Антон Заньковский. Восемь новых стихотворений в прозе

Антон Заньковский родился в 1988 году в Воронеже, в 2007 году переехал в Санкт-Петербург. Публиковался в журналах «Нева», «Опустошитель». В настоящее время живет в Индии.

Текст приведен в авторской редакции.

 

Роща тьмы

Есть у меня роща в одиннадцать стволов, где беспрерывно блестит ночь и моргают в кронах нервные звезды. Одиннадцать стволов трутся о тьму, не пропуская ни капли дня. Здесь можно пить виски Black Label c четырьмя женами, слушать стук дятла, созерцать цветы селенотропа, угощаться лунными плодами, что растут на ветвях и вскрикивают от надкуса. А когда вне рощи моей настает ночь, это называется тьмой внешней. И есть еще дупла в деревьях, где прячется третья ночь, темнее внешнего и внутреннего мрака, темнее зрачков четырех жен.

 

Стеклянистое

Когда ясным днем смотришь в небо, перед глазами плавают прозрачные мушки, пылинки в стеклянистой жидкости глаза; порой они соединяются в буквы, складываются в слова и предложения, загрязняя все видимое смыслом. И вот, уже не сочинитель, но собиратель зрительных изъянов списывает книгу с засоренных небес. Аквариум в глазах: глядя через него, мы уподобляемся тому режиссеру, который снимал кино сквозь мокрое стекло. Здесь целый мир: мотки шерсти, точки, зерна, колечки, узелки, медузы. Наш взгляд становится более кинематографичным: наше виденье запорошено scratches, как старая кинопленка. Что может быть более поверхностным, чем эта субтильная жизнь? Как правило, мы смотрим вовне или внутрь, мы выбираем один из двух вариантов: субъективное или объективное. Прозрачные нити плавают по линии разлома (fault line), захватывая промежуточное: уже не внутреннее, еще не внешнее. Это живет внутри нас отдельной жизнью, похожей на кишащую жизнь микромира, но мы видим это и в небе. Некогда взгляд был метафорой познания, некогда взгляд познания пытался ухватить себя за хвост и вглядывался в бесконечные зеркала:  кто мыслит мысль, кто мыслит помыслить того, кто мыслит мысль, чем видит взгляд? Но теперь познание обращается к своей поверхности. Это может быть медитацией, разновидностью дзадзэн; мы просто смотрим и видим – иногда облака, иногда паутину, сгустки прозрачных нитей. Sometimes clouds, sometimes spider webs, clumps of transparent threads.

 

Созерцатели розовых облаков

Созерцатели розовых облаков с островов Микронезии стоят на поросшей травами равнине, запрокинув головы, касаются друг друга длинными распущенными волосами, когда тому благоволит ветер, – это называется «церковным общением». После захода солнца самые благоразумные из них откупоривают бутылки розового вина, достают бокалы и землянику. Они, конечно, не пьют, но просто смотрят сквозь стекло. Ягода в вине олицетворяет солнце.  Потом кто-нибудь пьянящей обильной слюной плюет в лицо ближнему своему или разбивает бутылку о голову. И тогда начинается «Час гнева»: созерцатели раздирают одежду, вырывают клочьями траву и волосы, избивают локтями землю. Затем они расходятся – мрачные, опустошенные, чтобы встретиться снова на этой большой равнине. Может быть, через неделю, если субботний вечер будет достаточно облачным.

 

Линии

У него была коллекция открыток с видами небесных полос. Это необычное явление доисторических времен до сих пор привлекает многих своей поэтичностью: полосы, разрезающие небо, разной ширины и густоты, совсем тонкие полосы-нити, толстые дымные черви, перекрещенные и параллельные. Что это? Первые исследователи говорили об искусственных облаках, созданных древними аграриями, но потом все поняли, что полосы принадлежат двигателям реактивных самолетов, существовавших не дольше трех столетий. В наше время трудно представить, что технологии могут сочетаться с поэтичностью, что воздушное транспортное средство может порождать целые орнаментальные миры и гадательные техники. Ведь по линиям предсказывали будущее, прогнозировали погоду, предвещали войну. Эрнст Судзуки утверждает, что жрецы небесных линий занимали руководящие посты в обеих империях в период Двуглавого конфликта. Недаром словесная поэзия и живопись тех времен отличаются скудостью: история знает великие эпохи, когда искусства сливаются с жизнью.

 

Биополис

Биополис: его дома, соборы, площади, его транспорт – все сделано из плоти, пульсирующей, теплой, похотливой. Кровь и лимфа бегут по артериям его жилищ, согревая обывателей, преодолевших отчуждение четырех стен, которые ныне усеяны похотниками: стоит провести рукой – и весь дом отзывается стоном благодарности. Живые кариатиды истекают на фасадах молоком: если прикасаешься к их сенсорным соскам, то фриз безотложно расцветает огромными орхидеями; увядая и падая, они тотчас превращаются в колоссальных бабочек, и те взмывают ввысь, орошая улицы наркотическим нектаром. Техника и плоть срослись в этом городе, где троллейбусы шевелят живыми усиками, перебирают лапками, жужжат и взлетают. Здесь нет даже смерти: старики падают в хвойную гущу трепещущих могил, в кислородный коктейль вечного растворения, в последний раз умывшись сладкими слезами, что струятся из каждого крана.

 

Собиратель

Собиратель щупает окраины деревень, обследует безлюдные хутора. Он заходит в сараи, изучает мастерские, где напильники-молотки-рубанки образуют орнаментальные смычки. Собиратель ночует на чердаках заброшенных домов, а на рассвете гадает по ячейкам в осиных гнездах. Из каждого дома он забирает одну вещь. Собрав десять предметов, он идет к реке, чтобы поместить находки на линии стыка воды и песчаного берега.

 

Челюсть

У Ламбруско был маленький ротик, совсем крохотный, как у японских девочек. Да еще и свернутая челюсть – внешне это никак не проявлялось, личико у нее было ровное, не скособоченное вовсе, но с крупной морковью, сигарами и тому подобным Лидочка справлялась нелегко: приходилось ей слегка вывертывать челюсть, щелкать ею, чтобы та отворилась как надо. Ее ротик сам собой не раскрывался достаточно широко, но – щелк! – и Ламбруско была готова принять морковку. Устраняя поломку, она каждый раз смущалась и отворачивалась. Работоспособным рот ее был не дольше минуты, потом снова приходилось налаживать. Меня это даже веселило, ведь я сам был весь разбитый, склеенный кое-как, лишь с виду цельный и прямой, а внутри запаянный, перевязанный, нескладный. 

 

Пропадающие

Пропадающих всю жизнь влечет зеленая матка леса. Едва успев родиться, они уже тоскуют по изначальной смешанности. Повзрослев, самые пропащие тайно приносят в лес табуреты, столы, стулья и другие деревянные вещи, чтобы лес вернул себе некогда отнятое.  Бурлит ли кипяток, журчит ли кран, шелестит ли страница – это будет музыкой пропадающих. Если пропадающий вовремя не вернулся в лес, у него появляется отдельный орган осязания; ведь когда-то зрение, слух, вкус и обоняние тоже были разлиты по всей поверхности тела, а не ютились в приспособленных органах. Пропадающие с легкостью нарушают закон: убийство для них – только помощь в переправе через пустыню в лес, воровство – развлечение охотника; прелюбодействуя, они чувствуют себя растениями, которые отдают семена ветру. Жилища пропадающих завалены дровами или книгами и похожи на дупла. Они любят кентавров, чей вид напоминает о предвечном сродстве всего сущего. Пропадающие всегда вежливы и куртуазны, часто они сбрасывают листья перед близкими людьми, но вскоре сожалеют об этом. Их речь витиевата, как лесная тропинка.

Иллюстрация на обложке: Robin Vouters

Книга в дорогу. Часть 6

В рубрике «Книга в дорогу» вновь путешествия по России. Теперь мы отправляемся в Карелию, на Алтай и к озеру Байкал, чтобы насладиться красотами родной природы. «Калевала» в пересказе Павла Крусанова, легенда Шаманского края о принцессе Укоко и другие истории — в подборке «Прочтения».

 

Карелия

Москва — Петрозаводск
АВИА — 1 час 40 минут

  • Майкл Каннингем. Дикий лебедь и другие сказки / Пер. с англ. Д. Карельского. — М.: АСТ: Corpus, 2016. — 192 с.

С легкой руки читателей, давно знакомых с творчеством Майкла Каннингема, к его последнему произведению — сборнику «Дикий лебедь и другие сказки» — приклеился ярлык чего-то несущественного и проходного: «мелко» по сравнению с «Плотью и кровью», «безделка» рядом с «Часами». Даже если это и справедливо, новые книги Каннингем выпускает не так часто, чтобы просто отмахнуться от одной из них. Этот сборник — череда сказок, переделанных на новый лад. Автор растягивает, трансформирует сказочные правила, пытаясь ответить на вопросы, где именно заканчивается волшебство и начинается обыденность и так ли они несовместимы на самом деле. Вроде бы идея проста и сто лет как избита, но Каннингем умудряется колдовать над вечными темами, ни на шаг не отходя от собственного стиля, чистого и прозрачного, как хрусталь.

 

  • Саймон Кричли. Боуи / Пер. с англ. Т. Лукониной. — М.: Ад Маргинем Пресс, 2017. — 88 с.

«Боуи» Саймона Кричли — небольшая книжка или довольно обширное эссе, название которого заранее раскрывает все карты. Его автор — британский философ и преподаватель Саймон Кричли, к счастью, смотрит на Боуи совсем не по-университетски: чопорной научной отстраненности на страницах вы не найдете. Голова ученого должна оставаться холодной (недопустимо привязываться к объекту исследования и уж тем более влюбляться!), а вот Кричли — настоящий фанат. Вот и получился текст субъективным и даже капельку лиричным: обзор развития творчества Дэвида Боуи и интерпретация его песен идут рука об руку со становлением личности самого автора книги.

 

 

Москва — Петрозаводск 
Ж/Д — 11 часов 53 минуты

  • Павел Крусанов. Калевала: Эпос (Карело-финский эпос в пересказе Павла Крусанова). — СПб.: Лимбус Пресс, 2017. — 304 с.

Представления современного человека о традиционном эпосе, будь то «Калевала», «Махабхарата» или «Старшая Эдда», напоминают впечатления школьников от классицистов: долго, нудно, ничего не понятно, можно было бы сказать и проще. Не то чтобы Павел Крусанов говорит проще, но хотя бы на одном с нами языке: в своем переложении «Калевалы» он почтительно оберегает сюжет, отходя от специфической формы рунических песен. Пересказ — результат давнего увлечения Крусанова карело-финским эпосом — впервые был опубликован еще в конце 90-х, но переиздается до сих пор.

 

 

  • Ханна Арендт. Vitaactiva, или О деятельной жизни / Пер. с нем. и англ. В. В. Бибихина. — М.: Ад Маргинем Пресс, 2017. — 416 с.

Ханна Арендт — к сожалению, не Делез, не Фуко, не Бодрийяр и даже не Хайдеггер; иными словами, в набор модных философов молодого интеллектуала она обычно не вмещается. Или не вмещалась. До переиздания, вероятно, самой значительной ее работы «Vitaactiva, или О деятельной жизни», в которой категории труда, создания и поступка оказываются тождественны жизненным процессам. Будем надеяться, что волшебство минималистичного оформления «Ад Маргинем Пресс» сумеет восстановить справедливость и привлечет к Ханне Арендт новых поклонников.

