Игорь Губерман, Александр Окунь. Путеводитель по стране сионских мудрецов

Отрывок из книги «Путеводитель по стране сионских мудрецов»

Церковь Святой Анны, построенная крестоносцами, на наш взгляд, — самая красивая во всем Иерусалиме: дивные пропорции, чудная акустика, и вся она какая-то торжественная, чистая, светлая. Находится эта церковь прямо напротив грандиозных бассейнов Бефесды. Только глядя на эти циклопические сооружения, начинаешь понимать, каким же невероятным городом был древний Иерусалим. Там есть еще и остатки римского храма, византийской церкви и небольшой бассейн, у которого стоит доска с трогательной надписью: «Это не там, а здесь Иисус исцелил паралитика». Надпись с очевидностью дает нам право очередной раз воскликнуть: это было здесь!

Следующий после рождения эпизод из жизни Марии переносит нас в деревушку (сегодня — район Иерусалима) Эйн-Керем, место настолько очаровательное, что в конце недели лучше к нему не приближаться: после потения в пробке, которая начинается еще наверху, у чудовища Ники де Сен-Фаль, вы будете обречены любоваться сотнями туристов с риском оглохнуть от криков и воплей на разных языках. А вот в будний день у вас есть все шансы провести время, как и подобает культурному человеку: посидеть в одном из ресторанов (весьма неплохих), полюбоваться пасторальными видами, цветочками, старинными каменными домиками, побродить по переулкам, зайти в одну из студий художников, которых здесь обитает немало (особо рекомендуем чудного художника и человека Ицхака Гринфельда, скульптора Аарона Бецалеля и дорогую подругу нашу Хедву Шемеш). А если вам вздумается учинить пикник, то мы с радостью присоветуем вам свое заветное место. Для того чтобы туда добраться, надо выйти на небольшую площадь, где слева от вас будет чрезвычайно древний источник, куда Мария ходила за водой и около которого повстречала свою дальнюю родственницу, тоже беременную Елизавету. А если повернуть направо и пройти вверх сотню с чем-то метров, то можно добраться до вполне впечатляющей церкви Сретения времен крестоносцев, где произошло то же самое событие. Удивляться этому не надо, мы же вас предупреждали: на этой земле все у всех двоится. Короче, где бы это ни произошло, это произошло здесь, а не в Тель-Авиве, Москве или Лиссабоне.

Зато если двинуться вперед, оставив по правую руку музыкальный центр Тарг, где по субботам бывают замечательные концерты, а в антракте кормят супчиком и поят вином (отчего второе отделение, как правило, еще лучше первого), подняться метров семьдесят вверх по дороге и около большого куста с неведомым нам названием свернуть налево, то вы окажетесь на древней римской дороге, среди совершенно дикой природы с удивительными видами и, главное,- в полном одиночестве. Короче, чтобы приятно провести время на природе, совсем не нужно ехать черт знает куда. Надо просто знать и любить родимый город. И в дополнение необходимо отметить, что именно в Эйн-Кереме стоит Горненский женский монастырь, весьма знаменитый в русской литературе, хоть Бунина почитайте. Он, кстати, здесь бывал. На этом месте мы Эйн-Керем временно покинем.

Как известно, Мария вместе с мужем своим Иосифом проживала в Назарете, в те времена — маленьком еврейском местечке. В 1099 году Назарет захватил знаменитый рыцарь и король Танкред. Он даже перенес туда свою столицу, которая раньше была в Бейт-Шеане, о котором мы уже рассказывали.

Из других знаменитых полководцев мы упомянем имя нашего любимого героя Наполеона. Да! Император был здесь и даже молился на месте, где потом был построен собор Благовещения, ибо тут некогда стоял дом Марии и Иосифа. (А сразу за собором — церковь, внутри которой есть столярная мастерская папаши Иосифа.) Как всем хорошо известно, именно здесь архангел Гавриил сообщил Марии то, что сообщил. Счастливые родители отправились рожать в Вифлеем, о котором мы рассказывать не будем, ибо он теперь у палестинцев, но когда-то мы очень даже любили навещать этот прелестный городок с отменной базиликой Рождества и гротами, где похоронен святой Иероним — тот самый, который, почесывая ручного льва, перевел Библию на латынь. А еще в Вифлееме был дешевый рынок, где было полно покупателей-евреев, в забегаловках — хороший кофе, и улыбчивые арабы-христиане торговали свининой и вертелами из масличного дерева… А теперь евреев вовсе нету, христиан с каждым годом становится все меньше и меньше, уж почти и вовсе не осталось, потому что больно агрессивны мусульмане и к христианам относятся… да чего там говорить, всем известно, как относятся. Кстати, вот уже долгое время пытаются они напротив собора Благовещения в Назарете выстроить мечеть. Именно что напротив, и именно что мечеть, и именно очень большую. Будто другого места нет. А с другой стороны, их можно понять. Если это вам интересно, обратитесь к европейской левой интеллигенции — они объяснят. А мы не можем — извините.

Кстати, о Назарете. Вплотную к этому городу, где христиан становится тоже все меньше и меньше и где можно поесть хороший хумус и бараньи ребрышки, построен город под названием Верхний Назарет, что на иврите звучит как Нацрат-Илит. В этом городе живут евреи, и в частности, несколько лет назад поселилась там пара молодых людей родом из Питера. По прошествии положенного времени у них тоже родился ребенок. Тоже мальчик. Хорошенький такой. Глазки голубые. Волосики золотыми локонами вьются. Родители души в своем первенце не чаяли и более всего болели душой, чтобы мальчик не отпал от великой русской культуры и русского языка. И так они старались, что он не только не отпал, а совершенно напротив: знал наизусть «Сказку о рыбаке и рыбке» и другие сочинения А. С. Пушкина и читал их вслух совершенно безо всякого акцента. Надо сказать, что и воспитания ребенок был отменного — говорил голосом нежным, вежливо и красиво. И вот когда минуло ребенку шесть лет, то повезли его родители в Петербург, дабы проживающие там дедушка с бабушкой восхитились. И бабушка с дедушкой очень даже восхитились. И немедля повели дитя гулять в Летний сад, где много парковой скульптуры и памятник дедушке Крылову. Вот гуляет ребенок вокруг памятника, разглядывает изображенных на постаменте героев дивных басен, а рядом на скамеечке сидит старая старушка и постанывает и кряхтит. Здесь надо сказать, что израильские дети (даже впитавшие в себя русскую культуру) непосредственны и безо всякого смущения вступают в разговор с незнакомыми людьми. Вот и этот мальчик, слыша печальное бабкино кряхтенье, подошел к ней и спросил:
— Бабушка, а что ты стонешь?
— А как же мне не стонать, милок? — грустно ответила старуха. — Сердце мое — совсем никудышное, ноги не ходют, уши не слышат, глаза не видют, и вся я разваливаюсь на мелкие части.
— Не печалься бабушка, — сказало дитя и подняло правую руку. — Все у тебя пройдет: и сердечко, и ушки, и глазки, и будешь ты бегать, как молодая, и жить тебе до ста двадцати лет.
— Господи, — умилилась старуха, — да откуда же ты такой, ангел мой?
— Из Назарета, — ответил мальчик…

…В общем, старушку отвезли куда надо, ибо врачебная помощь ей уже была не нужна. А ведь было бы дите как все дети, то крикнуло бы гортанно: «Из Нацрат-Илит!» И была бы старушка жива по сей день…

Вернувшись из Вифлеема, счастливое семейство продолжало жить в Назарете, где и прошли детство и юность Иисуса. Мальчик рос, а времена кругом стояли, как принято на этой земле, ох какие непростые.

