецов, «Калейдоскоп: расходные материалы». В этой книге более ста героев и десяти мест действия: викторианская Англия, Шанхай 1930-х, Париж 1968-го, Калифорния 1990-х, современная Россия… Сложить этот калейдоскоп лиц и событий в общий узор предстоит читателю.

Еще один партнер – издательство Corpus, публикующее произведения современной мировой литературы, выполненные мастерами художественного перевода. Кроме того, издательство уделяет большое внимание жанру нон-фикшен, который завоевывает все большую популярность. Эти книги могут стать вашими: 

  • Ася Казанцева, «В интернете кто-то неправ». Прививки вызывают аутизм, ВИЧ – это смертный приговор, употребление в пищу ГМО может нанести страшный вред: правда ли это? Научный журналист, лауреат премии «Просветитель» объясняет простую вещь: чтобы разобраться, достоверно ли то или иное утверждение, необязательно быть узким специалистом.
  • Паоло Джордано, «Черное и серебро» (пер. А.В. Ямпольской). В центре повествования – синьора А., вдова, которая работает прислугой в семье рассказчика и его жены, Норы, а после рождения сына – няней. Вскоре она становится твердой опорой и родным человеком, удерживающим от распада молодую семью.. 
  • Мишель Уэльбек, «Очертания последнего берега» (пер. И. Кузнецова, Е. Лавут, Ю. Покровская, Н. Шаховская, М. Яснов). Книга стихов от лауреата Гонкуровской премии, автора романов «Элементарные частицы», «Возможность острова», «Покорность». Жесткий, насмешливый, подчеркнуто беспристрастный Уэльбек открывается в стихах с неожиданной стороны. 

 

Чудеса абсурда

Появлению на русском языке «Уилларда и его кегельбанных призов» предшествовали долгие краудфандинговые сборы, разговоры о Бротигане и литературе XX века. Книгу достали из сокровищницы великого непрочитанного и подготовили к изданию за счет читателей. Роман моментально попал в списки самых ожидаемых книг сезона.

Почему «Уиллард и его кегельбанные призы» до сих пор не выпускался в России остается загадкой. «Следствие сомбреро», «Грезы о Вавилоне» и множество других текстов Бротигана были изданы в середине нулевых, а знаменитая кормильцевская «Ловля форели в Америке» и вовсе в 2002 году. Самым поздним до сегодняшнего дня был роман «В арбузном сахаре»: на русском он вышел только в 2010 году. «Уиллард» ждал своего дня дольше всех. Александр Гузман начал переводить извращенный детектив еще в 2005 году, но вновь взялся за него лишь в 2016. Впрочем, затяжное ожидание лишь усиливает впечатление.

Итак, тех, кто не знаком с так называемыми романами-бротиганами, рассказами и стихами отца контркультуры 60 ‒ 70-х годов, следует подготовить к прочтению. В своих работах Бротиган занимается не только полным сюрреализмом и абсурдизмом, но и высмеиванием литературных трендов. В «Уилларде и его кегельбанных призах», например, писатель глумится над садомазохистской и порнографической литературой. Но отнюдь не весь роман посвящен кляпам, веревкам и прочим атрибутам БДСМ. Бротигана куда больше интересует расстройство личности, невозможность понять себя и других людей. Все поиски потерянных боулинговых трофеев, жалкие садистские эксперименты и попытки заняться любовью довольно прозрачно указывают на любимую авторскую тему.

Начинается книга как раз с садизма. Боб и Констанс больше не могут заниматься обычным сексом: Констанс изменила любимому и подхватила венерические бородавки, а потом заразила самого Боба. Несмотря на это, они продолжают жить вместе, развлекают себя никудышными эротическими опытами и чтением «Греческой антологии». Сперва Боб связывает своей пассии конечности, затем вставляет в рот кляп, а после читает строки древнегреческих авторов. Правда, все это их уже давно не возбуждает.

Спьяну ее угораздило переспать с адвокатом средних лет, который прочел ее роман. Она была двадцатитрехлетней-и-свеженеудачливой писательницей, а он сказал, что читал ее роман, а ей было очень гадко, потому что роман, хоть и имел успех у критиков, не продавался, и ей пришлось вернуться на работу.
Поэтому она легла в постель с адвокатом и заразилась бородавками.
Они напоминали отвратительный ком жутких грибов. Их пришлось выжигать электрической иглой: один мучительный сеанс по когтистым следам другого мучительного сеанса.

В соседней квартире живут Джон и Патриша ‒ молодой кинематографист и школьная учительница. Они ведут обычный образ жизни: по вечерам Джон смотрит телешоу, Патриша шутками и насмешками пытается соблазнить мужа. Вместе с ними живет еще одно существо. Не ребенок и не домашнее животное. В гостиной пара держит огромную живую птицу из папье-маше — Уилларда. Крылатое создание обитает в окружении краденых кегельбанных призов. Каждый раз, когда Боб заходит в гости к соседу, он интересуется, откуда взялись эти боулинговые кубки, на что Джон отвечает, что нашел их в брошенной машине в округе Марин. Правда, Боб задает этот вопрос не из интереса, он просто не помнит, спрашивал ли об этом прежде.

В романе есть еще одна группа героев – братья Логаны. Классические американские юноши всю свою жизнь были примером для подражания. Как-то раз они вместе с родителями отправились в кино, а вернувшись домой, увидели, что кто-то украл все кегельбанные призы, которые были гордостью Логанов. И тут начинается очередной кризис: из образцово-показательных парней они превращаются в банду воров, которые грабят заправки, чтобы хоть как-то существовать. Все это ради поиска своих боулинговых трофеев. Чтобы найти свое прошлое, братья теряют всякое будущее.

Брат Логан, читавший комикс, отложил его на кровать рядом. Уставился на обложку. Герой на ней был угрюм, как черствое печенье.
Брат Логан, пивший пиво, допил одну банку и принялся за следующую. Ему нравилось, как банка холодит руку. Одно из немногих удовольствий, остававшихся ему после трех лет поисков украденных кегельбанных призов.

Из всего этого получается смешная и абсурдная история, созданная в лучших традициях постмодернизма и сюрреализма. Семейная драма разыгрывается в садомазохистском антураже, перемежаясь с детективом и философской историей о потерянном времени. Герои Бротигана страдают, мучаются, пытаются что-то изменить, но остаются такими же идиотами, как и прежде.

Роман «Уиллард и его кегельбанные призы» был написан в 1975 году, почти за десять лет до смерти автора. После него Бротиган написал еще пять книг: «Экспресс Токио — Монтана», «Чтобы ветер не унес все это прочь», «Несчастливая женщина», «Следствие сомбреро» и «Грезы о Вавилоне». В 1984 году Бротиган пустил себе в голову пулю из ружья. Потом Василий Аксенов, Эрленд Лу и Харуки Мураками стали называть его своим литературным отцом, Борис Гребенщиков посвятил Бротигану одну из программ «Аэростата», а современные российские критики окрестили «Уилларда и его кегельбанные призы» настоящим шедевром. В итоге Ричард Бротиган стал иконой альтернативной культуры и главным кумиром литературных неформалов Америки. Выходит, в каком-то смысле автор очень напоминает своих персонажей.

Сергей Шпаковский

Остин Райт. Под покровом ночи

  • Остин Райт. Под покровом ночи / пер. с англ. Д. Харитонова. — Москва : Издательство АСТ : CORPUS, 2017. — 512 с.

Эта четвертая по счету книга американца Остина Райта, автора семи романов и нескольких эссе, вышла двадцать лет назад. Но настоящую славу она принесла Райту уже посмертно, в 2010 году, когда ее переиздали в Англии.
Восторженные отклики прессы и читательский успех заново открыли миру великолепного писателя, мастера стиля и захватывающей сюжетной интриги. Русский перевод вышел под названием “Тони и Сьюзен”. В 2016 году Том Форд снял по этому роману фильм «Под покровом ночи».

Ночные животные 1

Мужчина по имени Тони Гастингс с женой Лорой и дочерью Хелен ехал ночью на восток по федеральной трассе в северной части Пенсильвании. Они направлялись на отдых в свой летний дом в штате Мэн. Ночью они ехали потому, что поздно собрались, а потом еще задержались, меняя в пути колесо. Придумала это Хелен, когда они, пообедав где-то на севере Огайо, сели обратно в машину.

