Рубрика: Отрывки

Глава из книги «Не упасть за финишем»

Второй раз я возглавил национальную сборную вопреки воле Колоскова, но при поддержке общественности и руководителей страны. Задача по своей схеме не изменилась — я хотел создать команду с прицелом на чемпионат мира 2002 года. Колосков лоббировал кандидатуру Михаила Гершковича при поддержке Олега Романцева, так что столкновение интересов было гарантировано. Вячеслав Иванович никогда не решал глобальных вопросов. Он всегда действовал по принципу Макиавелли — «дружи с сильными». Колосков не ссорился ни с секретарями ЦК, ни с околофутбольной «братвой» и практически не руководил развитием футбола. Он лавировал, сохраняя свою империю в неприкосновенности, отстаивая интересы собственной безопасности. Имея вес в ФИФА и УЕФА, он мог спокойно управлять аппаратом РФС как хотел, и все подчиненные беспрекословно брали «под козырек». С другой стороны, можно ли было в наше время работать по другому и стать «непотопляемым»? Вряд ли.

После того как Колосков после чемпионата Европы 92 года произнес на совете федерации свою знаменитую среди сотрудников федерации фразу: «Пока я работаю, Бышовец никогда не будет возглавлять национальную команду»,- мы с ним все равно при случае общались. Тем не менее это создало прецедент несовместимости в работе и отсутствия всякого сотрудничества. Но перед моим вторым назначением у нас состоялся довольно жесткий разговор. Спрашиваю: «Итак, что мы делаем? Работаем вместе?» — «Работаем».- «Прекращаем войну?» — «Прекращаем. Только есть просьба: попросите ребят, чтобы в прессе не вспоминали старое…» Ударили по рукам.

Доходило до абсурда. Нам нужно было лететь в Киев на матч с Украиной. Один самолет бесплатно предлагает Сергей Шойгу, другой — «Газпром» за деньги. Второй вариант — от Колоскова. И его приняли, заплатили. А потом на четыре часа задержали вылет — «Газпром» предложил самолет, за который были какие-то долги по стоянке, горючему или бог еще знает по чему. Звоню Сысуеву, и мы все-таки отправились в путь. Но когда спартаковцы игнорируют вызовы в сборную, что в данной ситуации может сделать член правительства? Даже в африканском племени мумба-юмба, наверное, такая ситуация была невозможна, а тут цивилизованное общество… И потом я слушал постоянное вранье о том, что не так Бышовец сделал как тренер!

Началось все это с самого начала, с первого ознакомительного сбора. Спартаковцы не прибыли, хотя нам предстояло играть двусторонний матч. Колосков разводил руками: «Анатолий Федорович, но это же у вас нет отношений с Романцевым!» Но речь же не об отношениях Бышовца с Романцевым, а федерации футбола с клубом, и они прописаны официально!

Любопытно, что одним из условий моего прихода в сборную была отставка Колоскова с поста президента РФС. Это решение, впрочем, оказалось из разряда половинчатых — осуществление этого вопроса вдруг оказалось перенесено на годовую конференцию, которая должна была состояться лишь в декабре, что автоматически означало, что все договоренности забыты. Эта отсрочка обрекла меня на поражение. В то же время Вячеславу Ивановичу грозили очень строгие санкции, а на условия, которые грозили бы ему как человеку, я идти не мог. Разговор об этом шел между тем в Белом доме, в начале 1998 года. И Колосков все-таки не оценил того, что я пошел на компромисс и не довел до крайности наши отношения, избавив его таким образом от больших проблем.

Потом поехали на товарищеский матч в Швецию, и там возникли какие-то организационные проблемы. Валера Карпин возьми и дай интервью. Колосков тут же рассердился: «Анатолий Федорович, мы же договорились! Зачем обсирать-то?!» Пришлось сказать Карпину и всем ребятам, чтобы общались с прессой более обдуманно. Ну конечно же, договоренность действовала только на словах. Допущенные ошибки делают тебя богаче, если ты умеешь в них признаться. И именно я опять виновник того, что ситуация вокруг сборной в том розыгрыше стала критической. Где-то следовало, быть может, прогнуться, где-то — поискать компромисс, сломить гордыню. Даже когда делаешь что-то по справедливости, всегда можно смягчить формулировку и найти путь к сотрудничеству.

* * *

Когда говорят о шпионских страстях, царивших якобы перед киевской игрой, то сильно преувеличивают. Мы спокойно жили в гостинице «Октябрьская» недалеко от стадиона «Динамо», разве что наши «украинцы» — Онопко, Юран, Канчельскис — испытывали определенное давление со стороны прессы. Грязь, выдуманные истории выбивали из колеи. И это тоже надо было учитывать. Скорее всего поэтому ни Онопко, ни Канчельскис не сыграли в свой лучший футбол, и мне следовало выпустить с первых минут Карпина. К тому же чемпионаты зарубежных стран, где выступали наши легионеры, только начались, игровой практики у ребят было недостаточно.

Можно было включить в стартовый состав Смертина, но мне изменило чувство доверия — слишком важная предстояла игра. Не решили мы и проблему с обороной. В товарищеском матче со шведами в августе Добровольский сыграл центрального защитника. У него хватило и интеллекта, и скорости, я подумывал о том, чтобы закрепить за Игорем этот пост, но по до сих пор не понятным для меня причинам он вдруг выбыл из строя, и в Киеве играл Чугайнов. Они так и не добились слаженности с Ковтуном, что несло определенные проблемы. Команда была готова к игре против Шевченко, стандартным положениям хозяев, но все-таки не уследили за Поповым, который забил первый мяч.

И все же не считаю, что мы его заслуженно проиграли. Это было что-то из той же оперы, когда Романцев сыграл ту заключительную роковую ничью с той же Украиной 1:1 после нелепейшей ошибки Филимонова. Концовку мы провели сильнее хозяев, должны были сравнивать счет, но…

Переживать было уже некогда: пришла пора вводить новых игроков. Появились Леша Смертин, его тезка Игонин, Сергей Семак, Саша Панов. Они представляли собой как раз то будущее, для 2002 года. К ним же относился Титов, который впоследствии признался, что зря Бышовцу не дали нормально работать, что было нонсенсом для человека, воспитанного Романцевым.

Матч со сборной Франции оказался чуть ли не решающим на тот момент, но и там не обошлось без сопутствующих нюансов. Где играть? В Лужниках не столь большая аудитория зрителей потерялась бы (спартаковская торсида матч бойкотировала), а для того чтобы провести матч на «Динамо», нужно было задействовать дополнительные рычаги, размениваться… В итоге все-таки играли на самой большой арене страны и на глазах уже успевших было расстроиться болельщиков сравняли счет в безнадежной ситуации — из 0:2 сделали 2:2. А потом вовремя подкат не исполнил Тихонов, после чего Пирес спокойно принял мяч и провел решающий гол. Играли-то мы неплохо, но снова неудачно сыграли центральные защитники и вратарь Овчинников. А против Зидана Пиреса и Виейра мы нашли противоядие в виде блока Карпин — Мостовой — Аленичев.

Но сразу же после матча полились потоки грязи в адрес команды, меня, безо всяких скидок. Обстановка накалилась, говорили чуть ли не о том, что я заслан украинцами, чтобы сборная России специально провалила цикл. Команда приняла решение бойкотировать прессу. При таких вот исходных данных и отправились в Исландию.

Имеет ли смысл говорить о просчетах в тренерской работе? Наверное, да. Обстановка была столь сложной, что оценивать ситуацию было трудно. Дальше — больше. На матч в Исландии приехал Зепп Блаттер, с которым мы встретились перед игрой в лифте гостиницы (знакомы-то давно, еще с тех времен, когда ФИФА руководил Жоао Авеланж). Я еще спросил его: «Проблем с судейством не будет?» — «Да что вы! Все будет нормально». Потом не ставят чистый пенальти на Смертине, Алексею дают вторую желтую за симуляцию, мы остаемся вдесятером… Ну и потом пресловутый мяч, забитый в свои ворота Ковтуном, практически перечеркнул многое, что уже налаживалось в команде.

Апогей настал в Бразилии. Основной состав на тот товарищеский матч, который мы задолжали бразильцам с 1997 года, не поехал, включая, конечно же, спартаковцев. Можно было смело сказать, что с вице-чемпионами мира приехала играть третья сборная России.
Добирались до места почти сутки. Изначально, помнится, был договор, что сборной предоставят чартерный рейс, что поедет все-таки основной состав, и много чего другого. Собирались ехать также Колосков, Тукманов. Но в итоге чартер почему-то отменили, мы отправились «на перекладных», летели почти 28 часов.

Сейчас легко говорить о том, что это был провальный для команды период. Но что это была за серия из проигранных матчей? Поражение от Швеции — в Швеции, от Испании — в Испании, от Украины — на Украине, наконец, от Бразилии — в Бразилии. Уступили дома один раз, но Франции. Особняком можно поставить встречу в Исландии, но — побойтесь бога — кто станет утверждать, что даже более сильная сборная, чем мы, выступила бы в этих поединках однозначно успешнее? И, даже играя такие матчи, мы не забывали о главном — о создании новой команды. Невозможно научиться побеждать, не научившись проигрывать. Не страшно упасть, страшно не подняться.

Мы сыграли «с колес» с бразильцами так, как и должны были, наверное. Какого результата можно добиться третьим составом, когда у соперника приезжают и Кафу, и Роберто Карлос, и вообще весь основной состав? Зато можно добиться отличного резонанса — как же, 1:5, позор! Крупное поражение вынудило меня уйти. Хотя я еще должен был выступить с докладом на исполкоме, но решение приняли без меня. Пригласили на заседание уже после того, как вопрос был закрыт. Это стало, как потом говорили, венцом нашей вражды с Колосковым, пусть я бы и не стал использовать именно это слово. Да, борьба была. Но с моей стороны она велась за изменения в российском футболе. И то, с чем я столкнулся при создании новой команды, расчищая ее для других, лишний раз доказывает, что эти изменения оказались нужны. Мы должны были уяснить, что сборная России — не команда федерации, а национальная команда. Это не вотчина и не поле для сведения личных счетов. Можно же вспомнить ситуации, подтверждающие мои слова. Карпин тогда дал интервью, смысл которого сводился к следующему: как выигрывать, если тренер вызывает человека на сбор, а он в ответ: «Я заболел»,- и четыре дня уже играет за клуб.

Что было бы, если бы не продавили мою кандидатуру в верхах в 1998 году? Недавно я разговаривал с Тукмановым, и он подтвердил мою мысль: вряд ли был бы назначен Гершкович, тренером все равно бы стал Романцев.

Когда я пригласил в сборную новых игроков, началась истерия: да кто это такие, да зачем они нужны… Не надо ничего слушать. Берешь мальчика, поднимаешь его с самых низов, а потом он забивает два мяча в Париже Бартезу. И никто не помнит о том, как появился в сборной Панов. Точно так же, как никто не помнит, каким образом появился в ней когда-то Онопко, а чуть позже Смертин, Семак, Семшов… В конце концов, новый тренер выровнял турнирную ситуацию, бились до последнего матча с Украиной, но в который раз уже остается сказать — Бог шельму метит, все перечеркнула злополучная ошибка Филимонова.

К чему мы потом пришли? Результат на чемпионате мира 2002 года оказался плачевным. Настолько, что даже спартаковец Титов потом сказал, что, «если бы Бышовцу дали доработать, результат был бы намного лучше». Да, наверное, Романцев оказался прав — он действительно клубный тренер. Но я не питаю к нему негативных чувств. На лицензировании в 1997 году мы отрегулировали наши отношения. Нам было что вспомнить и о чем вместе сожалеть.

Тогда же Олимпийский комитет России ощутил на себе объятия Колоскова. Как говорил Николай Старостин: «Нет опаснее человека, обнимающего тогда, когда не может убить». В 2004 году последовал очередной невыход из группы на чемпионате Европы. Что дальше? Ничья в Латвии в 2006-м — и пошли разговоры о взятках. Едет сборная в Израиль — все считают, что результат известен заранее. Что осталось? Поговорить о том, что Андорре предлагали? Начиная с 1994 года отношение людей к сборной буквально вытравили. Прецедент перед американским чемпионатом мира породил проблемы 2002 года и 2004-го. Жизнь показала, что ни Садырин, ни Семин, ни Газзаев (о Романцеве мы уже поговорили) — ни один из тренеров, которых утверждал Колосков,- не являлся специалистом для национальной сборной. Это были чисто клубные тренеры. По большому счету, решения принимались даже не Вячеславом Ивановичем, а людьми, которым он не мог отказать. И те в свою очередь снимали с него всякую ответственность.

* * *

У меня есть одна памятная фотография, сделанная в тот непростой жизненный период. Мы приехали с национальной сборной в 1998 году в Бразилию на товарищеский матч. По сути дела, та же «Кубань» — после той игры, проигранной 1:5, я покинул свой пост. Тем не менее мы тогда создавали новую команду, приехало много новых игроков, в том числе и Семак, Семшов, Панов, Игонин и так далее.

Алексей Игонин, полузащитник «Сатурна», обладатель Кубка России 1998 года:

Я познакомился с Анатолием Федоровичем, когда мне было 20 лет. Его авторитет с самого начала для меня был непререкаем, а впечатление он производил начитанного, интеллигентного человека. Бышовец никогда не поступался принципами, из-за этого у него возникало, правда, много проблем. Сейчас можно долго рассуждать о том, что произошло в 1998 году, когда я сам впервые был им приглашен в сборную России. Та команда, несмотря ни на что, являлась очень сильной, но Бышовца убрали, как я понимаю, не только из-за результата. Ситуация вокруг национальной команды была сложной, и те, кто не хотели видеть Анатолия Федоровича на посту тренера сборной, просто ею воспользовались.

Еще когда планировалось, что будет чартер, и руководство федерации собиралось ехать с семьями, я решил взять с собой в поездку жену — чтобы побывать вместе у статуи Христа в Рио-де-Жанейро (через этот город мы улетали обратно после игры). Но потом получилось как всегда: времени в обрез, и, когда мы уже паковали вещи, супруга мне саркастически говорит: «Съездили к Христу, посмотрели сверху Рио, панорама потрясающая…» Я сразу нашелся и отвечаю: «А кто тебе сказал, что мы уже не поедем? Поедем!» А на улице шел дождь, был туман, и Христа вообще не видать, причем даже от подножия холма. Водитель такси еще посмотрел так много-значительно, показывает, дескать, дождь, куда вы? «Надо, vamos!» — я ему в ответ. Доехали. Я водителю говорю: «Еspera!» — подожди — и идем. С фотоаппаратом. Только подошли к статуе, как тучи разошлись. Едва мы сфотографировались, как облачное небо снова сомкнулось. Наверное, это и есть вера. «Куда едете?» — «Да ты езжай! Взялся — тащи! Не останавливайся!» Это всегда было заложено в моем характере. Самое сложное, что может быть в жизни, самая большая ошибка — это пытаться изменить чей-то характер. Можно воспитать человека, но характер изменить нельзя.

Сейчас в сборную России пришел иностранец, который работает в абсолютно комфортной обстановке, она устраивает всех игроков, его самого, всех прочих. Наверное, это единственно правильное решение при том печальном опыте работы и интригах. За 25-летний период это исключительный случай, когда созданы идеальные отношения для плодотворной и творческой работы. Но какой ценой? Даже сегодняшний результат — выход на чемпионат Европы — разве он может говорить о том, что мы должны быть спокойны за сборную, довольны качеством игры? Уйдет Хиддинк, и как потом работать? Всякому ли тренеру предложат такой же контракт? И как этот тренер будет работать с футболистами, которые привыкли к роскошным условиям? Теперь у него получится загнать их на базу, чтобы как следует поработать? Вас интересует, надо ли загонять? Но почему тогда итальянцы ездят в Коверчано, французы не живут в отелях, голландцы…

Кстати, мне довелось познакомиться с Гусом Хиддинком при специфических обстоятельствах, с этой встречей связан политический момент. В 1991-м мы улетали со сборной на товарищеский матч в Испанию. И в это же время в Москве произошел путч. Прилетаем, в аэропорту нас встречают толпы журналистов, задают вопросы о событиях, произошедших в нашей стране. Мы сначала даже не поняли, что происходит. И я тогда в телеинтервью назвал действия переворотчиков антиконституционными, что потом слышала вся страна. Испанцы уже готовы были предоставить нам политическое убежище. А потом звонит жена и саркастически спрашивает: «Как себя чувствуешь? Все хорошо, да? Там спокойно, в Испании… А здесь вот стреляют на улицах, человеческие жертвы. А ты такие интервью даешь. Со мной и детьми что будет?» Испытал тогда сильный укол совести… В такой обстановке мы сыграли вничью с «Валенсией», которую как раз и тренировал Хиддинк. А на стадион, кстати, мы подбросили в автобусе тренера датчан Рихарда Меллера-Нильсена, жившего с нами в одном отеле. Через год, сенсационно выиграв чемпионат Европы, он шутил: «Тогда, в автобусе, вы отдали нам свою удачу».

С Хиддинком мы только здороваемся при встрече. Нам даже не нужно лишних слов, чтобы понять друг друга. Мы — как два мудреца, смотрим в глаза и прекрасно осознаем, что происходит. Он отлично понимает, что происходит вокруг сборной, и видит, что я это понимаю. Точно так же он в курсе того, что в прошлом году происходило у меня в «Локомотиве». И когда я встречаюсь с Колосковым, мы обмениваемся точно такими же взглядами.

В последнем романе Бориса Акунина* «Сокол и Ласточка» главное действующее лицо — женщина, которая плывет на корсарском корабле, переодевшись мужчиной. Предлагаем читателям один из источников акунинского сюжета…

В последнем романе Бориса Акунина «Сокол и Ласточка» главное действующее лицо — женщина, которая плывет на корсарском корабле, переодевшись мужчиной. Предлагаем читателям один из источников акунинского сюжета — главу из супербестселлера XVIII века — «Всеобщей истории пиратства» Даниеля Дефо. Книга готовится к публикации в издательстве «Азбука». Переводчик — литературный обозреватель «Прочтения» Андрей Степанов.

Жизнь Мэри Рид

Теперь нам предстоит поведать историю, полную удивительных поворотов и приключений. Это рассказ о двух женщинах-пиратках, настоящие имена которых были Мэри Рид и Энн Бонни (или Бонн). Происшествия, случавшиеся во время их скитаний, настолько необычайны, что у читателя может возникнуть искушение принять всю эту историю за легенду или роман. Однако ее могут подтвердить тысячи свидетелей — я имею в виду жителей Ямайки, которые присутствовали на суде и слышали рассказ о Мэри и Энн после того, как была впервые установлена их принадлежность к женскому полу. И оспаривать правдивость нашего повествования — это все равно что утверждать, будто на свете не жили пираты Робертс и Черная Борода.

Мэри Рид была родом из Англии. Матушка ее совсем юной вышла замуж за моряка, который вскоре после свадьбы ушел в плавание, оставив молодую супругу ждать ребенка. Ребенок оказался мальчиком. Что касается отца, то Мэри Рид не могла впоследствии сказать, погиб ли он во время кораблекрушения или же умер от тягот плавания. Как бы то ни было, но домой он уже не вернулся. С матушкой же, молодой и легкомысленной, случилось то, что часто происходит с юными особами, не проявляющими должной осмотрительности: вскоре она вновь почувствовала, что носит под сердцем дитя. Однако теперь у нее не было мужа, которому можно было бы приписать отцовство. Как и от кого зачат второй ребенок, знала одна только мать, а у соседей она пользовалась репутацией весьма добродетельной женщины. Когда бремя стало трудно скрывать, она, желая избежать позора, испросила у родственников мужа позволения отправиться в деревню, чтобы жить там со своими друзьями, и уехала, взяв с собой годовалого сына. Вскоре, однако, сын умер, и Провидению было угодно даровать ей взамен девочку, которой она благополучно разрешилась в своем пристанище. Эта девочка и была наша Мэри Рид.

Мать прожила около трех лет в своем уединении, но затем средства ее подошли к концу, и она стала думать о возвращении в Лондон. Свекровь ее была дамой не бедной, и матушка Мэри Рид не сомневалась, что сумеет уговорить ее обеспечить ребенка, однако для этого требовалось выдать дочь за умершего первенца. Превратить девочку в мальчика непросто, а обмануть в таком деле искушенную жизнью старуху — и вовсе невозможно. Тем не менее она решила рискнуть и, нарядив дочь мальчиком, привезла ее в город и представила свекрови как родного внука. Старая дама пожелала взять его на воспитание, однако матушка притворилась, будто разлука разбивает ей сердце. В конце концов было решено, что дитя останется с матерью, а «бабушка» станет выдавать по кроне в неделю на его содержание.
Матушка достигла своего, но ей пришлось растить дочку, как мальчика. Когда же та подросла и вошла в разум, мать сочла нужным посвятить ее в тайну, чтобы побудить и в дальнейшем скрывать свой пол. Тут бабушка внезапно умерла, денежное пособие прекратилось, и семейство день ото дня терпело все большие лишения. Пришлось отдавать ребенка в услужение. В тринадцать лет Мэри поступила в пажи к одной французской даме, однако долго у нее не прослужила.

Выросла она сильной, лихой, склонной к бродячей жизни и потому по собственной воле поступила матросом на военный корабль. Послужив там какое-то время, она перешла во фландрские войска и записалась кадетом в пехотный полк. Мэри проявляла в сражениях исключительную храбрость, однако офицерского патента она так и не смогла получить, потому что чины там покупались и продавались за деньги. Из-за этого она оставила пехоту и перешла в кавалерийский полк, хорошо проявив себя в нескольких сражениях и заслужив уважение всех командиров.

Один из ее боевых товарищей, родом фламандец, был весьма красивым юношей, и Мэри влюбилась в него. С этого времени она уже не столь рьяно исполняла свой долг, ибо нельзя в одно и то же время служить и Марсу, и Венере. Мэри стала относиться с небрежением к оружию и снаряжению, ранее бывшим у нее в образцовом порядке. Если ее друга назначали в разъезд, она обыкновенно следовала за ним, хотя и не получала на это приказа, и частенько подвергала свою жизнь совершенно излишней опасности, лишь бы не разлучаться с милым. Товарищи по полку не догадывались о тайной причине ее поступков и заподозрили сумасшествие. Да и сам ее милый друг никак не мог понять столь странной перемены характера. Однако помогла изобретательность любви: они все время были вместе, ночевали в одной палатке, и как-то раз Мэри сумела найти способ помочь фламандцу ненароком обнаружить ее истинный пол.