 

 

 

СПб — Петрозаводск 
Ж/Д — 5 часов

  • Робин Слоун. Аякс Пенумбра 1969 / Пер. с англ. В. Бойко. — М.: Livebook, 2017. — 160 с.

«Аякс Пенумбра 1969» Робина Слоуна — предыстория «Круглосуточного книжного мистера Пенумбры», который в свое время пришелся по душе людям со всего света. Разве могла не понравиться настоящему братству читателей книжка о вымышленном братстве читателей? Слишком много точек соприкосновения — она была обречена на успех. Но если к «Круглосуточному книжному» можно было приступать без какой-либо подготовки, «Аякс Пенумбра 1969» такой роскоши не позволит. Фанатам первой книги обязательно к прочтению!

 

 

  • Мишель Пастуро. Черный. История цвета / Пер. с фр. Н. Кулиш. — М.: Новое литературное обозрение, 2017. — 168 с.

Мишель Пастуро — французский медиевист, профессор парижской Практической школы высших исследований, вице-президент французского общества геральдики, лауреат бесчисленных премий. Круг его научных интересов очень широк, но по воле случая известность к нему пришла после его исследований о семантике цвета: синего, красного, зеленого, черного… На русском пока вышли только две, и последняя, «Черный. История цвета» — о самом универсальном из них и всегда актуальном. Бесконечно фокусироваться на столь узкой теме исследований, не захватывая более широкого контекста, невозможно. Поэтому на книгу можно смотреть и как на экстравагантную версию томика всеобщей истории.

 

 

Алтай

Москва — Горно-Алтайск
АВИА — 4 часа 15 минут

  • Изабель Отисье. И вдруг никого не стало. — М.: Фантом Пресс, 2017. — 224 с.

Изабель Отисье не только плавала в одиночку вокруг света, но и терпела крушения — тоже совсем одна. Так что об изоляции и о том, как суровые испытания могут изменить восприятие действительности, автор знает не понаслышке. И если вы сочувствовали Робинзону Крузо только потому, что на острове он много лет был одинок, этот роман заставит вас подумать еще раз. Книга отвечает на любопытный вопрос: что будет со счастливой парой, если кругом вдруг не останется ни привычного быта, ни развлечений, ни друзей и родственников, ни даже еды и средств гигиены? Что будет, если «голые» люди столкнутся с вечной и безжалостной природой и, что еще страшнее, — друг с другом? Отисье рассказывает об этом лаконично — так, что слова «познать себя» начинают звучать как страшилка. Единство авторского стиля — холодного, очень сдержанного — и порой пугающего сюжета поможет подготовиться к встрече с алтайской природой, тоже чем-то напоминающей величественный остров.

 

  • Оссиан Уорд. Искусство смотреть. Как воспринимать современное искусство. — М.: Ад Маргинем, 2017. — 176 с.

«Современное искусство» — термин почти ругательный, и художественный критик Оссиан Уорд знает почему. Причина, как это часто бывает, кроется в неправильном подходе к непростому явлению. В этой небольшой, но очень полезной книге собраны ключевые принципы, благодаря которым даже самые странные произведения обретают смысл. Есть еще одна причина, по которой Уорда приятно читать: автор не знает, что такое снобизм или менторский тон. Собственное видение и мнение провозглашается им как то, на что имеет право каждый — главное, запастись терпением, включить ассоциативное мышление и провести неспешный анализ увиденного произведения. А если не получится с первого раза, можно пробовать еще и еще. Искусство здесь не повод для нервных споров, но способ получить удовольствие, своеобразная медитация, шутка или даже конфронтация с художником. Интерпретаций может быть бесчисленное множество. Но самое интересное то, что менять их можно постоянно.

 

 

Москва — Бийск 
Ж/Д — 60 часов 25 минут

  • Марк Z. Данилевский. Дом листьев / Пер. с англ. Дмитрия Быкова, Анны Логиновой, Максима Леоновича. — М.: Гонзо, 2016. — 750 с.

Если вам кажется, что вы знаете, что такое «головокружительная литература», но вы не знакомы с «Домом листьев» — вам только кажется. Книга Данилевского не пытается вскружить голову какими-то фабульными искривлениями или эпическим размахом, вместо этого автор в прямом смысле заставляет кружиться вокруг книги, разбирая бесконечно усложненную внешнюю композицию. На страницах романа сталкиваются шрифты, способы набора, направления печати; буквы разбегаются в разные стороны и выстраиваются в отдельные блоки. Роман представляет собой модель для сборки, где читателю дают набор деталей, разбросанных по столу, а он должен что-то из этого всего сделать. Таким образом автор хитро снимает вопрос сюжета и смысла достаточно объемного текста, очаровывая сложной организацией: превращать все это в осмысленный текст остается читателю. Точно так же читателю остается решать — перед ним шедевр постмодернизма или обыкновенный детектив с головоломкой, начинающейся уже на уровне верстки.

 

  • Борис Мессерер. Промельк Беллы. Романтическая хроника. — М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2016. — 848 с.

Шестидесятые сейчас в тренде. Именно из того как бы благостного времени россияне черпают образ великолепного советского государства, когда и мороженое было вкуснее, и поэты — громче. Пока этот тренд живет, «эстрадники» будут привлекать все большее внимание. Хорошо, если оно сосредоточится на лучших поэтах из плеяды — Окуджаве и Ахмадуллиной. У Окуджавы не было одаренного мужа, а у Ахмадуллиной был — Борис Мессерер, и он написал внушительный том воспоминаний о жене. Ее биография хороша именно тем, что поэтесса была вхожа в самые разные круги: тут режиссеры и художники, поэты и диссиденты, Высоцкий и Пригов. Мессерер сочетает личный пласт жизни с Беллой и ее общественную деятельность, общение интимное и в кругу друзей. В этом он повторяет то соединение поэтического «я» с народным «мы», из-за которого поэты-шестидесятники так полюбились читателям.

 

 

Санкт-Петербург — Бийск 
Ж/Д— 66 часов 45 минут (с 1 пересадкой)

  • Ирина Богатырева. Кадын. — М.: Эксмо, 2015. — 544 с.

Роман Ирины Богатыревой — вариация на тему древней алтайской легенды о принцессе Укока (второе ее имя — Ак-Кадын), которая являлась хранительницей покоя и стояла на страже врат подземного мира, не допуская проникновения зла на поверхность. Книга состоит из трех частей, в первых двух повествование ведется от лица одной из воинства Луноликой матери дев — обычной девочки, которую духи сначала отобрали в этот самый отряд «амазонок», а затем провозгласили царицей. Сюжет можно назвать аллегорией обряда инициации: девочка взрослеет, проходит настоящие ритуалы посвящения, но не только в них дело, весь путь Ал-Аштары есть проверка на прочность, история становления личности. Самоопределение, первая любовь, борьба с таинственными духами и вполне реальными кочевниками — все это описано сказовым языком, который льется, как Золотая река. Богатырева взялась за этот эпос после поездки автостопом по Алтаю, потом было многолетнее изучение письменных источников по археологии и мифологии — отсюда полное погружение в атмосферу шаманского края.

  • История тела: В 3 т. — М.: Новое литературное обозрение, 2016–2017. — 1328 с.

С течением времени меняется отношение ко всему: к морали, религии, быту. Человеческое тело не могло стать исключением. Французские, британские и американские антропологи и историки культуры собрали и проанализировали «телесную» историю европейской цивилизации. Первый том рассказывает о становлении «современного» (в отличие от средневекового) взгляда на тело и охватывает период от Ренессанса до эпохи Просвещения. Во втором — медицинские открытия и достижения искусства XIX века, стремительное развитие спорта и зарождение сексологии. Третий том — взрывной XX век, с постепенным сексуальным раскрепощением и созданием культа тела. Этот трактат (включая вклейки с любопытными иллюстрациями) должен помочь осознать, как сложилось наше сегодняшнее восприятие физиологии, а заодно дать повод вздохнуть с облегчением: насколько свободным сегодня стало наше тело и отношение к нему, в отличие от минувших веков.

 

Байкал

Санкт-Петербург — Иркутск 
АВИА — 8 часов

  • Павел Крусанов. Железный пар. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2016. — 288 с.

Последний роман Крусанова интересен во многих отношениях: это и узнаваемая авторская манера, и преломление в тексте ницшеанской идеи «сверхчеловека», и вынесенная за пределы романа кульминация. Перед читателем разворачивается история братьев-близнецов, один из которых — безымянный — мечтает сделать мир подобным тому, который изображен в замятинском романе «Мы». Другой же, по имени Руслан, пытаясь исправить ошибки молодости и искупить вину перед братом, исполняет его просьбу, не ведая, к каким последствиям это может привести. Любителям Крусанова новая книга, несомненно, придется по вкусу, хотя и не окажет ошеломительного эффекта «Укуса ангела». Для тех же, кто еще не знаком с творчеством одного из крупнейших современных петербургских прозаиков, это отличный повод с ним познакомиться. За время перелета вы успеете еще и поразмыслить над особенно неоднозначными эпизодами романа, благо открытым финалом автор недвусмысленно приглашает читателя к сотворчеству.

 

  • Джозеф Мазур. Игра случая. Математика и мифология совпадения / Пер. с англ. Максима Исакова. — М.: Альпина нон-фикшн, 2017. — 292 с.

Джозеф Мазур — американский математик, автор нескольких научно-популярных книг, получивших широкую известность и признание. Задумывались ли вы когда-нибудь о том, что происходящие с нами случайности не так уж и случайны? Если взглянуть на них с математической точки зрения, то выяснится, что у многих из них вероятность произойти была гораздо выше, чем мы могли подумать. Люди любят совпадения: ведь истории о них доказывают важность связей между нами, часто хоть немного разъясняют смысл жизни и подкрепляют наше желание быть неповторимыми. Вообще, если существует хотя бы малейшая вероятность наступления какого-то события, то рано или поздно оно обязательно произойдет. Любое отдельное событие — это результат совершения многих других. У случайностей всегда есть причины, просто чаще всего они находятся за пределами нашего понимания, а отследить их можно, только когда событие уже произошло и, кажется, не могло не произойти. Так что если в поездке с вами произойдут приятные неожиданности — не забудьте им удивиться.

 

Москва — Иркутск 
Ж/Д — 80 часов 42 минуты

  • Мариам Петросян. Дом, в котором… — М.: Livebook, 2017. — 976 с.

История публикации «Дома, в котором…» могла бы стать отличным сюжетом для книги с элементами детектива: Мариам Петросян, художница-мультипликатор из Армении, работала над романом почти десять лет, даже не думая о возможности его напечатать, пока однажды рукопись не попала к одному правильному человеку, а от него — к другому… и так далее, пока через несколько лет не оказалась на столе у издателя, которому пришлось проделать обратный путь к автору безымянного текста. Кажется, такую череду случайностей принято называть судьбой. Книга эта странная — никак не укладывается в общепринятые формы и вообще ведет себя как непоседливый ребенок, поэтому от краткого пересказа сюжета толка будет мало. Спусковым крючком становится одно-единственное событие: парня, которого все зовут Курильщиком, переводят из одной группы в интернате для детей с ограниченными возможностями в другую. А дальше — мешается все: прошлое и будущее, реальность и вымысел, галлюцинации и настоящее волшебство.  