— Давайте не будем искать мотель,—сказала она,— давайте ехать всю ночь.

— Ты серьезно? — спросил Тони Гастингс. — Ну да, а что?

Это предложение возмутило его чувство порядка, всполошило его привычки. Он был профессор математики и гордился своей правильностью и здравомыслием. Полгода назад он бросил курить, но и после этого иногда держал в зубах трубку ради придаваемой ею солидности. Его первая реакция на предложение была: не дури, но он подавил ее, желая быть хорошим отцом. Он считал себя хорошим отцом, хорошим преподавателем, хорошим мужем. Хорошим человеком. Но при этом ощущал в себе сродство с ковбоями и бейсболистами. На лошадь он никогда не садился, в бейсбол не играл с детства, особенно кряжистым и сильным тоже не был, зато носил черную бороду и считал себя натурой легкой. Он настроился на мысль об отдыхе и приволье ночного шоссе, на это неожиданное развлечение, и окрылился, сбросив гнет ответственности — не надо выискивать место для ночевки, останавливаться у вывесок, подходить к конторкам и спрашивать комнаты, он воодушевился идеей ехать в ночь, махнув на свои привычки рукой.

— Готова будешь в три часа меня сменить? — Когда скажешь, папочка, когда скажешь. — Лора, ты что думаешь?
— А у вас силы к утру останутся?

Он знал, что экзотическая ночь сменится жутким днем и он намучается, борясь с неурочным сном и восстанавливая привычный режим, но он был ковбой в отпуске, и момент располагал к безответственности.

— Хорошо, — сказал он. — Поехали.
И вот они ехали — мчались по шоссе в медленно сходивших сумерках, минуя фабричные города, плавно вписываясь на скорости в изгибы дороги, по длинным ее подъемам и спускам, мимо пашен, и закатывавшееся позади солнце вспыхивало в окнах ферм среди высоких лугов перед ними. Все трое, упоенные новизной, делились восторгом от красоты пейзажа в этом угасании дня, в этих косых солнечных лучах, подкрасивших и преобразивших желтые поля, зеленые леса и дома изменчивым свечением; асфальт тоже менялся — в зеркале серебряный, по ходу — черный.

В сумерках они остановились заправиться, а когда вернулись на дорогу, папа Тони увидел впереди на обочине автостопщика, по виду бродягу. Он на- чал разгоняться. Автостопщик держал в руках табличку с надписью: “Отбангорьте”.

Дочка Хелен закричала ему в ухо: 
— Ему в Бангор, папа. Давай подвезем.

Тони Гастингс прибавил газу. Автостопщик с длинной светлой бородой имел на себе комбине- зон без поддевки и хайратник. Он проводил Тони взглядом.

— Ну папа.
Он оглянулся, чтобы убедиться — дорога свободна.
— Ему надо было в Бангор, — сказала она.

— Ты хочешь провести в его обществе двенадцать часов?

— Ты никогда никого не подвозишь.

— Чужие люди, — сказал он; он желал предостеречь Хелен против опасностей этого мира, но все равно получилось занудство.

— Не всем так хорошо живется, как нам, — сказала Хелен. — Тебе не стыдно их бросать?

— Стыдно? Ни капли.
— У нас есть машина. У нас есть место. Нам по пути. — Ох, Хелен, — сказала Лора. — Не будь ребенком. — Мои школьные приятели ловят машину до дома. Что бы они делали, если бы все были такие, как ты?

Недолгая тишина. Хелен сказала:
 — Этот парень был очень милый. По нему видно.

Тони припомнил бродягу и развеселился: — Который хотел меня отбангорить?
 — Папа!

От наступавшей ночи веяло бесшабашностью, авантюрой, неведомым.

— Он держал табличку,—сказала Хелен. — Это было вежливо, он поступил предупредительно. И у него была гитара. Ты что, не видел гитару?

— Это была не гитара, а автомат, — сказал Тони. — Все бандиты носят автоматы в футлярах для инструментов, чтобы их принимали за музыкантов.

Жена Лора положила ему руку на затылок.

— Он был похож на Иисуса Христа, папа. Ты что, не видел, какое у него благородное лицо?

Лора засмеялась.
— Каждый, кто отпустил бороду, похож на Иисуса Христа, — сказала она.
— Я об этом и говорю, — сказала Хелен. — Если он отпустил бороду, значит, он свой человек. Лорина рука на его затылке и посередке, меж ни- ми — голова Хелен, приникнувшей с заднего сиденья к переднему.

—  Папа?

—  Да? 


— Это ты неприлично сейчас пошутил? 


—  Ты о чем? 
Ни о чем. Они молча ехали в темноту. Потом дочка Хелен запела костровые песни, мама Лора стала ей подпевать, даже папа Тони, который не пел никогда, добавил басу, и они с музыкой проследовали по грандиозной пустой трассе до штата Пенсильвания, а краски все сгущались и наконец слепились во тьму. 
Затем была настоящая ночь и Тони вел в одиночестве, никаких голосов — только шум ветра, заглушавший шум мотора и колес; его жена Лора молча сидела в темноте рядом с ним, а его дочь Хелен скрылась на заднем сиденье. Машин было немного. Редкие огни на встречной мерцали сквозь деревья на разделительной полосе. Иногда, когда полосы расходились, огни шли вверх или вниз. На своей 
полосе он время от времени видел красные огоньки машин впереди, порой в его зеркале возникали фары и его нагоняла легковушка или грузовик, но по- том дорога надолго пустела. Ничего не светилось и по сторонам от дороги — он не видел, что там, но воображал сплошной лес. Он радовался, что защищен от дебрей машиной, и что-то напевал про себя; через час он думал выпить кофе, а пока что наслаждался хорошим самочувствием, бодрый, со- средоточенный — в темной рубке своего корабля со спящими пассажирами. Он радовался, что не взял автостопщика, радовался любви своей жены и веселому нраву своей дочери.

Званием автомобилиста он гордился и на дороге был склонен к фарисейству. Он старался держаться 65 миль в час. На длинном подъеме он увидел две пары задних фар рядом друг с другом, они закрывали оба ряда. Одна машина пыталась обогнать другую, но не могла, и ему пришлось убавить скорость. Он перестроился в левый ряд за обходившей. Пробормотал: “Давай, поехали”, — ибо как автомобилисту ему была присуща и невыдержанность. Тут ему пришло в голову, что левая машина не пыталась обогнать другую, а вела с нею беседу — и действительно, обе машины ехали все медленнее.

Черт, уйди с дороги. Одним из его фарисейских правил было никогда не сигналить, но он все же дал один короткий гудок. Машина перед ним вырвалась вперед. Он прибавил скорости, проехал мимо другой и вернулся в правый ряд, чувствуя себя несколько неловко. Самая медленная машина отстала. Машина перед ним, ушедшая было вперед, снова сбавила ход. Он подумал, что ее водитель дожидается второй — продолжить свои игры, и поменял по- лосу, чтобы проехать, но машина перед ним вильнула влево, и ему пришлось тормозить. Потрясенный, он понял, что водитель собирается играть в игры с ним. Машина еще замедлилась. В зеркале он увидел далекие фары третьей машины. Счел за лучшее не сигналить. Они ехали тридцать миль в час. Он хотел перейти в правый ряд, но передняя машина опять его подрезала.

— Ой-ой-ой, — сказал он. Лора шевельнулась.

— Неприятности у нас, — сказал он.
Теперь передняя машина ехала чуть быстрее, но все равно медленно. Третья оставалась еще далеко. Он посигналил.

— Не надо, — сказала Лора. — Он этого и хочет. Он ударил по рулю. Подумал и вздохнул. Сказал: — Держись, — нажал на газ и ушел влево. На этот раз удалось. Другая машина погудела, и он погнал вперед.
— Дети, — сказала Лора.
— Вот уроды, — проговорила Хелен с заднего сиденья. Он не знал, что она не спит.

— Мы оторвались? — спросил Тони. Другая машина ехала немного позади, и ему стало легче.

—  Хелен! — сказала Лора. — Нет! 


—  Что? — спросил Тони. 