Еврейский дух всегда кипел и метался в поисках неприятностей — немедленных или грядущих. И очень в этом преуспел. Время, о котором мы сейчас напомним, было чрезвычайно тяжким для евреев. Шла унизительная жизнь под римским сапогом (неважно, что обут в сандалии был римский воин, образ есть образ). Поборы были непосильны и с жестокостью взимались. Мечта о мятеже кружила головы. Никак не шел Мессия, а его приход, несущий избавление, со дня на день предвещали мелкие бродячие пророки. Приступая к описанию того, что в те годы произошло, мы испытывали некоторый трепет. И простая байка объяснит несвойственную нам душевную заминку.

Как-то раз одна бывалая экскурсоводша привезла группу туристов на речушку Иордан, где бойко и привычно рассказала, что некогда в этой речке (а возможно, и на этом самом месте) Иоанн Предтеча крестил молодого Иисуса Христа. И некий молодой человек из этой группы проявил живое любопытство.

— А почему же тогда, — спросил он робко, — вся христианская религия не названа по имени того, кто был первым и крестил Иисуса?
Экскурсоводша с ужасом сообразила, что раньше никогда не думала об этом, и ответила вопросом на вопрос:
— Вы христианин?
— Нет, — ответил любознательный турист. И просто душно добавил: — Я — еврей, инженер, из Кёльна я.

И со свирепой назидательностью даже не сказала, а скорее выдохнула опытная и находчивая экскурсоводша:
— Не лезьте в эти их дела!

Нам, однако, эту тему миновать никак нельзя, и мы, чтобы наш трепет оправдать, напомним для начала некую забавную цифру. В середине прошлого века было подсчитано, что только за минувшее столетие об Иисусе Христе было написано шестьдесят тысяч книг. Легко себе представить, как это число выросло к сегодняшнему дню. И какую бы подробность этой давней и высокой исторической трагедии мы ни помянем — нас одернут десятки ученых авторов, стоящие на иной точке зрения и по-иному видящие эту подробность, а то и почитающие ее фальшивкой позднего времени. Но мы рискнем.

А для начала мы ответим на вопрос того туриста.

Иоанн Предтеча (он же — Иоанн Креститель) никакого нового вероучения не создавал и не пытался. Он родился в той самой деревушке Эйн-Керем, о которой мы недавно говорили, на месте, где теперь стоит монастырь Святого Иоанна Крестителя, опять же плод пребывания крестоносцев в этих краях. И неплохой, скажем мы сразу, плод! Во дворе и внутри можно видеть остатки византийских мозаик, и пресс для отжатия оливкового масла, и цитаты из Священного Писания на разных языках, а еще садик, цветочки и все такое прочее. А внутри — ну чистый парадиз, ей-богу! Все облицовано прелестными изразцами, словно в Португалии, а на стенах — картины, правда, уж очень темные. В одном путеводителе написано, что Джордано, а в другом — Эль-Греко. Ну-ну! Всякое может быть. Вот в таких условиях и рос маленький Иоанн, но выросши, отринул пастораль и стал кем стал. Он был один из множества проповедников, которые возвещали, что близится конец земного времени, приход Мессии, и пора поэтому покаяться, очистив свою греховную душу. Сам он жил в пустыне и питался только мелкой саранчой (акриды) и медом диких пчел. Житейский аскетизм он полагал необходимой и единственно праведной подготовкой к приходу Спасителя. А очищение души посредством омовения плоти он называл крещением и знаком покаяния в грехах. Он говорил, что послан Господом и царство Божьей справедливости уже вот-вот наступит. К нему стекались толпы, он был яркой фигурой своего времени, хотя имелось еще множество разных сект, по-своему искавших утешения от невыносимо тяжкой жизни.

Однажды Иоанн крестил еврея лет тридцати по имени Иисус и произвел на него огромное впечатление. Этот сын плотника из города Назарета Галилейского почувствовал в себе призвание пророка и учителя.

И вскоре принялся ходить по родной ему Галилее новый бродячий проповедник и учитель жизни Иисус. Надо сразу сказать, что ходить по Галилее — чистое удовольствие. Воздух здесь хороший, гористый, есть леса, поля, горки разные и, наконец, озеро Кинерет. Вот здесь, на берегах Кинерета, и расположены места, которые известны каждому просвещенному человеку, поэтому распространяться про них мы не будем, а упомянем только для порядка. Итак: Капернаум с его роскошной синагогой, из которой Иисус изгнал нечистого духа, и где исцелил тещу Шимона, и откуда сам был изгнан оппонентами (не стоит волноваться: в синагогах это обычное дело). Здесь же раскопан дом того самого Шимона, который в дальнейшем был назначен Петром и в честь которого названа водящаяся в этом озере рыба (надо сказать — вкусная).

Кстати, лодка, в которой рыбачил Шимон (ну, может, и не эта самая, но точь-в-точь такая и того же времени), находится в киббуце Гиносар. Ее отыскали на дне Кинерета в наши дни и после большого тарарама выставили аж в Ватикане, но потом вернули назад.
Кстати, ловить рыбу в Кинерете не так просто, как кажется. Бывают там опасные шторма, встречаются водовороты. Озеро, между прочим, находится приблизительно на двести десять метров ниже уровня моря. Точной отметки уровня у него нет, ибо весной она выше, а осенью — наоборот. Конечно, в любом случае это уровень не столь выдающийся, нежели уровень Мертвого моря, но тоже порядочный. Чуть ниже по течению Иордана, вытекающего из Кинерета, находится Ярденит — место, где паломники воспроизводят обряд крещения, а повыше Ярденита — электростанция Рутенберга, о котором мы еще непременно поговорим.

Но все-таки самые привлекательные места для путешественника, которому небезразлично христианство и вообще древняя история, находятся на северном побережье. О Капернауме мы уже говорили, а теперь пару слов о Табхе. По-гречески это место называлось Гептанегон, что по-нашему «Семь источников». На самом деле их там семьдесят. Остается предположить, что-либо потомки Пифагора дальше семи считать не умели, либо… нет, мы даже и думать не хотим, что именно «либо». Впрочем, для нас куда более важно, что здесь Иисус пятью хлебами и двумя рыбами накормил пять тысяч человек, не считая женщин и детей, как пишет апостол Марк (попробовал бы он сегодня их не посчитать!). А еще здесь Иисус ходил по водам, и, наконец, здесь Иисус явился ученикам после воскрешения, что хорошо известно каждому по картине А. Иванова «Явление Христа народу». Видели картину? Это было именно здесь.

