Автор: Arseny Shmartsev

Глава из книги Романа Василишина «Империя»

О книге Романа Василишина «Империя»

Владимир ПУТИН о Михаиле ХОДОРКОВСКОМ, из интервью телеканалу Nederland 1 и газете «NRC Handelsblat»: «Если бы вы смогли заработать за пять-шесть лет несколько миллиардов личного состояния в долларовом эквиваленте, то, уверяю вас, и вы могли бы вызвать любой ажиотаж, защищая свои интересы и в Европе, и в мире».

Одной из самых ярких страниц новейшей российской истории стал либеральный путч против российской государственной машины. «Восстание» 2003 года возглавил владелец нефтяной империи «ЮКОС» сорокалетний Михаил Ходорковский. Победа над тщеславным миллиардером стала не просто наиболее громким успехом правления Владимира Путина. Она предоставила в руки президенту дополнительные экономические рычаги, сопоставимые по размерам с отдельными государственными экономиками. Победа над Ходорковским стала к тому же глубоко символичной и значимой для российской государственной верхушки. Это была последняя большая «битва» с Западом, которая велась именно на российской территории. Такое «Бородино» времен глобализации. Когда утихла канонада информационного сражения и развеялся дым, сначала трудно было осознать все последствия дерзкой конфискации, которую совершила администрация Путина относительно собственности столь невиданных масштабов. Президент не просто укоренял собственные власть и авторитет на пространствах огромной российской территории и возвращал государству заводы и нефтяные месторождения. Путин наконец получил полный контроль над так называемым «энергетическим оружием», которое имеет в условиях современной экономики «роста потребления» разрушительную силу не меньшую, чем ядерное оружие в ХХ веке. Разгромив Ходорковского, российская традиционная элита наконец смогла развернуть свои арсеналы вовне собственных границ и начать привычную для себя экспансию и восстановление геополитического влияния. Риски Путина были огромными даже в случае победы: от обвала всего хозяйственного механизма до международной экономической и политической изоляции. А что уж говорить о поражении? Представители либерального сообщества, которые в свое время кормились из рук Михаила Ходорковского, прочили Путину и его соратникам горькую судьбу чуть ли не нацистских преступников. Победа президента казалась тогда далеко не очевидной. Ведь «ЮКОС» — это не просто миллиарды долларов, сокрытых от человеческого глаза, сотни миллионов из которых были брошены на подкуп следователей и прокуроров, оплату телевидения, газет и политических деятелей, заказных митингов и пикетов. Это еще и сотни лучших юристов и адвокатов, готовых засыпать суды жалобами и протестами, это и головорезы службы безопасности, оснащенной на порядок лучше, чем любая государственная организация, которые шантажировали и запугивали свидетелей, а также представителей правоохранительных органов. Это и легион «честных» политиков из США и стран Евросоюза, которые готовы были «бескорыстно» защищать Михаила Ходорковского и поливать грязью Путина. Это также и сотни неправительственных организаций, окопавшихся внутри России и фанатично работающих против государственных традиций. Десятки тысяч работников этих фондов, ассоциаций и объединений в едином порыве прониклись судьбой одного человека — Михаила Ходорковского — «честного, открытого, искреннего и храброго филантропа». Они в течение двух лет засыпали мешками коллективных и индивидуальных петиций все существующие на земном шаре правительства, судебные инстанции и международные организации. Ежедневно по Москве и Петербургу, словно тени отца Гамлета, сновали передвижные митинги и пикеты. Не было в мировой истории рекламной кампании, которая бы размахом созданной истерии превзошла шумиху, которая сопровождала весь путь Ходорковского от СИЗО до лагерного барака в Читинской области.

Но нам интереснее все же понять мотивы Владимира Путина — почему он избрал именно владельца «ЮКОСа» для показательного «аутодафе». Представляется, что президент указал на Михаила Ходорковского среди десятка других всесильных миллиардеров, руководствуясь трезвым расчетом и здравым смыслом. Так поступает одинокий странник, когда на него бросается стая свирепых бродячих псов. Человек бесстрашно идет вперед и душит голыми руками вожака стаи, которая затем сама собой разбегается, поджав хвосты.

Мнения современников

Эндрю МЕЙЕР, «The New York Times», США: «Рождение «ЮКОСа» было «темной» историей. В 1995 году Ельцин передал российским олигархам акции ведущих госпредприятий — в нефтегазовой, металлургической и других отраслях — в обмен на финансирование своей кампании по переизбранию на пост президента. На аукционе, который контролировал его собственный банк, Ходорковский купил «ЮКОС» всего за 309 млн долларов.

…После слияния с «Сибнефтью» рыночная стоимость «ЮКОСа» достигла 45 млрд долларов, и «ЮКОС» превратился в седьмую крупнейшую нефтяную компанию мира. Ходорковский, который вырос в семье фабричных рабочих и провел детство в коммунальной квартире, прошел долгий путь. В 1998 году, когда Россия погрузилась в дефолт, он пережил крах и не выполнил своих долговых обязательств. Спустя год Ходорковский был вовлечен в скандал, связанный с утверждением американских экспертов о том, что через Bank of New York им было отмыто 10 млрд долларов. Он нанял большой отряд публицистов и адвокатов, лоббистов и бухгалтеров. И вскоре этот человек становится самой яркой звездой России на мировом финансовом небосклоне.

…В 2001 году «ЮКОС» создает фонд. (Ходорковский назвал его «Открытое общество» по аналогии с Институтом Джорджа Сороса, который имеет то же название.) В руководство своего фонда он включил Генри Киссинджера, лорда Ротшильда и бывшего посла США в СССР. Летом того года Ходорковский заигрывал с компаниями Exxon Mobil и Chevron Texaco, надеясь продать им большую часть акций «ЮКОСа». Сделка, объем которой мог достигнуть 20 млрд долларов, могла гарантировать «ЮКОСу» стабильное будущее. Эта сделка могла бы также превратить Россию в один из главных нефтяных источников Запада за пределами Персидского залива.

