Лауреатом Международной Букеровской премии стал Давид Гроссман

Вчера в лондонском Музее Виктории и Альберта состоялась церемония вручения Международной Букеровской премии. Победителем был объявлен Давид Гроссман — автор книги «Лошадь входит в бар». В шорт-лист также вошли французский прозаик Матиас Энар, норвежец Рой Якобсен, Дорти Норс из Дании, Амос Оз из Израиля и Саманта Швеблин из Аргентины. Всего в этом году было номинировано 126 произведений.

«Предпринятая Давидом Гроссманом амбициозная попытка написать этот роман была сродни балансированию на канате, но справился он со своей задачей впечатляюще, — прокомментировал глава жюри, директор Эдинбургского книжного фестиваля Ник Барли. — «„Лошадь входит в бар“ проливает луч света на последствия горя, делая это без малейшего намека на сентиментальность. Главный герой очень сложная личность, он полон недостатков, но абсолютно неотразим. Мы были шокированы готовностью Гроссмана брать на себя не только стилистические, но и эмоциональные риски: каждое предложение берется в расчет, каждое слово имеет значение в этом высочайшем образце писательского мастерства».

Международная Букеровская премия вручается ежегодно авторам книг, переведенных на английский язык и опубликованных в Англии. К рассмотрению принимаются романы и сборники рассказов. Приз в 50 000 фунтов автор делит с переводчиком победившей книги. Авторы и переводчики произведений, попавших в шорт-лист, получают по 1 000 фунтов.

Галина Юзефович: «Я специалист по деревьям, не по лесу»

В конце мая в Петербурге побывала Галина Юзефович. Журнал «Прочтение» поговорил с обозревателем о ее новой книге, о том, чем литературный критик похож на чирлидера и почему, высказываясь публично, нужно всегда быть готовым к ответной реакции.

— Чем является ваша книга «Удивительные приключения рыбы-лоцмана»: способом диалога с читателем или формой архивации ваших текстов?

— Мне кажется, что архивация собственных текстов тиражом три с половиной тысячи экземпляров — это немножко самонадеянно. Конечно, для меня это попытка диалога. Я каждую неделю пишу что-то про книги, но каждую же неделю кто-нибудь обязательно приходит и говорит: «Это все здорово, спасибо, а почитать-то что?» И в этом смысле удобно иметь такой компендиум всего: «Почитать-то что?» — а я на это сразу: «Вот, пожалуйста, книжка, пойдите выберите». Кроме того, мне показалось, что будет хорошо, если мои разрозненные тексты заживут вместе, если станет видно, что и с чем я сравниваю, как в целом устроена моя система координат. Если я говорю, что роман X — это лучший роман года, то важно понять, какие еще романы стоят в этом ряду: может, год был так себе и я выбираю среднее из плохого, или наоборот — год получился ого-го, и мне надо выбрать шедевр среди блестящих книг. Мне кажется, что в этом смысле — создания поясняющего контекста — моя книга тоже работает. Нет человека, который бы внимательно читал и конспектировал все мои обзоры на «Медузе» — и слава богу. Книга же создает более или менее целостную картину.

— У вас часто выходят тексты — наверное, должны быть какие-то планы на будущее, может еще книга?

— Да, я уже подписала договор, книга должна выйти, надеюсь, к осени. Она будет немного иного рода — не сборник рецензий, а сборник эссе о чуть более общих закономерностях в литературе. В основе — лекции, которые я читаю в Совместном бакалавриате ВШЭ-РЭШ, осталось их только «перелить» в эссеистический формат. Например, чем американский роман функционально отличается от английского и почему английский почти всегда демократичней и понятнее иноязычному читателю? Или, например, за что на самом деле дают Нобелевскую премию, как она устроена, зачем нужна и почему никому никогда не нравится итог. Примерно такие тексты я хочу собрать под одной обложкой — и она тоже, я надеюсь, будет иметь некоторую практическую ценность для читателя, хотя и не в таком прямом, прикладном смысле, как «Удивительные приключения рыбы-лоцмана».

— Идея первой книги была вашей или ее предложило издательство?

— Конечно, издательство — мне бы самой, честно говоря, и в голову не пришло, у меня куда более скромные амбиции. Но Елена Данииловна Шубина из «АСТ» сказала как-то: «Галя, а давайте сделаем книжку». Я сначала думала, что это совершенно нереалистичный план — мне казалось, что у меня и текстов-то на нормальную книжку не наберется, да и вообще все, что есть, страшно устарело. Но Шубина мне очень помогла: во-первых, убедила, что текстов хватит и не все устарело, а во-вторых, буквально взяла меня за ручку и помогла собрать из разрозненных фрагментов что-то более или менее цельное.

— Каким образом вы выбираете книги для обзоров?

— У меня тонко и сложно настроенная система оповещения: во всех местах, где может зазвонить, висят колокольчики. Знаете, как рыбаки — они раскидывают снасти и вешают колокольчики, чтобы не сидеть постоянно рядом, не сводя глаз с поплавка. У меня хорошие контакты с издателями, редакторами, книжными агентами — они сообщают мне о своих новинках и находках, а кроме того, есть много людей, которые мне могут указать на что-то, что я пропустила. В русской литературе мой компас земной — Елена Макеенко, обозреватель «Горького», она сейчас читает отечественой прозы раза в три больше, чем я. Переводчица и книжный обозреватель Анастасия Завозова — мой бесценный советчик в области зарубежной литературы, она регулярно приходит ко мне и говорит: «У нас собираются переводить книгу американского писателя Икс, и это здорово, вам надо». И, как показывает опыт, почти никогда не ошибается. В сфере фантастики и близлежащих областей мой эксперт и наставник — Василий Владимирский, человек, к которому я всегда прихожу с вопросом: «Мне показалось, что вот эта фэнтези хорошая — это мне зря так показалось?» На что Вася немедленно выкатывает мне список и говорит: «Это, кончено, неплохо, но для начала ознакомься с…» Есть и разные другие люди — и профессионалы, и нет, которые в нужный момент могут меня «дернуть» и которых могу «дернуть» я. Кроме всего прочего, я, конечно же, читаю практически всю критику, которая выходит по-русски, и значительную часть критики по-английски, я слежу за тем, что нового выходит в России и в мире. А дальше уже начинается процесс чистого произвола: я собираю все это в кучку и начинаю открывать, просматривать, и если я понимаю, что что-то заслуживает внимания, тогда дочитываю до конца и включаю в свои планы. Если понимаю, что прямо сейчас я не могу себе позволить это прочесть, потому что на ближайшие две-три недели у меня все забито, то просто беру на заметку.

— Почему вы оказались среди того небольшого количества критиков, которые востребованы? 

— Я, как в старом анекдоте про «ненастоящего сварщика», не совсем настоящий критик. Я с огромным уважением и интересом отношусь к моим коллегам из толстых журналов, но они делают совершенно другую вещь: нормальная критика — это скорее то, чем занимаются они, а не я. Я же, как сказал мой друг и коллега Александр Гаврилов, не столько критикой занимаюсь, сколько создаю позитивный образ читателя. То есть я абсолютно не озабочена — и это совсем не поза, поверьте — какой-то литературной жизнью, какими-то нюансами литературного процесса и развитием литературы как системы, я даже почти ни с кем из писателей не знакома лично и не хочу знакомиться. Моя относительная востребованность (мы все понимаем ее степень, она тоже довольно камерная) обусловлена тем, что читатель видит во мне своего полномочного представителя. Не человека, который залез на табуреточку и говорит о тонком, сложном и умном, а такого же читателя, как он сам, просто располагающего чуть большим количеством времени для чтения. Я думаю, именно поэтому другим читателям относительно легко себя со мной соотнести. А кроме того, я регулярна: много читаю и много пишу. Мне кажется, это важно — регулярность присутствия. Потому что если раз в год кто-нибудь (даже очень умный человек) выбегает и кричит: «А-а-а, новый Гоголь народился!» — его мнение мало о чем говорит, потому что мы не понимаем, на что он опирается, какая у него точка отсчета, из какого множества он выбирает. Может, он просто сто лет книжек не читал и забыл, что это вообще-то здорово — вот вам сразу и Гоголь.