В ознаменование всех этих чудес византийцы построили тут церковь, которая неоднократно разрушалась, но ее мозаики, по счастью, уцелели. Это, надо сказать, такие мозаики, просто всем мозаикам мозаики! И конечно же, здесь есть те самые две рыбы, а с хлебами вышла неувязка: их всего четыре. Ученые придерживаются мнения, что это для того, чтоб вышел крест, но мы полагаем, что пятый хлеб попросту кто-то стащил. И наконец, над Табхой (чуть наискосок) находится место, с которым связано одно из самых важных (на наш вкус) упомянутых в Евангелиях событий — Нагорная проповедь. Здесь Иисус избрал апостолов, здесь была впервые произнесена молитва «Отче наш». На этом самом месте стоит церковь, выстроенная итальянским архитектором Берлуцци — францисканцем и фашистом. Тут есть одна милая деталь, а именно: в финансировании строительства принимал участие лично Муссолини. Кстати, Берлуцци выстроил и церковь на горе Фавор, где произошло Преображение Господне, всем хорошо известное по картине Рафаэля. Вид с горы Фавор захватывает дух. Особенно на закате и восходе. Кстати, если кому интересно, то на этой горе бывали и тот самый Танкред, и Иосиф Флавий, и знаменитая пророчица Дебора, и много других достойных людей. Так что вы тут в хорошей компании.

Иисус проповедовал смирение и воздержание, любовь к людям и соблюдение всех заповедей, справедливость и воскресение из мертвых, то есть вечную жизнь в том Царстве Божием, что наступит после скорого и неизбежного прихода Мессии — избавителя. А главное — он проповедовал блаженство и праведность бедности, поскольку в этом грядущем Царстве Божием последние станут первыми, получат полной мерой благодать все те, кто был несчастлив и унижен, скорбен, мучим, угнетаем и гоним в жизни земной. Какой утешной музыкой, какой живительной надеждой звучало это обещание, понятно каждому. Но этот проповедник был еще целителем незаурядным, он излечивал больных и недужных, с легкостью совершал чудеса и даже оживлял уже было умерших! И те, кого он звал идти за ним, немедленно и благодарно откликались, с легкостью бросая все свои дела по прокормлению семей. Он нес благую весть (по-гречески — евангелие), и столько было обаяния в его словах, в его манере говорить и в облике его, что слух о нем стремительно разнесся по Иудее.

Во всем, что проповедовал этот учитель жизни, не было ничего, что противоречило Торе и предыдущим пророкам, и ошеломляюще нового не было тоже, только воедино было собрано талантливо и очень убедительно поэтому звучало. Зажигая веру и надежду. И уже ученики его (впоследствии апостолы) догадкой озарились, что ведет их Сын Божий, столь давно ожидаемый Мессия (что на греческом — Христос). Но сам он ничего об этом им не говорил.

Все, что случилось далее, мы знаем из четырех Евангелий, признанных каноническими (ибо их был еще десяток, если не больше, но лишь часть дошла до нашего времени).

В основе всей сегодняшней морали —
древнейшие расхожие идеи,
когда за них распятием карали,
то их держались только иудеи.

На тридцать третьем году своей жизни учитель Иисус с учениками появился в Иерусалиме накануне праздника Песах. Жить ему оставалось — несколько дней. Он проповедовал, учил и исцелял больных. Он, как и прежде, говорил, что люди, нарушающие предписания Торы, пусть не надеются на грядущую вечную жизнь в Царстве Божием. Но более всего он проповедовал любовь и милосердие. Только о Храме отзывался он пренебрежительно: дескать, разрушен будет этот Храм, но он, Иисус, легко воздвигнет новый.

Слух о том, что в городе появился чудотворец, а может быть — и сам Мессия, стремительно облетел Иерусалим. Не потому ли сюда срочно прибыл из Кейсарии, где была его резиденция, римский наместник Понтий Пилат в сопровождении своих легионеров?

Дымкой непонятностей окутаны дальнейшие события, взаимные противоречия всех четырех Евангелий — основа споров сотен толкователей и ученых всего мира. Очевидна только внешняя канва событий: был он арестован римскими легионерами при участии храмовых стражников, отведен в дом первосвященника, с утра предстал перед Понтием Пилатом, был допрошен, осужден Пилатом на распятие и погиб на кресте. Прокуратор позволил снять его и похоронить, но на третий день могила оказалась пуста, и он живым являлся своим апостолам. Уже не скрывая от них, что он — Сын Божий и что послан Богом искупить своей смертью первородный грех Адама и Евы и вообще все грехи человечества. И что все, кто верит в него, — спасутся и обретут вечную жизнь.

Пребывание Иисуса в Иерусалиме расписано наилучшим образом, и рассказ об этих днях сам по себе может составить отдельную книгу. Мы же (в тесных рамках нашего ученого труда) вкратце и поверхностно (как и все, что мы делаем) коснемся лишь нескольких мест, связанных с событием, случившимся около двух тысяч лет назад. Итак, Иисус появился в городе в канун праздника Песах и, как подобает, в урочный час отпраздновал Исход из Египта вместе со своими учениками. О том, как это происходило, можно узнать, посмотрев на довольно известную фреску Леонардо и работы других художников. Что же касается места ужина, то оно, как тут заведено, находится сразу в двух местах.

Первое и наиболее известное расположено на горе Сион, в симпатичном старинном доме на втором этаже, как раз над гробницей царя Давида, что, очевидно, должно подчеркивать преемственность и все такое прочее. То, что это здание было построено на тысячу с лишним лет позже события, которое в нем произошло, никого смущать не должно. В жизни и не то бывает. Само помещение очень даже ничего: чистый романский стиль, а в углу — там, где лестница, соединяющая второй этаж с первым, — на колонне есть капитель, изображающая пеликанов, которые являются одним из символов христианства. То, что Тайная вечеря проистекала здесь, известно каждому, а вот тот факт, что именно на этом самом месте, на этом вот полу, под этим самым потолком и среди этих стен происходило учреждение Ордена Сиона (Приората, если хотите), — известен не каждому. Да, тот самый Приорат Сиона, который стоял за тамплиерами и который получил столь оглушительную рекламу благодаря Дэну Брауну. И это святая правда.

Неподалеку отсюда, в Армянском квартале, находится другое место, где состоялась Тайная вечеря. Это церковь Святого Марка, а называется она так потому, что находится в доме этого самого Марка, в том смысле, что дом принадлежал его матери, Марии Иерусалимской, но он там жил. Место это — резиденция епископа одной из древнейших в мире церквей — сирийской, а родным языком паствы этой церкви, как утверждает одна малоприятная тетка, которая кормится на этом месте и сквалыжным голосом промывает мозги редким туристам, является арамейский, то есть тот самый язык, на котором говорили практически все современники Иисуса, да и он сам.
Если отвлечься от назойливой бабки, то церковь эта просто замечательна: небольшая, с прекрасным резным алтарем, отменными коврами, первоклассной примитивной живописью и, наконец, с портретом (в смысле иконой) Девы Марии, писанным самим святым Лукой с натуры! Картина со временем изрядно потемнела, почему и называется «Черная мадонна». Судя по всему, святой Лука был хороший живописец, но к технологии своего ремесла относился спустя рукава, ибо все его (нам, по крайней мере, известные) портреты потемнели и все называются «Черными мадоннами». Несмотря на это, а может быть — благодаря этому, все они исключительно чудотворны — и та, что в Риме, и еще одна (в Ченстохове), но эта особенно.