…Некоторые организации и частные лица, получившие от Ходорковского финансовую помощь, теперь предпочитают помалкивать, но известно, что в числе других щедрые пожертвования от олигарха приняли целый ряд «мозговых центров» США и Библиотека Конгресса США. В 2002 году «Национальный книжный фестиваль» — любимый проект Лоры Буш — получил от фонда Ходорковского пожертвование в 100 тысяч долларов. Ходорковский встретился в Вашингтоне с Кондолизой Райс и вице-президентом США Диком Чейни и даже умудрился сфотографироваться с президентом США и первой леди«.

Сьюзен ГЛАССЕР, Питер БЕЙКЕР, «The Washington Post», США: «Богатейший человек России Михаил Ходорковский не ощущал необходимости быть обходительным и не терпел возражений. А поэтому, когда он захотел, чтобы было изменено федеральное законодательство о добыче нефти, он попросту отказался принять „нет“ за ответ. Его лоббисты толпой ринулись в Думу. Он направил миллионы долларов широкому спектру политических партий. Прямо во время дебатов лоббисты г-на Ходорковского по мобильным телефонам подсказывали законодателям, что им следует сказать…

…Пожалуй, самым опасным г-н Путин посчитал тайные планы превращения России в парламентскую республику, где г-н Ходорковский планировал для себя пост премьер-министра. Для этого нужно было изменить конституцию. Многие московские инсайдеры не могли себе представить, что г-н Ходорковский осмелится добиваться этого. Однако люди повсюду говорили: „Мы можем делать все, что захотим“. И тогда г-н Путин, как утверждают некоторые, „просто захотел показать, кто здесь хозяин“.

…Г-н Ходорковский намеревался сформировать блок, который позволит ему доминировать в Думе. Вплоть до своего ареста он полагал, что никогда не будет избран президентом, потому что он — еврей. Следовательно, как сообщили источники, он готовился изменить всю политическую систему…»

Фиона ХИЛЛ, старший научный сотрудник Brookings Institution, эксперт по России, «Los Angeles Times», США: «Ходорковский украл „ЮКОС“ у государства в ходе приватизации 90-х годов. Безжалостный и корыстный олигарх был тесно связан с кремлевскими чиновниками еще со времен своей работы в качестве комсомольского вожака. Он знал, как воспользоваться девальвацией рубля и нестабильностью цен на мировом рынке нефти, чтобы увеличить производство и превратить „ЮКОС“ в главного игрока. Он задал тон для новой волны российского бизнеса, создав образцы грамотного корпоративного управления и новой корпоративной филантропии. Он поддержал развитие гражданского общества в России и за счет искусных PR-акций и пожертвований международным институтам добился если не уважения, то по меньшей мере внимания мировой общественности к своей персоне.

Личный успех Ходорковского даже улучшил имидж России, которую начали рассматривать как страну, где можно сколотить крупное состояние. Некоторое время он был образцом „хорошего“ олигарха. Он обогатил себя и Россию и доказал, что кремлевский капитализм может работать. К сожалению, Ходорковский недооценил Путина. Казалось, олигарх забыл, что он захватил „ЮКОС“ нечестным путем. Он вообразил, что „ЮКОС“ является его частной собственностью, которую он может использовать, как ему заблагорассудится.

Всего за две недели до своего ареста Ходорковский заявил в своем выступлении на форуме в Фонде Карнеги: „Российское общество должно привыкать к тому, что люди могут распоряжаться своими деньгами по своему усмотрению“. Он говорил о предстоящей продаже акций „ЮКОСа“ и высказывал свое мнение по другим вопросам, в том числе по политическим. Он заигрывал с американскими нефтяными компаниями Exxon и Chevron, которые были потенциальными покупателями его акций. Вместо того чтобы приобрести новые активы для „ЮКОСа“ и России, он, казалось, намеревался распродать акции „ЮКОСа“ для своей личной выгоды».

Купить книгу на Озоне

История из книги Дэвида Седариса «Нагишом»

О книге Дэвида Седариса «Нагишом»

Может, стоит попросить прислугу натирать мне монетки
воском, а потом уж класть их в китайскую банку,
что стоит у меня на комоде? Денежки, пускай не новые,
должны быть чистенькие, в приличном виде. Это один
из догматов моей церкви. Не лично моей, конечно,
а той, в которую мы ходим всей семьей. Называется
собор Блистающей Природы. Огромное такое готическое
здание с башенками, колоколами и статуями
самых обычных людей, которые, кажется, вот-вот
спрыгнут со шпилей. В церковь ходят на экскурсии,
а в первое воскресенье октября там проводится день
открытых дверей. Приходите, не пожалеете! Только
без фотоаппаратов — вспышка может напугать лошадей,
и тогда мы с родителями сильно рискуем, ведь по
настоянию священника мы сидим на передней скамье.
Недавно преподобный позвонил нам, уже под мухой —
он регулярно закладывает за воротник, — и сообщил,
что, глядя на наши лица, он чувствует себя ближе
к Богу. В нашей семье все и вправду жутко красивы.
Профиль моей матери отчеканен на жетонах новой монорельсовой дороги; нас с отцом тоже не обошли
вниманием: специалисты из НАСА думают сконструировать
лунный модуль, опираясь на строение наших
черепов. Скулы у нас прямо-таки созданы для воздухоплавания,
а в ямочках на подбородках уместится
дюжины три шарикоподшипников. Но главным моим
козырем большинство людей считает сияющую кожу;
она буквально светится, хоть кого спросите. С вечера
я повязываю на глаза носок, иначе не усну. Кому-то
нравятся мои глаза или блестящие, безупречно ровные
зубы, кому-то — моя густая шевелюра или внушительный
рост, а сам я, если хотите знать, считаю
важнейшим моим достоинством умение принимать комплименты.