— Сказанное вами соотносится с тем, о чем писал Сергей Чупринин по поводу разницы между книжными и литературными критиками. Вы с ним согласны?

— Да, конечно, абсолютно. Я вообще не люблю слово «критик» по отношению к себе, я предпочитаю называться «книжный обозреватель», «book reviewer», потому что критик — это же другая работа. Критик — это человек, который собирает какие-то конструкции из конечного набора объектов. У меня нет задачи выяснить, кто более велик — писатель Шишкин или писатель Водолазкин. У меня нет задачи проследить их взаимовлияние, нет задачи понять, куда это все идет и чем кончится. Моя задача гораздо более локальна — я просто рассказываю о новых книгах, которые мне нравятся и близки. Я всегда говорю, что критики (в смысле, настоящие критики) — это специалисты по лесу, его экологии и биогеоценозам. А я — я специалист по деревьям, древовед, если угодно.

— Для многих людей ваше слово становится истиной в последней инстанции, но ведь любая критика субъективна, так ведь? 

— Это тонкая и печальная тема — об ответственности автора за то, как используется его слово. Мы не всегда можем отвечать за интерпретацию того, что мы пишем, и я в этом смысле не исключение. Я постоянно говорю своим читателям: не верьте мне. Точнее, верьте не только мне. Книга — это инвестиция денег, времени, эмоций. Прежде чем решаться на нее, лучше проконсультироваться хотя бы с двумя экспертами, а лучше с тремя — ну, и своей головой тоже подумать. Но многим проще назначить себе один-единственный ориентир и им пользоваться, даже если ориентир регулярно заводит куда-то не туда. Мной как ориентиром удобно пользоваться по чисто техническим причинам: я всегда есть — протяни руку, и дотянешься. Я сижу в своем фейсбуке и пощу бесконечные цитаты из книжек, которые читаю, а каждую субботу мой обзор можно найти на «Медузе». И тут я, понятное дело, выигрываю у авторов, которые присутствуют в медийном пространстве нерегулярно, от случая к случаю. Мне, конечно же, льстит, что многие мне доверяют, но лично мне хотелось бы жить в более диверсифицированном мире. Я бы хотела, чтобы ориентиров — надежных, постоянных, а не «проблесковых» — было много. Именно поэтому я всегда говорю: не ограничивайтесь моей страничкой или моей колонкой, ищите еще. Не знаю, заметно ли это, но если я полюбила какую-то книжку, то я обязательно найду еще пять других текстов, которые будут подтверждать, что эта книжка хорошая, и запощу их у себя. Словом, мне бы хотелось, чтобы читатель был более внимателен, более избирателен и рефлексивен, но это, к сожалению, не то, на что я могу повлиять.

— В какой момент вы поняли, что вы профессиональный критик?

— Ни в какой. У меня до сих пор нет на этот счет какой-то окончательной уверенности. Периодически я чувствую себя Хлестаковым — впрочем, думаю, это нормальное состояние для любого человека, я не склонна по этому поводу впадать в панику. Но если меня тряхнуть и всерьез спросить: «По какому праву ты вообще считаешь, что имеешь право высказываться о литературе?», я на самом деле знаю ответ на этот вопрос. Он звучит так: «Потому что я правда очень давно и очень много читаю». Мне кажется, это то единственное, что делает мое суждение сколько-нибудь правомочным и ценным. Никаких других объяснений у меня нет.

— Как вы поступаете с плохими книгами?

— У меня есть два метода: я их либо игнорирую, либо пишу о них как о социокультурном феномене. Иными словами, я пишу про плохую книгу, только если она очень важная и симптоматичная, и тогда я пытаюсь понять причину ее успеха. Нельзя просто отмахнуться от «Пятьдесяти оттенков серого», хотя с литературной точки зрения мы все понимаем их ценность. Но если пятьдесят миллионов человек по всему миру что-то в ней такое вычитали, значит, что-то в ней и правда есть — просто это «что-то» не про литературу, а про какую-то тонкую сцепку между обществом, литературой и психопатологией обыденной жизни. Ну, а в целом мне кажется, что писать про совсем плохие книги, в которых я не могу найти ничего хорошего, ничего увлекательного, — это бесплодное занятие. Зачем? Места мало, времени мало, у читателя мало сил и интереса. Зачем фиксировать внимание на том, в чем ты не видишь ценности? 

— Кто из публицистов вас вдохновляет, к чьему мнению вы прислушиваетесь?

— Я совокупно прислушиваюсь к тому, о чем пишут на сайте «Горький», — мне кажется, там есть много интересных голосов. Мне очень интересно, что пишет и думает Валерия Пустовая: мы с ней никогда не сходимся во мнениях (причем даже тогда, когда кажется, что сходимся), но мне очень любопытно, как и о чем она думает. Мне интересна Анна Наринская — мы с ней очень разные, и по вкусам, и, если так можно выразиться, по методологии, но это как раз и хорошо. На вашем сайте бывает много любопытного, хотя и с совокупным «Прочтением» я редко согласна в оценках и каких-то эмоциональных мотивациях. Я вообще люблю читать про книжки почти так же сильно, как читать сами книжки. Поэтому любое осмысленное высказывание на книжную тему мне кажется интересным, вдохновляющим, заслуживающим внимания. Я восхищаюсь Мичико Какутани (и вообще постоянно читаю книжную рубрику The New York Times), New York Review of Books, Guardian, я подписана на множество блогов о книгах и книжном бизнесе в Telegram — словом, я вполне всеядный потребитель околокнижного контента.

— Как вы относитесь к критике в собственный адрес?

— Я с благодарностью и симпатией отношусь к любой критике, которая основывается на априорном интересе и сочувствии к объекту. Вот, например, Борис Кутенков написал в журнале «Знамя» абсолютно разгромную рецензию на мою книгу, и я за нее очень благодарна, потому что это разгромная рецензия человека, который прочитал мою книгу внимательно и с уважением. На мой взгляд, большая часть его претензий не вполне обоснованна (нельзя требовать от человека, чтобы он красиво прыгал, если он занимается тяжелой атлетикой, и наоборот), но рецензия Кутенкова — это осмысленный, вдумчивый разбор. С ним можно спорить, не соглашаться, но обижаться определенно не на что. 
Но я очень плохо отношусь к желанию пнуть меня, чтобы самоутвердиться за мой счет: «Вот сейчас я ка-а-ак пну Юзефович, и все увидят, какой я умный». Такого рода критика меня огорчает и обижает — не лично даже, я не очень обидчивый человек, а скорее как свидетельство несовершенства мира. Точно так же меня огорчают люди, которые пишут: «Прочитал я хваленый роман писателя Х. Фантастическое говно». Мне кажется, так говорить неэтично, это не суждение, а обесценивание в чистом виде (мало на свете вещей, которые я бы не любила сильнее, чем обесценивание). Но если человек прочитал, подумал, не согласен и хочет поспорить, оспорить или развенчать — что ж тут плохого, это прекрасно, только кланяться и благодарить.

