Тагай Мурад. Тарлан

  • Тагай Мурад. Тарлан. — РИПОЛ классик. — 320 с.

Тагай Мурад — мастер узбекской прозы, по странному стечению обстоятельств практически неизвестный русскому читателю, но переведенный на европейские языки. Живший во второй половине ХХ столетия писатель, которому удалось обновить и вновь открыть современному читателю древний среднеазиатский дастан — сказание, сочетающее фантастику и реальность, юмор и трагедию.
 

1

Беда, братья мои, беда!

Проснулся я как-то утром, провел рукой по голове и обнаружил там что-то неладное. Но значения этому не придал. Даже матери своей не сказал.

День ото дня болячки все разрастались. Зудело, как при настоящей чесотке. Пошел я к фельдшеру нашего кишлака. Тот брезгливо сморщился, бросил «фу». Повез он меня в больницу в Юрчи. По дороге я выпрыгнул из машины. Но фельдшер меня поймал и снова усадил в машину.

А в больнице… Ох, там такое было! Слов нет, доктор этот оказался человеком безжалостным. Ну и показали они мне, где черти водятся, братья…

У всех, у кого была плешь, заново выросли кудри. Только моя голова ослепительно блестела. Ни одного волоска не выросло. Сами врачи удивлялись, сказали, мол, редчайший случай. Горько плача от обиды, возвратился я домой. Мать, увидев мою голову, совсем расстроилась.

Купил я большущую шапку, натянул ее до самых ушей и не снимал ни летом, ни зимой. Даже в школу в ней ходил. Наш учитель математики пробовал было настоять:

— Не начну урока, пока не снимешь шапку.

Сидевший на первом ряду староста что-то шепнул учителю. Но учитель был непреклонен:

— Ученик на уроке должен сидеть без головного убора! Правило такое!

Я еще глубже надвинул шапку и схватился за нее руками.

— Ученик Курбанов, тебе говорю!

Я не шелохнулся. Учитель сорвал с моей головы шапку и вышвырнул в окно. Класс задрожал от хохота. Все кричали:

— Ура-а-а, солнце взошло! Обхватив голову руками, я разрыдался. Бросил чернильницей учителю в лицо. Промахнулся. А потом сбежал.

С той поры ноги моей не было в школе. Приходили директор и классный руководитель, упрашивали меня. Мать тоже уговаривала. Но все равно я не вернулся. Так и остался с головой пятиклассника.

2

Люди прозвали меня плешивым. Дескать, Зиядуллаплешивый! О, Всевышний! Поначалу от стыда до самых ушей горел. Чувствовал себя глубоко несчастным. Но со временем прозвище «плешивый» перестало меня задевать. Свыкся я со своим несчастьем. Напротив, даже сердился на тех, кто не называл меня Зиядуллойплешивым. Особенно на нашего почтальона. Как увидит, так сразу: товарищ Курбанов да товарищ Курбанов. Это выводило меня из себя. Сдавалось мне, будто насмехается он надо мной.

Один раз я даже накричал на него:

— Почему называете меня товарищем Курбановым? Начальство я, что ли, или диплом у меня имеется? Все, что у меня есть, так это моя голова с пятью классами. Нечего надо мной смеяться — хоть волос нет, зато гребень золотой.

— Как же мне тогда обращаться к вам?

— Зовите, как все, Зиядуллой-плешивым. Мое имя при мне…

Ну вот, слава богу, теперь и почтальон стал называть меня плешивым!

Сменил я много работ, на которые берут без диплома. Был и сторожем, был и кочегаром. Под конец стал чабаном. Пас овец односельчан. На горных пастбищах играл на свирели. Когда же дыхания стало не хватать, раздобыл старую домбру. Домбра моя зазвучала, а я, глядя на бесконечную гряду холмов, на растекающееся по холмам стадо, на беспрестанно щебечущих на горных вершинах птиц и на белые клубящиеся облака, пел дастаны. Дастаны эти пели еще наши деды на праздниках в долгие зимние вечера — один умолкнет, другой подхватывает. Многих из тех стариков уже нет в живых. Так, как пели они, никто уже не споет. Мы же берем своим зычным голосом.

3

Вам, братья, лучше не спрашивать, а мне лучше промолчать… А зовут ее Момосулув. Спросите: красавица она или лицо у нее, как лепешка? Черные у нее глаза или голубые, как цветок? Густые ли у нее брови? А если густые, то изгибаются ли дугой? Никак не могу я ее разглядеть, словно вокруг темная ночь.

Брожу, как безумный, по улице, где живет Момосулув. Бледный свет луны пробивается сквозь облака. Брожу, словно что-то потерял. Вот я присел на камень у дороги, подпер ладонями подбородок и завороженно гляжу на луну. И кажется мне, что лицо у луны в пятнах. Сколько таких, как я, влюбленных безнадежно взывали к луне! Кому из них она подарила хоть один поцелуй? Кому из влюбленных луна была верна? Махнул я на луну рукой, поднялся с камня и перескочил через забор Момосулув. Собаки у них не было. Притаившись в тени деревьев, стал я заглядывать в окно, где горел свет. Сорвал несколько яблок и съел. Вдруг свет погас. Тихонько пробрался я на террасу, на ощупь нашел ее постель. Она проснулась, сказала мне, чтобы уходил, а не то закричит. Стал я ее умолять. Протянул к ней руки. Она оттолкнула мою руку, будто отвергая меня.

И тут я ее обнял!

Ах, братья, мир — это одно, а то, что называют объятиями, совсем другое. Ах-ха!

Лежать бы мне тихо, довольствуясь тем, что есть, — наслаждался бы ее объятиями. Но мне, неугомонному, все мало. Захотел я овладеть и ее сердцем! И вот, постепенно, силой своей любви, завладел я ее душой. Это был особенный мир — вокруг кромешная тьма, пусто кругом, ни живой души. И не было в этом мире мужчины, даже следа мужского не было. Будто есть на свете райский уголок. Оглянулся я вокруг и рассмеялся от радости: «В этом раю, кроме меня, никого больше!» Душа моя переполнилась весельем: «Первым ступил я в этот рай!» Ах-ха!..

Открыл глаза — в комнате темень, а я лежу, обняв подушку.

Сон оставил меня. Не могу уснуть, все гляжу в потолок. Что правда, то правда: есть в нашем кишлаке такая девушка. И зовут ее тоже Момосулув.

Накрыться с головой

  • Крейг Томпсон. Одеяла / Пер. с англ. Василия Шевченко. – СПб.: Бумкнига, 2017. – 596 с.

Когда мы с моей сестрой Верой были маленькие, мы делили одну кровать. Я по праву старшинства с удовольствием закидывала на сестру ноги, прислоняясь к ней ледяными пятками. Вера пыталась бунтовать, но подобные испытания – удел всех младшеньких. Одеяло у нас тоже было общее, и мы залезали под него с головой, втихаря зажигая фонарик – Останкинскую башню. Не секрет, что каждая из нас мечтала о своей отдельной кровати. В какой-то момент родители нас разлучили.

Так было и у автора автобиографического комикса «Одеяла» Крейга Томпсона, который провел детство в сельской местности штата Висконсин. Он и его младший брат Фил тоже делили одну кровать:

Правда, «ДЕЛИЛИ» – не самое подходящее определение. Мы были ЗАПЕРТЫ в одной постели, так как были детьми и нас никто не спрашивал.

Крейг был скромным пареньком из таких, кого в школе чаще не любят, чем не замечают. Он много рисовал, играл с братом в «кораблекрушение», ходил в церковь и мечтал попасть в рай, ведь места на земле никак найти себе не мог: «Этот мир – не мой дом. Я здесь лишь временно».

На смене одного из церковных лагерей в старшей школе Крейг познакомился с Рейной. Спрятавшись от вожатых, подростки прогуляли обязательную службу, Рейна очень хотела спать и задремала сразу же, как только опустила голову на куртку, подложенную вместо подушки. Крейг молча наблюдал за тем, как она мерно дышит во сне, мечтая прикоснуться к ней и все не решаясь: «Шелковистые волосы падали на ее лоб. Я погладил их и заправил ей за ухо». С этой, пожалуй, самой пронзительной сцены в романе и начинается история одеял.

Роман излишне велик (строгий редактор смело урезал бы его вдвое) и наивен настолько, насколько наивна сама юность. Однако нельзя упрекнуть автора в болезненной сентиментальности – она не ранит. Любой узнает себя в главном герое, его брате или девушке, ощутит свободу взросления и первой влюбленности: она как ветер, который ты не видишь, но чувствуешь его присутствие.

Книга «зимняя» – и никак не подойдет для чтения летом. В нее нужно погружаться, когда за окном идет снег, а ты, разумеется, дома, в тепле, с толстенным томом на коленях, и рядом обязательно кто-то есть: кот или пес, а может, и младший брат.

Бородатым кидалтам с рюкзаками Herschel за плечами ее не нужно даже открывать – пустая трата времени. У молодых людей в этом возрасте совсем не развита способность к эмпатии, и страдания юного Вертера (заканчивается все не так печально, как у Гете) едва ли заставят их сердца биться. Вспоминать же о прошлом им – еще рано.