Благодаря природной сметке мы видим людей
насквозь, будто они сделаны из прозрачного жесткого
пластика, и одежда нам не помеха: под ней-то они голые,
и мы наблюдаем, как неустанно трудятся их сердца,
души, кишки и прочие внутренние органы. «Ну
что, громилушка, дела идут в гору?» — спросит иной,
а я сразу чую, что он мне завидует и неуклюже пытается
снискать мое расположение неуместным простецким
юморком; от этого жалкого зрелища меня
тошнит. Ага, угадал, «идут в гору». Ничего обо мне
и моей жизни не знает, а туда же. И таких кругом полным-
полно.

Взять хотя бы преподобного: руки трясутся, бледная
восковая кожа обвисла, будто костюм с чужого
плеча. Тоже мне, загадка века! Да проще простого,
вроде головоломки из пяти деревянных кусочков —
такими занимают идиотов и учеников начальной
школы. Он упорно сажает нас в первый ряд, чтобы
другие прихожане не отвлекались, а то они обязательно
начнут оборачиваться и тянуть шеи, чтобы полюбоваться
нашей физической и духовной красотой.
От наших манер они приходят в восторг, им хочется
своими глазами увидеть, как мы превозмогаем нашу
драму. Куда бы мы с родителями ни направились, неизменно
оказываемся в центре внимания. «Это они!
Смотри, вон ихний сынок! Попробуй у него что-нибудь
выцыганить, а не даст — хватай галстук, завиток
волос, что придется!»

Священник надеялся, что если он будет читать
проповедь, сидя на лошади, то хотя бы отчасти вернет
себе внимание паствы, но даже лассо и пара гарцующих
тяжеловозов клайдздейльской породы не помогли:
план преподобного провалился. И все же, когда
мы сидим в первом ряду, прихожане дружно смотрят
вперед, и это уже хоть маленький, но успех. Да мы
с радостью влезем на орган или привяжем себя к необычному
кресту из нержавейки, что висит над алтарем,
лишь бы приблизить людей к Богу. Несмотря
на наши недавние трудности, мы готовы почти на всё,
потому что считаем: первейший наш долг — помогать
ближним. Фонд Организации Пикников для Жителей
Трущоб, Ежегодная Кампания по Борьбе с Головной
Болью, Флигель для Травмированных Игроков
в Поло при Местной Больнице Памяти Павших…
Мы жертвуем на благотворительность немыслимые
суммы, но об этом — молчок. Деньги даем анонимно,
потому что при виде мешков, набитых кое-как нацарапанными
благодарственными посланиями от полуграмотных
невежд (как слышат, так и пишут!), у нас просто душа разрывается. Только поползет слух о нашей
щедрости да еще и красоте — глазом моргнуть не
успеешь, как у ворот уже разбивают лагерь редакторы
модных журналов, детишки на костылях с острыми
наконечниками, и прости-прощай зеленый газон. Нет,
мы, конечно, делаем все возможное, но только без
лишней шумихи. Нас никогда не увидеть на пышно
разукрашенных карнавальных платформах, мы не
пойдем по улицам в колонне рядом с каким-нибудь
местным «индюком», потому что не желаем привлекать
к себе внимание. Прихлебатели, конечно, такие
занятия обожают, но это же дешевка, отстой. Рано или
поздно они столкнутся с последствиями собственной
глупости. Эти придурки жаждут того, о чем понятия
не имеют, но мы-то прекрасно знаем, что за славу
приходится дорого платить — своей частной жизнью.
Публично демонстрируемое благополучие лишь раззадоривает
многочисленных бандюг, что рыщут по
лесистым участкам состоятельных владельцев в надежде
выкрасть кого-нибудь из домочадцев.

Когда похитили моих сестер, отец скомкал записку
с требованием выкупа и швырнул ее в вечный
огонь возле чучела верного Пилигрима, которое стоит
в столовой нашего летнего дома в Олфактори. Мы не
вступаем в переговоры с преступниками, это не в нашем
характере. Порой, вспоминая (про себя, естественно,
не вслух) моих сестричек, мы дружно надеемся,
что у них все хорошо, но на воспоминаниях не зацикливаемся,
потому что не хотим, чтобы похитители
взяли над нами верх. Пока что девочек с нами нет, но —
кто знает? — возможно, когда-нибудь они вернутся;
не исключено, уже взрослыми семейными дамами.
А я остался у родителей единственным ребенком и наследником их солидного состояния. Бывает ли мне
одиноко? Изредка. Но ведь при мне по-прежнему мать
с отцом и, само собой, челядь. И хотя у слуг кривые
зубы и скверные манеры, некоторые лакеи на редкость
смышленые. Вот на днях зашел я на конюшню к Дункану,
и тут…

— Ради бога, оставь кошку в покое, черт подери, —
не выдержала мать, швыряя деревянную ложку обратно
в котел с бефстрогановом, — не то я сама тебе
рожу расцарапаю. Вырядил животину, будто последнюю
шлюху-дешевку. Сними с нее эти тряпки и отпусти
на волю, иначе она вообще сбежит, как предыдущая.

Поправив свободной рукой очки, я напомнил, что
предыдущая кошка попала под машину.

— Так она намеренно под колеса кинулась, — заявила
мать. — У нее другого выхода не было: когда
мы были в гостях у Кеннеди, ты довел ее до самоубийства,
заставляя есть «превосходную грудинку» или что
ты там трендел. Ну, отпусти сейчас же! Потом сбегай
на задний двор и уговори сестер вылезти из канавы.
Заодно разыщи отца. Если он не лежит под машиной,
то скорее всего занимается отстойником. Скажи, пусть
они лучше бегут к столу со всех ног, не то получат на
ужин хорошую взбучку.