 

  • Йохан Хейзинга. Осень Средневековья / Пер. с нидерл. Д.В. Сильвестрова. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016. — 768 с.

«Осень Средневековья» — уже давно ставшее классикой научное исследование Йохана Хейзинги, к которому наверняка хотя бы раз в жизни приходилось обращаться каждому человеку, связавшему свою жизнь с гуманитарными науками. Впервые книга была опубликована в далеком 1919 году, но актуальной остается и сегодня. Поэтому новое издание, исправленное и уточненное по оригинальному тексту, появилось весьма кстати. Его подзаголовок — «Исследование форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV веках во Франции и Нидерландах» — кратко, но емко описывает объект исследования. Книга, заключенная в довольно узкие хронологические рамки, несет на себе печать еще одной эпохи — декаданса, а принципы научного творчества Хейзинги во многом совпадают с установками модернистов: он отрицал рационалистический взгляд на историю, считая, что на нее не распространяются всеобщие законы и правила и в ней есть свой живой процесс, который однажды мог пойти совершенно иначе.

 

 

Санкт-Петербург — Северобайкальск 
Ж/Д — 94 часа 5 минут

  • Захар Прилепин. Обитель. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2014. — 746 с.

Роман «Обитель» — фундаментальный труд Захара Прилепина как историка и поэта. Сложно себе представить какие-либо хроники, документы, переписки, которые не были бы изучены писателем. Действие разворачивается в первом советском концентрационном лагере на Соловецких островах. Прототипами многих персонажей стали реальные люди. Например, Федор Иванович Эйхманс — первый комендант Соловецкого лагеря особого назначения, Галина — Галина Кучеренко, любовница Эйхманса (ее дневник приведен в приложении к роману), а Митя Щелкачов — Дмитрий Лихачев. Тема двойственности — одна из ключевых в книге. Она проявляется уже в названии. Обитель в нашем традиционном понимании — приют для тех, кто ищет покоя и спасения. А какая жизнь воцарилась на благословенной земле Соловецких островов в середине 1920-х — в трапезной бывшего монастыря расположились нары с убийцами, ворами и палачами. Лагерь — место, где человеческий облик стирается. Кажется, будто все изменилось и не осталось ничего святого. Но так ли это на самом деле?

  • Марк Бент. Я весь — литература. — СПб: Издательство Сергея Ходова: Крига, 2013. — 720 с.

Это сборник статей известного филолога-германиста и любимого многими студентами преподавателя — Марка Бента. Как и многие незаурядные ученые, он был отчислен со второго курса филологического факультета за «антисоветские высказывания», но его однокурсники успели заметить в нем не только литературоведческий, но и литературный дар. Спустя пятьдесят лет о нем скажут: «Учился недолго. Запомнился всем». Бент любил зарубежную литературу и останется верным ей: много лет спустя он будет ее преподавать — все: от антички до второй половины XX века. В это издание вошли и актуальные рецензии, и публикации из литературных журналов, и публицистические заметки, и, конечно, литературоведческие труды разных лет. Даже о самых сложных и порой необъяснимых вещах Марк Бент пишет так, что легко представить себя в одном кругу с зарубежными авторами. Это уникальная возможность очутиться на остроумных и увлекательных лекциях одного из самых почитаемых профессоров XX века в России.

Валерий Отяковский

Бумажный корабль

  • Оксана Булгакова. Судьба броненосца: Биография Сергея Эйзенштейна / Пер. с англ. А. Скидана. — СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2017. — 392 с.

Оксана Булгакова — профессор университета Иоганна Гутенберга в Майнце. Она изучает историю кино советского периода. В конце 1970-х уехала в ГДР вслед за мужем, кинематографистом Дитмаром Хохмутом. Читала лекции в университете Гумбольдта, Стэнфорде и в университете Беркли. Ее страница в «Википедии» доступна только на немецком и английском языках.

Однако в России Булгакову неплохо знают. Она выступает на конференциях, издала уже четыре книги. Четвертая, «Судьба броненосца», к русскому читателю попала в переводе с английского, который, в свою очередь, был сделан с немецкоязычного оригинала.

Советский режиссер Сергей Эйзенштейн — знаковая фигура в истории кино. Он оказал огромное влияние на кинематограф в целом и на монтаж в частности. Кино, разумеется, было и до Эйзенштейна, и практически все приемы нового искусства были изобретены уже в первые годы его существования. Однако именно он задумался об уникальных возможностях монтажа и наделил сугубо практический инструмент художественным значением. В известной статье «Монтаж аттракционов» 1923 года Сергей Эйзенштейн изложил свою идею, которую впоследствии развил и применил на практике в фильмах «Стачка», «Броненосец «Потемкин»» и «Октябрь». Собственно, аттракционами он называл моменты постановки (вначале театральной, затем кинематографической), направленные на создание у зрителя тех или иных эмоций. Они могут быть не связаны друг с другом, но в столкновении производят эффект, необходимый режиссеру. Из немых свидетелей кинокамера и кинопленка превратились в агентов рассказчика.

В мае 1919 года Эйзенштейн начал вести записки. Но это не был личный дневник. Он записывал не свои переживания, а свои мысли о прочитанных книгах — искусство было важнее жизни. Он описывал коллективное строительство моста как отличную мизансцену. Он воспринимал действительность как художественный образ, а революцию — как драматическое действо.

В своей книге Оксана Булгакова предельно серьезна: она не пишет, а излагает факты. Каждая следующая фраза наращивает и развивает высказанный тезис. А создание конечного образа происходит уже в воображении читателя. Конечно, в случае двойного перевода сложно утверждать, что она следует монтажной теории Эйзенштейна, однако предположение это напрашивается при чтении кратких предложений, иногда словно специально сталкиваемых друг с другом ради контраста. Обманывать ожидания и ломать стереотипы — вполне эйзенштейновский прием.

В отличие от режиссера, который «не успевал за собственной мыслью», что видно в обильно цитируемых дневниковых записях, Булгакова контролирует и свое перо, и свою мысль. Она позволяет герою говорить самому за себя, оставаясь беспристрастной. Поэтому у читателя может сложиться странный образ человека, который и творит, и мыслит, и даже завидует, но не перестает быть каким-то бумажным, эфемерным. Он не обрастает плотью, не становится более понятным. Эйзенштейн остается неким научным феноменом, выходящим из ряда просто людей и просто современников. Возможно, в этом и есть главное послание книги историка, посвятившей Сергею Эйзенштейну не одно исследование. Даже если работать напрямую с дневниками, невозможно постичь сердце человека, их написавшего. Особенно если это гений, каковым был Эйзенштейн.

Метафоры он заимствовал у Энгельса и Ленина, которые полагали, что деление клетки служит моделью для перехода количественных изменений в качественные. Эйзенштейн использовал этот образ, чтобы проиллюстрировать закон единства противоположностей в киномонтаже. Кадр — клетка — аккумулирует конфликты переднего и заднего плана, линий, контуров, объемов, световых пятен, масс, направлений и скорости движения, которые «разрывают» изображение.

Жизнеописание любого художника ХХ века неизбежно становится и портретом эпохи. Однако Эйзенштейн как герой повествования сопротивляется любому обобщению, отказывается быть зеркалом времени. Его судьба в самом деле уникальна: в какой-то момент он оказался живым примером для современников. Блистательный взлет, слава и обожание со стороны властной верхушки сменяются опалой, причем публичной, показательной. Ему запрещают снимать, фильмы сворачивают на половине, журят за ошибки, которые он совершил до того, как они стали считаться ошибками (невозможно было предугадывать повороты политического флюгера), — и он подчиняется, он оправдывается, он признает эти «ошибки» и публично кается в газетах. При этом его не ссылают, наоборот, дают государственные премии, квартиру, потом дачу. На его примере система наглядно показывала другим художникам, что нужно делать, чтобы оставаться в живых. Эйзенштейн, очевидно, понимал, что признание и слава тогда ничего не стоили, поэтому шел на компромиссы, старался сберечь жизнь для того, чтобы оставить себе личное, продолжать работать в надежде, что потомки смогут оценить его труд.

Сегодня о Сергее Эйзенштейне написаны целые библиотеки книг. До сих пор его творчество и частная жизнь остаются темами обсуждений, а его теории все еще актуальны для кинематографистов. А значит, с точки зрения вечности он, пожалуй, победил.

Александра Першина

Сана Валиулина. Не боюсь Cиней бороды

  • Сана Валиулина. Не боюсь синей бороды. — М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017. — 603 с. 

Сана Валиулина родилась в Таллинне, закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском — автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды», написанный одновременно по-голландски и по-русски, — о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя.

SOS

Мати не любил приезжать домой на каникулы. В доме всегда плохо пахло, сильно похудевшая мать бродила по нему, как привидение. Ее когда-то узковатые глаза расширились и напряженно вглядывались в пространство дома. Она явно чего-то ждала, ощупывая стены и внимательно осматривая потолок, принюхиваясь к чему-то или вдруг опускаясь на колени и прикладывая к полу ухо. Бывало, она пьяная заваливалась к нему ночью и плашмя падала на постель. Тогда приходилось выволакивать ее из комнаты, но иногда она засыпала у него прямо на руках, и он опускал ее на коврик перед кроватью и накрывал детским шерстяным одеялом.

Томас смотрел на него так же, как когда они были маленькие, и Мати так же, как и тогда, краснел и начинал ненавидеть свои бледные рыхлые ноги и узковатые, как у матери, глаза. Он никогда не злился на брата, ведь Томас ничего не делал нарочно, как другие мальчики, которые дразнили его за неуклюжее, бесцветное уродство. Просто Томас видел его насквозь и не скрывал своего презрения. Мати знал, что, даже если он когда-нибудь разбогатеет, как дядя Калле, и будет приезжать в Руха на собственных «жигулях», брат будет смотреть на него точно так же.

Отец почти всегда был в море, а если и приезжал домой, то целыми днями занимался только домом, не обращая ни на кого внимания. Иногда рядом с ним оказывалась мать. Трезвая, она могла часами наблюдать за мужем, тихо следуя за ним, как тень, и жалостливо улыбаясь и покачивая головой, как будто смотрела на глупого ребенка, строящего замок из песка. Потом она так же внезапно исчезала, и появлялась уже пьяная, и с лихорадочным взглядом начинала осматривать сделанную отцом работу. Однажды Мати увидел, как она всем телом повисла на двери, которую только что починил отец, пытаясь сорвать ее с петель.

На каникулах Мати спал, катался по Руха на велосипеде, а купаться предпочитал в плохую погоду, чтобы никто не видел его ног, и наблюдал за девушками. С Томасом он встречался только на кухне или в саду, когда уходил из дома, и понятия не имел, чем тот занимается целыми днями. Как-то раз он застал брата в гостиной. Просто шел мимо по коридору и увидел в полуоткрытую дверь Томаса, тот разлегся на югославском диване, чуть скривив губы и рассматривая что-то блестящее. Мати остановился и стал смотреть на брата. Томас перевернулся набок, а потом на живот, полежал так лицом вниз с трясущимися плечами, то ли всхлипывая, то ли хохоча, и опять перекатился набок, и так несколько раз. Под ногами Мати скрипнула половица, но Томас ничего не заметил, продолжая свое странное занятие, пока вдруг резко не замер, перевалившись на спину. Мати не сразу понял, что произошло, а когда понял, то пугаться уже было поздно. Узкое лезвие просвистело мимо его уха и вонзилось в дверь. Дрожа всем телом, Мати сбежал по лестнице и выскочил из дома.

