Рубрика: Заметки

В конце мая в Петербурге побывала Галина Юзефович. Журнал «Прочтение» поговорил с обозревателем о ее новой книге, о том, чем литературный критик похож на чирлидера и почему, высказываясь публично, нужно всегда быть готовым к ответной реакции.

— Чем является ваша книга «Удивительные приключения рыбы-лоцмана»: способом диалога с читателем или формой архивации ваших текстов?

— Мне кажется, что архивация собственных текстов тиражом три с половиной тысячи экземпляров — это немножко самонадеянно. Конечно, для меня это попытка диалога. Я каждую неделю пишу что-то про книги, но каждую же неделю кто-нибудь обязательно приходит и говорит: «Это все здорово, спасибо, а почитать-то что?» И в этом смысле удобно иметь такой компендиум всего: «Почитать-то что?» — а я на это сразу: «Вот, пожалуйста, книжка, пойдите выберите». Кроме того, мне показалось, что будет хорошо, если мои разрозненные тексты заживут вместе, если станет видно, что и с чем я сравниваю, как в целом устроена моя система координат. Если я говорю, что роман X — это лучший роман года, то важно понять, какие еще романы стоят в этом ряду: может, год был так себе и я выбираю среднее из плохого, или наоборот — год получился ого-го, и мне надо выбрать шедевр среди блестящих книг. Мне кажется, что в этом смысле — создания поясняющего контекста — моя книга тоже работает. Нет человека, который бы внимательно читал и конспектировал все мои обзоры на «Медузе» — и слава богу. Книга же создает более или менее целостную картину.

— У вас часто выходят тексты — наверное, должны быть какие-то планы на будущее, может еще книга?

— Да, я уже подписала договор, книга должна выйти, надеюсь, к осени. Она будет немного иного рода — не сборник рецензий, а сборник эссе о чуть более общих закономерностях в литературе. В основе — лекции, которые я читаю в Совместном бакалавриате ВШЭ-РЭШ, осталось их только «перелить» в эссеистический формат. Например, чем американский роман функционально отличается от английского и почему английский почти всегда демократичней и понятнее иноязычному читателю? Или, например, за что на самом деле дают Нобелевскую премию, как она устроена, зачем нужна и почему никому никогда не нравится итог. Примерно такие тексты я хочу собрать под одной обложкой — и она тоже, я надеюсь, будет иметь некоторую практическую ценность для читателя, хотя и не в таком прямом, прикладном смысле, как «Удивительные приключения рыбы-лоцмана».

— Идея первой книги была вашей или ее предложило издательство?

— Конечно, издательство — мне бы самой, честно говоря, и в голову не пришло, у меня куда более скромные амбиции. Но Елена Данииловна Шубина из «АСТ» сказала как-то: «Галя, а давайте сделаем книжку». Я сначала думала, что это совершенно нереалистичный план — мне казалось, что у меня и текстов-то на нормальную книжку не наберется, да и вообще все, что есть, страшно устарело. Но Шубина мне очень помогла: во-первых, убедила, что текстов хватит и не все устарело, а во-вторых, буквально взяла меня за ручку и помогла собрать из разрозненных фрагментов что-то более или менее цельное.

— Каким образом вы выбираете книги для обзоров?

— У меня тонко и сложно настроенная система оповещения: во всех местах, где может зазвонить, висят колокольчики. Знаете, как рыбаки — они раскидывают снасти и вешают колокольчики, чтобы не сидеть постоянно рядом, не сводя глаз с поплавка. У меня хорошие контакты с издателями, редакторами, книжными агентами — они сообщают мне о своих новинках и находках, а кроме того, есть много людей, которые мне могут указать на что-то, что я пропустила. В русской литературе мой компас земной — Елена Макеенко, обозреватель «Горького», она сейчас читает отечественой прозы раза в три больше, чем я. Переводчица и книжный обозреватель Анастасия Завозова — мой бесценный советчик в области зарубежной литературы, она регулярно приходит ко мне и говорит: «У нас собираются переводить книгу американского писателя Икс, и это здорово, вам надо». И, как показывает опыт, почти никогда не ошибается. В сфере фантастики и близлежащих областей мой эксперт и наставник — Василий Владимирский, человек, к которому я всегда прихожу с вопросом: «Мне показалось, что вот эта фэнтези хорошая — это мне зря так показалось?» На что Вася немедленно выкатывает мне список и говорит: «Это, кончено, неплохо, но для начала ознакомься с…» Есть и разные другие люди — и профессионалы, и нет, которые в нужный момент могут меня «дернуть» и которых могу «дернуть» я. Кроме всего прочего, я, конечно же, читаю практически всю критику, которая выходит по-русски, и значительную часть критики по-английски, я слежу за тем, что нового выходит в России и в мире. А дальше уже начинается процесс чистого произвола: я собираю все это в кучку и начинаю открывать, просматривать, и если я понимаю, что что-то заслуживает внимания, тогда дочитываю до конца и включаю в свои планы. Если понимаю, что прямо сейчас я не могу себе позволить это прочесть, потому что на ближайшие две-три недели у меня все забито, то просто беру на заметку.

— Почему вы оказались среди того небольшого количества критиков, которые востребованы? 

— Я, как в старом анекдоте про «ненастоящего сварщика», не совсем настоящий критик. Я с огромным уважением и интересом отношусь к моим коллегам из толстых журналов, но они делают совершенно другую вещь: нормальная критика — это скорее то, чем занимаются они, а не я. Я же, как сказал мой друг и коллега Александр Гаврилов, не столько критикой занимаюсь, сколько создаю позитивный образ читателя. То есть я абсолютно не озабочена — и это совсем не поза, поверьте — какой-то литературной жизнью, какими-то нюансами литературного процесса и развитием литературы как системы, я даже почти ни с кем из писателей не знакома лично и не хочу знакомиться. Моя относительная востребованность (мы все понимаем ее степень, она тоже довольно камерная) обусловлена тем, что читатель видит во мне своего полномочного представителя. Не человека, который залез на табуреточку и говорит о тонком, сложном и умном, а такого же читателя, как он сам, просто располагающего чуть большим количеством времени для чтения. Я думаю, именно поэтому другим читателям относительно легко себя со мной соотнести. А кроме того, я регулярна: много читаю и много пишу. Мне кажется, это важно — регулярность присутствия. Потому что если раз в год кто-нибудь (даже очень умный человек) выбегает и кричит: «А-а-а, новый Гоголь народился!» — его мнение мало о чем говорит, потому что мы не понимаем, на что он опирается, какая у него точка отсчета, из какого множества он выбирает. Может, он просто сто лет книжек не читал и забыл, что это вообще-то здорово — вот вам сразу и Гоголь.

— Сказанное вами соотносится с тем, о чем писал Сергей Чупринин по поводу разницы между книжными и литературными критиками. Вы с ним согласны?

— Да, конечно, абсолютно. Я вообще не люблю слово «критик» по отношению к себе, я предпочитаю называться «книжный обозреватель», «book reviewer», потому что критик — это же другая работа. Критик — это человек, который собирает какие-то конструкции из конечного набора объектов. У меня нет задачи выяснить, кто более велик — писатель Шишкин или писатель Водолазкин. У меня нет задачи проследить их взаимовлияние, нет задачи понять, куда это все идет и чем кончится. Моя задача гораздо более локальна — я просто рассказываю о новых книгах, которые мне нравятся и близки. Я всегда говорю, что критики (в смысле, настоящие критики) — это специалисты по лесу, его экологии и биогеоценозам. А я — я специалист по деревьям, древовед, если угодно.

— Для многих людей ваше слово становится истиной в последней инстанции, но ведь любая критика субъективна, так ведь? 

— Это тонкая и печальная тема — об ответственности автора за то, как используется его слово. Мы не всегда можем отвечать за интерпретацию того, что мы пишем, и я в этом смысле не исключение. Я постоянно говорю своим читателям: не верьте мне. Точнее, верьте не только мне. Книга — это инвестиция денег, времени, эмоций. Прежде чем решаться на нее, лучше проконсультироваться хотя бы с двумя экспертами, а лучше с тремя — ну, и своей головой тоже подумать. Но многим проще назначить себе один-единственный ориентир и им пользоваться, даже если ориентир регулярно заводит куда-то не туда. Мной как ориентиром удобно пользоваться по чисто техническим причинам: я всегда есть — протяни руку, и дотянешься. Я сижу в своем фейсбуке и пощу бесконечные цитаты из книжек, которые читаю, а каждую субботу мой обзор можно найти на «Медузе». И тут я, понятное дело, выигрываю у авторов, которые присутствуют в медийном пространстве нерегулярно, от случая к случаю. Мне, конечно же, льстит, что многие мне доверяют, но лично мне хотелось бы жить в более диверсифицированном мире. Я бы хотела, чтобы ориентиров — надежных, постоянных, а не «проблесковых» — было много. Именно поэтому я всегда говорю: не ограничивайтесь моей страничкой или моей колонкой, ищите еще. Не знаю, заметно ли это, но если я полюбила какую-то книжку, то я обязательно найду еще пять других текстов, которые будут подтверждать, что эта книжка хорошая, и запощу их у себя. Словом, мне бы хотелось, чтобы читатель был более внимателен, более избирателен и рефлексивен, но это, к сожалению, не то, на что я могу повлиять.

— В какой момент вы поняли, что вы профессиональный критик?

— Ни в какой. У меня до сих пор нет на этот счет какой-то окончательной уверенности. Периодически я чувствую себя Хлестаковым — впрочем, думаю, это нормальное состояние для любого человека, я не склонна по этому поводу впадать в панику. Но если меня тряхнуть и всерьез спросить: «По какому праву ты вообще считаешь, что имеешь право высказываться о литературе?», я на самом деле знаю ответ на этот вопрос. Он звучит так: «Потому что я правда очень давно и очень много читаю». Мне кажется, это то единственное, что делает мое суждение сколько-нибудь правомочным и ценным. Никаких других объяснений у меня нет.

— Как вы поступаете с плохими книгами?

— У меня есть два метода: я их либо игнорирую, либо пишу о них как о социокультурном феномене. Иными словами, я пишу про плохую книгу, только если она очень важная и симптоматичная, и тогда я пытаюсь понять причину ее успеха. Нельзя просто отмахнуться от «Пятьдесяти оттенков серого», хотя с литературной точки зрения мы все понимаем их ценность. Но если пятьдесят миллионов человек по всему миру что-то в ней такое вычитали, значит, что-то в ней и правда есть — просто это «что-то» не про литературу, а про какую-то тонкую сцепку между обществом, литературой и психопатологией обыденной жизни. Ну, а в целом мне кажется, что писать про совсем плохие книги, в которых я не могу найти ничего хорошего, ничего увлекательного, — это бесплодное занятие. Зачем? Места мало, времени мало, у читателя мало сил и интереса. Зачем фиксировать внимание на том, в чем ты не видишь ценности? 

— Кто из публицистов вас вдохновляет, к чьему мнению вы прислушиваетесь?

— Я совокупно прислушиваюсь к тому, о чем пишут на сайте «Горький», — мне кажется, там есть много интересных голосов. Мне очень интересно, что пишет и думает Валерия Пустовая: мы с ней никогда не сходимся во мнениях (причем даже тогда, когда кажется, что сходимся), но мне очень любопытно, как и о чем она думает. Мне интересна Анна Наринская — мы с ней очень разные, и по вкусам, и, если так можно выразиться, по методологии, но это как раз и хорошо. На вашем сайте бывает много любопытного, хотя и с совокупным «Прочтением» я редко согласна в оценках и каких-то эмоциональных мотивациях. Я вообще люблю читать про книжки почти так же сильно, как читать сами книжки. Поэтому любое осмысленное высказывание на книжную тему мне кажется интересным, вдохновляющим, заслуживающим внимания. Я восхищаюсь Мичико Какутани (и вообще постоянно читаю книжную рубрику The New York Times), New York Review of Books, Guardian, я подписана на множество блогов о книгах и книжном бизнесе в Telegram — словом, я вполне всеядный потребитель околокнижного контента.