— В каких областях гуманитарного знания вы чувствуете себя неуверенно?

— Примерно во всех, кроме, пожалуй, античной древности и современной прозы. Я очень плохо знаю историю русской литературы и никогда в жизни не решусь судить о литературе XVIII–XIX веков — я много читала, разумеется, но мое знание фрагментарное, не системное. Я очень плохо разбираюсь в поэзии и ничего никогда про нее публично не говорю, чтобы не опозориться. У меня, конечно, есть какие-то любимые поэты, но я никогда не осмелюсь абсолютизировать свой вкус в этой области. Скажем, я очень люблю стихи Александра Кабанова или Марии Степановой, но это мое частное, персональное, сугубо непрофессиональное мнение, потому что я не владею контекстом в должной мере. Мне кажется, что поэзия — это самая моя большая дырка, хотя и в философии (за вычетом опять же античной и раннехристианской) я тоже не сильна. Но вообще мне кажется, что самое важное — хорошо осознавать свои границы и не соваться с оценочными суждениями туда, где ты не компетентен. Я очень стараюсь за свои границы не высовываться. 

— Считаете ли вы себя флагманом литературной критики?

— Я не знаю, что это такое, то есть — нет, не считаю. Я считаю, что вообще «литературная критика» как целостное понятие распалось: нет сегодня никакой одной магистральной «литературной критики». Есть странные люди в Instagram или Youtube, у которых десятки тысяч подписчиков и которые рассказывают про книги. Они говорят каким-то своим птичьим языком, которого я не понимаю и который едва ли поймет мой читатель, но огромное количество людей их любит, читает и смотрит. Они флагманы? Не знаю — да, наверное, в своей нише они флагманы. Ну, а я — я маленький флагман маленькой ниши имени меня, в которой тоже говорят на каком-то особом птичьем языке. И помимо моей ниши есть еще множество других маленьких книжных критик, у которых свои флагманы, свои читатели, своя аудитория, свой понятийный аппарат, свои объекты исследования, свой птичий язык. Так что никакого одного флагмана в современной критике быть не может — слишком уж она сегментирована.

— В адрес молодых литературных критиков звучит множество негативных оценок. Как вы думаете, чего им не хватает?

— Я не верю в то, что существует такая категория, как «молодые критики». Вот поди сравни вас и Алену Бондареву, например. Или вас и Бориса Кутенкова, или Бондареву и Кутенкова. Все очень разные. Единственная проблема, которую я могу диагностировать, скорее поколенческая, чем литературно-критическая. И она, как мне кажется, в наибольшей степени связана с изменением парадигмы хранения и использования информации, а также со сменой образовательных моделей. Я еще успела поучиться в университете в те времена, когда за любое красивое обобщение больно били — предполагалось, что смысл обучения состоит не в выстраивании эффектных концепций, а в накапливании информации и ее систематизации. То есть люди моего поколения и старше — это такие ходячие википедии (кто большего объема, кто меньшего), зачастую не способные сделать какое-то обобщение. 

Сегодня же необходимость хранения информации в голове фактически отпала — вся мудрость мира находится на расстоянии вытянутой руки во внешнем облачном хранилище, поэтому люди, скажем, младше тридцати, по моим наблюдениям, иногда избыточно легко относятся к обобщениям. Современная система образования направлена не на то, чтобы удерживать и сохранять информацию, а на то, чтобы ее умело аранжировать. Поэтому молодые — и молодые критики в том числе — легче поддаются соблазну концептуализации: прочитав три американских романа и еще про два погуглив, сделать вывод относительно всех остальных американских романов. В результате получается что-то вроде «американская литература в среднем…» — и алле-оп, красивая закругленная концепция, выстроенная на заведомо недостаточном материале. Это слабая, уязвимая позиция, в ней всегда легко найти дырки и противоречия: прочитать один роман Сергея Носова и сразу судить о его творчестве в целом, в капле прозревать море, а «в прутике, раздавленном ногой» видеть «чернорукие леса», как писал Николай Тихонов, — это все, конечно, очень приятно и увлекательно, но не всегда осмысленно. Я даже не готова сказать, что это так уж однозначно плохо — многия знания без способности к концептуализации не многим лучше. Просто такой подход — давайте назовем его «поверхностным» и «недостаточно фундированным» — цепляет, ранит, раздражает людей нашего поколения, потому что нам-то за каждое обобщение приходилось платить кровью.

Что же касается пинания молодых критиков… Пинают всех и всегда, и молодых, и старых — это нормально. Обидчивость и ранимость — те вещи, которые нужно оставить за бортом, если решил заниматься литературной критикой, потому что критик — даже самый добрый, чуткий и аккуратный — все равно наносит раны. А если ты ранишь, будь готов к тому, что кто-то захочет ранить тебя. 

— Наверное, любое слово, сказанное громко и вслух — так, чтобы его слышали много людей, — не всем придется по душе, как вы считаете?

— Конечно — именно поэтому нужно быть готовым к ответочке в любой момент, и к этой мысли нужно просто привыкнуть: если ты открываешь рот в публичном пространстве, рано или поздно к тебе придет кто-то, кто захочет сделать тебе больно. И более того, я уверена, что лишать людей этой возможности — нечестно и недемократично. Вот у меня, например, в фейсбуке очень много народу, и при этом комментарии открыты для всех, а еще меня можно тегать кому угодно — только для не-друзей есть предварительный просмотр. Как результат, ко мне регулярно приходят и пишут такое, что даже я с моим десятисантиметровым хитиновым панцирем начинаю огорчаться. Друзья меня спрашивают: почему ты не закроешь комментарии для не-друзей? А я их не могу закрыть, потому что я же пишу не только для друзей, а значит, всякий человек должен иметь возможность прийти и вступить со мной в полемику. А вот как он это сделает… Ну как сумеет, так и сделает — кто-то будет вежлив, кто-то даст с ноги или обзовет «тупой курицей». Это жизнь, детка. 

— Нужна ли, по-вашему, литературная критика?

— Я думаю, что есть люди, которым она нужна, причем разным людям нужна разная критика (впрочем, я уже говорила, единой-то и нет давно). Я примерно понимаю, кому нужно то, что делаю я. Я обращаюсь не к тем, кто читает, как я, по пять книг в неделю, — они не моя целевая аудитория, их очень мало, и они без меня отлично справляются. Я обращаюсь к людям, которые читают одну-две-три книги в месяц и хотят, чтобы это были хорошие, подходящие именно им книги. Именно для них работаю лично я, и здорово, если им со мной будет хорошо. Если же брать чуть более широко, то, на мой взгляд, общая работа всех людей, так или иначе пишущих о книгах и литературе, состоит в том, чтобы быть немножко чирлидерами. Все-таки, как ни крути, идея пропаганды чтения (ненавижу это выражение, но не могу придумать другого) — это важно. Для меня нет большей радости, чем когда человек говорит: «Благодаря вам я снова начал читать современную литературу». Я это слышу раз пять в году, и каждый раз — это счастье. Чтение сжимается, люди перестают читать или читают меньше — не настолько меньше, как кажется алармистам, но все-таки меньше. Движущиеся картинки наступают по всем фронтам, ассортимент развлечений только увеличивается, а это значит, что на каждый конкретный его вид у человека остается меньше времени и внимания. Если мы — условные «книжные люди» — хотим и дальше жить в мире, где книги пишут, издают, покупают, читают и обсуждают, мы должны руками раздвигать пространство чтения, заманивать сюда людей, показывать им, что здесь хорошо. Думаю, в итоге мы проиграем, но это не значит, что этого можно не делать.