Кстати, Деву Марию крестили именно в этом доме. Не знали? Теперь знаете. По ступеням можно спуститься этажом ниже, в комнату, где ужинал Иисус с апостолами. Кстати, сирийцы утверждают, что эта церковь — самая первая в мире. Не исключено, хотя нам известны, по крайней мере, еще три столь же первых. При крестоносцах она была изрядно разрушена, но потом королева Мелисанда распорядилась ее восстановить. Конечно, нет никаких сомнений, что Тайная вечеря была и на горе Сион тоже, но нам все-таки кажется, что скорее здесь. Объяснить почему — мы не можем, просто сердцу не прикажешь…

Перед тем как вернуться к теме нашего разговора, мы хотим сказать пару слов о самом Армянском квартале. Начнем с того, что мы любим армян. Это началось у нас еще с первого визита в Армению и продолжается до сего дня. Судьба этого народа, поразительно напоминающая еврейскую судьбу, близка нашему сердцу. Нас до слез трогают армянские песни и музыка Комитаса, и даже «Танец с саблями». Мы восторгаемся армянской архитектурой и армянским искусством. Мы ценим и любим армянскую кухню. И если эта книга случайно попадет в руки Генриха Игитяна и жены его Армине, а также Ваника Егяна и его супруги Веры, то пусть знают эти замечательные люди, что мы их часто вспоминаем с любовью и признательностью.

Так вот, основная достопримечательность Армянского квартала, помимо Патриархии, — это собор Иакова, выстроенный как раз на том месте, где этому брату евангелиста Иоанна по приказу царя Ирода отрубили голову. Святому Петру во время Иродовых гонений удалось уцелеть, но завидовать ему не надо, он тоже от своей судьбы не ушел. Место, где беднягу Иакова обезглавили, — слева от входа. Сам собор весьма впечатляет: он весь в изразцах, два старинных патриарших трона, а когда в него входят красавцы монахи в высоких клобуках и начинается служба, то мы ощущаем прикосновение к чему-то очень подлинному. Такого ощущения, увы, у нас не возникает на службах в православных и католических церквях Иерусалима.

А теперь, хоть это нарушает плавность повествования, мы упомянем монастырь Креста, который находится в долине под Музеем Израиля. Мы его вне очереди упомянем потому, что его в свое время (точнее, во II веке) построили грузины, а к грузинам мы тоже очень хорошо относимся. И к архитектуре их, и к живописи, и к музыке, и к кино, и к дивному многоголосному пению, и наконец — к чудному Резо Габриадзе и его куколкам, которыми восхищались в Тбилиси, и к Дато, хозяину «Кенгуру» — лучшего грузинского ресторана Израиля и окрестностей, и к жене его — несравненной Лине.

А что до монастыря, то он построен как раз на том самом месте, где росло дерево, посаженное Лотом (помните такого?). Это был очень интересный образец древней селекции: Лот посадил в одну лунку сразу три саженца — кедр, сосну и оливу. В результате выросло нечто такое, что с тех пор никогда нигде не вырастало. Из этого самого дерева и был сделан крест, на котором распяли Иисуса. Потом он затерялся, покуда не был обнаружен царицей Еленой (о которой позже) там, где сейчас находится ее церковь (внутри церкви Гроба Господня). В дальнейшем крест исчез (есть много версий его пропажи), однако щепки от него (в количестве, сильно превышающем древесную массу целого креста) находятся сегодня во многих церквях мира.

В монастыре этом (сегодня принадлежащем грекам) есть ресторан, и нечто вроде музея, и старинные фрески, доведенные художником и философом Андреем Резницким до совершенства, и не снившегося их авторам. В частности, Шота Руставели, здесь похороненный, теперь намного более похож на Шота Руставели. Он некогда, поссорившись с любимой им царицей Тамарой, с горя ушел из Грузии и окончил свои дни в этом монастыре. Существует еще одна версия: царица Тамара завещала похоронить ее в Святой земле, но тайно. Руставели, однако, вычислил царицу и отправился вслед за ней. И что вы думаете? Под фреской Андрюши — там, где он нарисовал великого Шота, точнее — под столбом, на котором изображен Руставели, — нашли могилу, в которой лежали мужчина и женщина! Так если это не доказательство, то что?
А теперь вернемся в Старый город, в место, которое находится на склоне Масличной горы напротив восточной стены Старого города и которое называется Гефсиманский сад. Когда-то здесь из росших в изобилии маслин давили масло. Гат на иврите — пресс, шемен — масло. Отсюда Гефсиман, но вам это, конечно, и без нас известно. Здесь — на месте, где безуспешно молил Иисус, чтобы участь его сложилась иначе, — стоит базилика Агонии, или церковь Всех Наций, которую выстроил (понятное дело — на развалинах византийской) все тот же Берлуцци. Свет туда проникает через окна, в которые вставлены полупрозрачные слюдяные пластины. Церковь, как и все, что строил Берлуцци, — не шедевр, но совсем неплохая.

А вот через дорогу находится изумительная подземная церковь Гробницы Святого Семейства. Там (а вовсе не в Эфесе!) похоронена Дева Мария (умерла она на горе Сион, где сейчас высится аббатство Дормицион) вместе с родителями Иоахимом и Анной, а также и святым Иосифом. Правда, ученые утверждают, что могилы родителей и мужа Марии — это на самом деле могилы королевы Мелисанды и прочих членов царствующего дома крестоносцев. Мы в духе времени, политической корректности и поисков мирного сосуществования науки и религии склонны думать, что правы все. Как бы то ни было, если вам повезет случиться в Иерусалиме в день Успения Богоматери, вы увидите чудное зрелище уходящей под землю широкой лестницы, на ступенях которой мерцают сотни свечей, увидите колеблющееся пламя сотен лампад, и, возможно, что-то шевельнется в вашей душе. В нашей, например, — шевельнулось.

В убогом притворе, где тесно плечу
и дряхлые дремлют скамейки,
я Деве Марии поставил свечу,
несчастнейшей в мире еврейке.

В Гефсиманском саду сияет золотыми куполами-луковками русская церковь Марии Магдалины. Здесь похоронены великая княгиня Елизавета Федоровна, убитая в России в 1918 году. Церковь дорога всем любителям русской живописи: ее иконостас — работы Верещагина, и еще есть пейзаж Александра Иванова. Кроме того, отсюда на небо вознеслась Дева Мария. Почему она не вознеслась из церкви, где похоронена, нам неизвестно.

Зато известно, откуда вознесся Иисус. Это на вершине горы — в мечети, где покоится большой кусок скалы с сохранившимся отпечатком ноги Иисуса. По израильской традиции на причастность к этому событию также претендует находящаяся неподалеку церковь Патер Ностер. В любом случае очевидно, что вознесение произошло, и совершенно неважно, где именно. Тем более что мусульмане считают этот отпечаток несомненным следом ноги Магомета, оставленный со времени, когда он возносился для беседы с Аллахом. Правы, как нам почти всегда кажется, и те, и другие, и третьи.

Дело только в том, что район этот — очень арабский, и ходить мы туда не очень рекомендуем, если только вы не хотите быть ограбленными под дулом пистолета, как это произошло с нашими московскими знакомыми профессором Н. Богатыревым и женой его Чудой. С другой стороны, традиция грабить паломников — это старинная многовековая традиция, так что выбор за вами.