Кавалерист был немало удивлен и в неменьшей степени обрадован своим открытием и решил ни с кем им не делиться, а оставить любовницу для себя одного. Женщина в походе — явление редкое, «походные леди» встречаются в кавалерии не чаще, чем в морском экипаже, и наш фламандец не думал ни о чем, кроме как о том, как бы без особых церемоний удовлетворить свои плотские желания. Однако тут он ошибся: девушка оказалась скромной и хорошо владеющей собою. Она устояла перед всеми искушениями и в то же время вела себя услужливо, умела расположить к себе, и вскоре наш герой уже не помышлял сделать ее своей любовницей, а добивался только того, чтобы она пошла за него замуж. А это и было ее самым заветным желанием. Вскоре они дали друг другу обет верности. Как только закончилась кампания и полк вернулся на зимние квартиры, влюбленные совместно приобрели женскую одежду для невесты и сыграли свадьбу.

История брака двух кавалеристов наделала немало шума. Некоторые из офицеров из любопытства захотели поучаствовать в церемониии. Они сговорились, что каждый подарит невесте — бывшему товарищу по оружию — что-нибудь полезное в домашнем хозяйстве. Влюбленных обеспечили всем необходимым, и счастливая пара после свадьбы пожелала уйти со службы и зажить своим домом. Авантюрная история их любви и женитьбы снискала им такое расположение начальства, что прошение об отставке было удовлетворено с легкостью. Сразу после этого они открыли неподалеку от замка Бреды таверну с общим столом, на вывеске которой красовались три подковы. Вскоре дело пошло на лад, поскольку множество офицеров пожелало у них столоваться.

Однако счастье длилось недолго. Муж Мэри вскоре умер, а после подписания мира в Рисвике офицеров в Бреде поубавилось. Дела вдовы шли все хуже, и в конце концов она была вынуждена закрыть таверну. Сбережения ее постепенно растаяли, и тогда она снова облачилась в мужское платье. Прибыв в Голландию, Мэри нанялась в пехотный полк, расквартированный в приграничном городе. Однако продвижения по службе в мирное время не предвиделось, и вскоре она решила поискать удачи на другом поприще. Уволившись из полка, Мэри села на судно, направлявшееся в Вест-Индию.

Случилось так, что это судно захватили английские пираты. Мэри Рид оказалась единственной британской подданной на борту, и потому ее оставили на пиратском корабле. Судно же, на котором она плыла, было разграблено, а затем отпущено. Мэри принялась за пиратское ремесло, по-прежнему скрывая свой пол. Спустя некоторое время вышел королевский указ об амнистии пиратам, пожелавшим до определенного срока добровольно сдаться властям. Указ был оглашен во всех частях Вест-Индии, и экипаж, в который попала Мэри Рид, решил им воспользоваться. Сдавшиеся пираты поселились на берегу и жили мирно, однако вскоре их средства начали истощаться.
Тут они прослышали о том, что капитан Вудс Роджерс, губернатор острова Провиденс, снаряжает против испанцев несколько приватирских кораблей. Тогда наша героиня и еще несколько членов команды отправились на указанный остров, чтобы взяться за приватирское дело. Мэри решила составить себе состояние не мытьем, так катаньем.

Однако не успели эти корабли выйти в открытое море, как матросы из числа тех, кто был ранее помилован по амнистии, подняли бунт против своих командиров и снова взялись за старое. Среди бунтовщиков была и Мэри Рид. Надо заметить, на суде она постоянно повторяла, будто бы пиратская жизнь всегда была ей противна и ее заставили заниматься пиратством — и в этот раз, и в предыдущий — и что она собиралась оставить этот путь при первой возможности. Но свидетели — а это были люди, действительно принужденные к пиратству и плававшие вместе с Мэри Рид, — показали под присягой, что не бывало в бою никого яростнее ее и Энн Бонни. Эти дамы всегда были готовы идти на абордаж или предпринять иное рискованное дело. Особенную же храбрость они проявили в последнем сражении, когда их корабль атаковали, чтобы захватить. Все пираты были уже готовы просить пощады, и только Мэри Рид, Энн Бонни и еще один матрос продолжали оборонять палубу. Более того, Мэри призывала пиратов, спрятавшихся в трюме, выходить наверх и драться, как подобает мужчинам, — они же боялись даже пошевельнуться. Пиратка, увидев это, принялась палить в трюм, и в результате один человек был убит и несколько ранены. Эти свидетельства против себя Мэри Рид отвергала. Не знаю, верны они или нет, но ясно, что в храбрости ей не откажешь.

Эта женщина отличалась не только храбростью, но и скромностью и следованием правилам добродетели — как она их понимала. Никто на корабле не подозревал о ее истинном поле до тех пор, пока Энн Бонни — а эта особа не отличалась подобным целомудрием — не прониклась к Мэри особенной симпатией. Короче говоря, Энн приняла Мэри за красивого юношу и по причинам, только ей известным, первой открыла ей свой пол. Мэри Рид, догадываясь, к чему идет дело и понимая свою несостоятельность для него, была вынуждена, к огромному разочарованию Энн Бонни, объяснить истинное положение дел и открыть, что она тоже женщина. Их близкие отношения встревожили капитана Рэкхэма, ухажера и любовника Энн. Капитан взревновал и пообещал перерезать глотку новому возлюбленному своей подруги. Чтобы успокоить ревнивца, Энн пришлось посвятить его в тайну. Рэкхэм поклялся не выдавать секрет и сдержал свое слово: никто из команды так ничего и не узнал. И все же, несмотря на всю сдержанность Мэри и ее умение притворяться, любовь сумела распознать ее под мужским обличьем и не позволила ей забыть о своей женской природе.

Во время плавания пираты захватили множество судов с Ямайки и других островов Вест-Индии, ходивших в Англию и обратно. Каждый раз, когда к ним в плен попадал искусный мастер или иной полезный человек, его удерживали силой, если только он не хотел добровольно поступить в пираты. Среди таких принужденных к пиратству людей оказался один необыкновенно обаятельный юноша, по крайней мере таковым он казался Мэри Рид. Пиратка была буквально сражена его внешностью и манерами и потеряла покой и сон. Но нет ничего изворотливее любви! Для Мэри, уже искушенной в подобных уловках, не составило труда отыскать способ открыть избраннику свой пол. Сначала она добилась его расположения тем, что проклинала пиратскую жизнь, к которой он питал полнейшее отвращение. Они стали есть за одним столом и сделались близкими друзьями. Когда же мужская дружба окрепла, Мэри как бы по неосторожности показала ему свои груди — совершенно белоснежные. Молодой человек был сотворен из плоти и крови, и это зрелище возбудило в нем желание и любопытство. Он изводил ее расспросами до тех пор, пока Мэри не рассказала ему все.

Теперь начинается любовная сцена. Юношу охватили нежность и страстное желание, пришедшие на смену симпатии и почтению к Мэри, пока она носила личину. Но и страсть Мэри была столь же сильна, и она выказала ее, совершив, может быть, самый благородный поступок из всех, на которые вдохновляла людей любовь.

Случилось так, что юноша поссорился с одним из пиратов. Корабль стоял на якоре у некоего острова, и, по пиратскому обычаю, противники сговорились сойти на берег и сразиться на дуэли. Мэри очень волновалась и переживала за жизнь своего любовника. Ей не хотелось, чтобы он отказался от поединка: сама мысль, что его заклеймят именем труса, была для нее невыносима. С другой стороны, дуэль пугала ее, поскольку она чувствовала, что соперник юноше не по силам. Если любовь охватывает человека, в котором есть задатки великодушия, он становится способен на самые благородные поступки. И Мэри, оказавшись перед выбором, доказала, что жизнь возлюбленного ей дороже своей собственной. Она поссорилась с тем же самым пиратом и вызвала его на дуэль, назначив время поединка двумя часами ранее. Они сразились на саблях и пистолетах, и Мэри убила противника наповал. Конечно, ей доводилось участвовать в дуэлях и раньше, когда ее обижал кто-нибудь из пиратов, но на этот раз она сражалась ради своего возлюбленного, как бы заслоняя его от смерти, потому что не могла без него жить. И если бы даже он раньше не обращал на Мэри внимания, то этот поступок навсегда привязал бы его к ней. Но влюбленным не нужны были узы долга или обязательства: юноша и без того чувствовал к Мэри влечение. Вскоре они дали друг другу клятву верности, и Мэри сказала, что эта клятва для нее столь же священна, как и обручение перед алтарем. От этого союза и появился большой живот, на который она постоянно указывала в суде, пытаясь спасти свою жизнь.

Судьи должны были определить, в каких именно преступлениях она повинна, и Мэри объявила им, что никогда и ни с кем не совершала ни блуда, ни прелюбодеяния. Ее супруга, как она называла юношу, оправдали вместе с некоторыми другими. Когда Мэри спросили, кто он таков, она отвечала только то, что это честный человек, не имеющий склонности к злым делам, и что они оба хотели оставить пиратов при первой возможности и зарабатывать себе на пропитание честным трудом. Мэри Рид, несомненно, пробудила сочувствие у многих присутствовавших на суде, и все же ее не могли не признать виновной. Среди свидетелей, выступивших против нее, был один человек, взятый в плен пиратами Рэкхэма и некоторое время удерживаемый ими на корабле. Этот свидетель поведал о разговоре, который случайно завязался у него с Мэри Рид (пленник принимал ее за молодого человека). Он спросил у своего собеседника: какую радость тот находит в столь опасном образе жизни, когда каждый день грозит гибель если не от огня, то от меча? И более того, ведь каждый пират знает, что, если его поймают, он умрет позорной смертью. На это Мэри Рид ответила: казнь — это не так страшно, и если бы не виселица, то любой трус захотел бы стать пиратом, а когда все море захватят трусы, истинным храбрецам придется голодать. Еще Мэри сказала, что если бы пиратам предоставили самим назначать себе наказание, то для них не оказалось бы ничего легче смертной казни, — страх перед казнью заставляет многих трусов и подлецов оставаться честными. И если бы не она, то многие из тех, кто обманывает вдов и сирот и притесняет неимущих — всех, у кого нет денег, чтобы добиться справедливости, — стали бы морскими разбойниками, и океан переполнился бы негодяями, как переполнилась ими суша, и ни одно купеческое судно не решилось бы выйти в море, так что вскоре торговля бы прекратилась.

Поскольку суд убедился, что подсудимая беременна (а мы об этом уже сказали), ее казнь была отложена. Она могла бы получить и прощение, однако вскоре после суда Мэри Рид подхватила сильную лихорадку, от которой и умерла в тюрьме.

* Внесен в реестр террористов и экстремистов Росфинмониторинга.

Из книги «Пушкин без глянца»

• Издательство «Амфора», 2009
• Составитель Павел Фокин

Любовь

Сергей Дмитриевич Комовский:

Пушкин до того был женолюбив, что, будучи еще 15 или 16 лет, от одного прикосновения к руке танцующей, во время лицейских балов, взор его пылал, и он пыхтел, сопел, как ретивый конь среди молодого табуна…

Но первую платоническую, истинно пиитическую любовь возбудила в Пушкине сестра одного из лицейских товарищей его (фрейлина К. П. Бакунина). Она часто навещала брата и всегда приезжала на лицейские балы. Прелестное лицо ее, дивный стан и очаровательное обращение произвели всеобщий восторг во всей лицейской молодежи. Пушкин, с пламенным чувством молодого поэта, живыми красками изобразил ее волшебную красоту в стихотворении своем под названием «К живописцу». Стихи сии очень удачно положены были на ноты лицейским товарищем его Яковлевым и постоянно петы не только в Лицее, но и долго по выходе из оного.

Лев Сергеевич Пушкин:

Невзирая на обычную веселость, Пушкин предавался любви со всею ее задумчивостью, со всем ее унынием. Предметы страсти менялись в пылкой душе его, но сама страсть ее не оставляла. В Кишиневе долго занимала его одна из трех красивых пар ножек наших соотечественниц…

Женщинам Пушкин нравился; он бывал с ними необыкновенно увлекателен и внушил не одну страсть на веку своем. Когда он кокетничал с женщиною или когда был действительно ею занят, разговор его становился необыкновенно заманчив. Должно заметить, что редко можно встретить человека, который бы объяснялся так вяло и так несносно, как Пушкин, когда предмет разговора не занимал его. Но он становился блестяще красноречив, когда дело шло о чем-либо близком его душе. Тогда-то он являлся поэтом и гораздо более вдохновенным, чем во всех своих сочинениях. О поэзии и литературе Пушкин говорить вообще не любил, а с женщинами никогда и не касался до сего предмета. Многие из них… и не подозревали в нем поэта.

Алексей Николаевич Вульф:

…Женщин он знает как никто. Оттого, не пользуясь никакими наружными преимуществами, всегда имеющими влияние на прекрасный пол, одним блестящим своим умом он приобретает благосклонность оного.

Павел Петрович Вяземский:

…Пушкин как будто систематически действовал на мое воображение, чтобы обратить мое внимание на прекрасный пол и убедить меня в важном значении для мужчины способности приковывать внимание женщин. Пушкин поучал меня, что вся задача жизни заключается в этом: все на земле творится, чтобы обратить на себя внимание женщин; не довольствуясь поэтической мыслью, он учил меня, что в этом деле не следует останавливаться на первом шагу, а идти вперед, нагло, без оглядки, чтобы заставить женщину уважать вас.

Вера Александровна Нащокина:

В молодости, до женитьбы, Пушкин, говорят, был большой волокита. Когда же я его знала, он страстно любил свою жену, но дурачиться и прикидываться влюбленным он и тогда был не прочь. К нам часто приезжала княжна Г., общая «кузина», как ее все называли, дурнушка, недалекая старая дева, воображавшая, что она неотразима. Пушкин жестоко пользовался ее слабостью и подсмеивался над нею. Когда «кузина» являлась к нам, он вздыхал, бросал на нее пламенные взоры, становился перед ней на колени, целовал ее руки и умолял окружающих оставить их вдвоем. «Кузина» млела от восторга и, сидя за картами (Пушкин неизменно садился рядом с ней), много раз в продолжение вечера роняла на пол платок, а Пушкин, подымая, каждый раз жал ей ногу. Все знали проделки поэта и, конечно, немало смеялись по поводу их. «Кузина» же теряла голову, и, когда Пушкин уезжал из Москвы, она всем, по секрету, рассказывала, что бедный поэт так влюблен в нее, что расставался с ней со вздохами и слезами на глазах.

Со слов Павла Воиновича Нащокина:

Следующий рассказ относится уже к совершенно другой эпохе жизни Пушкина. Пушкин сообщал его за тайну Нащокину и даже не хотел на первый раз сказать имени действующего лица, обещал открыть его после. Уже в нынешнее царствование, в Петербурге, при дворе была одна дама, друг императрицы, стоявшая на высокой степени придворного и светского значения. Муж ее был гораздо старше ее, и, несмотря на то, ее младые лета не были опозорены молвою; она была безукоризненна в общем мнении любящего сплетни и интриги света. Пушкин рассказал Нащокину свои отношения к ней по случаю их разговора о силе воли. Пушкин уверял, что при необходимости можно удержаться от обморока и изнеможения, отложить их до другого времени. Эта блистательная, безукоризненная дама наконец поддалась обаяниям поэта и назначила ему свидание в своем доме. Вечером Пушкину удалось пробраться в ее великолепный дворец; по условию он лег под диваном в гостиной и должен был дожидаться ее приезда домой. Долго лежал он, терял терпение, но оставить дело было уже невозможно, воротиться назад — опасно. Наконец после долгих ожиданий он слышит: подъехала карета. В доме засуетились. Двое лакеев внесли канделябры и осветили гостиную. Вошла хозяйка в сопровождении какой-то фрейлины: они возвращались из театра или из дворца. Через несколько минут разговора фрейлина уехала в той же карете. Хозяйка осталась одна. «Etes-vous lа?», и Пушкин был перед нею. Они перешли в спальню. Дверь была заперта; густые, роскошные гардины задернуты. Начались восторги сладострастия. Они играли, веселились. Пред камином была разостлана пышная полость из медвежьего меха. Они разделись донага, вылили на себя все духи, какие были в комнате, ложились на мех… Быстро проходило время в наслаждениях. Наконец Пушкин как-то случайно подошел к окну, отдернул занавес и с ужасом видит, что уже совсем рассвело, уже белый день. Как быть? Он наскоро, кое-как оделся, поспешая выбраться. Смущенная хозяйка ведет его к стеклянным дверям выхода, но люди уже встали. У самых дверей они встречают дворецкого, итальянца. Эта встреча до того поразила хозяйку, что ей сделалось дурно; она готова была лишиться чувств, но Пушкин, сжав ей крепко руку, умолял ее отложить обморок до другого времени, а теперь выпустить его, как для него, так и для себя самой. Женщина преодолела себя. В своем критическом положении они решились прибегнуть к посредству третьего. Хозяйка позвала свою служанку, старую, чопорную француженку, уже давно одетую и ловкую в подобных случаях. К ней-то обратились с просьбою провести из дому. Француженка взялась. Она свела Пушкина вниз, прямо в комнаты мужа. Тот еще спал. Шум шагов его разбудил. Его кровать была за ширмами. Из-за ширм он спросил: «Кто здесь?» — «Это — я», — отвечала ловкая наперсница и провела Пушкина в сени, откуда он свободно вышел: если б кто его здесь и встретил, то здесь его появление уже не могло быть предосудительным. На другой же день Пушкин предложил итальянцу-дворецкому золотом 1000 руб., чтобы он молчал, и хотя он отказывался от платы, но Пушкин принудил его взять. Таким образом все дело осталось тайною. Но блистательная дама в продолжение четырех месяцев не могла без дурноты вспомнить об этом происшествии.

Анна Петровна Керн:

Живо воспринимая добро, Пушкин, однако, как мне кажется, не увлекался им в женщинах; его гораздо более очаровывало в них остроумие, блеск и внешняя красота. Кокетливое желание ему понравиться не раз привлекало внимание поэта гораздо более, чем истинное и глубокое чувство, им внушенное. Сам он почти никогда не выражал чувств; он как бы стыдился их и в этом был сыном своего века, про который сам же сказал, что чувство было дико и смешно…

Причина того, что Пушкин скорее очаровывался блеском, нежели достоинством и простотою в характере женщин, заключалась, конечно, в его невысоком о них мнении, бывшем совершенно в духе того времени.

Лев Сергеевич Пушкин:

Однажды в бешенстве ревности он пробежал пять верст с обнаженной головой под палящим солнцем по 35 градусам жара.

Два эпизода из книги Андрея Аствацатурова «Люди в голом» с участием авторов «Прочтения» Андрея Степанова и Дмитрия Калугина

1992 год. Время мутное. Я только что закончил университет, женился на своей однокурснице, полноватой девушке Люсе, и моя жизнь начала стремительно набирать скорость.

Главное, не совсем было понятно, что делать. Я снова, как в школе, остался наедине с самим собой. Вокруг голодные, жалкие, опасные дикари, вооруженные палками-копалками и дубинами. Но что-то нужно было делать. То ли торговать, то ли писать диссертацию. Денег катастрофически не хватало. Даже на еду. Впрочем, еды в магазинах было немного.

И вот мой приятель, Андрей Степанов, нашел себе и мне небольшой приработок. Издательство с загадочным названием «Тайны здоровья» решило публиковать популярные книжки, и поручило ему, (а, значит, нам обоим — как мне Степанов сказал по телефону), переводить с английского знаменитую сагу о строгой волшебнице Мэри Поппинс. Гонорар обещали выплатить по окончании работы. Деньги — не безумно большие, но приятные.

Вот так удача.
Мы сели за перевод.

Степанов сразу назначил себя главным. Он был старше и, следовательно, умнее. Помню, как он систематически отчитывал меня за низкое качество перевода, плохое знание английского и общее скудоумие. Каждый брал свою порцию глав и переводил у себя дома. В конце недели мы встречались и читали друг другу переведенное. Если надо — поправляли друг друга. Причем, в основном, меня. Все шло по плану. Но в один прекрасный день, работая над очередной главой, я наткнулся в тексте на старое детское стихотворение, коим писательница решила разнообразить прозаическое повествование.

Я в панике позвонил Степанову.
— Степанов! — заявил я сходу, — Тут у меня стихи в тексте. А я стихи переводить не умею!
— Что не умеешь? — переспросил он и тут же взорвался. — Меня не волнует! Твоя глава — ты и выкручивайся! Мне свое нужно переводить! Тебя и так все время исправлять приходится, так что сделай хоть раз что-нибудь сам!

В трубке послышались короткие гудки. Потом Степанов, похоже, слегка оттаял и перезвонил. (Он всегда считал меня слегка туповатым и делал на это скидку.) — Ладно, — сказал он уже мягче. — Не мучайся. Но хоть попытайся! Если ты так ничего не придумаешь, позвоним Ване Писаренко. Он всетаки поэт.
— Ваня Писаренко, — возразил я. — авангардист. Он может переводить разве что какого-нибудь Сен-Жон Перса. А с детскими стихами не справится.
— Нальем — справится! — решительно заявил Степанов. — Но лучше бы ты сам все сделал.
— Ладно, попробую.
— Пока! Вечером встречаемся у меня, приноси перевод.

Я повесил трубку и вернулся к письменному столу, к стихотворению. Стихотворение рассказывало об истории Ноева ковчега. Детские простенькие слова: в ковчеге каждой твари было по паре, а кенгуру пары не нашлось, и ее поставили в пару со слоном. Вроде бы — все понятно. Не понятно только, как это изложить в стихах. «Может, — подумал я, — верлибром перевести?»

Сидел где-то час, никаких мыслей так и не появилось. Наконец, я сдался и позвал на помощь жену.
— Слушай, Люся. Ты ведь стихи пишешь. Переведи вот это. У меня не получается. Все равно заработанные деньги будут общими. А я, чтоб не терять время, буду дальше работать.
— Хорошо, — ответила Люся. — Переведу.

Я написал ей подстрочник. Она взяла его и отправилась на кухню рифмовать, а заодно и попить кофе. Через два часа я закончил работу и собрался идти к Степанову. Перед уходом заглянул на кухню к Люсе..
— Ну что, перевела?
— Перевела, — отвечает она как-то смущенно. — Только, знаешь… Нужно немножко в одном месте подправить.
— Ерунда! Степанов подправит. Она протянула мне сложенный вчетверо листок.
— Спасибо, — ответил я. Сунул, не глядя, листок в папку, оделся и отправился к Степанову.

У него дома мы раскрыли листок и я прочитал вслух следующее:

«В ковчеге все живут вдвоем,
и это каждый знает.
А кенгуру живет с слоном!
Такое здесь бывает!».

Степанов удивленно приподнял брови и погрузился в молчание. Мне даже показалось, что прошла целая минута. Наконец, я собрался с духом и сказал:
— Ну как тебе? По-моему неплохо…Только вот это «с слоном», по-моему, не вполне удачно. «Со слоном», понятное дело, правильнее, но зато в ритм не укладывается. Как думаешь, оставим все, как есть … или что?