Томпсон начал создавать роман в 1999-м, а после публикации в 2004 году получил все престижные американские награды в области комиксов. Графичные изображения леса, покрытого снегом, бескрайнего неба, усыпанного звездами, и тесно сплетенных в одно целое тел до последнего целомудренных подростков заставят вас вспомнить об осторожном чувстве, заставят отмотать время назад. Чистая любовь не нуждается в ярких красках. Она легко может быть незаметной, черно-белой.

«Одеяла» называют романом взросления. И пусть, если под этим понимается история о созревании и формировании личности, об отношениях в семье, о братских чувствах и о том, как сохранить любовь-одеяло, сотканное в технике пэчворк, в котором каждый кусочек имеет свою историю и свой жизненный цикл.

Роман нежный и красивый. Им можно любоваться. И открывать на любой странице. А можно связаться с автором и отправить ему по электронной почте отзыв, рассказать о том, как все, что вы прочли, узнаваемо и печально, посетовать на жизнь, а затем вместе прийти к выводу, что она все-таки прекрасна.

Уверена, он ответит.

Анастасия Бутина

Магнус Миллз. В Восточном экспрессе без перемен

  • Магнус Миллз. В Восточном экспрессе без перемен / Пер. с англ. М. Немцова. — М.: Додо Пресс; Фантом Пресс, 2017. — 260 с.

«В восточном экспрессе без перемен» (1999) — жутковатый и смешной трагифарс о туристе в Озерном краю, который по доброте душевной (и от нечего делать) соглашается помочь владельцу кемпинга по хозяйству — и постепенно начинает понимать, что он из этой деревенской глуши уже никогда никуда не уедет. Далее разверзается некоторый ад… Мастерство автора, как неоднократно было замечено, — в минимализме, сухих беккетовских диалогах и постепенном нагнетании абсурда.

 

В восточном экспрессе без перемен

— А не проще на них было бы догрести до места? — предположил я.

Не успел я договорить, как понял, что вляпался.

Брайан с ожиданием посмотрел на меня, а мистер Паркер вгляделся в дальние мостки на другой стороне озера.

— Ну, если вы предлагаете, это было бы очень любезно, — наконец сказал он. — Спасибо.

— Недурно разомнетесь заодно, — заметил Брайан. — Вы же небось рассчитывали еще на лодке покататься, а?

— Э… да, — ответил я. — Ну как бы.

— Так вы нам это сделаете, нет? — спросил мистер Паркер.

— Конечно же, сделает, — сказал Брайан. — Ты погляди на него. Ему просто не терпится на воду.

— Ага, — сказал я. — Меня устраивает.

Так вот и «условились», что я переправлю шесть оставшихся лодок через озеро. По правде говоря, я был не очень против, потому что мне вылазка на озеро накануне очень понравилась, но вскоре меня стало интересовать, сколько времени это займет. План, похоже, заключался в том, что на одной лодке я буду грести, а остальные тянуть за собой на буксире. С самого начала у меня возникло ощущение, что ничего не получится, но я все равно согласился. Они вдвоем помогли мне отдать концы, и я заработал веслами — но понял лишь, что быстро никуда не еду. Снова выйдя на берег, я промочил ноги в третий раз за два дня, и мы тогда решили, что мне следует попробовать буксировать меньше лодок. Немного проб и ошибок — и я в итоге взял в первую ходку через озеро три лодки.

— Вообще-то логично, — сказал Брайан. — Три за первый рейс, три — за второй.

Пока мы копошились, связывая лодки, а потом снова их отвязывая, при этом правильно найтовя весла, у меня начало складываться впечатление, что ни мистер Паркер, ни Брайан Уэбб ничего не смыслят в лодочном деле. В итоге почти все организовал я, а когда попросил их взяться за планширь, они не поняли, о чем я.

Не то чтоб я, конечно, получил какое-то преимущество от своего превосходного знания. В конце концов, это мне выпало переправлять караван лодок через озеро. Наконец я оставил их на берегу и отправился в свой первый рейс. Погода опять стояла хорошая, и, хотя двигался я медленно, было это отнюдь не неприятно. Вообще-то оказалось, что я вполне получаю удовольствие — впечатляющие пейзажи и все такое. Ночью, конечно, я не выспался, но тут, на воде, это, казалось, не имеет особого значения. На полпути я сделал паузу передохнуть.

Затем, мирно покачиваясь на солнышке, принялся размышлять о замечании Брайана насчет моего нового «катания на лодке». Я понял, что он, должно быть, видел меня накануне на озере, и меня поразило, до чего мало тут в округе можно сделать такого, о чем бы кто-нибудь не знал. Словно бы подтверждая эту мысль, мой взгляд привлекло какое-то движение у дома мистера Паркера. Я увидел, как он подъезжает на пикапе с прицепом, на который мы погрузили единственную лодку. Но к мосткам он ее не повез, а направился к большому сараю, у которого и скрылся из виду. Еще несколько минут я отдыхал, а затем погреб снова. Я почти рассчитывал, что он выйдет меня встретить, когда я подплыву, но после бесплодного ожидания у берега я решил привязать лодки к мосткам и возвращаться за остальными тремя.

При этом я быстро пришел к заключению, что математика у Брайана не сходится. Дело же было не только в том, чтобы с каждой ходкой перегнать три лодки, поскольку на одной мне нужно вернуться на другой берег.

А это значит, что следующим рейсом я буду переправлять сюда четыре лодки. Учтя это, я собрался с силами и погреб обратно, особо не напрягаясь. Добравшись, я не обнаружил там и следа Брайана, а потому сам собрал оставшиеся лодки и снова отправился в путь, даже не передохнув. Оказалось, это ошибка. На полпути через озеро я стал понимать, что совершенно вымотан.

Заболела спина, ныли плечи, не говоря уже о волдырях на ладонях. Эта переправа лодок туда-сюда, может, и началась как задача вполне приятная, но теперь все превратилось в неотступную тягостную муку. Все равно теперь я уже вряд ли мог прервать это путешествие. Конец был почти уж виден, поэтому выбора мне не оставалось — только грести дальше. Когда я наконец добрался до берега, там стоял мистер Паркер и ждал меня.

— Это они все, нет? — спросил он, когда я привязывался.

— Угу, — ответил я. — Вся компания.

— Хорошо.

— Оставить их привязанными к мосткам?

— Нет. Думаю, мы их на берег вытащим, пока оба тут.

— А, — сказал я. — Ладно.

Выволакивая шесть лодок на сушу, я лишился последних сил, однако мистер Паркер со мной, похоже, еще не закончил.

— Ну что ж, — сказал он. — Мы видели, как вы умеете обращаться с кисточкой. А как у вас с молотком и гвоздями?

— Э… ну, неплохо, — ответил я. — Наверное, уместным словом будет «компетентен».

— Так гвоздь прямо вобьете, нет?

— По большей части — ага.

— Потому что у нас для вас еще работенка есть, если интересует.

— И что же это?

Он показал на мостки.

— Тут вот доски надо заменить.

— А, да, — сказал я. — Это я заметил. Могут провалиться в любой миг.

— Так вы, значит, полностью согласны, что эту работу нужно сделать?

— Довольно скоро надо будет этим заняться, да.

— Ну, у нас в сарае досок много. Их только напилить по размеру надо, вот и все. Когда-нибудь работали на циркулярной пиле?

— Нет, не работал. Извините.

— Это ничего, — сказал он. — Мы вас скоро натаскаем. Так вам интересно?

— Ага, попробовать я не против, — ответил я. — Только сначала мне отдохнуть немного не повредит.

— Ладно. Тогда завтра нам и начнете, если не против.

— Ну да.

— Кстати, на верхнем дворе есть трейлер. Можете пользоваться, если хотите.

— О, да нет, спасибо, — сказал я. — Меня вполне и палатка устраивает.

— Там и горячей воды хоть залейся, — добавил он.

— Вот как?

— Конца-краю не видать. Берите, сколько душе угодно.

— О… э, ну, в таком случае, да, хорошо. Спасибо.

— Насчет оплаты уговор тот же самый, конечно.

Почини́те мостки и живите за так.

Что-то в этой сделке не сходилось, но и умом я совершенно выдохся и никак не мог сообразить, почему.

Затем мистер Паркер объявил, что ему надо куда-то по делам, а я в трейлер могу заселиться сразу.

— Располагайтесь как дома, — сказал он, перед тем как уехать.

Сложив палатку, я поднялся на верхний двор. Прибыв туда, первым делом обратил внимание, что нефтяных бочек у калитки стало больше. В последний раз я насчитал двенадцать, а теперь появилось еще несколько, и их стало почти двадцать. Мистер Паркер явно пополнял свою коллекцию.

В дальнем углу я нашел трейлер. Внутри он был очень чист и опрятен, вполне просторен, обшит деревянными панелями и снабжен старомодными газовыми лампами.

Я положил сумку на складную постель и сам плюхнулся рядом, собравшись вытащить то и се. Но прежде глянул на стопку журналов рядом на шкафчике. Все они были экземплярами местного издания под названием «Газета торговца», и я взял один и принялся листать.