— Как вы относитесь к критике в собственный адрес?

— Я с благодарностью и симпатией отношусь к любой критике, которая основывается на априорном интересе и сочувствии к объекту. Вот, например, Борис Кутенков написал в журнале «Знамя» абсолютно разгромную рецензию на мою книгу, и я за нее очень благодарна, потому что это разгромная рецензия человека, который прочитал мою книгу внимательно и с уважением. На мой взгляд, большая часть его претензий не вполне обоснованна (нельзя требовать от человека, чтобы он красиво прыгал, если он занимается тяжелой атлетикой, и наоборот), но рецензия Кутенкова — это осмысленный, вдумчивый разбор. С ним можно спорить, не соглашаться, но обижаться определенно не на что. 
Но я очень плохо отношусь к желанию пнуть меня, чтобы самоутвердиться за мой счет: «Вот сейчас я ка-а-ак пну Юзефович, и все увидят, какой я умный». Такого рода критика меня огорчает и обижает — не лично даже, я не очень обидчивый человек, а скорее как свидетельство несовершенства мира. Точно так же меня огорчают люди, которые пишут: «Прочитал я хваленый роман писателя Х. Фантастическое говно». Мне кажется, так говорить неэтично, это не суждение, а обесценивание в чистом виде (мало на свете вещей, которые я бы не любила сильнее, чем обесценивание). Но если человек прочитал, подумал, не согласен и хочет поспорить, оспорить или развенчать — что ж тут плохого, это прекрасно, только кланяться и благодарить.

— В каких областях гуманитарного знания вы чувствуете себя неуверенно?

— Примерно во всех, кроме, пожалуй, античной древности и современной прозы. Я очень плохо знаю историю русской литературы и никогда в жизни не решусь судить о литературе XVIII–XIX веков — я много читала, разумеется, но мое знание фрагментарное, не системное. Я очень плохо разбираюсь в поэзии и ничего никогда про нее публично не говорю, чтобы не опозориться. У меня, конечно, есть какие-то любимые поэты, но я никогда не осмелюсь абсолютизировать свой вкус в этой области. Скажем, я очень люблю стихи Александра Кабанова или Марии Степановой, но это мое частное, персональное, сугубо непрофессиональное мнение, потому что я не владею контекстом в должной мере. Мне кажется, что поэзия — это самая моя большая дырка, хотя и в философии (за вычетом опять же античной и раннехристианской) я тоже не сильна. Но вообще мне кажется, что самое важное — хорошо осознавать свои границы и не соваться с оценочными суждениями туда, где ты не компетентен. Я очень стараюсь за свои границы не высовываться. 

— Считаете ли вы себя флагманом литературной критики?

— Я не знаю, что это такое, то есть — нет, не считаю. Я считаю, что вообще «литературная критика» как целостное понятие распалось: нет сегодня никакой одной магистральной «литературной критики». Есть странные люди в Instagram или Youtube, у которых десятки тысяч подписчиков и которые рассказывают про книги. Они говорят каким-то своим птичьим языком, которого я не понимаю и который едва ли поймет мой читатель, но огромное количество людей их любит, читает и смотрит. Они флагманы? Не знаю — да, наверное, в своей нише они флагманы. Ну, а я — я маленький флагман маленькой ниши имени меня, в которой тоже говорят на каком-то особом птичьем языке. И помимо моей ниши есть еще множество других маленьких книжных критик, у которых свои флагманы, свои читатели, своя аудитория, свой понятийный аппарат, свои объекты исследования, свой птичий язык. Так что никакого одного флагмана в современной критике быть не может — слишком уж она сегментирована.

— В адрес молодых литературных критиков звучит множество негативных оценок. Как вы думаете, чего им не хватает?

— Я не верю в то, что существует такая категория, как «молодые критики». Вот поди сравни вас и Алену Бондареву, например. Или вас и Бориса Кутенкова, или Бондареву и Кутенкова. Все очень разные. Единственная проблема, которую я могу диагностировать, скорее поколенческая, чем литературно-критическая. И она, как мне кажется, в наибольшей степени связана с изменением парадигмы хранения и использования информации, а также со сменой образовательных моделей. Я еще успела поучиться в университете в те времена, когда за любое красивое обобщение больно били — предполагалось, что смысл обучения состоит не в выстраивании эффектных концепций, а в накапливании информации и ее систематизации. То есть люди моего поколения и старше — это такие ходячие википедии (кто большего объема, кто меньшего), зачастую не способные сделать какое-то обобщение. 

Сегодня же необходимость хранения информации в голове фактически отпала — вся мудрость мира находится на расстоянии вытянутой руки во внешнем облачном хранилище, поэтому люди, скажем, младше тридцати, по моим наблюдениям, иногда избыточно легко относятся к обобщениям. Современная система образования направлена не на то, чтобы удерживать и сохранять информацию, а на то, чтобы ее умело аранжировать. Поэтому молодые — и молодые критики в том числе — легче поддаются соблазну концептуализации: прочитав три американских романа и еще про два погуглив, сделать вывод относительно всех остальных американских романов. В результате получается что-то вроде «американская литература в среднем…» — и алле-оп, красивая закругленная концепция, выстроенная на заведомо недостаточном материале. Это слабая, уязвимая позиция, в ней всегда легко найти дырки и противоречия: прочитать один роман Сергея Носова и сразу судить о его творчестве в целом, в капле прозревать море, а «в прутике, раздавленном ногой» видеть «чернорукие леса», как писал Николай Тихонов, — это все, конечно, очень приятно и увлекательно, но не всегда осмысленно. Я даже не готова сказать, что это так уж однозначно плохо — многия знания без способности к концептуализации не многим лучше. Просто такой подход — давайте назовем его «поверхностным» и «недостаточно фундированным» — цепляет, ранит, раздражает людей нашего поколения, потому что нам-то за каждое обобщение приходилось платить кровью.

Что же касается пинания молодых критиков… Пинают всех и всегда, и молодых, и старых — это нормально. Обидчивость и ранимость — те вещи, которые нужно оставить за бортом, если решил заниматься литературной критикой, потому что критик — даже самый добрый, чуткий и аккуратный — все равно наносит раны. А если ты ранишь, будь готов к тому, что кто-то захочет ранить тебя. 

— Наверное, любое слово, сказанное громко и вслух — так, чтобы его слышали много людей, — не всем придется по душе, как вы считаете?

— Конечно — именно поэтому нужно быть готовым к ответочке в любой момент, и к этой мысли нужно просто привыкнуть: если ты открываешь рот в публичном пространстве, рано или поздно к тебе придет кто-то, кто захочет сделать тебе больно. И более того, я уверена, что лишать людей этой возможности — нечестно и недемократично. Вот у меня, например, в фейсбуке очень много народу, и при этом комментарии открыты для всех, а еще меня можно тегать кому угодно — только для не-друзей есть предварительный просмотр. Как результат, ко мне регулярно приходят и пишут такое, что даже я с моим десятисантиметровым хитиновым панцирем начинаю огорчаться. Друзья меня спрашивают: почему ты не закроешь комментарии для не-друзей? А я их не могу закрыть, потому что я же пишу не только для друзей, а значит, всякий человек должен иметь возможность прийти и вступить со мной в полемику. А вот как он это сделает… Ну как сумеет, так и сделает — кто-то будет вежлив, кто-то даст с ноги или обзовет «тупой курицей». Это жизнь, детка. 

— Нужна ли, по-вашему, литературная критика?

— Я думаю, что есть люди, которым она нужна, причем разным людям нужна разная критика (впрочем, я уже говорила, единой-то и нет давно). Я примерно понимаю, кому нужно то, что делаю я. Я обращаюсь не к тем, кто читает, как я, по пять книг в неделю, — они не моя целевая аудитория, их очень мало, и они без меня отлично справляются. Я обращаюсь к людям, которые читают одну-две-три книги в месяц и хотят, чтобы это были хорошие, подходящие именно им книги. Именно для них работаю лично я, и здорово, если им со мной будет хорошо. Если же брать чуть более широко, то, на мой взгляд, общая работа всех людей, так или иначе пишущих о книгах и литературе, состоит в том, чтобы быть немножко чирлидерами. Все-таки, как ни крути, идея пропаганды чтения (ненавижу это выражение, но не могу придумать другого) — это важно. Для меня нет большей радости, чем когда человек говорит: «Благодаря вам я снова начал читать современную литературу». Я это слышу раз пять в году, и каждый раз — это счастье. Чтение сжимается, люди перестают читать или читают меньше — не настолько меньше, как кажется алармистам, но все-таки меньше. Движущиеся картинки наступают по всем фронтам, ассортимент развлечений только увеличивается, а это значит, что на каждый конкретный его вид у человека остается меньше времени и внимания. Если мы — условные «книжные люди» — хотим и дальше жить в мире, где книги пишут, издают, покупают, читают и обсуждают, мы должны руками раздвигать пространство чтения, заманивать сюда людей, показывать им, что здесь хорошо. Думаю, в итоге мы проиграем, но это не значит, что этого можно не делать.

Фотография на обложке интервью: Sveta Mishina

Полина Бояркина

В последние годы стремительно увеличивается количество фестивалей, дающих дорогу независимым издательствам. В 2017-м во второй раз успешно прошло множество книжных событий, а также впервые был организован фестиваль в Иркутске. Журнал «Прочтение» поговорил с организаторами пяти ярмарок, альтернативных крупным столичным.

 

Летний книжный фестиваль «Смены»
Казань
10–11 июня 2017

Ярмарка в этом году состоялась уже в седьмой раз, и впервые фестиваль был организован за пределами Центра современной культуры «Смена». По словам организаторов, идея проведения фестиваля в парке существовала с самого начала, но ее невозможно было реализовать в первую очередь в связи с нехваткой рабочих рук в команде. За последний год количество сотрудников центра увеличилось еще на троих человек, и была предпринята попытка выйти на улицу, оказавшаяся весьма удачной. Идея фестиваля — одновременно на нескольких площадках представить разнородное знание о современном мире и попробовать отрефлексировать и иногда даже критически рассмотреть его в рамках фестиваля.

В Казани собирались люди, определяющие основные тенденции в сегодняшнем литературном и научном процессе России и всего мира. В последнее время фестиваль осознанно дистанцируется от современной художественной литературы, в частности российского фикшена, однако окончательно это направление не исключается из области интересов посетителей ярмарки.

Помимо собственной продажи книг, ежегодно организуются лекции, мастер-классы, экскурсии. В этом году на территории парка «Черное озеро» за два дня прошло семнадцать лекций с участием российских, американских, шведских, финских и швейцарских авторов, исследователей, музыкальных и литературных критиков. Главными гостями фестиваля стали автор книг «Nowbrow» и «Машина песен» Джон Сибрук, автор книги «Интернет животных» Александр Пшера, критик Анна Наринская, ученый Владимир Сурдин и композитор Леонид Десятников, чей концерт «Любовь и жизнь поэта» прошел в рамках параллельной культурной программы.

В ярмарке приняли участие более восьмидесяти российских независимых книжных издательств, выпускающих современную художественную, публицистическую, научную и научно-популярную, документальную и детско-подростковую литературу. Большинство из них являются членами «Альянса независимых издателей и книгораспространителей».