Он взял у меня листок со стихотворением, потом протянул мне его обратно и мрачно сказал:
— Могу себе представить, что там еще творилось, в этом ковчеге. Если слон, сожительствующий с кенгуру — для них обычное дело. Знаешь, — язви тельно добавил он, — ты этот перевод не выбрасывай! Мы его потом в какой-нибудь авангардистский журнал отошлем.

******

Когда я был студентом и мучился со своим дипломом, мой однокурсник Илья Утехин написал статью о семиотике надписей на сигаретных пачках. Статья эта вызвала бурный интерес у питерских этнологов-структуралистов и широко обсуждалась.

Когда я узнал об этом, мне сделалось грустно. Я испытал нехорошее чувство зависти.

Нормальные люди, думалось мне, изучают всякие интересные вещи, пишут о чем-то, составляют графики, таблицы. А я занимаюсь никому не нужным Томасом Элиотом.

Да кто он вообще такой, этот «элиот», чтоб им заниматься?! Литературный хлам…
В конце концов, любая пачка сигарет смотрится весомее. Даже «Союз-Аполлон».

Мои грустные размышления неожиданно прервал телефонный звонок.
— Здравствуй, Андрей-гонорей! — раздался в трубке голос Мити Калугина. Митя учился на два курса старше и теперь работал переводчиком.
— Привет, — уныло сказал я. 
— Чего это ты не весел, чего хуй повесил? — бодро продолжал Калугин. — Надо встретиться и побухать!
— Не могу.
— Почему не можешь? — удивился Калугин. — Триппер, что ли, лечишь? Подцепил где-то гонорняк с гармышем?

Выражение «гонорняк с гармышем» я услышал в своей жизни впервые, но, тем не менее, о его значении сразу же догадался.
— Нет, — говорю. — Откуда? У меня и девушки сейчас нет.
— Пидором что ли стал?!! — удивленно спросил Калугин.
— Нет, ну что ты…
— Ну, стал и стал, — продолжал Калугин примирительно. — Чего тут стесняться? Кто сказал, что это плохо? Я против них ничего не имею. Мне только не нравится в них одно то, что они пошли на компромисс с природой.
— Митя! — возмутился я. — Я вовсе не стал… гомосексуалистом. Просто мне не хватает настоящей и большой любви.
— От настоящей и большой любви, — с назидательным ехидством сказал Калугин, — бывают либо дети, либо сифак. Это, практически, одно и то же. Потому что в обоих случаях попадаешь на бабки. В твоем возрасте пора бы уже кое-чему научиться, а то всю жизнь будешь всякой херней страдать как какой-нибудь скунс.
— Почему скунс? — удивился я.
— Сам будто не знаешь почему. Ты мне две недели назад обещал, что мы сядем переводить роман Джойса «Поминки по Финнегану». Да или нет? Я подготовился, достал словари. Слышишь! Словари достал, винища купил… И что? Твоя тупая морда так и не появилась в моей квартире. Ты джойсовед или пидор сортирный, в конце концов?!!

— Митя! — застонал я. — Может, чем-нибудь другим займемся? «Поминки по Финнегану» ведь очень сложный текст. Там 26 языков перемешано. Слова какие-то странные. Не слова, а гибриды …
— Если бы Джойс такое услышал, — торжественно сказал Митя, — ты от него сразу получил бы в грызло. Мы просто обязаны перевести этот роман. Представляешь, — тут в его голосе зазвучали романтические интонации, — переведем, и у нас будет все: слава, деньги, бабы…
— Бабы мне не нужны…
— Бабы всем нужны! — перебил меня Калугин. — Нет, я чувствую, ты все-таки стал гомосексуалистом. Не отнекивайся!
— Ну, хорошо, — сказал я. — Допустим, они нужны. Но прославиться можно как-нибудь иначе.
— Как, например?
— Ну, вот Илья Утехин написал статью о семиотике надписей на сигаретных пачках.

Калугин на секунду замолчал, а потом объявил мне:
— А ты напиши статью о семиотике застегивания ширинки с подзаголовком «Наш ответ Илье Утехину». Всем понравится. А потом за перевод сядем.
— Митя! Мне некогда! У меня диплом по Элиоту!
— Неприятное ты существо, жирмуноид, — резюмировал наш разговор Калугин. — Неприятное и фекальное.

Послышались короткие гудки.

---

Андрей Аствацатуров. Люди в голом

Дебютный роман Андрея Аствацатурова (профессионального филолога, знатока Генри Миллера, внука знаменитого советского литературоведа В. М. Жирмунского) напоминает своей интонацией лучшие страницы Сергея Довлатова, Вуди Аллена и Павла Санаева. Герой-рассказчик — питерский «интеллигент в очках» — проводит читателя по местам своего позднесоветского детства и университетской юности, всюду сохраняя острую наблюдательность, самоиронию и блестящее чувство юмора.

• Ад Маргинем, 2009
• Переплет, 304 стр.
• Тираж 3000 экз

Ссылки

• Купить электронную книгу «Люди в голом»
• Коллекция рецензий на роман «Люди в голом»
• Тексты Андрея Аствацатурова на сайте «Прочтения»

Отрывок из документальной книги о нравах шоу-бизнеса

10 июля 2005 года в Сочи состоялся первый ежегодный конкурс молодых исполнителей «Пять звезд». Я взяла на себя организацию этого мероприятия и договорилась с устроителями конкурса, что участников абсолютно официально расселят в «Парк-отеле», который принадлежал моему мужу Виктору Николаевичу. Именно Юрий Шмильевич порекомендовал мне договориться с Первым каналом по поводу места проживания конкурсантов, так как сам он очень любил останавливаться в «Парк-отеле» и перспектива селиться в «Жемчужине» его не сильно прельщала.
Несмотря на тесное общение с Юрием Айзеншписом и Димой Биланом я пока никого из мира шоу-бизнеса не знала, мне все было интересно и все в новинку. Я поговорила с Виктором Николаевичем и, получив положительный ответ, спросила Айзеншписа, что делать дальше. На следующий день он подъехал ко мне в салон красоты, и прямо оттуда мы отправились к Ларисе Васильевне Синельщиковой в офис компании «ВИД». Решить все вопросы нам удалось буквально в течение десяти минут, а заодно я еще раз убедилась в удивительном таланте Юрия Шмильевича договариваться с людьми.

С тех пор «Парк-отель» — сейчас он носит название «Маринс-Парк-отель» — является официальной гостиницей конкурса.
Дима и Юрий Шмильевич приехали в Сочи первыми. В «Парк-Отеле» тогда было всего несколько особых президентских номеров класса люкс на одиннадцатом этаже, которые назывались «Казанова». В каждом из этих роскошных однокомнатных номеров были джакузи, изысканная французская кровать под балдахином, эксклюзивный журнальный столик, позолоченное трюмо. Интерьер был стилизован под барокко. Словом, все выглядело очень красиво.

Однако, будучи незнакома с принципами расселения звезд первой величины, я допустила ошибку. Когда в отель съехались акулы шоу-бизнеса, именитые продюсеры, члены жюри — Иосиф Кобзон, Алла Борисовна и Филипп Киркоров (они поселились в «Рэдиссон САС Лазурная»), Валерия с Иосифом Пригожиным, группа «Чай вдвоем» и многие другие, выяснилось, что все хотят те самые шикарные номера на одиннадцатом этаже, в которые я поселила… угадайте кого? Правильно. Юрия Шмильевича и Диму Билана.

Возмущению знаменитостей не было предела. Почему Дима Билан и Айзеншпис живут в лучших номерах отеля, в то время как другие звезды должны «ютиться» в люкс-премиум и люкс-апартамент? Я еле-еле уладила эту оплошность, хотя хлопот был полон рот и без этого — я находилась в оргкомитете конкурса и носилась как сумасшедшая, договариваясь о вечеринках, банкетах, презентациях.

Дима в компании Юрия Шмильевича совершив рейд по магазинам под прицелом фотообъектива Михаила Филимонова из «Экспресс-газеты», наконец дорвался до пляжа и буквально за день до начала конкурса умчался загорать и купаться, отключив телефон и даже никого не предупредив, где он. Обеспокоенный Юрий Шмильевич вызванивал то его, то меня, с тревогой спрашивая, не появлялся ли беглец — но я только плечами пожимала. Когда под вечер Дима вернулся в отель, это выглядело буквально как явление Христа народу. Народ при этом поджидал своего «спасителя» с кислыми лицами. Обгорел наш хулиган не на шутку, и помимо взбучки от Юрия Шмильевича, получил еще и порцию сметаны, которой был обмазан с ног до головы.

Первый день конкурса проходил под знаком Аллы Борисовны — все участники должны были исполнять песни только из ее репертуара. Поэтому, когда мы незадолго до начала представления отправились с Юрием Шмильевичем и моей подругой Наташей Бочкаревой к директору концертного зала «Фестивальный» Евгению Паснюку, Айзеншпис предупредил меня:
— Оденься как следует. Там будут Алла Борисовна и Филипп Киркоров, я тебя с ними познакомлю. Нужно сразить их наповал.

Недолго думая, я явилась пред ясны очи Евгения Паснюка вся в белом. На мне был look от Роберто Кавалли, в точности такой же, как на последнем показе мэтра: белые джинсы, расшитые драгоценными камнями и стразами Swarovski стоимостью в несколько тысяч долларов и весом в пять килограммов, белая простая рубашка из той же коллекции и элегантный ремень из крокодиловой кожи. Я была крайне довольна собой, зная, что Филипп Киркоров обожает Кавалли и наверняка оценит мой наряд. Однако, как оказалось, я слабо представляла себе, кто же такие Филипп Киркоров и Алла Борисовна.

Пока мы с Наташей и Юрием Шмильевичем мило беседовали, сидя в приемной «Фестивального», дверь раскрылась и в холл буквально вплыла эта пара — Филипп и Алла, оба… тоже в белом! На Филиппе был сверкающий камнями и стразами концертный костюм с боа, который ему сшили специально для песни «Карнавал», а вокруг Аллы Борисовны струилось нечто воздушное — казалось, только нимба и не хватает, и готов ангел во плоти.

— Солнцеликий пришел! — шепнула мне на ухо Наталья. Я невольно улыбнулась.
— Здравствуйте, — немного суховато произнесла Алла Борисовна, глядя на Айзеншписа.
— Здравствуйте, — как можно более любезно заулыбалась я и чуть ли не закивала. У меня буквально отвисла челюсть от всего этого великолепия.
— Добрый день, — поздоровался Юрий Шмильевич и представил нас с Наташей. — Это Яна Рудковская, супруга владельца «Парк-отеля», это Наталья Бочкарева, дочь губернатора Пензенского края.

Алла Борисовна молча кивнула и минуту внимательно разглядывала меня, Наталью, Юрия Шмильевича. Она излучала совершенно бешеную энергетику, которая сшибала с ног, путала мысли и вообще вгоняла в священный трепет. Даже если бы мы не знали, кто она такая, и без пояснений было ясно, что перед нами мегазвезда. Филипп тоже молча разглядывал нашу компанию.

Юрий Шмильевич завел с Аллой Борисовной непринужденный светский разговор. Наконец, речь зашла о «Премии Муз-ТВ» и несправедливости по отношению к Билану. Алла Борисовна недовольно поморщилась. Она сделала паузу, после чего веско огласила приговор:
— Зря ты так, Юра. Телеканалы-то помирятся. А вот Билана жалко.

Юрий Шмильевич заметно занервничал и, замявшись, стал оправдываться:
— Да не мог он приехать, рейс задержали.
— Ладно, Юра… — Примадонна явно пребывала в хорошем расположении духа, поэтому, изящно взмахнула холеной ручкой, показывая, что тема закрыта.

После этих слов пара прошествовала мимо нас прямиком в кабинет Паснюка. А Юрий Шмильевич расстроился и посерьезнел. Я не задавала вопросов, понимая, что сейчас его не стоит теребить — настолько велико было напряжение. Мы все вместе — Наталья и Юрий Шмильевич — отправились на концерт. Дима был уже за кулисами.

* * *

Дима, с обгоревшим на солнцем и замазанным гримом лицом исполнил песню «Расскажите птицы» из репертуара Аллы Борисовны. Юрий Шмильевич и я сидели на втором ряду неподалеку от Аллы Борисовны и Филиппа. Боковым зрением я заметила, как Юрий Шмильевич следит за реакцией примадонны на Димино выступление. Но все было в порядке — Алла Борисовна улыбалась и хлопала. Айзеншпис же не находил себе места, он то хватался рукой за поручень кресла, то пытался поудобнее устроиться. Заметив его телодвижения, я попыталась его подбодрить:
— Юрий Шмильевич, ну что же вы так переживаете? Из-за того, что сказала Алла Борисовна?

Он как-то странно посмотрел на меня и коротко ответил:
— Я боялся этих ее слов… Вот сейчас думаю, может, я действительно был неправ и стоило пойти на церемонию.
— Даже не знаю, что сказать, Юрий Шмильевич… — сочувственно покачала я головой.
— Да ничего не говори. Это так, мысли вслух. — И он продолжил смотреть концерт.

На следующий день все артисты исполняли уже свои песни. Дима спел «Ты должна рядом быть» и присоединился к нам. После него на сцену вышел Ираклий, протеже Максима Фадеева — он начал исполнять «Лондон-Париж». На полуслове вдруг выключилась фонограмма и артист продолжил песню уже без музыки, а капелла. Увидев растерянность на его лице, я толкнула Диму в бок, и мы во весь голос затянули:
— Лондо-о-он — Пари-и-и-иж, голуби вве-е-ерх, блики кры-ы-ыш…

Зал вслед за нами тоже принялся подпевать. Обрадовавшись неожиданной помощи, Ираклий послал мне воздушный поцелуй и кинул розу, поймав которую, я тут же пристроила к себе в прическу. Можно сказать, что таким нетривиальным образом состоялась наша первая с Иракли встреча, а чуть позже завязалась дружба, которую мы поддерживаем до сих пор.

Концерт еще не закончился, а Юрий Шмильевич уже засобирался на выход:
— Вечером мы с Аллой и Филиппом ужинаем! — объявил он программу.

Мы с Димой суетливо поднялись вслед за ним, хотя больше хотели остаться на after party в ресторане «Времена года» в «Парк-отеле». Там был натянут огромный экран, и можно было еще раз посмотреть концертные выступления артистов. Кроме того, туда приезжали все участники «Пяти звезд» и множество знаменитостей, а я была не прочь с ними познакомиться.

Мы вышли из «Фестивального». На площадке перед зрительным залом находился бар, где в этот момент «дегустировал» спиртное Отар Кушанашвили. Если выражаться точнее, он был уже в стельку пьян и громогласно выносил свои оценки конкурсантам, заочно призывая их с собой советоваться. Все это прекрасно было слышно зрителям последних рядов, а до первых звуки его голоса пока еще не долетали. Я говорю «пока», потому что градус повышался, а вместе с этим и децибелы Отарова голоса.

— Ты бы уже заканчивал пить, а? — посоветовал ему Юрий Шмильевич. — Сам позоришься и других позоришь…
— Н-е-е-е… — Кушанашвили погрозил ему пальцем, хитро сощурившись. — Я сейчас все скажу…
— Извините, но вам, кажется, уже хватит, — робко вставила я.
— А ты кто такая? — Отар воззрился на меня, удивленный и озлобленный. — Тебе слова не давали!
— Отар, это жена хозяина отеля, — пояснил Юрий Шмильевич. — И наша с Димой хорошая знакомая.
— А-ха-ха-ха! — загоготал Отар. — Очередная девочка Батурина…

Я побледнела. У Юрия Шмильевича от такого хамства просто глаза на лоб полезли.
— Да ты что! — замахнулся он на Отара. — А ну извинись!

Отар отшатнулся. По сравнению с Юрием Шмильевичем он был довольно крупным молодым человеком и явно намного сильнее. Но у Юрия Шмильевича в глазах горел такой гнев, что, казалось, он может испепелить грубияна до самых ботинок.
— Не, ну ты чего, Шмилич, — вдруг пошел на попятную Отар. — Я же пошутил, ты чего. Да ухожу я уже, ухожу… Ах, простите, мадам, — церемонно раскланялся он, расставив руки, как крылья самолета, и попятился в сторону выхода.

Во «Временах года» собрались почти все участники «Пяти звезд». С Юрием Шмильевичем мы договорились встретиться здесь через час — все-таки я его уломала немного побыть на вечеринке. Я познакомилась с девушками из группы «Фабрика». Мы мило пощебетали о том о сем, сфотографировались.

В это время на экране промелькнул Филипп Киркоров. Я обернулась, чтобы посмотреть запись, и вдруг, откуда ни возьмись, рядом со мной материализовался сам Киркоров собственной персоной:
— Ну что, понравилось? — спросил он с улыбкой.
— Очень! — восторженно ответила я.
— А мне понравился твой наряд, — похвалил Филипп. — Кавалли, последняя коллекция.
— Вы, оказывается, разбираетесь и в женской коллекции Кавалли? — лукаво посмотрела я на него.
— Хороший артист должен разбираться во всем! — гордо объявил Филипп и тут же спросил. — Мне сказали, что у тебя здесь бутики есть. И какие марки представлены, кроме Кавалли?
— Все те, Филипп, которые вы любите…
— Надо зайти. Телефончик оставишь?

Мы обменялись телефонами, и Киркоров упорхнул общаться с гостями. Я восторженно посмотрела вслед королю поп-музыки.
Подошел Юрий Шмильевич:
— О чем с Филиппом говорили? — поинтересовался он.
— Да так, ни о чем, пару слов, — ответила я. — Телефонами обменялись.
— А зачем? — насторожился Юрий Шмильевич.
— Хотел в бутики и в салон приехать!
— Ох уж этот Филипп, — явно без восторга протянул Юрий Шмильевич.
— Что-то вы не очень высокого мнения о нем. Но почему? Он же король поп-музыки! — удивилась я.
— Так-то оно так, — задумчиво ответил Юрий Шмильевич. — Но до чего же хитрый лис, скажу тебе…
— Вы переживаете за Диму? — засмеялась я. — Но ведь они же не конкуренты. И все равно вы Филиппа недолюбливаете…
— Поживешь — узнаешь. Не хочу больше про него, — отмахнулся Юрий Шмильевич. — Я по поводу ресторана, собственно, подошел.
— Едем?
— Едем, но в другое место. Я пригласил Юрия Аксюту с супругой Светланой и Диму. Тебя тоже приглашаю.

Юрий Викторович Аксюта оказался очень приятным человеком и собеседником. За ужином мы подробно обсудили «Пять звезд», я узнала много нового о закулисных тайнах российского шоу-бизнеса. Таким образом, вечер прошел, как говорится, в теплой дружественной атмосфере.

— Юрий Викторович — отличный мужик, тот самый человек, с кем нужно поддерживать контакт, — по дороге обратно в гостиницу делился со мной Юрий Шмильевич. — Если надо, подскажет и по поводу репертуара и нужных людей посоветует… Давно с ним дружу.
Я слушала и кивала.

Закрытие фестиваля «Пять звезд» проходило в знаменитом сочинском клубе «Малибу», куда были приглашены все знаменитости, члены жюри и некоторые из конкурсантов. Юрий Шмильевич позвал меня в VIP-зону, где уже находились Лариса Долина, Валерия и Иосиф Пригожин. В то время Лера и Иосиф были фаворитами Первого канала, поэтому ни одно мероприятие, устраиваемое каналом, не обходилось без этой пары. Мы познакомились, сфотографировались, попутно Юрий Шмильевич комментировал все происходящее, отзываясь об Иосифе Пригожине с большим уважением и периодически называя его своим учеником.

Внезапно толпа внизу засуетилась — приехал Филипп Киркоров. Он царственно прошел внутрь, поболтал с каждым и направился ко мне:
— Ну, как дела? — Видимо, он уже навел обо мне справки.
— Все хорошо, — любезно улыбнулась я ему и вдруг вспомнила, чего мне хотелось с самого начала. — Ой, Филипп, а можно с вами сфотографироваться?
— Легко! — лучезарно улыбнулся Филипп и, развернувшись лицом к фотографу, взял меня под руку. Фотограф сделал несколько снимков. — А на мой концерт в Сочи тебя можно пригласить?
— Да! — ответила я, затаив дыхание. — Звоните!

Подошел Юрий Шмильевич. Филипп кисло улыбнулся ему, тот ответил тем же. Можно сказать, обмен любезностями состоялся.
— О чем был разговор? — сухо поинтересовался Айзеншпис.
— Да на концерт приглашал. — Я довольно улыбалась во все тридцать два зуба.
— Ясно. И чего ты там не видела, на этом концерте? — Юрий Шмильевич поморщился. — Я тебе один добрый совет дам. Не ходи. И вообще держись от него подальше.
— Почему? — Такая реакция Айзеншписа действительно была странной.
— Потом поймешь, — коротко ответил Юрий Шмильевич.

Слова Юрия Шмильевича я запомнила. Филипп еще не однажды приглашал меня на свои концерты, но я, сославшись на занятость, так ни разу и не пришла. Такое настороженное отношение оставалось аж до Евровидения-2006, когда я рискнула обратиться к Филиппу за поддержкой, о чем ни разу не пожалела. Однако Юрий Шмильевич был во многом прав: Филипп действительно оказался непростым человеком.

Эссе из книги Terra Tartarara

Поначалу захотелось переслушать Егора Летова — прежде чем писать. У меня есть пластинок тринадцать его. Потом подумал: а зачем? Зачем выдумывать нового Летова, когда у меня уже есть тот, с которым прожил какой-то отрезок времени. Не всю жизнь, нет.

Есть известное выражение, которое употребляли в своё время хиппи: «Не ходи за мной — я сам заблудился». На первый, неточный взгляд может показаться, что эту фразу мог повторить и Летов в последние годы. Но мне кажется, что тут куда больше подходит иная формулировка: «Не ходи за мной — я уже пришёл».

Летов говорил в предпоследние времена, что больше не хочет писать песен — куда интереснее петь чужие. Опять же, думаю, вовсе не потому что исписался — а оттого, что всё сказал. Слова кончились.

Зато появилось ощущение, что после всех своих метаний, катастроф и ломок Летов наконец-то просто поживёт, жизнью, почти в тишине, совсем немного музыки оставив.

Он умел молчать, хотя его то как раз хотелось слушать, — в то время как иным хриплым и вздорным глоткам давно пора заткнуться.
Каким странным это не покажется после прослушивания «ГрОба» — но Летов был очень тихим человеком. Он не кричал — это в нём кричало.

В то время, как многие его, так сказать, коллеги по цеху старательно рвут глотку в то время, когда внутри всё вымерзло, а на языке дурная трава наросла.