Бумага была дешевой, но шапка трубила о тираже в несколько тысяч. Внутри страница за страницей были набиты товаром на покупку и продажу. А также имелись обширный раздел частных объявлений, реклама аукционов, распродаж в покрытие долгов и прочих грядущих публичных торгов. На центральном развороте — реклама теплиц и сараев для садовых инструментов с размытыми снимками того, как они выглядят в собранном виде. Где-то ближе к концу я обнаружил особые скидки на почтовые заказы сверхпрочной кожаной обуви, цена на каждый изображаемый предмет проставлена в звездочке над всеобъемлющими словами «ВСЕ РАЗМЕРЫ: М И Ж».

Я зачем-то начал проглядывать частные объявления — посмотреть, продаются ли какие-нибудь лодки и за какую сумму они готовы сменить хозяина. Я пробежал глазами первую колонку, затем вторую…

* * *

Когда я проснулся, уже стемнело, а где-то поблизости раздавался стук. Какой-то миг я не мог сообразить, где я. В руках у меня — журнал, а левая нога затекла. Стук раздался снова. Вспомнив, что нахожусь в трейлере, я на ощупь добрался до двери и открыл ее. В потемках стояла Гейл Паркер.

— Вы знаете, как на это ответить? — спросила она, светя мне в лицо фонариком.

У нее в руке я разглядел школьную тетрадку — она держала ее раскрытой на некой странице.

— Ничего не видно, — сказал я. — А эти лампы работают?

— Должны, — ответила она. — Дайте гляну.

Я сделал шаг в сторону, и она зашла в трейлер и взялась что-то нашаривать. Потом я услышал, как открывается вентиль газа. Она чиркнула спичкой, и зажглась лампа над умывальной раковиной. Теперь я увидел, что Гейл опять без школьной формы. Зажегши другую лампу, она повернулась и протянула мне тетрадку.

— Четвертый вопрос, — сказала она.

Я его прочел. Написан он был женским почерком.

4). Как называется отношение длины окружности к ее диаметру?

Я глянул и на другие вопросы на странице — кое на какие уже попытались ответить. Затем поднял голову и увидел, что Гейл не сводит с меня глаз.

— Так вы ответ знаете или как? — спросила она.

— Да, — сказал я. — Пи.

— Спи?

— Нет. Пи. Это по-гречески, кажется.

— Как пишется?

— Просто пэ… и.

— Ладно. — Она села на складную кровать записать ответ. — Спасибо.

— Так это ваше домашнее задание, да? — поинтересовался я.

— Да, — ответила она. — Геометрия. Папа сказал, что лучше всего спросить у вас.

— А, — сказал я. — Так он знает, что вы здесь, правда?

Она неопределенно кивнула.

— Ага… А тут правильно? — Она показывала на следующий вопрос.

— Ну почти, только вы «гипотенуза» неверно написали.

Я подсел к ней и взял ее карандаш, правильно написал это слово на внутренней стороне обложки.

— Спасибо, — сказала она. — А с другими вопросами как?

— Я вам так скажу, — сказал я. — Давайте-ка вы мне это оставите, а я все прогляжу. Когда сдавать нужно?

— Послезавтра.

— Хорошо, значит, я вам ее отдам завтра вечером.

— Ладно, — улыбнулась она. — Спасибо.

Она встала и нацелилась к выходу.

— А вы не слишком… э… взрослая, чтоб до сих пор в школу ходить? — спросил я.

— Это я выгляжу старше, — ответила она. — Бросить могу, когда исполнится шестнадцать.

— И когда же это?

— На Пасху, — сказала она. — Ладно, еще раз спасибо. Пока.

— Ага. Пока.

И миг спустя она удалилась. Я собирался у нее спросить, который час, но почему-то так и не собрался.

Уоллес Стегнер. Останется при мне

  • Уоллес Стегнер. Останется при мне / Пер. с англ. Л. Мотылева. — М.: Издательство АСТ : CORPUS, 2017. — 480 с.

Американский писатель Уоллес Стегнер (1909-1993) — автор множества книг, среди которых тринадцати романов и несколько сборников рассказов, лауреат различных премий, в том числе Пулитцеровской. «Останется при мне» (1987) — его последний роман. Это история долгой и непростой дружбы двух супружеских пар, Лангов и Морганов. Мечты юности, трудности первых лет семейной жизни, выбор между академической карьерой и творчеством, испытания, выпавшие на долю каждого из героев на протяжении жизни — обо всем этом рассказывает Стегнер, постепенно раскрывая перед читателем сложность и многогранность и семейной жизни, и дружбы.

Часть 2

3

Сверанды Большого дома видно многое из семейной истории. Бухта, которую тетя Эмили в свое время переплывала в обе стороны каждый день перед ланчем, — это семейный водоем, частное море. Мы сидим за столом, уставленным яркой керамикой с цветочными узорами, и смотрим через бухту на причал Эллисов, на их лодочный сарай и дальше — на видавший виды дом на фоне леса, сейчас принадлежащий Камфорт и Лайлу Листеру. Наш разговор так же неизбежно, как наши взгляды, направляется вспять, в прошлое. Халли рулит им, явно стараясь уйти от неуютных тем, затронутых в мастерской Сида, и вернуть нам Баттел-Понд, каким мы его знали. Салли и я подтверждаем или дополняем, когда представляется возможность. Моу слушает со своей левантинской улыбкой, его зоркие понимающие глаза смотрят то на жену, то на нас, то опять на жену. Он слушает так, как антрополог, стараясь уловить сердцебиение примитивной культуры, слушает разговоры и сплетни жителей затерянной в джунглях деревни. У Моу и Салли есть нечто общее — что-то древнее, знающее, сочувственное, невозмутимое и в основе своей печальное. Это не столько разговор, сколько цепочка воспоминаний, напоминаний, вопросов. Нас любя поругивают:

— Ну как вам не совестно. Пока я росла, Морганы и Ланги все время были одна семья, туда-сюда между Хановером и Кеймбриджем, а летом в полном составе тут. Потом вы берете и переезжаете в Нью-Мексико. Даже Ланг перестала появляться.

— Это моя вина. Мне надоели кеймбриджские зимы, а когда мы оказались там, трудно стало приезжать. А Ланг на Западном побережье, ее работа и работа Джима будут и дальше их там держать.

— Но у нее же бывает отпуск. Неужели она не хочет повидать старых друзей? Джима привезла сюда только раз — на нашу свадьбу. Я всегда думала о ней как о старшей сестре и хотела, чтобы наши дети росли вместе, как двоюродные, а они даже ни разу не встречались. Как поживает негодная эгоистка? Нравится быть банкиршей?

— Она аналитик ценных бумаг. У нее все хорошо. Любит работать, этого у нее не отнять. Похоже, неплохо получается. Зарабатывает больше Джима.

— Продала нас за грязные доллары.

— Да ладно тебе, Халли. Разве это улица с односторонним движением? Отсюда не дальше до Западного побережья, чем оттуда сюда. Ты могла бы приехать к ней в гости. Она будет очень рада.

— Но здесь родные места для всех нас! Не говорите мне, что стали шовинистически настроенным человеком с Запада.

— Я всегда был человеком с Запада. Новая Англия была дождливой интерлюдией. Она до того возмущена, что мне приходится сдать назад.

— Беру свои слова обратно. Это не интерлюдия. Это было лучшее время нашей жизни.

— Лучше не будьте пропагандистом, рекламирующим солнечный свет. Что в нем такого, в этом солнце? Нет, вы знаете, эти места действительно и для вас родные! Вы двое всегда были в полном ладу с мамой и папой. Помню, как вы плавали на воскресные вечерние концерты, которые мама устраивала. Это было задолго до того, как ты увидел Баттел-Понд, Моу. На деревенском причале ставили проигрыватель и звукоусилитель, и все собирались в лодках и каноэ. Нам даже отсюда было слышно, если притихнем. Нас, детей, оставляли с Фло или кто там у нас был тем летом, мы смотрели, как вы вчетвером уплываете, и едва вы скрывались за мысом, мы переворачивали тут все вверх дном.

— Чарити об этом знала. Она считала, раз в неделю это вам полезно. Мне всегда было совестно, что из-за меня нам приходится плыть в неуклюжей старой лодке, но каноэ я бы перевернула, если бы попыталась в него сесть. Я очень любила эти концерты. Моцарт и Шуберт на воде, лодки покачиваются, время от времени шевельнется весло там или тут, а за спиной набирает силу закат. Твой отец тоже их любил. Надышаться не мог этими вечерами. Он наполнял закатом легкие. К тому времени, как музыка кончалась, уже было темно и прохладно. Мы с Чарити всегда заворачивались в эти алжирские бурнусы.

— Если бы мы перевернулись, бурнус утопил бы тебя.

— В купальнике я была бы ровно в такой же опасности. Не худший способ уйти из жизни, между прочим. А Чарити всегда думала загодя и брала с собой фонарики для возвращения домой. Ларри и Сиду приходилось нести меня по тропинке на руках, а мы с Чарити держали фонарики. Ночью тут было темнее темного.

