Глава из книги «Не упасть за финишем»

Второй раз я возглавил национальную сборную вопреки воле Колоскова, но при поддержке общественности и руководителей страны. Задача по своей схеме не изменилась — я хотел создать команду с прицелом на чемпионат мира 2002 года. Колосков лоббировал кандидатуру Михаила Гершковича при поддержке Олега Романцева, так что столкновение интересов было гарантировано. Вячеслав Иванович никогда не решал глобальных вопросов. Он всегда действовал по принципу Макиавелли — «дружи с сильными». Колосков не ссорился ни с секретарями ЦК, ни с околофутбольной «братвой» и практически не руководил развитием футбола. Он лавировал, сохраняя свою империю в неприкосновенности, отстаивая интересы собственной безопасности. Имея вес в ФИФА и УЕФА, он мог спокойно управлять аппаратом РФС как хотел, и все подчиненные беспрекословно брали «под козырек». С другой стороны, можно ли было в наше время работать по другому и стать «непотопляемым»? Вряд ли.

После того как Колосков после чемпионата Европы 92 года произнес на совете федерации свою знаменитую среди сотрудников федерации фразу: «Пока я работаю, Бышовец никогда не будет возглавлять национальную команду»,- мы с ним все равно при случае общались. Тем не менее это создало прецедент несовместимости в работе и отсутствия всякого сотрудничества. Но перед моим вторым назначением у нас состоялся довольно жесткий разговор. Спрашиваю: «Итак, что мы делаем? Работаем вместе?» — «Работаем».- «Прекращаем войну?» — «Прекращаем. Только есть просьба: попросите ребят, чтобы в прессе не вспоминали старое…» Ударили по рукам.

Доходило до абсурда. Нам нужно было лететь в Киев на матч с Украиной. Один самолет бесплатно предлагает Сергей Шойгу, другой — «Газпром» за деньги. Второй вариант — от Колоскова. И его приняли, заплатили. А потом на четыре часа задержали вылет — «Газпром» предложил самолет, за который были какие-то долги по стоянке, горючему или бог еще знает по чему. Звоню Сысуеву, и мы все-таки отправились в путь. Но когда спартаковцы игнорируют вызовы в сборную, что в данной ситуации может сделать член правительства? Даже в африканском племени мумба-юмба, наверное, такая ситуация была невозможна, а тут цивилизованное общество… И потом я слушал постоянное вранье о том, что не так Бышовец сделал как тренер!

Началось все это с самого начала, с первого ознакомительного сбора. Спартаковцы не прибыли, хотя нам предстояло играть двусторонний матч. Колосков разводил руками: «Анатолий Федорович, но это же у вас нет отношений с Романцевым!» Но речь же не об отношениях Бышовца с Романцевым, а федерации футбола с клубом, и они прописаны официально!

Любопытно, что одним из условий моего прихода в сборную была отставка Колоскова с поста президента РФС. Это решение, впрочем, оказалось из разряда половинчатых — осуществление этого вопроса вдруг оказалось перенесено на годовую конференцию, которая должна была состояться лишь в декабре, что автоматически означало, что все договоренности забыты. Эта отсрочка обрекла меня на поражение. В то же время Вячеславу Ивановичу грозили очень строгие санкции, а на условия, которые грозили бы ему как человеку, я идти не мог. Разговор об этом шел между тем в Белом доме, в начале 1998 года. И Колосков все-таки не оценил того, что я пошел на компромисс и не довел до крайности наши отношения, избавив его таким образом от больших проблем.

Потом поехали на товарищеский матч в Швецию, и там возникли какие-то организационные проблемы. Валера Карпин возьми и дай интервью. Колосков тут же рассердился: «Анатолий Федорович, мы же договорились! Зачем обсирать-то?!» Пришлось сказать Карпину и всем ребятам, чтобы общались с прессой более обдуманно. Ну конечно же, договоренность действовала только на словах. Допущенные ошибки делают тебя богаче, если ты умеешь в них признаться. И именно я опять виновник того, что ситуация вокруг сборной в том розыгрыше стала критической. Где-то следовало, быть может, прогнуться, где-то — поискать компромисс, сломить гордыню. Даже когда делаешь что-то по справедливости, всегда можно смягчить формулировку и найти путь к сотрудничеству.

* * *

Когда говорят о шпионских страстях, царивших якобы перед киевской игрой, то сильно преувеличивают. Мы спокойно жили в гостинице «Октябрьская» недалеко от стадиона «Динамо», разве что наши «украинцы» — Онопко, Юран, Канчельскис — испытывали определенное давление со стороны прессы. Грязь, выдуманные истории выбивали из колеи. И это тоже надо было учитывать. Скорее всего поэтому ни Онопко, ни Канчельскис не сыграли в свой лучший футбол, и мне следовало выпустить с первых минут Карпина. К тому же чемпионаты зарубежных стран, где выступали наши легионеры, только начались, игровой практики у ребят было недостаточно.

Можно было включить в стартовый состав Смертина, но мне изменило чувство доверия — слишком важная предстояла игра. Не решили мы и проблему с обороной. В товарищеском матче со шведами в августе Добровольский сыграл центрального защитника. У него хватило и интеллекта, и скорости, я подумывал о том, чтобы закрепить за Игорем этот пост, но по до сих пор не понятным для меня причинам он вдруг выбыл из строя, и в Киеве играл Чугайнов. Они так и не добились слаженности с Ковтуном, что несло определенные проблемы. Команда была готова к игре против Шевченко, стандартным положениям хозяев, но все-таки не уследили за Поповым, который забил первый мяч.

И все же не считаю, что мы его заслуженно проиграли. Это было что-то из той же оперы, когда Романцев сыграл ту заключительную роковую ничью с той же Украиной 1:1 после нелепейшей ошибки Филимонова. Концовку мы провели сильнее хозяев, должны были сравнивать счет, но…

Переживать было уже некогда: пришла пора вводить новых игроков. Появились Леша Смертин, его тезка Игонин, Сергей Семак, Саша Панов. Они представляли собой как раз то будущее, для 2002 года. К ним же относился Титов, который впоследствии признался, что зря Бышовцу не дали нормально работать, что было нонсенсом для человека, воспитанного Романцевым.