Когда у Летова перестало внутри кричать — кровь встала. Видимо, крик этот и толкал сердце.

Всякий разумный человек понимает, что в музыке Летова не было ничего деструктивного, ломкого, чёрного. Напротив, всё сделанное им было бесконечным преодолением хаоса. Было, скажу больше, объяснением в любви тому самому русскому полю и даже тем самым русским людям, у которых всё как у людей.

Сквозь этот дикий крик, только одно и слышится: «Милые мои, потерянные, что же мы все здесь будем делать, как же нам не пропасть тут пропадом…»

Сегодня говорят, что Летов настолько внесистемен, внеидеологичен, да и попросту дик, что он как бы уже и не русский, а какой угодно, вне географий, вне границ, всечеловеческий. Сущая ерунда, конечно — потому что в силу именно этих своих качеств Летов и является русским на всю тысячу процентов. Как, впрочем, и всякий иной великий русский.

Я не услышал его тогда, когда Летова пел всякий дурак с гитарой во дворе, ни единого слова не понимая. Если бы понимали — они бы не разошлись, едва повзрослев, по сторонам, все эти беспутные недоростки, рисовавшие «ГрОб» на стенах и оравшие «Всё идёт по плану!»

Я услышал его в те дни, когда полюбил женщину, девушку, девочку — и в её изящной квартире, совершенно неожиданно, играл Летов, «Сто лет одиночества».
— Меня это очень возбуждает, — говорила мне она, и в этом не было ни гранулы пошлости, а только чистота, страсть, стремительное солнце.

Отсюда, из этой страсти, рукой было подать до Лимонова и его ватаг: приход Летова к нему был абсолютно логичным. Они оба занимались, по сути, одним и тем же: никакой не политикой, а спасением человека, спасением почвы, на которой человек стоял, преодолением несусветной пошлости и бесконечной подлости.

Только безумцы думают, что Летов писал песни про анархизм, про фашизм, про наркотики и про «пошли вы все на хуй».
Он пел о том, что испытывал ужас от такого, когда «…дырка на ладони — так ему и надо, Некому ответить — нечего бояться!»
Потому что надо отвечать.
И он отвечал, сколько смог, как умел, как получалось.

Тем временем ненасытный хаос настигал, реальность выварачивалась наизнанку, и жила так — мясом, белыми костями грудины, нервами и кровотоками наружу. Потому что — надо больно, больно надо, иначе никак.

Летов стремился к человечности по-настоящему, по-человечески, всеми силами, поперёк любой кривды, к последней истине напрямую, через бурелом.

Когда я закрываю глаза и пытаюсь представить как Летов пишет и поёт песни, я только такую картину и вижу: чернеющий, насмерть спутанный корнями и сучьями кромешный лес, сквозь который бредёт, прорывается слабый человек, с голыми, в кровь разодранными руками.
Он, конечно же, вышел на свет. Иначе не может быть.

Глава из книги «Креативная редактура»

Лет шесть назад на торжественной премиальной церемонии жена одного из финалистов с презрением бросила сопернику мужа по шорт-листу: «А ты вообще не писатель! Ты издательский проект!» Реплика изрядно позабавила публику и на какое-то время стала крылатой, все принялись пенять друг дружке непервородством, оно же андроидность: и тебя, мол, в колбе вырастили!

— И тебя!
— А ты — продукт местной сборки из импортных запчастей!
— А за тебя пишут «негры»!
— От «негра» и слышу!
— А ты зато пишешь сам — и сразу видно, что сам, потому что никому твоя писанина и на фиг не нужна!
— А твоя нужна?
— Или!
— Что ж ты у меня взаймы клянчишь, если так?..

Впрочем, выражение «не писатель, а издательский проект», уверенно перевешивало прочие оскорбления.

Меж тем, при заведомой пейоративности подобной характеристики, не говоря уж о целом комплексе подразумеваемых корпоративно-корыстных коннотаций, терминологическая четкость в подобных инсинуациях отсутствует. Хотя бы потому, что издательский проект сплошь и рядом путают с литературным и с авторским, тогда как у них принципиально разные генезис, целеполагание, практика и (в широком смысле) логистика. Вот и в нашем конкретном примере обиженный чужой писженой (то есть писательской женой) прозаик мог бы возразить, что проект он вовсе не издательский (или как минимум не только издательский), но и авторский, причем с претензией на — бери выше! — литературный. Этого горемыку — очередного сына лейтенанта Шмидта, то бишь мнимого правнука Льва Толстого — мы уже «разъяснили» в одной из первых глав), а сейчас попробуем все-таки поупражняться в искусстве дефиниций.

*****

С авторским проектом проще всего. Авторский проект — то, что автор придумал (или актуализировал) и сумел — пусть порой и не на все 100% и уж подавно не навсегда — монополизировать, превратив в личный бренд.. Наиболее характерны примеры из области парапоэзии: одностишия Вишневского, «гарики» Губермана, и т.п. Все мы, подобно мольеровской госпоже Журден, даже не догадывались, что говорим прозой (то есть как раз наоборот — одностишиями и четверостишиями), пока два ловкача не продемонстрировали, что даже из этого бесхитростного умения можно шить шубы. Авторским проектом — уже «не в столбик, а в строчку» — были довлатовские хохмы как бы из жизни общих знакомых (натужное объединение в повести их только портило) — и, отступая еще дальше, «опавшие листья» Розанова; катаевский «мовизм»; «Архипелаг ГУЛАГ»; «Одесские рассказы» Бабеля, Йокнапатофа Уильяма Фолкнера, «Антология Спун-ривер» Мастерса — если перечислять навскидку лишь самое известное. Естественно, каждый удавшийся авторский проект (а неудавшиеся мы просто не замечаем) воспроизводится десятками подражателей, однако всякий раз, по слову Пастернака, «в траве терзается образчик». Авторский проект, как правило (хотя и не обязательно), предполагает некий конкорданс творческих и личностных (биографических) параметров: Губерман посидел, Бабель повоевал, Катаев был редкой сволочью, и т. д. Иногда, впрочем, срабатывает и противоположный принцип диссонанса: безобиднейший Мамлеев как автор мерзопакостных страшилок; буффон Рейн в амплуа лирического поэта; опальный (и беглый) олигарх Юлий Дубов в роли серьезного прозаика, пишущего групповой портрет героев эпохи первоначального (разбойничьего) накопления капитала.

Авторский проект создает и презентирует сам автор — на свой страх и риск и сплошь и рядом — на собственные деньги (или, расширительно, — расходуя накопленный им ранее символический капитал). Скажем, песни Галича «с антисоветским душком» (как тогда выражались) начали расходиться по Москве главным образом потому, что такую «крамолу» принялся сочинять и запел не какой-нибудь жалкий бомж или никому не интересный мнс из НИИ, а знаменитый и, безусловно, преуспевающий советский драматург (пьеса «Вас вызывает Таймыр» и многие другие). «Архипелаг ГУЛАГ» создавался в подполье и до поры хранился в «укрывище». После многочасового допроса одна из машинисток, перепечатывавших рукопись, повесилась. Авторский проект «Жванецкий» существовал в устной форме — и, будучи реализован в печатной форме (в издательстве «Время» вышло собрание сочинений сверхпопулярного сатирика) благополучно сдулся. Впрочем, «итальянский Жванецкий», скорее даже «итальянский Задорнов», Дарио Фо ухитрился получить за свои по преимуществу эстрадные хохмы Нобелевскую премию по литературе!

*****

Яркий и противоречивый авторский проект был реализован в последние годы не без моего участия. Я имею в виду, конечно, «Анти-Ахматову» Тамары Катаевой. Никто не знает, почему эта молодая интеллигентная внешне симпатичная и, как мне показалось, счастливая в личной жизни женщина с такой яростью возненавидела пусть и не великую, но все же, несомненно, выдающуюся поэтессу, умершую задолго до появления на свет самой Тамары (которая, кстати, к писательскому семейству Катаевых никаким боком отношения не имеет, равно как и ее муж — не более чем однофамилец прекрасного писателя Замятина), — однако это произошло и, произойдя, побудило ее, потратив несколько лет, наполовину написать, наполовину составить эту странную полубезумную книгу.

С «Анти-Ахматовой» Катаева обратилась ко мне в «Лимбус». Понятно, почему ко мне, — ряд моих уже опубликованных к тому времени статей был посвящен не разоблачению, разумеется, но существенному уточнению культа Ахматовой, на мой взгляд, все же чрезмерно раздутого. Я принял рукопись в работу, сразу же предупредив автора, что намереваюсь подвергнуть текст существенному сокращению и переработке. Эту работу я заказал внешнему редактору — университетскому филологу-русисту. Изюминка рукописи (во многом повторяющей вересаевских «Пушкина» и «Гоголя в жизни») заключалась во всестороннем «разоблачении» Ахматовой устами ее самых преданных поклонников и поклонниц — то есть в разоблачении невольном. Авторские комментарии Катаевой (порой вопиюще грубые) дело только портили — и я предупредил Тамару, что сокращения и стилистическая обработка коснутся в первую очередь ее авторского текста (тогда как из фрагментарных мемуаров я предполагал убрать лишь заведомые повторы).

Однако работа в какой-то момент разладилась по независящим обстоятельствам: издательство переживало не лучшие дни. Катаева предложила издать книгу за собственный счет — и, хотя я категорически предостерег ее против этого, — обратилась через мою голову с этим предложением к директору издательства. Две дамы (директором у нас тогда была тоже дама и тоже молодая) не сошлись по вопросу о цене, и с идеей издания «Анти-Ахматовой» в «Лимбусе» было тем самым покончено раз и навсегда.

Катаева однако не сдалась. Через год-другой она все же нашла издателя (причем, сказала она мне, они с мужем не вложили в это издание ни копейки) и попросила меня написать предисловие, на что я, разумеется, согласился. Печатая книгу в маленьком никому не известном издательстве, Катаева убрала всю проделанную в «Лимбусе» редактуру и восстановила все сделанные там купюры. «Анти-Ахматова» с моим предисловием вышла в авторской редакции — и разлетелась мгновенно! Массовым тиражом книгу переиздал один из главных отечественных «монстров» (правда, не в Москве, а в минском филиале, — чего-то там схимичили с налогами). Катаева проснулась знаменитой и раз и навсегда прославилась — или дурно прославилась, смотря как смотреть: ведь не пнул ее и не вытер о нее ноги (в критических откликах на ее книгу) только ленивый.

Досталось, понятно, и мне. Одни (безбожно льстя Катаевой) объявили, что такому «умищу» просто неоткуда взяться у простой женщины-дефектолога (именно таков институтский диплом Тамары, хотя вообще-то они с мужем работают в рекламном бизнесе), а значит, книгу составил и написал Топоров — вот только он на всякий пожарный укрылся под ничего не значащей маской. Другие утверждали, будто Катаева-то настоящая, — вот только она моя любовница, — поэтому, дескать, я так о ней и пекусь… Саму Тамару я видел, кстати, один раз в жизни: они с мужем в свой единственный приезд в Питер угостили меня ланчем в кафетерии гостиницы, в которой остановились.

Я излагаю эту историю столь подробно, потому что на этом примере отчетливо видна разница между издательским проектом (о нем ниже) и авторским. Если бы «Анти-Ахматова» вышла в «Лимбусе», будучи предварительно подвергнута креативной редактуре по заданным мною направлениям, а затем раскручена PR-службой — это был бы издательский проект. А так, как всё сложилось на самом деле (включая даже мое предисловие), — перед нами авторский проект Тамары Катаевой. И проект — при всей своей неоднозначности — успешный.

То есть креативному редактору с авторским проектом делать нечего. Вернее, после вмешательства креативного редактора, проект перестает быть авторским и превращается в издательский.

*****

Издательский проект — явление многоплановое и, вопреки распространенному мнению, не лишенное романтического налета. Прежде чем превратить рукопись в книгу (и безымянного графомана в знаменитость; или наоборот: далекую от литературы знаменитость — в хотя бы чисто номинального писателя), издатель непременно в нее влюбляется (о чем у нас уже шла речь в начале книги). В нее — или в ее потенциал; рукопись плюс потенциал (или личность, под которую можно подогнать рукопись: был бы человек, а статья, то есть рукопись, найдется!) — это и есть самая грубая формула издательского проекта. Издатель влюбляется в рукопись как в богатую невесту (в большинстве случаев), но может влюбиться и в бесприданницу. «Пишите бескорыстно, за это платят больше всего!» — советовал молодым сочинителям прожженный циник Чуковский. То же самое — печатайте бескорыстно — можно порекомендовать и издателям, благо, все они у нас сравнительно молоды если не по возрасту, то по стажу.

Важно осознать, что издательский проект это не упаковка (каковой в данном случае являются собственно издание с сопутствующими PR и рекламой), а сам продукт. Издательский проект в издательстве и создается — из «давальческого» (то есть привлеченного со стороны) сырья, хотя и это не обязательно. Издательский проект это на первом этапе идея, под реализацию которой проводится кастинг. Нанимаются «негры» в одних случаях, придумываются захватывающие или трогательные биографии в других, переформатируется и подается как первооткрытие нечто давно известное в третьих, клонируется чужой успех в четвертых. Разумеется, все эти — и многие другие — разновидности издательских проектов для достижения максимального коммерческого (но не только коммерческого) успеха выступают не только порознь, но и вкупе, — иначе говоря, они контаминируются.

Литературные «негры» писали еще за Дюма-отца. Тихая евреечка из журнала «Знамя» сочинила «Щит и меч» за главного редактора Вадима Кожевникова. Главный редактор другого журнала — «Дружбы народов» — Сергей Баруздин скупал в советское время стихи у непечатающихся поэтов и публиковал под собственным именем. «Негры» пишут за современных раскрученных детективщиков — скажем, за Фридриха Незнанского и, скорее всего, за Александру Маринину. Пишут — и хулиганят: ведь трудно поверить, что эта почтенная дама, подполковник милиции, могла бы, описывая любительницу кошечек, скаламбурить на тему феллацио и фелинизма, то есть любви к кошечкам и орального секса, меж тем именно такую шутку можно найти на страницах романа «Седьмая жертва». А вот создатель «Бешеного» Виктор Доценко писал — пока его печатали — явно сам. В издательстве ему всего лишь присочинили уголовное прошлое. В переделкинском Доме творчества мы сидели в столовой за одним столиком: литературный «авторитет» не употреблял спиртного и питался главным образом манной кашей, зато всякий раз требовал «добавки»…

В издательском доме «Нева» реализовали проект «Марина Воронцова» (то есть Маринина плюс Донцова, разрабатываемые другими издательствами). Под это дело поднаняли начинающую писательницу Лилию Ким, печатавшую затем серьезную прозу под собственным именем у меня в «Лимбусе». Здесь же, в «Неве», не сумев перекупить у киевской «Софии» Паоло Коэльо, начали вовсю гнать некоего Анхело де Кутиньо — якобы, живущего в Москве и пишущего по-русски слепого девяностолетнего латиноса. В каком-то московском издательстве выпустили собственноручно сляпанную книгу, приписав ее Карлосу Кастанеде. Межиздательским мегапроектом (хотя вообще-то его начала «Амфора»; реализующая, наряду с прочим, издательские проекты «ФРАМ» и «Стогофф», а также «Библиотека кинодраматурга») является «импортозамещение»: популярность Павича, Мураками, какой-нибудь «Бриджит Джонс» вызывает к жизни огромное количество как искусных (порой заметно превосходящих первоисточник), так и неумелых подражаний. Иногда, как в случае с Гарри Поттером и его доморощенными клонами, эта практика приобретает чуть ли не криминальный оттенок и появляются — на международном уровне — обвинения в плагиате.

В самые последние годы общее внимание привлекли к себе два издательских проекта: «Девятный Спас» некоего Анатолия Брусникина и творчество столь же загадочной Анны Борисовой (романы «Там» и «Креативщик). В обоих случаях удивляло и вместе с тем настораживала щедрость, с какой крупные издательства рекламировали произведения никому не известных авторов (растяжки и стенды на улицах столицы, плакаты в метро и прочее). Сама эта расточительность породила слухи, которые, в свою очередь, способствовали дополнительной раскрутке столь шумно рекламируемых книг. О «Девятном Спасе» говорили (и писали, и спорили, и заключали пари), будто его под новой, или вернее старо-новой, маской сочинил Борис Акунин* (Георгий Чхартшвили), указывая, наряду с прочим, на то, что имена А. Брусникина и Б.Акунина складываются из одних и тех же букв, хотя и не представляют собой полную анаграмму, — таким образом, дескать, создатель Фандорина намекнул читателю на то, что, как минимум, приложил руку и к новому псевдоисторическому опусу.

Сам я придерживаюсь на сей счет несколько иной теории: на мой взгляд, Чхартшвили, подобно Дюма-отцу, пишет только синопсис своих романов и сам проводит затем их окончательную стилистическую правку (а также креативную реадактуру!), тогда как «объем» нагоняют за него все те же «негры». Акунинских «негров» несколько — одни поталантливее, другие — побездарнее, отсюда и резкие перепады качества от романа к роману и даже от одной сюжетной линии романа к другой. И вот один из акунинских «негров» ударился в бега и, «перебравшись в северные штаты», сочинил под псевдонимом Анатолий Брусникин вроде бы типично акунинский и, вместе с тем, не вполне акунинский роман.

Ситуация с Анной Борисовой еще запутаннее. Ходят слухи, будто под этим именем сочиняет и выпускает романы кто-то из олигархов. Называют, в частности, имя Александра Мамута, неожиданно (и в общем-то не слишком продуктивно) вошедшего в последние годы и в издательский бизнес. Правда, «Креативщик» увидел свет не в принадлежащем Мамуту «Аттикусе» — и это вроде бы опровергает версию об его авторстве. Хотя, с другой стороны, если уж заметать следы, то почему бы не замести их еще хитрее? И, в любом случае, никому не известно, пишет ли под псевдонимом Анна Борисова сам олигарх (тот или другой) или нанятые им «негры».

Еще один примечательный издательский проект осуществил в собственном издательстве «Популярная литература» Константин Рыков. Идея «Поплита» сводится к тому, что, если взять никому не известного автора, напечатать его сразу стотысячным (минимум!) тиражом и агрессивно разрекламировать, то разойдется не только первый тираж, но и две-три допечатки, а то и больше. Писателей Сергея Минаева, Эдуарда Багирова, Марину Юденич, Дмитрия Глуховского (и ряд других) Рыков раскрутил с нуля (а в отдельных случаях — и с отметки ниже нуля). Правда, подлинный коммерческий успех принесли ему всего два автора — Минаев и Глуховский, — и, хотя тиражи обоих перевалили за полмиллиона, еще не известно, «отбил» ли Рыков расходы на рекламную кампанию всей славной когорты.

С какого-то момента «поплитовских» авторов начали переманивать (при этом прокатился слушок о миллионных — в долларах! — гонорарах или, как минимум, посулах). Да и саму рыковскую тактику — издавать неизвестных авторов массовым тиражом — взяли на вооружение в самых разных местах. Правда, с неоднозначными результатами. Скажем, удачно раскрутив по описанной выше схеме пермяка Алексея Иванова, петербургская «Азбука» (с некоторых пор она слилась с мамутовским «Аттикусом») попробовала было теми же методами сбыть покупателю пятидесятитысячный тираж иркутчанина Алексея Шаманова — и хорошо если продала хотя бы десятую часть.

Роль редактора (креативного редактора) в разработке и реализации издательского проекта многопланова. Чаще всего он участвует в предварительном мозговом штурме — что бы такое нам придумать, чтобы разбогатеть; иногда предлагает «счастливую» (или, увы, несчастливую) идею сам; становится по поручению начальства куратором того или иного проекта; и, наконец, проводит креативную (да и нормативную) редактуру рукописи как таковую. А уж что это за проект — Салман Рушди по-русски или, допустим, Оксана Робски (и многочисленные лже-Робски) — значения в интересующем нас аспекте не имеет; бывает, знаете ли, очень по-разному.

*****

Литературный проект поддается дефиниции в наименьшей степени, потому что каждая удача в этой области обладает неповторимостью. То есть повторить — клонировать — ее как раз можно, но это всякий раз низводит литературный проект на уровень издательского или межиздательского (а порой и авторского). Литературный проект родится на стыке авторского и издательского и обеспечивает им обоим кумулятивный эффект. Кроме того, здесь не так уж много материала для обобщений. По сути дела, полностью удавшимся (да и то если отвлечься от чисто художественной стороны дела) на сегодня является один-единственный литературный проект. И имя этому проекту — все тот же Борис Акунин.

Здесь важно осознать следующее. Цикл романов о сыщике Фандорине, равно как и цикл романов о любительнице частного сыска Пелагее — это авторские проекты, полностью сопоставимые в таком качестве с циклом романов Леонида Юзефовича о сыщике Путилине; хуже того, во многом повторяющие авторский проект Юзефовича и, к тому же, заметно уступающие ему как произведения, проходящие по ведомству изящной словесности. Романы о Фандорине, сочиненные загадочным Б. Акуниным, — это, вместе с тем, и издательский проект «Захарова», запущенный в 1998 году (практически одновременно со стартом самого издательства) и в конце концов принесший как таинственному автору, так и начинающему издателю успех, славу и деньги. Хотя первые полтора-два года влюбленный в свой проект издатель терпел на нем сплошные убытки. А вот сам по себе Борис Акунин, вознамерившийся переписать заново и сделать приятной во всех отношениях отечественную классическую литературу, — это и есть литературный проект в чистом виде. Художественные достоинства которого, равно как и гипотетический вопрос об использовании «негритянского» труда, здесь не обсуждаются как не релевантные. Критерием состоятельности литературного проекта является его успех, в данном случае оглушительный.

Еще раз повторю для самых умных: «Бондиана» Йэна Флеминга — авторский проект; «Библиотека приключений» или ЖЗЛ (как «Жизнь замечательных людей», так и «Жизнь запрещенных людей») — издательские проекты; Вильям Шекспир (особенно если он сам, как утверждается многими, не написал ни строки), или Михаил Шолохов, или братья Стругацкие — проекты литературные. Да и братья Вайнеры, кстати, тоже. Оба братских дуэта сформированы по одной и той же модели: один из братьев, якобы, знает (Стругацкий — астроном, Вайнер — сыщик), а другой — умеет (Стругацкий — переводчик, Вайнер — журналист). Ну, и Козьма Прутков, разумеется. Ну, и Борис Акунин, обратившийся однажды к знаменитым писателям современности с призывом о соавторстве, потому что у Григория Чхартшвили, по его собственному признанию, «иссякли слова, но остались мысли». На призыв вроде бы никто не откликнулся, но продуктивность Акунина с тех пор, как вы наверняка заметили, только возросла.