 

Если погода была пляжная, то Мати шел к морю, но никогда не снимал там тренировочных адидасовских штанов, которые ему принес дядя Калле из гаража.

Сначала он еще попытался устроиться в «Анкур», модный приморский бар-кафе, которое недавно построили в Руха, продавать фанту и яблочный сок, но все места уже были заняты таллиннскими. Просто так сидеть в кафе, где целый день торчали друзья таллиннских и дети с богатой улицы, ему не хотелось, да и денег было жалко.

В «Анкуре» пахло просмоленным деревом, канализацией, соснами и морем. За стеклянными стенами все время шла какая-то непонятная для Мати игра. По неуловимым сигналам в «Анкуре», как на шахматной доске, происходили перетасовки, перемещения, тайные и явные перестановки сил. Еще вчера дочка Кульюса Марика сидела в обнимку с парнем в вельветовых адидасах, сегодня она уже красовалась у бара и тянула из соломинки фанту, улыбаясь длинному бармену, а на вельветовых коленях устроилась кудрявая девица в желтой майке. Потом вместо бармена сок и бутерброды стала продавать кудрявая девица, а Марика ей помогала. У бара расположилась новая модная компания, в центре которой сидел парень в вельветовых адидасах, бармен же в голубых джинсах целовался в углу с девушкой, у которой были видны только ноги и рука с красными ногтями, впившаяся в барменовское плечо. Мальчики и девочки бесшумно скользили по «Анкуру», на ходу изобретая схемы ритуальных танцев, как бы между прочим обнюхивая друг друга, как собаки, быстро образуя парочки и так же быстро расходясь.

Как только Мати нашел себе подходящее место в дюнах, игры в «Анкуре» перестали занимать его. Наблюдая за идущими в кафе девушками, целиком перемещаясь в их нежные полуголые тела, он забывал про собственное уродство, а все телодвижения за стеклянными стенами представлялись ему такими же нереальными, как на экране финского телевизора в доме у дяди Калле.

Теперь «Анкур» интересовал его лишь как средоточие центростремительних сил, что притягивали к себе юных дачниц. Это было единственное место на всем побережье, где можно было не только купить фанту, пепси-колу или сок, но и шикарно выпить их из длинных стаканов с соломинкой, и поэтому рано или поздно все девушки проходили мимо Мати, устроившегося в ложбинке у «Анкура». Так ни разу и не заметив его.

Они были слишком очарованы «Анкуром», заполненным до головокружения свободными и такими прекрасными и недоступными в своей свободе девочками и мальчиками из европейского мира, чтобы заметить угрюмого парня с узковатыми глазами на бледном лице. Так что место он себе выбрал просто гениальное. Пока девушки групками шли к «Анкуру», размахивая вьетнамками и затихая по мере приближения к кафе, Мати успевал переместиться в каждую из них. Ему нравилось качаться в их мягкой, томящейся плоти, он почти не замечал, как переплывал из одного тела в другое. Все они были связаны между собой, как волны в его любимом море, все они текли из одного волшебного источника, который когда-нибудь обязательно материализуется и перевесит тот мир, где непомерным грузом лежали его дом, русские бараки в поселке и серые военные суда за заводом, сторожившие горизонт в Руха.

Но для начала Мати нужно было разбогатеть и купить машину, как дядя Калле.

Представляя себя в джинсовом костюме и в белой нейлоновой финской водолазке, Мати закрывал глаза. Тогда ему сразу вспоминался брат, тонкий и красивый, но он пока так и не решил, завидовать тому или нет. Конечно, Томас мог познакомиться с любой девочкой в «Анкуре» или из приезжих, но смог бы он, как Мати, заплыть в нее, не повредив нежной ткани? И потом нырять в теплые глубины, не задевая животворных органов? Иногда Мати начинал стесняться своих мыслей и опять прикрывал глаза или поворачивался в другую сторону, делая вид, что ему нет ни до кого дела.

Ноги в тренировочных штанах потели и чесались. Мати вылезал из своей ложбинки и долго шел вдоль моря лесом, пока за спиной не оставались большой пляж и кусок побережья, где загорали иссохшие от солнца коричневые голые мужчины. Там он пересекал дюнную полосу и, обдирая ноги об острую осоку, бежал к морю. Сбрасывал с себя штаны и окунался, а потом долго сидел на мокром песке и смотрел, как море пенистым языком облизывает его голые ноги.

Интересно, что сейчас делает Томас? Мати всего один раз видел его на побережье. Томас стоял в тени сосен недалеко от «Анкура», как будто оказался здесь случайно и не хотел привлекать к себе внимания. Мати он, кажется, не заметил, и, пока тот выкарабкивался из своей ямы, он уже исчез. Если раньше брат существовал, только чтобы напоминать Мати о его уродстве, то после случая с ножом он стал думать о нем. Это было странно. Ведь Мати так давно знал Томаса. Они ели одну пищу, когда были маленькие, спали в одной комнате, пока строился дом, их шпыняла мать, которую они молча ненавидели двойной ненавистью, так что думать о нем как о чем-то отдельном от себя было непривычно. Непривычно было и то, что брат, оказывается, тоже думал о нем, метнув нож в десяти сантиметрах от его уха. Теперь к мыслям о Томасе примешивался страх.

Горизонт на диком пляже был чистый, русские военные суда были видны только боковым зрением. Глядя на синий горизонт, Мати знал, что, пока в Руха есть море, он будет приезжать сюда, несмотря на вонь в доме, пьяную мать и старшего брата, который валялся на диване в гостиной, развлекаясь мавританским ножиком.

Оптимисты и гадюки

  • Небесный Стокгольм. — М.: Рипол Классик: Редактор Качалкина, 2016. — 480 с.

Когда в 2008 году известный своими радикальными взглядами красноярский актер и режиссер Андрюс Даряла решил поставить спектакль по только что вышедшему роману Олега Нестерова «Юбка», все только мило поулыбались и это осталось лишь безумной идеей. Автор же, известный по Настоящему московскому ансамблю «Мегаполис», до сих пор уверен в силах режиссера.

«Юбка» — дебютный роман Нестерова. Он очень неплохо продавался и имел позитивные отзывы публики и критики. Как человек невероятной творческой энергии, новоиспеченный беллетрист сразу же сел писать новый исторический роман. Восемь лет кипела работа: несколько лет в архивах и экспедициях (по рецепту Бориса Акунина*) и несколько лет чистого писательского труда. Но театральный запал никуда не делся. И в итоге получилась вещь, которая очень подходит для инсценировки.

Главные герои — Белка, Катя, Кирилл, Петр и Антон попадают в сказочный переплет. Эта тёплая компания по заданию КГБ будет связана друг с другом веселые восемь лет. Веселые, потому что куратор от советских спецслужб объединит их в небольшую группу, специализирующуюся на анекдотах: ребята еженедельно в виде аналитических записок будут отправлять «наверх» самые последние слухи про Союз и Хрущева. Таким образом в СССР боролись своими анекдотами с вражескими, сочиненными в ЦРУ. Грубо говоря, две страны с 1961 по 1969 год успешно дезинформировали друг друга. А потом в Прагу вошли танки и начался «застой». Всем стало не до анекдотов.

Такая невыносимая легкость бытия нескольких вчерашних школьников стала возможна благодаря тому, что в 1964 году Никита Сергеевич Хрущев съездил в Скандинавию. Там процветали изобилие и достаток. Никита Сергеевич захотел так же. И заложил в ближайшей пятилетке все самое прогрессивное. Под воздействием скандинавской поездки Хрущев предложил не закручивать, как китайцы, гайки, а, наоборот, показать всю силу крепнущей демократии и создать все условия для ее развития. В проекте новой Конституции уже были запланированы сокращение сроков пребывания у власти, реальные Советы и несколько кандидатур на выборах, суды присяжных, ограничения прав карательных органов, предполагалась полная самостоятельность предприятий и директоров. Планировались даже отмена паспортной системы и принятие пятидневной рабочей недели, но удалось Хрущева уговорить этого пока не делать — непонятно было, как решать вопрос со школьниками, приходилось вводить лишний год обучения. Хотели также на Новом Арбате строить шведские дома. Легендарный архитектор Михаил Посохин съездил в Стокгольм и подсмотрел кое-что по технологии. Дома должны были выглядеть как открытые книги, а внутри — двухэтажные квартиры. Но советские люди были не готовы к такой сказке. Идеи о постройке Небесного Московского Стокгольма были признаны нежизнеспособными.

Сам Нестеров может про цели и задачи, поставленные в этой книге, сказать словами своего героя Пети:

— Я буду охранителем.

— Охранителем? Кого?

— Понимаешь, этот историк, он внутри себя все важное собрал. И охраняет. Чтобы детям рассказывать. Эти учебники теперь их не достанут. Ты про мост говорил… Нужно, чтобы это все кто-то собирал и внутри держал. Я решил вести дневник.

— Дневник? Для чего?

— Понимаешь, все, что я собираю в свои бесконечные рапорты, все уходит наверх. И что с этим будет, непонятно. Вернее, теперь мне понятно, там отметят нужное для себя, остальное спишут в расход. Но, Кира, дорогой, ведь все это необыкновенные мысли, совершенно неординарные оценки текущих событий, вернее, там этих оценок — полный спектр, триста шестьдесят градусов. И это — голоса наших самых-самых, тех, которые шкалу формируют. В общем, буду копировать, забирать домой, что удастся, в основном, конечно, придется восстанавливать по памяти каждый вечер, по горячим следам. Наверху будет нужно одно, мне другое. Не может это когда-нибудь не пригодиться, Кира, точно тебе говорю. Это наша история, та, которая ни в один учебник не войдет. Вернее, как раз нужно, чтобы учебники по этому материалу когда-нибудь писаны и были.

— Но наверняка там много подлости и предательства.

— И это есть, конечно. И это тоже нужно передать, пусть знают, как власть может искушать, каким человек слабым бывает, это же опыт, Кира. Ну если это наша история, если это формирует наш уклад, пусть мои дети и внуки знают, как это пережить, как с ума не сойти. Что важно, а что нет. Чтобы не заново все начинать.

Текст представляет собой лихую смесь детской повести Василия Аксенова «Мой дедушка — памятник» и зубодробительного постмодернистского романа Владимира Сорокина «Голубое сало». Олег Нестеров, когда пишет про исторические события, использует прием монтажного пассажа из известных фамилий, названий улиц, советских торговых марок и запрещенных фильмов. За это хочется тут же разорвать книгу в клочья, ведь подобное перечисление кажется позерским и очень неглубоким погружением в атмосферу того времени. Но тут же понимаешь, что это смелый и искренний жест, потому что все персонажи книги наделены чертами реальных людей в конкретных исторических координатах.