—  Она показала им палец. 
Другой автомобиль был большой старый “бьюик” с помятым левым крылом, темный — синий или черный. Он не посмотрел, кто в нем. Они догоняли. Он поехал быстрее, восемьдесят, но их фары не отдалялись, висели у него на самом хвосте, впритык. 
— Тони, — тихо сказала Лора. — О боже, — сказала Хелен. 
Он поддал еще.
— Тони, — сказала Лора. 
Они не отставали.
— Пожалуйста, веди нормально, — сказала она. 
Третья машина была очень далеко, ее фары надолго пропадали на изгибах и появлялись, когда дорога шла прямо. 
— Когда-нибудь им надоест.
Он сбавил скорость до прежних шестидесяти пяти; другая машина держалась так близко, что вместо фар он видел в зеркале лишь яркий свет. Машина посигналила и сместилась обходить. 
— Пропусти его, — сказала Лора.
 Машина поехала рядом, прибавляя ходу, когда он 
разгонялся, и убавляя, когда убавлял он. В ней было 
трое парней, разглядеть их как следует он не мог — только одного, на сиденье рядом с водителем; у него была борода, и он ухмылялся.

Он решил ехать ровно шестьдесят пять. По возможности не обращать на них внимания. Парни рывком оказались перед ним и притормозили, вынудив притормозить и его. Когда он попытался объехать их, они рванулись влево и загородили ему дорогу. Он вернулся в правый ряд, и они дали ему поравняться с ними. Они обогнали его и мотнулись между рядами. Потом перешли в правый, вроде как уступая ему, но когда он хотел проехать, они вильнули в его сторону. В приступе ярости он не пустил их; звучное металлическое громыхание, встряска — и он понял, что он их стукнул.

— Вот черт! — сказал он.
Другая машина шарахнулась, словно от боли, и он прошел. “Так им и надо”, — сказал он, — сами на- просились, но еще он сказал: “Вот черт”, — и поехал медленнее, раздумывая, что делать; медленнее поеха- ла и машина за ним.

— Что ты делаешь? — спросила Лора.
— Мы должны остановиться.
— Папа, — сказала Хелен. — Нельзя останавливаться!
— Мы их стукнули, надо остановиться. — Они нас убьют!
 — А они останавливаются?

Он думал покинуть место аварии и гадал, отрезвит ли их происшествие с их машиной, можно ли это допустить.

Потом он услышал Лору. Хотя он и гордился своими добродетелями, за более состоятельными этиче- скими суждениями он обычно обращался к ней, а она говорила:

— Тони, пожалуйста, не останавливайся. — Ее голос был глух и тих, и он запомнил его надолго.

Так что он ехал как ехал.
— Ты можешь свернуть на ближайшем повороте и сообщить в полицию, — сказала она. — Я видела их номер, — сказала Хелен.

Но другая машина опять его догнала, она ревела слева, бородатый парень высунул руку в окно и то ли махал ему, то ли грозил кулаком, то ли куда-то указывал и кричал, и их машина, выехав впе- ред, сошла с прямой и потеснила его, намереваясь столкнуть с дороги.

— Господи, — сказала Лора.

— Тарань их! — закричала Хелен. — Не давайся, не давайся!

Деваться ему было некуда; еще удар, несильный, со скрежетом, в левое переднее колесо; он почувствовал, что что-то вышло из строя, по рулю прошла судорога; другая машина придержала его. Его машина трепетала, как смертельно раненная, и он сдался, съехал на обочину, готовясь остановиться. Другая машина остановилась перед ним. Третья, та, что отстала, показалась и пронеслась мимо.

Тони Гастингс начал открывать дверь, но Лора коснулась его руки.

— Не надо, — сказала она. — Сиди в машине.

Георгий Панкратов. Йети

Георгий Панкратов родился в 1984 году в Ленинграде. Проживает в Москве и Севастополе. Публиковался в журналах «Нева», «Урал», «Зинзивер», «Север», «Сибирские огни», «Нижний Новгород» и на портале «Лиterraтура». В 2014 году вошел в шорт-лист премии «Дебют», в 2015 и 2016 годах — в длинный список премии «Ясная Поляна». Участник XVI Форума молодых писателей.
В 2016 году в издательстве «РИПОЛ-классик» вышла дебютная книга Георгия Панкратова «Письма в квартал Капучино».
Рассказ «Йети» приводится в авторской редакции.

ЙЕТИ

— А самое яркое шоу сезона — для вас, наши маленькие посетители! Вы можете пообщаться с нашим знаменитым снежным человеком. Снежный человек — своеобразный символ наших мест. Многие не оставляют попыток присвоить себе нашу славу. Бог им в помощь, вот только йети — если мы говорим о настоящем йети — живет только здесь и переезжать пока не желает.

На этих словах аниматор в костюме клоуна хлопнул в ладоши и рассмеялся: ну надо же, йети — и переезжать! Взрослые смотрели с отрешенным видом, дети — горящими глазами: что же будет дальше?

— Именно здесь впервые в нашей стране в незапамятном тысяча девятьсот семьдесят каком-то… нет, видимо все-таки запамятном. Вот, даже я запамятовал, — продолжал веселить публику клоун, — был обнаружен след снежного человека — огромная пятерня…
— Ух ты! — вырвалось у одного мальчика.

Анатолий прислушался к приглушенным голосам из-за дверцы и понял, что пора заканчивать.

— Слушай, дружище, — сказал он в трубку. — Ну давай в другой раз, ладно? Я на работе. Ну я ж йети теперь, забыл? Детишек развлекаю… Как Дед Мороз раньше. Ну, теперь Дед Мороз — не интересно. Платят неплохо, вот и работаю, че. Ааа… Сейчас денег нет, жду зарплаты. Ну, какой калдырить. Не, я не по этой части больше. Увидимся, давай.

Он подошел вплотную к дверце и прищурился — в развлекательной зоне продолжал махать руками клоун.

— Давай, приезжай, дружище! К йети в гости, ага…

Выключил на телефоне звук и спрятал трубку под ледяной трон, на котором предстояло отработать, приветствуя веселых детишек, ближайший час. Ледяным трон, разумеется, лишь назывался, но дизайнер поработал так, что свиду и не отличишь. Курорт недешевый, денег вбухано немало, могли вот только пещерку для йети сделать побольше. Анатолий частенько думал, что в этом случае с удовольствием бы в ней жил. Дома скучно — он коротал свои дни один в старом домишке. Так давно, что, казалось, другой жизни уже и не помнил. С тех пор, как пить бросил, сам стал как йети — за собой не следил, никуда, кроме работы, не ходил, все валялся на старом диване.

Внезапно в его пещеру ворвался свет, а вместе с ним и шум — распахнулась дверца, отделявшая жилище йети от мира нормальных людей — зимних туристов-лыжников. Дети загалдели, взрослые, напротив, замерли в ожидании, рассматривая темные стены с искусственными сталактитами.

— Холодно здесь, — произнесла молодая девушка и прижалась к худому парню в больших черных очках.

«Эти зачем здесь? — подумал Толик. — Тоже, что ль, желание загадывать?». Он ощутил привычный прилив неуверенности, но знал — это сейчас пройдет. В конце концов, кто его видит, кто знает, что это он? И кому до него есть дело? Есть снежный человек — забава для скучающих детишек из чужих, богатых городов. Все они уедут — кто завтра, кто через пару дней, а ему оставаться здесь, жить. Вот уж действительно, йети.

Клоун-аниматор подмигнул Толику и вновь принялся жестикулировать.

— Познакомьтесь, дети, это дядя йети, — лепетал он блаженным голосом, словно просветленный кришнаит.

Нужно было как-то обозначить, что живой. Йети-Толик издал довольное урчание, совсем как в те времена, когда приговаривал первую бутылку пива. Дети завизжали от восторга, взрослые слегка зааплодировали.

— Дядя йети каждого услышит, — гнул свою бесхитростную линию аниматор. — И желанье каждого запишет… Он желанье каждого запомнит, и на следу-ю-щий год исполнит.

— Господи, как убого, — услышал Толик тихий женский голос и тут же вздрогнул: хоть он ничего еще не сделал, а все-таки неприятно. Хотя, если это про клоуна, рассудил йети, возможно, она и права. Да и если не про клоуна? Ему самому все это казалось глупым — ну йети и йети, зачем из этого делать цирк? Вот будь он сам ребенком — купился бы на такое?