Фотография на обложке интервью: Sveta Mishina

Полина Бояркина

Альтернативные книжные ярмарки мая и июня

В последние годы стремительно увеличивается количество фестивалей, дающих дорогу независимым издательствам. В 2017-м во второй раз успешно прошло множество книжных событий, а также впервые был организован фестиваль в Иркутске. Журнал «Прочтение» поговорил с организаторами пяти ярмарок, альтернативных крупным столичным.

 

Летний книжный фестиваль «Смены»
Казань
10–11 июня 2017

Ярмарка в этом году состоялась уже в седьмой раз, и впервые фестиваль был организован за пределами Центра современной культуры «Смена». По словам организаторов, идея проведения фестиваля в парке существовала с самого начала, но ее невозможно было реализовать в первую очередь в связи с нехваткой рабочих рук в команде. За последний год количество сотрудников центра увеличилось еще на троих человек, и была предпринята попытка выйти на улицу, оказавшаяся весьма удачной. Идея фестиваля — одновременно на нескольких площадках представить разнородное знание о современном мире и попробовать отрефлексировать и иногда даже критически рассмотреть его в рамках фестиваля.

В Казани собирались люди, определяющие основные тенденции в сегодняшнем литературном и научном процессе России и всего мира. В последнее время фестиваль осознанно дистанцируется от современной художественной литературы, в частности российского фикшена, однако окончательно это направление не исключается из области интересов посетителей ярмарки.

Помимо собственной продажи книг, ежегодно организуются лекции, мастер-классы, экскурсии. В этом году на территории парка «Черное озеро» за два дня прошло семнадцать лекций с участием российских, американских, шведских, финских и швейцарских авторов, исследователей, музыкальных и литературных критиков. Главными гостями фестиваля стали автор книг «Nowbrow» и «Машина песен» Джон Сибрук, автор книги «Интернет животных» Александр Пшера, критик Анна Наринская, ученый Владимир Сурдин и композитор Леонид Десятников, чей концерт «Любовь и жизнь поэта» прошел в рамках параллельной культурной программы.

В ярмарке приняли участие более восьмидесяти российских независимых книжных издательств, выпускающих современную художественную, публицистическую, научную и научно-популярную, документальную и детско-подростковую литературу. Большинство из них являются членами «Альянса независимых издателей и книгораспространителей».

Фестиваль на территории центра «Смена» посещали каждый год более трех тысяч человек. В этом году в парке «Черное озеро» побывало около 16 000 гостей. Уникальность мероприятия заключается в том, что вся программа фестиваля — от издательств и лекторов до мастер-классов и параллельной программы — отбирается организаторами, самостоятельно подать заявку на участие нельзя.

Кирилл Маевский, организатор: В этом году внутри фестиваля мы совершили несколько мощных прорывов. В первый раз за всю историю наших книжных событий три издательства продали абсолютно все книги, которые привезли в Казань, и еще около пяти остались всего с несколькими наименованиями в одном экземпляре. Два параллельных лектория почти на всех мероприятиях собирали полные залы, в среднем только лекции посетило более двух тысяч человек. Мне кажется, этот летний книжный фестиваль — одно из самых успешных мероприятий, которые мы организовали за три года. Сейчас мы уже занимаемся проектированием нашего декабрьского фестиваля, в этом году он пройдет в измененном формате. Следующее июньское книжное событие мы рассчитываем вновь провести в парке «Черное озеро».

Антонина Балашова, PR-менеджер «Издательства Ивана Лимбаха»: Летний книжный фестиваль в Казани в этот раз был очень успешным. Он впервые проходил не в центре «Смена», а в парке «Черное озеро». Реконструкция этого городского пространства еще продолжается, но оно уже пользуется большой популярностью у местных жителей. Погода все выходные была отличная, город гулял, публики в парке было очень много. На наш стенд в основном приходили люди, которые ничего не слышали о фестивале. Все они, однако, с большим интересом отнеслись к книгам нашего издательства: задавали вопросы, рассказывали, что любят почитать, и просили посоветовать что-нибудь. Новинки раскупили в первые несколько часов. Чего еще желать?

 

Ярмарка «Garage Art Book Fair»
Москва
20–21 мая 2017

Ярмарка книг об искусстве «Garage Art Book Fair» проходит один раз в год. В мае 2017-го она была проведена во второй раз. Организатор — музей современного искусства «Гараж». Ярмарка предполагает объединение издателей и галерей, выпускающих книги об искусстве. Это специализированное мероприятие, поэтому в нем не участвуют большие издательства, а представленный ассортимент книг может показаться специфическим. Однако найти себе книгу по вкусу — начиная от детской литературы и комиксов до иллюстрированных альбомов по искусству и теоретических монографий — сможет каждый.

В рамках ярмарки проходят презентации книг, кинопоказы и публичные лекции. В этом году на «Garage Art Book Fair» впервые присутствовали книжный угол «Живет и работает», который специализируется на small press и зинах, и магазин «28-й. Москва», полностью посвященный комиксам. Среди участников были известные галереи, музеи и фонды, такие как «V-A-C Foundation», Еврейский музей толерантности, Музей русского реалистического искусства, Институт искусствознания, детские издательства, и крупные международные издательские дома, такие как «Taschen», «Yale University Press», «Prestel», «Phaidon» и другие.

В ярмарке в 2017 году приняли участие писатель, теоретик моды Линор Горалик, автор книги «Дресс-код. Голая правда о моде» Мари Гринде Арнтцен из Норвегии, Ларс Мюллер, основатель швейцарского издательства «Lars Müller Publisher», британский специалист по современному искусству, автор книги «Как писать о современном искусстве» Гильда Уильямс, писатель Игорь Шулинский, арт-критик Сергей Хачатуров, поэты Александр Скидан, Полина Барскова, Виталий Пуханов, Катя Капович и другие. Последнюю ярмарку книг об искусстве посетили 13 000 человек. «Garage Art Book Fair» — единственная ярмарка, специализирующаяся на книгах об искусстве в России.

Ольга Дубицкая, координатор издательской программы: И организаторы, и участники остались довольны ярмаркой этого года. В наших планах — расширение мероприятия и появление специального «профессионального» дня для российских издателей, когда они могли бы делиться собственным опытом с коллегами из Европы и Америки.

Вера Ежкина, продюсер «МИФ. Творчество»: Ярмарка «Garage Art Book Fair» стала для меня образцом мероприятия в сфере книжного искусства. Для человека, интересующегося искусством, творчеством и красивыми книгами, она должна стать одним из главных событий года. Музей «Гараж» — само по себе атмосферное место, а вместе с красивыми книгами и интересующимися людьми — это было незабываемо. «Garage Art Book Fair» напомнила мне нечто среднее между ярмаркой Non/fiction (по количеству интересных книг и встреч) и Международной Франкфуртской книжной ярмаркой (по расслабленной атмосфере вечером), с одним условием — главными героями тут были книги про искусство и люди, влюбленные в эти книги. Не скрою, что я сама ушла с ярмарки с несколькими пакетами прекрасных изданий. Жаль, что посетителей было не так много, как хотелось бы. В тот день в Москве проходила «Ночь музеев» и много всего другого, и не все желающие смогли добраться.

Большой книжный Weekend
Санкт-Петербург
20–21 мая 2017

«Большой книжный Weekend» — ежегодное мероприятие, которое в 2017 году прошло во второй раз. Организаторами являются проектный музей «Люмьер-Холл» и команда магазина «Все свободны». Главная цель мероприятия — устроить книжный праздник для читающих петербуржцев. На фестивале представлены только отборные издательства и магазины, специализирующиеся на продаже книг, рассчитанных на читателя высокого культурного уровня, некачественная массовая литература отсутствует. Все участники находятся в равных условиях, монополисты книжного рынка или не участвуют, или не имеют приоритета.