Матч со сборной Франции оказался чуть ли не решающим на тот момент, но и там не обошлось без сопутствующих нюансов. Где играть? В Лужниках не столь большая аудитория зрителей потерялась бы (спартаковская торсида матч бойкотировала), а для того чтобы провести матч на «Динамо», нужно было задействовать дополнительные рычаги, размениваться… В итоге все-таки играли на самой большой арене страны и на глазах уже успевших было расстроиться болельщиков сравняли счет в безнадежной ситуации — из 0:2 сделали 2:2. А потом вовремя подкат не исполнил Тихонов, после чего Пирес спокойно принял мяч и провел решающий гол. Играли-то мы неплохо, но снова неудачно сыграли центральные защитники и вратарь Овчинников. А против Зидана Пиреса и Виейра мы нашли противоядие в виде блока Карпин — Мостовой — Аленичев.

Но сразу же после матча полились потоки грязи в адрес команды, меня, безо всяких скидок. Обстановка накалилась, говорили чуть ли не о том, что я заслан украинцами, чтобы сборная России специально провалила цикл. Команда приняла решение бойкотировать прессу. При таких вот исходных данных и отправились в Исландию.

Имеет ли смысл говорить о просчетах в тренерской работе? Наверное, да. Обстановка была столь сложной, что оценивать ситуацию было трудно. Дальше — больше. На матч в Исландии приехал Зепп Блаттер, с которым мы встретились перед игрой в лифте гостиницы (знакомы-то давно, еще с тех времен, когда ФИФА руководил Жоао Авеланж). Я еще спросил его: «Проблем с судейством не будет?» — «Да что вы! Все будет нормально». Потом не ставят чистый пенальти на Смертине, Алексею дают вторую желтую за симуляцию, мы остаемся вдесятером… Ну и потом пресловутый мяч, забитый в свои ворота Ковтуном, практически перечеркнул многое, что уже налаживалось в команде.

Апогей настал в Бразилии. Основной состав на тот товарищеский матч, который мы задолжали бразильцам с 1997 года, не поехал, включая, конечно же, спартаковцев. Можно было смело сказать, что с вице-чемпионами мира приехала играть третья сборная России.
Добирались до места почти сутки. Изначально, помнится, был договор, что сборной предоставят чартерный рейс, что поедет все-таки основной состав, и много чего другого. Собирались ехать также Колосков, Тукманов. Но в итоге чартер почему-то отменили, мы отправились «на перекладных», летели почти 28 часов.

Сейчас легко говорить о том, что это был провальный для команды период. Но что это была за серия из проигранных матчей? Поражение от Швеции — в Швеции, от Испании — в Испании, от Украины — на Украине, наконец, от Бразилии — в Бразилии. Уступили дома один раз, но Франции. Особняком можно поставить встречу в Исландии, но — побойтесь бога — кто станет утверждать, что даже более сильная сборная, чем мы, выступила бы в этих поединках однозначно успешнее? И, даже играя такие матчи, мы не забывали о главном — о создании новой команды. Невозможно научиться побеждать, не научившись проигрывать. Не страшно упасть, страшно не подняться.

Мы сыграли «с колес» с бразильцами так, как и должны были, наверное. Какого результата можно добиться третьим составом, когда у соперника приезжают и Кафу, и Роберто Карлос, и вообще весь основной состав? Зато можно добиться отличного резонанса — как же, 1:5, позор! Крупное поражение вынудило меня уйти. Хотя я еще должен был выступить с докладом на исполкоме, но решение приняли без меня. Пригласили на заседание уже после того, как вопрос был закрыт. Это стало, как потом говорили, венцом нашей вражды с Колосковым, пусть я бы и не стал использовать именно это слово. Да, борьба была. Но с моей стороны она велась за изменения в российском футболе. И то, с чем я столкнулся при создании новой команды, расчищая ее для других, лишний раз доказывает, что эти изменения оказались нужны. Мы должны были уяснить, что сборная России — не команда федерации, а национальная команда. Это не вотчина и не поле для сведения личных счетов. Можно же вспомнить ситуации, подтверждающие мои слова. Карпин тогда дал интервью, смысл которого сводился к следующему: как выигрывать, если тренер вызывает человека на сбор, а он в ответ: «Я заболел»,- и четыре дня уже играет за клуб.

Что было бы, если бы не продавили мою кандидатуру в верхах в 1998 году? Недавно я разговаривал с Тукмановым, и он подтвердил мою мысль: вряд ли был бы назначен Гершкович, тренером все равно бы стал Романцев.

Когда я пригласил в сборную новых игроков, началась истерия: да кто это такие, да зачем они нужны… Не надо ничего слушать. Берешь мальчика, поднимаешь его с самых низов, а потом он забивает два мяча в Париже Бартезу. И никто не помнит о том, как появился в сборной Панов. Точно так же, как никто не помнит, каким образом появился в ней когда-то Онопко, а чуть позже Смертин, Семак, Семшов… В конце концов, новый тренер выровнял турнирную ситуацию, бились до последнего матча с Украиной, но в который раз уже остается сказать — Бог шельму метит, все перечеркнула злополучная ошибка Филимонова.

К чему мы потом пришли? Результат на чемпионате мира 2002 года оказался плачевным. Настолько, что даже спартаковец Титов потом сказал, что, «если бы Бышовцу дали доработать, результат был бы намного лучше». Да, наверное, Романцев оказался прав — он действительно клубный тренер. Но я не питаю к нему негативных чувств. На лицензировании в 1997 году мы отрегулировали наши отношения. Нам было что вспомнить и о чем вместе сожалеть.

Тогда же Олимпийский комитет России ощутил на себе объятия Колоскова. Как говорил Николай Старостин: «Нет опаснее человека, обнимающего тогда, когда не может убить». В 2004 году последовал очередной невыход из группы на чемпионате Европы. Что дальше? Ничья в Латвии в 2006-м — и пошли разговоры о взятках. Едет сборная в Израиль — все считают, что результат известен заранее. Что осталось? Поговорить о том, что Андорре предлагали? Начиная с 1994 года отношение людей к сборной буквально вытравили. Прецедент перед американским чемпионатом мира породил проблемы 2002 года и 2004-го. Жизнь показала, что ни Садырин, ни Семин, ни Газзаев (о Романцеве мы уже поговорили) — ни один из тренеров, которых утверждал Колосков,- не являлся специалистом для национальной сборной. Это были чисто клубные тренеры. По большому счету, решения принимались даже не Вячеславом Ивановичем, а людьми, которым он не мог отказать. И те в свою очередь снимали с него всякую ответственность.