Вспоминается 2003 год, когда издательство «Эксмо» выпустило экспериментальную прозу Боба Дилана, Джона Леннона, Генри Роллинза и Леонарда Коэна в контркультурной серии «Конец света». Возможно, это было сделано с целью проверить, насколько русский читатель готов к столкновению с битнической молодостью своих заокеанских фаворитов. Теперь Юлия Качалкина издает роман одного из лидеров музыкальной «новой волны» восьмидесятых годов, в котором он, ностальгируя по периоду своего детства, показывает через такую небылицу то, что он бы хотел изменить и улучшить сейчас, в наше время. На самом деле это предупреждение для современных молодых людей, что все плохое можно предотвратить или хотя бы вовремя почувствовать опасность, которую тебе готовит твоя страна. Нестеров верит, что именно молодежь способна все переломить. Ценители такого труда в любом случае найдутся.

Интересно: знал ли Нестеров в 2005 году, в качестве продюсера выпуская диск Юрия Мухина (популярного гитариста шестидесятых годов), что Мухин станет одним из персонажей его книги?

Карина Козак

* Внесен в реестр террористов и экстремистов Росфинмониторинга.

Йоан Петру Кулиану. Эрос и магия в эпоху Возрождения. 1484

  • Йоан Петру Кулиану. Эрос и магия в эпоху Возрождения. 1484 / Пер. с фр.; науч. ред. М. М. Фиалко; Вступит. ст. О. В. Горшуновой. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2017. — 592 с.

Йоан Петру Кулиану — румынский специалист по истории религий, ученик Мирчи Элиаде. Его труды переводились на многие языки, но в России о нем и о его работах ранее было почти ничего не известно.
«Эрос и магия в эпоху Возрождения. 1484» — историческое исследование проблемы магии и фигуры мага. Автор отмечает, что всякая магия основана на эросе, в том числе магия социальная или политическая, что между магией и эротическим влечением существует инструментальное сходство: маг, как и влюбленный, выстраивает вокруг интересующего его объекта разнообразные ловушки, а искусство любви или обольщения структурно схоже с задачей мага.

Глава VIII
1484
1. Бескрылая муха

Можно ли разобраться в причинах Второй мировой войны, не имея представления об идеологии немецкого национал-социализма? Разумеется, есть историки, которые дальше экономической составляющей ничего не видят. И все же достаточно ли одной этой составляющей, чтобы объяснить, почему Германия не удовлетворилась ограниченной экспансией в Центральной Европе и в Африке? Те же историки замечают, что Германия никак не могла быть довольна дележом колониальных владений после Первой мировой; но тогда почему она не напала на колонии более благополучных стран и не попыталась их аннексировать? Выходит, что экономический подход сам по себе наименее убедительно проясняет причины Второй мировой. Если бы нацистская Германия преследовала лишь экономические и стратегические задачи, война изначально шла бы совсем по-другому.

То же самое относится и к Французской революции. Фридрих Энгельс в своем хрестоматийном письме видел ее причины в обнищании масс и несправедливом распределении национальных богатств. А ведь, судя по всему, накануне 1789 года благополучие во Франции стало едва ли не всеобщим, и даже если это утверждение кому-то покажется спорным, все равно революцию подготовили интеллектуалы, и ее цели были не столько экономическими, сколько идеологическими. Она действительно виделась как renovatio (обновление) религиозного порядка и стремилась распространиться на все сферы общественного бытия; иначе как объяснить культ Верховного Существа и богини Разума, а также странные изменения в календаре, в формах приветствия — во всем, чем было отмечено наступление новой эры? И это во многом справедливо и для «советской» революции. Не будем забывать, что Россия фактически не видела революции «буржуазной», происходившей с характерной неспешностью. Черты renovatio по-советски во многом взросли на французской почве, беря начало в renovatio 1789 года.

Историки слишком часто склонны придавать «фактам» и хронологии событий решающее значение, забывая, что причины этих «фактов» весьма сложны и не сводятся к чисто экономическому знаменателю.

У нас нет намерения возвращаться в этой книге к тому, о чем уже подробно говорилось в других публикациях. На этот раз в центре нашего внимания стремительный взлет современной науки. Однако, убедившись, что сегодня наука предполагает совсем не тот тип мышления, который доминировал в «науках» Возрождения, специалист в области истории идей не только имеет право, но и обязан задуматься над причинами, обусловившими гигантский переворот в человеческом воображении, который привел к изменению методов и задач, присущих наукам о природе.

Безусловно, на этот принципиальный для истории на шей культуры вопрос есть немало поверхностных ответов. Мол, если бы не усовершенствовали астрономическую трубу, Галилей не внес бы свою лепту в создание более точной картины Солнечной системы. В то же время, не имея оптических инструментов, Коперник гораздо раньше говорил о геоцентрической (или гелиостатической) Вселенной, опираясь на пифагорейскую модель. А Николай Кузанский, исходя из собственных метафизических представлений, еще до Коперника пришел к выводу, что мироздание бесконечно. Это легко доказывает, что техническое развитие сыграло в формировании современной научной мысли лишь побочную роль.

Другая, столь же поверхностная, гипотеза утверждает, что ренессансные науки со всей очевидностью обнаружили отсутствие в них «практической ценности». И нет ничего удивительного в том, что им на смену пришли науки, полезные достижения которых — в виде современных технологий — навязывают эту «практическую ценность» всем подряд. Таким образом, сам принцип новых наук превратил в ничто такие предметы Возрождения, как астрология, медицина, алхимия и магия. Невозможно отрицать, что в отдельных случаях, и нередко, эти «науки» терпели крах. Тем не менее нет причин сомневаться, что в прежние времена доверие к ним было всеобщим.

Астрология не могла похвастаться непогрешимостью, но многие ее предсказания так или иначе оказывались верны, или же их подправляли постфактум, корректируя связь с недавними событиями. Как чьи-то персональные ошибки не могли подорвать веру в фигуру астролога, так же и его предсказания — точные или приблизительные — могли создать ему несправедливую репутацию. Правда это или нет, английский астролог Джон Эшенденский утверждает, что предсказал эпидемию чумы 1347–1348 годов, немецкий астролог Лихтенбергер — рождение и деятельность Лютера, а другой астролог XVI века, Карион, которому приписывают множество ложных прогнозов, как будто бы точно предрек Французскую революцию 1789 года… Так что в XVI веке астрология как наука была далека от заката, и веры к ней в целом было куда больше, чем она несла действительной пользы. Впрочем, проверить это можно лишь a posteriori; в эпоху Возрождения значимость астрологии превосходила ее практическую ценность в той же степени, в какой сегодня для нас значимы теории радиоактивности или относительности.

Основы астрологической медицины — науки, слишком сложной и строгой, — были, можно сказать, примитивными, зато натуральные средства в некоторых случаях приносили эффект, так что в плане практической ценности эта сфера знания всяко не уступала астрологии. Что касается самих врачевателей, то у них не было причин пренебрегать собственным теоретическим и практическим багажом, а значит, нет и повода сомневаться, что они были не менее решительными и самоуверенными, чем их современные собратья, и в некоторых наименее сложных случаях этого должно было хватать для исцеления пациентов. Те же чаще всего оказывались настолько невежественными, что методы врачевания для них не имели значения — была бы вера в самого лекаря. В этом смысле сегодня ситуация толком не изменилась, и если бы каким-то чудом место всех наших докторов заняли ятроматематики или ятрохимики, большинство больных этого бы даже не заметили.

Из всех наук Возрождения алхимия чаще всего сталкивалась с неудачами. Впрочем, она внесла немалую лепту в создание снадобий ятрохимии и даже астрологической медицины, так что в практической пользе ей не откажешь. Пока алхимия существовала в симбиозе с науками, в полезности которых мало кто сомневался, ее основы также оставались защищены. Конечно, ее дискредитировали многочисленные шарлатаны; но алхимические занятия Ньютона говорят о том, что и эта сфера не переставала привлекать самые просвещенные умы XVII века. Некоторые специалисты в области истории наук задаются вопросом: если алхимия представляла для Ньютона фундаментальный интерес, почему тогда он опубликовал все свои работы, кроме записей, относящихся к своим алхимическим опытам? Ответ так прост, что постоянство, с которым все пытаются от него уйти или ответить неопределенно, кажется удивительным: Ньютон жил в эпоху, ознаменовавшуюся в политическом плане триумфом пуританства. А пуританство презирало оккультные науки, ибо они чужды духу Библии. Ньютон не предал огласке свои алхимические опыты, поскольку имел голову на плечах и не хотел ее терять. Его молчание не говорит и об особенностях нрава — разве что об осторожности, диктуемой обстоятельствами. Ведь психологические и даже физические ограничения, практиковавшиеся при реформировании института Церкви — как протестантской, так и католической, — мало отличаются от почерка Французской революции в момент ее разгара или — mutatis mutandis — от революции Советов.

При этом магия по своей практической значимости в эпоху Возрождения, несомненно, находилась на одном уровне с астрологией. Не будем забывать, что под видом «природной магии» бытовали разнообразнейшие специфические навыки — от изготовления животных и растительных красителей до пиротехники и оптических приемов, — равно как теургические и целительные практики, методы криптографии, стенографии и связи на расстоянии; не будем также забывать о способах индивидуального и массового манипулирования, нашедших широкое применение в наши дни. Между тем искусство памяти проявляло себя столь успешно, что даже странно, как оно могло прийти в упадок в XVII веке.

Совершенно очевидно, что ренессансные науки, какой бы ни была их действительная польза, приносили также и относительную пользу на практике. Свидетельства современников, указывающие на обратное, в большинстве своем не заслуживают доверия, поскольку оставлены авторами, искавшими простые средства, чтобы произвести впечатление на публику. Твердо убежденный в этом Джордано Бруно решительно высмеял в своей комедии II Candelaio («Подсвечник») теорию духа Фичино; но вложил он ее в уста бессовестного шарлатана. Аналогичные пассажи, взятые у итальянских авторов, ничего не добавляют по существу: это все равно что судить о личности Сократа только по пьесам Аристофана. При этом круг тех, кто во времена Возрождения увлекался сатирой на современные науки, был отнюдь не таким многочисленным и влиятельным, как организованные группы, которые в наши дни протестуют против применения современных технологий.

Другая сфера, в которой у нас сложилось ложное представление о Возрождении, связана с обучением и передачей знаний. А ведь в те времена были прославленные университеты, которые гордились своими традициями, и их дипломы всюду высоко ценились. Наличие диплома являлось настолько жестким требованием для занятий тем или иным делом, что Корнелий Агриппа Неттесгеймский, например, приписывает себе фиктивные титулы, чтобы занять должность, для которой они были обязательными даже при наличии королевской привилегии, как правило освобождавшей ее обладателя от всех ограничений. Несомненно, диплом Сорбонны или Университета Падуи служил некоторой гарантией, поскольку знания, передаваемые этими высшими учреждениями, считались непреложными — так что сомневаться в их относительной практической ценности в определенном социуме не приходится, как и оспаривать абсолютную.

Большинство специалистов по истории культуры допускают принципиальную ошибку, отрицая вес этих знаний и дипломов с позиции дня сегодняшнего. То есть ни один университет в мире, разумеется, не доверил бы вести курс теоретической физики или медицинской диагностики обладателю диплома Сорбонны 1500 года. Но, рассуждая столь странным образом, не следует думать, что если знания дипломанта XVI века ныне никому не нужны, то их так же недооценивали и его современники — не говоря о том, что есть гуманитарные дисциплины, в которых диплом, выданный пять веков назад, зачастую внушает больше доверия, чем «корочка», полученная в 1980-м.