Думаю, и сейчас так. Не видишь причал, пока лодка о него не стукнется. Не видишь собственную руку, хоть к носу ее поднеси.

— То, что она пытается выразить, выражается старым речением, бытующим в Нью-Мексико: было так темно, что свою задницу двумя руками не найти.

— Благодарю тебя, мой милый. Ты снял фразу у меня с языка.

Смех. Хорошо сидеть на этой веранде, в этой компании. Солнце светит прямо на нас, греет, но не печет. Пройдет некоторое время, прежде чем нас накроет тень ближайшего дерева.

— Вы были самыми настоящими членами семьи — как дядя и тетя. Еда, купание, походы, пикники, экспедиции… Ларри с папой постоянно что-нибудь затевали: обнести оградой теннисный корт, соорудить новый причал, вырыть яму и положить на нее решетку от скота в воротах на Фолсом-хилле. Много ли найдется таких, кто, приехав в отпуск в сельскую местность, будет получать удовольствие, вкалывая, как поденщик? А вы, Салли, были так близки с мамой. Она очень многого лишилась, когда вы переехали на запад. Ей больше не удавалось найти человека, с которым было бы так весело все делать. Честно говоря, тут, мне кажется, стало хуже. Все приезжают такие модные, тон задают отдыхающие из загородных клубов. Насколько я вас с ней помню, вам обеим было до лампочки, как вы одеты. Чужим невозможно было понять, что вы за пара: вы, Салли, на костылях и в задорной маленькой тирольской шляпке с пером, мама в одной из своих юбок до земли с рисунком как на постельном покрывале, в гуарачах, в коротеньких носочках, с узорчатым платком на голове. Стыдно признаться, Салли, но той зимой, когда мы вместе были в Италии, я обычно отставала от вас на десять шагов, чтобы никто не думал, что я имею отношение к маме. Ну что я была такое? Четырнадцатилетняя девчонка. Меня просто убивали некоторые вещи, какие она делала, и ее вид. Я вам рассказывала, как вы однажды вышли из «мармона» у магазина «Макчесниз», а там стоят эти две дамочки из летней публики — гольфклубного такого вида? Они смотрели точно околдованные. Они не могли взять в толк: то ли вы богатая парализованная особа и помощница при ней, то ли вы цыганки, то ли служанки в хозяйской машине, то ли хиппи из Стэннарда, то ли еще что-нибудь? Я услышала, как одна из них сказала: «Эта машина — фамильная вещь, Эд с ума бы сошел от зависти», а другая ей: «На высокой платок из „Либерти“, в Лондоне куплен, а та, что на костылях, в домотканой юбке». Вы сделали это место счастливым для всех Лангов.

— Ну что ты такое говоришь. Это вы сделали его счастливым для нас. Мы были привилегированными посетителями.

Халли почти такая же эффектная, какой была ее мать, но мягче, женственней. На мгновение на этой солнечной веранде, отводя со лба упавшую от ветерка светлую прядь, она делается похожа на Чарити в неуступчивом настроении.

— Нет-нет-нет. И слышать не хочу. Не посетители. Члены семьи.

Моу, возившийся с пробкой, встает и обходит всех, разливая вино.

— Кстати о семьях. Ларри, вы ч-ч-часто говорите о своих родителях?

— Мои родители умерли сорок с лишним лет назад.

— Вы разговаривали о них до того, как они умерли?

— Это мне и в голову не приходило.

— А п-потом?

— Я закрыл дверь на замок.

— А вы, Салли?

— Отца у меня не было вообще. А мама умерла, когда мне было двенадцать.

— Тогда это должно казаться вам таким же странным, как м-м-мне. Я сижу внутри, слушаю все эти семейные воспоминания, разборы по косточкам, домыслы, недоумения, гневные тирады, непокорные речи, жалостливые речи, какие хотите — и я поражен. Мой отец очень м-м-много для меня значил, он массе всего меня научил, и я уважал его. Мать была типичной еврейской мамой, удушающе заботливой, но как ее не любить? Так вот, я никогда не разговаривал про них, когда они были живы, даже со старыми д-д-д-друзьями, даже с б-б-братом. И не думаю, что наберется больше десятка ч-ч-человек, с кем я говорил про них после их смерти. Но эта семья — н-н-невероятно. Как только любые двое сойдутся вместе, тут же начинается про м-м-маму и папу.

— Ты и сам не исключение! Ты такой же маньяк этих обсуждений, как мы все.

— Я не хотел тебя обижать, радость моя. И я не имел в виду, что я этому не п-п-п-подвержен. Я только хотел сказать, что эти двое в-в-владеют умами всей семьи.

— Не папа. Мама — да. Но причина в том…

— Задолго до того, как она з-з-заболела. Оба. На днях я ч-ч-читал этот роман Кэтрин Энн Портер, как он называется… «Корабль дураков». Там есть место, где она едет на автобусе и в-в-видит двоих, мужчину и женщину, она его ножом, он ее к-к-камнем. Он ее так, она его так, он ее так, она его так. Смертельно сцепились. Тут что-то похожее.

— Бог с тобой, Моу, ты слишком много читаешь! Ничего похожего. Тут нет ни ярости, ни жестокости. Даже соперничества нет. Он всегда уступает.

— Может быть. Но все равно это взаимное распинание. Нет независимых личностей, есть к-к-к-к-конфронтация. Они — неразрешимая дилемма. Твой папа — м-ммуж-пленник, как я… — Как ты? Ничего себе!

— Именно. И как твой дедушка Эллис. Тетя Эмили д-д-держала его в хижине-к-к-кабинете и благосклонно о нем заботилась, как о семейной собачке. Восхищалась его способностью читать по-г-г-гречески, по латыни и д-д-д-древнееврейски. Не сомневаюсь, что она любила его, но носительницей штанов была она. Это не с-с-ссемья, это прайд, в котором главенствуют львицы. Мы, самцы, полеживаем, позевываем, п-п-показываем двухдюймовые зубы и получаем от самок на орехи, если лезем к-к-куда не надо. Функция у нас одна.

— Ох, Моу, мне тебя жаль!

— Почему жаль? Мне очень нравится зевать и п-п-показывать зубы, к-к-кушать обед, который мне приносят, и угождать всем д-д-д-дамам. Я только хочу, чтобы семья перестала закрывать г-г-г-г… г-г-г-г… призналась себе кое в чем. Ларри, вы сочинили множество книг, но п-п-п-пренебрегли одной, которая просто вопиет о том, чтобы ее н-н-написали. — Нельзя писать о своих друзьях.

— Почему? Никто из нас не хочет такого исхода, но эта конфронтация, если слово тут уместно, близится к концу.

— Люди оставляют неоконченные дела. Оставляют вопросы, не получившие ответа. Оставляют детей — иные в немалом количестве.

— Иные из нас, детей, может быть, и не прочь прочесть о них книгу. Это может помочь ответить на какие-то вопросы. Например — почему они все эти годы оставались вместе. Ведь это для обоих была мука.

— Не всегда! Далеко-далеко не всегда. Не думаю, что даже вопрос такой возникал: расстаться. Ни у него, ни у нее этого и в мыслях не было. Это была бы катастрофа для обоих.

— Пожалуй. И все равно… Моу передает мне бутылку, я наливаю. Он смотрит в окно, хмурится:

— Да где же она, глупая девчонка? Несет, что ли, эти яйца вместо курицы? Но Халли не обращает внимания. Она смотрит на меня. Она настроена серьезно. Ей бы хотелось увидеть книгу о своих родителях. — Халли, у тебя неверное представление о писательстве. Авторы книг понимают не больше, чем остальные люди. Они придумывают только такие сюжеты, где есть развязка, разрешение. Задают такие вопросы, на какие могут ответить. В книжках действуют не люди, а сконструированные персонажи. Что в романах, что в биографиях — безразлично. Я не в силах воспроизвести настоящих Сида и Чарити Лангов и уж тем более объяснить, что они за люди, а изобрести их — значит исказить то, чего я не хочу искажать.

— Я думала, художественная литература — искусство сотворения подлинности из фальшивых материалов.

— Конечно. А тут было бы сотворение фальши из подлинных материалов.

— Если вы этого не можете, то кто может?

— Не исключено, что никто.

— А вам это не мешает так, как мешает нам? Ведь должно. Они висят в воздухе, как неразрешенный аккорд. Какой-нибудь Моцарт должен спуститься, ударить по правильным клавишам и дать им покой.

— Какой-нибудь другой Моцарт, не тот, что перед тобой.

Я мог бы выдвинуть и другие доводы. Как сделать читабельную книгу из таких тихих жизней? Где то, за что хватаются романисты и чего ждут читатели? Где шикарная жизнь, демонстративное расточительство, насилие, неестественный секс, тяга к смерти? Где пригородные измены, половая неразборчивость, конвульсивные разводы, алкоголь, наркотики, погубленные уикенды? Где скорость, шум, уродство — все, что делает нас теми, кто мы есть, и заставляет узнавать себя в литературе?