Фестиваль на территории центра «Смена» посещали каждый год более трех тысяч человек. В этом году в парке «Черное озеро» побывало около 16 000 гостей. Уникальность мероприятия заключается в том, что вся программа фестиваля — от издательств и лекторов до мастер-классов и параллельной программы — отбирается организаторами, самостоятельно подать заявку на участие нельзя.

Кирилл Маевский, организатор: В этом году внутри фестиваля мы совершили несколько мощных прорывов. В первый раз за всю историю наших книжных событий три издательства продали абсолютно все книги, которые привезли в Казань, и еще около пяти остались всего с несколькими наименованиями в одном экземпляре. Два параллельных лектория почти на всех мероприятиях собирали полные залы, в среднем только лекции посетило более двух тысяч человек. Мне кажется, этот летний книжный фестиваль — одно из самых успешных мероприятий, которые мы организовали за три года. Сейчас мы уже занимаемся проектированием нашего декабрьского фестиваля, в этом году он пройдет в измененном формате. Следующее июньское книжное событие мы рассчитываем вновь провести в парке «Черное озеро».

Антонина Балашова, PR-менеджер «Издательства Ивана Лимбаха»: Летний книжный фестиваль в Казани в этот раз был очень успешным. Он впервые проходил не в центре «Смена», а в парке «Черное озеро». Реконструкция этого городского пространства еще продолжается, но оно уже пользуется большой популярностью у местных жителей. Погода все выходные была отличная, город гулял, публики в парке было очень много. На наш стенд в основном приходили люди, которые ничего не слышали о фестивале. Все они, однако, с большим интересом отнеслись к книгам нашего издательства: задавали вопросы, рассказывали, что любят почитать, и просили посоветовать что-нибудь. Новинки раскупили в первые несколько часов. Чего еще желать?

 

Ярмарка «Garage Art Book Fair»
Москва
20–21 мая 2017

Ярмарка книг об искусстве «Garage Art Book Fair» проходит один раз в год. В мае 2017-го она была проведена во второй раз. Организатор — музей современного искусства «Гараж». Ярмарка предполагает объединение издателей и галерей, выпускающих книги об искусстве. Это специализированное мероприятие, поэтому в нем не участвуют большие издательства, а представленный ассортимент книг может показаться специфическим. Однако найти себе книгу по вкусу — начиная от детской литературы и комиксов до иллюстрированных альбомов по искусству и теоретических монографий — сможет каждый.

В рамках ярмарки проходят презентации книг, кинопоказы и публичные лекции. В этом году на «Garage Art Book Fair» впервые присутствовали книжный угол «Живет и работает», который специализируется на small press и зинах, и магазин «28-й. Москва», полностью посвященный комиксам. Среди участников были известные галереи, музеи и фонды, такие как «V-A-C Foundation», Еврейский музей толерантности, Музей русского реалистического искусства, Институт искусствознания, детские издательства, и крупные международные издательские дома, такие как «Taschen», «Yale University Press», «Prestel», «Phaidon» и другие.

В ярмарке в 2017 году приняли участие писатель, теоретик моды Линор Горалик, автор книги «Дресс-код. Голая правда о моде» Мари Гринде Арнтцен из Норвегии, Ларс Мюллер, основатель швейцарского издательства «Lars Müller Publisher», британский специалист по современному искусству, автор книги «Как писать о современном искусстве» Гильда Уильямс, писатель Игорь Шулинский, арт-критик Сергей Хачатуров, поэты Александр Скидан, Полина Барскова, Виталий Пуханов, Катя Капович и другие. Последнюю ярмарку книг об искусстве посетили 13 000 человек. «Garage Art Book Fair» — единственная ярмарка, специализирующаяся на книгах об искусстве в России.

Ольга Дубицкая, координатор издательской программы: И организаторы, и участники остались довольны ярмаркой этого года. В наших планах — расширение мероприятия и появление специального «профессионального» дня для российских издателей, когда они могли бы делиться собственным опытом с коллегами из Европы и Америки.

Вера Ежкина, продюсер «МИФ. Творчество»: Ярмарка «Garage Art Book Fair» стала для меня образцом мероприятия в сфере книжного искусства. Для человека, интересующегося искусством, творчеством и красивыми книгами, она должна стать одним из главных событий года. Музей «Гараж» — само по себе атмосферное место, а вместе с красивыми книгами и интересующимися людьми — это было незабываемо. «Garage Art Book Fair» напомнила мне нечто среднее между ярмаркой Non/fiction (по количеству интересных книг и встреч) и Международной Франкфуртской книжной ярмаркой (по расслабленной атмосфере вечером), с одним условием — главными героями тут были книги про искусство и люди, влюбленные в эти книги. Не скрою, что я сама ушла с ярмарки с несколькими пакетами прекрасных изданий. Жаль, что посетителей было не так много, как хотелось бы. В тот день в Москве проходила «Ночь музеев» и много всего другого, и не все желающие смогли добраться.

Большой книжный Weekend
Санкт-Петербург
20–21 мая 2017

«Большой книжный Weekend» — ежегодное мероприятие, которое в 2017 году прошло во второй раз. Организаторами являются проектный музей «Люмьер-Холл» и команда магазина «Все свободны». Главная цель мероприятия — устроить книжный праздник для читающих петербуржцев. На фестивале представлены только отборные издательства и магазины, специализирующиеся на продаже книг, рассчитанных на читателя высокого культурного уровня, некачественная массовая литература отсутствует. Все участники находятся в равных условиях, монополисты книжного рынка или не участвуют, или не имеют приоритета.

В программе фестиваля — лекции, встречи с писателями, разные активности для всей семьи и, конечно, неформальное общение. В книжной ярмарке главным образом принимают участие независимые издательства Петербурга и Москвы, такие как «Новое литературное обозрение», «Лимбус Пресс», «Издательство Ивана Лимбаха», а также книжные магазины и некоторые частные книготорговые компании. Также в ярмарке традиционно участвуют некоторые мастера хенд-мейда и стрит-фуда. В этом году в рамках фестиваля прошли презентации книг писателей Льва Данилкина и Алексея Иванова, несколько лекций прочли финалисты премии «Просветитель» разных лет: Сергей Кавтарадзе, Александр Соколов и Борис Жуков.

В среднем фестиваль посетили три тысячи человек. В прошлом году гостей было больше, поскольку одновременно работала выставка в проекционном музее «Люмьер-холла». «Большой книжный Weekend» — это единственная альтернативная книжная ярмарка-продажа в Санкт-Петербурге.

Артем Фаустов, организатор: Впечатления организатора, конечно, всегда слишком субъективны, так как мы видим многое из того, что не видят гости и даже участники. Мы получили очень много хороших отзывов. Все в целом удалось на славу. На лекциях было достаточно слушателей. Продажи, насколько мне известно, у всех издательств покрыли расходы. Было весело и интересно, я сам с удовольствием послушал нескольких выступающих (увы, меньше, чем хотелось бы) и купил себе книги, которые давно искал. Планы на следующий год — привлечь стороннее финансирование, расширить программу и культурно-развлекательную часть. В частности, организовать концерт-афтепати с бесплатным входом для всех участников. И, конечно, увеличивать масштаб ярмарки. Возможно, вернуться к отдельной детской программе. В любом случае, наш фестиваль точно будет другим.

Полина Ермакова, главный редактор издательства «Арка»: Издательство «Арка» участвует в «Weekend’e» во второй раз, и мы надеемся, что с каждым годом фестиваль будет привлекать все большее количество издателей, читателей и гостей. Городу очень нужна альтернативная площадка, поскольку долгое время «Петербургский Книжный салон» был единственным книжным событием города. Недочеты организации «Weekend’а» незначительны, а энергия, профессионализм и отвага могут только восхищать. Программе, которую придумали организаторы, позавидуют многие русские книжные выставки, и особенно — «Петербургский салон», делающий ставку на квазипатриотических спикеров, порой даже не имеющих отношения к книжному миру. Единственным большим минусом для «Weekend’a» пока является географическая отдаленность «Люмьер-Холла» от пешеходных маршрутов горожан. Желаем организаторам справиться и с этой задачей и верим в перспективы этого прекрасного начинания.

Иркутский международный книжный фестиваль
Иркутск
19–21 мая 2017

Иркутский книжный фестиваль прошел в этом году в первый раз. Организаторами были фонд «Вольное дело» и группа компаний «En+b Group». В качестве кураторов выступили Борис Куприянов, Михаил Фаустов и Константин Мильчин. Главная цель мероприятия — вернуть Иркутску роль одной из литературных столиц России. В рамках фестиваля состоялись встречи с писателями, лекции, дискуссии, круглые столы, спектакли, выступления музыкальных коллективов, литературный питчинг, чтения книг со сцены. В основном на ярмарке были представлены небольшие независимые издательства, такие как «Ad Mаrginem», «Альпина нон-фикшн», «Текст», «Фантом Пресс», «Livebook» и другие.

Среди гостей фестиваля — писатели Александр Снегирев, Алиса Ганиева, Роман Сенчин, Василий Авченко, Сергей Носов, Павел Крусанов, Андрей Рубанов, Лев Данилкин, Александр Григоренко, Микаэль Кумпфмюллер, литературные критики Галина Юзефович, Александр Гаврилов, переводчик Михаил Рудницкий, главный редактор «Арзамаса» Филипп Дзядко, главный редактор «Нового литературного обозрения» Ирина Прохорова и другие.

Фестиваль посетили около тридцати-сорока тысяч человек, то есть каждый двадцатый житель города. Столь масштабное мероприятие впервые проходит так далеко от Москвы.

Константин Мильчин, организатор: Неловко себя хвалить, но, мне кажется, у нас все получилось, и мы надеемся, что мероприятие станет ежегодным.

 

Павел Подкосов, издатель «Альпины Нон-фикшн»: Книжный фестиваль в Иркутске — отлично задуманное и прекрасно реализованное событие. Регионы не получают и десяти процентов книжных новинок, презентаций и встреч с авторами, что есть в Москве и Санкт-Петербурге, и это здорово, что ситуация начинает меняться. На мой взгляд, фестиваль прошел успешно. Научно-популярные книги «Альпины нон-фикшн», которые мы привезли, были проданы почти все. На круглых столах и лекциях было много людей. Общение и обмен опытом с коллегами, неформальное общение с писателями и представителями магазинов — все это очень полезно для профессионального сообщества. Мы начинаем четче понимать наши общие цели и проблемы. Мне удалось поговорить и со многими нашими читателями из Сибири, и эта обратная связь для издателя также чрезвычайно полезна. Иркутск — замечательный и дружелюбный город. А Байкал поражает мощью и великолепием.

 

Фестиваль «ЛитераТула»
Тула
12–14 мая 2017

Фестиваль «ЛитераТула» прошел в 2017 году во второй раз. Организаторы мероприятия — Министерство культуры Тульской области, детский книжный клуб «Корней Иванович», магазин комиксов BWComics и научная библиотека города. Цель проведения — максимально широко представить современную детскую литературу и тех, кто ее создает. На фестивале были открыты зона детского чтения и отдыха, творческая мастерская, три тематические площадки для дискуссий и встреч и «Комикс-клуб», который стал отдельным фестивалем на фестивале. В рамках «ЛитераТулы» состоялся финал тульского чемпионата и финал европейской части чемпионата России по чтению вслух «Страница-17». Было сыграно несколько спектаклей московской, петербургской и тульской театральных студий.