Тут же недалеко, в арабской деревне Эль-Азария, находятся могила Лазаря и церковь на месте дома, где жили Мария с Марфой и Вифания. Тут же и Елеонская обитель. Об особенностях туризма в этих местах смотрите выше.

Короче говоря, Масличная гора — богатое объектами место. Но если вы спросите нас, то мы честно признаемся, что самое большое впечатление производят на нас несколько гигантских древних олив, растущих около церкви Агонии. Этим невероятным, похожим на живые существа деревьям больше двух тысяч лет, и только они знают точно, что именно и как произошло в ту далекую ночь. Они были свидетелями мольбы Иисуса, объятий и поцелуя апостола, которого звали Иуда, и ареста, который, согласно Евангелиям, был произведен когортой римских солдат, что не одному исследователю дало основание предположить, что в Иисусе римляне видели вождя (или одного из вождей) готовящегося против них восстания. И надо сказать, что доводы их выглядят достаточно убедительно. Знаете ли вы, сколько солдат составляло когорту? Двести пятьдесят человек. Вряд ли столько солдат нужно было, чтоб арестовать бродячего проповедника.

Но перед тем как двинуться дальше, мы непременно должны поговорить о человеке, без которого драма, пролог которой был сыгран в Гефсиманском саду, никогда не была бы доведена до финала.

Бахус без Эроса. Заметки алкоголика

Римского-Корсакова, 17. Кафе при магазине «Ленточка». Водка от 18 рублей, нестрашные сорта от 30 рублей. Закусок много, и полиэтиленовых, и самодельных, холодных и горячих. Есть телевизор. Туалет 5 рублей. Круглосуточно, но один раз из десяти можно легко напороться на «закрыто» без объяснения причин.

Гражданский проспект, 36. «Рюмочная Бистро». Водка от 18 рублей, нестрашные сорта от 21 рубля. Место непроходное, компания посетителей местная и устойчивая; ощущение, что отдельные персонажи сидят сутками (работает 22 часа, с двумя часовыми пересменками). Закуски — пирожки из пакетов (с капустой съедобно), полиэтиленовые салаты. Туалет, телевизор.

Пушкинская, 1. Кафе «Рюмочная». Водка от 40 рублей. Рюмочная нового типа: для модной молодежи. Вкусная недорогая еда (супы от 60 рублей; десерты, впрочем, по ценам кофеен). Второе заведение от тех же хозяев — Некрасова, 19.

Литейный, 12. Распивочная в торговом зале гастронома: уходящий жанр. Водка от 15 рублей; приличных сортов не разливают. Два-три вида бутербродов, но никто не мешает купить в соседнем отделе качественный развесной салат. Или мороженое. Три стоячих столика. Туалета, разумеется, нет.

Ланское шоссе, 2. «Рюмочная». Водка от 13 рублей, нестрашные сорта от 20 рублей. Портрет Есенина на стене. Два сидячих столика, три стоячих, туалета нет. С 8 до 21 часа. Разогревают местного приготовления пищу (плов, чахохбили), традиционный набор бутербродов.

Большой проспект ПС, 12. Рюмочная «Робин-Бобин». Стояк-закуток, водка от 15 рублей, нестрашная от 20 рублей. Из закуски — Мало видов бутербродов. Работает с семи утра, редкий случай. Туалета нет.

Московский проспект, 3, в подворотне. «Рюмочная». Водка от 15 рублей, нестрашные сорта от 21 рубля. Стояк, закуски — колбаски охотничьи, яишница и строго 4 вида бутербродов (копч. колб., сало, селедка-яйцо, сыр). Вечерами часто можно встретить компанию милиционеров. До 22 часов, но норовит закрыться максимум в половине десятого. В туалет отсылают в кафе в соседнем переулке, но глухая подворотня гораздо ближе. «Петербургские фундаменталисты» нарекли заведение «рюмочная имени Носова»…

В чем петербургским фундаменталистам нельзя не сочувствовать: в инициативах по защите рюмочных. Публикации, акции, семинары. Это подчеркивает шутовской характер движения, но в основе здравое соображение: лояльность граждан государству зависит от доступности дешевого алкоголя. Горбачев начал «развал СССР» с антиалкогольной компании. Человек, вынужденный покупать ночью водку у таксистов, рискуя обнаружить в емкости обыкновенную воду, не пойдет в народное ополчение. Развитие событий было предсказано еще брежневским фольклором: «Если будет восемь, все равно не бросим, Передайте Ильичу, нам и десять по плечу, Если станет больше — сделаем как в Польше».

В какой-то момент казалось, что забегаловкам в Питере приходит кирдык а ля Москва, кафетерии и пирожковые посыпались под натиском фаст-фудов и спа-салонов, но тут, слава Богу, невидимая рука рынка сыграла на стороне горожан. Новые сети рюмочных (и, кстати, пышечных)- тренд последних двух лет, и старые почти все на местах.

Право же, что может быть слаще пятидесяти грамм на ходу, без церемоний и по щадящей цене, когда твои трубы поют душерасщепляющие романсы? Что может быть естественнее, даже никаких романсов не слыша, заглянуть мельком, кивнуть «как-всегда», заметнуть, крякнуть… Гражданин, имеющий такую возможность, гораздо реже вспоминает о коррумпированности властей и звериной сущности капитализма. Рюмочная — аналог церкви; если в душе ад, в семье разлад, а в бизнесе смрад, зайди на мгновение, поставь свечку, опрокинь даже и пятьдесят — и будет тебе утешение.

Конечно, последние идиотские установления по типу ограничения продажи алкоголя со стольки-то часов и запрета на уличное распитие, резко приубавляют градуса идилличности. Но в половине магазинов крепкое ночью из-под прилавка достанут, а на распивающих на набережных рек и каналов особо зверских облав, кажется, не устраивается. Власть чувствует, что за какие-то вещи — пусть опосредованно и отложенно — можно получить по башке даже от терпеливого моего народа.

В свободном мире, между прочим, с этим делом тоже амбивалентно. Америку я знаю плохо, но помню, например, гостиницу в Нью-Джерси, в которой даже днем не подавалось алкоголя (а без машины до цивилизации не доберешься), или ночь в Санта-Барбаре, когда в поисках глотка в баре по-любой-цене мы с приятелем шатались по спящему городу без малого два часа. Реалии Старого света знакомы мне ближе: удивитесь, например, тому факту, что в свободолюбивой Голландии алкогольные магазины закрываются в пять-шесть часов вечера и работают по пять-шесть дней в неделю (не говоря уж о том, что даже в Амстердаме вы будете час искать такой магазин). В Финляндии спецмагазинов больше и режим работы терпимее, но схема та же. На французской дороге водитель (хорошо, пусть пассажир), страждущий опохмела, рискует умереть от разочарования на заправочной станции, ибо там ему не продадут даже ничтожного пива.