В программе фестиваля — лекции, встречи с писателями, разные активности для всей семьи и, конечно, неформальное общение. В книжной ярмарке главным образом принимают участие независимые издательства Петербурга и Москвы, такие как «Новое литературное обозрение», «Лимбус Пресс», «Издательство Ивана Лимбаха», а также книжные магазины и некоторые частные книготорговые компании. Также в ярмарке традиционно участвуют некоторые мастера хенд-мейда и стрит-фуда. В этом году в рамках фестиваля прошли презентации книг писателей Льва Данилкина и Алексея Иванова, несколько лекций прочли финалисты премии «Просветитель» разных лет: Сергей Кавтарадзе, Александр Соколов и Борис Жуков.

В среднем фестиваль посетили три тысячи человек. В прошлом году гостей было больше, поскольку одновременно работала выставка в проекционном музее «Люмьер-холла». «Большой книжный Weekend» — это единственная альтернативная книжная ярмарка-продажа в Санкт-Петербурге.

Артем Фаустов, организатор: Впечатления организатора, конечно, всегда слишком субъективны, так как мы видим многое из того, что не видят гости и даже участники. Мы получили очень много хороших отзывов. Все в целом удалось на славу. На лекциях было достаточно слушателей. Продажи, насколько мне известно, у всех издательств покрыли расходы. Было весело и интересно, я сам с удовольствием послушал нескольких выступающих (увы, меньше, чем хотелось бы) и купил себе книги, которые давно искал. Планы на следующий год — привлечь стороннее финансирование, расширить программу и культурно-развлекательную часть. В частности, организовать концерт-афтепати с бесплатным входом для всех участников. И, конечно, увеличивать масштаб ярмарки. Возможно, вернуться к отдельной детской программе. В любом случае, наш фестиваль точно будет другим.

Полина Ермакова, главный редактор издательства «Арка»: Издательство «Арка» участвует в «Weekend’e» во второй раз, и мы надеемся, что с каждым годом фестиваль будет привлекать все большее количество издателей, читателей и гостей. Городу очень нужна альтернативная площадка, поскольку долгое время «Петербургский Книжный салон» был единственным книжным событием города. Недочеты организации «Weekend’а» незначительны, а энергия, профессионализм и отвага могут только восхищать. Программе, которую придумали организаторы, позавидуют многие русские книжные выставки, и особенно — «Петербургский салон», делающий ставку на квазипатриотических спикеров, порой даже не имеющих отношения к книжному миру. Единственным большим минусом для «Weekend’a» пока является географическая отдаленность «Люмьер-Холла» от пешеходных маршрутов горожан. Желаем организаторам справиться и с этой задачей и верим в перспективы этого прекрасного начинания.

Иркутский международный книжный фестиваль
Иркутск
19–21 мая 2017

Иркутский книжный фестиваль прошел в этом году в первый раз. Организаторами были фонд «Вольное дело» и группа компаний «En+b Group». В качестве кураторов выступили Борис Куприянов, Михаил Фаустов и Константин Мильчин. Главная цель мероприятия — вернуть Иркутску роль одной из литературных столиц России. В рамках фестиваля состоялись встречи с писателями, лекции, дискуссии, круглые столы, спектакли, выступления музыкальных коллективов, литературный питчинг, чтения книг со сцены. В основном на ярмарке были представлены небольшие независимые издательства, такие как «Ad Mаrginem», «Альпина нон-фикшн», «Текст», «Фантом Пресс», «Livebook» и другие.

Среди гостей фестиваля — писатели Александр Снегирев, Алиса Ганиева, Роман Сенчин, Василий Авченко, Сергей Носов, Павел Крусанов, Андрей Рубанов, Лев Данилкин, Александр Григоренко, Микаэль Кумпфмюллер, литературные критики Галина Юзефович, Александр Гаврилов, переводчик Михаил Рудницкий, главный редактор «Арзамаса» Филипп Дзядко, главный редактор «Нового литературного обозрения» Ирина Прохорова и другие.

Фестиваль посетили около тридцати-сорока тысяч человек, то есть каждый двадцатый житель города. Столь масштабное мероприятие впервые проходит так далеко от Москвы.

Константин Мильчин, организатор: Неловко себя хвалить, но, мне кажется, у нас все получилось, и мы надеемся, что мероприятие станет ежегодным.

 

Павел Подкосов, издатель «Альпины Нон-фикшн»: Книжный фестиваль в Иркутске — отлично задуманное и прекрасно реализованное событие. Регионы не получают и десяти процентов книжных новинок, презентаций и встреч с авторами, что есть в Москве и Санкт-Петербурге, и это здорово, что ситуация начинает меняться. На мой взгляд, фестиваль прошел успешно. Научно-популярные книги «Альпины нон-фикшн», которые мы привезли, были проданы почти все. На круглых столах и лекциях было много людей. Общение и обмен опытом с коллегами, неформальное общение с писателями и представителями магазинов — все это очень полезно для профессионального сообщества. Мы начинаем четче понимать наши общие цели и проблемы. Мне удалось поговорить и со многими нашими читателями из Сибири, и эта обратная связь для издателя также чрезвычайно полезна. Иркутск — замечательный и дружелюбный город. А Байкал поражает мощью и великолепием.

 

Фестиваль «ЛитераТула»
Тула
12–14 мая 2017

Фестиваль «ЛитераТула» прошел в 2017 году во второй раз. Организаторы мероприятия — Министерство культуры Тульской области, детский книжный клуб «Корней Иванович», магазин комиксов BWComics и научная библиотека города. Цель проведения — максимально широко представить современную детскую литературу и тех, кто ее создает. На фестивале были открыты зона детского чтения и отдыха, творческая мастерская, три тематические площадки для дискуссий и встреч и «Комикс-клуб», который стал отдельным фестивалем на фестивале. В рамках «ЛитераТулы» состоялся финал тульского чемпионата и финал европейской части чемпионата России по чтению вслух «Страница-17». Было сыграно несколько спектаклей московской, петербургской и тульской театральных студий.

В фестивале приняли участие более двадцати издательств из Москвы и Санкт-Петербурга. Среди них «Самокат», «Поляндрия», «Манн, Иванов и Фербер», «Бумкнига», «Арт-Волхонка». Кроме того, были Ad Marginem (А+А), Livebook, «Никея» и другие. Главный редактор издательства «Пешком в историю» Александра Литвина рассказала о новых книжных проектах издательства. Прошла презентация детской книги о Туле «Тула. Стальная душа, пряничное сердце» с участием автора Хельги Патаки и иллюстратора Татьяны Гамзиной-Бахтий. Издатель Илья Бернштейн рассказал о новых подходах к комментированию и переизданию книг. Состоялась дискуссия «Критик подростковой литературы — кто он», а также другие лекции и мастер-классы с участием гостей фестиваля.

За три дня в 2017 году фестиваль посетили более четырех тысяч человек. «ЛитераТула» — единственный в России региональный фестиваль современной детской литературы. Программа фестиваля достойна уровня детской секции престижной ярмарки Non/fiction в Москве.

Ирина Рочева, организатор: Практически все задуманное удалось осуществить. Огромную роль в успехе мероприятия сыграло новое помещение, фестиваль вписался в сердце Кремля и города просто идеально. Появился сайт, который, конечно, еще нужно доделывать. Впечатления наилучшие. Из неудач, пожалуй, можно назвать только проблемы со звуком и техникой. Планы на следующий год: повторить и сделать фестиваль еще лучше.