В ренессансном обществе почти не заметно признаков упадка: оно не пребывает «в кризисе» и если дает повод для скептицизма в отношении его институтов и истин — с идеологической или практической точки зрения, — то лишь условный. Тезис о недостатке «практической ценности» наук Возрождения придется отвергнуть. Он несет в себе лишь апостериорное объяснение перемен в научном мышлении и сам по себе неубедителен.

Напротив, при желании хоть как-то разобраться в этой исторической загадке — явлении современной науки (возникшей как раз тогда, когда в этом не было потребности), — для начала следует проникнуть в само существо ренессансных наук, среди которых астрология, в силу своей универсальности, была наиболее значимой (магию, медицину и даже алхимию можно в некотором смысле рассматривать как астрологические дисциплины). Другой основополагающий фактор всей идеологии Возрождения обусловлен христианской доктриной и институтом Церкви, которая никогда до конца не соглашается с доводами «науки»: истина откровения превыше любой преходящей истины, которая по отношению к ней всегда относительна.

Современная наука рождается во взаимодействии довольно сложных идеологических сил, и этот процесс во многом напоминает естественный отбор в межвидовой борьбе. То есть мы знаем, что науку определяет не закон провидения, а непредвиденные ситуации в заданных обстоятельствах — те самые, которые Жак Моно, быть может, ошибочно назвал «случаем».

Много ли шансов у бескрылой мухи выжить в нашем климате? Никаких, потому что, не имея ни средств, чтобы быстро перемещаться, ни надежного убежища, как у земляных червей, она станет легкой добычей птиц. Этот генетический мутант в ходе естественного отбора будет истреблен. Однако на одном из обдуваемых ветрами островов Галапагосского архипелага тот же отбор полностью уничтожил «нормальных» крылатых мух, которые в борьбе с ураганами были обречены. Вот почему там сохранились лишь бескрылые мухи, которые перемещаются по земле: птицам сложно их ловить.

Бескрылая муха — по определению, «больной» вид, мутация должна была отнять у нее способность к выживанию. Тем не менее в особой экологической нише лишь такие мутации, аномалии природы, оказываются защищены.

То же самое произойдет и с современным научным мышлением — экспериментальным, отвергающим незыблемые постулаты, но способным только на индуктивные умозаключения. Ведь в поисках альтернативы бесполезным и утратившим привлекательность наукам Возрождения высшая воля и законы исторического триумфа гегельянства (несуществующие, впрочем) породили вовсе не райскую птицу. Наоборот, современное научное мышление, так же как бескрылая муха, умудрилось незаметно проскочить сквозь мощные вихри истории XVI века, не став жертвой сурового естественного отбора. А ведь этот отбор с такой силой ударит по ренессансным наукам, что не оставит им шанса воспрянуть.

 

Двое во вселенной

  • Майкл Шейбон. Лунный свет / Пер. с англ. Е. Доброхотовой-Майковой. — М.: Иностранка: Азбука-Аттикус, 2017. — 480 с.

История, рассказанная в новом романе Майкла Шейбона, напоминает калейдоскоп. Фрагментированное повествование о жизни одной семьи — точно яркие геометрические комбинации, наблюдаемые нами через стеклянный диск: невозможно предугадать наперед, какую форму они приобретут в следующее мгновение. Каждый из нас помнит, как, будучи ребенком, ощущал близость волшебства, вращая линзу калейдоскопа. Но где искать магию, когда ты уже взрослый? Достаточно взять в руки «Лунный свет»: трогательная история о большой любви к ближнему, а также к жизни, полной темных тайн и светлых чудес.

Майкл Шейбон — американский писатель и киносценарист. Лауреат нескольких премий, в том числе Пулитцеровской (2001) за роман «Невероятные приключения Кавалера и Клея». Несмотря на заслуги, в интервью писатель остается скромным в признании своих достоинств, а литературный мир уже по традиции ждет новых произведений мастера.

«Лунный свет» — автобиографический роман, в котором Майкл Шейбон рассказывает историю своей семьи со слов его дедушки, находящегося на смертном одре. Повествование представляет собой ряд воспоминаний, разбросанных без оглядки на хронологию. Главные персонажи строят ракеты, гоняются за питонами в надежде спасти соседского кота, влюбляются, жаждут мести, гадают на картах Таро, борются не только со страхами, но и со всем своим прошлым. И лишь «в промежутках» (по словам самих героев) чувствуют себя счастливыми.

Роман с большой вероятностью может полюбиться поклонникам «Катушки синих ниток» Энн Тайлер и «Второй жизни Уве» Фредерика Бакмана. С такой же неподкупной искренностью и прямолинейностью в «Лунном свете» обнажаются все уголки человеческой души. Диалоги, не украшенные метафорами и излишними философствованиями, напоминают читателю его собственный недавний разговор с кем-то из членов семьи или малознакомым человеком. Сделать персонажей похожими на реальных людей, которых ты можешь знать — на соседа, начальника, друга, — решение, которое добавляет роману еще большее очарование.

Пока многие писатели стараются завоевать читательскую публику «невнятными» героями, компенсируя это скрупулезностью отбора высокоморальных тем, Шейбон не спешит становиться в их ряд. Персонажи его романа — яркие, запоминающиеся и самобытные. Автору на менее чем пятистах страницах удалось раскрыть каждого из них: и дедушку, и бабушку, и маму, и дядю Рея. Эмоциональные, импульсивные, своенравные — они задают динамику повествования. С особой щепетильностью писатель отнесся к художественным деталям: будь то раввинский костюм, колода карт или модель лунной базы. Читателю не нужно вычленять сущность персонажей посредством сложных мыслительных процессов, достаточно только взглянуть на них, словно на картинку.

Эта женщина прошла через огонь, который не сжег ее, но, как чувствовал дед, опалил. Он собирался ее спасти. Залезть к ней в трусы было необходимым первым шагом.

Чем покорять сердца и умы такого привередливого современного читателя, Шейбон определенно знает. Тонкий юмор, местами черный, местами непредсказуемый, делает книгу живее, оставляя приятное послевкусие, подобное тому, которое вы испытываете, когда одерживаете верх над своим оппонентом в словесной перепалке. Встречу дедушки с Вернером фон Брауном, приправленную дерзкой иронией, хочется прокручивать в памяти снова и снова. Не тогда ли дед Майкла выиграл борьбу с самим собой?

Несомненно, «Лунный свет» можно рассматривать и как документальное произведение, претендующее на историческую достоверность. Богатый на факты и исторических персонажей, роман позволяет не только ознакомиться с авторским прочтением Второй мировой войны, но и заставляет задуматься над вопросами морали: например, можно ли считать конструктора ракетно-космической техники Вернера фон Брауна монстром за то, что он практиковал использование рабского труда евреев? Или же он просто исполнял свой долг? К ответу на этот вопрос придет один из героев — дедушка Майкла.

Сначала может показаться, что роман обо всем понемногу, но уже после пятидесятой страницы начинаешь понимать: он в первую очередь о любви. Все, что вы найдете в нем, сводится к этому большому, красивому, трагичному чувству. Любовная линия дедушки и бабушки — сложная, местами грустная, местами веселая, подобно геометрической прямой, она стремится к бесконечности. Взаимоотношения внука и бабушки, дочки и отца — психологическая драма, которая трогает каждого, кто признает ценность семьи. И не оттого ли мы так искренне желаем персонажам всего самого хорошего, что видим в них себя самих?

Косой луч вечернего света озарял всегдашний флакон «Шанель № 5» на бабушкином туалетном столике. Джинн, теплящийся в бутылке. Цвет был в точности как бабушкин запах, цвет тепла ее колен и обнимающих рук, хрипловатого голоса, который отдавался в ее ребрах, когда она прижимала меня к себе. Я смотрел на мерцающее в бутылке пленное пламя. Иногда в этом запахе были радость, тепло, уют, иногда от бабушкиных духов у меня кружилась голова и ломило виски. Иногда ее руки были как железные обручи, сдавливающие мне шею, а смех казался горьким, скрипучим, холодным — смех волка из мультика.

«И на земле мы многое забыли: // лишь изредка воспомнится во сне // и трепет наш, и трепет звездной пыли, // и чудный гул, дрожавший в вышине…» — пожалуй, этими строками из стихотворения Владимира Набокова лучше всего можно охарактеризовать меланхоличное настроение романа. Космическая атрибутика сопровождает героев на протяжении всего повествования: модели ракет, лунных баз, телескопы. Подобной космосу — загадочному и вдохновляющему — становится и жизнь главных персонажей. Бабушка с темной тайной из прошлого, дедушка, которому так и не удалось раскрыть секрет самого любимого на Земле человека. Может быть, именно поэтому он строит для бабушки модель Лунного сада — место, олицетворяющее простое счастье быть вместе. Возможно, за пределами нашей планеты они смогут дать себе шанс быть узнанными друг другом заново.

И неважно, что это всего лишь мечта. «Лунный свет» — запоминающаяся история, полная любви и, как ни парадоксально, света. И пусть место действия — планета Земля, взор мечтателей всегда устремлен в небо.

Александра Сырбо

Дать волю чудесам

  •  Лора Белоиван. Южнорусское Овчарово. — М.: Лайвбук, 2017. — 368 с.

Лора Белоиван, бортпроводница по образованию и писательница по призванию, опубликовала сборник рассказов «Южнорусское Овчарово» только в этом году, хотя он был написан еще шесть лет назад. Перу автора принадлежат пять книг, за одну из них — «Чемоданный роман» — она была номинирована на Довлатовскую премию. По совместительству журналистка, Белоиван успела по в Петропавловске в Казахстане, поработать корреспондентом во Владивостоке, а теперь живет в поселке Тавричанка в Приморском крае. Знакомство с радостями и печалями маленьких селений, которые ей удалось посетить, помогло создать выразительную картину деревенской жизни. Поэтому и обитатели несуществующего Овчарова кажутся такими живыми, такими реальными. Дед Костик, продавщица Марина Владимировна, сумасшедший учитель английского — все они поначалу являются частью тоскливой и предсказуемой повседневности. А затем вдруг начинают происходить чудеса: оживают мертвецы, выбрасываются на берег русалки, а чердаки разговаривают с владельцами домов.

Автор с любовью и нежностью относится к своим героям, ведь, несмотря на все странности и недостатки, они добрые и очень простые. В маленьком затерянном для остальных мире во всем чувствуется жизнь и неугасающая надежда: деревья и животные обретают душу, люди находят таинственные острова, электричество получают из черной материи. После знакомства с событиями, происходящими в Овчарове, хочется перенестись в полузаброшенную деревню, изучить каждый ее уголок и хотя бы одним глазком взглянуть на обитателей, забавных и чудных, которые своим существованием придают смысл этой невероятной истории.

Может, и мед снится нам в трехлитровой банке в шкафчике нашей кухни, и все остальное, включая Южнорусское Овчарово, нам тоже снится? Однако сядешь в машину, заведешь, тронешься с места, а через полтора километра от дома — дорожный знак: «Южнорусское Овчарово». Его можно потрогать. Можно даже пнуть ногой. Он есть всегда — и днем, и ночью. Даром что перечеркнутый с обеих сторон.