Задача креативного редактора (правда, скорее в ипостаси главного редактора или владельца издательства) — суметь вовремя — то есть загодя — разглядеть в перспективном авторском проекте, во-первых, перспективность саму по себе, а во-вторых, возможность превращения авторского проекта в литературный проект, иначе говоря, увидеть или угадать в лягушке будущую царевну.

В современных условиях, оценивая перспективность литературного или, во вторую очередь, издательского проекта, издателю необходимо учитывать и его мультимедийный потенциал, заглядываясь на журавля в небе (каким станет голливудская экранизация того же Акунина Брайаном де Пальмой), но не упуская из виду и таких вполне «съедобных», чтобы не сказать лакомых синиц, как, допустим, Мосфильм или Первый канал. Подробный разговор об этом увел бы нас далеко в сторону от темы, поэтому отмечу лишь, что чем лучше вы «приберете» издаваемую вами книгу, чем в большей степени доведете ее до ума, тем выше вероятность того, что на нее упадет (а главное, на ней остановится) благосклонный взгляд какого-нибудь продюсера или режиссера.

Затевая литературный проект, важно определиться и с тем, готовы ли вы (в идеальном случае, разумеется) довольствоваться успехом на национальном уровне или же вам хочется вывести данный проект на международный. Там и тут игра идет, мягко говоря, по несколько отличающимся друг от друга правилам. Объединяет перспективный литературный проект для внутреннего пользования с его интернациональным аналогом лишь одно: об авторе должно быть известно, что он уже написал (или, как минимум, пишет) что-то еще, помимо положенной в основу литературного проекта книги. Литературный проект (как, впрочем, и издательский) крайне редко бывает одноразовым; в его раскрутку с самого начала вкладываются силы и средства, оправдать которые можно будет только несколькими удачными книгами, — ну, или грандиозным успехом одной-единственной. Но тогда уж совершенно грандиозным.

* Внесен в реестр террористов и экстремистов Росфинмониторинга.

Отрывок из книги «Путеводитель по стране сионских мудрецов»

Церковь Святой Анны, построенная крестоносцами, на наш взгляд, — самая красивая во всем Иерусалиме: дивные пропорции, чудная акустика, и вся она какая-то торжественная, чистая, светлая. Находится эта церковь прямо напротив грандиозных бассейнов Бефесды. Только глядя на эти циклопические сооружения, начинаешь понимать, каким же невероятным городом был древний Иерусалим. Там есть еще и остатки римского храма, византийской церкви и небольшой бассейн, у которого стоит доска с трогательной надписью: «Это не там, а здесь Иисус исцелил паралитика». Надпись с очевидностью дает нам право очередной раз воскликнуть: это было здесь!

Следующий после рождения эпизод из жизни Марии переносит нас в деревушку (сегодня — район Иерусалима) Эйн-Керем, место настолько очаровательное, что в конце недели лучше к нему не приближаться: после потения в пробке, которая начинается еще наверху, у чудовища Ники де Сен-Фаль, вы будете обречены любоваться сотнями туристов с риском оглохнуть от криков и воплей на разных языках. А вот в будний день у вас есть все шансы провести время, как и подобает культурному человеку: посидеть в одном из ресторанов (весьма неплохих), полюбоваться пасторальными видами, цветочками, старинными каменными домиками, побродить по переулкам, зайти в одну из студий художников, которых здесь обитает немало (особо рекомендуем чудного художника и человека Ицхака Гринфельда, скульптора Аарона Бецалеля и дорогую подругу нашу Хедву Шемеш). А если вам вздумается учинить пикник, то мы с радостью присоветуем вам свое заветное место. Для того чтобы туда добраться, надо выйти на небольшую площадь, где слева от вас будет чрезвычайно древний источник, куда Мария ходила за водой и около которого повстречала свою дальнюю родственницу, тоже беременную Елизавету. А если повернуть направо и пройти вверх сотню с чем-то метров, то можно добраться до вполне впечатляющей церкви Сретения времен крестоносцев, где произошло то же самое событие. Удивляться этому не надо, мы же вас предупреждали: на этой земле все у всех двоится. Короче, где бы это ни произошло, это произошло здесь, а не в Тель-Авиве, Москве или Лиссабоне.

Зато если двинуться вперед, оставив по правую руку музыкальный центр Тарг, где по субботам бывают замечательные концерты, а в антракте кормят супчиком и поят вином (отчего второе отделение, как правило, еще лучше первого), подняться метров семьдесят вверх по дороге и около большого куста с неведомым нам названием свернуть налево, то вы окажетесь на древней римской дороге, среди совершенно дикой природы с удивительными видами и, главное,- в полном одиночестве. Короче, чтобы приятно провести время на природе, совсем не нужно ехать черт знает куда. Надо просто знать и любить родимый город. И в дополнение необходимо отметить, что именно в Эйн-Кереме стоит Горненский женский монастырь, весьма знаменитый в русской литературе, хоть Бунина почитайте. Он, кстати, здесь бывал. На этом месте мы Эйн-Керем временно покинем.

Как известно, Мария вместе с мужем своим Иосифом проживала в Назарете, в те времена — маленьком еврейском местечке. В 1099 году Назарет захватил знаменитый рыцарь и король Танкред. Он даже перенес туда свою столицу, которая раньше была в Бейт-Шеане, о котором мы уже рассказывали.

Из других знаменитых полководцев мы упомянем имя нашего любимого героя Наполеона. Да! Император был здесь и даже молился на месте, где потом был построен собор Благовещения, ибо тут некогда стоял дом Марии и Иосифа. (А сразу за собором — церковь, внутри которой есть столярная мастерская папаши Иосифа.) Как всем хорошо известно, именно здесь архангел Гавриил сообщил Марии то, что сообщил. Счастливые родители отправились рожать в Вифлеем, о котором мы рассказывать не будем, ибо он теперь у палестинцев, но когда-то мы очень даже любили навещать этот прелестный городок с отменной базиликой Рождества и гротами, где похоронен святой Иероним — тот самый, который, почесывая ручного льва, перевел Библию на латынь. А еще в Вифлееме был дешевый рынок, где было полно покупателей-евреев, в забегаловках — хороший кофе, и улыбчивые арабы-христиане торговали свининой и вертелами из масличного дерева… А теперь евреев вовсе нету, христиан с каждым годом становится все меньше и меньше, уж почти и вовсе не осталось, потому что больно агрессивны мусульмане и к христианам относятся… да чего там говорить, всем известно, как относятся. Кстати, вот уже долгое время пытаются они напротив собора Благовещения в Назарете выстроить мечеть. Именно что напротив, и именно что мечеть, и именно очень большую. Будто другого места нет. А с другой стороны, их можно понять. Если это вам интересно, обратитесь к европейской левой интеллигенции — они объяснят. А мы не можем — извините.

Кстати, о Назарете. Вплотную к этому городу, где христиан становится тоже все меньше и меньше и где можно поесть хороший хумус и бараньи ребрышки, построен город под названием Верхний Назарет, что на иврите звучит как Нацрат-Илит. В этом городе живут евреи, и в частности, несколько лет назад поселилась там пара молодых людей родом из Питера. По прошествии положенного времени у них тоже родился ребенок. Тоже мальчик. Хорошенький такой. Глазки голубые. Волосики золотыми локонами вьются. Родители души в своем первенце не чаяли и более всего болели душой, чтобы мальчик не отпал от великой русской культуры и русского языка. И так они старались, что он не только не отпал, а совершенно напротив: знал наизусть «Сказку о рыбаке и рыбке» и другие сочинения А. С. Пушкина и читал их вслух совершенно безо всякого акцента. Надо сказать, что и воспитания ребенок был отменного — говорил голосом нежным, вежливо и красиво. И вот когда минуло ребенку шесть лет, то повезли его родители в Петербург, дабы проживающие там дедушка с бабушкой восхитились. И бабушка с дедушкой очень даже восхитились. И немедля повели дитя гулять в Летний сад, где много парковой скульптуры и памятник дедушке Крылову. Вот гуляет ребенок вокруг памятника, разглядывает изображенных на постаменте героев дивных басен, а рядом на скамеечке сидит старая старушка и постанывает и кряхтит. Здесь надо сказать, что израильские дети (даже впитавшие в себя русскую культуру) непосредственны и безо всякого смущения вступают в разговор с незнакомыми людьми. Вот и этот мальчик, слыша печальное бабкино кряхтенье, подошел к ней и спросил:
— Бабушка, а что ты стонешь?
— А как же мне не стонать, милок? — грустно ответила старуха. — Сердце мое — совсем никудышное, ноги не ходют, уши не слышат, глаза не видют, и вся я разваливаюсь на мелкие части.
— Не печалься бабушка, — сказало дитя и подняло правую руку. — Все у тебя пройдет: и сердечко, и ушки, и глазки, и будешь ты бегать, как молодая, и жить тебе до ста двадцати лет.
— Господи, — умилилась старуха, — да откуда же ты такой, ангел мой?
— Из Назарета, — ответил мальчик…

…В общем, старушку отвезли куда надо, ибо врачебная помощь ей уже была не нужна. А ведь было бы дите как все дети, то крикнуло бы гортанно: «Из Нацрат-Илит!» И была бы старушка жива по сей день…

Вернувшись из Вифлеема, счастливое семейство продолжало жить в Назарете, где и прошли детство и юность Иисуса. Мальчик рос, а времена кругом стояли, как принято на этой земле, ох какие непростые.

Еврейский дух всегда кипел и метался в поисках неприятностей — немедленных или грядущих. И очень в этом преуспел. Время, о котором мы сейчас напомним, было чрезвычайно тяжким для евреев. Шла унизительная жизнь под римским сапогом (неважно, что обут в сандалии был римский воин, образ есть образ). Поборы были непосильны и с жестокостью взимались. Мечта о мятеже кружила головы. Никак не шел Мессия, а его приход, несущий избавление, со дня на день предвещали мелкие бродячие пророки. Приступая к описанию того, что в те годы произошло, мы испытывали некоторый трепет. И простая байка объяснит несвойственную нам душевную заминку.

Как-то раз одна бывалая экскурсоводша привезла группу туристов на речушку Иордан, где бойко и привычно рассказала, что некогда в этой речке (а возможно, и на этом самом месте) Иоанн Предтеча крестил молодого Иисуса Христа. И некий молодой человек из этой группы проявил живое любопытство.

— А почему же тогда, — спросил он робко, — вся христианская религия не названа по имени того, кто был первым и крестил Иисуса?
Экскурсоводша с ужасом сообразила, что раньше никогда не думала об этом, и ответила вопросом на вопрос:
— Вы христианин?
— Нет, — ответил любознательный турист. И просто душно добавил: — Я — еврей, инженер, из Кёльна я.

И со свирепой назидательностью даже не сказала, а скорее выдохнула опытная и находчивая экскурсоводша:
— Не лезьте в эти их дела!

Нам, однако, эту тему миновать никак нельзя, и мы, чтобы наш трепет оправдать, напомним для начала некую забавную цифру. В середине прошлого века было подсчитано, что только за минувшее столетие об Иисусе Христе было написано шестьдесят тысяч книг. Легко себе представить, как это число выросло к сегодняшнему дню. И какую бы подробность этой давней и высокой исторической трагедии мы ни помянем — нас одернут десятки ученых авторов, стоящие на иной точке зрения и по-иному видящие эту подробность, а то и почитающие ее фальшивкой позднего времени. Но мы рискнем.

А для начала мы ответим на вопрос того туриста.

Иоанн Предтеча (он же — Иоанн Креститель) никакого нового вероучения не создавал и не пытался. Он родился в той самой деревушке Эйн-Керем, о которой мы недавно говорили, на месте, где теперь стоит монастырь Святого Иоанна Крестителя, опять же плод пребывания крестоносцев в этих краях. И неплохой, скажем мы сразу, плод! Во дворе и внутри можно видеть остатки византийских мозаик, и пресс для отжатия оливкового масла, и цитаты из Священного Писания на разных языках, а еще садик, цветочки и все такое прочее. А внутри — ну чистый парадиз, ей-богу! Все облицовано прелестными изразцами, словно в Португалии, а на стенах — картины, правда, уж очень темные. В одном путеводителе написано, что Джордано, а в другом — Эль-Греко. Ну-ну! Всякое может быть. Вот в таких условиях и рос маленький Иоанн, но выросши, отринул пастораль и стал кем стал. Он был один из множества проповедников, которые возвещали, что близится конец земного времени, приход Мессии, и пора поэтому покаяться, очистив свою греховную душу. Сам он жил в пустыне и питался только мелкой саранчой (акриды) и медом диких пчел. Житейский аскетизм он полагал необходимой и единственно праведной подготовкой к приходу Спасителя. А очищение души посредством омовения плоти он называл крещением и знаком покаяния в грехах. Он говорил, что послан Господом и царство Божьей справедливости уже вот-вот наступит. К нему стекались толпы, он был яркой фигурой своего времени, хотя имелось еще множество разных сект, по-своему искавших утешения от невыносимо тяжкой жизни.

Однажды Иоанн крестил еврея лет тридцати по имени Иисус и произвел на него огромное впечатление. Этот сын плотника из города Назарета Галилейского почувствовал в себе призвание пророка и учителя.

И вскоре принялся ходить по родной ему Галилее новый бродячий проповедник и учитель жизни Иисус. Надо сразу сказать, что ходить по Галилее — чистое удовольствие. Воздух здесь хороший, гористый, есть леса, поля, горки разные и, наконец, озеро Кинерет. Вот здесь, на берегах Кинерета, и расположены места, которые известны каждому просвещенному человеку, поэтому распространяться про них мы не будем, а упомянем только для порядка. Итак: Капернаум с его роскошной синагогой, из которой Иисус изгнал нечистого духа, и где исцелил тещу Шимона, и откуда сам был изгнан оппонентами (не стоит волноваться: в синагогах это обычное дело). Здесь же раскопан дом того самого Шимона, который в дальнейшем был назначен Петром и в честь которого названа водящаяся в этом озере рыба (надо сказать — вкусная).

Кстати, лодка, в которой рыбачил Шимон (ну, может, и не эта самая, но точь-в-точь такая и того же времени), находится в киббуце Гиносар. Ее отыскали на дне Кинерета в наши дни и после большого тарарама выставили аж в Ватикане, но потом вернули назад.
Кстати, ловить рыбу в Кинерете не так просто, как кажется. Бывают там опасные шторма, встречаются водовороты. Озеро, между прочим, находится приблизительно на двести десять метров ниже уровня моря. Точной отметки уровня у него нет, ибо весной она выше, а осенью — наоборот. Конечно, в любом случае это уровень не столь выдающийся, нежели уровень Мертвого моря, но тоже порядочный. Чуть ниже по течению Иордана, вытекающего из Кинерета, находится Ярденит — место, где паломники воспроизводят обряд крещения, а повыше Ярденита — электростанция Рутенберга, о котором мы еще непременно поговорим.

Но все-таки самые привлекательные места для путешественника, которому небезразлично христианство и вообще древняя история, находятся на северном побережье. О Капернауме мы уже говорили, а теперь пару слов о Табхе. По-гречески это место называлось Гептанегон, что по-нашему «Семь источников». На самом деле их там семьдесят. Остается предположить, что-либо потомки Пифагора дальше семи считать не умели, либо… нет, мы даже и думать не хотим, что именно «либо». Впрочем, для нас куда более важно, что здесь Иисус пятью хлебами и двумя рыбами накормил пять тысяч человек, не считая женщин и детей, как пишет апостол Марк (попробовал бы он сегодня их не посчитать!). А еще здесь Иисус ходил по водам, и, наконец, здесь Иисус явился ученикам после воскрешения, что хорошо известно каждому по картине А. Иванова «Явление Христа народу». Видели картину? Это было именно здесь.

В ознаменование всех этих чудес византийцы построили тут церковь, которая неоднократно разрушалась, но ее мозаики, по счастью, уцелели. Это, надо сказать, такие мозаики, просто всем мозаикам мозаики! И конечно же, здесь есть те самые две рыбы, а с хлебами вышла неувязка: их всего четыре. Ученые придерживаются мнения, что это для того, чтоб вышел крест, но мы полагаем, что пятый хлеб попросту кто-то стащил. И наконец, над Табхой (чуть наискосок) находится место, с которым связано одно из самых важных (на наш вкус) упомянутых в Евангелиях событий — Нагорная проповедь. Здесь Иисус избрал апостолов, здесь была впервые произнесена молитва «Отче наш». На этом самом месте стоит церковь, выстроенная итальянским архитектором Берлуцци — францисканцем и фашистом. Тут есть одна милая деталь, а именно: в финансировании строительства принимал участие лично Муссолини. Кстати, Берлуцци выстроил и церковь на горе Фавор, где произошло Преображение Господне, всем хорошо известное по картине Рафаэля. Вид с горы Фавор захватывает дух. Особенно на закате и восходе. Кстати, если кому интересно, то на этой горе бывали и тот самый Танкред, и Иосиф Флавий, и знаменитая пророчица Дебора, и много других достойных людей. Так что вы тут в хорошей компании.

Иисус проповедовал смирение и воздержание, любовь к людям и соблюдение всех заповедей, справедливость и воскресение из мертвых, то есть вечную жизнь в том Царстве Божием, что наступит после скорого и неизбежного прихода Мессии — избавителя. А главное — он проповедовал блаженство и праведность бедности, поскольку в этом грядущем Царстве Божием последние станут первыми, получат полной мерой благодать все те, кто был несчастлив и унижен, скорбен, мучим, угнетаем и гоним в жизни земной. Какой утешной музыкой, какой живительной надеждой звучало это обещание, понятно каждому. Но этот проповедник был еще целителем незаурядным, он излечивал больных и недужных, с легкостью совершал чудеса и даже оживлял уже было умерших! И те, кого он звал идти за ним, немедленно и благодарно откликались, с легкостью бросая все свои дела по прокормлению семей. Он нес благую весть (по-гречески — евангелие), и столько было обаяния в его словах, в его манере говорить и в облике его, что слух о нем стремительно разнесся по Иудее.

Во всем, что проповедовал этот учитель жизни, не было ничего, что противоречило Торе и предыдущим пророкам, и ошеломляюще нового не было тоже, только воедино было собрано талантливо и очень убедительно поэтому звучало. Зажигая веру и надежду. И уже ученики его (впоследствии апостолы) догадкой озарились, что ведет их Сын Божий, столь давно ожидаемый Мессия (что на греческом — Христос). Но сам он ничего об этом им не говорил.

Все, что случилось далее, мы знаем из четырех Евангелий, признанных каноническими (ибо их был еще десяток, если не больше, но лишь часть дошла до нашего времени).

В основе всей сегодняшней морали —
древнейшие расхожие идеи,
когда за них распятием карали,
то их держались только иудеи.

На тридцать третьем году своей жизни учитель Иисус с учениками появился в Иерусалиме накануне праздника Песах. Жить ему оставалось — несколько дней. Он проповедовал, учил и исцелял больных. Он, как и прежде, говорил, что люди, нарушающие предписания Торы, пусть не надеются на грядущую вечную жизнь в Царстве Божием. Но более всего он проповедовал любовь и милосердие. Только о Храме отзывался он пренебрежительно: дескать, разрушен будет этот Храм, но он, Иисус, легко воздвигнет новый.

Слух о том, что в городе появился чудотворец, а может быть — и сам Мессия, стремительно облетел Иерусалим. Не потому ли сюда срочно прибыл из Кейсарии, где была его резиденция, римский наместник Понтий Пилат в сопровождении своих легионеров?

Дымкой непонятностей окутаны дальнейшие события, взаимные противоречия всех четырех Евангелий — основа споров сотен толкователей и ученых всего мира. Очевидна только внешняя канва событий: был он арестован римскими легионерами при участии храмовых стражников, отведен в дом первосвященника, с утра предстал перед Понтием Пилатом, был допрошен, осужден Пилатом на распятие и погиб на кресте. Прокуратор позволил снять его и похоронить, но на третий день могила оказалась пуста, и он живым являлся своим апостолам. Уже не скрывая от них, что он — Сын Божий и что послан Богом искупить своей смертью первородный грех Адама и Евы и вообще все грехи человечества. И что все, кто верит в него, — спасутся и обретут вечную жизнь.

Пребывание Иисуса в Иерусалиме расписано наилучшим образом, и рассказ об этих днях сам по себе может составить отдельную книгу. Мы же (в тесных рамках нашего ученого труда) вкратце и поверхностно (как и все, что мы делаем) коснемся лишь нескольких мест, связанных с событием, случившимся около двух тысяч лет назад. Итак, Иисус появился в городе в канун праздника Песах и, как подобает, в урочный час отпраздновал Исход из Египта вместе со своими учениками. О том, как это происходило, можно узнать, посмотрев на довольно известную фреску Леонардо и работы других художников. Что же касается места ужина, то оно, как тут заведено, находится сразу в двух местах.

Первое и наиболее известное расположено на горе Сион, в симпатичном старинном доме на втором этаже, как раз над гробницей царя Давида, что, очевидно, должно подчеркивать преемственность и все такое прочее. То, что это здание было построено на тысячу с лишним лет позже события, которое в нем произошло, никого смущать не должно. В жизни и не то бывает. Само помещение очень даже ничего: чистый романский стиль, а в углу — там, где лестница, соединяющая второй этаж с первым, — на колонне есть капитель, изображающая пеликанов, которые являются одним из символов христианства. То, что Тайная вечеря проистекала здесь, известно каждому, а вот тот факт, что именно на этом самом месте, на этом вот полу, под этим самым потолком и среди этих стен происходило учреждение Ордена Сиона (Приората, если хотите), — известен не каждому. Да, тот самый Приорат Сиона, который стоял за тамплиерами и который получил столь оглушительную рекламу благодаря Дэну Брауну. И это святая правда.

Неподалеку отсюда, в Армянском квартале, находится другое место, где состоялась Тайная вечеря. Это церковь Святого Марка, а называется она так потому, что находится в доме этого самого Марка, в том смысле, что дом принадлежал его матери, Марии Иерусалимской, но он там жил. Место это — резиденция епископа одной из древнейших в мире церквей — сирийской, а родным языком паствы этой церкви, как утверждает одна малоприятная тетка, которая кормится на этом месте и сквалыжным голосом промывает мозги редким туристам, является арамейский, то есть тот самый язык, на котором говорили практически все современники Иисуса, да и он сам.
Если отвлечься от назойливой бабки, то церковь эта просто замечательна: небольшая, с прекрасным резным алтарем, отменными коврами, первоклассной примитивной живописью и, наконец, с портретом (в смысле иконой) Девы Марии, писанным самим святым Лукой с натуры! Картина со временем изрядно потемнела, почему и называется «Черная мадонна». Судя по всему, святой Лука был хороший живописец, но к технологии своего ремесла относился спустя рукава, ибо все его (нам, по крайней мере, известные) портреты потемнели и все называются «Черными мадоннами». Несмотря на это, а может быть — благодаря этому, все они исключительно чудотворны — и та, что в Риме, и еще одна (в Ченстохове), но эта особенно.