В фестивале приняли участие более двадцати издательств из Москвы и Санкт-Петербурга. Среди них «Самокат», «Поляндрия», «Манн, Иванов и Фербер», «Бумкнига», «Арт-Волхонка». Кроме того, были Ad Marginem (А+А), Livebook, «Никея» и другие. Главный редактор издательства «Пешком в историю» Александра Литвина рассказала о новых книжных проектах издательства. Прошла презентация детской книги о Туле «Тула. Стальная душа, пряничное сердце» с участием автора Хельги Патаки и иллюстратора Татьяны Гамзиной-Бахтий. Издатель Илья Бернштейн рассказал о новых подходах к комментированию и переизданию книг. Состоялась дискуссия «Критик подростковой литературы — кто он», а также другие лекции и мастер-классы с участием гостей фестиваля.

За три дня в 2017 году фестиваль посетили более четырех тысяч человек. «ЛитераТула» — единственный в России региональный фестиваль современной детской литературы. Программа фестиваля достойна уровня детской секции престижной ярмарки Non/fiction в Москве.

Ирина Рочева, организатор: Практически все задуманное удалось осуществить. Огромную роль в успехе мероприятия сыграло новое помещение, фестиваль вписался в сердце Кремля и города просто идеально. Появился сайт, который, конечно, еще нужно доделывать. Впечатления наилучшие. Из неудач, пожалуй, можно назвать только проблемы со звуком и техникой. Планы на следующий год: повторить и сделать фестиваль еще лучше.

Дмитрий Яковлев, директор издательства «Бумкнига»: Могу смело сказать, что это отличное мероприятие. Оно проводится непосредственно в Тульском Кремле. Как и на любом фестивале, организованном фанатами своего дела, здесь чувствуется домашняя атмосфера и радость от встреч. Конечно, есть и некоторые проблемы, но они почти не заметны для посетителя, да и участники быстро закрывают на них глаза. Я уверен, если фестиваль будет проводиться и дальше, то проблемы полностью исчезнут. Особенно если под него будет задействована еще большая территория. Я бы хотел поехать туда и на следующий год.

Информация предоставлена организаторами фестивалей и ярмарок: Кириллом Маевским (книжный фестиваль «Смены»), Константином Мильчиным («Иркутский международный книжный фестиваль»), Ольгой Дубицкой («Garage Art Book Fair»), Артемом Фаустовым («Большой книжный Weekend») и Ириной Рочевой («ЛитераТула»).

Иллюстрация на обложке статьи: Marco Bevilacqua

Полина Бояркина

В минувшую субботу в Петербурге вручили премию «Национальный бестселлер», лауреатом которой стала Анна Козлова за роман «F20». В новостях его поспешили коротко назвать «романом о шизофрении», проигнорировав определения «роман о подростках» и «роман о мире, в котором мы живем». Споры о книге могут продолжаться долго — у нее есть как яростные противники, так и непримиримые защитники. Журнал «Прочтение» собрал коллекцию рецензий и тех, и других.

Константин Мильчин / ТАСС

Женская литература в России пошла двумя путями. На одном полюсе откровенно развлекательные тексты в стилистике Донцовой, на другом — интеллигентская проза Улицкой и Рубиной. И где-то между ними прокладывает свой особый путь Анна Козлова, с правдой жизни, сексом, чередованиями депрессий и веселья.

Аполлинария Аврутина / Национальный бестселлер

Уже в середине романа становится очевидно, что название, созвучное диагнозу, обозначающему знаменитое душевное расстройство, вызвано не столько сюжетной необходимостью, сколько метким отношением автора к действительности, — если хотите, подростковым (или зрелым) протестом. И по тексту выходит, что знаменитой F20 страдают не чуткие девчонки-героини, отрытые жизни и любви, — F20 страдают все, кто их окружает — папа, мама, бабушка, папины любовницы, мамины друзья и все прочие персонажи. Если хотите, мы все.

Сергей Морозов / Национальный бестселлер

«F20» — книга о том, что никакой любви нет, что все это обман. Тарахульки, выделения, игра гормонов, форма доминирования мужчины над женщиной, рабовладение, наконец — вот что есть на самом деле. Любовь — дело одинокое. Единение, со-бытие невозможно. Возможна лишь радость за то, что где-то есть другой. То есть читателя напоследок решили развлечь современной версией «Крейцеровой сонаты».

Александр Кузьменков / Урал

Чувство меры изменяет Козловой поминутно, она один за другим плодит трэшевые штампы и, сама того не замечая, въезжает в откровенную пародию. Привет от бравого солдата Швейка: отец — алкоголик, мать — проститутка, бабушка отравилась фосфорными спичками, а дедушка облился керосином и сгорел… Кстати, у Гашека дело кончилось скверно: военврач, выслушав душераздирающую историю, отправил симулянта на гауптвахту, — но это так, к слову.

Владимир Панкратов / syg.ma

Но ценнее не то, какая тема затронута, а то, как это сделано. Как сон, который длится пару минут, а ощущений оставляет, будто всю ночь не спал, — вся эта книжка похожа на короткий шизоидный сеанс, проведенный целиком в одном ритме, без пауз и обрывов. Большие дозы простоватого, но действенного юмора и ехидного абсурда действуют неоднозначно: то ли спасают от того, чтобы самому не сойти с ума, то ли, наоборот, повышают уровень идиотизма.

Елена Макеенко / Горький

Здесь все так или иначе больны, смешны, нелепы, жалки, неприятны и виноваты, хотя на общем фоне одни все-таки оказываются лучше других. Однако в этой мизантропии, прямоте и злой иронии, над которой смеешься, а потом стыдливо спохватываешься (как можно!), звучат неожиданно нежная интонация и даже — опять-таки прямолинейная — сентиментальность. В конечном итоге все это — разговор о любви, которой убийственно не хватает людям, единственном лекарстве от «*******».

Источник фото: https://www.facebook.com/NatsbestAward/

В минувшую субботу прошла семнадцатая церемония вручения литературной премии «Национальный бестселлер». Лауреатом премии стала писатель и сценарист Анна Козлова.

Впервые в этом году церемония «Нацбеста» проводилась на Новой сцене Александринского театра. Заключенная в черную рамку и контрастно освещенная софитами Новая сцена оказалась местом скорее гламурным, нежели эстетским, как гостиница «Астория». В остальном новая локация подошла для такого мероприятия гораздо лучше. Удобное расположение посадочных мест, камерность зала, современное осветительное и звуковое оборудование — все это добавило любимому в культурной среде событию масштабности и профессионализма.

По традиции церемония открылась вступительным словом ответственного секретаря оргкомитета «Нацбеста» Вадима Левенталя. Он рассказал о том, почему финалистов семеро: «Те, кто следит за премией, знают, что в последние годы нас как-то подколбашивает. Всегда было шесть финалистов, в прошлом году — пять. Так проголосовало Большое жюри — что можно сделать? Мы думаем в следующем году сформулировать какое-то правило, чтобы эту кашу прикрыть крышечкой».

Также он сообщил, что в этом году призовые деньги были собраны в том числе с помощью краудфандинга. Успешный эксперимент в дальнейшем, по всей видимости, будет проводиться на постоянной основе. Еще одной новостью стали призы для финалистов. Поскольку, по словам Левенталя, «главная статуэтка только одна», а Петербург славится своим фарфоровым производством, писателям вручали выполненные на заказ тарелки Ломоносовского фарфорового завода. 

Интрига, как это случается на «Нацбесте», тоже была: один из авторов шорт-листа Александр Бренер на церемонию не приехал, но не потому, что у него были на это уважительные причины, а ввиду отсутствия уважения к премиальным институтам. Удивительно сдержанный в этом году ведущий Артемий Троицкий, представляя авторов, любезно сообщил, что в последний раз видел Бренера «писающим с вышки для ныряния в бассейн». Таким все, кто не был знаком до этого момента с художником-акционистом, его и вообразили.

Во время представления публике финалисты «Нацбеста»: Сергей Беляков («Тень Мазепы»), Елена Долгопят («Родина»), Андрей Рубанов («Патриот»), Фигль-Мигль («Эта страна»), Анна Козлова («F20») и Андрей Филимонов («Головастик и святые») — помимо уже упомянутой тарелки, получили по весьма спорному, а в некоторых случаях и провокативному отзыву Троицкого: то он радовался, что главный герой «Патриота» пошел ко дну, то удивлялся, почему в «Этой стране» воскрешению не подверглась ни одна из женщин, то сетовал, что прочесть «Тень Мазепы» практически невозможно. Вести церемонию ему помогала актриса Полина Толстун.

«Костик здесь. Костик здесь», — шептались журналисты, завидев Эрнста среди гостей. Его голос как почетного председателя жюри в этом году должен был стать решающим в спорном случае.
Первым — за Александра Бренера — проголосовал рэпер Василий Вакуленко (Баста), порадовавший гостей исполнением двух песен: «Сансара» и «Я смотрю на небо». Очевидно музыкальным произведением была и речь композитора Настасьи Хрущевой. Набирающая скорость ритмическая проза достигла кульминации и рассыпалась комплиментами в адрес Александра Бренера, получившего второе сердечко.

Выступления остальных членов жюри были менее эффектны, но не менее содержательны. Режиссер Борис Хлебников сообщил, что благодаря участию в жюри «Нацбеста» вышел из зоны комфорта, получив задачу прочесть несколько современных произведений в короткий срок, и выбрал в качестве фаворита Анну Козлову с книгой «F20». Отдал свой голос Козловой и архитектор Сергей Чобан, сообщивший, что не только в среде художников не принято постоянно хвалить коллег. Мнения разделились. Актриса Анна Ковальчук проголосовала за «Родину» Елены Долгопят и тем самым сохранила интригу. Победитель прошлого года писатель Леонид Юзефович выделил «Родину» и «Головастика и святых», отметив, что если бы весь сборник Долгопят был написан на уровне повести «Иллюзион», то он бы, без сомнения, выбрал эту книгу. Однако остановился Юзефович все-таки на произведении Филимонова, никак не повлияв на голоса, распределившиеся поровну между книгами Козловой и Бренера.

Пришлось обратиться за помощью к председателю жюри. Константин Эрнст, никого этим не удивив, решил спорную ситуацию в пользу писателя и сценариста Анны Козловой и ее книги «F20» о шизофрении и о желании жить, обеспечив ей победу в премии.

Козлова в ответном слове отметила, что верит в «странный символизм, присущий жизни»: «Пока я сидела здесь, слушала всех, я вспоминала двухтысячный год — объявление длинного списка первого «Нацбеста». В тот день я познакомилась с Виктором Леонидовичем Топоровым, он прочитал мой роман и сказал мне: «Анна, вам надо поменять фамилию, конечно, но я думаю, у вас есть будущее, пишите». Через семнадцать лет я все-таки получила премию, которая была его детищем. Он этого уже не видит, но мой номинатор — Аглая, его дочь. И это очень ценно, как и тот факт, что все самое прекрасное в этой жизни по какой-то странной причине я получаю из рук Константина Львовича Эрнста». 

Премия по всем признакам продвинулась в сторону медийности и — столицы, на этот раз отправившись в Москву. Однако при всей новизне есть в «Нацбесте» и то, что остается неизменным. Все так же в этот день дует пронзительный петербургский ветер, настойчиво обещая перемены. Все так же один писатель, удививший жюри своей книгой, наутро после церемонии просыпается знаменитым.

Фото на обложке статьи: Виктор Кузнецов

Полина Бояркина

В литературоведении широко распространено представление о том, что весь классический русский роман, а также особый тип героя уходят корнями к «Евгению Онегину». Еще Достоевский, поставив пушкинского героя на «родоначальное место», писал, что за ним «выступили Печорины, Чичиковы, Рудины и Лаврецкие, Болконские <…> и множество других». Проследив историю русского романа от его основания и до современности, можно обнаружить, что пушкинские мотивы до сих пор не утратили своей актуальности.