Люди, о которых идет речь, остались от более тихих времен. Они всегда старались не шуметь сверх меры, умели держаться в стороне от индустриального уродства. Большую часть года они живут внутри университетских стен, остальное время — в зеленом саду. Ум и цивилизованная традиция ограждают их от большинства соблазнов, которые донимают и лишают покоя столь многих из нас, они не позволяют им вести себя опрометчиво и вульгарно, не дают совершать ошибки, поддаваясь страстям. Их детей восхищают родительская порядочность, доброта, способность сопереживать и понимать, их культура и добрые намерения. Но они и смущают собственных детей — смущают тем, что, несмотря на все, что они есть и что у них есть, несмотря на то, что в глазах большинства они идеальная пара, они труднодоступны, ненадежны, даже суровы. Они упустили что-то важное, и это по ним видно.

Почему? Потому что они такие, какие есть. Почему они так беспомощно неизменяемы? На этот вопрос пока что нет ответа — может быть, на него и нельзя ответить. За сорок лет без малого никому из них не удалось изменить другого ни на йоту. И еще одно соображение — личное и тревожащее. Я их друг. Я уважаю и люблю обоих. Мало того, наши жизни так переплетены, что я не могу писать про них и не писать про себя и Салли. Способен ли я изобразить кого-либо из нас четверых без того, чтобы к портрету примешалась жалость? Amicitia — чистый родник.

Слишком большая доля жалости в его воде может сделать ее непригодной для питья.

Верлибр длиною в роман

  • Максим Матковский. Секретное море. Рукопись.

Ставь лайк и листай дальше. Или не ставь — отписывайся, отметь как оскорбление, спам, порнографию. Роман подобен ленте новостей, с той лишь разницей, что фрагменты, какими бы разнородными ни казались, связаны воедино.

Наша сказка рассказывается каждый день, и она про чудовищ, отрубленные руки и туберкулез.

Кто любит такие сказки? Да мы же и любим — именно потому, что знаем их все наизусть.

«Секретное море» покажется смутно знакомым всем, кто читал стихотворения Максима Матковского. Те же темы, те же мотивы: от кулинарно-экзистенциальных (смерть-суп, пирог с печалью — привет Ольге Арефьевой) до визуально-инфернальных (волосы цвета крови сатаны, черные дыры в груди) — но дело не только в этом.

Этот роман слишком созвучен нашей повседневности. Даже без вычета кровавой фантастики (иногда — совершенно в духе треш-романов Масодова) получаем все то же, что видим каждый день — не в реальности, так в социальных сетях. «Секретное море» должно было появиться именно сейчас, когда мы смеемся над офисным бытом рисованных толстяков Евы Морозовой, когда мультфильмы перестали быть детскими (кто решится показать ребенку «Мистера Пиклза»?), когда развлекательный паблик называется «Лепра».

Живущие где-то между адом и гастрономом «Вкусненький», герои Матковского — на полпути от бытовухи к вечности.

Петя сказал Леониду: Жизнь смотрит на меня пустыми глазницами. Не хочешь выпить пива после работы в кафе-баре «Черемуха»?

Стилистически роман одновременно напоминает произведения Ионеско, «Наивно. Супер» Эрленда Лу, учебники русского для иностранцев и абсурдистские пародии на буквари «Key Words Reading Scheme» — это клиповый текст, состоящий из множества маленьких фрагментов. «Секретное море» собрано, склеено из кусочков сектантской брошюры «Пирог с печалью», из бессмысленных и значимых разговоров, из дрянных анекдотов и действительно смешных шуток, из выдумок жестоких, мерзких — и неожиданно лиричных, как история об отце Алексея, или трогательных, как описание новогоднего торжества. Все смешано: уютное описание праздника, где собрались все соседи, следует сразу за подробным описанием убийства и пыток. Практически каждый из микрорассказов — самостоятельная история:

Александр хотел убить Николая, потому что тот переспал со Светой.

Николай хотел убить Рому, потому что тот переспал со Светой.

Рома хотел убить одноногого пляжного продавца пахлавы, потому что тот следующей ночью переспал со Светой.

Николай прятался от Александра в прохладном баре на берегу моря.

Рома прятался от Николая в абрикосовом саду на берегу моря.

Одноногий продавец пахлавы от Ромы не прятался, потому что пахлаву все равно продавать надо.

Продавец пахлавы сказал друзьям: Успокойтесь, я угощу вас пахлавой.

И друзья успокоились.

Роман состоит из множества микроглав, и подобная композиция вторит идее разрушенного мира. Мир расколот, и каждый день жители заброшенной швейной фабрики подбирают его черепки, выискивая нечто, что поможет найти ответы на вопросы, не произносимые вслух. Здесь мысль изреченная — ложь вдвойне, за пустыми разговорами прячется сокровенное. Каждый из жильцов проклятого общежития боится вовсе не Старухи, не щупалец, высасывающих по каплям жизнь, — больше всего они боятся самих себя. И побеждают не в тот момент, когда найден ключ и повержен враг — а когда могут признаться, что каждый слышит за гаражами шум волн.

Они думали: если мы заговорим не о картошке, луке и плохой погоде, если мы вдруг посмотрим друг другу в глаза, то может произойти нечто ужасное. Мы взорвемся или сойдем с ума.

Взорвутся не люди — рухнет, сотрясаясь, здание заброшенной фабрики. То ли погребя под обломками всех жильцов разом, то ли — и в самом деле открыв путь к секретному морю.

Мария Лебедева

Житие северного гуру

  • Герман Садулаев. Иван Ауслендер. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017. — 416 с.

В начале 2017 года вышел новый роман Германа Садулаева «Иван Ауслендер». Роман злободневный, ведь главный герой книги, средних лет преподаватель вуза, поневоле оказывается втянутым в политику: митинги, белые ленты, «честные» выборы. Безусловно, книга о протестных акциях 2011 года очень кстати придется к антикоррупционным маршам 2017-го, но только ли об этом пишет Садулаев? И только ли остросоциальностью может быть интересен этот текст?

Очевидно, что с выходом «Ивана Ауслендера» у Германа Садулаева появится много новых, не знакомых с более ранним его творчеством читателей, клюнувших на оппозиционную составляющую. Но они найдут в романе гораздо больше, чем рассчитывали. История, рассказанная автором, является одновременно собирательной и очень личной, местами динамичной и быстрой, а порой по-зебальдовски плавной и медитативной. Кандидат наук, преподаватель мало кому интересной индологии по просьбе университетского коллеги принимает участие в политических выступлениях 2011 года. На некоторое время ему начинает везти, он становится довольно-таки заметной фигурой на акциях, ходит на собрания, пишет статьи, объединяющие его собственную интерпретацию современной российской политики с его же представлениями о мироустройстве и толкованиями древнеиндийских текстов. Перед нами — всегда приятный для читателя рассказ об истории успеха. Неожиданная востребованность на оппозиционном поприще, митинги и дискуссионные клубы, интервью журналистам, успех у женщин, в том числе и у собственной жены, отношения с которой уже давно утратили былую романтику. Но, увы, мы все помним, чем закончилось белоленточное движение. И вместе с ним заканчивается и ауслендеровский «фарт», на его место приходит неминуемый кризис среднего возраста со всеми неизбежными признаками: депрессией, опустошенностью, рефлексией, разочарованностью в браке. Пытаясь что-то исправить в собственной жизни, Иван меняет работу, а чуть позже, уподобляясь героям классической русской литературы, пускается в путешествие по России и Европе. Через некоторое время Ауслендер оказывается на больничной койке на грани смерти. И неожиданно он узнает, что, возможно, жизнь была прожита не зря: у него находятся ученики, а у его идей — последователи.

Пожалуй, главное в романе Садулаева — это его разноплановость, сочетание мелких бытовых подробностей с мыслями и мечтами героя, его по-бухгалтерски точного путевого дневника с почти поэтическими мыслями о повседневном и божественном, вечном. Повествование об Иване Ауслендере, случайно ставшем одним из лиц антиправительственного движения, скроено автором по двойному принципу. С одной стороны, это очередная более-менее гоголевская тема кратковременного возвышения и последующего падения «маленького человека». С другой почти агиографическое повествование о духовном поиске, житие современного восточного святого: недаром подзаголовок книги — «Роман на пальмовых листьях». Жизненный подъем и быстрое падение помогают герою осмыслить как суть протестного движения, так и его собственную жизнь. Это — своеобразное житие Ауслендера, ведущее через новую работу, путешествие к самому себе, к пониманию того, что такое счастье.

…просто быть это блаженство. И не важно, в каком неудобстве находится твое тело, и без разницы, что о тебе думают или говорят другие люди. Просто существовать это уже счастье.