Кстати, Деву Марию крестили именно в этом доме. Не знали? Теперь знаете. По ступеням можно спуститься этажом ниже, в комнату, где ужинал Иисус с апостолами. Кстати, сирийцы утверждают, что эта церковь — самая первая в мире. Не исключено, хотя нам известны, по крайней мере, еще три столь же первых. При крестоносцах она была изрядно разрушена, но потом королева Мелисанда распорядилась ее восстановить. Конечно, нет никаких сомнений, что Тайная вечеря была и на горе Сион тоже, но нам все-таки кажется, что скорее здесь. Объяснить почему — мы не можем, просто сердцу не прикажешь…

Перед тем как вернуться к теме нашего разговора, мы хотим сказать пару слов о самом Армянском квартале. Начнем с того, что мы любим армян. Это началось у нас еще с первого визита в Армению и продолжается до сего дня. Судьба этого народа, поразительно напоминающая еврейскую судьбу, близка нашему сердцу. Нас до слез трогают армянские песни и музыка Комитаса, и даже «Танец с саблями». Мы восторгаемся армянской архитектурой и армянским искусством. Мы ценим и любим армянскую кухню. И если эта книга случайно попадет в руки Генриха Игитяна и жены его Армине, а также Ваника Егяна и его супруги Веры, то пусть знают эти замечательные люди, что мы их часто вспоминаем с любовью и признательностью.

Так вот, основная достопримечательность Армянского квартала, помимо Патриархии, — это собор Иакова, выстроенный как раз на том месте, где этому брату евангелиста Иоанна по приказу царя Ирода отрубили голову. Святому Петру во время Иродовых гонений удалось уцелеть, но завидовать ему не надо, он тоже от своей судьбы не ушел. Место, где беднягу Иакова обезглавили, — слева от входа. Сам собор весьма впечатляет: он весь в изразцах, два старинных патриарших трона, а когда в него входят красавцы монахи в высоких клобуках и начинается служба, то мы ощущаем прикосновение к чему-то очень подлинному. Такого ощущения, увы, у нас не возникает на службах в православных и католических церквях Иерусалима.

А теперь, хоть это нарушает плавность повествования, мы упомянем монастырь Креста, который находится в долине под Музеем Израиля. Мы его вне очереди упомянем потому, что его в свое время (точнее, во II веке) построили грузины, а к грузинам мы тоже очень хорошо относимся. И к архитектуре их, и к живописи, и к музыке, и к кино, и к дивному многоголосному пению, и наконец — к чудному Резо Габриадзе и его куколкам, которыми восхищались в Тбилиси, и к Дато, хозяину «Кенгуру» — лучшего грузинского ресторана Израиля и окрестностей, и к жене его — несравненной Лине.

А что до монастыря, то он построен как раз на том самом месте, где росло дерево, посаженное Лотом (помните такого?). Это был очень интересный образец древней селекции: Лот посадил в одну лунку сразу три саженца — кедр, сосну и оливу. В результате выросло нечто такое, что с тех пор никогда нигде не вырастало. Из этого самого дерева и был сделан крест, на котором распяли Иисуса. Потом он затерялся, покуда не был обнаружен царицей Еленой (о которой позже) там, где сейчас находится ее церковь (внутри церкви Гроба Господня). В дальнейшем крест исчез (есть много версий его пропажи), однако щепки от него (в количестве, сильно превышающем древесную массу целого креста) находятся сегодня во многих церквях мира.

В монастыре этом (сегодня принадлежащем грекам) есть ресторан, и нечто вроде музея, и старинные фрески, доведенные художником и философом Андреем Резницким до совершенства, и не снившегося их авторам. В частности, Шота Руставели, здесь похороненный, теперь намного более похож на Шота Руставели. Он некогда, поссорившись с любимой им царицей Тамарой, с горя ушел из Грузии и окончил свои дни в этом монастыре. Существует еще одна версия: царица Тамара завещала похоронить ее в Святой земле, но тайно. Руставели, однако, вычислил царицу и отправился вслед за ней. И что вы думаете? Под фреской Андрюши — там, где он нарисовал великого Шота, точнее — под столбом, на котором изображен Руставели, — нашли могилу, в которой лежали мужчина и женщина! Так если это не доказательство, то что?
А теперь вернемся в Старый город, в место, которое находится на склоне Масличной горы напротив восточной стены Старого города и которое называется Гефсиманский сад. Когда-то здесь из росших в изобилии маслин давили масло. Гат на иврите — пресс, шемен — масло. Отсюда Гефсиман, но вам это, конечно, и без нас известно. Здесь — на месте, где безуспешно молил Иисус, чтобы участь его сложилась иначе, — стоит базилика Агонии, или церковь Всех Наций, которую выстроил (понятное дело — на развалинах византийской) все тот же Берлуцци. Свет туда проникает через окна, в которые вставлены полупрозрачные слюдяные пластины. Церковь, как и все, что строил Берлуцци, — не шедевр, но совсем неплохая.

А вот через дорогу находится изумительная подземная церковь Гробницы Святого Семейства. Там (а вовсе не в Эфесе!) похоронена Дева Мария (умерла она на горе Сион, где сейчас высится аббатство Дормицион) вместе с родителями Иоахимом и Анной, а также и святым Иосифом. Правда, ученые утверждают, что могилы родителей и мужа Марии — это на самом деле могилы королевы Мелисанды и прочих членов царствующего дома крестоносцев. Мы в духе времени, политической корректности и поисков мирного сосуществования науки и религии склонны думать, что правы все. Как бы то ни было, если вам повезет случиться в Иерусалиме в день Успения Богоматери, вы увидите чудное зрелище уходящей под землю широкой лестницы, на ступенях которой мерцают сотни свечей, увидите колеблющееся пламя сотен лампад, и, возможно, что-то шевельнется в вашей душе. В нашей, например, — шевельнулось.

В убогом притворе, где тесно плечу
и дряхлые дремлют скамейки,
я Деве Марии поставил свечу,
несчастнейшей в мире еврейке.

В Гефсиманском саду сияет золотыми куполами-луковками русская церковь Марии Магдалины. Здесь похоронены великая княгиня Елизавета Федоровна, убитая в России в 1918 году. Церковь дорога всем любителям русской живописи: ее иконостас — работы Верещагина, и еще есть пейзаж Александра Иванова. Кроме того, отсюда на небо вознеслась Дева Мария. Почему она не вознеслась из церкви, где похоронена, нам неизвестно.

Зато известно, откуда вознесся Иисус. Это на вершине горы — в мечети, где покоится большой кусок скалы с сохранившимся отпечатком ноги Иисуса. По израильской традиции на причастность к этому событию также претендует находящаяся неподалеку церковь Патер Ностер. В любом случае очевидно, что вознесение произошло, и совершенно неважно, где именно. Тем более что мусульмане считают этот отпечаток несомненным следом ноги Магомета, оставленный со времени, когда он возносился для беседы с Аллахом. Правы, как нам почти всегда кажется, и те, и другие, и третьи.

Дело только в том, что район этот — очень арабский, и ходить мы туда не очень рекомендуем, если только вы не хотите быть ограбленными под дулом пистолета, как это произошло с нашими московскими знакомыми профессором Н. Богатыревым и женой его Чудой. С другой стороны, традиция грабить паломников — это старинная многовековая традиция, так что выбор за вами.

Тут же недалеко, в арабской деревне Эль-Азария, находятся могила Лазаря и церковь на месте дома, где жили Мария с Марфой и Вифания. Тут же и Елеонская обитель. Об особенностях туризма в этих местах смотрите выше.

Короче говоря, Масличная гора — богатое объектами место. Но если вы спросите нас, то мы честно признаемся, что самое большое впечатление производят на нас несколько гигантских древних олив, растущих около церкви Агонии. Этим невероятным, похожим на живые существа деревьям больше двух тысяч лет, и только они знают точно, что именно и как произошло в ту далекую ночь. Они были свидетелями мольбы Иисуса, объятий и поцелуя апостола, которого звали Иуда, и ареста, который, согласно Евангелиям, был произведен когортой римских солдат, что не одному исследователю дало основание предположить, что в Иисусе римляне видели вождя (или одного из вождей) готовящегося против них восстания. И надо сказать, что доводы их выглядят достаточно убедительно. Знаете ли вы, сколько солдат составляло когорту? Двести пятьдесят человек. Вряд ли столько солдат нужно было, чтоб арестовать бродячего проповедника.

Но перед тем как двинуться дальше, мы непременно должны поговорить о человеке, без которого драма, пролог которой был сыгран в Гефсиманском саду, никогда не была бы доведена до финала.

Конформист

Вот уже три президента сменили друг друга, а Роман Абрамович все так же при своих капиталах и без видимых проблем с законом. Само собой, нельзя списывать со счетов преемственность нашей власти, однако не все крупные бизнесмены выдержали даже часть этого нескончаемого марафона.

Одной из основных причин восхождения Абрамовича принято считать его «правильное» отношение с властями предержащими. Вначале это был Ельцин и его окружение, при котором приближенные олигархи могли позволить себе все или почти все, имея возможность даже выбирать удобных себе министров и чиновников.

В ту пору главным для Абрамовича было войти в окружение президента и утвердиться. Потом был Путин и его команда. Кремлевские правила несколько изменились по сравнению с эпохой больного Ельцина, но и Абрамович вовремя согласился с переменами, за что был высоко оценен. В период Медведева все пока без изменений, правила игры остались прежними, при этом Абрамовича уже связывает с Россией все меньше проектов и дел.

Даже глобальные смены настроения во власти ему теперь не столь страшны, как это было еще несколько лет назад, ведь запасной аэродром уже подготовлен. Мало того, по некоторым признакам можно полагать, что Абрамович желает скинуть с себя груз «олигарха, наименее равноудаленного от власти», и начать относительно свободную жизнь.

Толерантность и угодливость — это совершенно разные вещи

Вертикальный взлет Абрамовича по карьерной лестнице начался со знакомства его с Березовским в 1995 году. Последний в то время был близок к ельцинскому окружению, в котором особая роль отводилась младшей дочери президента Татьяне Дьяченко и главе президентской администрации Валентину Юмашеву (в свое время написал «Записки президента» Бориса Ельцина, и это сблизило их настолько, что он стал Борису Николаевичу почти сыном). На тот момент им приписывались почти безграничные возможности в политике.

Березовский же наряду с другими олигархами имел тогда некоторое влияние на окружение президента. В конце концов, ведь именно олигархи и привели Ельцина на второй срок президентства, за что требовали поощрений и часто их получали.

Вообще же справедливости ради стоит вспомнить, что Борис Ельцин был принципиальным человеком в отношении денег. Даже когда многие его влиятельные министры, уже не стесняясь, выставляли напоказ свои незаконно нажитые дикой приватизацией сокровища, Борис Николаевич все еще продолжал жить на честно заработанное и считать каждую сотню долларов.

По причине вечной занятости и неумения запомнить и осуществить все задуманные дела в один прекрасный день Березовский допустил большую ошибку: познакомил Дьяченко и Юмашева со своим младшим партнером Абрамовичем, которому в то время безоговорочно доверял и на которого спихивал все «рутинные» дела.

Одним из таких дел стало обеспечение безопасности Юмашева, когда ему начали звонить и угрожать, и он не на шутку испугался за свою жизнь. Собственно, для Абрамовича не было невыполнимых задач, и он тут же принялся за дело, нашел Юмашеву бронированную машину, приставил солидную охрану.

Юмашев по достоинству оценил тогда старания молодого Романа, и то был первый жирный плюс, поставленный им Абрамовичу.

Абрамович тогда уже получил в свое распоряжение «Сибнефть», и в его руках были солидные денежные поступления, позволявшие обеспечивать своих новых покровителей всем необходимым в повседневной жизни, в том числе и недвижимостью. Бесспорно, эти люди нужны были Абрамовичу для его дальнейшей деятельности, направленной на пополнение своего благосостояния, нужны был их связи и влияние.

Удивительно, что при любом раскладе он был мастером устанавливать, наряду с партнерскими, и простые человеческие отношения. В итоге Абрамович, Юмашев и Дьяченко реально подружились, ездили друг к другу в гости, на дачу, на шашлыки.
Произошло это плавно, постепенно, шаг за шагом. Дружба оказалась судьбоносной.

Многое в жизни упрощается, если иметь с нужными людьми простые человеческие отношения

Уже к 1998 году Абрамович настолько уверенно почувствовал себя во властной тусовке, что решил постепенно избавляться от влияния старшего партнера Березовского.

Не исключено, что к тому времени Дьяченко и Юмашеву приходила в голову мысль, зачем им нужен вечно суетящийся, скандальный Березовский, когда есть организованный, все всегда успевающий Абрамович? К тому же он лишен тщеславия, чем выгодно отличается от Березовского.

Со всеми интересующими Дьяченко и Юмашева делами Роман Аркадьевич справлялся прекрасно, и при этом он был гораздо более надежен, а Березовский — сварлив и многое о себе мнил, имел привычку одновременно гнаться за десятью зайцами. А еще Абрамович отлично разбирался в финансах, знал, куда правильно вложить деньги, чтобы они работали. Березовский так не мог, у него был талант иного рода.

К тому моменту Абрамовичу удалось построить финансовую схему, при которой все экспортные потоки «Сибнефти» замыкались на одной компании — Runicom, что позволяло экономить на налогах и вообще обеспечить стабильные большие денежные поступления.

Конечно, все это было бы невозможно без дружбы Абрамовича с фактическими правителями, но и свои секреты у него имелись. Он знал подход к людям, надо было просто уметь предугадывать их желания.

«Рома — блестящий психолог и обладает фантастическим умением просчитать, что именно в данный момент времени требуется руководящему лицу, — рассказывал один его хороший знакомый. — Если начальник проснется в три часа ночи от сильной жажды, то в три часа две минуты Абрамович будет стоять у двери со стаканом воды!»

А еще Абрамович становился все ближе к Кремлю. Все персоны, так или иначе влияющие на деятельность «Сибнефти» — министр путей сообщения, министр топлива и энергетики, министр природных ресурсов и прочие и прочие, — становились «своими» людьми. По одной из версий, к 1999 году Абрамович даже негласно занимался подбором будущих министров и высоких чинов, настолько все верили в его аналитические способности.

Вообще же талант Абрамовича выстраивать простые дружеские отношения даже, казалось бы, в самых сложных случаях сыграл значимую роль в его карьере. Абрамович умел и умеет самые сложные и невообразимо запутанные дела решить просто и ко всеобщему довольству. Где надо, он умеет хорошо поделиться, где надо — промолчать.

По некоторым данным, Абрамович до сих пор продолжает встречаться с Юмашевым и его женой Татьяной Дьяченко, которые, кстати, перебрались в Лондон. И никто ни к кому не имеет никаких претензий, несмотря на бурное общее прошлое.

Еще одна особенность Романа Аркадьевича, которая, несомненно, помогала ему и о которой будет сказано еще немало слов, заключается в том, что он никогда не пытался лезть в политику, в смысле «поруководить страной». Политика интересовала его лишь как средство достижения благосостояния, и не больше.

Впрочем, попав тогда, в конце 90-х, в известное окружение, в водоворот политических интриг, Абрамович не мог пройти совсем уж мимо и занимался политическими вопросами постольку, поскольку этого требовали дела и просьбы его товарищей, полагающихся на мнение Романа.

Учитесь предугадывать, что на данный момент нужно тому или иному человеку, и вам воздастся

Отношения олигархов и власти в новой России развивались примерно по следующему сценарию. В период первоначального накопления капитала, то есть в начале 1990-х годов, в эпоху «дележки», будущие олигархи вели себя скромно и тихо, ходили вокруг высшего чиновничества буквально на цыпочках.

Впоследствии, разбогатев, некоторые пошли в разнос.

Согласно одной из легенд, медиамагнат Владимир Гусинский в 1999 году заявлял в то время еще премьеру Путину: «Ты никто, но я могу тебя сделать всем!»

А Березовский громогласно утверждал, что управлять страной должен состоящий из бизнесменов «совет корпорации России», а также позволял себе открыто говорить, что будет править вместе с Путиным.

Как оказалось впоследствии, недолго им оставалось находиться в России с такими взглядами. Если бы у Абрамовича тогда тоже «поехала крыша» от успеха и денег и он начал бы себя вести дерзко, как некоторые его коллеги, при новой власти он бы не удержался на плаву. Но никакие богатства никогда не лишали Абрамовича трезвости мысли, он всегда четко осознавал свое место и знал, что ему позволено, а что нет. Не исключено также, что он предвидел, как с переменой власти несколько поменяются и правила.

Роману суждено было стать олигархом «наименее равноудаленным» от власти, и это даровало большие возможности и позволило многого достичь.

Получилось так, что «Сибнефть» стала только началом большого пути, в конце которого были десятки миллиардов долларов. Воистину скромность красит человека.

Роман Аркадьевич вообще предпочитал, чтобы о нем никто не знал и разговоров было поменьше. Его имя всплыло в прессе в первый раз только в 1998 году, когда обиженный экс-глава службы охраны президента Коржаков заявил прессе, что Абрамович, а не Березовский является казначеем «семьи».

Тогда для публикации не нашлось ни единой фотографии Романа Аркадьевича, и журналисты еще долго удивлялись, как ему удавалось так долго скрываться от их глаз. Правда, с тех пор камеры следовали за ним неотступно, освещая каждый шаг.

Кстати, начав участвовать во многих компаниях и скупать доли в них, Абрамович всегда обходил стороной рынок СМИ. Как показало время, это было грамотное решение. Сознательно ли он так поступал или нет, но многие его коллеги, имеющие влияние на телевидение или на общероссийскую прессу, оказались изгнанными: в их руках были сильные инструменты формирования общественного мнения, и они не смогли выдержать искушения использовать эти инструменты в своих интересах.

Однако позже, уже после изгнания Березовского из России, Абрамович все-таки окажется втянутым и в медийный бизнес, но не в качестве его владельца, а в качестве откупщика. Речь идет о вытягивании из Березовского его 49% акций ОРТ. Но об этом ниже.

Скромность красит человека. Надо осознавать свое место, знать, что в вашем положении позволено, а что нет

С Путиным Абрамович был знаком еще до того, как тот стал президентом, и в свое время здорово его поддержал в качестве ельцинского преемника, поэтому и выстроить отношения с новым президентом не представлялось делом архисложным.

Еще во время пребывания в премьерском кресле Путин был завсегдатаем дачи шефа «Сибнефти», где в постоянных гостях числились, разумеется, и Юмашев с Дьяченко.

Мало того, по некоторым сведениям, Абрамович и Березовский активно способствовали приходу к власти президента Путина, ведь в то время за Березовским было такое мощное средство воздействия, как первая кнопка федерального телеканала (ОРТ, сегодня — «Первый канал»). Это средство, как мы помним, широко использовалось и для второго президентского срока Ельцина.

Кроме того, известно, что Абрамович организовал и финансировал партию «Единство», которая одержала на выборах в Думу убедительную победу.

Однако если Березовский был уверен в своей непоколебимости и всемогуществе, то Абрамович вел себя с Владимиром Владимировичем предельно корректно и подчеркнуто делал лишь то, что требовалось.

Затем, когда Путин объявил о «равноудалении олигархов и власти», Абрамович стал держаться поодаль, и это не стало для него проблемой. На высокие посты он никогда и не претендовал, установить в России какой-либо строй в его планы не входило, ему хотелось лишь оставаться при своих деньгах.

Поэтому Абрамович никогда, ни разу за время правления Путина ничего не высказывал против действующей власти. В своих немногочисленных интервью западной прессе на вопросы об отсутствии демократии в России Абрамович отвечал, что не считает, что при Путине страна стала менее свободной.

Он также поддержал и решение президента относительно отмены прямых выборов губернаторов, за что Владимир Владимирович подвергался жестким нападкам в иностранной прессе. «Это менее демократично, но так легче принимать решения и заниматься делом, — отмечал Абрамович. — Вы не тратите время на пустые разговоры».

Это лишь несколько примеров, на самом деле согласие Абрамович выражал полное и во всем. Не исключено, что в некоторых случаях ему приходилось и кривить душой, но наверняка по большей части он был искренен.

И уж кому как не Абрамовичу было рассчитывать на лояльность со стороны верхушки власти: не в свои дела не лез, где просили — помогал. Действительно, вначале все было абсолютно спокойно, как в старые добрые ельцинские времена.

Однако через некоторое время в офисе «Сибнефти» начались налоговые проверки. Обнаруживались, вполне стандартно, недостачи налогов и нарушения в работе с экспортными потоками, и хотя все это в итоге ничем не заканчивалось, удавалось договориться или замять все разногласия, но все же то были игры с огнем.

Даже самый лояльный власти олигарх не мог не задумываться, что вдруг однажды что-нибудь в системе не сработает и делу дадут полный ход. Над Абрамовичем тогда постоянно висел дамоклов меч, не дающий расслабиться, и не исключено, что именно это стало использоваться для влияния на него.

Власть в России явно стала диктовать свои условия. В свое время Абрамовичу даже пришлось побывать в роли «государева откупщика», когда его начали использовать в нужных государству делах.

В частности, это касается ОРТ и, возможно, ЮКОСа, хотя в роли Абрамовича в судьбе последней компании много неясного.

Впрочем, на определенном уровне, конечно, не до выбора: или соглашайся на то, что велят, или становись опальным или даже уголовно преследуемым олигархом. Но не для того Абрамович строил свою империю, чтобы вот так все разрушить, и, следовательно, нужно было делать то, что подразумевал принцип пресловутой «лояльности власти».

Если выбрана стратегия поддержки определенного курса, надо ее придерживаться при любых обстоятельствах

В смутные 90-е годы 49% акций ОРТ достались Березовскому. Однако не могло же новое правительство оставить этот стратегически важный объект в сомнительных руках…

Абрамовичу было поручено вернуть акции ОРТ в руки государства. Роман Аркадьевич свою миссию исполнил, пошел на контакт с уже беглым к тому времени Березовским и выкупил акции за $150 млн.

Впоследствии Березовский говорил, что на него надавили, сказав, что иначе и так все отнимут, а еще взамен акций пообещали выпустить из тюрьмы его товарища Николая Глушкова, однако обещание не сдержали.

Все вернулось на круги своя. Раньше Березовский сам действовал подобными методами, теперь же, оказавшись в шкуре своих бывших жертв, начал громогласно возмущаться и грозить судебными исками.

Вдобавок его возмутило, и не могло не возмутить, что посредником в этой сделке был Роман Абрамович, которому он тогда еще верил, но тот, как оказалось, уже действовал против своего старшего партнера.