Толик принялся выискивать в толпе женщину, которая сказала те слова, как вдруг вспомнил нечто важное. «Вот черт», — выругался он мысленно, а вслух тихонько зарычал: забыл проверить перед работой, нет ли в костюме дыр. Он заелозил на троне, опутил голову, посмотрел вправо, влево и удовлетворенно вздохнул. И тут же снова испугался: слишком уж по-человечески вышло.

— Да это ж Чубака! — раздался звонкий голос прямо возле толикова уха: подскочивший мальчик дергал йети за шкуру, словно стараясь отхватить клок шерсти на память.

— Ррр! — возмутился йети. Как часто ему встречались такие мальчики: и по заднице шлепнуть нельзя, и конфуза избежать необходимо. А уж сколько раз он слышал про Чубаку! Не мудрствуя лукаво, костюмер — или кто там сшил эту шкуру — «слизал» макет с персонажа «Звездных войн», осветлив до бежевого шерсть, добавив когтей и увеличив в размерах лапы. Которые ноги. Или ноги, которые лапы — тут уж Толик никак не мог определиться.

Еще и лицо сделали доброе, сокрушался он. Чтобы детишек не спугнуть. Так что рычи не рычи… Как захотлось выпить! Приложиться к бутылке и долго, судорожно глотать, забывая себя, свою жизнь одинокого и разведенного йети, живущего в этой дыре… Но нельзя: сорвется — кранты, это Толик про себя знал наверняка. И попробуй устройся потом — вся работа, что здесь есть — обслуживать этих, курортников… Занималась этим одна-единственная фирма: все, подкачаешь — назад ни в жизнь не возьмут. Ему вон и так повезло: хоть не клоун, глупостей не говорит…

— Детишки, постройтесь в очередь! Вот так, молодцы, умнички! Дядя йети всех услышит, на всех времени хватит, — с прибауток аниматор, кажется, переключился на унылые причитания. Йети тихо вздохнул: предстояло все то же, что он слышал здесь каждый божий зимний день: подари мне то, дядя йети, подари мне это… Кому же пришла в голову идея низвести красивого и мощного загадочного силача до этой унизительной роли — слушать капризы, кивать и рычать в ответ? Впрочем, всяко уж лучше детишки, чем клоун. Аниматора Толик не очень любил. Тот был не местным, да и к тому же… А, впрочем, разве одного этого недостаточно? Тот был не местным.

— Дядя йети, хочу приставку «Иксбокс»!

— Дядя йети, хочу летом на море.

— Слышь, дядя йети, хочу понравиться Катьке.

Толик брезгливо сморщился под волосатой маской — ну что ж за молодая поросль пошла? Хоть одно слово знает, кроме этого «хочу-хочу-хочу»? А этот, последний, вообще взбесил: хочешь понравиться Катьке — пойди и понравься, увалень. Он недовольно рыкнул.
— А я… а я… хочу, чтобы у нас был с родителями вот такой дом! — уже новый малыш разводил руки — так широко как мог. — И с бассейном!

Толик устало кивал.

— Смотри у меня, — бросил на прощание малыш. Потом зачем-то вернулся, стоял и смотрел на йети.

— Пойдем, малыш, — взял его за руки клоун. — Твое желание исполнится, — и тут же изменился в лице, снова принял блаженную улыбочку и запел противным голоском: — Не бросает дядя йети обещания на ветер!

Толик скривился и закрыл глаза. «Еще немного, еще чуть-чуть, последний бой — он трудный самый…»

— Привет, дядя йети, — он услышал неожиданно серьезный голос. Перед ним была девочка в сером клетчатом платьице с тугой косичкой и рюкзаком за спиной. «Зачем ей рюкзак? — почему-то подумал Толик. — Она что, в школу собралась?»

Девочка присела к йети на колени и помолчала. Она совсем не улыбалась.

— Рррр? — неуверенно прорычал Толик.

Девочка вздохнула, будто собираясь с мыслями, и прижалась к его уху — точнее, к уху костюма — и заговорила, медленно и тихо:

— Дядя йети, я хочу, чтобы ты убил моего папу.

Толик вздрогнул и чуть не подпрыгнул.

— Он не любит маму, а только использует. Загрызи его — смотри, какие у тебя мощные лапы. Не то что у него. Кровища будет так и хлестать, так и хлестать.

Толик не на шутку испугался. Первым его желанием было сбросить девочку с себя, но ведь вокруг полно взрослых — как он объяснит им этот странный поступок? А девочка оживилась, принялась дергать йети за щеки, и тот испугался, что она оторвет ему голову, хотя костюм и цельный, и сделать это будет тяжело.

— Ррра! — не зарычал даже, а заревел он.

— Сделаешь? — девочка подмигнула ему, и Толик ощутил болезненный укол в сердце. «Что за черт? — подумал он и поднялся — Как будто она…»

— На сегодня хватит, — неожиданно сказал аниматор, словно это была приемная важного чиновника, а не веселое развлечение для отдыхающих. Но очередь к йети уже рассосалась.

Краем глаза Толик заметил, как девочка подбежала к какой-то женщине. Быстро оценил: красивая, в костюме, волосы в пучок — шпилька. Рядом стоял, чуть раскачиваясь, высокий парень — расслабленный, в цветастом пуховике и спортивных штанах, на лбу — темные очки от солнца. Ну да, решил Толик, она очевидно старше. Примазался, небось, к женщине проходимец и получает все тридцать три удовольствия. А ребенок страдает.

«А, тебе-то какое дело», — махнул он рукой, оставшись в пустой пещере, когда аниматор-клоун наконец спровадил всех гостей. Толик кое-как пришел в себя, снял костюм снежного человека, надел свою привычную одежду, убрал телефон в карман. Причесал редкие волосы.

Затем незаметно, через другую дверь вышел в коридор для персонала, прошел по нему и оказался в широком зале, где уже отдыхали все его недавние гости и несколько человек из персонала — менеджеры по сопровождению, экскурсоводы и аниматор — все в том же клоунском наряде, но уже хранивший мрачное молчание. Посреди зала стоял большой шведский стол; взрослые налегали на шампанское, дети — на фрукты, пирожные. Кто-то рассматривал сувениры. Все как всегда. Толик вытер с лица пот: можно расслабиться, без дурацкого костюма он вряд ли будет здесь кому-то интересен.

«Эти все завтра уедут, — думал Толик. — А я останусь».

Как хотелось выпить! Но он подошел к столу, налил вишневого сока и отошел в сторонку. Наблюдал за людьми.
И тут вспомнил странную девочку. Сколько ей было? На вид первоклассница. А может, и третьеклассница? Кто ее разберет? Зачем она так сказала? Это же надо — так ненавидеть отца…

Он искал глазами строгую женщину с ее расслабленным приятелем. Вначале хотел подойти, рассказать про желание девочки — ну, если не им обоим, так хотя бы жене… партнерше? Черт его знает, в каких они там отношениях.

«А в каких я сам? — грустно подумал Толик. — Новый год скоро, мне б самому загадать что-нибудь у йети. Когда видел дочку в последний раз?» Лицо его приобрело глупый вид, мальчишка с водяным пистолетом пробежал мимо и не удержался, прыснул несколько раз:

— Пиф-паф, дяденька, вы убиты!

Услышав эти слова, клоун с бокалом шампанского в руке повернулся в его сторону и как-то зловеще ухмыльнулся.

«Ну надо же, — думал Толик. — Все просрал. Все, что мог — все просрал».

Он стоял и пытался вспомнить — сколько же лет дочке? Когда в последний раз общался с женой? Пусть бывшей — все равно женой. Матерью его ребенка.

Бывало, заходил деньжат перехватить — а то на йети много ведь не заработаешь. Потом жена запретила. Говорит: дочка плачет потом, как узнает, что ты приходил. Стал видеться с женой на улице, ну или здесь, случайно — она тоже работала «на туристов». Перекидывался парой фраз.

— Слышите? — раздалось где-то рядом. — Вы меня слышите?