Именно это понимание, сочетающее собственные мысли Ивана Ауслендера и его академические познания в области восточной философии, в итоге оказывается его наследием, главным делом его жизни. И именно это учение оставляет он своим невесть откуда взявшимся ученикам, кропотливо собирающим его статьи и лекции. Главный герой — человек, в общем, очень везучий. Почти у каждого есть своя теория того, как устроен мир. Но удостоиться чести передать эти мысли кому-то еще удается единицам, это большая удача: чаще всего идеи погибают вместе со своими идеологами. Это весьма интеллектуальный роман, рассуждения героя о жизни пропитаны тонким, довольно саркастичным и часто самокритичным юмором. Рассуждая о смерти, например, Садулаев пишет:

Патологоанатом берет специальную дисковую пилу и отрезает трупу верхушку черепа, чтобы посмотреть, был ли у покойного мозг.

А рассказывая о герое, сменившем преподавание в университете на должность в частной фирме, приводит очень меткое замечание, с которым согласится любой, кто когда-то работал в государственной организации.

Все бюджетники думают, что деньги вырастают на елках. Да так, собственно, оно и есть для бюджетников. Кому-то достаются опилки, иголки, крохи, а кто-то размашисто снимает с бюджета деньги мешками, но ни те, ни другие не понимают, как вот это оно все образуется, богатство, для них оно просто выросло на дереве, а путь к обретению богатства один только пробраться к лучшей, заветной веточке.

Помимо всего прочего, «Иван Ауслендер», безусловно, очень петербургский роман. Начиная с того, с какой любовью герой говорит о родном городе (и как говорит о Санкт-Петербурге сам Герман Садулаев), и заканчивая тем, что здесь северная угрюмость сочетается с экзотическими верованиями и мировоззрениями. В романе есть заключительная часть, в которой отсутствует сюжет, но приводится прекрасный пример учения Шри Ауслендера. И, кажется, даже если какой-нибудь читатель из Северной Пальмиры не вдохновится изменить свою жизнь и начать усердное изучение веданты, он сможет хотя бы на некоторое время задуматься и дать самому себе несколько внятных ответов на вечные вопросы бытия.

Борис Алиханов

Ника Сура: «Чем больше узнаешь, тем больше кнопок на твоей воображаемой камере»

Поэт и журналист, стипендиат Форума молодых писателей Вероника Сурняева, она же Ника Сура, рассказывает о своей любви к буквам и поэтическим текстам, а также о том, почему любое искусство — это игра, которую нужно расшифровать.
 

— С чего началась твоя литературная жизнь?

— Если не считать первых опытов сочинительства лет в шесть, то со странного порыва в двенадцать — встать с дивана перед телевизором, уйти в свою комнату, взять карандаш с тетрадкой и начать писать. Кажется, с тех пор я из этой «комнаты» не выходила. Учительница русского и литературы в гимназии придумала факультатив «Уроки изящной словесности», на котором рассказывала про оксюморон, синекдоху и прочих удивительных зверей, потом мы писали сами. Наверное, именно там я заразилась любовью к поэзии. В шестнадцать приехала в Петербург. Когда я была на первом курсе, староста позвала меня в Клуб одаренной молодежи «Романтики» («12 коллегий») в Саперном переулке, на поэтический вечер, — кружок тогда вел Паша Синельников. За ним последовали поэтические фестивали, конкурсы, ЛИТО, чтения на радио и в книжных магазинах. В восемнадцать я издала свой сборник стихов благодаря клубу «Книги и кофе», в двадцать четыре поехала на Форум молодых писателей. У меня как-то все шестилетками измеряется, только сейчас заметила.

— Какое событие ты можешь назвать самым заметным в своей литературной карьере?

— Наверное, первый Форум. Но никакой карьеры у меня нет. Есть карьер, который копаешь в поисках нужных слов.

— В каких жанрах ты бы еще хотела работать? Ты ведь режиссер документального кино?

— Думаю, что лучше двигаться от поэзии к прозе и от малого жанра — к большому, а не наоборот. Для хорошей плотной прозы нужно гораздо больше опыта и материала. Попробую начать с рассказов, эссе. В неигровом кино тоже хочу реализоваться: двигаться от коротеньких заявок к большим сценариям, хотя в этой сфере существует и обратная тенденция: маленькие digital stories, например. Но сейчас мне больше интересны научно-популярная журналистика и нон-фикшен. Еще рецензии на документальные фильмы могла бы писать.

— Образование помогает тебе работать c текстами?

— Любое образование помогает в деле, если воспринимать средства как универсальные. Это определенный принцип мышления и видения — чем больше узнаешь, тем больше кнопок, рычажков, крутилок есть на твоей воображаемой камере, больше всяких линз. Правда, сначала немного напоминаешь себе мартышку и очки. И иногда полезно сбрасывать настройки, особенно «по умолчанию». У меня это редко получается.

— Как ты пишешь: начинаешь с темы, со строчки, с идеи? В электронном виде или от руки?

— Я фанат тетрадочек. Блокноты как-то больше для путешествий, путевых заметок. Пробовала писать в электронном виде — иногда это удобно, чтобы видеть финальный печатный вариант, — но все-таки мне важно понимать, каким почерком это было написано, какая дата, что зачеркнуто, что нарисовано. Раньше я прилежно переписывала все тексты в чистовые тетради, рядом рисовала графические иллюстрации. Черновиком была тетрадка с листами из цветной бумаги. Сейчас — с белыми пустыми листами, с широкими страницами, чтобы можно было писать в несколько колонок. Туда я заношу все — темы, строчки, идеи, рифмы, удачные обороты, то, что ночью сохранила в заметках на телефоне, открыв один глаз. Там под твердой обложкой мои образы живут своей жизнью, каждый раз открываю — все по-другому, что-то уже поменялось. И я поменялась. Настороженно отношусь к фразам, которые начинаются со слов «я всегда…».

* * *

но больше всего тепла — когда говоришь «спасибо».
когда говоришь «спасибо» — в ответ или просто так.
когда говоришь кому-то — невидимому — осипло,
таким побледневшим голосом, сдавленным от стыда.

когда понимаешь ясно — ты не заслужил удачи.
надеялся, ждал и верил — больше и ничего.
ничто человек не значит, ничто, человек, не значит
в крыло превращенье тонкой косточки плечевой.

Отталкиваюсь обычно от строчки или двух — они задают ритм. Иногда — от звуков. Мне нравится проговаривать, перекатывать звуки на языке. Пробую один забавный прием, я его называю «опытом этнографической скороговорки». Пока готовишься к путешествию и читаешь о стране, мысленно составляешь толковый словарик — слишком много новых слов. После поездки выписываешь в строчку все ассоциации со страной по принципу созвучий — получается такая «спонтанная звукопись». Это готовый материал для текста, поэтического или журналистского.

— Как относишься к столь популярному сегодня верлибру?

— Мне кажется, частные тенденции в какой-то мере отражают общие. Аллегория нашего времени — мобильность, стремительность, мы постоянно ускоряемся. Многие устали от инерции, по которой летит регулярный стих, потому что размер и рифма тоже задают ускорение. К тому же рифма — это своего рода степлер: часто текст разваливается, если скобы вынуть. Возможно, верлибр — еще одна попытка вернуться к медленному чтению, всмотреться, вдуматься, вслушаться в слова. Почти вся западная поэзия еще полвека назад перешла на верлибры. Про русский верлибр принято говорить: «традиция не сложилась». Но у русского языка больше возможностей: нет фиксированного ударения, слова разной длины, калейдоскоп рифм богаче. Поэтому остается много приверженцев традиционных форм. Мне интересно и то, и другое.

— Как ты думаешь, можно ли зарабатывать поэзией? Как относишься к коммерческим проектам в этой сфере?

— Мы живем в эпоху личных брендов. И кем бы ты ни был — поэтом, художником, музыкантом, танцором, журналистом, фотографом, — инструкция в общем-то одна: завести «Инстаграм», постить красивые картинки с глубокомысленными псевдофилософскими подписями, нагонять подписчиков, ездить по стране, давать концерты, мастер-классы и так далее. И почему-то стать «поэтом» у нас оказалось проще, чем овладеть кистью, инструментом или техникой, — нужно просто писать в столбик. Зарабатывать возможно. Другое дело, уверен ли ты в качестве того, что продаешь, и готов ли работать как конвейер. Я — нет. Люди иногда покупают мои книжки, иногда платят за вход на мероприятие или квартирник, где я читаю, но полноценным заработком это не назовешь.

— Что ты читаешь сейчас? Каким поэтическим книгам всегда есть место на твоей полке?

— Сейчас не читаю почти ничего, кроме научной литературы, потому что ЕУ и бальные танцы совсем не оставляют мне времени. Из прочитанного за год — «Кто бы мог подумать!» Аси Казанцевой, «В Индию на велосипеде» Григория Кубатьяна, «Космополит» Александра Гениса. Но для стихов стараюсь находить хотя бы один час в неделю. Читаю учебник «Поэзия», антологию «Лучшие стихи 2012» под редакцией Артема Скворцова, новые тонкие книжки знакомых авторов. В планах — книга «Поэзия и сверхпоэзия» Михаила Эпштейна. Зарубежную поэзию мне нравится читать в оригинале и в переводе на соседней странице — есть сборники на английском, немецком, французском, испанском языках. Очень хочется дорасти до арабской, индийской и китайской поэзии.