* * *

У меня есть одна памятная фотография, сделанная в тот непростой жизненный период. Мы приехали с национальной сборной в 1998 году в Бразилию на товарищеский матч. По сути дела, та же «Кубань» — после той игры, проигранной 1:5, я покинул свой пост. Тем не менее мы тогда создавали новую команду, приехало много новых игроков, в том числе и Семак, Семшов, Панов, Игонин и так далее.

Алексей Игонин, полузащитник «Сатурна», обладатель Кубка России 1998 года:

Я познакомился с Анатолием Федоровичем, когда мне было 20 лет. Его авторитет с самого начала для меня был непререкаем, а впечатление он производил начитанного, интеллигентного человека. Бышовец никогда не поступался принципами, из-за этого у него возникало, правда, много проблем. Сейчас можно долго рассуждать о том, что произошло в 1998 году, когда я сам впервые был им приглашен в сборную России. Та команда, несмотря ни на что, являлась очень сильной, но Бышовца убрали, как я понимаю, не только из-за результата. Ситуация вокруг национальной команды была сложной, и те, кто не хотели видеть Анатолия Федоровича на посту тренера сборной, просто ею воспользовались.

Еще когда планировалось, что будет чартер, и руководство федерации собиралось ехать с семьями, я решил взять с собой в поездку жену — чтобы побывать вместе у статуи Христа в Рио-де-Жанейро (через этот город мы улетали обратно после игры). Но потом получилось как всегда: времени в обрез, и, когда мы уже паковали вещи, супруга мне саркастически говорит: «Съездили к Христу, посмотрели сверху Рио, панорама потрясающая…» Я сразу нашелся и отвечаю: «А кто тебе сказал, что мы уже не поедем? Поедем!» А на улице шел дождь, был туман, и Христа вообще не видать, причем даже от подножия холма. Водитель такси еще посмотрел так много-значительно, показывает, дескать, дождь, куда вы? «Надо, vamos!» — я ему в ответ. Доехали. Я водителю говорю: «Еspera!» — подожди — и идем. С фотоаппаратом. Только подошли к статуе, как тучи разошлись. Едва мы сфотографировались, как облачное небо снова сомкнулось. Наверное, это и есть вера. «Куда едете?» — «Да ты езжай! Взялся — тащи! Не останавливайся!» Это всегда было заложено в моем характере. Самое сложное, что может быть в жизни, самая большая ошибка — это пытаться изменить чей-то характер. Можно воспитать человека, но характер изменить нельзя.

Сейчас в сборную России пришел иностранец, который работает в абсолютно комфортной обстановке, она устраивает всех игроков, его самого, всех прочих. Наверное, это единственно правильное решение при том печальном опыте работы и интригах. За 25-летний период это исключительный случай, когда созданы идеальные отношения для плодотворной и творческой работы. Но какой ценой? Даже сегодняшний результат — выход на чемпионат Европы — разве он может говорить о том, что мы должны быть спокойны за сборную, довольны качеством игры? Уйдет Хиддинк, и как потом работать? Всякому ли тренеру предложат такой же контракт? И как этот тренер будет работать с футболистами, которые привыкли к роскошным условиям? Теперь у него получится загнать их на базу, чтобы как следует поработать? Вас интересует, надо ли загонять? Но почему тогда итальянцы ездят в Коверчано, французы не живут в отелях, голландцы…

Кстати, мне довелось познакомиться с Гусом Хиддинком при специфических обстоятельствах, с этой встречей связан политический момент. В 1991-м мы улетали со сборной на товарищеский матч в Испанию. И в это же время в Москве произошел путч. Прилетаем, в аэропорту нас встречают толпы журналистов, задают вопросы о событиях, произошедших в нашей стране. Мы сначала даже не поняли, что происходит. И я тогда в телеинтервью назвал действия переворотчиков антиконституционными, что потом слышала вся страна. Испанцы уже готовы были предоставить нам политическое убежище. А потом звонит жена и саркастически спрашивает: «Как себя чувствуешь? Все хорошо, да? Там спокойно, в Испании… А здесь вот стреляют на улицах, человеческие жертвы. А ты такие интервью даешь. Со мной и детьми что будет?» Испытал тогда сильный укол совести… В такой обстановке мы сыграли вничью с «Валенсией», которую как раз и тренировал Хиддинк. А на стадион, кстати, мы подбросили в автобусе тренера датчан Рихарда Меллера-Нильсена, жившего с нами в одном отеле. Через год, сенсационно выиграв чемпионат Европы, он шутил: «Тогда, в автобусе, вы отдали нам свою удачу».

С Хиддинком мы только здороваемся при встрече. Нам даже не нужно лишних слов, чтобы понять друг друга. Мы — как два мудреца, смотрим в глаза и прекрасно осознаем, что происходит. Он отлично понимает, что происходит вокруг сборной, и видит, что я это понимаю. Точно так же он в курсе того, что в прошлом году происходило у меня в «Локомотиве». И когда я встречаюсь с Колосковым, мы обмениваемся точно такими же взглядами.

В последнем романе Бориса Акунина* «Сокол и Ласточка» главное действующее лицо — женщина, которая плывет на корсарском корабле, переодевшись мужчиной. Предлагаем читателям один из источников акунинского сюжета…

В последнем романе Бориса Акунина «Сокол и Ласточка» главное действующее лицо — женщина, которая плывет на корсарском корабле, переодевшись мужчиной. Предлагаем читателям один из источников акунинского сюжета — главу из супербестселлера XVIII века — «Всеобщей истории пиратства» Даниеля Дефо. Книга готовится к публикации в издательстве «Азбука». Переводчик — литературный обозреватель «Прочтения» Андрей Степанов.

Жизнь Мэри Рид

Теперь нам предстоит поведать историю, полную удивительных поворотов и приключений. Это рассказ о двух женщинах-пиратках, настоящие имена которых были Мэри Рид и Энн Бонни (или Бонн). Происшествия, случавшиеся во время их скитаний, настолько необычайны, что у читателя может возникнуть искушение принять всю эту историю за легенду или роман. Однако ее могут подтвердить тысячи свидетелей — я имею в виду жителей Ямайки, которые присутствовали на суде и слышали рассказ о Мэри и Энн после того, как была впервые установлена их принадлежность к женскому полу. И оспаривать правдивость нашего повествования — это все равно что утверждать, будто на свете не жили пираты Робертс и Черная Борода.