Немецкая жизнь организована гуманнее — и на заправках все нормально (те, что на автобане, торгуют алкоголем крепче пива только до полуночи, но если очень хочется, найдется заправка в городской черте), и охотно придет на помощь заведение с привычным русскому уху турецким именем «киоск», где есть далеко не все, но то, что вам надо — есть. Да, киоск закроется максимум в два ночи, но надо же и совесть иметь; кроме того, на вокзале крупного города он с высокой вероятностью окажется круглосуточным. Да, киоски неравномерно распределены по стране: в Берлине, Бремене и Кельне их навалом, а вот, скажем, во Франкфурте-на-Майне то ли вообще нет, то ли нет почти.

Помню трагичнейшую историю 200.. года, когда на Франкфуртской книжной ярмарке был «русский год» и 150 наших писателей посетили это мероприятие за счет министерства печати. В последний день писателям пообещали банкет, писатели банкеты уважают, но ждал их облом невероятного масштаба: вывези в ресторан на окраине, угостили сосиской и пивом, а потом танцы, а писатели хотят водки, но она уже за свой счет, а ресторанная водка в Европе по три, скажем, евро за 20 грамм, что глупо и бесполезно, и не уйдешь никуда: или соборного автобуса жди два часа, или на такси. Половина с гаком писателей грустно ждало автобуса, предвкушая возместить в центре, но в центре магазины уже закрылись, а киосков, повторяю, там нет, а то, что заправку надо искать, не каждый писатель сообразит. Однако же: волшебное спасение в виде заправки остается почти всегда.

Иное преимущество европейского алкогольного универсума — вино в скромной таре. Я, скажем, просыпаясь на Сенной площади в г. СПб в жаркое утро, желаю плавно начать день с шампанского. Где мне его взять? В заведениях попроще его не разливают, отпускают только бутылками. В заведениях посложнее могут налить, затребовав три евро за сто грамм. Но еще надо найти такое заведение, а главное — сухое шампанское встречается через два раза на третий, все норовят напоить несъедобным полусладким. В то время как в любом гамбурге или брюсселе я куплю в ближайшем киоске нужную бутылочку в 200 гр. за те же три евро, а то и за два; не буду утверждать, что в каждом универсаме такая бутылочка есть в холодильнике, но во многих — есть, а в универсаме эти 200 гр. обойдутся мне вовсе в евро с небольшим. Еще спокойнее, если душа вожделеет красного: 250 гр. за аналог наших 35 рублей, и сиди со своей бутылочкой в тени каштана, а у нас вина на улице официально можно выпить лишь на террасе ресторана — минимум пять евро за гр.150.

Впрочем, вино — тема не русская и сторонняя. Вернемся к водке. Водка — страшное зло, разрушает семьи и все такое. Если автор этих строк не перестанет любить водку, то будущее его — сомнительно. С другой стороны, как же ее не любить. Гармония ледяной водки с салом, соленым огурцом, горячим борщом и пр. не нуждается в комментариях: ни Вагнеру, ни Прокофьеву таких гармоний создавать не удавалось.

Водка должна быть холодна и доступна; это очевидно, как заповедь «Не убий!». Не буду даже искать слов для тех деятелей общепита, что в припадке европейскости пытаются вводить в России издевательскую порцию 40 гр. С горчайшим сердцем вынужден констатировать, что в одно время эта гнилая мода завелась даже в мекке петербургской культуры, в Мариинском театре. Граммы, впрочем, скоро вернулись к человеческой норме, но цены в мариинских буфетах растут по три раза за сезон. Вышел меломан в антракте, позволил себе полтинничек, а больше уже позволить не может, а антракты в Мариинке богатырские, достигают пятидесяти минут.

Критиковать ценовую политику любимого театра не стану, тем более что в парижских операх порция шампанского или виски и вовсе — десять евро. Меломанам, однако, дам полезный совет. В окрестностях Мариинки хватает рюмочных, которые за время антракта можно посетить при желании и дважды. «Белые ночи» на Печатников переименовались и временно без лицензии, но, скажем, —

Ул. Декабристов, 53. «Рюмочная». Водка от 12 рублей, нестрашная — от 21 рубля. На закуску разогревают полиэтиленовые шашлыки. Нет бутербродов. Есть туалет. В интерьере — старые радиоприемники, бюсты Ленина и Сталина, чучела тетеревов. Открыто с 9 до 23. Флегматичный усатый буфетчик записывает долги опойных завсегдатаев в толстую книгу.

Вячеслав Курицын

Агаси Айвазян. Евангелие от Авлабара

«Танцую я танцуют все
Хочиш сматри хочиш не»

  • М.: Рослин, 2008

Эта книга — сборник рассказов романтика XX века. Тонкого, неузнанного и непризнанного. Человека Эпохи Возрождения, как называют всесторонне одаренных людей. Это книга рассказов Агаси Айвазяна, который писал пьесы и сценарии, снимал фильмы и писал картины и умел любить народ вне зависимости от географии. Всё его творчество было замешано на этой любви и являлось объяснением в любви к талантливому и незадачливому бессребреннику и весельчаку — неунывающему маленькому человеку.

Начну непосредственно с рассказов сборника. Первый из них — «Путеводитель по Тифлису. 1912 год». Собственно, весь сборник рассказов — это и есть путеводитель по старому Тифлису, городу нашей родни и друзей, городу-празднику, чей уникальный колорит выжил разве что в рассказах Айвазяна. Юмор — органическая форма жизни и метод выживания героев Айвазяна, самим фактом своего существования превращавшим старый Тифлис в альтернативу серьезного процветания или безалаберного веселья.

«ТАНЦУЮ Я ТАНЦУЮТ ВСЕ

ХОЧИШ СМАТРИ ХОЧИШ НЕ», —

гласила вывеска над дверью духана Капло, и автор, Грикор, воспевал тем самым право маленького человека на выбор. «Ва!.. Это был гимн его свободы… Свобода, братство, вечность… Хочиш сматри хочиш не…», — улыбается сквозь текст Айвазян и обогащает характеристику раскованности в другом рассказе: «Ламаз-Гевурк вышел из тюрьмы с небрежно приспущенными вокруг талии брюками. Это было выражением его свободы».

«Давление воздуха в Тифлисе 406.

Над купцом Тамамшевым оно равно 404.

Над Воронцовым-Дашковым — 308.

А над нашим Кара-Вурди — 1000. Может быть, именно по этой причине у него нет дома и спит он под открытым небом — чтобы хоть слегка уменьшить давление свыше», — сочувствует Айвазян.

«Жил такой генерал Барсегов. Это был уже готовый генерал»… «Где-то в глубине души Барсегов предполагал, что он отпрыск того последнего оставшегося в живых солдата, который бежал с полей сражений Армении, добрался до Тифлиса и основал свой род. Генерал знал, кто остается живым в бою. Он ясно представлял своего сбежавшего предка и гордился тем, что среди потомков даже самого последнего труса, последнего уцелевшего солдата сегодня есть и генерал», — иронизирует Айвазян. И тут же любуется старенькой девой Машо, дочкой генерала, с радостью признавшей внуками и взявшей на содержание и рыжего Гено Чкадуа, и отсидевшего в ереванской психушке чудака Аветика, и тощего Юзефа Кривицкого, и грека Граматикопуло, и еще четверых неприкаянных.

«В Тбилиси есть три вокзала.

И если кто-нибудь увидит на вокзале бездомного человека, тут же посоветует ему пойти к дочери генерала Барсегова.