* * *

все, что есть, — пустота и дух,
хоть шаром покати земным.
только снег, что песок и пух,
белый мох, и нектар, и дым.
и Эдем, белоснежный, твой,
на другой стороне Земли.
вот лучи проросли б травой
и спасти бы меня смогли.

— Читаешь ли ты книги по писательскому мастерству, блоги? Следишь ли за современными СМИ?

— По писательству — да, читаю. Из любимых — «Слово живое и мертвое» Норы Галь, «Как писать хорошо» Зинсера, «Технология рассказа» Веллера. Еще ходила на курс «Техника текста» Самуила Лурье. Из современных СМИ читаю научпоп: Arzamas, «Теории и практики», «Кота Шредингера», «ПостНауку», «Науку и жизнь», иногда «Лиterraтуру» или Colta. Нет привычки читать блоги. Читать новости каждый день — тоже, ограждаю себя от информационного шума. У нас «человека, с которым интересно разговаривать» заменил «человек, которого интересно читать». Беда в том, что первых почти не осталось.

— Кажется ли тебе удачной идея проведения Форума молодых писателей?

— Вот это как раз то место, где с людьми интересно разговаривать. Про буквы, про слова, про запятые и тире. Про новые имена. Ты наконец-то среди своих. И неделя на форуме — это целая маленькая жизнь, за которую люди успевают перезнакомиться, разобрать тексты друг друга, поплакать, подраться, напиться, протрезветь, закрутить роман, расстаться, бросить писать, начать писать снова, уйти гулять, потеряться, вернуться, сходить на спектакль и много чего еще. Такие концентрированные эмоции не забудутся никогда. Думаю, этому немало способствует плохой интернет и оторванность от мира. На форуме есть только ты сам, твои тексты и то, что у тебя в голове, — все происходит здесь и сейчас, твой бэкграунд и твоя жизнь вне этих стен не имеют значения. Плюс интересные лекции, семинары, творческие встречи, полезные знакомства с редакторами журналов и различные бонусы — вплоть до издания твоей книги. У меня после форума появились новые публикации, стипендию дали — как раз перед поступлением в магистратуру, но гораздо важнее было погружение в среду и оценка текстов.

— Что ты можешь сказать о литературной жизни в Петербурге?

— На количество мероприятий точно жаловаться не приходится, есть «ЛитГид», который их освещает, и Дом Писателя, где проводятся некоторые из них. Хотя все наши ЛИТО постепенно загибаются. О качестве литературной жизни сейчас ничего сказать не могу, потому что последние два года у меня совсем нет на нее времени. «Исчезнули при свете Просвещенья поэзии ребяческие сны». Баратынский, может, и не совсем о том писал, но цитата примерно отражает картину. Наверное, поэзия должна быть немножко ребяческой.

* * *

И разноцветных слышишь голосов
Тона негромкие, и мнишь себя Констеблем,
Несешь головушку с полей и из лесов
На шее длинной, как на тонком стебле,
По городам, где однотонной тишиной
Наполнен всяк и мерно, ровно дышит —
Неблагодарный небу, неживой,
Неудивленный, высохший, остывший.

— Кого из современных поэтов ты выделяешь, на кого ориентируешься?

— Пожалуй, самые важные имена — Сергей Шестаков, Вера Павлова, Мария Ватутина, Ирина Евса, Дмитрий Коломенский, Алексей Григорьев. Это чьи тексты можно читать подряд, не отрываясь.

— Что вдохновляет тебя, где ты берешь материал?

— Если бы было такое специальное место, откуда можно черпать вдохновение, то все бы это делали. Но это чувство неуловимо и непредсказуемо. Часто вдохновляет прошлое, воспоминания, старые черновики, потому что стихи — это дневник, а дневник — письмо в будущее. Часто хочется писать от боли. Как говорится, если больно — значит жив. Также вдохновляет искусство, внутри него нет границ. Иногда кажется, что искусство — это игра: творцы зашифровывают смыслы, а исследователи и критики потом их расшифровывают.

Валерия Темкина

Объявлены лауреаты «Русской премии»

В этом году оргкомитет «Русской Премии» изменил формат объявления имен лауреатов. Вместо торжественной церемонии награждения 25 апреля список победителей был объявлен 21 апреля 2017 года на пресс-конференции в информационном агентстве REGNUM.

Премия вручается в трех номинациях.

Лауреатами премии в номинации «Крупная проза» стали:

• Михаил Гиголашвили (Германия), роман «Тайный год»;
• Ширин Шафиева (Азербайджан), рукопись романа «Сальса и Веретено»;
• Владимир Лидский (Киргизия), «Сказки нашей крови. Метароман».

Победители в номинации «Малая проза»:

• Татьяна Дагович (Германия), рукопись повести «Продолжая движение поездов»;
• Лея Любомирская (Португалия), сборник «И с тех пор не расставались…»;
• Андрей Жвалевский и Евгения Пастернак (Белоруссия), повесть «Открытый».

Обладателями приза в поэтической номинации стали:

• Геннадий Русаков (США), сборник «Дни»;
• Сергей Соловьёв (Германия), сборник «Её имена»;
• Олег Юрьев (Германия), «Стихи и хоры последнего времени».

Обладателем специального приза «За вклад в развитие и сбережение традиций русской культуры за пределами Российской Федерации» стал Михаил Земсков (Казахстан) за руководство Открытой литературной школой в Алма-Ате.

В жюри «Русской Премии» 2016 года вошли главный редактор журнала «Знамя» Сергей Чупринин (Россия, председатель жюри), писатель и поэт Елена Скульская (Эстония), писатель, переводчик, член редакционного совета журнала «Дружба народов» (Россия) Александр Эбаноидзе и другие.

На конкурс было подано более пятисот заявок из сорока с лишним стран. Впервые приняли участие русскоязычные писатели, живущие в Бразилии и Чили. «Русская Премия» вручается русскоязычным авторам, проживающим за пределами России.

Объявлен шорт-лист Международной Букеровской премии

Вчера был объявлен короткий список Международной Букеровской премии — в него вошли шесть авторов:

  • Матиас Энар «Compass» (Франция);
  • Давид Гроссман «А Ноrse walks into a bar» (Израиль);
  • Рой Якобсен «The Unseen» (Норвегия);
  • Дорти Норс «Mirror, Shoulder, Signal» (Дания);
  • Амос Оз «Judas» (Израиль);
  • Саманта Швеблин «Fever Dream» (Аргентина).

Один из авторов — израильский прозаик Амос Оз — уже номинировался на премию в 2007 году. Таким образом, шорт-лист состоит из истории о комике, переживающем кризис, рассказа о женщине, пытающейся научиться водить, романа о жизни одной семьи на автономном острове в Норвегии, текста-экскурса в историю Израиля, ужасающих откровений умирающей женщины и размышлений музыковеда о его прошлом на Среднем Западе. Как говорит председатель жюри Ник Бэрли, каждое из этих произведений повествует о «людях, отчаянно пытающихся понять свое место в этом сложном мире».

Международная Букеровская премия вручается ежегодно авторам книг, переведенных на английский язык и опубликованных в Англии. К рассмотрению принимаются романы и сборники рассказов. Приз в 50 000 фунтов автор делит с переводчиком победившей книги. Авторы и переводчики произведений, попавших в шорт-лист, получают по 1 000 фунтов.

Имя лауреата Международной Букеровской премии станет известно 14 июля — оно будет объявлено на торжественном ужине в Музее Виктории и Альберта в Лондоне.

«Библионочь – 2017»: гид по событиям

«Библионочь» – ежегодный апрельский фестиваль книги, который проводится с 2012 года и охватывает различные площадки по всей России: библиотеки, книжные магазины, литературные музеи, культурные пространства и многие другие. «Прочтение» составило гид по самым интересным событиям грядущей «Библионочи» в Санкт-Петербурге и Москве.

  • Библиотека имени Маяковского – самое богатое на литературные события пространство в Санкт-Петербурге 21 апреля.
    Адрес: Санкт-Петербург, наб. Фонтанки, д. 44.

Встреча с Петром Алешковским
Петр Алешковский – русский писатель, историк, журналист. Автор двенадцати книг, среди которых «Арлекин, или Жизнеописание Василия Тредиаковского» (1995), «Владимир Чигринцев» (1997), «Рыба. История одной миграции» (2006), «Обратная сторона Луны» (2010), «Жизнеописание Хорька» (2011) и другие.
Лауреат премии «Русский Букер» расскажет о романе «Крепость» — книге, затрагивающей проблемы исторической памяти, веры, внутренней культуры, — а также ответит на вопросы читателей.

Начало в 19.00. Вход свободный.

Презентация нового номера журнала «Время культуры»
Журнал «Время культуры. Петербург» посвящен актуальным проблемам культуры и имеет подзаголовок «журнал для начинающих и практикующих интеллектуалов». В издании представлена публицистика практически обо всех видах искусства в форме культурологических размышлений. Ведущая – писатель и главный редактор издания Татьяна Москвина. Участие принимают авторы журнала: писатели Сергей Носов и Павел Крусанов, философ Александр Секацкий.

Начало в 19.30. Вход свободный.