Дмитрий Яковлев, директор издательства «Бумкнига»: Могу смело сказать, что это отличное мероприятие. Оно проводится непосредственно в Тульском Кремле. Как и на любом фестивале, организованном фанатами своего дела, здесь чувствуется домашняя атмосфера и радость от встреч. Конечно, есть и некоторые проблемы, но они почти не заметны для посетителя, да и участники быстро закрывают на них глаза. Я уверен, если фестиваль будет проводиться и дальше, то проблемы полностью исчезнут. Особенно если под него будет задействована еще большая территория. Я бы хотел поехать туда и на следующий год.

Информация предоставлена организаторами фестивалей и ярмарок: Кириллом Маевским (книжный фестиваль «Смены»), Константином Мильчиным («Иркутский международный книжный фестиваль»), Ольгой Дубицкой («Garage Art Book Fair»), Артемом Фаустовым («Большой книжный Weekend») и Ириной Рочевой («ЛитераТула»).

Иллюстрация на обложке статьи: Marco Bevilacqua

Полина Бояркина

Сказания острова Кастелламаре

  • Кэтрин Бэннер. Дом на краю ночи / Пер. с англ. Н. Медведевой, В. Медведева. — М.: Фантом Пресс, 2017. — 447 с.

Совсем недавно в России впервые была опубликована книга английской писательницы Кэтрин Бэннер, уже несколько лет живущей в Италии. И хотя это не первое ее произведение, именно «Дом на краю ночи» стал дебютным романом, предназначенным для более взрослой и зрелой публики.

«Дом на краю ночи» — это история нескольких поколений, вписанная в историю целого мира. Каждая из пяти частей романа повествует об определенном периоде жизни семьи Эспозито. В 1914 году молодой и одинокий Амедео Эспозито прибывает на затерянный итальянский остров в поисках работы. Главный герой не догадывается, что именно он станет главой рода на Кастелламаре. Изменения ломающего судьбы XX века, происходящие на большой земле (войны, экономический кризис, технический прогресс), повлияют и на мировоззрение островитян, которое всегда ограничивалось бурлящим морем и древними сказаниями о святой Агате.

И юноша взмолился, обращаясь к святой: «Дорогая святая Агата, пожалуйста, помоги мне!»

И откуда ни возьмись в море показалось сияющее золотое судно, то явилась сама святая Агата, она подобрала ‘Нчилино и доставила на родной остров, где старики уже ждали внука. И юноша больше не покидал остров до конца своих дней.

Остров объединяет людей: их судьбы переплетаются, дети давних врагов играют вместе и становятся друзьями, древние роды сливаются воедино благодаря свадьбам сыновей и дочерей. В круговороте событий, сплетен и бытовых проблем доктор Эспозито и его верная жена с невероятным упорством преодолевают неожиданные повороты судьбы. Для них остров становится отдельной вселенной и необходимым условием существования.

К тому времени остров пленил Амедео своей яркостью и живостью, он стал для него единственным реальным миром. Хотя нельзя отрицать и очевидного: в этом волшебном мире Амедео был чужаком — столь же необычным, как и великан из сказки… И хотя Амедео не сразу вписался в островную жизнь, он чувствовал, подспудно, себя здесь своим.

«Дом на краю ночи» сочетает в себе мистику и реальность, человек здесь существует бок о бок с островом, вместе они и меняются. История рода Эспозито начинается в 1914 году и завершается в 2009-м. Книга Бэннер — это семейная сага, отразившая синтез экзистенциальных размышлений человека и всеобъемлющей, искренней любви.

Роман тесно связан с художественным миром, некогда созданным Эрнестом Хемингуэем, в котором герои, пережившие войну, скрывали от посторонних свои истинные переживания и тоску. Женщины рода Эспозито — героини этого же ряда. Справляясь со всеми трудностями жизни самостоятельно, они предпочитают не тревожить родных и полностью погружаются в работу. Есть и другая отсылка к творчеству Хэмингуэя — любовь к водной стихии и всему, что с ней связано.

Язык, которым написана книга, свободный и подчас бытовой, в тексте часто появляются теплые итальянские словечки, сказочно звучащие для русского уха «amore» и «cara», создающие атмосферу Средиземноморья. Колоритное описание вкусов и запахов, красок и звуков плавно переносит нас в веселую жизнь итальянского народа. В диалоги героев органично вплетается фольклорный язык итальянских народных сказок и легенд. Стиль Бэннер при этом остается ясным и зрелым. Автор вдохновлялась творчеством писателей-реалистов, которым, как она считает, под силу красть время и легким прикосновением руки открывать истории целых поколений.

Представители рода Эспозито так слились с Кастелламаре, что никогда уже его не покинут: даже молодым, мечтающим повидать мир, суждено вернуться. Кажется, Кэтрин Бэннер совсем не ведает о том, какой скучной может быть жизнь на всеми забытом итальянском островке. Все объясняется просто — цитатой из стихотворения британского поэта Дерека Уолкотта, вынесенной в эпиграф: «Но острова могут существовать, только если мы любили на них». На Кастелламаре была любовь.

Валерия Степанова

Нерожденные дети Ивана Вырыпаева

  • Иван Вырыпаев. Пьесы. — М.: Три квадрата, 2016. — 557с.

Известно, что отец Александра Вампилова был арестован и расстрелян вскоре после рождения сына. Это сильно повлияло на поэтику пьес советского драматурга: практически все его главные герои так или иначе сталкиваются с проблемой потери отца и, шире, с кризисом родственных отношений. В пьесах же земляка Вампилова Ивана Вырыпаева практически отсутствуют дети.

Не знаю, что так повлияло на творчество отца троих детей, однако это действительно странно. Особенно если принять во внимание, что большинство пьес Вырыпаева крутятся вокруг попыток дать определение любви, зачастую довольно многословных, но каким-то чудом не скатывающихся в банальность благодаря верно подобранному ритму. В основном дети предстают здесь своеобразным «расходным материалом»: иногда это жертвы аборта, а иногда и вовсе выдуманные из желания раздосадовать жену отпрыски любовницы. Даже в предисловии к сборнику драматург называет написанные им пьесы «еще не рожденными детьми».

Почему еще не рожденными? Потому, что полноценная пьеса для Вырыпаева — лишь тот результат, что получился в итоге постановки. Драматург считает, что в хорошей пьесе форма является важной частью содержания, они взаимообусловлены, поэтому он не признает вольных трактовок своих произведений и остается недовольным большей частью случившихся постановок (действительно, большинство пьес Вырыпаева, виденных мною на сцене, отходит от формальной организации текста оригинала).

И вот лучше курите траву, ешьте яблоки и пейте сок, чем вы будете валяться пьяными на полу, перед телевизором, и клясться небом, землей и Иерусалимом, что вас соблазнила реклама, внушившая через телеэкран, какие продукты необходимо покупать, чтобы иметь право жить на этой земле. И вот, чтобы иметь право жить на этой земле, нужно научиться дышать воздухом, иметь деньги на покупку этого воздуха и ни в коем случае не подсесть на кислород, потому что, если ты плотно подсядешь на кислород, то ни деньги, ни медицинские препараты, ни даже смерть не смогут ограничить ту жажду красоты и свободы, которую ты приобретешь.