Не сказать, чтобы мы были бедны. По словам
родителей, далеко не бедны, но не настолько далеко,
чтобы удовлетворять все мои потребности. Мне хотелось
жить в доме, окруженном не забором, а крепостным
рвом с водой. Чтобы крепко спать по ночам, мне
нужен был аэропорт, носящий наше имя.

— Ты настоящий сноб, — твердила мать. — Отсюда
все твои закидоны, это ясно как дважды два. Я росла среди таких же субъектов, и знаешь что? Я их на дух не
переносила. Как и все нормальные люди.

Жили мы не скудно: дом, машины, поездки на
каникулы, но мне всегда и всего было мало. Где-то в
ходе событий случился серьезный сбой, и из-за этой
ошибки мне выпала другая, совершенно неприемлемая
жизнь, но я не отчаивался, надеясь, что вот-вот
рука в белой перчатке нажмет на кнопку звонка и появится
подлинная моя родня.

— Слава Тебе Господи! — радостно воскликнут
они, бросая в воздух шляпы-цилиндры. — Наконец-то
мы отыскали вас, лорд Чисселчин!

— Ничего такого тебе не обломится, — убеждала
меня мать. — Уж поверь мне, если б я решила украсть
ребенка, я бы выбрала такого, который не лезет мне
в печенки всякий раз, когда я по рассеянности оставляю
пальто на диване. Сама не знаю, как оно так получилось,
но ты — мое дитятко. Если это обстоятельство
тебя сильно огорчает, можешь себе представить мои
переживания на сей счет.

Обычно, пока мать затоваривалась в ближней
бакалее, я болтался у входа в магазин, в надежде, что
какая-нибудь богатенькая пара затолкает меня в багажник
своей машины. Часок-другой меня, наверно,
помучают, но, узнав, что я отлично управляюсь с железной
клюшкой для гольфа, они конечно же снимут
с меня оковы и заключат в объятия как родного сына.

— Что, никто не позарился? — всякий раз интересовалась
мать, выкатывая груженую тележку на автостоянку.
— Неужели ты не знаешь бездетных пар? — в ответ
спрашивал я. — Но чтобы с бассейном или собственным
реактивным самолетом.

— Кабы знала, тебе первому сообщила бы.
Мое недовольство жизнью росло с появлением
каждой новорожденной сестрицы.

— Сколько-сколько детей в вашей семье? — изумленно
вопрошали учителя. — Надо полагать, вы католики.
Верно?

Мне казалось, что к Рождеству мать каждый год
снова была на сносях. В уборной вечно высилась гора
грязных пеленок, а ко мне в комнату то и дело забредали
на неверных ногах карапузы и немедленно вносили
беспорядок в мои коллекции раковин и винных
бутылок.

В чем конкретно крылась причина такой детообильности,
мне было невдомек, но из подслушанных
соседских разговоров я понял, что мать не умеет чтото
такое контролировать. Стало быть, она виновата в
том, что у нас нет загородного дома с эркерами и теннисным
кортом над обрывом. Вместо того чтобы добиваться
высокого положения в обществе, она предпочла
плодить детей, один чумазей другого.

И только когда она объявила, что беременна шестым
ребенком, до меня дошла вся сложность ее положения.
Днем я зашел к ней в спальню и обнаружил, что
она ревмя ревет.

— Ты огорчаешься из-за того, что еще не пропылесосила
цокольный этаж? — спросил я. — Если хочешь,
я могу взять это на себя.

— Знаю и очень благодарна тебе за готовность
помочь. Нет, я огорчаюсь, потому что… Черт, потому
что у меня будет ребенок, но, клянусь, это уж точно
последний. После родов потребую, чтобы мне перевязали
трубы, а узел запаяли наглухо, чтобы уж на
всю жизнь.

Я не имел ни малейшего представления, о чем она
толкует: труба, узел, паяльник… Но я исправно кивал,
будто мы с мамой заключили тайное соглашение, которое
позже будет заверено кучей юристов.

— Ладно, пусть, в последний раз, но мне понадобится
твоя помощь.

Она все еще горько плакала, отчаянно хлюпая
носом, но меня это не смущало и не пугало. Глядя на
ее тонкие, закрывшие лицо руки, я понял, что ей нужен
не просто добровольный уборщик. Да, я стану для
нее тем, кто ей нужен: слушателем, советником по финансовым
вопросам, даже другом. Всем этим и даже
больше, поклялся я, а взамен хочу двадцать долларов
и расписку, пожизненно гарантирующую мне отдельную
спальню. Вот каким я оказался любящим сыном.
Сознавая, какая ей выпала удача, мать вытерла мокрое
лицо и пошла искать свой кошелек.

Статья из книги Инны Гальпериной «Знаменитые дети знаменитых родителей»

О книге Инны Гальпериной «Знаменитые дети знаменитых родителей»

Член Государственного совета, генерал-губернатор Санкт-Петербурга (1804–1882)

Известие о рождении сына Аркадия не обрадовало отца, великого полководца Александра Васильевича Суворова. Он давно подозревал свою жену Варвару Ивановну (урожденную княжну Прозоровскую) в неверности. Новорожденный — точно плод любовного романа жены с секунд-майором И. В. Сырохневым! Оскорбленный Суворов затеял бракоразводный процесс. Дело замяли, но до конца дней своих он так и не простил жену и вообще «избегал баб».

Аркадий на первых порах воспитывался у матери, а когда немного подрос, по настоянию Александра Васильевича его взяла в свою семью старшая сестра Наталья, любимица А. В. Суворова. Наталья, которую отец нежно называл «Суворочкой», была женой Николая Зубова, брата фаворита императрицы Екатерины II. Она заботилась об Аркадии. Но, в отличие от ровесников своего круга, мальчик не получил ни должного воспитания, ни образования, ни надлежащей военной подготовки, хотя был зачислен в гвардию еще при Екатерине II и назначен камер-юнкером к великому князю Константину Павловичу.