Мэри Рид была родом из Англии. Матушка ее совсем юной вышла замуж за моряка, который вскоре после свадьбы ушел в плавание, оставив молодую супругу ждать ребенка. Ребенок оказался мальчиком. Что касается отца, то Мэри Рид не могла впоследствии сказать, погиб ли он во время кораблекрушения или же умер от тягот плавания. Как бы то ни было, но домой он уже не вернулся. С матушкой же, молодой и легкомысленной, случилось то, что часто происходит с юными особами, не проявляющими должной осмотрительности: вскоре она вновь почувствовала, что носит под сердцем дитя. Однако теперь у нее не было мужа, которому можно было бы приписать отцовство. Как и от кого зачат второй ребенок, знала одна только мать, а у соседей она пользовалась репутацией весьма добродетельной женщины. Когда бремя стало трудно скрывать, она, желая избежать позора, испросила у родственников мужа позволения отправиться в деревню, чтобы жить там со своими друзьями, и уехала, взяв с собой годовалого сына. Вскоре, однако, сын умер, и Провидению было угодно даровать ей взамен девочку, которой она благополучно разрешилась в своем пристанище. Эта девочка и была наша Мэри Рид.

Мать прожила около трех лет в своем уединении, но затем средства ее подошли к концу, и она стала думать о возвращении в Лондон. Свекровь ее была дамой не бедной, и матушка Мэри Рид не сомневалась, что сумеет уговорить ее обеспечить ребенка, однако для этого требовалось выдать дочь за умершего первенца. Превратить девочку в мальчика непросто, а обмануть в таком деле искушенную жизнью старуху — и вовсе невозможно. Тем не менее она решила рискнуть и, нарядив дочь мальчиком, привезла ее в город и представила свекрови как родного внука. Старая дама пожелала взять его на воспитание, однако матушка притворилась, будто разлука разбивает ей сердце. В конце концов было решено, что дитя останется с матерью, а «бабушка» станет выдавать по кроне в неделю на его содержание.
Матушка достигла своего, но ей пришлось растить дочку, как мальчика. Когда же та подросла и вошла в разум, мать сочла нужным посвятить ее в тайну, чтобы побудить и в дальнейшем скрывать свой пол. Тут бабушка внезапно умерла, денежное пособие прекратилось, и семейство день ото дня терпело все большие лишения. Пришлось отдавать ребенка в услужение. В тринадцать лет Мэри поступила в пажи к одной французской даме, однако долго у нее не прослужила.

Выросла она сильной, лихой, склонной к бродячей жизни и потому по собственной воле поступила матросом на военный корабль. Послужив там какое-то время, она перешла во фландрские войска и записалась кадетом в пехотный полк. Мэри проявляла в сражениях исключительную храбрость, однако офицерского патента она так и не смогла получить, потому что чины там покупались и продавались за деньги. Из-за этого она оставила пехоту и перешла в кавалерийский полк, хорошо проявив себя в нескольких сражениях и заслужив уважение всех командиров.

Один из ее боевых товарищей, родом фламандец, был весьма красивым юношей, и Мэри влюбилась в него. С этого времени она уже не столь рьяно исполняла свой долг, ибо нельзя в одно и то же время служить и Марсу, и Венере. Мэри стала относиться с небрежением к оружию и снаряжению, ранее бывшим у нее в образцовом порядке. Если ее друга назначали в разъезд, она обыкновенно следовала за ним, хотя и не получала на это приказа, и частенько подвергала свою жизнь совершенно излишней опасности, лишь бы не разлучаться с милым. Товарищи по полку не догадывались о тайной причине ее поступков и заподозрили сумасшествие. Да и сам ее милый друг никак не мог понять столь странной перемены характера. Однако помогла изобретательность любви: они все время были вместе, ночевали в одной палатке, и как-то раз Мэри сумела найти способ помочь фламандцу ненароком обнаружить ее истинный пол.

Кавалерист был немало удивлен и в неменьшей степени обрадован своим открытием и решил ни с кем им не делиться, а оставить любовницу для себя одного. Женщина в походе — явление редкое, «походные леди» встречаются в кавалерии не чаще, чем в морском экипаже, и наш фламандец не думал ни о чем, кроме как о том, как бы без особых церемоний удовлетворить свои плотские желания. Однако тут он ошибся: девушка оказалась скромной и хорошо владеющей собою. Она устояла перед всеми искушениями и в то же время вела себя услужливо, умела расположить к себе, и вскоре наш герой уже не помышлял сделать ее своей любовницей, а добивался только того, чтобы она пошла за него замуж. А это и было ее самым заветным желанием. Вскоре они дали друг другу обет верности. Как только закончилась кампания и полк вернулся на зимние квартиры, влюбленные совместно приобрели женскую одежду для невесты и сыграли свадьбу.

История брака двух кавалеристов наделала немало шума. Некоторые из офицеров из любопытства захотели поучаствовать в церемониии. Они сговорились, что каждый подарит невесте — бывшему товарищу по оружию — что-нибудь полезное в домашнем хозяйстве. Влюбленных обеспечили всем необходимым, и счастливая пара после свадьбы пожелала уйти со службы и зажить своим домом. Авантюрная история их любви и женитьбы снискала им такое расположение начальства, что прошение об отставке было удовлетворено с легкостью. Сразу после этого они открыли неподалеку от замка Бреды таверну с общим столом, на вывеске которой красовались три подковы. Вскоре дело пошло на лад, поскольку множество офицеров пожелало у них столоваться.

Однако счастье длилось недолго. Муж Мэри вскоре умер, а после подписания мира в Рисвике офицеров в Бреде поубавилось. Дела вдовы шли все хуже, и в конце концов она была вынуждена закрыть таверну. Сбережения ее постепенно растаяли, и тогда она снова облачилась в мужское платье. Прибыв в Голландию, Мэри нанялась в пехотный полк, расквартированный в приграничном городе. Однако продвижения по службе в мирное время не предвиделось, и вскоре она решила поискать удачи на другом поприще. Уволившись из полка, Мэри села на судно, направлявшееся в Вест-Индию.

Случилось так, что это судно захватили английские пираты. Мэри Рид оказалась единственной британской подданной на борту, и потому ее оставили на пиратском корабле. Судно же, на котором она плыла, было разграблено, а затем отпущено. Мэри принялась за пиратское ремесло, по-прежнему скрывая свой пол. Спустя некоторое время вышел королевский указ об амнистии пиратам, пожелавшим до определенного срока добровольно сдаться властям. Указ был оглашен во всех частях Вест-Индии, и экипаж, в который попала Мэри Рид, решил им воспользоваться. Сдавшиеся пираты поселились на берегу и жили мирно, однако вскоре их средства начали истощаться.
Тут они прослышали о том, что капитан Вудс Роджерс, губернатор острова Провиденс, снаряжает против испанцев несколько приватирских кораблей. Тогда наша героиня и еще несколько членов команды отправились на указанный остров, чтобы взяться за приватирское дело. Мэри решила составить себе состояние не мытьем, так катаньем.