Толик привычно слегка зарычал, забыв, что он уже не йети. Но тут же опомнился, увидев, кто стоял перед ним. Та самая женщина — в костюме, с пучком. Узнала, зараза, — понял он и немедленно принял решение: все объяснить, рассказать о словах девочки.

— Да, вы знаете… — промямлил он. — Я сам так удивился, когда услышал…

Но тут его дернули за рукав, и Толика словно ударило током. Он увидел ту самую девочку. Она смотрела на женщину и серьезным, будто печальным голосом произносила страшные слова.

— Вот мой папа. Вот это мой папа, видите? Я его нашла.

— Ну вот и славно — воскликнула женщина. — Слушайте, ваша девочка нас замучила! «Где-то здесь должен быть мой папа, помогите найти папу…» А мы же торопимся.

Толик стоял и сглатывал слюну. В его глазах застыл ужас.

— У нее тут подружка, ну и потащила: «На йети пойдем посмотрим». А мама отпустила, что ж у вас за мама-то такая! Сказала: папашу… ну, папу найдешь своего, побудь с ним… А я потом заберу. Так что ждите.

Женщина говорила еще что-то, потом расслабленный парень взял ее за руку и увел. А Толик все стоял и смотрел вперед себя, словно боясь опустить взгляд вниз, к дочери. «Кем же надо быть, в кого превратиться, чтоб не узнать собственную дочь? — думал он. — Нет, я точно йети».

— Люда? — наконец спросил он неуверенно.

— Мы ведь дождемся маму, да? — произнесла девочка, а в воспаленном сознании Толика пронеслось, как скоростной поезд: «Убей! Будет хлестать… кровища…».

— Дождемся.

Девочка помолчала, а потом снова дернула его за рукав.

— А ты с нами будешь Новый год встречать? — все тем же холодным голосом спросила она.

— С вами… — твердо ответил Толик. — Если жив буду.

Автор иллюстрации на обложке статьи: Ethan Hackett

Ужасающее изящество

Под покровом ночи (Nocturnal Animals)
Режиссер: Том Форд
Страна: США
В ролях: Джейк Джилленхол, Эми Адамс, Айла Фишер, Аарон-Тейлор Джонсон, Майкл Шеннон
2016

Гротескная мода, пресыщенность роскошью, представленной в облике крупных дам, одетых лишь в красные пиджаки с золотыми погонами и белые ботфорты захватывают зрителя, поглощенного темнотой зала, и погружают его в линчевский экстаз. Выйти из него будет возможно, увы, не в то спокойное состояние, что требуется для эмоционального равновесия, а тольков ощущение напряженности, вызванное чередой происходящих неожиданностей.

Яркое цветовое решениеновой выставки в галерее, где работает главная героиня Сьюзен Морроу (Эми Адамс) теряется практически мгновенно в отчаянном и печальном состоянии героини, от которой постепенно отдаляется муж Хаттон (Арми Хаммер). Неожиданно она получает от бывшего супруга — в прошлом неудачливого писателя — его новый роман.

На экран переходит темнота зала, и зритель вместе с героями «Ночных животных» (прокатный вариант — «Под покровом ночи») оказывается на ночном техасском шоссе. В зале горят спасительные огоньки запасного выхода, на экране же — обволакивающая темнота. Ее прорезают лишь неприятельский свет фар и последний луч надежды в руках дочки Элен Индии (Элли Бембер) — гаснущий затем за ненадобностью экран телефона, лишенный связи. Жизнь Тони Гастингса (Джейк Джилленхол) и кажущееся если не спокойствие, то привычка к бессобытийности Сьюзен необратимо разрушены беспросветной пучиной ужаса.

Фары принадлежат авто ночных хулиганов. Дорожные игры слишком затянулись. Церквушка с белым шпилем, заброшенный трейлер, пустырь и зловещая фраза бандита Лу: «Он ещё ни разу никого не убивал». Убийство произойдет. Эстетизированные мертвые тела будут лежать на красном диване. И свершится месть, трусливая и нерешительная. Мстит не только интеллигентный математик Тони, но и Эдвард, изяществом своей книги, как мечом, поразивший Сьюзен, обезоруживший ее. Он делает ее беззащитной перед прошлым и настоящим, перед четко проведенной когда-то, но стремительно стирающейся теперь границей между Хаттоном и Эдвардом, межу Эдвардом и Тони, между материальным и духовным, между реальностью и вымыслом, между настоящим и воспоминанием.

Фильм в фильме снят по роману в романе Остина Райта «Тони и Сьюзен», который был написан двадцать лет назад. Десять лет назад он был оценен читателями в США, в России интерес к нему возник только сейчас (новое издание в Corpus). Литературная условность на экране с легкой руки режиссера, продюсера и сценариста Тома Форда (в прошлом дизайнера) превращается в кинематографическую. «Лишние» персонажи в экранизацию не попали, остались только Эдвард и Сьюзен, Тони и Лора (Айла Фишер), Хаттони его любовница-сектретарша, бандиты и детектив Аденс (Майкл Шеннон). Параллели стали более прозрачными, границы временных и пространственных пластов более размытыми. Изменены некоторые имена, например, дочь Элен получила имя Индиа. Экранная Сьюзен в отличие от книжной — преподавателя английской литературы — становится галеристкой, нереализовавшимся художником, а специалистом по изящной словесности оказывается Эдвард, отчего его писательские попытки кажутся еще более жалкими. Однако именно Сьюзен остаетсяего самым строгим критиком, одиноко сидящим в ресторане с пустующим напротив местом Эдварда.

Главное на экране — чувственность и упоение ей. Внутренний монолог героев, который уже в первом фильме лишь словесно обрамлял повествование, во втором полностью трансформируется в аудиовизуальный ряд: тягучий, с нотами надрывной ностальгии, саундтрек поляка Абеля Коженевского, леденяще-синий оттенок воды, обезоруживающая темнота ночи, выразительно-холодный взгляд Сьюзен, муки выбора, написанные на лице Тони. «Я не думаю, я чувствую, и все кажется таким настоящим», — говорит полуавтобиографический герой дебютной картины Форда, обнажая его режиссерский метод. В «Под покровом ночи» Форд продолжает работать в этом направлении, создавая фильм, который ослепляет зрителя изяществом ужаса.

Елена Белицкая

Литература в собственном соку

Сборники интервью занимают промежуточную ступень между книгой как таковой и прессой, газетами и журналами. Выходя за рамки привычного формата, вчерашний журналист уже сегодня, с собственной книгой, превращается в писателя. А если книга состоит из бесед с писателями, то получается литература в собственном соку.

Впрочем, все это лукавство. Журналист даже в книге остается журналистом, а иногда и вовсе незаметным интервьюером. А тексты, по-настоящему глубокие и интересные, обычно пишут такие люди, к которым и ярлыка не приклеишь.

В любом случае, сборники интервью или даже сборники, в которых только некоторые тексты оказываются интервью с писателями, становятся для читателей книгами многофункциональными. Во-первых, это энциклопедии современной литературы, дающие представление об уже известных авторах и позволяющие узнать о существовании новых. Во-вторых, это учебники по истории литературы, написанные не в диахронии, а в синхронии, рассказывающие о ситуации в литературе в целом. В-третьих, некоторые из этих книг по-настоящему хороши как художественные произведения – и тогда они дают ответы на многие, многие вопросы, выходящие далеко за рамки собственно литературы. Они пытаются ответить на вопросы о жизни, вселенной и всем остальном, да так, чтобы ответом оказалось не число 42.

  • Одиннадцать бесед о современной русской прозе / Интервью Кристины Роткирх. Под ред. Анны Юнггрен и Кристины Роткирх. – М.: Новое литературное обозрение, 2009. – 160 с.

Шведско-финская журналистка Кристина Роткирх как раз остается тем самым незаметным интервьюером, с которым сами писатели не собираются ни спорить, ни строить интересную беседу. Журналист заметно долго готовится. Пишет вопросы. Старается задать их все во чтобы то ни стало. Практически из всех ответов (за исключением, пожалуй, интервью с Лимоновым и Пелевиным) можно было бы сразу же собрать монологи. Книга больше всего напоминает строгую и обязательную энциклопедию: сказано много и по делу, но никаких эмоций не вызывает. Приятна, однако, тем, что приглашает совершить экскурс в прошлое: вышла книга семь лет назад, и с тех пор что-то неуловимо поменялось. То ли литература все же обновилась и впустила новые большие имена, то ли общественная жизнь переломилась и пошла по другому пути, чем тогда, то ли и то, и другое. Изменился и сам читатель: теперь ему в таком формате книги редко предлагают, пытаются подать под более съедобным соусом, в том числе с помощью иных видов искусства.