 — Она добрая, — скажут, — приютит тебя… И потом, кто знает, может, ты ее внук?»

А «Машо во всех прохожих вглядывается с сомнением. Сколько людей, подобно ее внукам, затерялись, пропали вдали… И родным становится для Машо каждый человек», — разводит руками Айвазян.

«БАЛЬНИЦА, ЧАСТНИ ВЕНЕРИЧЕСКИ

ФЕЛШЕР НЕ ЗАХОДИ,

НЕ НАДО

ПУСКАЙ БЕЗ РАБОТЫ УМРУ Я», —

выводил на вывеске Грикор, успевший украсить духан «Симпатия» портретами Шекспира, Раффи, Коперника, царицы Тамар, Хачатура Абовяна и Пушкина друг возле дружки. «Откровенность Грикора была откровенностьюТифлиса, и, видимо, откровенности одного человека хватало на то, чтобы прикрыть фальшь и лицемерие целого города. Вывески Григора были знаменами Тифлиса», — заключает Айвазян.

Вообще рассказы этого сборника хочется бесконечно цитировать. По мне, — это главный народный критерий оценки писательского таланта. Хочется растащить книгу на цитаты — значит, вам повезло прочитать текст НАСТОЯЩЕГО ПИСАТЕЛЯ, каких единицы. Если не вспоминается ничего, кроме «замысла», «тенденции» и «знания психологии», — ждите, что автор вскоре станет лауреатом какой-нибудь неожиданной литературной премии или даже ордена «за заслуги». Вообще у нас отмечены тиражами и официальным признанием не таланты, а активисты. Это советская традиция. Но есть гораздо более древняя и вредная армянская: «Гна мэры — ари сирем» («Поди умри — тогда и полюблю»). И это — пожизненный приговор, который фильтрует всю суету дня текущего и архивирует лишь НЕТЛЕННОЕ. Так что представьте, каково быть живым армянским писателем.

Но по большому счету, Агаси Айвазян не только ушел из жизни не признанным в соответствии с его личным творческим масштабом, но мы не спохватились и после него. А ведь ушел великий романтик и большой философ. И «Евангелие от Авлабара» по сути — реквием и по визуально и демографически видоизмененному Авлабару, и по некогда родному для нас Тифлису, и по аристократу духа Агаси Айвазяну.

Итак, изысканное подарочное издание «Евангелие от Авлабара», где даже буквицы в начале текстов принимают позы кинто. Книга, задуманная тифлисцем Араиком Баблояном и ереванцем Виктором Лихомановым и изданная ими в Москве с привлечением кисловодского художника Юрия Багдасарова, московских переводчиков и финской полиграфической базы. Если кто-то станет говорить, что у миграции нет позитивной стороны, покажите ему эту книгу.

Лия Аветисян

Кант, хамон и КГБ (Дмитрий Панченко. «Записки русского бедуина». Андрей Шарый. «Четыре сезона». Я. М. Сенькин. «Фердинанд, или Новый Радищев»)

Кант, хамон и КГБ

Когда-то жанр путевых заметок процветал. Каждый уважающий себя путешественник делился с публикой увиденным и пережитым. В жанре рождались такие шедевры, как карамзинские «Письма русского путешественника» — лучшая русская книга восемнадцатого столетия — или пушкинское «Путешествие в Арзрум».

Сегодня жанр, как и многие хорошие вещи, в упадке. В каждом ларьке можно купить путеводитель, в котором написано, как работают музеи и сколько надо оставить горничной. В Интернете, на форумах и в ЖЖ,— гигабайты отчетов о поездках: где лучше пляж, в какой отель не надо селиться и кому щелкнуть пальцами, чтобы были девочки. В телевизоре — довольные хари телеведущих. Еще бы им не быть довольными: халявная турпоездка, а всего работы-то — выдохнуть в камеру текст из путеводителя. За всем этим забывается истинное значение путешествия.

Путешествие есть радикальная встреча человека с миром. Перед внимательным взглядом путешественника мир впервые начинает существовать. Путешественник, если только он путешественник, а не турист, присутствует при сотворении мира, он становится сведетелем (так! не от «видеть», а от «ведать») бытия мира. Именно поэтому путевые заметки — это не «куда я вам советую пойти и на что посмотреть», а «что сказал мне Бог».

Жанр в упадке, но в подводном течении, под жирным нефтяным слоем культуры, мелькает еще серебристой чешуей форель. Три тоненькие книжки — именно такие рыбки. Название серии «Письма русского путешественника» отсылает к Карамзину, и это понятно: войдя в храм, поцелуй икону («целовать» когда-то значило «приветствовать»). И хотя до карамзинских «Писем» этим книгам как пешком до Австралии (а кому ближе?), они все же, все три, замечательно хороши.

Человек, который, отправляясь в путешествие, украшает свою машину оригинальной строчкой Гомера, как делает автор «Записок русского бедуина», не может приехать в неинтересное место. Европа, которую он видит из окна своего автомобиля,— а география этой книжки для ста пятидесяти страниц очень широка: от Гераклитовых столпов до севера Норвегии,— бесконечный повод для разговоров и размышлений.

Эта книга может показаться несколько сумбурной, бесструктурной. То «бедуин» расскажет о своей машине, то о девушках в разных странах, то о военных подвигах Александра, то о голландской селедке, то о генезисе единорогов. В одной главе он расскажет байку из жизни, в другой — о миссионерской роли древних греков, потом перейдет к Наполеону, а с Наполеона легко перескочит на судьбы европейских литератур.

Все эти главы можно читать в любом порядке, а можно просто открывать книгу наугад и с любого места включаться в ненавязчивую болтовню обо всем на свете. Мыслей, высказанных в этой книге, иному романисту хватило бы на несколько сотен страниц пафоса, пророчеств и умствований. К счастью, «Записки» не роман, а сам «бедуин» достаточно скромен, чтобы не навязывать свое мнение. С ним можно соглашаться, можно не соглашаться,— все равно любопытно послушать, что он думает о европейской полиции и в чем видит великий секрет Запада.

«Четыре сезона» Андрея Шарого кажутся на первый взгляд более системной книгой, главы в ней поделены на сезоны и стороны света: «Зима. Восток», «Осень. Юг», и т. д. Но на самом деле система эта довольно искусственная: что с того, что Испания на западе, Кенигсберг на востоке, а Константинополь на юге?

В основе этой книги — та же непринужденная болтовня ни о чем, что и в «Записках русского бедуина». Соседство первой главы — о блинах — со второй — о Моцарте — есть структурный принцип этой книги. Образованный человек знает, что в этом мире одинаково важны все детали, поэтому говорить нужно и можно обо всем, обо всем сразу: о Кундере, о Канте, об испанском хамоне, о голландском Хайнекене, об Афоне, о Христиании, о сидре — обо всем, с тем вниманием, которое в любом осколке Земли обнаруживает образ целого мира.

Но одно дело — мир европейский, а другое — русский. Рассказ о Псковской области ориентирован поэтому не на карамзинский текст, а на радищевский и называется «Фердинанд, или Новый Радищев». Двадцать пять глав этой книги — двадцать пять псковских деревень — суть измерения тайной, легендарной России, в которой скобари живут по соседству с вежликами, двухметровые собаки отгрызают головы богомольным старухам, в бане пропадают все, чье имя начинается на «М», сотрудники КГБ выращивают коньков-горбунков, а помещик и поэт Лилеев организует для пейзанов газету “Bauerfreund”.