Будущий сослуживец Аркадия Александровича Павел Xристофорович Грабе, сражавшийся вместе с ним, свидетельствовал: «Воспитанием его было пренебрежено совершенно. Он, кажется, ничему не учился и ничего не читал». При императоре Павле I четырнадцатилетний юноша стал камергером.

Аркадий был очень похож на отца, даже унаследовал его взрывной характер. Убедиться в этом Суворов смог только летом 1797 года, когда дочь, графиня Наталья Александровна Зубова, добилась у Павла I разрешения на поездку к отцу — император сослал его в поместье Кончанское. Когда Александр Васильевич увидел Аркадия, его прежние подозрения развеялись. Он признал сына и переписал завещание, согласно которому наследнику предназначалась значительная часть родовых и пожалованных за службу имений и драгоценностей.

Сын начал получать от Суворова письма, представляющие собой родительские наставления в очень сжатом, «солдатском» ключе: «Аркадию — благочестие, благонравие, доблесть; отвращение к экивоку, энигму, фразе; умеренность, терпеливость, постоянство».

В следующий раз судьба свела отца и сына во время Итальянской кампании 1799 года, когда А. В. Суворов командовал объединенными силами союзников в войне с Францией. Пятнадцатилетний Аркадий прибыл на фронт в свите великого князя Константина. Именно тогда началась настоящая военная карьера Суворова-младшего.

Во время итало-швейцарского похода он в чине генерал-адъютанта неотлучно находился при штабе Александра Суворова. В минуты опасности юноша проявлял отвагу и хладнокровие. В дальнейшем служба Аркадия продолжалась на фронтах многочисленных военных сражений 1805–1811 годов. После заключения Тильзитского мира он стал генерал-лейтенантом и Георгиевским кавалером.

Аркадий Александрович Суворов пользовался большим авторитетом в армии. Храбрый воин, он умел заботиться о солдатах и офицерах. Принц Евгений Вюртембергский, видевший Аркадия Суворова в бою, вспоминал, что тот при самой добродушной наружности в мире, с глазами, в которых светились честность и прямодушие, при своем остроумии, сметливости обладал вроде бы умышленно грубыми манерами.

Но «солдаты носили его на руках, он был идолом своих офицеров, слыл героем, которого ничто не может напугать или заставить сробеть!..» Генерал Павел Xристофорович Грабе писал: «Князь Суворов был высокого роста, белокурый, примечательной силы и один из прекраснейших мужчин своего времени. С природным ясным умом, приятным голосом и метким словом, с душою, не знавшей страха ни в каком положении, с именем бессмертным в войсках и в народе, он был идолом офицера и солдата».

Вместе с тем знающие Аркадия Александровича отмечали стихийность его натуры, с которой он не мог совладать. Принц Евгений Вюртембергский: «Никогда не знавал я молодого человека, соединявшего в себе в такой высокой степени благородство души с чувственными пороками… Почти невероятно, какое множество сумасбродных проказ натворил молодой Суворов (Аркадий Александрович) в течение своей кратковременной жизни, но в каждой из них проглядывала в то же время черта его добросердечия, являвшегося тут главным двигателем, заставляя забывать вспышки его страстей, хотя последние и были первой побудительной причиной его действий».

Генерал Павел Xристофорович Грабе: «Страсть к игре и охоте занимала почти всю жизнь и вконец расстроила его состояние».

Молодому князю Суворову прочили блестящее будущее, однако судьба распорядилась иначе. Или проявила свою закономерность?

В письме командующего армией Михаила Илларионовича Кутузова говорилось, что 13 апреля 1811 года Аркадий Суворов возвращался в Яссы, где стояла дивизия, которой он командовал. Его уговаривали не ехать вброд через реку Рымник, но генерал не послушался:

«Коляску оборотило вверх дном, три человека спаслись, а он утонул». Примечательно, что гибель Аркадия Суворова произошла на том самом месте, где его отец разбил турецкую армию великого визиря, за что получил титул графа Рымникского.

Принц Евгений Вюртембергский признавал: «Сын великого человека, которого Россия с гордостью видит признанным одним из величайших полководцев XVIII-го столетия, был, со своей стороны, одарен благородными и отличными качествами, которые могли бы послужить к славе его отечества, но не достигли высшего своего развития, вероятно, только вследствие его преждевременной кончины…»

Аркадий Александрович Суворов был женат на Елене Александровне Нарышкиной. У него было четверо детей, среди которых хочется особо выделить старшего сына, названного в честь деда Александром.

После гибели отца Александр три года обучался в иезуитском пансионе в Петербурге, где воспитывались, следуя моде того времени, сыновья многих русских аристократов. Затем он продолжил образование в Швейцарии, Франции и Германии.

Возвратившись на родину, князь Александр Аркадьевич Суворов поступил на службу в лейб-гвардейский Конный полк и всю последующую жизни отдал армии. Он последовательно получал звания: генерал-адъютанта, генерала от инфантерии, генерала-инспектора пехоты российской армии. Наконец, А. А. Суворов был членом Государственного совета — с апреля 1861 года.

С ноября 1861 по май 1866 года князь — генерал-губернатор Санкт-Петербурга. Он много сделал для благоустройства столицы.

При Суворове вступил в строй городской водопровод, на Невском проспекте появился Екатерининский сквер, а на территории Александровского парка открылся Зоологический сад.

Кроме того, Александр Аркадьевич принимал активное участие в работе комиссии по пересмотру военно-судебного устава, был президентом Вольного экономического общества, председателем попечительского совета заведений общественного призрения, почетным членом Академии наук, действительным членом Императорского человеколюбивого общества, почетным гражданином нескольких городов…

Генерал А. И. Веригин вспоминал о своем боевом друге: «Всегда смелый на правду, откровенный в мыслях и словах, он сохранил эти свойства до самых последних дней. Занимая при дворе и в среде царской семьи исключительное положение, он при всех условиях придворной жизни, умел соединять утонченность светского человека с благородством и прямодушием солдата, и этими качествами можно только объяснить ту общую любовь и ту популярность, которыми он пользовался в течение всей своей жизни».