Герой

Герои, созданные Пушкиным в «Евгении Онегине», оставаясь, несмотря на все изменения, вполне узнаваемыми, вновь и вновь возникают в романах как в XIX, так и в ХХ веке — и в произведениях эпохи романтизма, реализма, модернизма и даже постмодернизма. Каждый новый текст изображает новый индивидуальный характер в манере, свойственной только его автору и времени его создания.

Главного мужского персонажа «Евгения Онегина» обычно описывают с помощью устойчивых характеристик: он — байронический демонический герой, рефлексирующий, разочарованный, охлажденный, пресыщенный, скучающий.

Первый прямой наследник пушкинского Евгения — Печорин Лермонтова. Именно он очевидно воплощает явные и скрытые черты Онегина, а также задает будущее восприятие «героя нашего времени», пусть для каждого из последующих это время и будет своим.

От Печорина онегинская линия напрямую идет к Ставрогину в «Бесах» Ф.М. Достоевского и Николаю Аблеухову в «Петербурге» Андрея Белого. Всех троих объединяют, как минимум, совершенно противоположные, говорящие об их двойственности характеристики, данные героям (Печорин: «добрый малый» и «мерзавец», Ставрогин: «писаный красавец» и «отвратителен», пародийный герой Аблеухов: «Аполлон Бельведерский» и «уродище»).

Пассивный характер Онегина объединяет с ним таких тургеневских героев, как Рудин и Лаврецкий (отличительная черта которых — бездеятельность), а также с вершиной русского пассивного характера — Обломова И.А. Гончарова.

Некоторые потомки Онегина изображаются в романах как представители старшего поколения: писатели словно отодвигают их в прошлое, делая фоном для поколения нового. Чаще всего они описываются иронически: это и Павел Петрович Кирсанов в «Отцах и детях», и Степан Трофимович Верховенский в «Бесах» (интересно, что у Достоевского представлены сразу два поколения одного типа, демонстрирующие своеобразную преемственность), и, наконец, Демон Вин в набоковской «Аде».

Впрочем, и в ХХ веке писатель мог изображать героя, наследующего «онегинские» черты, как представителя «своего» поколения. Именно таков главный герой романа А.Г. Битова «Улетающий Монахов», который из чувствительного и пылкого мальчика превращается по мере приобретения жизненного опыта в разочарованного, не способного к чувству мужчину.

В XXI веке современный пресыщенный герой оказывается менеджером крупной корпорации, уставшим от светской жизни. Автор романа «Дyxless. Повесть о ненастоящем человеке» Сергей Минаев сравнивает героя своего романа с героями таких произведений, как «Горе от ума», «Герой нашего времени» и «Евгений Онегин» (в которых описывается высший свет), считая, что ничего не изменилось: «Стоит лишь взять, например, Печорина, одеть его в современный костюм, посадить работать в офис корпорации и вместо бала или светского салона отправить в клуб или ресторан — получится то же самое».

Сюжет

Сюжет «Евгения Онегина» — это, прежде всего, история его отношений с Татьяной. В центре романа — любовная коллизия, которая разыгрывается на фоне современной русской культуры, то есть история частная в контексте общей. Именно любовный сюжет в дальнейшем станет классической формой осмысления исторической современности в русском романе.

Говоря о произведениях, написанных после Онегина, можно назвать несколько случаев, в которых совершенно явно разыграны возможные варианты развития и разрешения событий пушкинского романа. Например, в «Герое нашего времени»: замужняя женщина продолжает хранить любовь, внушенную ей в юности, сопротивляясь, поддается своему искусителю, но перспективы их отношений автор не видит: этот любовный сюжет заканчивается очередным расставанием, можно было бы сказать — многоточием, если бы точка не была поставлена уже известным читателю «Журнала Печорина» сообщением о смерти героя.

Другое несомненное отражение пушкинского романа встречается в «Дворянском гнезде», с той разницей, что узами брака здесь связан мужчина. Выбор Лизы, в сущности, повторяет решение Татьяны в восьмой главе: уходя в монастырь, Лиза «навек» порывает с Лаврецким.

Вариантом продолжения «Евгения Онегина» справедливо называют «Анну Каренину». Толстой словно разыгрывает альтернативную версию финала и выясняет все последствия, к которой приведет эта версия.

Не надо думать, что пушкинские сюжеты теряют актуальность в современной литературе. Своего рода «Евгением Онегиным» для тех, кому хочется правильного конца, является дебютная книга Вадима Левенталя «Маша Регина», про онегинские мотивы которой говорил сам автор в одном из интервью: «Там ведь есть шуточки на эту тему — в одной из сцен кто-то поет: безумно я люблю Татьяну… Да и Ромина фамилия — Евгеньев… Роман „Евгений Онегин“ и получается. А едет он, когда в поезде знакомится с Машей, с похорон дяди».

Поэма в прозе известного петербургского художника Виктора Тихомирова вышла в 2017 году. Основа — сюжет пушкинского романа, современные герои названы с отсылкой к героям «Онегина», в центре повествования — подобный любовный сюжет со схожим финалом. Только вот герои Тихомирова, по словам Бориса Гребенщикова, живут в «особенном мире, имеющем, на первый взгляд, не самое прямое отношение к действительности». В этом мире мертвые способны оживать. А может, они никогда и не умирали вовсе, как и Пушкин, чье творчество, очевидно, продолжает определять движение всей русской литературы, незаметно проникая в ее тексты.

Иллюстрация на обложке статьи: Екатерина Хозацкая

Полина Бояркина

В середине мая в «Редакции Елены Шубиной» вышла новая нон-фикшен книга Алексея Иванова — «Дебри». Он написал ее в соавторстве со своим продюсером Юлией Зайцевой. Книга является документальным «двойником» художественного романа «Тобол», продолжение которого выйдет в этом году. Обозреватель «Прочтения» Елена Васильева обсудила с Алексеем Ивановым и Юлией Зайцевой «Дебри», «Тобол» и отечественную историю.

— Как шла работа над книгой «Дебри»? Было ли у вас разделение обязанностей? 

Алексей Иванов: Меня всегда интересовала история Сибири переломного времени, когда Сибирь переформатировалась из воеводской, средневековой в губернскую, имперскую. Как раз в эпоху Петра в Тобольске сошлось множество интересных людей. Это и местные деятели, например Семен Ремезов, строитель Кремля и картограф, и губернатор князь Гагарин, и крестители-митрополиты, и пленные шведы, и разные ссыльные, и китайцы, и бухарцы, и степняки-джунгары, и язычники-инородцы. Однако я не взялся бы за эту тему сейчас, но мне предложили написать сценарий сериала о Семене Ремезове. От сценария я двинулся к роману. Для него мы с Юлей собрали огромное количество материалов. И как-то раз, систематизируя эти материалы, Юля сказала: «Давай еще сделаем книгу нон-фикшен?» Поскольку мне самому проходить этот путь в третий раз было уже тяжело, я согласился лишь при условии, что Юля будет писать со мной.

— То есть вы оба писали текст?

Юлия Зайцева: Да, мы оба писали текст… Вчера на встрече с читателями задали вопрос: «Почему ваше имя есть только на этой книге, ведь вы участвуете и в других проектах Иванова?» В других проектах Иванова я просто организатор, и мое имя там тоже есть, но внутри книг вместе с именами фотографов, редакторов, художников. А здесь я впервые засветилась на обложке, потому что мне было доверено писать текст. Но это не значит, что мы сидели за одним столом и синхронно ломали головы над каждой фразой. Мы с Алексеем индивидуалисты, поэтому даже над общим предпочитаем работать врозь. Алексей никогда при мне не пишет романы, а я при нем не занимаюсь логистикой наших проектов. Так было и с «Дебрями». Каждый в своем углу работал над определенным списком новелл, а потом мы обменивались сделанным, обсуждали, корректировали друг друга. Мнение Иванова, конечно, было определяющим. Он — профи и для меня безусловный авторитет. Для книги, кстати, не нужно было работать в архивах, как многие думают. Сибирь хорошо изучена, информации — горы, в основном она даже оцифрована и доступна в сети. Но все это узкоспециальные тексты по отдельным темам, проблемам, личностям. А вот одной книги о том, как была устроена Сибирь в эпоху ее освоения, до «Дебрей» не было. Помню, как меня поразили рабочие материалы, собранные Ивановым для романа «Тобол». Ведь я, как и многие, раньше считала, что Сибирь — это снега и полумертвая тундра. А оказалось, что это котел народов, цивилизаций, культур. Здесь оголтелые русские, сбежавшие на вольные земли подальше от государева ока, искали золото в могильных курганах древних скифов, били зверя в тайге, язычники-инородцы в одеждах из рыбьей чешуи мазали кровью губы своих деревянных идолов, бухарцы в разноцветных халатах торговали на рынках арбузами и халвой, неистовые в своей вере раскольники целыми деревнями шили саваны и сжигали себя в церквях, пленные шведы устраивали школы и тайные винокурни, самородки-зодчие рисовали карты и строили церкви по московскому образцу…. И много-много других документальных сюжетов, из которых складывается сумасшедшая по драматизму и выразительности картинка.

— Правильно ли я понимаю, что композиция «Дебрей» в первую очередь опирается на хронологию?

А. И.: Не совсем. «Дебри» мы писали по темам: пушнина, инородцы, шаманизм, таможни, воеводы, служилые люди, бухарцы, церковь, посольства, караваны — и так далее. Темы распределены более-менее по хронологии, поэтому история землепроходца Хабарова присутствует раньше истории землепроходца Атласова. Но некоторые темы относятся к долгим периодам: например, раскольники — это вторая половина XVII века и первая четверть XVIII, поэтому тема раскольников поставлена приблизительно. Однако внутри каждой темы хронология, разумеется, соблюдена. В общем, «Дебри» — не летопись Сибири, а книга о том, как была устроена воеводская Сибирь и как она превращалась в губернскую.

— Не кажется ли вам, что книга нуждается в иллюстративном материале, например в географических картах, чтобы читатели могли отслеживать перемещения Дежнева, Хабарова и других героев?

А. И.: Не согласен. Расстояния в Сибири гигантские, поэтому карты на книжной странице получатся очень мелкие, неудобочитаемые. Но мы же люди компьютерной эпохи: залезли в интернет и посмотрели карту, меняя на мониторе масштаб, как удобно.

Ю. З.: Я согласна, что документальные книги Иванова лучше читать с картами. Когда я читала «Вилы», карта лежала у меня перед глазами. Я отслеживала по ней передвижения пугачевских войск и только так могла оценить размеры бунта, имеющего гигантскую географию. Такое чтение стало настоящим приключением. Но для этого нужна была карта всей России, фрагментарные вставки в книге редуцируют масштаб и не дают увидеть картину целиком. Карту лучше купить один раз отдельно в том же книжном и читать над ней все документальные книги.

— Вы проехали по тем городам и тем маршрутам, о которых рассказываете? Много ли фотографий, сделанных во время этой экспедиции, попали на страницы «Дебрей»?

А. И.: Мы проехали по всем этим местам просто для того, чтобы посмотреть музеи, увидеть ландшафты и памятники. Кое-где мы вообще бывали зимой, когда фотографировать неудобно — все засыпано снегом. Но потом, в подходящее время года, мы отправили на объекты профессиональных фотографов, своих или местных. Этой работой уже занималась Юля как продюсер проекта и директор «Июля».

Ю.З.: Иногда мы покупали готовые фотографии. В поездках я и сама много фотографирую. Но главное для нас — это не сделать снимок, а почувствовать пространство и атмосферу. Иванов всегда работает по принципу: «Смотри, что пишешь».

— Вы регулярно подчеркиваете, что вы не историк. В случае с «Дебрями» вы тоже выступаете не как историк или все же что-то изменилось?