Однако не успели эти корабли выйти в открытое море, как матросы из числа тех, кто был ранее помилован по амнистии, подняли бунт против своих командиров и снова взялись за старое. Среди бунтовщиков была и Мэри Рид. Надо заметить, на суде она постоянно повторяла, будто бы пиратская жизнь всегда была ей противна и ее заставили заниматься пиратством — и в этот раз, и в предыдущий — и что она собиралась оставить этот путь при первой возможности. Но свидетели — а это были люди, действительно принужденные к пиратству и плававшие вместе с Мэри Рид, — показали под присягой, что не бывало в бою никого яростнее ее и Энн Бонни. Эти дамы всегда были готовы идти на абордаж или предпринять иное рискованное дело. Особенную же храбрость они проявили в последнем сражении, когда их корабль атаковали, чтобы захватить. Все пираты были уже готовы просить пощады, и только Мэри Рид, Энн Бонни и еще один матрос продолжали оборонять палубу. Более того, Мэри призывала пиратов, спрятавшихся в трюме, выходить наверх и драться, как подобает мужчинам, — они же боялись даже пошевельнуться. Пиратка, увидев это, принялась палить в трюм, и в результате один человек был убит и несколько ранены. Эти свидетельства против себя Мэри Рид отвергала. Не знаю, верны они или нет, но ясно, что в храбрости ей не откажешь.

Эта женщина отличалась не только храбростью, но и скромностью и следованием правилам добродетели — как она их понимала. Никто на корабле не подозревал о ее истинном поле до тех пор, пока Энн Бонни — а эта особа не отличалась подобным целомудрием — не прониклась к Мэри особенной симпатией. Короче говоря, Энн приняла Мэри за красивого юношу и по причинам, только ей известным, первой открыла ей свой пол. Мэри Рид, догадываясь, к чему идет дело и понимая свою несостоятельность для него, была вынуждена, к огромному разочарованию Энн Бонни, объяснить истинное положение дел и открыть, что она тоже женщина. Их близкие отношения встревожили капитана Рэкхэма, ухажера и любовника Энн. Капитан взревновал и пообещал перерезать глотку новому возлюбленному своей подруги. Чтобы успокоить ревнивца, Энн пришлось посвятить его в тайну. Рэкхэм поклялся не выдавать секрет и сдержал свое слово: никто из команды так ничего и не узнал. И все же, несмотря на всю сдержанность Мэри и ее умение притворяться, любовь сумела распознать ее под мужским обличьем и не позволила ей забыть о своей женской природе.

Во время плавания пираты захватили множество судов с Ямайки и других островов Вест-Индии, ходивших в Англию и обратно. Каждый раз, когда к ним в плен попадал искусный мастер или иной полезный человек, его удерживали силой, если только он не хотел добровольно поступить в пираты. Среди таких принужденных к пиратству людей оказался один необыкновенно обаятельный юноша, по крайней мере таковым он казался Мэри Рид. Пиратка была буквально сражена его внешностью и манерами и потеряла покой и сон. Но нет ничего изворотливее любви! Для Мэри, уже искушенной в подобных уловках, не составило труда отыскать способ открыть избраннику свой пол. Сначала она добилась его расположения тем, что проклинала пиратскую жизнь, к которой он питал полнейшее отвращение. Они стали есть за одним столом и сделались близкими друзьями. Когда же мужская дружба окрепла, Мэри как бы по неосторожности показала ему свои груди — совершенно белоснежные. Молодой человек был сотворен из плоти и крови, и это зрелище возбудило в нем желание и любопытство. Он изводил ее расспросами до тех пор, пока Мэри не рассказала ему все.

Теперь начинается любовная сцена. Юношу охватили нежность и страстное желание, пришедшие на смену симпатии и почтению к Мэри, пока она носила личину. Но и страсть Мэри была столь же сильна, и она выказала ее, совершив, может быть, самый благородный поступок из всех, на которые вдохновляла людей любовь.

Случилось так, что юноша поссорился с одним из пиратов. Корабль стоял на якоре у некоего острова, и, по пиратскому обычаю, противники сговорились сойти на берег и сразиться на дуэли. Мэри очень волновалась и переживала за жизнь своего любовника. Ей не хотелось, чтобы он отказался от поединка: сама мысль, что его заклеймят именем труса, была для нее невыносима. С другой стороны, дуэль пугала ее, поскольку она чувствовала, что соперник юноше не по силам. Если любовь охватывает человека, в котором есть задатки великодушия, он становится способен на самые благородные поступки. И Мэри, оказавшись перед выбором, доказала, что жизнь возлюбленного ей дороже своей собственной. Она поссорилась с тем же самым пиратом и вызвала его на дуэль, назначив время поединка двумя часами ранее. Они сразились на саблях и пистолетах, и Мэри убила противника наповал. Конечно, ей доводилось участвовать в дуэлях и раньше, когда ее обижал кто-нибудь из пиратов, но на этот раз она сражалась ради своего возлюбленного, как бы заслоняя его от смерти, потому что не могла без него жить. И если бы даже он раньше не обращал на Мэри внимания, то этот поступок навсегда привязал бы его к ней. Но влюбленным не нужны были узы долга или обязательства: юноша и без того чувствовал к Мэри влечение. Вскоре они дали друг другу клятву верности, и Мэри сказала, что эта клятва для нее столь же священна, как и обручение перед алтарем. От этого союза и появился большой живот, на который она постоянно указывала в суде, пытаясь спасти свою жизнь.