Отвага, прямодушие, демократичность — это было у Суворовых в роду.

Князь Александр Аркадьевич Суворов скончался 31 января 1882 года. Его похоронили в Троице-Сергиевой пустыни близ Санкт-Петербурга рядом с могилой жены Любови Васильевны, умершей на пятнадцать лет раньше.

Сын Аркадий ушел из жизни бездетным. Он был последним представителем мужской линии рода Суворовых-Рымникских.

Купить книгу на Озоне

Отрывок из книги Владимира Познера «Тур де Франс. Путешествие по Франции с Иваном Ургантом»

О книге Владимира Познера «Тур де Франс. Путешествие по Франции с Иваном Ургантом»

Читать Анкету Владимира Познера

«Марсель основан ок. 600 г. до н. э.
фокейцами — греками из Малой
Азии — и назывался тогда
„Массалия“. По легенде история
города началась как история
любви Жиптис, дочери короля
Нана племени лигурийцев, и грека
Протиса: греки высадились на
берег Прованса в тот момент,
когда король Нан выдавал замуж
свою дочь. Для этого он созвал
пир, на котором Жиптис выбрала
бы себе жениха. Именно греку
Протису протянула она свой кубок
с вином. В качестве свадебного
подарка молодые получили часть
побережья, на котором и основали
город, названный Массилия»

А вот кто знает, что у Поля Бокюза есть феноменальная коллекция
старинных музыкальных инструментов, среди которых особенно
выделяется механический орган, играющий самые разнообразные
произведения, в том числе гимны многих стран? А кто знает,
что Бокюз обладает тончайшим чувством юмора, а это значит, что
умеет шутить без тени улыбки. Примеры? Пожалуйста:

— Месье Бокюз, а чем вы объясняете то, что Лион, а не Париж
является сердцем кулинарии и гастрономии Франции?

— Дело в том, месье, что Лион превосходно расположен. У нас
две полноводные реки со множеством рыбы, рядом долина Роны с
ее великими винами, здесь же плодородные земли, дающие великолепные
овощи и фрукты, к тому же Лион находится на перекрестке
всех главных дорог, и теперь, благодаря ТЖВ, Париж всего в двух с
половиной часах езды, то есть Париж стал пригородом Лиона.

На кухне в ресторане Бокюза, над входом, висит табличка.
Она гласит: «На кухне — тишина!».

— Месье Бокюз, почему эта табличка висит у вас на кухне?

Он пристально и без тени улыбки смотрит мне в глаза и отвечает:

— Я не люблю шум.

Вообще я счастлив, что встретился с Полем Бокюзом. Поначалу
нам сказали, что он себя чувствует не очень хорошо (ему тогда, летом
2009 года, было восемьдесят три года) и вряд ли сможет встретиться
с нами. Это конечно же был удар, но что поделаешь, все равно
поехали в его ресторан, который расположен под Лионом в городке
Коллонж-о-Мон-д’Ор, где, кстати говоря, Бокюз родился. Приехали,
выгрузили аппаратуру и пошли ко входу. Входим — и замерли: нас
встречает целая делегация, облаченная в белоснежные поварские
одежды. Во главе — мужчина среднего роста, на голове высоченный
белый колпак, лицо необыкновенно выразительное: крупный нос, высокие
скулы, пронзительные черные глаза, большой, четко очерченный
рот. Он делает мне шаг навстречу, протягивает руку и говорит:

— Поль Бокюз.

А потом была феерия. Сначала он повел меня во двор ресторана, на стене которого нарисованы картины из кулинарного прошлого Франции. Тут и шеф-повары, и исторические личности, пользовавшиеся их услугами, от Наполеона до де Голля. Подводя меня
к очередной картине, Бокюз объясняет, кто есть кто. На последней
картине изображены его дочь, сын, жена и сам Бокюз.

— А там, месье, смотрят на меня мои мама и папа, — и он показывает наверх, где на уровне третьего этажа вместо окна виднеется
изображение его родителей.

На кухне царит тишина при полнейшей сосредоточенной работе. Трудятся шеф-повары — я насчитал восемь человек, у семерых
белые курточки увенчаны невысоким стоячим воротничком в цветах французского триколора: сине-бело-красный. Далеко не всякий имеет право носить этот воротничок, это знак отличия, которым
награждается, как бы сказали мы, отличник своей профессии. На
французском это называется Meilleur ouvrier de France, что можно
перевести как «Лучший рабочий Франции» или «Лучший работник
Франции», как вам больше нравится. Так или иначе, но получается,
что под началом Бокюза работают семь шеф-поваров высочайшей
квалификации.

Потом был ужин. Сохранил меню для себя и потомства, предлагаю вашему вниманию:

• суп из черных трюфелей;
• поджаренный утиный фуа-гра;
• спаржа под соусом божолэ;
• телячьи ребрышки, сваренные в кокотке;
• голубь, фаршированный капустой и фуа-гра;
• вкусноты и гурманское наслаждение;
• бокал «Моэт э Шандон брют империал»;
• бутылка «Нюи Сен Жорж лэ Кай 04 — Бушар»;
• вода «Шателдон»;
• вода «Эвиан»;
• эспрессо.

Четыре персоны. Счет — шестьсот шестьдесят три евро. Или
сто шестьдесят три евро семьдесят пять центов на человека. Дорого?
Да. Вкусно? Впечатление на всю жизнь.

Я вообще не помню точно, что мы ели, помню только чувство
открытия, совершеннейшего удивления: вот передо мной лежит на
тарелке абсолютно узнаваемая еда, я точно знаю, какой у нее должен быть вкус, я ожидаю, что вкус этот будет очень и очень приятным, но то, что попадает мне в рот, сметает все мои представления
о привычном. Я просто замираю, перестаю жевать, чтобы этот вкус
никуда не ушел, а Бокюз смотрит на меня и не то спрашивает, не то
утверждает:

— Правда, вкусно?