Был ли у Абрамовича выбор и пришлось ли ему этими своими действиями совершать неприемлемые для себя поступки либо же он давно хотел поквитаться со своим «учителем», можно лишь догадываться.

Оказавшись в руках Абрамовича, некоторое время спустя эти акции ОРТ перешли к «Сбербанку», то есть фактически к государству. Говорят, что буквально на следующий день после передачи акций Абрамович был на аудиенции у Путина и вышел из кабинета расслабленным и довольным.

Считается ли это совпадением или нет, но вскоре после передачи акций ОРТ Абрамович получил доступ к экспортным потокам государственной «Славнефти». Нефть, добываемая этой компанией, отныне шла на экспорт исключительно через Runicom Абрамовича. Через некоторое время состоялся и аукцион по продаже 75% акций «Славнефти», которую, как мы помним, Абрамович получил на паях с ТНК практически по бросовой цене.

Однажды на прямой вопрос журналистов менеджерам компании «Славнефть», за что Абрамовичу достался такой выгодный контракт, был получен ответ: «Каждая компания, в том числе и государственная, должна пользоваться услугами нефтетрейдера. А Runicom — это рыночная компания с хорошими результатами, и почему бы „Славнефти“ с ней не работать?!» Никто и не затруднял себя какими-то там объяснениями с общественностью…

Разумеется, по деньгам это была несопоставимая сделка, Абрамович выиграл в разы больше, чем потратил на выкуп ОРТ. В год прибыль от экспорта «Славнефти» оценивалась в $700 млн., а по мере роста цен на нефть становилась все больше, но ценность такого стратегического объекта, как всероссийское телевидение, не измеряется лишь в деньгах. И кто же еще, кроме Романа Аркадьевича, смог бы так быстро и почти безболезненно вытянуть этот актив из Березовского? Вот и подарок за это Абрамович получил достойный.

За лояльность властям назначай достойную цену

Совсем иначе по масштабам и шуму выглядел следующий проект Кремля по изыманию объекта в государственные руки. Это, конечно, дело ЮКОСа.

Был ли Абрамович с самого начала привлечен к делу по отбору этой компании у ее владельца либо был задействован позже, когда все уже началось, история умалчивает. Сомнительно, что Роман Аркадьевич с самого начала слияния с ЮКОСом вынашивал планы по посадке Ходорковского за решетку и потоплению его империи. Ведь обвинения, предъявленные владельцу ЮКОСа, крайне близки тем, что можно было предъявить и Абрамовичу. Вряд ли Роман Аркадьевич стал бы ходить по лезвию ножа.

Ситуация скорее похожа на то, что Абрамович оказался вовлеченным в эту историю, но не был ее инициатором. «Это тревожит не только меня, — говорил Абрамович, когда неприятности у ЮКОСа только начались. — Это тревожит рынок, когда компания теряет 11% капитализации за один день. Еще более тревожно, что я ничего не могу с этим поделать. Я не принадлежу к кремлевскому истеблишменту, хотя никто в это не верит».

Итак, после ареста Ходорковского и еще нескольких топ-менеджеров компании по обвинению в уклонении от уплаты налогов произошло то, чего менеджеры ЮКОСа никак не ожидали. Абрамович и его команда собрали оставшихся после «зачистки» акционеров ЮКОСа и предложили им передать управление объединенной компанией «ЮКОС-Сибнефть» в руки менеджеров «Сибнефти». Разумеется, предложение преподносилось так, что менеджеры «Сибнефти» хотят помочь ЮКОСу в сложной ситуации.

Удивительно, но предложение это прозвучало буквально на следующий день после встречи Абрамовича с президентом страны. В ЮКОСе были уверены, что оно имело прямую политическую подоплеку.

Ходорковский через своего адвоката передал категорический отказ и таким образом дал государству повод для уничтожения компании.

Если бы Ходорковский принял предложение Абрамовича, крупнейшая нефтяная компания была бы в руках «своего» человека, а если бы отказался, что он и сделал, то государство само бы развалило компанию, начав процедуру банкротства. План был беспроигрышный в любом случае. Как для государства, так и для Абрамовича, он тоже не проиграл в итоге. Но об этом ниже.

Есть основания предположить, что Абрамович — не исключено, что с подачи Путина, — дал Ходорковскому шанс поправить судьбу, но Карфаген все же был повержен.

Почему Абрамович был согласен управлять компанией, на которой висели огромные налоговые недостачи, ясно: в случае, если бы к руководству «ЮКОС-Сибнефти» приступил он, с этими претензиями как-нибудь бы разобрались. По-видимому, он был в этом уверен. Любопытно, что незадолго до этого Михаил Ходорковский говорил об Абрамовиче: «Я его редко вижу, он по большей части находится в Англии. Но у нас одинаковые представления о бизнесе».

Если уж неприятности начались, надо подумать, как можно их использовать с максимальной выгодой для себя

Почему было решено потопить Ходорковского? На то имелось несколько видимых причин, но не исключено, что были и невидимые. Объединившись с «Сибнефтью», Ходорковский создал бы одну из крупнейших нефтяных компаний мира и первую по величине в России, а затем перепродал бы ее иностранцам. При этом сам он не скрывал, что имеет виды и на президентское кресло. Обладая огромными деньгами и возможностями, он представлял бы реальную угрозу, что не могло понравиться Кремлю, у которого боязнь утратить власть слишком велика (читай — у нас не приветствуется конкуренция, как в политической сфере, так и в экономической).

В своем интервью, данном уже из мест заключения, Ходорковский скажет, что в окружении президента Путина есть группа влиятельных лиц, которая мешает развитию демократии в стране и хочет видеть общество якобы лучше устроенным.

По его словам, если правоохранительные органы приобретут уверенность в том, что им все позволено, то страна будет развиваться по образцу латиноамериканских государств. Если же гражданское общество покажет, что умеет защищать себя, то возврат к тоталитаризму станет невозможным.

«В президентской администрации и среди высшей бюрократии нашей страны есть люди, которые не хотят, чтобы в России были такие большие и независимые компании. Но ведь только так может вырасти гражданское общество, которым нельзя управлять как армейской колонной», — сказал г-н Ходорковский в том же интервью.

Да, у него были свои взгляды, но и у Абрамовича были свои, и в тот момент, поддерживая действующих правителей, последний оказался сильнее. А Ходорковский оказался против тех людей, которые считали, что незачем стране крепнущая оппозиция, хотя это, конечно, действительно философский вопрос, нужна ли она нам. Стоит взглянуть хотя бы на братскую Украину, чтобы представить, что у нас может случиться, будь в стране две крупные политические силы.

Что произошло после отказа Ходорковского отдать свою компанию в управление Абрамовичу, уже описано выше. В конце 2003 года «Сибнефть» объявила о том, что расторгает сделку по слиянию.

В мировой деловой практике «кидание» партнера как только у того начинаются неприятности, мягко говоря, не приветствуется. Так что позиция Абрамовича в той истории, конечно, явно незавидная, он подмочил свою деловую репутацию (разумеется, позиция Ходорковского еще менее завидная, но не о нем речь). Но был ли у него выбор?

Кто-то, возможно, и пошел бы на конфронтацию, но Роман Аркадьевич по складу другой: меньше конфликтов, больше дел. А в тот же день, когда о расторжении сделки по слиянию «Сибнефти» и ЮКОСа было объявлено широкой общественности, замминистра МВД заявил: «У нас нет данных, что свои капиталы Абрамович нажил нечестным путем».

Таким образом Романа Аркадьевича громогласно поощрили за то, что тот правильно себя повел.

Кстати, покупка Абрамовичем «Челси» и его погружение в мир футбола в середине 2003 года здорово отвлекли внимание широкой общественности от всей этой мутной истории. Похоже, что приобретение «Челси», помимо целей, о которых будет идти речь ниже, было направлено на то, чтобы отвлечь, перебить факт участия, пусть и неочевидного, в судьбе ЮКОСа и Ходорковского.

Конформизм — качество, конечно, сильное, но стыдное, а потому требующее прикрытия

ЮКОС остался своего рода прецедентом, после которого историй подобного масштаба больше не было.

Более того, последовало публичное заявление о том, что итоги приватизации пересматриваться не будут.

Многие представители крупного бизнеса вздохнули тогда с облегчением.

«Разгромить десяток российских олигархов, отобрать у них весь бизнес — дело нехитрое, — рассуждал в тот момент один федеральный чиновник. — Народу точно понравится: если верить опросам, 77% россиян одобряют действия властей против ЮКОСа. Одобряют, потому что не хотят думать. А думать пора, потому что разгром олигархов ударит по шкурным интересам миллионов россиян, которые лишатся прилично оплачиваемой работы».

Да, тот, 2003 год был по-настоящему сложным в смысле взаимоотношений крупных бизнесменов и власти. Но в итоге все же удалось прийти к некоторому согласию. На знаменитом собрании представителей крупного бизнеса и власти 11 июля 2003 года президент Путин заявил, что общество, разбитое на мелкие группировки по интересам, не способно сплотиться для решения глобальных задач, а также фактически предложил разложить ответственность за происходящее в стране на ее политическую и экономическую верхушку. Ну и предостерег крупных бизнесменов от вмешательства в политику.

Что же до Абрамовича, то он даже не был приглашен на знаменитый съезд, его лояльность власти была делом само собой разумеющимся. Он давно уже играл по требуемым правилам. Абрамович стал для Кремля своим человеком в крупном бизнесе, на которого в любой момент можно было рассчитывать, и от этого стал практически «неприкасаемым», по крайней мере в обозримом времени.

Эта его особенность по возможности находить со всеми мирные и компромиссные решения сделала Абрамовича человеком незаменимым, он всегда держался «при дворе», чтобы в любой момент быть призванным на службу. Подобными людьми просто так не разбрасываются.

Стоит отметить также и тот факт, что Абрамович был бескомпромиссен по отношению только к тем партнерам, которые на тот момент были в оппозиции к действующей власти. Обратите внимание, что речь идет только об оппозиционерах, а не о тех, кто был в немилости или ссоре с отдельными представителями власти. То есть он не был киллером и палачом, а был скорее «санитаром леса». С тем же Дерипаской они разошлись мирно и по обоюдному согласию. Это всего лишь очередная деталь, показывающая, что он никогда не шел против властных настроений, только лишь в ногу. Причем нельзя даже назвать его оголтелым лизоблюдом, нет, скорее всего, Абрамович настолько умен, что умеет делиться и смиряться.

Есть этическая грань, которую нельзя переходить, чтобы не прослыть душегубом

Объясним, почему Абрамович все равно в итоге не проиграл бы в той истории с ЮКОСом, несмотря даже на то, что ему не отдали компанию в управление. Это очередная иллюстрация, позволяющая судить, как тесно рука об руку шли тогда Абрамович и Кремль.

Итак, за налоговой проверкой в «Сибнефти» образца 2004 года, о которой трубили все телеканалы, когда все уже мысленно поспешили упрятать Абрамовича за решетку, на самом деле было упущено одно обстоятельство: «Сибнефть» выиграла иск к Федеральной комиссии по рынку ценных бумаг (ФКЦБ) о признании недействительной дополнительной эмиссии акций ЮКОСа.

Благодаря этому решению суда контрольный пакет акций «Сибнефти» вернулся к Абрамовичу, а $3 млрд, полученные им от ЮКОСа за сделку, никто возвращать не торопился.

Таким образом, налоговая проверка служила скорее отвлекающим маневром (осознанно или нет), чтобы поменьше говорили о возвращении «Сибнефти» к своему владельцу в целости и сохранности, да еще и с приличным бонусом. Вряд ли, конечно, те деньги достались Абрамовичу, скорее всего их пришлось отдать нужным людям.

Но, конечно, Абрамович не мог не думать о том, что, неровен час, и он может оказаться на месте Ходорковского. Его напрягала и постоянная вовлеченность в кремлевские интриги, да и врагов от этого становилось все больше (а на безопасности Абрамович просто помешан). К тому же от крупного бизнеса все чаще требовали отказаться от формально законных схем ухода от налогообложения. Абрамович начал тяготиться своим бизнесом в России.

После истории с ЮКОСом он ускорил распродажу своего российского бизнеса, что также косвенно подтверждает последнее предположение.

Разумеется, сам Роман не моргнув глазом утверждал и утверждает, что остается гражданином своей страны и строить свои дела будет исключительно на родине, заявляя при этом, что не собирается вести бизнес вне России, ведь здесь он провел большую часть жизни, и ему нравится в Москве.

Относительно же президента Путина и его борьбы с неправедными олигархами он тогда говорил, что его устраивает внутренняя политика Владимира Владимировича, и отрицал наличие проблем с властями словами: «Я законопослушный гражданин».

На вопрос о ЮКОСе и Ходорковском Абрамович в интервью ответил: «Теоретически со мной это тоже может произойти. Но я стараюсь этого избегать. Чтобы такие дела готовились против всех — это невозможно. Одного или другого могут время от времени „привлекать к ответственности“. Но не всех же сразу». Среди своих коллег и в прессе он тогда прослыл аккуратным инвестором, хорошо чувствующим, когда нужно уйти.

Умение вовремя уйти — великий дар

Не стоит забывать, что, хотя мы и говорим об отстраненности Абрамовича от власти, он все же остается председателем Чукотской Думы и был депутатом Госдумы и губернатором Чукотки. Однако и то и другое происходило не совсем по его инициативе. Вначале его уговорил Березовский, приводя аргументы, что официальный государственный статус нужен, чтобы «заходить в Кремль с главного входа, а не с черного».

Да и с точки зрения безопасности так было лучше, ведь уголовно преследовать госчиновника не каждый решится.

Кстати, один депутат, сидевший рядом с Абрамовичем в Госдуме, рассказывал: «Депутат-миллиардер был самым незаметным в нижней палате. Не выступал практически ни разу. Ни с кем не спорил. Скромно присутствовал, слушал, запоминал, анализировал, бесшумно покидал зал заседаний…»

Вслед за депутатством было губернаторство, однако к реальной власти, то есть к политике как таковой, как призванию и назначению, это имеет мало отношения, ведь Абрамович не претендовал потом на какие-либо важные посты. А второй срок губернаторства — это вообще фактически благотворительный акт, случившийся под давлением президента страны.

Кстати, недавно, в конце 2008 года, далекий Чукотский край посетил новый президент Дмитрий Медведев. В поездке его сопровождал Роман Абрамович, несмотря на то что уже снял с себя губернаторские полномочия. На вопрос журналистов, в каком качестве он это делает, Роман Аркадьевич отвечал: «В качестве себя». Дмитрий Медведев много улыбался, поговаривая: «Роман Аркадьевич, вас опять все тут хвалят!», из чего можно сделать вывод, что преемственность Медведева состоит не только в продолжении курса России, намеченного Путиным, но и в поддержании аналогичных путинским отношений с дружественными Кремлю олигархами.

«Президент! Не обижай Абрамовича!» — донеслось однажды из толпы, сопровождающей Медведева в ходе его визита. Но в этом можно почти не сомневаться, все у Абрамовича будет хорошо, как говорится, лишь бы не было войны.

Говорят, что последовать примеру Абрамовича и стать губернатором Камчатского края вознамерился Виктор Вексельберг. Однако превратить в тенденцию «казус Абрамовича», когда во главе региона становится крупный бизнесмен, правительство пока так и не решилось.

Если тебя копируют, твоему примеру хотят следовать — это ли не признак большого успеха в жизни?

Гийом Ладусет вел своего первого клиента к креслу с облупившейся инкрустацией с осторожностью инвалида, пытающегося перейти обледеневшее озеро в неподходящей обувке. Удостоверившись, что тот удобно устроился на подушке с вышитым вручную редисом, сваха — в этот момент он больше походил на пингвиниху-мать, зацикленную на своем единственном яйце — обошел письменный стол с чернильным пятном и осторожно опустился на вращающийся стул.
— Добро пожаловать в «Грёзы сердца»! — объявил он с улыбкой такой ширины, что кончики его усов подскочили на дюйм к каждому уху. — Чашечку кофе?
— Да, пожалуй.

Гийом Ладусет метнулся вглубь комнаты и наполнил две чашки из кофеварки на маленьком столике с кружевной скатертью. Одну он поставил перед клиентом, сам же вернулся обратно на вращающийся стул, торжественно снял колпачок с авторучки и провозгласил:
— Ну-с, а теперь несколько формальностей, прежде чем мы перейдем непосредственно к делу.

Нацелившись кончиком пера на листок бумаги, Гийом поднял глаза и спросил:
— Имя?
— Ты прекрасно знаешь, как меня зовут, — ответил мужчина. — Мы с тобой знакомы всю жизнь.
— Имя? — упрямо повторил Гийом Ладусет.
— Ив Левек, — в конце концов, последовал ответ.
— Адрес?
— Да я ж твой сосед!
— Адрес?
— Амур-сюр-Белль. Это в провинции Перигор на юго-западе Франции, если ты вдруг забыл.
— Возраст? — продолжал Гийом Ладусет, не поднимая головы.
— Тридцать пять, — ответил дантист.
— Возраст? — повторил сваха с усталостью судьи, наслушавшегося лжи за свою карьеру.
— Ладно, сорок девять.
— Итак, чем могу быть полезен?

Гийом Ладусет сплел пальцы перед собой и положил на стол.
— Ну, я слышал, ты открыл брачную контору, и вот зашел посмотреть, что же это такое. Просто по-соседски, разумеется.
— Прекрасно! Мы предлагаем своим клиентам три уровня услуг…
— Мы? — переспросил дантист, оглядываясь вокруг.
— «Грёзы сердца» предлагают три уровня услуг, — продолжил Гийом Ладусет. — Каждый из этих уровней приспособлен под индивидуальные потребности клиента. В нашем ассортименте: «Непревзойденные Бронзовые Услуги», «Непревзойденные Серебряные Услуги» и, конечно же, «Непревзойденные Золотые Услуги».
— И в чем они заключаются?
— «Непревзойденные Бронзовые Услуги» предоставляют клиенту возможность помочь себе самому в поисках любви. Мы даем рекомендации относительно того, что, по нашему мнению, клиент делает не так; предлагаем различные варианты того, каким образом наш клиент может улучшить свой внешний вид; и указываем на неблагоприятные, с нашей точки зрения, персональные привычки клиента, на которые следует обратить внимание. Все остальное зависит от самого клиента. Тем, кто остановил свой выбор на «Непревзойденных Серебряных Услугах», мы — с наивысшей степенью продуманности, заботы и предупредительности — подбираем максимально приемлемую пару из нашей картотеки. И, наконец, клиент, который выбирает «Непревзойденные Золотые Услуги», может назвать нам того, с кем ему хотелось бы познакомиться, при условии что он или она проживает в пределах определенной территории и что объект любви нашего клиента не женат или не замужем. Те, кто выбирает «Непревзойденные Серебряные» или «Непревзойденные Золотые Услуги», автоматически пользуются всеми привилегиями «Непревзойденных Бронзовых Услуг» без дополнительной платы.

Гийом Ладусет откинулся на спинку стула и молча крутил авторучку между пальцами, ожидая реакции дантиста. Ив Левек поправил очки своими бледными орудиями пытки.
— И сколько же людей в твоей картотеке? — поинтересовался он.

Правда рванулась из уст Гийома раньше, чем он успел натянуть вожжи.
— Ни одного, — ответил он и вернул авторучку обратно на стол, уже чувствуя запах поражения.
— Понятно. — Брови Ива Левека нахмурились. — И сколько же ты за все это просишь?

Надежды Гийома вновь пробудились. Трепещущие пальцы потянули за медную ручку верхнего левого ящика стола. Отодвинув чудеса света — в том числе, особенно восхитительный Мавзолей в Галикарнасе, — Гийом вынул отпечатанный на кремовой карточке прейскурант и подтолкнул его через стол дантисту. Ив Левек посмотрел в прейскурант, затем еще раз — желая удостовериться, что прочел все правильно. Гийом меж тем медленно открыл узкий ящичек над животом и достал оттуда скрепкосшиватель и ластик. Он молча поставил все это на стол — в надежде пленить клиента своим профессиональным арсеналом.

— Давай-ка расставим все точки над «i». — Ив Левек откинулся на спинку кресла с облупившейся инкрустацией, держа прейскурант в руке. — Значит, если я заплачу тебе целое состояние и выберу «Непревзойденные Бронзовые Услуги», то получу совет вроде того, что я должен регулярно стричь ногти. Либо я выложу еще большее состояние и подпишусь на «Непревзойденные Серебряные Услуги», а ты, при нынешнем положении дел, в обмен на это сведешь меня со мной же самим. Либо — третий вариант — я выбираю «Непревзойденные Золотые Услуги» и выкладываю откровенно неприличную сумму — и все это лишь за то, чтобы ты подошел к какой-то там женщине и сообщил ей, что она мне нравится?
— Ну-ну, мсье Левек…
— Можешь называть меня Ив, Гийом, как делал всю свою жизнь. Мы ходили в одну школу, ты помнишь?
— Ив. Послушай, тот факт, что на данный момент в картотеке никого нет — пустая формальность. Все это лишь вопрос времени. К тому же тебе, как первому моему клиенту, естественно, полагается скидка в размере десяти процентов. Плюс следует отметить, что «Непревзойденные Бронзовые Услуги» предназначаются вовсе не для такого светского льва как ты. Об этом и речи быть не может. Ты и без моей помощи прекрасно знаешь, как вести себя с женщинами. Я сам наблюдал тебя с некоторыми из них на протяжении нескольких лет, и твое поведение выглядело вполне пристойным. То же касается и вредных привычек: я не могу назвать ни одной, на которую тебе следовало бы обратить внимание. Твоя проблема, как я ее вижу — это отсутствие благоприятных возможностей. Что лично сделал ты сам, чтобы повысить свои шансы найти любовь? Ведь к тебе в клинику приходит множество подходящих кандидатур. Ты же единственный стоматолог на всю округу!
— Ну… — Ив Левек задумался, глядя куда-то поверх свахи. — Я действительно слежу за собой, что, кстати, можно сказать далеко не о каждом в нашей деревне. Общайся ты с ними столь же близко, как это приходится делать мне, ты сразу бы понял, что я имею в виду. Я всегда делаю им комплименты насчет их техники чистки зубов. Но проблема здесь совершенно в другом: вступая в романтические отношения с пациентками, ты, как дантист, рискуешь, что когда вы, в конце концов, расстаетесь, и они снова приходят к тебе на прием, все они почему-то считают, что всякий раз, когда ты говоришь, что им нужно поставить пломбу, ты просто стараешься причинить им боль.
— Понятно, — ответил сваха. — А было ли что-то, что ты пытался сделать в последнее время, дабы повысить свои возможности, а оно не сработало — или, еще того хуже, свело все твои усилия на нет?