Судьи должны были определить, в каких именно преступлениях она повинна, и Мэри объявила им, что никогда и ни с кем не совершала ни блуда, ни прелюбодеяния. Ее супруга, как она называла юношу, оправдали вместе с некоторыми другими. Когда Мэри спросили, кто он таков, она отвечала только то, что это честный человек, не имеющий склонности к злым делам, и что они оба хотели оставить пиратов при первой возможности и зарабатывать себе на пропитание честным трудом. Мэри Рид, несомненно, пробудила сочувствие у многих присутствовавших на суде, и все же ее не могли не признать виновной. Среди свидетелей, выступивших против нее, был один человек, взятый в плен пиратами Рэкхэма и некоторое время удерживаемый ими на корабле. Этот свидетель поведал о разговоре, который случайно завязался у него с Мэри Рид (пленник принимал ее за молодого человека). Он спросил у своего собеседника: какую радость тот находит в столь опасном образе жизни, когда каждый день грозит гибель если не от огня, то от меча? И более того, ведь каждый пират знает, что, если его поймают, он умрет позорной смертью. На это Мэри Рид ответила: казнь — это не так страшно, и если бы не виселица, то любой трус захотел бы стать пиратом, а когда все море захватят трусы, истинным храбрецам придется голодать. Еще Мэри сказала, что если бы пиратам предоставили самим назначать себе наказание, то для них не оказалось бы ничего легче смертной казни, — страх перед казнью заставляет многих трусов и подлецов оставаться честными. И если бы не она, то многие из тех, кто обманывает вдов и сирот и притесняет неимущих — всех, у кого нет денег, чтобы добиться справедливости, — стали бы морскими разбойниками, и океан переполнился бы негодяями, как переполнилась ими суша, и ни одно купеческое судно не решилось бы выйти в море, так что вскоре торговля бы прекратилась.

Поскольку суд убедился, что подсудимая беременна (а мы об этом уже сказали), ее казнь была отложена. Она могла бы получить и прощение, однако вскоре после суда Мэри Рид подхватила сильную лихорадку, от которой и умерла в тюрьме.

* Внесен в реестр террористов и экстремистов Росфинмониторинга.

Из книги «Пушкин без глянца»

• Издательство «Амфора», 2009
• Составитель Павел Фокин

Любовь

Сергей Дмитриевич Комовский:

Пушкин до того был женолюбив, что, будучи еще 15 или 16 лет, от одного прикосновения к руке танцующей, во время лицейских балов, взор его пылал, и он пыхтел, сопел, как ретивый конь среди молодого табуна…

Но первую платоническую, истинно пиитическую любовь возбудила в Пушкине сестра одного из лицейских товарищей его (фрейлина К. П. Бакунина). Она часто навещала брата и всегда приезжала на лицейские балы. Прелестное лицо ее, дивный стан и очаровательное обращение произвели всеобщий восторг во всей лицейской молодежи. Пушкин, с пламенным чувством молодого поэта, живыми красками изобразил ее волшебную красоту в стихотворении своем под названием «К живописцу». Стихи сии очень удачно положены были на ноты лицейским товарищем его Яковлевым и постоянно петы не только в Лицее, но и долго по выходе из оного.

Лев Сергеевич Пушкин:

Невзирая на обычную веселость, Пушкин предавался любви со всею ее задумчивостью, со всем ее унынием. Предметы страсти менялись в пылкой душе его, но сама страсть ее не оставляла. В Кишиневе долго занимала его одна из трех красивых пар ножек наших соотечественниц…

Женщинам Пушкин нравился; он бывал с ними необыкновенно увлекателен и внушил не одну страсть на веку своем. Когда он кокетничал с женщиною или когда был действительно ею занят, разговор его становился необыкновенно заманчив. Должно заметить, что редко можно встретить человека, который бы объяснялся так вяло и так несносно, как Пушкин, когда предмет разговора не занимал его. Но он становился блестяще красноречив, когда дело шло о чем-либо близком его душе. Тогда-то он являлся поэтом и гораздо более вдохновенным, чем во всех своих сочинениях. О поэзии и литературе Пушкин говорить вообще не любил, а с женщинами никогда и не касался до сего предмета. Многие из них… и не подозревали в нем поэта.

Алексей Николаевич Вульф:

…Женщин он знает как никто. Оттого, не пользуясь никакими наружными преимуществами, всегда имеющими влияние на прекрасный пол, одним блестящим своим умом он приобретает благосклонность оного.

Павел Петрович Вяземский:

…Пушкин как будто систематически действовал на мое воображение, чтобы обратить мое внимание на прекрасный пол и убедить меня в важном значении для мужчины способности приковывать внимание женщин. Пушкин поучал меня, что вся задача жизни заключается в этом: все на земле творится, чтобы обратить на себя внимание женщин; не довольствуясь поэтической мыслью, он учил меня, что в этом деле не следует останавливаться на первом шагу, а идти вперед, нагло, без оглядки, чтобы заставить женщину уважать вас.

Вера Александровна Нащокина:

В молодости, до женитьбы, Пушкин, говорят, был большой волокита. Когда же я его знала, он страстно любил свою жену, но дурачиться и прикидываться влюбленным он и тогда был не прочь. К нам часто приезжала княжна Г., общая «кузина», как ее все называли, дурнушка, недалекая старая дева, воображавшая, что она неотразима. Пушкин жестоко пользовался ее слабостью и подсмеивался над нею. Когда «кузина» являлась к нам, он вздыхал, бросал на нее пламенные взоры, становился перед ней на колени, целовал ее руки и умолял окружающих оставить их вдвоем. «Кузина» млела от восторга и, сидя за картами (Пушкин неизменно садился рядом с ней), много раз в продолжение вечера роняла на пол платок, а Пушкин, подымая, каждый раз жал ей ногу. Все знали проделки поэта и, конечно, немало смеялись по поводу их. «Кузина» же теряла голову, и, когда Пушкин уезжал из Москвы, она всем, по секрету, рассказывала, что бедный поэт так влюблен в нее, что расставался с ней со вздохами и слезами на глазах.

Со слов Павла Воиновича Нащокина:

Следующий рассказ относится уже к совершенно другой эпохе жизни Пушкина. Пушкин сообщал его за тайну Нащокину и даже не хотел на первый раз сказать имени действующего лица, обещал открыть его после. Уже в нынешнее царствование, в Петербурге, при дворе была одна дама, друг императрицы, стоявшая на высокой степени придворного и светского значения. Муж ее был гораздо старше ее, и, несмотря на то, ее младые лета не были опозорены молвою; она была безукоризненна в общем мнении любящего сплетни и интриги света. Пушкин рассказал Нащокину свои отношения к ней по случаю их разговора о силе воли. Пушкин уверял, что при необходимости можно удержаться от обморока и изнеможения, отложить их до другого времени. Эта блистательная, безукоризненная дама наконец поддалась обаяниям поэта и назначила ему свидание в своем доме. Вечером Пушкину удалось пробраться в ее великолепный дворец; по условию он лег под диваном в гостиной и должен был дожидаться ее приезда домой. Долго лежал он, терял терпение, но оставить дело было уже невозможно, воротиться назад — опасно. Наконец после долгих ожиданий он слышит: подъехала карета. В доме засуетились. Двое лакеев внесли канделябры и осветили гостиную. Вошла хозяйка в сопровождении какой-то фрейлины: они возвращались из театра или из дворца. Через несколько минут разговора фрейлина уехала в той же карете. Хозяйка осталась одна. «Etes-vous lа?», и Пушкин был перед нею. Они перешли в спальню. Дверь была заперта; густые, роскошные гардины задернуты. Начались восторги сладострастия. Они играли, веселились. Пред камином была разостлана пышная полость из медвежьего меха. Они разделись донага, вылили на себя все духи, какие были в комнате, ложились на мех… Быстро проходило время в наслаждениях. Наконец Пушкин как-то случайно подошел к окну, отдернул занавес и с ужасом видит, что уже совсем рассвело, уже белый день. Как быть? Он наскоро, кое-как оделся, поспешая выбраться. Смущенная хозяйка ведет его к стеклянным дверям выхода, но люди уже встали. У самых дверей они встречают дворецкого, итальянца. Эта встреча до того поразила хозяйку, что ей сделалось дурно; она готова была лишиться чувств, но Пушкин, сжав ей крепко руку, умолял ее отложить обморок до другого времени, а теперь выпустить его, как для него, так и для себя самой. Женщина преодолела себя. В своем критическом положении они решились прибегнуть к посредству третьего. Хозяйка позвала свою служанку, старую, чопорную француженку, уже давно одетую и ловкую в подобных случаях. К ней-то обратились с просьбою провести из дому. Француженка взялась. Она свела Пушкина вниз, прямо в комнаты мужа. Тот еще спал. Шум шагов его разбудил. Его кровать была за ширмами. Из-за ширм он спросил: «Кто здесь?» — «Это — я», — отвечала ловкая наперсница и провела Пушкина в сени, откуда он свободно вышел: если б кто его здесь и встретил, то здесь его появление уже не могло быть предосудительным. На другой же день Пушкин предложил итальянцу-дворецкому золотом 1000 руб., чтобы он молчал, и хотя он отказывался от платы, но Пушкин принудил его взять. Таким образом все дело осталось тайною. Но блистательная дама в продолжение четырех месяцев не могла без дурноты вспомнить об этом происшествии.

Анна Петровна Керн:

Живо воспринимая добро, Пушкин, однако, как мне кажется, не увлекался им в женщинах; его гораздо более очаровывало в них остроумие, блеск и внешняя красота. Кокетливое желание ему понравиться не раз привлекало внимание поэта гораздо более, чем истинное и глубокое чувство, им внушенное. Сам он почти никогда не выражал чувств; он как бы стыдился их и в этом был сыном своего века, про который сам же сказал, что чувство было дико и смешно…

Причина того, что Пушкин скорее очаровывался блеском, нежели достоинством и простотою в характере женщин, заключалась, конечно, в его невысоком о них мнении, бывшем совершенно в духе того времени.

Лев Сергеевич Пушкин:

Однажды в бешенстве ревности он пробежал пять верст с обнаженной головой под палящим солнцем по 35 градусам жара.

Два эпизода из книги Андрея Аствацатурова «Люди в голом» с участием авторов «Прочтения» Андрея Степанова и Дмитрия Калугина

1992 год. Время мутное. Я только что закончил университет, женился на своей однокурснице, полноватой девушке Люсе, и моя жизнь начала стремительно набирать скорость.

Главное, не совсем было понятно, что делать. Я снова, как в школе, остался наедине с самим собой. Вокруг голодные, жалкие, опасные дикари, вооруженные палками-копалками и дубинами. Но что-то нужно было делать. То ли торговать, то ли писать диссертацию. Денег катастрофически не хватало. Даже на еду. Впрочем, еды в магазинах было немного.

И вот мой приятель, Андрей Степанов, нашел себе и мне небольшой приработок. Издательство с загадочным названием «Тайны здоровья» решило публиковать популярные книжки, и поручило ему, (а, значит, нам обоим — как мне Степанов сказал по телефону), переводить с английского знаменитую сагу о строгой волшебнице Мэри Поппинс. Гонорар обещали выплатить по окончании работы. Деньги — не безумно большие, но приятные.

Вот так удача.
Мы сели за перевод.

Степанов сразу назначил себя главным. Он был старше и, следовательно, умнее. Помню, как он систематически отчитывал меня за низкое качество перевода, плохое знание английского и общее скудоумие. Каждый брал свою порцию глав и переводил у себя дома. В конце недели мы встречались и читали друг другу переведенное. Если надо — поправляли друг друга. Причем, в основном, меня. Все шло по плану. Но в один прекрасный день, работая над очередной главой, я наткнулся в тексте на старое детское стихотворение, коим писательница решила разнообразить прозаическое повествование.

Я в панике позвонил Степанову.
— Степанов! — заявил я сходу, — Тут у меня стихи в тексте. А я стихи переводить не умею!
— Что не умеешь? — переспросил он и тут же взорвался. — Меня не волнует! Твоя глава — ты и выкручивайся! Мне свое нужно переводить! Тебя и так все время исправлять приходится, так что сделай хоть раз что-нибудь сам!

В трубке послышались короткие гудки. Потом Степанов, похоже, слегка оттаял и перезвонил. (Он всегда считал меня слегка туповатым и делал на это скидку.) — Ладно, — сказал он уже мягче. — Не мучайся. Но хоть попытайся! Если ты так ничего не придумаешь, позвоним Ване Писаренко. Он всетаки поэт.
— Ваня Писаренко, — возразил я. — авангардист. Он может переводить разве что какого-нибудь Сен-Жон Перса. А с детскими стихами не справится.
— Нальем — справится! — решительно заявил Степанов. — Но лучше бы ты сам все сделал.
— Ладно, попробую.
— Пока! Вечером встречаемся у меня, приноси перевод.

Я повесил трубку и вернулся к письменному столу, к стихотворению. Стихотворение рассказывало об истории Ноева ковчега. Детские простенькие слова: в ковчеге каждой твари было по паре, а кенгуру пары не нашлось, и ее поставили в пару со слоном. Вроде бы — все понятно. Не понятно только, как это изложить в стихах. «Может, — подумал я, — верлибром перевести?»