И, не дожидаясь моего ответа, разворачивается и проходит по
своему ресторану, останавливаясь то у одного, то у другого стола,
чтобы перекинуться словом с посетителями.

В чем секрет этой кухни?

— Нет, месье, никаких секретов. Надо, чтобы все продукты были
совершенно свежими и наивысшего качества. Надо уважать природу, использовать ее по назначению, надо, чтобы человек понимал,
что именно он ест, и надо любить готовить.

Отрывок из романа

О книге Ингер Фриманссон «Доброй ночи, любовь моя»

Холод: жгучий, чистый. Вода, словно что-то живое и серое. Шелк!

Неба не нужно, никаких контрастов, на это у нее сил не было, от контрастов болели глаза. А вот облака, особенно, когда они собираются кучами, точно предвестие снега.

А снег чтобы валил с неба сухим, поземкой бы вился над дорогами, тогда она бы сорвала с себя одежду и насквозь обледенела.

Там, в чужом краю, она именно это и пыталась воскресить в памяти: ощущение кристаллов льда. Все тело ее тогда напряглось, она закрыла глаза, чтобы внутренним зрением увидеть сияние водной глади в северный весенний день, когда лед начинает таять.

Это у нее так и не вышло. Даже когда ее сотрясали приступы жесточайшей лихорадки, и Натан укрывал ее одеждой, тряпьем, гардинами, всем, что нашел.

Она дрожала, но это был не тот холод.

Она бежит все вперед, вперед.

Такой ты меня никогда не видел.

Вперед, вперед рвалось массивное тело, ноги, легкие как листья, в кроссовках для бега. Несколько дней назад Жюстина примеряла их в спортивном магазине в Сольне, опробовала с клинической тщательностью, а молодой продавец с белоснежными зубами и густыми блестящими волосами позволил ей пробежаться в них по беговой дорожке и заснял движения ее ног на видеокамеру. Во время бега она крепко-крепко стискивала кулаки, страшась потерять равновесие, страшась, что он найдет ее смешной. Она, сорокапятилетняя женщина с лишним весом, боялась, что он угадает отчаяние в ее манере сжимать колени.

С серьезным лицом он наблюдал за ней.

— Ты пронируешь, — констатировал он.

Она неуверенно оглянулась на него.

— Да. Это правда. Но не расстраивайся. Не одна ты так делаешь, почти все так бегают.

Она сошла с дорожки, волосы на затылке стали чуть влажными.

— Я хочу сказать, что при беге ты немного кособочишь. У тебя на плюсны повышенная нагрузка, поэтому у тебя и подошвы косо снашиваются.

Он поднял ее старые зимние сапоги и показал ей.

— Вот, видишь?

— Но я же никогда не бегаю, я никогда не бегала.

— Не имеет значения. Ты все равно пронируешь.

— Променирую? — попыталась отшутиться она.

Он вежливо засмеялся.

Она купила кроссовки. Почти тысяча крон. Он прочел ей небольшую лекцию, что высокое качество со временем непременно окупится, а бегать в плохих кроссовках — себе дороже, только повредишь что-нибудь, растянешь. Особенно с непривычки.

Кроссовки были марки «Авиа». Заметив это, она тут же подумала про самолет.

Побег.

Приблизиться к горизонту.

Низко надвинув синюю вязаную шапочку, она поднималась на вершину холма Йоханнеслунд. Она бежала, нагнувшись вперед, а стайки зеленых птиц взлетали из своих гнезд в траве. Беззвучно, но с осуждением, ведь своим появлением она оторвала их от важных занятий, своим пыхтящим человеческим телом, своим тяжелым свистящим дыханием.

Мы отдаляемся друг от друга.

Нет!

Ты бы меня сейчас видел, ты бы гордился мною, я бы смогла последовать за тобой на край света, а ты бы повернулся и посмотрел на меня своими небесными глазами, вот она, Жюстина, которую я люблю, она может по стене ходить как муха.

Как вошь.

На самой вершине холма задувал ветер, выжав из ее глаз слезы. А внизу стояли дома. Они походили на коробки, расставленные вдоль улиц и площадей и обсаженные розовыми кустами. Точно так, должно быть, выглядел макет, сооруженный архитектором из гипса.

Она едва не наступила на остатки ракет от фейерверка, бутылки и пластмассовые стаканы. Какая-то компания взобралась сюда, чтобы их лучше видно было в новогоднюю ночь, чтобы запустить ракеты выше всех. А потом пьяно покачиваясь, спуститься, добрести до дома.

Иногда она садилась в машину и ехала к новому манежу в районе Гримста. В будние дни мест на стоянке было много. Лошадей она особо не видела, хотя как-то раз, на глинистом лугу по соседству со стоянкой она заметила длинноногих животных, уткнувших морды в землю — вылитые пылесосы. Она не смогла рассмотреть на лугу ни единой травинки.

Жюстине внезапно захотелось хлопнуть в ладоши, просто, чтобы вызвать немедленную реакцию. Чтобы какой-нибудь конь, может быть, вожак, повернулся бы, сверкнул белками глаз и понес, не понимая, что он со всех сторон окружен изгородью, и в панике забыл бы обо всем, кроме одного — желания спастись, и чтобы остальные лошади понеслись за ним, чтобы они, обезумев от страха, скакали бы по грязи, совершенно потеряв ориентацию.

В ладоши она, разумеется, не хлопнула.

Слева от ледяной дорожки катка начиналась беговая дорожка, освещенная электрическими лампочками. Она побежала по ней. Потом свернула и помчалась по заболоченному участку за жилыми домами, мимо стоянки у Мальтесхольмской купальни, заметила, что разбитое окно в одном из припаркованных там домов-автоприцепов так и не починили, спустилась к воде и какое-то время бежала вдоль берега.