Улицкая: «Я не думаю, что есть отдельная сфера интеллектуального и отдельная сфера физиологии. Эротика же принадлежит области физиологии не меньше, чем сфере интеллектуального. Человек – целостное существо, и само намерение установить в человеческом существе «верх» и «низ» — плод нашей кривой несовершенной цивилизации, в которой веками существовал этот водораздел».

  • Игорь Свинаренко. ВПЗР (Великие Писатели Земли Русской). — М.: Время, 2016. — 864 с.

Журналист Игорь Свинаренко, напротив, очень яростный собеседник. О нем и не подумаешь, что он какие-то вопросы задает «с бумажки». И выборка у Свинаренко оказалась побольше – целых 40 писателей, а еще приложения – в одном из них, например, интервью с Дмитрием Набоковым. Реплики Свинаренко резкие, участники беседы искренние, сам он, среди прочего, не преминет проверить или опровергнуть слухи, рассказать разухабистую байку и обязательно вставить в текст пару скабрезностей. С некоторыми Свинаренко на «ты», но с иными и на «вы». Ему Прилепин расскажет, что пошел на филфак за «воздушной и литературной» кузиной, но больше, чем о литературе, они будут говорить о политике, ОМОНе и Чечне. Быкова он спросит, как писатели ненавидят друг друга, а тот в ответ упомянет, как кому-то из писателей «дала полячка», после чего беседующие и вовсе обсудят детали сексуальной жизни Быкова. А Эдуард Успенский поведает о цензуре, самоцензуре, стихах о бюджете и моче. Восемьсот страниц таких разговоров – это, конечно, несколько неподъемно, зато  не скучно.

Быков: «В России нельзя, чтобы на тебя распространялись общие правила. Иначе тебя любой врач бортанет, таксист обхамит, официант пошлет на фиг и так далее. Нужно, чтобы тебя хоть немножечко знали в лицо. Тогда мент, когда будет тебя бить, будет делать это с некоторым опасением».

  • Захар Прилепин. Именины сердца: разговоры с русской литературой. – М.: АСТ, 2009. – 416 с.

Если у Свинаренко интервьюируемый так или иначе попадал под влияние интервьюера, то Прилепин, как бы эмоционален он ни был, всегда оставляет писателя в своей тарелке. Однако в случае с «Именинами сердца» есть другой нюанс – Прилепин встретился с 30 писателями, но только с теми, кто ему был интересен самому. Сдержанное интервью с Анной Козловой будет отличаться от дружеской беседы с Александром Гарросом и уж тем более – с Александром Прохановым. Однако здесь, под прикрытием чинного диалога о самих писателях, Прилепин часто говорит о себе: то в вопросах, то в финале интервью, когда он ставит точку на том, что его самого пригласили в один из российских городов. Да и само построение сборника, встречающего читателя несколькими интервью с самим Прилепиным, подсказывает, что эта книга – даже не литература в кубе, а Прилепин в кубе. Сам выбирает собеседников, сам берет интервью, да и о себе не забывает.

Данилкин: «Что они умеют, Захар, эти двое, так это дать по яйцам; в жизни тяжело прожить без этого умения, но в критике, мне кажется, можно; я, во всяком случае, всегда полагал, что для критика эффективнее поднять бровь, чем врезать по яйцам; мы все-таки имеем дело с писателями, у них гораздо чувствительнее совсем другие нервные окончания»

  • Лев Данилкин. Клудж. Книги. Люди. Путешествия. – М.: РИПОЛ-классик, 2016. – 384 с.

«Клудж» Данилкина на самом деле, разумеется, не сборник интервью. Однако эту книгу проигнорировать невозможно: один из самых известных литературных критиков беседует с отечественными и зарубежными писателями, перемежая такие рассказы историями из путешествий. Его беседы меньше всего напоминают интервью; больше всего – репортажи. Ради писателя он выдвигается хоть в Пермь, как в случае с Алексеем Ивановым, хоть в Великобританию, как в случае с Джулианом Барнсом, и рассказывает не только о персоне, но и о том, как рядом с ним себя чувствует обычный человек. То есть да, говорит он и о себе тоже – но выступает в роли маленького человека, хотя таковым и не является. Данилкин в каждом интервью разыгрывает спектакль, в котором роли исполняют писатель, его книги и читатель (в этой ипостаси выступает сам Данилкин). И каждый такой спектакль переводит все, что мы знаем о чтении, из плоскости теории литературы – в понятную реальность.

Данилкин о Барнсе: «В любом случае у меня возникает дурное предчувствие, что в следующем своем романе он выведет иностранного журналиста-идиота. Утешает, что обещанный в июле «Артур и Джордж» — вроде бы из викторианской жизни, и вряд ли он захочет предпринимать дополнительные усилия по инсталляции туда моей скромной персоны»

Собственно, книга Гарроса тоже не вписывается в рамки условного жанра книги с интервью. Да и разговоров с писателями здесь не так много – не больше пяти. Но это тот случай, когда берут не количеством, а качеством. На читателя должны повлиять даже не сами тексты интервью, а то, что их окружает: если у Данилкина это рассказы о путешествиях, то у Гарроса – неэкзотические повествования о совсем обычных вещах, например, о том, как он пытался перевезти в поезде Москва – Петербург свою собаку. Литература у Гарроса идет на сближение со всем: с журналистикой, музыкой, цирком, теми же путешествиями на поездах. Книга предоставляет читателям мнимую свободу выбора: литература здесь вроде бы действует на равных с другими сферами деятельности человека, однако задает им тон: не только тем, что каждая глава начинается с интервью с писателем, но и тем, что жизнь в описании Гарроса приобретает подозрительное сходство с литературным произведением.

Гаррос о Прилепине: «Скоро Саша поедет в Ригу убивать латышского судью, впаявшего “союзникам” пятнадцатилетние сроки, а Яна залепит тортом в лицо президенту РФ — и даст старт короткой, отчаянной и обреченной революции молодых маргинал-патриотов. Это в романе, а в жизни мы оба вполне себе сыты и пьяны, и Прилепин рассказывает мне о памятной скамейке за несколько дней до своего знаменитого чаепития с Путиным, во время которого он спросит о Тимченко и “Гунворе”, но тортами швыряться не станет».

Елена Васильева

Россия, которую мы потеряли

  • Хитровка. На дне Москвы — М.: Common place, 2016. — 264 с.

Издательство Common Place по традиции радует книгами из рубрики «хорошо забытое старое». Вслед за «Красным Малевичем», «Красным Горьким» и «Крестьянах о писателях» вышел еще один любопытный сборник — «Хитровка. На дне Москвы». В него вошли рассказы Владимира Гиляровского, книга Г. Виллиама «Хитровский альбом» и фрагмент статьи Л. Н. Толстого «Так что же нам делать?». Отсылка к пьесе «На дне» в заглавии не случайна. В сущности, быт этих нищих и есть быт, который описывал Горький. Именно в ночлежки Хитровки водил Гиляй (так называли Гиляровского друзья) режиссера В. И. Немировича-Данченко, когда тот искал вдохновения для постановки «На дне».

Сборник маленький, меньше трехсот страниц, читается за два вечера. И несмотря на черно-белые иллюстрации и стилизованный шрифт 1920-х годов, от этой прозы исходит ощущение злободневности. Так ли уж далеко мы ушли от нравов Российской империи конца XIX — начала XX века? Туманный Хитров рынок, населенный ворами, карманниками и нищими. Полиция, закрывающая глаза на преступления. Отчаявшиеся крестьяне, которые отправляются в город в поисках заработка:

И что им делать в глухом городишке? «Работы» никакой. Ночевать пустить всякий побоится, ночлежек нет, ну и пробираются в Москву и блаженствуют по-своему на Хитровке. В столице можно и украсть, и пострелять милостыньку, и ограбить свежего ночлежника; заманив с улицы или бульвара какого-нибудь неопытного беднягу бездомного, завести в подземный коридор, хлопнуть по затылку и раздеть догола. Только в Москве и житье. Куда им больше деваться с волчьим паспортом: ни тебе «работы», ни тебе ночлега.