А. И.: Нет, никоим образом не изменилось. Историк — это специалист, который работает с документами, архивами, археологическими находками. А я пользуюсь работами историков — их открытиями и выводами уже в готовом виде. Дело в том, что каждый историк занимается своей темой, а я свожу все эти темы в единый комплекс, в ансамбль. Я предъявляю Сибирь уже в синтезе, который порожден множеством взаимосвязей отдельных явлений. Например, один историк пишет о пушном промысле, второй — о городе Туруханске, третий — о святом Василии Мангазейском, а я соединяю эти темы и объясняю, почему мощи отрока Василия в Туруханске стали главной святыней добытчиков пушнины. Так что моя работа — это работа культуролога. Само же изложение должно быть красочным, зримым, не наукообразным, и это задача писателя.

— В книге вы говорите о фарте, о том, что для русских «фарт был сильнее страха», он «привлекал толпы людей», города «были растревожены надеждой на фарт». Во-первых, почему вы выбрали именно это слово, а не более распространенные «везение», «риск», «счастье», «удача»? Можно ли сказать, что для сибирского жителя до XVIII века стремление к фарту было определяющей чертой характера?

А. И.: «Фарт» — специфическое слово добытчиков природных богатств: пушнины, золота или самоцветов. Фарт — это удача именно в промысле. Когда описываешь специфическую профессиональную деятельность, вполне уместно пользоваться лексикой из этой сферы жизни. Никого же не удивляет, что про рулевого на корабле говорят, что он крутит штурвал, а не руль. А вообще фарт в Сибири играл огромную роль, поскольку фундаментальное свойство Сибири — предприимчивость. Чем более ты предприимчив, тем выше твои шансы на фарт. А где фарт — там богатство или хотя бы слава.

Ю. З.: Это слово действительно было ключевым для Сибири. Представьте гигантское неизвестное пространство при отсутствии современных технологий для исследования. Где-то в книге мы сравниваем Сибирь с подземельем, набитым сокровищами, куда войти разрешили, а свечку не дали. Вот и шарили, не зная, что под руку подвернется: ржавый гвоздь или серебряное блюдо. Здесь уж как подфартит… Тогда ведь было много научных экспедиций, например большая экспедиция Годунова, которая должна была отыскать серебро и золото в сибирских недрах. Огромные силы были стянуты, тысячные отряды посланы со всех губерний…

А. И.: Но фарта не было.

Ю. З.: Первые пробы показали, что есть серебро, есть золото, но, когда начали строить завода для добычи в промышленных масштабах,  фарт куда-то пропал.

— Но потом ведь все равно нашли поблизости — в Кыштыме и в Каслях?

А. И.: Особенно — близ города Миасс. Там была открыта Золотая Долина — самое богатое месторождение золота в мире. И началась золотая лихорадка. Вирусом, который ее возбуждал, был все тот же фарт.

— Нет ли у русских читателей какой-то практически неестественной любви к историческим романам?

А. И.: Я много думал об этом, но так и не решил, здоровая или нездоровая любовь у российского читателя к историческим романам. Знать свое прошлое всегда полезно, однако историю надо изучать не по романам, а по работам историков. Главный инструмент историка — факт, а главный инструмент писателя — образ, и порой для драматургической выразительности писателю приходится отойти от факта, но, разумеется, так, чтобы не исказился его смысл.

Ю. З.: Три года назад мы встречались с одним крупным издателем, и он говорил о том, что сейчас во всем мире такая тенденция. Большие исторические романы необыкновенно популяры. Нас это удивило, потому что на первый взгляд кажется, что аудитория современной городской прозы должна быть шире.

А. И.: Может быть, причина в том, что в исторических романах читатель ищет какую-то правду о жизни, которой не находит в современных романах. Реалистическая проза о современности — дама капризная. Зачастую писатель пишет такой роман не для читателя, а для самовыражения или для премии. Да с реализмом сейчас вообще проблемы. Реалистический роман о современности практически невозможен, так как по культурному статусу он сравнялся с постом в соцсети. Современный читатель не воспринимает роман на современном материале как развернутую метафору современности. Для нынешнего читателя роман о дне сегодняшнем — просто частный случай из жизни, вроде происшествия с приятелем. Сверхзадача романа как культурного формата не считывается, воспринимается лишь голый нарратив. Поэтому писатели, желающие говорить о современности, вынуждены делать это через некий искажающий фильтр: через канон жанра, во многом банальный, через причудливую призму постмодерна — или через историю, хотя это неправильно.

— Почему вы пишете романы о современности? Есть ли какой-то алгоритм, согласно которому вы сейчас пишете исторический роман, а после —​​​​​​​ современный?

А. И.: Потому что мне интересна не только история, но и современность. Я живу сейчас, а не позавчера. Но нет единого принципа, которому я следовал бы, выбирая, что написать. Каждый случай индивидуальный. Например, желание написать «Тобол» было порождено моим интересом к западному постмодерну. Что из себя представляет постмодерн? По сути, это синтез всего. «Тобол» — эдакий исторический постмодерн. В Тобольске в петровскую эпоху сошлись совершенно разные фактуры, порою даже такие, которые вообще не могли сойтись, например шведы и китайцы. И эту фактуру я делаю интерактивной в игровом ключе. В классическом советском изводе исторического романа персонажи — либо реальные лица, которые демонстрируют свои исторические свершения, либо вымышленные герои, которые персонифицируют свою социальную среду. А я каждому персонажу «Тобола» дал свое частное дело, для каждого придумал свою интригу — в этом и заключается игровой характер.

— Стоит ли в «Тоболе» искать отсылки к современности?

А. И.: Разве что отсылки, потому что многие проблемы России как были при Петре, так и остались доныне. Я считаю, что нельзя использовать исторический роман как иносказание о современности. Времена не повторяются, эпохи не накладываются друг на друга. Исторический роман становится по-настоящему историческим лишь тогда, когда его герои мотивированы историческим процессом. Поэтому, например, «Три мушкетера» — приключенческий роман, а не исторический, поскольку мушкетеры мотивированы дружбой, честью, любовью, а не войной католиков с гугенотами. А историческая мотивация в каждую эпоху своя. Вечны эмоции, вечны поиски истины, вечна корысть или месть, но не исторические мотивации. Петр I решал не те же задачи, что Иван Грозный, а Сталин — не те же, что Петр I.

— Не было ли таких аналогий: раньше в Сибири добывали пушнину, отправляли в Москву, Москва ее продавала и за счет этого жила – а теперь ту же роль играют нефть и газ, которые тоже добывают в основном в Сибири?

А. И.: Конечно, такие аналогии были. Сибирь всегда была сырьевым регионом. Но между пушниной и нефтью есть большая разница. Старинная Русь не жила за счет продажи пушнины, она сама себя вполне обеспечивала и кормила. Другое дело, что в России до середины XVIII века не было ни одного месторождения золота, а экономика не может существовать без него — должен ведь быть какой-то универсальный эквивалент стоимости. Единственным способом получить золото была продажа чего-нибудь за рубеж. А что могла Россия продавать? Хлеб? Европа сама была аграрной. Лес? В Европе леса тогда еще не вырубили. Россия могла продавать только пушнину, и пушнина была единственным источником золота. То есть Сибирь не кормила Россию, а обеспечивала устойчивость ее экономики. И народу царь ничего не платил за труд. А нефть наша власть продает в том числе, чтобы выплачивать регионам и населению свои долги. Без пушнины царь бы не обанкротился, а современная власть без нефти и газа почувствовала бы себя неуютно.

— Нет ли у вас ощущения, что «Дебри» получились весьма дидактической книгой? Например, в главе про Угличский колокол несколько раз повторяется мысль о том, что он был единственный ссыльный, который добрался до родины…

Ю. З.: Не знаю, в чем здесь дидактизм? То, что ссылка — это плохо, всем и так понятно. Мне нравится сама история с Угличским колоколом, потому что для современного сознания она абсолютно сюрреалистична. Колокол судят, наказывают, отправляют в ссылку, клеймят, а через 300 лет реабилитируют и торжественно возвращают на родину. Почему все так носятся с неодушевленным предметом, который единственный реально не пострадал? Наверное, потому, что людям нужны примеры и символы, а еще нужна надежда, что справедливость обязательно когда-нибудь восторжествует. И, если короткой человеческой жизни для этого торжества не хватает, придумывают железного страстотерпца, который за всех будет отмщен и прощен.

А. И.: Если говорить о некотором дидактизме, я думаю, что возраст и опыт уже позволяют нам быть дидактичными. Мы очень много узнали о своем предмете, мы много о нем думали, а потому вполне уместно преподнести свои оценки и выводы в готовом виде. Нам незачем стыдливо прятать свою компетенцию: дескать, мы изложим факты, а уж вы решайте сами. Сейчас считается, что быть императивным не модно, но это мнение — фальшак: у кого есть убеждения, тот их и предъявляет.

— Сроки выхода «Тобола» уже несколько раз переносили. Когда выйдет вторая часть?

А. И.: Надеемся в конце этого года представить второй том на ярмарке Non/fiction.

— По «Дебрям» можно догадаться, что будет во второй части «Тобола»?

А. И.: Можно, можно. Конечно, «Дебри» — это спойлер второй части «Тобола».

Елена Васильева

Telegram-каналы уже окончательно заменили не такие уж и умные ленты новостей в соцсетях. Получать подборку тематических сообщений, которая будет радовать, совсем несложно. Нужно просто знать, на что подписаться. Какие каналы о комиксах и гик-культуре мьютить не придется, знает «Прочтение».

@comixology — канал дипломированного комиксолога (такие бывают?) и кинокритика из Киева Александры Рынк. Даже название канала «Основы комиксологии» навевает воспоминания об университетской скамье, где разные «основы основ» были весьма популярны. Здесь вы найдете обстоятельные обзоры, неоднозначные советы, тизеры к фильмам, красивые картиночки и размышления — в последнее время все больше о выходе нового сезона «Твин Пикса», немножко о Чудо-Женщине и о «Лиге Справедливости», которая осенью появится в прокате. Субъективный взгляд Александры на события из мира комиксов. В общем, именно этим он и интересен.

@GEEKovshina — канал впечатляет своей оперативностью и количеством охваченных сфер. Все важные новости о комиксах, кино, сериалах и играх вы найдете здесь. Кроме того, ребята пишут рецензии и снимают видеообзоры. Не все из того, что публикуется, захватывает дух, но вы практически на 90 % можете быть уверены, что это все, чем действительно можно поделиться с подписчиками на данный момент. Если прочие блоги заполняются их владельцами по велению музы, то «Гиковщина» стремится к временами пугающей регулярности.

@zero_history — симпатичный канал Ульяна Чеснокова со слоганом «Темная сторона современной культуры». Анекдот, приведенный владельцем в описании, отвечает на вопрос, почему люди мечтают быть супергероями. Рассказывать не буду, прочесть — стоит. Ироничные комментарии автора чередуются с классными листами из разных комиксов, трейлеры фильмов сменяются обзорами, появляется, кстати, и музычка, которой Ульян иллюстрирует некоторые заметки. Самобытный канал — мальчикам точно понравится. Хотя почему только им?

@carnavalesque — ваш черный компас, черный гид. «Карнавал» — это оригинальный канал не совсем про комиксы, хотя иногда и про них. На аватарке, измененной совсем недавно по просьбе подписчиков, красуется иллюстрация из книги Мориса Сендака «Там, где живут чудовища». Очевидно, владелец канала Филипп ни за кем не гонится и пишет исключительно о том, что его интересует, поэтому может молчать неделями, компенсируя отсутствие постов советами почитать дружественные каналы. Славный малый, про сериальчики тоже рассказывает и про саунды к ним.