При всем этом Вырыпаев не придает написанным произведениям какой-то радикально новой формы. В основном это театр текста с минимальным набором действий (отсюда, видимо, и такое желание современных режиссеров привнести собственные приемы). Драматург мастерски выстраивает свой текст, работая с ритмом: обмен короткими повторяющимися репликами чередуется с пространными монологами. Этому сопутствует частое, иногда практически пинтеровское использование паузы. Редкие, но обстоятельные ремарки протоколируют едва ли не каждое действие актеров — и остается вопрос: стоит ли играть именно так, строго по написанному, или лучше согласиться с режиссерами.

Несмотря на уверенность драматурга в неполноценности написанных им пьес в текстовом виде, эта книга все же выглядит хорошо. Вырыпаев не тот автор, который вносит в свои произведения революционные сценические приемы. Поэтому и читается драматический сборник как хорошая литература, не сильно страдающая от своей невоплощенности на театральных подмостках.

 

Сергей Васильев

Владимир Медведев. Заххок

Владимир Медведев — выходец из Таджикистана. В его романе «Заххок» оживает экзотический и страшный мир Центральной Азии. Место действия — Таджикистан, время — гражданская война начала 1990-х. В центре романа судьба русской семьи, поневоле оставшейся в горах Памира и попавшей в руки к новым хозяевам страны. Отрывок — на сайте «Прочтения».

4

Карим Тыква

Иду по нашей стороне, лепёшки в узелке несу, а навстречу Шокир хромает.

Я когда маленький был, думал, Шокир — какой-то великан. Рассказывали, Шокир ветры пустит — ураган поднимается. Один раз корову позади себя не заметил, присел по нужде, корову в небо унесло. Говорили, в верхнем кишлаке Вазирон опустилась. Хозяин прослышал, забрать пришёл, но вазиронцы: 
«Наша корова, не твоя. Нам её Аллах свыше послал», — сказали. Так и не отдали.

Ещё рассказывали, год был, когда весна рано наступила. Все радовались. Но Каххор-эшон, отец нашего нынешнего эшона Ваххоба, удивительно погоду предсказывали. Ни разу не ошиблись. Сказали: «В скором времени ждите страшный град. Все посевы, все сады побьёт». И определённый день назвали. Весь народ испугался: «Что делать будем?», «Как выживем?» Дед Додихудо, знающий человек, сказал: «Надо град в сторону от наших земель отвести. Шокира надо просить. Коли его досыта горохом накормить, он тучу отгонит. Но слово „горох“ при нём не произносите. Разгневается».

Пришли к Шокиру. Тот согласился. 
«Ладно»,— сказал.

Спросили: «Чем вас угощать?» 


«Плов несите», — Шокир приказал. 


Обеспокоились. «Плов, — думают, — нужного ветра не обеспечит». 
«Не желаете ли чего другого? — предложили. — Может, этого… того самого хотите?»


Шокир рассердился: «То самое сами жрите!»


Как быть? Опять к деду Додихудо за советом пришли: «Он плов требует». Дед Додихудо задумался. «Приготовьте ему плов, — сказал. — А в плов, — сказал, — побольше гороха-нохута добавьте. Этот, чем мелкий горох, больше ветра даст».

Потом тот день наступил, когда град ожидался. Взяли большой котёл, в него мясо одного барана, три чашки риса и семь вёдер гороха-нохута положили, плов сварили. Шокир съел, «Хорошо», — сказал. Помолились, в горы пошли. Шокир на вершине Хазратишох сел, стал тучу ждать. С ним наш раис и Гиёз-парторг были.

Долго сидели, наконец из-за хребта Хазрати-Хусейн край тучи вышел. Раис сказал: «Просим вас, уважаемый Шокир, действуйте». Шокир сказал: «Рано». Потом туча полнеба над ущельем закрыла. Раис совсем испугался. «Нет, ещё рано», — Шокир сказал. Туча всё небо закрыла, один краешек остался. «Теперь пора», — Шокир сказал. Бога на помощь призвал, чапан снял, свернул, в сторонке положил и сверху большим камнем придавил. Штаны распоясал, задом к туче обернулся и ветер пустил. Заревело, будто от неба до земли водопад обрушился. Парторг с раисом уши руками закрыли, носы зажали. Растерялись, бедные. Гадают, что делать? Нос спасать — ушам больно, уши заткнуть — нос страдает. Обеими руками в камни вцепились — испугались, что ветер их с вершины сдует.

Потом посмотрели, увидели — туча назад повернула. Наполовину ушла. Половина неба чистой стала. Раис обрадовался, закричал: «Ещё немного, уважаемый Шокир, постарайтесь. Только осторожней, пожалуйста. Нас, пожалуйста, жизни не лишите». Шокир поднатужился, напор прибавил. Раиса с парторгом совсем от земли оторвало, в воздух приподняло — оба на дурном ветру, как тряпки на верёвке, мотаются. Если руки отпустят, обоих куданибудь в Дангару забросит.

Наконец туча совсем ушла, за хребтом Хазрати-Хусейн скрылась. Раис приказал: «Эй, мужик, всё! Хватит! Глуши двигатель». Хотел Шокир остановиться, не сумел. Гороховую силу, пока сама не кончится, человеку не одолеть. Ему, Шокиру, ниже бы нагнуться, чтоб ветер в небо уходил, да не догадался. Задним бампером в ту-другую сторону поводить стал — на хребте Хазрати-Хасан со всех вершин снег сдул. Рассердился раис: «Эй, Шокир, шайтон, падарналат, дырку закрой!» А Шокир, хотел или не хотел, но ещё больше газу наддал. По склону огромные камни вниз поползли. Обрушатся — лавина по ущелью хлынет, весь Талхак снесёт.

Тогда Гиёз-парторг смелости набрался. Одну руку вперёд протянул, за камень ухватился, подтянулся, другой рукой перехватил… Так дополз до того чапана, что Шокир с себя снял и камнем придавил. Гиёз чапан взял, к заднему бамперу Шокира подобрался. Свёрнутой одёжкой, жизнью рискуя, выхлопную трубу заткнул.

Тихо стало. Раис на ноги поднялся. «Хайвон, собака, ты чего творишь?! — закричал.— Кишлак погубить хочешь?» Шокир глазами захлопал, но даже рта раскрыть не смог — гороховая сила изнутри его распирала. Раис с Гиёзом носы зажали, на Шокира смотрят, удивляются, как у того брюхо распухает, будто кто-то сал надувает — бурдюк, с которым в старину через реки переплывали. Сильно Шокир смутился. «Ох, извините», — сказать успел, и прорвало его, затычку выбило. Чапан, как снаряд, куда-то вдаль, в сторону озера Осмон-кул улетел. Оттуда эхо взрыва по горам раскатилось. Осмотрели то место — оказалось, чапан в одну скалу ударил, у самого подножия в камне огромную вмятину выбил. В ней теперь пастухи от непогоды укрываются.

А Шокир штаны подтянул, сказал: «Жалко чапана, хороший был. Теперь мне новый со склада выдайте». Раис сказал: «Лучше не о чапане, о своей судьбе задумайся». Шокир удивился. «Почему?» — спросил. «Тебя, диверсанта, в Калай-Хумб, в кегебе отправить надо. Ещё немного, ты бы лавину обрушил, кишлак бы разрушил. Хорошо, мы с Гиёзом вмешались, диверсию предотвратили». Шокир испугался. «Э-э-э-э», — сказал. Но вниз спустились, раис гнев на милость сменил: «Ладно, из уважения к твоему отцу, это дело так оставим», — сказал. Не дали Шокиру чапан. Обиделся он, из Талхака уехал. А туча к вазиронцам, в Дехаи-Боло ушла. Град все их посевы погубил…

А недавно Шокир в кишлак вернулся. Я удивился: хилый человек, оказалось. Ударишь его тюбетейкой — свалится. За нос потянешь — из него душа вон. Но очень, оказалось, язвительный.