Четыре утки, раскачиваясь, беззвучно заковыляли прочь. Стоял январь, температура выше нуля, вторую неделю шли дожди, однако в этот день после полудня небо было выбелено блеклым.

Она потянула носом воздух.

Вдоль откосов лежали груды листьев, казалось, процесс гниения приостановился, и листья были коричневые, скользкие, совсем непохожие на кожу.

Как там, в чужом краю.

Ни звуков, ни птиц, ни капель, только ее ритмичный бег, глухие хлопки, когда она взбиралась на холм, а потом более звонкие, когда она оказалась на деревянном мостике и чуть не упала с него. Из-за сырости, что тянуло от воды, подошвы кроссовок «Авиа» скользили на коварном мостике.

Нет! Только не останавливаться, не проявлять слабости, в легких пощипывало, нарастал едкий и тихий хрип, но она гнала себя так, будто она — это он, Натан.

Ты бы мной гордился, любил бы меня.

Влетев в дом, она остановилась сразу за дверью, привалилась к стене, расшнуровала кроссовки. Задыхаясь, содрала с себя одежду, зимний спортивный костюм, рейтузы, спортивный лифчик и трусы. Широко расставила ноги, вытянула руки, чтобы пот медленно стек с нее.

Птица прилетела откуда-то сверху. Шелестящий звук крыльев, птица заворковала, забормотала. Села Жюстине на голову, вцепилась в волосы массивными блестящими когтями. Она мотнула головой, ощутив на макушке горячую тяжесть.

— Ты ждал меня? — спросила она. — Ты же знаешь, что я всегда возвращаюсь.

Она погладила птицу по спине и отпихнула в сторону. Со злым урчанием птица исчезла в кухне.

На толстом ковре в столовой она сделала растяжку, которой научилась из программы по телевизору. Ей никогда не нравилось участвовать в групповых занятиях. Натан называл ее застенчивой. Именно застенчивость и привлекала его.

Она была все такой же массивной, но время, проведенное там, вдали от дома, как бы заново изваяло ее, она выглядела тоньше, хотя весы так и показывали семьдесят восемь килограммов. Она долго стояла под душем, терла губкой живот, бедра, под коленями.

Там, где она была раньше, дня не проходило, чтобы она не вспоминала с тоской чистые европейские душевые, полы, на которые можно ступать без опаски, кафельные стены.

Они с Мартиной мылись в желтой речной воде, и запах перегноя и тины пропитал кожу, от него было никак не избавиться. Сначала она с трудом заставляла себя войти в воду, ей все казалось, что там что-то движется: змеи, пираньи, пиявки. Однажды утром им пришлось перебираться через пороги прямо в одежде. Другой дороги не было. После этого она перестала бояться.

Она тщательно вытерлась и намазалась лосьоном для тела. Бутылочка в форме пизанской башни, купленная в Риме, почти опустела. Она разрезала пластик ножницами и выскребла остатки лосьона мизинцем. Какой-то миг она рассматривала себя в зеркало, распаренную, уже немолодую. Подвела глаза, как она обычно подводила их еще с шестидесятых годов. От этого никто не смог ее отучить.

Даже Флора.

Надев зеленое домашнее платье, она прошла в кухню и налила себе миску кефира. Сидевшая на подоконнике птица смотрела на нее одним глазом, будто была чем-то недовольна. За окном по дорожке прыгал дрозд, слегка ожиревший за зиму и всклокоченный. Зимой он пел иначе. Монотоннее и пронзительнее, словно кто-то упорно дергал за тугую гитарную струну. Его ликующие и одновременно меланхоличные трели утихли где—то в конце лета и вновь зазвучали в конце февраля. С верхушки высоченного дерева.

Всю свою жизнь Жюстина жила этом доме у самой воды в районе Хессельбю Вилластад. Узкое и высокое каменное строение, рассчитанное на двух человек. А больше их никогда и не было, не считая того короткого периода, когда в доме жил еще и ребенок.

Теперь, когда она жила одна, Жюстина могла передвинуть мебель как ей заблагорассудится. Однако, она оставила все как было. Спала в своей девичьей комнате с выцветшими обоями и думать не желала о том, что могла бы переехать в спальню отца и Флоры. Кровать там стояла всегда застеленная, словно они в любой момент могли вернуться, Жюстина даже несколько раз в год снимала покрывало и меняла простыни.

В гардеробной висела их одежда, костюмы и рубашки отца слева, узкие наряды Флоры — с другой стороны. На обуви лежал тонкий слой пыли, иногда она подумывала о том, чтобы от нее избавиться, но у нее вечно не хватало сил нагнуться и вытащить башмаки из шкафа.

Порой ее посещало желание навести в доме порядок, и тогда она смахивала пыль с комода, протирала зеркала специальной жидкостью и немного передвигала щетку для волос и флакончики с духами. Однажды она взяла Флорину щетку для волос, подошла к окну и долго смотрела на застрявшие в щетке длинные седые волосы. До боли прикусив щеку, она быстрым движением выдернула волосы. Потом вышла на балкон и подожгла их. Волосы вспыхнули, съежились и сгорели дотла, оставив лишь резкий запах.

Уже начало темнеть. С бокалом вина она сидела в верхней гостиной, пододвинув стул к окну. Снаружи поблескивала вода в озере Меларен, матово переливаясь в свете фонарей у соседнего дома. Фонари зажигались автоматически, в сумерках включался таймер. В доме редко кто бывал, и она не знала никого из тех, кто жил там нынче.

Не знала — и хорошо.

Она одна. Вольна делать абсолютно все, что захочет. Делать то, что нужно. Чтобы вновь стать по-настоящему целой. Стать новым сильным человеком — как остальные.

Она имеет право.

Купить книгу на Озоне