@vertigo_com_ua — три молодых человека из Украины размещают посты о кино, сериалах и комиксах. Пишут кратко и по делу — так говорят они сами, что, в общем-то, не мешает ребятам публиковать по четыре-пять записей в сутки (в основном все-таки про киношки). Канал является приложением к журналу Vertigo — «первому антиснобскому на украинском медиарынке». Ребята амбициозны и не глупы, а главред у них девушка. Проекту удачи, а нам — побольше таких проектов.

@funnypicturies — недавно появившийся канал начинающего редактора комиксов с четырьмя подписчиками. Редактор успевает только редактировать, поэтому пишет болезненно мало, однако весьма вероятно, что здесь вскоре можно будет узнать о том, как осуществляется подготовка к изданию комиксов у нас в стране, какие кодовые имена придумывают супергероям во время работы над книгами, а также о том, что скоро появится в печати. Главное, чтобы владелица канала не ушла в несознанку или не сгинула прочь, утомленная редактурой шестого (в России — пятого) тома «Лиги Справедливости». Такие дела.

Если вы подписаны на другие толковые комиксоканалы, расскажите о своих находках по адресу: netbook@mail.ru.

Анастасия Бутина

В четверг в Петербурге открылся XII Международный книжный салон – самое крупное мероприятие подобного рода в литературной жизни города. Он продлится четыре дня. Журнал «Прочтение» изучил, какие новинки на салон привезут издательства и составил свой список, решив обойтись без самых очевидных.

• Это футбол! Писатели на стадионе. — Издательство «Лимбус Пресс»

Уже в середине июня Петербург ждет наплыва футбольных болельщиков — в городе пройдут матчи Кубка конфедераций, который является «репетицией» Чемпионата мира 2018 года. Так что сборник рассказов, повестей и даже двух поэм о футболе придется кстати. В списке авторов обнаруживается как давний любитель московского «Динамо» Дмитрий Данилов с нарративом о матче с «Арсеналом», так и Анна Матвеева с рассказом «Минус футбол», где главной становится судьба одного голкипера. Открывается книга рассказом Ильфа и Петрова «Честное слово болельщика» — своего рода манифестом футбольного фаната.

Книга, в которой под одной обложкой собраны тексты советских классиков и современных — вплоть до самых молодых — писателей. Не для того, чтобы уравнять одних с другими. А чтобы впервые в истории русской литературы читатель мог нетерпеливым взглядом окинуть ее: ну, а где у вас тут про футбол? Вот, дорогой читатель, вот. Про футбол — есть. (Из предисловия составителя Вадима Левенталя)

• Даниил Дондурей, Лев Карахан, Андрей Плахов. Каннские хроники. 2006–2016: Диалоги. — Издательство «Новое литературное обозрение»

«Каннские хроники» — это сборник бесед трех критиков, ранее рассуждавших об одном из самых престижных фестивалей на страницах журнала «Искусство кино». К сожалению, один из авторов, Даниил Дондурей, скончался незадолго до выхода книги. Тем ценнее становятся эти стенограммы дискуссий специалистов о парадоксах, отчаянии и выходах за пределы нормы, ставшие основой сборника. Книга отслеживает десятилетие из жизни фестиваля, а также подводит промежуточные итоги: специально для этого издания «Каннских хроник» Дондурей, Карахан и Плахов написали по статье.

Одна из важнейших фестивальных тем этого года — противостояние рутине. Но не только рутина, жизненный застой являются балластом для современного человека. Потребительское и лояльное поведение, разные виды автоматизма, обеспечивающие качество жизни и отношений с начальством, мужьями, детьми. Переосмыслить все эти нормы, хотя бы просто осмыслить их без эмоционального выхода за их границы, без определенной доли безумия — невозможно. (Даниил Дондурей. За пределы нормы. Канны—2016)

• Антуан Володин. Бардо иль не Бардо. — Издательство Ивана Лимбаха

Антуан Володин — французский писатель и переводчик с русского — публикует произведения под разными псевдонимами и не желает, чтобы его тексты соотносили с какими-либо литературными течениями. Потому создает в них абсурдную вселенную, населенную шаманами, революционерами и другими маргиналами. Все так и в «Бардо иль не Бардо», который критики называют одним из самых смешных романов Володина. Смешного в привычном понимании тут, правда, мало: в каждой из семи частей умирает один герой, он попадает в место под названием Бардо, где будет двигаться к своему перерождению — и даже может стать буддой.

Временами автомат разряжал обстановку, пересказывая онирические оперетки, действие которых происходит в преисподней, параллельной тому аду, что существует в материнском чреве и на поверхности. Так, в виде трагикомического дополнения он одарил слушателей приключениями, которые испытали эгалитарист Абрам Шлюм, недочеловек Фрик Шлюм и прочие разноименные поэты того же пошиба, еще более презренные и мелкие.

• Леонардо Шаша. «Дальняя дорога» и другие истории. — Центр книги Рудомино

Сборник итальянского писателя Леонардо Шаши посвящен в первую очередь Сицилии — это неудивительно, потому что сам автор родом с этого острова и прожил там большую часть жизни. Однако тексты посвящены не мафиозным разборкам, с которыми принято ассоциировать эти территории, а жизни во время Второй мировой войны, восприятию Америки и СССР у сицилийцев, быту простых итальянцев. Сам Шаша считал Сицилию, вобравшую проблемы не только Италии, но и всей Европы, метафорой мира. Глядя на это из 2017 года, особенно убеждаешься в правоте автора.

Калоджеро читал «Войну и мир», Сталин рисовался ему Кутузовым из романа Толстого, через месяц после начала войны Сталин принял командование армией: Калоджеро представлял себе военные советы в крестьянских домах, волнение и растерянность генералов рядом с мудрым спокойствием Сталина, крестьянское угощение — черный хлеб и мед — перед этим отечески улыбающимся человеком.

• Олег Ермаков. Песнь тунгуса. — Издательство «Время»

Роман Олега Ермакова — пятисотстраничный сложный и стилистически интересный текст, действие которого происходит в окрестностях Байкала. Один из главных героев — мальчик-эвенк Мальчакитов, тунгус, бегущий от цивилизации, города, промышленности. Его судьбой обеспокоен лесничий Олег Шустов, по случайности не вернувшийся в Смоленск. Эта пара героев дополняется и другими — животными Сибири. У них тоже есть имена, однако это не придает книге сходства со сказкой, а скорее обостряет различия между двумя типа жизни — в городе и на природе.

Ему ведь, ну не прямо ему самому, а его родственникам, роду его — все здесь принадлежало. Тунгусы здесь обитали и царили и царя не знали. Ну, где-то там в Иркутске этот, губернатор, соответствующе, казаки, полиция, железная дорога. А здесь — закон-тайга. Сам себе хозяин тунгус. У него олени, берданка, а вокруг соболя прыгают, в море нерпа, на полянках боровая дичь. Летом тунгус к вершинам кочует, зимой спускается обратно, соболя бьет, рыбачит, на своих нартах по Байкалу — ух! — лётает, соответствующе.

Елена Васильева

Весной в издательстве «Молодая гвардия» вышла биография «Ленин. Пантократор солнечных пылинок» за авторством писателя Льва Данилкина. Обозреватель «Прочтения» Елена Васильева поговорила с ним о критике, новой книге, а также о том, как и где свершаются революции.

— Почему вы перестали писать критику?

— Потому что это занятие, которому, если ты не шарлатан, надо посвящать по 18 часов в сутки семь дней в неделю; потому что я прожил так много лет — осточертело; потому что — исхалтуриваешься; потому что надоедает, что на любую тему надо заходить исключительно через чью-то книжку; потому что та картина мира, которая проецируется в голову от чтения потока всех этих «новинок» — надоедает до тошноты, а чтобы ее обновлять, интересно читать не очередной роман Франзена или Сорокина, а нечто менее тривиальное — что, я знаю, заведомо не годится для тех, кто ждет от критика внятных, без эксцентрики, советов. Ну кому я могу посоветовать мемуары Ивана Бабушкина или новую книгу Анатолия Фоменко и Глеба Носовского — никому и никогда, это правила игры. И, главное, я чувствую, что слишком много времени в своей жизни потратил на книжки, я кучу всего другого упустил из-за этого. Писать про книги нельзя «на полставки»; то есть можно, полистал, чего-то ухватил, сфабриковал текст форматный, я тоже так умею, но это свинство — по отношению к тем, кто эти книжки долго, месяцами и годами писал. В хороших книжках — а отбираешь-то хорошие — есть история, развитие, их нельзя понять по «пробнику», там дело в нюансах. Помню, как я «Учебник рисования» мурыжил два месяца или, там, «Террор» или «Багровый лепесток и белый» — неделями. Чтобы составить рубрику в «Афише» — четыре-пять книг на две недели — я все эти две недели и читал то, что отобрал, до конца читал.

— И все-таки время от времени вы пишете про какие-то книги?

— Именно что — «время от времени» и «какие-то». Это другой тип высказывания — не регулярный конвейер, не 24-часовая гонка, а отдельные «свободные заезды». Я не выдаю себя — теперь — за литературного критика.

— Вы понимаете, что на ваших статьях выросло поколение? Люди, которые не только начали читать, основываясь на ваших рекомендациях, но и писать рецензии, подражая вам?

— Мне некоторое время назад довелось поговорить с человеком — единственным моим ровесником, к которому я отношусь, можно сказать, с благоговением. Это Алексей Попов, я вот уже 25 лет смотрю его репортажи с «Формулы-1», он гениальный, великий комментатор. И я не удержался и спросил его: осознает ли он, что на его репортажах растет уже второе и чуть ли не третье поколение людей, для которых он и есть «Формула-1», которых он научил — буквально — понимать этот сложный спорт, привил к нему любовь и уважение. В моем случае — я прекрасно осознаю — успехи в миллион раз скромнее: возможно, я тоже придумал какую-то интонацию, которая легко копируется, но вряд ли научил кого-то любить современную литературу и объяснил, за что. Это люди и без меня в состоянии как-нибудь понять. И я всегда отлично осознавал, что когда пишешь о книгах, то должен соблюдать договор: самовыражайся сколько угодно, но объясни читателю, что такой-то писатель знает нечто такое, что мы, обычные люди, никогда без него бы не узнали, и нам следует уважать его за это — и испытывать благодарность по отношению к нему.

— При этом вы говорили в других интервью, что новому поколению нужна новая книжка про Ленина. Нет ли в этом дидактики?

— Книжная критика и книга о Ленине — разные типы работы, принципиально. Одно дело, когда общество платит тебе за то, чтобы ты сделал за людей, которым некогда этим заниматься, черную работу — отобрал хорошие тексты и отодвинул куда подальше трэш, не позволил ему сделаться литературным фактом. Это не такая уж сложная и не слишком масштабная работа — скорее даже ремесло, чем работа. Книга про Ленина — другая немного история. В случае с Лениным это было, скорее, желание исправить глубочайшую нелепость, парадокс. Когда человек, который создал — и неплохо справился — мир, в котором мы все живем, в общественном сознании транслируется через формулу «немецкий шпион», «всех попов расстрелять», «очистим Россию надолго», «гриб» — это колоссальная несправедливость, которая требует объяснения. Поэтому — да, в этой попытке ревизии феномена Ленина и его биографии, — помимо желания круто рассказать интересную историю, есть еще и задача исправить несправедливость.

— Антрополог Светлана Адоньева в книге «Дух народа и другие духи» называет Ленина главным «секретиком» нашей страны, проводя аналогию с детской игрой в «секретики». Как это соотносится с тем, о чем вы говорите?