Сидел где-то час, никаких мыслей так и не появилось. Наконец, я сдался и позвал на помощь жену.
— Слушай, Люся. Ты ведь стихи пишешь. Переведи вот это. У меня не получается. Все равно заработанные деньги будут общими. А я, чтоб не терять время, буду дальше работать.
— Хорошо, — ответила Люся. — Переведу.

Я написал ей подстрочник. Она взяла его и отправилась на кухню рифмовать, а заодно и попить кофе. Через два часа я закончил работу и собрался идти к Степанову. Перед уходом заглянул на кухню к Люсе..
— Ну что, перевела?
— Перевела, — отвечает она как-то смущенно. — Только, знаешь… Нужно немножко в одном месте подправить.
— Ерунда! Степанов подправит. Она протянула мне сложенный вчетверо листок.
— Спасибо, — ответил я. Сунул, не глядя, листок в папку, оделся и отправился к Степанову.

У него дома мы раскрыли листок и я прочитал вслух следующее:

«В ковчеге все живут вдвоем,
и это каждый знает.
А кенгуру живет с слоном!
Такое здесь бывает!».

Степанов удивленно приподнял брови и погрузился в молчание. Мне даже показалось, что прошла целая минута. Наконец, я собрался с духом и сказал:
— Ну как тебе? По-моему неплохо…Только вот это «с слоном», по-моему, не вполне удачно. «Со слоном», понятное дело, правильнее, но зато в ритм не укладывается. Как думаешь, оставим все, как есть … или что?

Он взял у меня листок со стихотворением, потом протянул мне его обратно и мрачно сказал:
— Могу себе представить, что там еще творилось, в этом ковчеге. Если слон, сожительствующий с кенгуру — для них обычное дело. Знаешь, — язви тельно добавил он, — ты этот перевод не выбрасывай! Мы его потом в какой-нибудь авангардистский журнал отошлем.

******

Когда я был студентом и мучился со своим дипломом, мой однокурсник Илья Утехин написал статью о семиотике надписей на сигаретных пачках. Статья эта вызвала бурный интерес у питерских этнологов-структуралистов и широко обсуждалась.

Когда я узнал об этом, мне сделалось грустно. Я испытал нехорошее чувство зависти.

Нормальные люди, думалось мне, изучают всякие интересные вещи, пишут о чем-то, составляют графики, таблицы. А я занимаюсь никому не нужным Томасом Элиотом.

Да кто он вообще такой, этот «элиот», чтоб им заниматься?! Литературный хлам…
В конце концов, любая пачка сигарет смотрится весомее. Даже «Союз-Аполлон».

Мои грустные размышления неожиданно прервал телефонный звонок.
— Здравствуй, Андрей-гонорей! — раздался в трубке голос Мити Калугина. Митя учился на два курса старше и теперь работал переводчиком.
— Привет, — уныло сказал я. 
— Чего это ты не весел, чего хуй повесил? — бодро продолжал Калугин. — Надо встретиться и побухать!
— Не могу.
— Почему не можешь? — удивился Калугин. — Триппер, что ли, лечишь? Подцепил где-то гонорняк с гармышем?

Выражение «гонорняк с гармышем» я услышал в своей жизни впервые, но, тем не менее, о его значении сразу же догадался.
— Нет, — говорю. — Откуда? У меня и девушки сейчас нет.
— Пидором что ли стал?!! — удивленно спросил Калугин.
— Нет, ну что ты…
— Ну, стал и стал, — продолжал Калугин примирительно. — Чего тут стесняться? Кто сказал, что это плохо? Я против них ничего не имею. Мне только не нравится в них одно то, что они пошли на компромисс с природой.
— Митя! — возмутился я. — Я вовсе не стал… гомосексуалистом. Просто мне не хватает настоящей и большой любви.
— От настоящей и большой любви, — с назидательным ехидством сказал Калугин, — бывают либо дети, либо сифак. Это, практически, одно и то же. Потому что в обоих случаях попадаешь на бабки. В твоем возрасте пора бы уже кое-чему научиться, а то всю жизнь будешь всякой херней страдать как какой-нибудь скунс.
— Почему скунс? — удивился я.
— Сам будто не знаешь почему. Ты мне две недели назад обещал, что мы сядем переводить роман Джойса «Поминки по Финнегану». Да или нет? Я подготовился, достал словари. Слышишь! Словари достал, винища купил… И что? Твоя тупая морда так и не появилась в моей квартире. Ты джойсовед или пидор сортирный, в конце концов?!!

— Митя! — застонал я. — Может, чем-нибудь другим займемся? «Поминки по Финнегану» ведь очень сложный текст. Там 26 языков перемешано. Слова какие-то странные. Не слова, а гибриды …
— Если бы Джойс такое услышал, — торжественно сказал Митя, — ты от него сразу получил бы в грызло. Мы просто обязаны перевести этот роман. Представляешь, — тут в его голосе зазвучали романтические интонации, — переведем, и у нас будет все: слава, деньги, бабы…
— Бабы мне не нужны…
— Бабы всем нужны! — перебил меня Калугин. — Нет, я чувствую, ты все-таки стал гомосексуалистом. Не отнекивайся!
— Ну, хорошо, — сказал я. — Допустим, они нужны. Но прославиться можно как-нибудь иначе.
— Как, например?
— Ну, вот Илья Утехин написал статью о семиотике надписей на сигаретных пачках.

Калугин на секунду замолчал, а потом объявил мне:
— А ты напиши статью о семиотике застегивания ширинки с подзаголовком «Наш ответ Илье Утехину». Всем понравится. А потом за перевод сядем.
— Митя! Мне некогда! У меня диплом по Элиоту!
— Неприятное ты существо, жирмуноид, — резюмировал наш разговор Калугин. — Неприятное и фекальное.

Послышались короткие гудки.

---

Андрей Аствацатуров. Люди в голом

Дебютный роман Андрея Аствацатурова (профессионального филолога, знатока Генри Миллера, внука знаменитого советского литературоведа В. М. Жирмунского) напоминает своей интонацией лучшие страницы Сергея Довлатова, Вуди Аллена и Павла Санаева. Герой-рассказчик — питерский «интеллигент в очках» — проводит читателя по местам своего позднесоветского детства и университетской юности, всюду сохраняя острую наблюдательность, самоиронию и блестящее чувство юмора.

• Ад Маргинем, 2009
• Переплет, 304 стр.
• Тираж 3000 экз

Ссылки

• Купить электронную книгу «Люди в голом»
• Коллекция рецензий на роман «Люди в голом»
• Тексты Андрея Аствацатурова на сайте «Прочтения»