Книга Белоиван напоминает рассказы Сергея Довлатова: вот он, реализм нашей жизни, в каждом герое можно отыскать отражения знакомых нам людей, а ирония и анекдотичные случаи еще больше сближают литературные миры писателей. Стиль тоже напоминает довлатовский — короткими емкими диалогами и парцелляциями. Язык книги максимально приближен к бытовой речи деревенских жителей. Лора Белоиван умело использует красочные сравнения и олицетворения, обращается к привычным для русского слуха фразеологизмам и нецензурным выражениями. Можно заметить сходство и с произведениями Гоголя и Булгакова: благодаря невероятным происшествиям, образам и символам читатель пытается понять причинно-следственные связи реального мира. Почему люди, которых больше нет с нами, все равно продолжают помогать живым? Где грань между сумасшествием и нормальностью? Почему нас так влечет все неизвестное и загадочное, из-за чего мы иногда забываем наслаждаться повседневностью, — на эти вопросы можно ответить, пусть и по-разному, внимательно изучив судьбы героев. Кому будет близка такая литература? Тем, кто устал от обыденности и уже потерял веру в чудеса, тем, кто хочет вернуть любовь к человеку и человечеству.

Автор умело сочетает магию и повседневность. Ирония и сарказм не мешают нам поверить в странности, которые ежедневно происходят с жителями загадочного Овчарова.

…блуждающий̆ милиционер по имени Евгений, который̆ так насобачился создавать себе алиби, что умеет возникнуть поочередно в пяти деревенских магазинах, а жена его Татьяна ищет повсюду своего мужа, и находит пять раз подряд, и в каждом из пяти магазинов милиционер Евгений получает от Татьяны по морде, и делает вид, что ничего не произошло, в то время как настоящий̆ милиционер Евгений выходит из шестого магазина с бутылкой̆ водки, никем не побитый̆…

История уже написана, а нам остается лишь в нее влюбиться: либо в сочетание обыденности и волшебства, либо в колоритных персонажей. В деревне интересны не только русалки и колдуны — за спиной каждого, на первый взгляд обычного, героя стоят драматические события и философские размышления о жизни. Писательница дает возможность взглянуть на жизнь в Овчарове от лица различных персонажей: сначала мы смотрим на все глазами чужаков, только недавно сбежавших от городской суеты, а уже на следующих страницах погружаемся в мир старожилов поселка.

Единственное желание, которое возникает на последней странице, — взять билет до Владивостока, заблудиться по дороге к перечеркнутому указателю, поселиться в старой избушке в ожидании сказки. А пока чудеса плутают в поисках покинутой деревушки, пройтись бы от почты до морского берега мимо туманного кладбища и вязких болот. Но приходится открывать глаза и мириться с тем, что рядом все еще нет ни матерящегося попугая ара, ни живущей с мертвецами Аси, ни деда Наиля, скупающего в магазине непонятно для чего мешки с карбидом.

Валерия Степанова

Дайджест литературных событий на июль: часть 2

Если в разгар лета вам все еще холодно — согреться можно на презентации детской книги Веры Полозковой, лекциях о сказках и мифологии, мастер-классах по иллюстрации или соревнованиях в чтении по ролям. Об этих и других событиях расскажет вторая часть июльского дайджеста.

17–19 ИЮЛЯ

Летние книжные аллеи
Книжные аллеи — своеобразный городок с элементами книжного магазина и литературного парка. В программе мероприятий — выступления музыкантов и танцоров, экскурсии по мотивам произведений классики, а также лекции и мастер-классы. Полная программа — в сообществе мероприятия.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, ул. Малая Конюшенная. Начало в 12:00. Вход свободный.

 

17 ИЮЛЯ

Презентация книги Веры Полозковой «Ответственный ребенок. Стихи для детей»
Поэтесса и актриса Вера Полозкова представит новый сборник стихов — состоящих из «слов материнской любви». На встрече автор расскажет о том, чем стала для нее эта работа, и проведет автограф-сессию.

Время и место встречи: Москва, книжный магазин «Москва», ул. Тверская, 8/2, стр. 1. Начало в 19:00. Вход свободный.

 

19 ИЮЛЯ

Встреча «Евтушенко — 85. Ностальгия по Политехническому»
На вечере памяти поэта прозвучат его знаменитые стихи и песни на них, а также будут показаны отрывки из кинофильмов, посвященных Евтушенко. В мероприятии поучаствуют друзья поэта, а ведущим станет Валерий Краснопольский.

Время и место встречи: Москва, «Культурный центр ЗИЛ», ул. Восточная, 4, корп. 1. Начало в 19:00. Билеты доступны на сайте культурного центра.

 

«Клумба» — летний проект библиотеки имени Гоголя
«Клумба» — летний филиал библиотеки с зоной чтения на свежем воздухе, мастер-классами, настольными играми, книгообменом и лекциями по астрономии. Полная программа мероприятий доступна в официальном сообществе.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, сквер перед библиотекой имени Гоголя, Среднеохтинский пр., 8. Начало в 12:00. Вход свободный.

 

20 ИЮЛЯ

Встреча «Как открыть свой детский книжный магазин»
Свой магазин «Чу!Детство» Виктор и Мария Кузнецовы называют не бизнесом, а именно мечтой: «островком с лучшими детскими книгами, чудесами и волшебством в самом центре Петербурга». На встрече они расскажут о том, как маленькому магазину конкурировать с гипермаркетами, кому нужен именно детский книжный и что, помимо литературы, нужно для его открытия.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, ТРЦ «Охта Молл», Якорная ул., 5А. Начало в 19:00. Регистрация доступна на платформе TimePad.

Встреча «Итальянские сказки»
В рамках цикла «Такие разные сказки» участники — дети от 8 до 12 лет — передают впечатления от чтения в любой удобной форме, будь то рисунок, рассказ или даже танец. Очередная встреча посвящена народной сказке «Новая юбка» и книге Анджелы Нанетти «Мой дедушка был вишней». Ведущая — филолог и журналист Елена Калашникова.

Время и место встречи: Москва, «Культурный центр ЗИЛ», ул. Восточная, 4, корп. 1. Начало в 17:30. Регистрация доступна на сайте культурного центра.

 

22 ИЮЛЯ

Лекция Виталия Пацюкова «Дмитрий Пригов: феномен игры в художественном поведении»
Искусствовед Виталий Пацюков расскажет о творческом пути Дмитрия Пригова как художника, чей мир развивается по принципу универсальной игровой системы. Кажущаяся простота и повторяемость его художественных образов сближается в своей предельности и абсолютности с поисками ученого, ищущего единый, универсальный закон мироздания. Лекция проходит в рамках фестиваля «Пригов на ЗИЛе».

Время и место встречи: Москва, «Культурный центр ЗИЛ», ул. Восточная, 4, корп. 1. Начало в 17:00. Регистрация доступна на платформе TimePad.

23 ИЮЛЯ

Мастер-класс «Первые шаги в иллюстрации»
Александра Балашова иллюстрирует книги издательств «Клевер», «Самокат», «Манн, Иванов и Фербер». На мастер-классе участники будут придумывать интересные сюжеты и героев — для этого понадобятся только скетчбук, карандаши и фантазия.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, клуб «Книги и кофе», ул. Гагаринская, 20. Начало в 14:00. Регистрация доступна на платформе TimePad.

 

24 ИЮЛЯ

Презентация книги Наины Ельциной «Личная жизнь»
Так сложилось, что личная жизнь Наины Ельциной стала частью истории эпохи перемен в большой стране. Мемуары, первоначально написанные для детей и внуков, дают читателю возможность взглянуть ее глазами на самые важные события 90-х. На встрече Наина Ельцина ответит на вопросы читателей и проведет автограф-сессию.

Время и место встречи: Москва, книжный магазин «Москва», ул. Тверская, 8/2, стр. 1. Начало в 19:00. Вход свободный.

25 ИЮЛЯ

Презентация книги Льва Данилкина «Ленин. Пантократор солнечных пылинок»
Новый герой литературного критика и писателя Льва Данилкина — Ленин, книга о котором стала одним из центральных литературных событий столетнего юбилея революции 1917 года. На встрече автор расскажет о работе над романом и о своем отношении к персонажу, споры вокруг которого не прекращаются вот уже столетие.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, павильон острова «Новая Голландия», наб. Адмиралтейского канала, 2. Начало в 19:30. Регистрация доступна на платформе TimePad.

26 ИЮЛЯ

Встреча «Всем. Читать. Вслух»
«Всем. Читать. Вслух» организаторы называют «перфомансом-читкой-соревнованием»: участников просят читать по ролям произведения мировой литературы, оригинальный подход приветствуется. Лучших награждают — призами и, конечно, аплодисментами.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, ТРЦ «Охта Молл», Якорная ул., 5А. Начало в 19:00. Регистрация доступна на платформе TimePad.

 

Встреча «Исландские сказки: правила жизни в стране эльфов и троллей»
Какие истории обитатели мрачного острова рассказывали друг другу за ужином или рукоделием? В какие чудеса они верили и как эта вера сохранилась до сих пор? Чего стоит ожидать от йольских троллей и их ужасной матушки? Почему может быть опасно оставаться дома на Рождество? На эти и другие вопросы ответит историк культуры и скандинавист Анна Соловьева.

Время и место встречи: Москва, Scandinavia Club, ул. Таганская, 31/22. Начало в 19:30. Билеты доступны на платформе TimePad.

27 ИЮЛЯ

Встреча «Скандинавские сказки»
Филолог и журналист Елена Калашникова помогает детям от 8 до 12 лет выражать свои впечатления от сказок в творческой форме и даже создавать на их основе свои рассказы. Очередная встреча цикла «Такие разные сказки» посвящена шведской народной сказке «Жадная старуха» и книге «Тоня Глиммердал» норвежской писательницы Марии Парр.

Время и место встречи: Москва, «Культурный центр ЗИЛ», ул. Восточная, 4, корп. 1. Начало в 17:30. Регистрация доступна на сайте культурного центра.

29 ИЮЛЯ

Встреча «Креативное чтение»
Культуролог, журналист, автор курсов «Литературная кухня» и «Креативный текст» в Школе журнала Seasons of Life Светлана Сидорова расскажет, как получать максимальное удовольствие и пользу от чтения. Участники попробуют вместе найти лучшие книги, вдохновляющие места для чтения и поупражняются в создании метафор.

Время и место встречи: Москва, павильон-постамент памятника «Рабочий и колхозница», пр-т Мира, 123б. Начало в 20:00. Регистрация доступна на платформе TimePad.

Иллюстрация на обложке дайджеста: Laura Berger

Амос Оз. Иуда

  • Амос Оз. Иуда. — Пер. с иврита В. Радуцкого. — М.: Фантом Пресс, 2017. — 448 с.

Прозаик и журналист Амос Оз  — один из самых известных авторов Израиля, автор книг «Черный ящик», «Познать женщину», «Мой Михаель». Его новый роман «Иуда», вошедший в шорт-лист Международной Букеровской премии, рассказывает о cути предательства и темной стороне христиано-иудейских отношений, наложивших отпечаток на современную историю.