— Тут важно, что этот «секрет» абсолютно общедоступен. 55-томник собрания сочинений, мемуары, протоколы съездов и конференций, «ленинские сборники» — пожалуйста, любой человек может стать ленинским биографом, «расколоть» Ленина. И я бы не сказал, что мало кто этим занимался — такие люди, ого-го. От Германа Ушакова, который сначала чуть не убил Ленина 1 января 1918-го, а потом стал его биографом, до какого-нибудь князя Святополк-Мирского, который сначала в 1924-м писал из Парижа для ханойских газет разоблачительные некрологи про красного Чингисхана, а потом прозрел, вернулся в СССР и стал ленинистом, сочинил огромную апологетическую биографию. Все эти люди — а их сотни и сотни, тысячи — очень любопытная компания. Мне страшно нравится, что хотя и сбоку припека — но я тоже один из них.

— То, что книга вышла в 2017 году, — маркетинговый ход?

— Все, что связано с Лениным, не продается в принципе, в силу аллергии постсоветской на это имя. Какой уж тут маркетинг. Это следствие моей медлительности. Книга должна была выйти году в 2013–2014 — но мне нужно было, чтобы высказывать свои мнения о нюансах ленинской биографии, нарастить базовые представления об эпохе, и это заняло кучу времени.

— Довольны ли вы результатом?

— Нет, конечно. Я думал, что в январе закончу работу и буду жить другой жизнью. Но нет, сижу и ищу ошибки — у себя. Есть люди, которые занимаются Лениным всю жизнь, как Владлен Терентьевич Логинов, главный лениновед: ему за восемьдесят, и он изучал Ленина всю жизнь. Мое представление о Ленине сформировалось в том числе и на основе исследований Логинова, он научил меня должному отношению к этой фигуре, объяснил — за что уважать Ленина. У него только что вышла новая книга, про Ленина после Гражданской войны, последние четыре года его деятельности. Он другого типа рассказчик совсем, у него другое «я» в его «лениниане» — но вот он может быть доволен своей книгой, а мне-то с какой стати? Так что если хотите оградить себя от рисков — надо читать Логинова. В этом смысле я считаю, что должен рекламировать его книгу, а не свою.

— Вас, кстати, теперь все чаще представляют как писателя, а не как литературного критика. Как вы сами себя определяете?

— Писатель — да, подходит. Литератор. Ленин называл себя — писал в графе «профессия» — «литератор». А как я должен себя определять — аудитор?

— Вы в своих интервью часто называете Ленина «клиентом». Что это за странная модель отношений между биографом и героем?

— Это не первая книжка-биография, которую я пишу. Под словом «клиент» в моем случае не подразумеваются торговые, меркантильные отношения: это долговременные, рабочие связи, не одноразовые. В какой-то момент они перерастают, конечно, в личные, возникает некая «химия». Даже если я сорок лет каждый день, допустим, читаю «Незнайку на Луне», все равно с Носовым таких отношений не возникнет. А с Лениным — да, безусловно. Ты начинаешь помещать своего персонажа в не свойственные ему контексты, начинаешь думать, понравился ли бы ему новый «Твин Пикс» или как бы он прокомментировал, например, этих «школьников Навального» — я думаю, он бы вычислил неизбежность их появления до того, как они полезли на площадные фонари. И это чувство, которое сохранится надолго, я думаю… Как с Прохановым — эта связь установилась, и я годами им интересуюсь, хотя за последние лет десять видел его один раз.

— Читаете ли вы рецензии на «Ленина»?

— Да — очень внимательно. Что пишут про «Клудж», мне плевать, в общем, это мои личные эссе, я сам знаю, чего стоят мои тексты, какие из них — чего, и мне более или менее все равно, какой им приписан статус и что о моей манере думают какие-то третьи лица. Однако книга о Ленине — это не набор историй про меня, и тут надо соответствовать хотя бы какому-то уровню — стандарту «ЖЗЛ», например, — а я любитель, я плюхнулся не в свои сани, что крайне самонадеянно. Я «искал» своего Ленина, потратил на изучение этой истории определенное количество времени и рассказал ее так, как понял. Я знал, на что шел, — ну и готов огрести за свой, возможно, дилетантизм, за то, что не могу в три часа ночи вскочить и, глаза не протерев, объяснить разницу между ППС-левицей и ППС Пилсудского (Польские социалистические партии. — примеч. «Прочтения»), например.

— А вообще сейчас нужна критика? И кому — читателям, авторам или самим критикам?

— Мне кажется, да: это важная часть литературного процесса. В конце 1990-х — начале 2000-х в издательствах было мало людей, которые умели не просто издавать (издавать в России всегда умели), а продавать, рассказывать о книгах, выкладывать на витрину. А сейчас научились. В издательствах работают не дураки, и любую ахинею они могут упаковать таким образом, что вы поверите: без нее жить нельзя. Поэтому — да, существенно, чтобы был противовес им, иначе этот дисбаланс будет работать против общества, которое проигрывает кучу времени от этой информационной асимметрии: издательства знают, что публикуют чушь, но молчат об этом, а за руку их никто не ловит. Выбор, который современная критика делает, в значительной мере зависит от того, что приходит в рассылке с маркером «Вышла главная книга тысячелетия». Про нее все и пишут. Это неправильно, критики должны сами задавать ритм этому оркестру — а не делать вид, будто задают. К сожалению, на самом деле от критиков мало что зависит: и писатель тебя не слушает, и читатель себе на уме, выбирает, услышав что-то по сарафанному радио или еще как-то. Но смысл все же есть, это неблагодарная, но не гиблая работа, и общество сейчас, возможно, более сильно, чем когда-либо, нуждается в фигуре посредника между читателями и бесконечным количеством книжного трэша, который валится и валится на головы. Кто-то должен проводить границы и говорить, что вот это — гнилье, а вот этот текст если упустите, потеряете полжизни.

— Нужно ли книги ругать?

— Хороший вопрос. Вот Алексей Попов, комментируя «Формулу-1», принципиально никогда никого не ругает — и вечно все удивляются: как же так, ну они ж не умеют ездить, вчера-права-купил, чего ж он про это молчит. Я вот тоже спросил его: надо ругать? И он ответил мне: все эти люди — как бы ужасно кто из них ни проехал в этой гонке, каким бы убогим это ни казалось, как бы мы ни смеялись, что он еле-еле с рулем управляется, — если в принципе оказались в «Формуле-1», значит, они величайшие мастера, гонщики экстра-класса, до которых обычных людям — как до луны, и к ним нужно относиться прежде всего с почтением и уважением.

Литература — не вся вообще, а уже отобранная тобой — это тоже как «Формула-1»: если уж вы пишете про тех или иных писателей, выбрав их из миллиона, то ваша роль в качестве критика — объяснить, почему они крутые, а не попинать их и сказать, что они двух слов связать не могут. Не могут — ну так зачем ты его отобрал? Мне не кажется честным самовыражаться за счет писателя. Да, я могу рецензией на полторы тысячи знаков угробить результат многолетней работы чьей-то — а ради чего? Литературный критик в нынешних обстоятельствах — прежде всего отборщик, и раз ты что-то отобрал — транслируй уважение, а не скепсис, цинизм и собственную крутизну, непонятно на чем основанную.

— Зачастую, если рецензия на книгу положительная, критика обвиняют в том, что он выступает на стороне издательства и пишет аннотационные, комплиментарные тексты. Что вы думаете на этот счет?

— Обвиняют — не обвиняют, кто обвиняет? Вам правда есть дело, что там непонятно кто про вас думает? Пиши-читай, зарабатывай репутацию — наверно, тогда не будут обвинять. Репутация зарабатывается годами. Гораздо подлее и отвратительнее — выбирать по пресс-релизам. «Главный роман XX века» — это Франзен. Да с какой стати. Напишите лучше про Сергея Самсонова, который для России в миллион раз важнее, чем Франзен. Быть рабом издательства — это как раз выбирать по пресс-релизам. Но Самсонова — это ж надо две недели его роман читать, жить им, поручиться за него своей репутацией и вкусом. Про Франзена проще, уж конечно.

— Нет ли какого-то диссонанса между читательскими предпочтениями, когда человек выбирает что покороче, и действиями авторов, которые неизменно предлагают толстые романы?

— Я прекрасно знаю, что объем среднего европейского романа — 380 страниц. Это форма, которая всем удобна — и читателю, и издателю. Но есть вещи, которые почему-то не укладываются, есть книги на 800 страниц, которые требуют от читателя невозможного — на месяц выпасть из жизни. Я и сам с этим тоже столкнулся — уже как автор. Я знаю, что мой «Ленин» читается плохо, тяжело. Там есть глава про II съезд РСДРП, я полсотни страниц о нем рассказываю. Я понимаю: очень сложно все это осилить; но мне кажется, что лучше человек бросит читать, чем я, автор, упущу это. Книжка о Ленине должна быть длинной, и если вам не понятно про его поведение на II съезде, то вы вообще ничего не поймете в этой фигуре и придете к тому, что Ленин — гриб, и прочей мути. Поэтому вот вам пятьдесят страниц — мучайтесь. Все можно сократить, много ума не надо, но важно загнать читателя в этот самый «лонгрид». Не просто обвести его меловой чертой, а построить вокруг него крепостную стену, из-за которой он точно не выберется в течение месяца.

— Совершаются ли революции в курилках? Другими словами, чтобы стать успешным, будь ты редактор или критик, нужно ли знать слухи, ходить на тусовки, участвовать в неформальных встречах?

— Я не знаю, насколько показательна моя история. Я ни разу не отказывался от предложений войти в жюри литпремий, поскольку это нормальная, важная, имеющая смысл, честная деятельность, но я никогда не ходил на литературные вечера, презентации, ужины и все такое. В конце 1990-х — начале 2000-х мне казалось, что все это чудовищно коррумпированный механизм, что толстожурнальные доны Корлеоне управляли процессом и все было распределено по знакомству, по ведомствам и известно заранее. Бунт Топорова, который создал «Национальный бестселлер», был направлен именно против этого. Он хотел сделать прозрачную премию не для китов и динозавров, которые несменяемы, как позднебрежневское политбюро, а для молодых людей, часто неизвестных или малоизвестных, для литературного пролетариата. Это сработало: именно такие авторы становились литературным событием. Если бы я ходил на все эти мероприятия и «знакомился», то, наверно, сделал бы другую карьеру. Но я за это время написал семь книг — благодаря тому, что пропустил семьдесят обедов. Я не жалею.

Сегодняшняя система уже коррумпирована по-другому, не через толстожурнальные институции, а через издательства. Сейчас издательства — главное зло. Не потому, что там злые люди сидят, а потому, что система заставляет их продавать дурные книжки, на которые «обычные люди» тратят жизнь.

— Может быть, критике нужен новый жанр, нужна революция?

— Ленин, кстати, был литературным критиком, и выдающимся. Он не был великим мастером художественного слова, как Троцкий и Плеханов, но он владел особенным типом критического высказывания, умел смотреть на тексты «с классовой точки зрения», демонстрировать, чьи интересы — каких общественных групп — сознательно или бессознательно выражает автор. Писатель, который отличается от обычных людей, который чует то, что обычные люди не видят в принципе, — он знает что-то такое об обществе, что может оказаться ценным для того, кто собирается общество изменить. Тот, кто научится — у Плеханова, у Ленина, у Троцкого, у Владимира Шулятикова, у Юрия Стеклова — читать современную литературу вот так, с точки зрения революционера, судить не только «стиль», не только — ах-насколько-же-это-похоже-на-Набокова, — тот и сможет изменить систему. Но, боюсь, сейчас никто так не умеет.

Фото на обложке интервью: MOLLY

Елена Васильева