Лекция Андрея Степанова «Современная русская литература: имена и тренды»
Литературовед и писатель Андрей Степанов познакомит слушателей с состоянием современной русской литературы, представит историю ее формирования и даст обзор основных течений в современной прозе 2000–2010-х годов. Особое внимание будет уделено творчеству Бориса Акунина*, Алексея Иванова, Виктора Пелевина, Захара Прилепина и других наиболее известных писателей.

Начало в 21.00. Вход свободный.

  • Ночная встреча с Янушем Леоном Вишневским, приуроченная к ежегодному всероссийскому фестивалю чтения «Библионочь»
    Адрес: Санкт-Петербург, магазин «Буквоед», Невский пр., д. 46.

Один из самых откровенных и романтичных писателей современности поговорит с читателями на вечные темы: о любви и ревности, нежности и жестокости, ответственности и выборе.

Начало в 22.00. Вход свободный.

  • Библионочь в Охта Library: Эспрессо-версия
    Адрес: Санкт-Петербург, ТРЦ «Охта Молл», Якорная ул., д. 5А.

Организаторы поставили себе амбициозную задачу – за один вечер представить всю программу Библиотеки Охта-LAB в концентрированном виде, в ее так называемой эспрессо-версии. В рамках акции пройдет открытие выставки Фестиваля молодых иллюстраторов (18.00–23.00), лекция о современной книжной иллюстрации (20.30–23.00), проекты «Саунд-чтение» (20.00) и «Философский субботник» (18.00–20.30).

Начало в 18.00. Вход свободный.

  • Библионочь BOOK`S DAY в библиотеке «На Стремянной»
    Адрес: Санкт-Петербург, ул. Стремянная, д. 20

Всем желающим представится редкая возможность совершить путешествие во времени: за один вечер познакомиться с тысячелетней историей книги, пройдя все основные этапы ее развития.
Программа вечера предполагает: изготовление первых книг на глиняных табличках; создание свитков; изготовление собственной печатной книги и ознакомление с электронными ресурсами, используемыми в повседневной жизни современной библиотеки. Гости также смогут узнать, откуда пошла традиция празднования Дня книги и как отметить его по-каталонски.

Начало в 18.00. Вход свободный.  

  • Библионочь — 2017 «Добро пожаловать в Твин Пикс» в Открытой гостиной Центральной библиотеки им. М. Ю. Лермонтова
    Адрес: Санкт-Петербург, Литейный пр., д. 17–19.

На один вечер Открытая гостиная библиотеки имени М. Ю. Лермонтова превратится в американский городок Твин Пикс: будет здесь и знаменитый Красный Вигвам, и известная всем кофейня с лучшими на свете вишневыми пирогами. Индеец по имени Ястреб расскажет о знаках и символах индейской мифологии и многом другом.

Начало в 18.00. Вход свободный.

  • Экскурсии по Главному зданию Российской Национальной Библиотеки

Экскурсии по Главному зданию РНБ проводятся довольно редко и только по предварительной записи, а посмотреть там, несомненно, есть на что. В день акции «Библионочь» их планируется целых шесть.

Время начала экскурсий в период проведения акции: 18.00, 18.30, 19.00, 19.30, 20.00, 20.30, 21.00, 21.30.

  • «Библионочь» на Триумфальной площади

Читки современных авторов
Триумфальная площадь. СЦЕНА

Три современных автора – Марина Галина, Алиса Ганиева и Александр Снегирев – читают свою короткую прозу.

19.00–20.00. Вход свободный.

Встреча с Олегом Лекмановым
Триумфальная площадь. ШАТЕР


Встреча с известным филологом, доктором наук, профессором Высшей школы экономики Олегом Лекмановым, который прочтет лекцию на тему «Взгляд на современную русскую литературу из Серебряного века».

21.00–22.00. Вход свободный.

  • Библиотека-читальня им. И. С. Тургенева

Адрес: Москва, Бобров переулок, д. 6, стр. 1, 2. Метро «Тургеневская», «Чистые Пруды», «Сретенский бульвар».

Мастер-класс Марины Степновой «Как писать про любовь?»
Умение писать — профессиональный навык, которым можно овладеть. На мастер-классе вы узнаете, о чем можно и о чем нельзя писать в любовной прозе. На занятии будет возможность попробовать свои силы в написании текста по заданию мастера и услышать его профессиональный разбор.
Марина Степнова — писатель, сценарист, лауреат нескольких литературных премий, мастер Creative Writing School.

20.30–22.00. Бесплатно. Регистрация доступна на платформе TimePad.

  • «Библионочь в Ленинке»
    Адрес: Москва, улица Воздвиженка, д. 3/5. Метро «Библиотека им. Ленина».

Творческая встреча «Писательские диалоги»
Зал периодических изданий (подъезд № 1, этаж 1)

Беседа писательницы Гузель Яхиной, лауреата премии «Большая книга», с писателем и кинодраматургом Андреем Рубановым, финалистом премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга». Тема — «Роман с историей». Авторы расскажут о своем опыте работы с историческим материалом и ответят на вопросы читателей.

19.30–21.00. Вход свободный.

Творческая встреча с кинорежиссером Алексеем Учителем
Мраморная лестница РГБ


Кинорежиссер расскажет о своей работе и ответит на вопросы аудитории. После беседы состоится показ его фильма «Космос как предчувствие» с последующим обсуждением.

20.30–23.00. Вход свободный.

  • «Библионочь» в Доме Н. В. Гоголя
    Адрес: Москва, Никитский бульвар, д. 7А. Метро «Арбатская».

Творческий вечер «Дело принципа» c Денисом Драгунским

Денис Драгунский — известный прозаик, журналист, автор популярного блога, мастер короткого, энергичного рассказа. На вечере автор романа «Дело принципа», сборников «Каменное сердце», «Мальчик, дяденька и я» и других прочтет свои рассказы, а также ответит на вопросы собравшихся.

22.00–23.30. Вход свободный.

Ночной кинозал. Кинолекторий «В поисках текста»
Зрителям предстоит не только посмотреть экранизации известных произведений, но и услышать захватывающие рассказы о судьбах авторов романов и экранизаций, а также поучаствовать в обсуждении – попытке сравнить «первоисточник» — роман и экранизацию романа. Предполагается обсуждение романа «Как закалялась сталь» Николая Островского, разговор о знаменитом Павке Корчагине. В рамках кинолектория пройдут также обсуждение и просмотр кинофильмов: «Имя розы» (00.30–02.40) — художественный фильм Жан-Жака Анно 1986 года, экранизация одноименного романа Умберто Эко; «Сияние» (03.00–05.25) — фильм Стэнли Кубрика, снятый в 1980 году по книге Стивена Кинга. Ведущий кинолектория — кандидат филологических наук Александр Шамарин.

00.30–06.00. Вход свободный.

  • «Библионочь» в Центральной городской юношеской библиотеке имени М. А. Светлова
    Адрес: Москва, ул. Большая Садовая, д. 1.

Творческая встреча с Александром Архангельским
Творческая встреча с российским литературоведом, литературным критиком, публицистом, телеведущим Александром Архангельским в рамках проекта «Встречи на Большой Садовой». В библиотеку регулярно приглашаются заметные деятели сферы культуры и искусства, артисты, писатели, художники. Они делятся своими знаниями, профессиональными секретами, воспоминаниями и опытом.

20.30–22.00. Бесплатно. Регистрация доступна на платформе TimePad.

  • Библиотека иностранной литературы, книжный магазин, 1 этаж
    Адрес: Москва, ул. Николоямская, д. 1.

Презентация романа Алексея Слаповского «Неизвестность»
Писатель, драматург, финалист премии «Русский Букер» прочтет фрагменты из  нового романа «Неизвестность» (события которого охватывают столетний промежуток с 1917 по 2017 годы), ответит на вопросы читателей и проведет автограф-сессию.

17.00–18.30. Вход свободный.  

  • Библиотека № 209 им. А. Н. Толстого
    Адрес: Москва, Кутузовский проспект, д. 24.

Встреча с Борисом Мессерером, презентация книги «Промельк Беллы»
В рамках общегородской акции «Библионочь-2017» в Библиотеке № 209 имени А. Н. Толстого пройдет презентация книги – романтической хроники «Промельк Беллы», посвященной судьбе и творческому пути Беллы Ахмадулиной. Состоится встреча с российским театральным художником, педагогом, президентом ассоциации художников театра, кино и телевидения Москвы Борисом Мессерером, мужем Ахмадулиной и автором книги.

18.00–22.00. Вход свободный.

  • Библиотека № 79 им. Б.А. Лавренева
    Адрес: Москва, ул. Средняя Первомайская, д. 38/7.

Встреча с писателем Андреем Волосом
Большую известность писателю принес роман «Аниматор», который вошел в шорт-лист премии «Большая книга» в 2006 году. В 2013 году Волос получил премию «Русский Букер» за роман «Возвращение в Панджруд». Автор расскажет о своих произведениях и ответит на вопросы читателей.

19.00–20.00. Вход свободный.

* Внесен в реестр террористов и экстремистов Росфинмониторинга.