7

Случается иногда, что жизнь в своем течении замедляется, запинается, подобно тонкой струе воды, текущей из водостока и прокладывающей себе узкое русло в земле. Струя сталкивается с неровностями почвы, задерживается, растекается ненадолго небольшой лужицей, колеблется, нащупывает возможность прогрызть кочку, перекрывающую дорогу, или стремится просочиться под ней. Из-за препятствия вода разветвляется и продолжает свой путь тремя или четырьмя тонкими усиками. Или отступает, и земля поглощает ее. Шмуэль Аш, чьи родители разом потеряли накопленные за всю жизнь сбережения, чья научная деятельность провалилась, чья учеба в университете прервалась, а возлюбленная взяла и вышла замуж за своего прежнего приятеля, решил в итоге принять работу, предложенную ему в доме по переулку Раввина Эльбаза. В том числе «условия пансиона», как и очень скромную месячную плату. Несколько часов в день он будет составлять компанию инвалиду, а остальное время свободен. И там была Аталия, почти вдвое старше его, и тем не менее он испытывал легкое разочарование каждый раз, когда она выходила из комнаты. Шмуэль пытался уловить нечто вроде дистанции или различия между ее словами и голосом. Слова были уничижительными и порой язвительными, но голос был теплым.

Спустя два дня он освободил свою комнату в квартале Тель Арза и перебрался в дом, окруженный мощеным двором, в тени смоковницы и виноградных лоз, — в дом, который очаровал его с первого взгляда. В пяти картонных коробках и в старом вещевом мешке он перенес свои пожитки, книги, пишущую машинку и свернутые в трубку плакаты с героями кубинской революции и распятым Иисусом, умирающим в объятиях Своей Матери. Под мышкой он принес проигрыватель, в другой руке держа сверток с пластинками. Во второй раз он не споткнулся о вознесшуюся под его ногой скамеечку за дверью, а мягко и осторожно перешагнул через нее.

Аталия Абрабанель описала его обязанности и привычки обитателей дома. Она показала ему железную винтовую лестницу, поднимавшуюся из кухни в его мансарду. Стоя у подножия этой лестницы, она рассказывала Шмуэлю о порядке его работы, о рутине кухни и стирки; одна ее рука с расставленными пальцами покоилась на бедре, в то время как другая вспархивала к его свитеру, выпалывала из рукава то соломинку, то сухой листок, запутавшийся в шерсти. Коротко, деловито и вместе с тем голосом, вызвавшим в воображении Шмуэля теплую темную комнату, она говорила:

— Смотри. Вот как обстоит дело. Валд — зверь ночной: спит всегда до полудня, поскольку бодрствует по ночам вплоть до раннего утра. Каждый вечер, с пяти до десяти или до одиннадцати, ты будешь беседовать с ним в библиотеке. И это более-менее все твои обязанности. Ежедневно, в половине пятого, идешь в библиотеку, заправляешь керосином обогреватель, зажигаешь. Затем кормишь рыбок в аквариуме. Нет нужды напрягаться в поисках тем для беседы — он сам позаботится о том, чтобы постоянно снабжать вас темами для ваших разговоров, хотя ты наверняка очень скоро убедишься, что он из тех, кто говорит потому, главным образом, что не может вынести ни минуты молчания. Не бойся спорить с ним, возражать ему, наоборот, он пробуждается к жизни, именно когда с ним не соглашаются. Как старый пес, у которого все еще есть нужда в чужаке, чтобы обозлиться и разразиться лаем, а изредка и куснуть. Правда, игриво. Вы оба можете пить чай сколько угодно: вот тут стоит чайник, а здесь — заварка и сахар, а там — коробка с бисквитами. Каждый вечер в семь часов ты разогреваешь кашу, которая всегда будет ждать тебя под фольгой на электрической плитке, и ставишь перед ним. Обычно он проглатывает еду быстро и с аппетитом, но если вдруг удовлетворится несколькими ложками или вообще откажется есть, ты на него не дави. Просто спроси, можно ли уже убрать поднос, и поставь все как есть на кухонный стол. В туалет он в состоянии добираться самостоятельно, на костылях. В десять часов обязательно напомни ему про лекарства. В одиннадцать или даже чуть раньше одиннадцати поставь на его письменный стол термос с горячим чаем на ночь, а потом можешь быть свободен. Разве что заскочи на минутку в кухню, вымой тарелку, чашку и поставь все в сушилку над раковиной. По ночам он обычно читает и пишет, но утром почти всегда рвет написанное на мелкие куски. Если он в комнате один, то любит иногда разговаривать с самим собой. Громко диктовать себе или даже спорить с собой. Или часами говорить по телефону с кем-нибудь из своих старинных оппонентов. Ты, если услышишь невзначай, как он повышает голос не в твои рабочие часы, — не обращай внимания. Изредка случается, что ночью он громко рыдает. Ты к нему не подходи. Предоставь его самому себе. А что касается меня… — На мгновение в ее голосе приоткрылась крохотная щель неуверенности, но так же мгновенно и затянулась. — Неважно. Иди сюда. Смотри. Здесь газ. Здесь мусорное ведро. Электрическая плитка. Здесь сахар и кофе. Бисквиты. Печенье. Сухофрукты. В холодильнике есть молоко, сыр и немного фруктов и овощей. Здесь наверху — консервы: мясо, сардины, горошек и кукуруза. Некоторые еще с осады Иерусалима сохранились. Тут шкаф с инструментами. Вот электрические пробки. Здесь хлеб. Напротив нас живет соседка, пожилая женщина Сара де Толедо; каждый день, в полдень, она приносит господину Валду вегетарианский обед, а под вечер ставит на электрическую плитку приготовленную дома кашу. Мы ей за это платим. Каши вполне может хватить и тебе. В обед позаботься о себе сам, неподалеку есть маленький вегетарианский ресторан, на улице Усышкина1. Так, а вот здесь — корзина для белья. По вторникам к нам приходит домработница Белла. Если тебя это устроит, Белла может и тебе постирать и немного прибраться в твоей комнате без дополнительной оплаты. Почему-то один из твоих предшественников до смерти боялся Беллы. Понятия не имею почему. Твои предшественники явно занимались поисками самих себя. Не знаю, что им удалось найти, но ни один из них не задержался здесь дольше нескольких месяцев. Все свободные часы наверху в мансарде поначалу их радовали, но потом тяготили. Наверное, и ты пришел сюда уединиться для поисков самого себя. Или чтобы творить новую поэзию. Можно подумать, что убийства и пытки уже прекратились, можно подумать, что мир обрел здравый смысл, освободился от страданий и только и ждет, что явится наконец-то какая-то новая поэзия. Вот здесь всегда есть чистые полотенца. А это моя дверь. И чтобы у тебя даже в мыслях не было искать меня. Никогда. Если тебе что-нибудь понадобится, если возникнет проблема, ты просто оставь мне записку здесь на столе, и я со временем восполню все недостающее. И не смей бегать ко мне от одиночества или чего еще, как твои предшественники. Этот дом, похоже, вдохновляет одиночество. Но я решительно вне игры. Мне нечего предложить. И еще кое-что: когда Валд один, он не только разговаривает сам с собой, но иногда и кричит — зовет меня по ночам, зовет людей, которых уже нет, упрашивает, умоляет их о чем-то. Возможно, он станет звать и тебя. Это случается с ним обычно по ночам. Постарайся не обращать на это внимания, просто повернись на другой бок и спи дальше. Твои обязанности в этом доме четко определены: с пяти до одиннадцати, и ночные крики Валда в них не входят. Как и другие вещи, которые, возможно, иногда здесь случаются. Держись подальше от всего, что тебя не касается. Вот, чуть не забыла: возьми ключи. Не потеряй. Этот ключ от дома, а вот этот — от твоей комнаты в мансарде. Разумеется, ты волен приходить и уходить вне своих рабочих часов, но ни при каких условиях тебе нельзя приводить к нам никаких гостей. Или гостью. Этого — нельзя. Здесь у нас не дом открытых дверей. А сам ты, Аш? Кричишь иногда по ночам? Слоняешься по дому во сне? Нет? Неважно. Вопрос снимается. И еще кое-что: вот здесь ты подпишешься, что обязуешься не говорить о нас. Ни при каких обстоятельствах. Не передавать никаких подробностей. Даже своим близким. Ты просто никому не рассказываешь о том, чем ты у нас занимаешься. И если у тебя не будет другого выбора, то можешь сказать, что сторожишь дом и потому живешь бесплатно. Я ничего не забыла? Или, возможно, ты? Хочешь попросить? Или спросить? Возможно, я немного тебя напугала.

Пару раз во время ее монолога Шмуэль пытался заглянуть ей в глаза. Но, наткнувшись на ледяную предупреждающую искру, быстро отводил взгляд. На этот раз он решил не уступать. Он умел улыбаться женщинам с очаровательной юношеской непосредственностью и придавать своему голосу своеобразный оттенок застенчивости и нерешительности, столь трогательно несоответствовавший его крупному телу и неандертальской бородище. Нередко его воодушевлению в сочетании с беззащитной застенчивостью, подернутой дымкой вековой печали, и в самом деле удавалось проложить дорогу к женским сердцам.

— Только один вопрос. Личный? Можно? Какие отношения или родственные узы связывают вас с Валдом?

— Да ведь он уже на это ответил: я за него отвечаю.

— И еще один вопрос. Но вы, по правде, не обязаны отвечать мне.

— Спрашивай. Но это будет последний вопрос на сегодня.

— Абрабанель? Такая царственная фамилия?2  Не имею права любопытствовать, но нет ли случайно какой-то связи с человеком по имени Шалтиэль Абрабанель? Помнится мне, что в Иерусалиме в сороковые годы был некий Шалтиэль Абрабанель. Член правления Сохнута? Или Национального комитета? Мне кажется, что он единственный из них выступал против создания государства? Или выступал только против линии Бен-Гуриона? Я что-то помню, но смутно: юрист? востоковед? Иерусалимец в девятом поколении? Или в седьмом? Он был, как мне кажется, чем-то вроде оппозиции в количестве одного человека, и после этого Бен-Гурион выбросил его из руководства, чтобы не мешал ему? Возможно, я спутал разных людей?

Аталия не торопилась с ответом. Она знаком предложила ему подняться по винтовой лестнице и сама поднялась следом, встала в дверях мансарды, привалившись спиной к косяку. Левое бедро, чуть выставленное вперед, круглилось небольшим холмом, вытянутая рука упиралась в противоположный косяк, преграждая Шмуэлю путь к отступлению от мансарды к извилинам лестницы. И, словно пробившись сквозь низкое облако, в уголках ее глаз появилась, а затем охватила и губы обращенная внутрь страдальческая улыбка, но, как показалось Шмуэлю, в этой улыбке присутствовали, возможно, и удивление, и чуть ли не признательность. Но улыбка тотчас погасла, и лицо стало непроницаемым, будто со стуком захлопнулась дверь.

Она казалась ему красивой и притягательной, и все же было в ее лице нечто странное, ущербное, нечто, напоминавшее ему бледную театральную маску или выбеленное лицо мима. Почему-то в этот момент глаза Шмуэля наполнились слезами, и он поспешно отвернулся, устыдившись своих слез. Уже начав спускаться по винтовой лестнице, спиной к нему, она сказала:

— Это мой отец.

И прошло еще несколько дней, пока он снова увидел ее.


1. Менахем Усышкин (1863–1941) — сионистский деятель, способствовал укреплению халуцианского движения, выкупу земель Эрец-Исраэль. Сыграл важнейшую роль в создании Еврейского университета в Иерусалиме на горе Скопус, где он и похоронен.

2. Абрабанель (Абраванель, Абарбанель) — еврейский знатный род, в котором было немало философов, врачей, исторических деятелей. Род Абрабанелей хранит предание о своем происхождении от потомков царя Давида, переселившихся в Испанию после разрушения римлянами Иерусалима (70 год; 132–135 годы).