Ив Левек отрицательно покачал головой: острия на его «сосновой шишке» брякнули друг о друга.
— Да вроде бы ничего такого.
— Может, что-нибудь в твоей внешности?

Несколько минут дантист озадаченно смотрел на сваху.
— Ну, может, кое-какие мелочи, о которых стоило бы подумать, — быстро добавил Гийом Ладусет. — Итак, что мы выбираем: «Непревзойденные Бронзовые», «Непревзойденные Серебряные» или «Непревзойденные Золотые Услуги»?
— Я пока не уверен, надо ли мне все это.
— Знаешь, дело, конечно, твое, и ты можешь продолжать так, как есть, однако всё, что ты перепробовал до сих пор, явно ни к чему не привело — а жаль, ибо согласись, нет ничего лучше ощущения мягких холмиков теплой женской груди, прижимающихся ночью к твоей спине, — сказал сваха, чьи умопомрачительные способности коммерсанта позволили ему за последние двадцать два года сбыть 15094 расчески, 507 париков, 144 штуки накладных усов, 312 щипчиков для носовых волосков, 256 пар накладных бакенбард, 22 пары искусственных бровей и три лонных паричка.

Ив Левек хранил молчание.
— А ведь есть где-то женщина, которая ждет именно тебя, точно так же, как ты ждешь ее, — продолжал Гийом Ладусет. — И моя работа — соединить вас раньше, чем она перестанет ждать и найдет кого-то другого.
— Но твои цены — это же просто грабеж! — возразил дантист.

Гийом Ладусет откинулся на спинку стула и посмотрел в окно.
— Я тут намедни столкнулся с Жильбером Дюбиссоном, — задумчиво проговорил сваха. — У него была жуткая зубная боль, и он сказал, что собирается напроситься к тебе на прием.

И, немного помолчав, добавил:
— Похоже, нашему почтальону понадобится обработка корневого канала.

Комнату вновь накрыло волной тишины. В ожидании решения собеседника Гийом взял со стола ластик и принялся его изучать. Но Ив Левек был не в состоянии говорить. Уже в который по счету раз он почувствовал острые края одиночества, что грохотало у него внутри все последние пять лет. Оно вызывало такие хронические запоры, что даже политый ореховым ликером кусочек сыра «Лё Трапп Эшурньяк», что варят сёстры из аббатства Нотр-Дам де Бонн Эсперанс, оставленный на ночь на простыне, не мог выманить закупорку наружу. Ив Левек сидел в кресле, ладони тёрли морёные деревянные подлокотники, а одиночество медленно вздымалось внутри, вбиваясь клином в горло дантиста. Чем сильнее он пытался заговорить, тем сильнее его душило, и от внутренней борьбы его щеки пунцовели на глазах. Вцепившись в края подушки, он зажмурил глаза и с усилием сглотнул, загоняя преграду обратно вниз. Но медный отстой пяти лет без любви обложил стоматологу язык. И когда Ив Левек все-таки открыл рот, то издал лишь подобный ржавому флюгеру скрип и, закашлявшись, прохрипел:
— «Непревзойденные Серебряные Услуги».

Час спустя, выложив о своей несчастной любовной жизни намного больше, чем, как он думал, ему известно, Ив Левек поднялся с кресла. Перед уходом он осторожно высунул голову на улицу, не желая, чтобы его видели выходящим из брачной конторы. В кармане дантиста лежала резиночка, врученная ему окрыленным свахой в качестве прощального сувенира, который Ив Левек принял с недоумением, полагая, что свою истинную роль тот, по-видимому, сыграет позже. Когда стоматолог ушел, Гийом Ладусет возвратил свой профессиональный арсенал в узкий ящичек с множеством отделений. После чего перевернул табличку на двери, запер контору на ключ и отправился домой.

Солнце ослабило свою мертвую хватку, в кильватере беспрестанного ветра скакал запах дикой мяты, растущей по берегам Белль. Но сваха этого не замечал. На самом деле, во время своего короткого путешествия к дому он не заметил вообще ничего. Ибо столь велика была степень его ликования оттого, что картотека «Грёз сердца» пополнилась хотя бы одним клиентом, что экстаз от этого затмил все вокруг: и волнитсую черепицу цвета лосося, и древние каменные стены, поросшие дикими ирисами, и голубей, забывших как надо летать и обратившихся в пешеходов. Их место занял образ Ива Левека, который сидел на террасе изысканного прибрежного ресторанчика в Брантоме и держал руку сидящей напротив женщины с безукоризненными зубами. Когда Гийом преодолел половину пути, женщина уже не могла устоять перед доселе скрытыми чарами дантиста. А когда сваха свернул на свою улицу, счастливая пара стояла перед священником в церкви: буйство зеленой плесени цепляется за платформу креста, Гийом — свидетель со стороны жениха, а сам жених просит прощения за коробку с париками, что он когда-то вернул парикмахеру в столь неприглядном виде.

Добравшись до дома, сваха сложил лодочкой ладони, прижался лицом к окну кухни и пристально посмотрел внутрь. Затем неслышно подкрался к двери, тихонько вставил в замочную скважину ключ и мягко провернул. Медленно приоткрыв дверь, он достал маленькое карманное зеркальце из-за цветочного ящика на подоконнике, просунул в щель и повертел в разных направлениях, стараясь разглядеть каждый закуток.
— Добрый вечер, Гийом! Чем это ты занимаешься?

Сваха даже подпрыгнул от неожиданности и повернул голову. Мадам Серр держала лейку с водой в скрюченных от старости пальцах.
— Ох! Добрый вечер, мадам Серр. Э-э, ничем. Именно этим я и занимаюсь — то есть, ничем. Вообще. В смысле, абсолютно. А если б я чем и занимался, чего я как раз не делаю, то это было бы совсем не то, чем может показаться на первый взгляд. Ни в коем разе. А вообще, мне пора идти, так я совершенно ничем тут не занимаюсь, хотя и пора бы. До свиданья! — скороговоркой проговорил он, закрывая за собой дверь.

Дома Гийом достал из холодильника бутылку минеральной воды без газа, наполнил стакан и присел за кухонный стол, чтобы съесть нектарин, который предварительно как следует вымыл, дабы не подхватить глистов. Разрезая фрукт, сваха задумался, чем бы таким особенным отметить свою первую победу. Когда от нектарина осталась лишь косточка, он промокнул губы любимой белой салфеткой с собственными инициалами, вышитыми красными нитками в уголке, смахнул косточку в ведро и поставил пустую тарелку в раковину. Затем прошел к двери в погреб, повернул ручку с висящим на ней ожерельем сушеных стручков острого перца и медленно спустился по лестнице.
Внизу Гийом потянул шнур, зажигавший голую лампочку в мохнатом налете пыли. Одно из любимейших его мест еще с детства, погреб по-прежнему хранил свою притягательность. И хотя большинство консервов из фруктов и овощей были теперь его собственными, на задних полках до сих пор хранилось несколько баночек, закатанных еще его матушкой: и пусть содержимое их прокисло до состояния взрывоопасности, Гийом все равно не расставался с ними, всякий раз улыбаясь при виде почерка мадам Ладусет на бумажных этикетках.
Были здесь и другие сокровища, включая большую коллекцию деревянных башмаков его предков с маленькими подковками на подошвах. В бытность ребенком Гийом обожал всовывать в них свои еще не развившиеся розовые ножки и топать по земляному полу. Больше всего он любил изящно украшенные сабо из тополя, принадлежавшие его деду, который приберегал их для воскресений и похорон. Сабо были Гийому впору целых одиннадцать месяцев — когда ему исполнилось четырнадцать лет. Однако вносить их в дом Гийому не разрешалось: родители не доверяли бедуинской склонности сына раздаривать свои вещи всем, кому они придутся по вкусу.

Башмаки были не единственным предметом, достойным восхищения. Был тут еще «монах» — большая деревянная рама, в которую помещали горшок с горячими углями, чтобы согреть постель, — названный так из-за обязанности монахов ложиться в постель епископа и согревать ее перед сном. Кроме того, в погребе имелись хомуты и огромные ручные мехи, с помощью которых надували кожи телят, чтобы легче было сдирать. Углы были завалены древней, в кайме паутины, железной и деревянной утварью непостижимого предназначения. Время от времени юный Гийом, убежденный, что из них все же можно извлечь хоть какую-то пользу, вытаскивал в сад тот или иной инвентарь, очищал от грязи и ржавчины и пытался найти ему применение, что в один прекрасный день привело его к попытке смастрячить садовое сито из пояса целомудрия.

Игнорируя враждебные щипки воскресных дедовых сабо, которые Гийом по-прежнему надевал всякий раз, когда спускался в погреб, сваха двигался вдоль стеллажей со стеклянными банками, инспектируя содержимое бутылок «пино» с навязчивой тщательностью алхимика. Будучи в разных стадиях брожения с прошлого года, они напоминали жуткую коллекцию человеческих тканей и биологических жидкостей. Процесс виноделия проходил следующим образом. Сначала Гийом давил виноград в мешалке, после чего процеживал результат через пару женских колготок, покупка коих вызвала немало многозначительных ухмылок в местной лавке и стала объектом неоднократных комментариев Дениз Вигье: мол, если парикмахер берет колготки себе, то ему будет гораздо удобнее в размере XL. После процеживания Гийом добавлял коньяк — в пропорции сорок процентов спирта на шестьдесят сусла. Он с удовлетворением отметил прозрачность жидкости в верхних трех четвертях некоторых бутылок и подсчитал, что еще пара-тройка недель — и их можно дегустировать.

Миновав маринованные томаты, прижавшиеся к стеклу своими румяными щечками, Гийом обратил взгляд на бутыли с ореховым вином, которое сделал в августе. Счастливый и довольный, он тогда весь день снимал с дерева зеленые орехи, очищал их от скорлупы и смешивал с коньяком и сахаром, придавая напитку пикантности апельсиновой цедрой и палочкой корицы — новое добавление к рецепту с прошлого года. Затем смесь процеживалась опять же через колготки, на сей раз купленные в Брантоме, подальше от бакалейщицы и ее острого язычка. Гийом пристально рассматривал тягучую жидкость, размышляя, не мало ли он добавил корицы.

Самым большим изменением в погребе с тех пор, как Гийом Ладусет вернулся в дом, где прошло его детство, стали цветные карты планет и созвездий, которые теперь покрывали все стены над деревянными стеллажами. Ибо с годами Гийом неминуемо сворачивал на путь человека, который, обнаружив седой волосок у себя в усах, бросается к своему огороду с энтузиазмом влюбленного, пьяненный соблазнами его всходов и мучимый, в равной мере, его капризными неудачами.

Небесные карты являлись краеугольным камнем его методики обольщения. Гийом придерживался твердой уверенности, что растения, как и приливы, необычайно чувствительны к циклам луны. Верховный жрец культа лунного садоводства, он никогда не брался за работу, пусть даже самую мелкую, по огороду, если луна в этот день не проходила пред надлежащим зодиакальным созвездием. Подготовка почвы, сев, прореживание и рыхление, к примеру, производились лишь тогда, когда луна находилась в созвездии Козерога, Тельца или Девы. Оптимальным периодом для занятия листовыми культурами, такими как салат и шпинат, считались дни, когда она проходила созвездие Рака, Рыб или Скорпиона. А если луна была в Весах, Близнецах или Водолее, значит, настал черед артишоков, брюссельской капусты и брокколи. От природы Гийом был ярым приверженцем учения, что в каждом месяце есть четыре дня, когда в огороде работают только глупцы: когда расстояние между Луной и Землей минимально, и стебли вырастают длинные и тощие, словно бесполезные юнцы; когда Луна максимально отдаляется от Земли, и растения становятся восприимчивы к разным болезням; и два дня, когда она проходит между Землей и Солнцем, вызывая такие небесные пертурбации, что семена даже не прорастают.

Гийом Ладусет был не одинок в своей вере, которую исповедовал в дневные часы. Обладателю подробнейших и современнейших карт и схем — и пусть некоторые из них повторяли одна другую, зато приносили утешение, что ничего не упущено, — ему нередко докучали зодиакальными вопросами все новые и новые ученики, которые точно так же столкнулись с проблемой среднего возраста, обнаружив седой волосок там, где меньше всего ожидали.

Сверившись с положением Луны, сваха выбрался из дедовых башмаков и с облегчением сунул ноги в дежурные кожаные сандалии. Он щелкнул выключателем, проскрипел вверх по лестнице и направился к задней двери. Отодвинув щеколду, Гийом осторожно высунул голову наружу, скользнул взглядом по верхушке садовой стены, лужайке и под розовыми кружевами куста гортензии и лишь после этого уверенно зашагал в сторону огорода.

Шлепая сандалиями по траве, Гийом прошел мимо колодца с остроконечной каменной крышей и старой белой раковины с веселенькой красной геранью. Для начала он полюбовался ровным рядком чеснока, который высадил за четыре дня до полнолуния, а землю вокруг разрыхлил, когда Луна проходила созвездие Козерога — дабы головки росли потолще. У артишоков Гийом решил не задерживаться: хоть он и посадил их, когда Луна находилась в созвездии Близнецов, вместо того чтобы стоять навытяжку как солдаты, они больше походили на кучку левых уклонистов. Их скорбный вид и ноющее чувство раскаяния из-за того, что он добавил в ореховое вино слишком мало коричных палочек, внезапно напомнили Гийому о его склонности к неудачам, и мысли сами собой вернулись к Иву Левеку. Вырывая из грядки сорняки, Гийом размышлял, удастся ли ему найти женщину, которая будет смотреть сквозь пальцы на широко известную скаредность стоматолога, его раздражающую привычку глядеть собеседнику в рот во время разговора и неописуемые потуги дантиста в выращивании корнишонов. Нагнувшись за пучком шпината, Гийом ощутил, как забилось сердце. Но стоило ему потянуться за следующим пучком, как в памяти всплыл день, когда фортуна таки улыбнулась Гийому. Произошло это после печально известного мини-торнадо 1999-го, когда парикмахер раздвинул большие шпинатные лопухи, разыскивая пропавшего Патриса Бодэна.

— Эта женщина существует, и я найду ее, — сказал он себе и, повернувшись спиной к зыбучим пескам отчаяния, направился назад к дому с корзинкой поживы — готовить праздничный ужин…

Тогда, в 1999-ом, вместо костлявого вегетарианца-аптекаря, лежащего в листьях шпината, Гийом Ладусет обнаружил написанный маслом портрет молодой женщины. Нехватка изысканности выдавала в ней человека весьма скромных средств. И пусть картина не представляла видимой ценности — ее обаяние было бесспорным. Взгляд сразу приковывала палитра анонимного мастера. Неподдельная нежность в стыдливом румянце щёк; благоговение, ютившееся в каждом завитке рассыпавшихся по плечам волос; блеск глаз, будто бросавших вызов самой природе. Простой белой блузке художник придал чистоту египетского хлопка, дешевым пуговицам — великолепный лоск одеяний венецианской куртизанки.

Не зная, кому принадлежала находка, и не узнав на ней собственную мать, Гийом отнес портрет в дом, с осторожностью счистил землю с холста, отремонтировал золоченую раму. Следующие несколько недель он расспрашивал всех, кто попадался ему на пути, не теряли ли они написанный маслом портрет во время недавнего природного катаклизма. Так и не отыскав законного владельца, Гийом повесил портрет у себя в гостиной справа от камина и часто смотрел на него из кресла напротив, размышляя, кто же эта прекрасная девушка…

Мсье Моро и в голову не приходило, что картину могло унести ветром, когда мини-торнадо сорвал крышу с его дровяного сарайчика. Поэтому он тут же предположил, что это дело рук вора — то, чего мсье Моро постоянно опасался с тех самых пор, как повесил портрет в сарайчике почти шестьдесят лет назад. О том, чтобы перенести его в дом, не могло быть и речи: мадам Моро не составило бы большого труда узнать в девушке на картине причину всех своих будущих неприятностей.

Неразделенная преданность Пьера Моро длилась так долго, что ее выцветшие страницы стало страшно переворачивать. В тот вечер он тоже сидел в темном уголке под большим белым цирковым куполом и был свидетелем сногсшибательного зрелища трусиков Флоранс Фузо. Страсть его зажглась двумя годами ранее, когда в один прекрасный день девочка неожиданно подошла к нему на площадке для игр и лизнула в щеку. Мальчуган воспринял ее поступок как проявление любви. Но ничего подобного: Флоранс Фузо попросту страдала хронической нехваткой соли.

Пока юный влюбленный сидел, наблюдая за карликом, который убирал дымящуюся кучу экскрементов ламы перед следующим номером, Пьер твердо решил, что не может больше ждать и готов объявить о своей любви. Но когда зажгли свет, его внимание отвлекла комичная сцена: один из пиренейских медведей сбежал обратно на арену и теперь вприпрыжку удирал от человека в красных бархатных туфлях, которого еще несколько минут назад лобызал, встав на задние лапы. Когда же Пьер Моро отправился на поиски юной Флоранс, путь ему преградила громкоголосая толпа, ни в какую не желавшая расходиться. И когда он таки догнал предмет своей страсти, то к ужасу своему обнаружил, что его опередили.

Кляня себя почем зря за величайшее, как ему казалось, несчастье всей своей жизни — ведь он не смог сконцентрироваться на первоочередной задаче, — следующие несколько лет Пьер Моро, дабы избавиться от этого недостатка, посвятил изучению живописи масляными красками. К крайнему удивлению Пьера, результат оказался поразительным, однако он не мог рисовать ничего, кроме своей утраченной любви. После женитьбы он отложил кисть, посчитав это изменой по отношению к супруге. Он достал из тайника написанные портреты, развел в глубине сада большой костер и сжег все, кроме одного — самого любимого. Не в состоянии расстаться с портретом, он повесил его за поленицей в дровяном сарайчике: так, чтобы иметь возможность любоваться им, убрав пару-тройку поленьев. Каждый год Пьер Моро не мог дождаться зимы, рьяно выполняя частые требования супруги принести дров для камина.

Единственным, с кем Пьер Моро говорил о своей тайной страсти, был он сам. Он забирался подальше в лес и изливал душу с такой безысходностью, что спугивал птиц, и ничто не росло вдоль тропинок его нечленораздельных метаний. Навязчивые попытки мадам Ладусет оградить мужа от всяческих недугов — постоянный источник их семейных раздоров — лишь усиливал чувства Пьера. И когда мадам Моро публично ополчилась против предмета его безответной страсти, он попытался сделать все от него зависящее, лишь бы уговорить жену не давать ход делу. Для отвлечения внимания он задаривал ее всякого рода безделушками, включая сатиновые ленты и блестящие свистульки, купленные у странствующих торговцев, однако из всех покупок мадам Моро интересовала только одна — кило свежих помидоров. Со временем мужу пришлось прибегнуть к иному средству — он начал прятать боеприпасы супруги, — но та просто шла в бакалею и покупала новые. До мсье Моро так и не дошло, что величайшим несчастьем всей его жизни было не то, что он не женился на Флоранс Фузо, а в том, что он взял в жены истинную любовь, но так этого и не понял.

Выйдя на пенсию, Пьер Моро посвятил свое теперь уже не имевшее себе равных умение концентрироваться наблюдению за муравьями, однако занятие не приносило ему и десятой доли той радости, что давала живопись маслом. Мсье Моро вновь вытащил из сундука свои кисти, но оказалось, что у него развилась катастрофическая аллергия на скипидар.

Гийом Ладусет всегда испытывал жуткую неловкость из-за затяжной и публичной войны между матерью и мадам Моро. Вскоре после печально известного мини-торнадо 1999-го, Гийом, забирая из химчистки очередное пальто своей матушки с томатными кляксами на спине, решил пригласить мсье Моро на рюмочку аперитива — в надежде, что тот сможет уговорить жену прекратить или, по крайней мере, поубавить обстрелы, учитывая тщедушие противницы. После обильных извинений за поведение супруги мсье Моро объяснил, что за долгие годы совместной жизни ему ни разу не удалось убедить жену изменить свое мнение. И единственное утешение, которое он мог предложить хозяину дома — это то, что при возрасте, в коем сейчас пребывает мадам Моро, она поражает цель лишь с пятого броска. Хозяин и его гость едва успели перейти ко второму бокалу домашнего «пино», как мсье Моро вдруг поднял глаза и увидел портрет, чья краска была буквально замешана на его слезах. Разумеется, он тут же решил, что Гийом Ладусет и есть тот самый вор, и был так ошеломлен этим обстоятельством, что поставил почти не тронутый бокал обратно на стол и объявил, что ему пора.

В следующие месяцы мсье Моро полностью забросил изучение муравьев, так как не мог думать ни о чем, кроме своей картины. С утра до вечера он просиживал на скамейке в коричневых нейлоновых брюках и голубой бейсболке, мечтая еще хоть одним глазком взглянуть на губы, над которыми когда-то корпел не один месяц — столь велико было нежелание художника оставлять изгибы, напоминавшие ему об ивовых листьях. Он представлял, как Гийом Ладусет под покровом ночи прокрадывается в сарайчик и обнаруживает тайник с портретом — мсье Моро так и не смог понять, как преступному парикмахеру удалось проделать сей невероятный трюк. В воображении старику виделось, как Гийом снимает портрет со стены, кладет в большой холщовый мешок и ускользает через забор в саду. Но самым ужасным во всем этом была дерзость вора: наглость, с которой тот выставил портрет у себя в гостиной. Однако потребовать картину обратно старик не мог: он был уверен, что парикмахер узнал натурщицу и непременно раскроет его секрет.

В конце концов, он не мог больше этого вынести. Разбуженный как-то внезапным ливнем, мсье Моро бросился к дому Гийома Ладусета и заколотил в дверь. Пренебрегая предложенным стулом и кухонным полотенцем, он прошел прямо в гостиную — вода струйками стекала на пол с его волос — и бухнулся в кресло напротив портрета. Старик принял бокал «пино» из парикмахерских рук, но губы его так и не притронулись к напитку, поскольку он тут же забыл о нем. Какое-то время Гийом Ладусет пытался поддерживать разговор, по большей части односторонний, с человеком, от которого несло промокшим козлом. Но скоро, разочарованный рассеянностью собеседника, парикмахер проследил за взглядом мсье Моро на портрет и спросил:
— Он вам нравится?
— Больше, чем ты можешь себе представить, — ответил старик, ошеломленный таким бесстыдством.

Гийом Ладусет тотчас встал, снял портрет со стены и протянул мсье Моро со словами:
— Тогда он ваш.

Из дома парикмахера мсье Моро вышел с полиэтиленовым пакетом под мышкой, довольный, что вор, наконец-то, снял грех с души, а Гийом Ладусет закрыл дверь с теплым и счастливым чувством, которое известно только дающим.