Эти строки выглядят удивительно актуальными и сегодня. Вроде уже нет ни крестьян, ни ночлежек, но все так же со всех городов России стягиваются в Москву приезжие в поисках лучшей жизни, работают за копейки, живут месяцами в хостелах, которые стали аналогами прежних ночлежек. Как узнаваема Россия, как неизменна!

Следом за Гиляровским придет Горький, который уже со всей определенностью заявит о неудаче проекта «человек», и о необходимости его радикального перезапуска, то есть о революции (подробнее об этом в статье Дмитрия Быкова о Гиляровском). Да и как не возжелать революции, видя такое. Матери продают своих детей:

На последней неделе великого поста грудной ребенок «покрикастее» ходил по четвертаку в день, а трехлеток — по гривеннику». А девочки постарше сами продают себя: «Десятилетние пьяные проститутки были не редкость…

Уж такая, видать, страна, что каждые сто лет здесь тянет на революцию.

При всем натурализме описаний Гиляровским движет бесконечная жалость к человеку:

Вдруг раздался ужасный вопль: «Ой, смертонька!» Кто-то упал на пол, начал корчиться у стойки, его стало рвать. В тот же миг, будто захлебываясь, беззвучно рухнул на пол совершенно посиневший ломовик — и с ним то же, что и с тем, у стойки. 

Он сам перепробовал множество самых тяжелых физических работ, был даже бурлаком на Волге, знал, почем фунт лиха.

Книга Виллиама— сборник очерков, материалом которых послужили собственные впечатления автора. Около 10 лет он бродяжничал, работал на поденщине, зимние месяцы проводил в работном доме, жил в ночлежках на Хитровке. Впервые вышедшая в 1909 году, и с тех пор не переиздававшаяся, эта книга — галерея литературных портретов, два десятка судеб, оказавшихся по разным причинам в ночлежках Хитровки. Здесь и неудавшийся медик и фельдшерица, мужчина в женском обличье по кличке Машка, и разорившийся князь Z.

Нынче-князь, завтра- грязь. Нынче — куры и канки, завтра — нет ни лихоманки. Несколько раз опускался он до самого дна, но, как сказочный Илья Муромец, еще большую силу обретал, о землю ударившись, и снова подымался на верхи.

Так описывает Виллиам одного из своих героев по кличке зимогор Слон, в жизни которого периоды относительно стабильного заработка сменялись периодами жуткой нищеты. Очень русский, если вдуматься, характер. Здесь поэты и фарисеи, студенты и певцы, топящие свое горе в вине: «поневоле выпьешь для храбрости, или для того, чтобы быть злее». О чем-то подобном пел Егор Летов: «…из крысы прямо в ангелы шасть! Like a Rolling Stone».

Но вот потянуло воздухом перемен. Торговцы порнографическими открытками стали жаловаться, что социалисты мешают их торговле. Грянувшая вскоре революция немного изменила картину, но не изменила коренных устоев русской жизни. Недаром, ведь Гиляровский пишет про Хитровку в 1926, в разгар НЭПа, испытывая чувство ностальгии по ушедшей натуре. Но натура, как оказалось, никуда не ушла, и все так же верны слова Виллиама про «обычный curriculum vitae талантливого русского самородка»:

…много добрых задатков, силы, а при подсчете налицо одни лишь пьяные курбеты, масса слез, проклятий, подлостей и …нищета. И, что хуже всего, — нищета духовная.

История Хитровской площади и ее обитателей, изложенная разными авторами, выглядит как масштабная история России. Больше ста лет отделяет нас событий описанных в книге. На самом деле, нас не отделяет ничего. Разбудите меня через сто лет, спросите, что Россия? Я отвечу: пьют «боярышник» и воруют.

Асса Новикова

Натали Голдберг. Человек, который съел машину: Книга о том, как стать писателем

  • Натали Голдберг. Человек, который съел машину: Книга о том, как стать писателем / пер. с англ. М Кульнева. — Москва : Альпина Паблишер, 2017. — 250 с.

«Человек, который съел машину» — одна из самых известных книг о том, как писать книги: она переведена на 12 языков и издана общим тиражом более миллиона экземпляров. Натали Голдберг написала 10 бестселлеров, из которых этот — самый успешный, она также преподает литературу и писательское мастерство.  Голдберг пишет легко, нестандартно и с юмором, и вдохновляет на это своих читателей. Она учит писать спонтанно (не останавливайтесь, держите руку на бумаге), прислушиваться к себе и миру вокруг (писать – на 90 процентов значит слушать) и ежедневно практиковаться (пишите на время). В основе ее творческого метода лежит дзен-медитация, и Голдберг объясняет, как с ее помощью можно раскрыть свои писательские способности. Также вы найдете в этой книге советы, как справиться с внутренним сопротивлением, нехваткой идей, прокрастинацией и всеми остальными сложностями, с которыми сталкивается каждый автор. 

Текст — это не гамбургер из «Макдоналдса»

Иногда у меня бывают такие ученики, которым все удается с самого начала. Особенно мне запомнился один из них. Когда он читал свои тексты, воздух был насыщен электричеством, и его самого часто пробирала дрожь. Он полностью раскрывался в процессе их написания; он мог рассказать о том, что значит в четырнадцать лет лежать в психушке, что такое гулять по улицам Миннеаполиса под ЛСД, каково это — сидеть у тела своего мертвого брата в Сан-Франциско… Он говорил, что мечтал писать много лет. Его убеждали, что он должен стать писателем, но стоило ему сесть за стол — и он понимал, что у него не получается соединить слова на бумаге с событиями или чувствами, которые он испытывал.

А происходило это потому, что он представлял себе, что хочет сказать, прежде чем усаживался перед листом бумаги. Разумеется, у вас могут быть какие-то мысли в голове, когда вы еще только садитесь за стол. Но форма их выражения должна зародиться в вас и вылиться на бумагу. Не сдерживайте себя, позвольте им течь так, как им хочется; не пытайтесь управлять этим процессом. Да, эти переживания, воспоминания и ощущения находятся внутри вас, но вы не можете выложить их на бумагу заготовленными, одним движением, словно повар пиццу из печи.

Садясь писать, отпустите все мысли и начните с попытки выразить то, что скрывается внутри вас, самыми простыми словами. Не всегда начало бывает гладким. Позвольте себе корявость и нескладность. Вы обнажаетесь. Вы выводите под лучи света свою жизнь, представляя ее не так, как хотелось бы вашему эго, а как подлинное человеческое бытие. Именно поэтому я считаю, что писательство сродни религии. Оно заставляет вас раскрыться и делает ваше сердце более терпимым к обыденности.

Сейчас, когда я раздражена, несчастна, недовольна, пессимистична, негативно смотрю на мир и рассыпаюсь на части, я сознаю, что это — чувства. И я знаю, что чувства могут меняться. Я знаю, что это просто энергия, которая хочет найти свое место в мире и друзей.

При этом у вас, разумеется, могут быть темы, о которых вы хотите написать: «Я хочу написать о своем брате, который умер в Сан-Франциско», — только подступаться к ним следует не мыслями и идеями, а всем своим существом — с сердцем, потрохами и руками. Начинайте писать — пусть надрывно и неуклюже, как животное, которое кричит от боли, — и в процессе вы обязательно обретете свой дух, свои слова, свой голос.

Люди часто говорят: «Вот я шел [ехал, делал покупки, был на пробежке] — и вдруг мне в голову пришло стихотворение — все сразу, целиком! Но когда я сел, чтобы записать его, у меня почему-то ничего не вышло…» У меня такое никогда не выходит. Сидеть, чтобы писать, — это совсем другой вид деятельности. Забудьте о своей прогулке или пробежке и стихотворении, которое пришло вам в голову в тот момент. Сейчас другой момент. Напишите другое. Вы можете втайне надеяться, что какая-то часть ваших прежних мыслей снова проступит на поверхности, — но пусть все идет, как идет. Не надо усилий.