Несмотря на всю серьезность поднятых вопросов и затронутых проблем, книга эта смешна настолько, что ее ни в коем случае не рекомендуется читать в метро. Шутки и исторические открытия в духе дебижевских «Капитанов», быть может, наскучили бы, будь в книге не 140, а 300 страниц. Но в этом феерическом балагане идеально соблюден баланс.

Это, пожалуй, и есть то, что объединяет все три книги,— они написаны с чувством меры, вкуса и юмора. Они едва ли станут для кого-то неиссякаемым источником открытий и вдохновения, как та икона, к которой они все прикладываются. Но о них, безусловно, с благодарностью вспомнит читатель-попутчик, ведь умный (и остроумный) человек в дороге — такая редкость.

Вадим Левенталь

Михаил Шишкин. Русская Швейцария. Литературно-исторический путеводитель

  • М.: Вагриус, 2006
  • Переплет, 656 с.
  • ISBN 5-9697-0290-0
  • 10 000 экз.

К теории коня

Экскурсия как экскурсия, маршрут полностью обеспечен запасом цитат, вы получите массу сведений, а нужны ли они вам — решайте сами.

Оказывается, в Швейцарии практически нет такого места, где не побывал какой-нибудь наш компатриот и чего-нибудь не совершил — или с ним не случилось.

Что-нибудь сказал, написал, кого-нибудь обругал — или ударил — или убил — или умер.

Эпилепсия, опять же. Чахотка. Уголовщина и политиканство. Сплетни. Художественное творчество.

Очень громко ссорились из-за денег.

Вообще — неряшливый такой трагизм.

Воробьи в стаде голубей. Презрительные белые вороны.

Автору — с высоты его роста — их повадки, ухватки, конфликты несколько смешны, это понятно.

Тем не менее он снисходит: исторические анекдоты отобраны добросовестно, разложены по почтовым адресам, рассказаны терпеливо.

Существенных ошибок почти нет. Так, разные мелочи. Скажем, насчет первой жены Достоевского: автор отчего-то решил, что она оставила себе фамилию прежнего мужа и была Исаева. Или вот про Людмилу Шелгунову сказано, что она «была подругой известного беллетриста А. Михайлова (Александра Шеллера), отправленного на сибирскую каторгу», — подругой была, и про каторгу верно, только Михайлов совсем не тот. Хотя, конечно, не все ли равно.

Впрочем, учитывая, что все персонажи этой книги некогда были живыми людьми, — может, и не все равно. По крайней мере, в двух случаях автор мог обойтись с ними повнимательней — и сам выглядел бы получше.

Вот, смотрите. «Когда до Швейцарии дойдут известия о декабрьском мятеже в Петербурге, Анна Федоровна узнает, что присягнувшие Константину и ей солдаты требовали, обманутые своими офицерами, Конституцию — в уверенности, что выступают в защиту ее, Анны Федоровны, законной русской императрицы, супруги Константина».

Положим, это — про Константина с его Конституцией — не факт, а всего лишь каламбурный бонмо, приведенный не помню в чьих мемуарах. А факт — что Константин к 1825 году лет пять уже как был женат на некоей Иоанне Грудзинской (графине Лович). А с этой самой саксен-кобургской Анной состоял, наоборот, в разводе. В самом что ни на есть законном. Соответственно, никто ей не присягал, и вообще весь этот декабрьский сыр-бор не имел к ней никакого отношения. Хотя, пожалуй, разгорелся бы как-нибудь по-другому, не распадись ее брак. Кусать локти — куда ни шло, но помышлять о каких-то правах (или шансах) на престол? Короче, сомнительно, что бедная женщина была такая дура, какой кажется под пером Михаила Шишкина.

Но, опять же, бог с ней. А вот с Екатериной Писаревой получилось действительно некрасиво. Безумную девочку товарищи по революционной борьбе продали — убедили ее, что это необходимо для дела свободы, — один из продавцов был ее возлюбленный — она согласилась, потом застрелилась, — нет повести печальнее на свете — как же она рассказана?

«Екатерина Гребницкая, сестра критика-нигилиста Писарева, также фиктивно вышедшая замуж студентка-медичка, будет работать наборщицей в эмигрантской типографии и, когда для выпуска революционного издания потребуются дополнительные средства, поступит в содержанки к состоятельному лицу. Покончит с собой в Женеве в 1875 году двадцати трех лет».

Даже удивительно: все правда, только дурен слог (разберитесь, попробуйте, кому потребовались средства; а наборщица, похоже, просто переменила род занятий) — и сам собой пробивается оттенок клеветы.

Впрочем, если не ошибаюсь, это выписка из какого-то полицейского отчета (хотя кавычек нет).

Что поделать? Конь хоть и о четырех ногах, а и на него бывает проруха. В такой огромной компиляции нельзя совсем без верхоглядства — и кто же из нас не верхогляд?

Что же до слога — краевед не обязан быть стилистом, а для устранения разных неловкостей существуют редакторы.

Тут их было даже двое — две женские фамилии на последней странице. Дамы, вероятно, решили, что раз автор — тот самый Михаил Шишкин — художник слова и лауреат, — то трогать его текст было бы с их стороны бестактное невежество.

Но дело в том, что бывают писатели с поставленной, что называется, рукой.

А некоторые пользуются двумя стилями.

Или даже тремя: один для славы прижизненной, другой — для посмертной, а за обыкновенный гонорар пишут натурально.

Чтобы, значит, не амортизировать своего Страдивариуса почем зря.

И вот как выглядит эта натуральная манера — без протезов, без косметических подтяжек. Выпишем сколько-нибудь фраз, выбирая покороче.

«Успешный пример первого врача женского пола со швейцарским дипломом вызывает многочисленные подражания».

«Славе своей как столице эмигрантской печати Женева в чем-то обязана и такой колоритной фигуре, как…»

«Талант ее открывает Достоевский и публикует в своей „Эпохе“».

«Привлекается Огарев, скучающий без дела после закрытия „Колокола“ и все чаще сражающийся со скукой алкоголем».

«Будучи другом Этель Лилиан Войнич, он дает ей прообраз Овода для одноименного романа».

«Будучи женой Ильи Репина, она являлась центром интеллектуального кружка, образовавшегося вокруг художника, который находился целиком под ее влиянием».

«Студент Иванов убивается именем мифического Всемирного революционного союза».

«Через Бакунина Нечаев организует кампанию в прессе по невыдаче себя России…»

«С тех пор Засулич вообще не выступает публично, служа больше совестью революционной эмиграции…»

«Общий труд сопровождается чтением Доктором антропософских лекций…»

«Белый и Ася Бугаева-Тургенева время от времени приглашаются Штейнерами на вечерний чай, что болезненно воспринимается завистниками».

«Кстати, бернские медведи послужат музой для революционных публицистов».

В сущности, ничего страшного. Некоторый дефект внутреннего слуха. Ну да, не Карамзин.

А все же очень, очень приличная книга. Почти не скучная — при такой-то толщине.

С. Гедройц