Тот мой ученик, о котором я упоминала выше, настолько увлекся писательством, что сразу же попытался написать книгу. Я сказала ему: «Не спеши. Вначале какое-то время просто пиши. Ты должен понять, что это за процесс». Писательство — это целая жизнь и очень много практики. Я вполне понимала его нетерпение. Всем нам хочется думать, что мы делаем что-то полезное, куда-то движемся, чего-то достигаем: «Я пишу книгу».

Дайте себе немного свободы, прежде чем приступить к большим литературным формам. Научитесь доверять силе собственного голоса. Постепенно, естественным путем, эта сила обретет направление и потребность выразиться в определенной форме, но источником станет не ваше достиженчество, а нечто иное. Литературный текст — это не гамбургер из «Макдоналдса». Он готовится медленно, и когда вы приступаете к делу, вы не знаете, что получится в конечном итоге — жаркое, баранья отбивная или целый банкет.

Не пишите ради любви

Лет пять назад мою подругу ограбили на Нижнем Ист-Сайде Манхэттена. Потом она рассказывала мне, что, когда на нее напали, она вскинула руки и закричала:

«Не убивайте меня, я писатель!» «Как странно, — подумала я в тот момент. — Почему она решила, что это ее спасет?»

Писатели часто запутываются. Они думают, что их работа служит оправданием их жизни. Мы забываем, что жизнь дается нам без всяких условий и что жизнь и писательство — это совершенно разные вещи. Мы часто используем писательство как способ привлечь внимание и получить признание и любовь. «Посмотрите, что я написал. Вот какой я хороший человек!» Но мы уже хорошие люди — еще до того, как напишем хоть слово.

Несколько лет назад после каждого публичного чтения своих текстов я чувствовала себя ужасно одиноко — независимо от того, как приняла меня аудитория. Я винила в этом свою работу, но проблема крылась не там. Я переживала развод, у меня была очень низкая самооценка — в поддержке нуждалась я, а не мои стихи. Я перепутала одно с другим. Я забыла, что я — это не мои стихи. Стихи были здоровы, я — нет. Это мне были нужны забота и внимание. С тех пор я всегда звала с собой на публичные выступления кого-нибудь из друзей, чтобы он был моим «спутником». Я просила его, чтобы, как только я закончу читать, он поднялся на сцену, обнял меня и сказал, какая я замечательная и как прекрасно выглядела. «Даже если это будет полный провал, все равно скажи мне, что я была великолепна». Неделю спустя я смогу пристально взглянуть на свое выступление. Сейчас — скажи, что я действительно великолепна.

Мы, писатели, всегда ищем поддержки. Но мы не замечаем, что она и так есть у нас в любой момент: наши ноги стоят на земле, а наши легкие заполняются воздухом с каждым вдохом. Когда нам нужна поддержка, начинать нужно с этого. В окно льется солнечный свет и проникает утренняя тишина. Начните с этого. Затем взгляните на лицо подруги и почувствуйте, как это здорово, когда она говорит вам: «Я обожаю твою работу». Поверьте ей, как верите полу, который поддерживает вас, или стулу, который дает вам опору.

Одна моя ученица прислала мне два своих коротких рассказа, а неделей позже у нас состоялся часовой разговор. Я не работала с ней уже полтора года и была впечатлена ее прогрессом. «Эти рассказы обладают законченностью, они трогательные и очень красивые», — сказала я ей. Минут через двадцать нашего разговора я стала замечать, что она раздражается. «Думаю, вы меня перехваливаете». Вот что она имела в виду: «Вы не сделали свое дело. Вы не стали разносить мою работу в пух и прах. Я здесь не для того, чтобы выслушивать комплименты. Вряд ли мои рассказы так уж хороши. Не надо преувеличивать!» Я ответила: «Послушай, ты должна мне поверить. Это на самом деле превосходная работа, готовая для публикации». Я предложила ей послать рассказы издателям. Не прошло и месяца, как один из них был принят очень приличным журналом. Ей не просто заплатили деньги, но сказали: «Мы недавно приняли решение больше не публиковать короткие рассказы, но этот был настолько хорош, что мы передумали». Мы жаждем искренней поддержки и одобрения. Но когда мы получаем их, то не желаем в это верить, зато охотно хватаемся за критику, которая подкрепляет нашу глубинную уверенность в том, что, по правде говоря, мы не так уж хороши и вообще не можем считаться настоящими писателями. Мой бывший муж часто говорил мне: «Ты ужасно выглядишь. Так вот, теперь, когда я привлек твое внимание…». Он утверждал, что я никогда не обращаю внимания на его комплименты, но стоит ему сказать что-то неприятное — и я тут же обращаюсь в слух.
 Ученики говорят мне: «Вы же учитель. Вы должны говорить что-то позитивное». Друзья говорят: «Ну, ты же моя подруга. Значит, ты и так меня любишь». Стойте! В буквальном смысле слова: остановитесь, когда кто-то говорит вам приятные вещи. Даже если для вас это болезненно и вы к этому не привыкли, просто продолжайте дышать и слушать. Впустите эти слова в себя, ощутите, насколько это хорошо. Научитесь принимать позитивную, искреннюю поддержку, не отказывайтесь от нее.

Нервно потягивая вино

Несколько лет назад в Университете Миннесоты выступал Рассел Эдсон. Он рассказал, что садится за машинку и пишет за раз примерно десяток коротких отрывков. Позже он их перечитывает. Бывает, что среди этого десятка какой-то один оказывается удачным — тогда Рассел сохраняет его. Он сказал, что если ему в голову приходит хорошая первая строчка, то обычно удается и продолжение. Вот несколько таких первых строчек:

«Человеку хотелось, чтобы его полюбил самолет». «Крыса жаждала засунуть свой хвост в вагину старухи…». «Если бы ученый вывел голубей размером с лошадь…». «Любимую утку сварили по ошибке».
 «Взявшись за эклер, человек услышал, как его мать что-то разбила — и понял, что это, похоже, был отец». «Мать с отцом обнаружили, что их дети — подделка». «Дряхлые однояйцевые близнецы жили по очереди».

А вот два завершенных отрывка:

Обжарка

Обжаривая на сковороде свою шляпу, мужчина размышлял о том, как его мать в прежние времена жарила отцовскую шляпу, а до этого — бабушка жарила дедушкину.

Немного чеснока и вина — и шляпа совсем утрачивает шляпный привкус, становясь похожей по вкусу на нижнее белье…

И, обжаривая свою шляпу, он думал о том, как его мать жарила шляпу отца, а его бабушка — шляпу дедушки, и мечтал жениться, чтобы было кому жарить его шляпу; обжарка — такое одинокое занятие…

Искренне соболезнуя

Унитаз, словно белая улитка, вполз в гостиную, требуя любви.

Это невозможно, и мы приносим свои искренние соболезнования.

В книге сердца нет места для упоминаний о сантехнике.

И хотя мы много раз делили с тобой интимные моменты, ты напоминаешь о неприятном — о том, к чему нам не хочется возвращаться…

Унитаз выполз из гостиной, словно белая улитка, преисполнившись печали…

После выступления, как обычно, был фуршет с вином и сыром в большом и уродливом учебном помещении. Я хорошо помню, как Рассел Эдсон в костюме одиноко сидел в дальнем конце класса. Все студенты, преподаватели и поэты столпились вокруг крекеров и тоненьких оранжевых кусочков сыра в противоположном углу, нервно потягивая вино и обсуждая его работы. Лишь несколько человек подошли к автору. Да, пока он читал, мы смеялись — но он обнажил правду о каждом из нас, разоблачил нас, и потому нам было неуютно рядом с ним.

Попробуйте сесть за клавиатуру и, не позволяя себе уходить в размышления, начните писать отрывки в духе Рассела Эдсона. Для этого нужно расслабиться и позволить вязу с вашего двора выдернуть корни из земли и отправиться в Айову. Старайтесь, чтобы получались добротные, крепкие первые фразы. Можете позаимствовать первую половину фразы из газетной статьи, закончив ее ингредиентом из поваренной книги. Играйте с текстом. Ныряйте в глубины абсурда и пишите. Используйте любые возможности. Если не бояться неудачи, все получится.