Вот и сейчас усмехается:


— А, солдат! Почему не на службе?


— С заданием прибыл,— говорю.


— Оха! Большой человек, — говорит.— Как воюешь? Много врагов убил?


— Пока не воевал, — говорю. — Ещё никого не убил.


В армию меня наши старики отправили. Когда Зухуршо в Ворух прибыл, он нашего раиса к себе вызвал, приказал: «Из Талхака ко мне молодых парней служить пришлите». Уважаемые люди собрались, стали решать, кого в армию послать. Выбрали Кутбеддина, Хилола, Барфака, других ребят. И меня. Отец рассердился: почему из бедной семьи забираете? У нас и без того работников не хватает. Отец разгневался, я обрадовался. Мир узнаю. Из Талхака никогда ещё не уезжал. Теперь повсюду побываю. Деньги получу. Зухуршо жалованье обещал…

А Шокир допытывается:


— С заданием прибыл, говоришь? Сам Зухуршо, наверное, задание дал. Ты теперь такой человек, что с большими людьми беседы ведёшь.

Я сдуру и признаюсь:


— С Зухуршо ещё не говорил.


— Да хоть видел-то его?


— Ребят расспрашивал, — говорю.

— Они смеялись, разное рассказывали…

Они вокруг столпились, меня как малого ребёнка пугали. «Э, братишка, у Зухура туловище человека, а голова дикого кабана». Другой говорил: «Он не человек — джинн… Тыква, ты, небось, джиннов боишься?» «Он тыкву любит. Завтра из тебя, Карим, кашу варить будут». И разное другое, что и пересказывать не хочется.

А Шокир уязвить старается:

— Потешаются? Хорошо, что смеются, а не измываются. А может, мутузят тебя или ещё что, а?

— Нет, — говорю. — Не измываются.

Хотели, Даврон не позволил. Но зачем об этом Шокиру рассказывать?

— Живу хорошо, — говорю.

— Военную форму дали, автомат дали, всё дали. Еда хорошая. Внизу, в Ворухе, люди богаче, чем у нас, живут. Ожидают, Зухуршо будет муку и сахар бесплатно раздавать…

Шокир удивляется.


— Кому раздавать? — спрашивает.


— Народу. Людям Воруха.


— А про нас не слышал? — Шокир волнуется. — Нам-то как?

— Точно не знаю, — говорю. — Может, и нам тоже.


Шокир поближе придвигается:


— Ты, Карим-джон, разузнай. Точно выясни, приди, мне расскажи.


— Как приду? — отвечаю. — Кто меня отпустит?


Он сладкие глаза строит, будто халвы наелся:


— Ты парень умный. Придумаешь.

Сам прикидывает, чем бы мне ещё польстить.


— Теперь, когда ты жизнь повидал, ума набирался, тебе жениться надо.

Смеётся, что ли? Прознал, наверное, что у нас денег на калинг недостаёт, чтоб за невесту заплатить. А война началась, табак сажать перестали — теперь никогда, наверное, такую сумму, что для свадьбы нужна, не соберём.

— Мне не к спеху, — говорю.

Шокир меня за плечи обнимает, не то насмехается, не то сочувствует притворно:

— Э-э, кошка до подвешенного сала не допрыгнула: «Фу, прогоркло, воняет», — сказала… Я тебе, Карим-джон, совет хороший дам.

Зачем мне лживые советы? Хочу его руку скинуть, не решаюсь.

— Внучку деда Мирбобо, дочь покойного Умара, видел? — Шокир спрашивает. — Красивая девушка. Однако городская, образованная. Сам понимаешь… За такую невесту большой калинг не запросят. К тому же, ты нынче в большую силу вошёл, у самого Зухуршо в солдатах служишь. Отказать не посмеют.

«Правильно, — думаю, радуюсь. — Почему сам прежде не сообразил?»

— Спасибо, муаллим, — говорю. — Маму попрошу, чтоб посваталась. 


— Ты сначала сам с девушкой поговори, — Шокир советует. 


А меня не то смущение, не то сомнение разбирает. Как, думаю, с ней поговорю? Что ей скажу? 


Шокир смеётся: 


— Эх, парень, вижу, ты девок боишься. Не робей, у них между ног зубы не растут. Найди момент, когда она из дома выйдет, за водой или ещё куда… Подходи смело. Да что тебя учить! Ты солдат, сам лучше знаешь. Прямо сейчас иди, времени не теряй. 


Так хорошо сказал, что мне радостно стало. 


— Спасибо, муаллим, — говорю.

— Тысячу раз спасибо! Если это дело получится, вашим должником буду. Что захотите, для вас сделаю. 
Руки к сердцу прикладываю, иду. Шокир окликает: 


— Эй, Карим, раз жениться собрался, надо кер немножко подправить. 


Я удивляюсь: 


— Зачем подправлять? Не маленький, не кривой. Хороший кер, большой. 


Он говорит: 


— Не о том речь. Надо, чтобы длинным, как у осла, сделался. Иначе жена любить не будет. Э-э, сынок, женщин не знаешь… 
 Я тебе, Карим-джон, второй хороший совет дам. Способ есть, мой дед покойный Мирзорахматшо меня научил. Траву забонсузак сумеешь отыскать?

— Смогу. Возле воды растёт.


Он советует:


— Листьев забонсузака нарви, курдючное сало растопи, с травой разотри, немного соли добавь и в кер втирай. А потом за конец посильней тяни, вытягивай…

— Жечь, наверное, будет.


— Терпи, — говорит. — Все наши мужчины так делают.


Я опять «спасибо» говорю, иду, Шокир опять окликает:


— Постой! В узелке что?


— Ребятам лепёшки несу.


— Одну мне давай, — говорит. — Плата за советы.


Не хочется, но приходится развязать.


— Два совета — две лепёшки, — Шокир говорит и три ухватывает.

Хорошо, что в узелке ещё много хлеба остаётся. Я про военное задание соврал. Домой, в Талхак, наши ребята меня послали. Я похвалился: моя мама вкусные лепёшки печёт — как она, никто не умеет, — а Рембо сказал:

«Иди, Тыква, нам принеси».

Я хотел ребятам уважение выказать, но командира боялся. «Даврон узнает, что в я самоволку ушёл, накажет».

Гург-волк засмеялся, железные зубы по-волчьи оскалил: «Э, какая, билять, самоволка?! Про армию рассказов наслушался?»

У него все зубы стальные, блестящие. Поэтому волком и прозвали.

«У нас другие порядки, — Рембо сказал. — Кто без лепёшек возвращается, того к стенке ставят».

«Зачем?» — я спросил. 

«Расстреливают», — Рембо объяснил.


Пошутил, наверное.

Теперь в Ворух вернуться бы поскорей. Но в казарму не иду. Ноги сами меня к дому старого Мирбобо несут. Иду, думаю, с дедом-покойником Абдукаримом разговариваю. Я маленький был — дедушка меня любил. Всему учил. Лук-камон, из которого камешками стреляют, для меня смастерил и меткости научил… Теперь дедушка мёртвый. Говорю: «Дедушка, на этой девушке жениться хочу. Помогите, пожалуйста, чтоб это дело сладилось. Очень вас прошу». Дедушка Абдукарим обязательно поможет. Наши арвохи, деды-покойники, хотя и строгие, но добрые, всегда помогают.

Иду, мечтаю. Словно кто мне сказку рассказывает. И подойдя к тому дому, я увидел, что из ворот вышла Зарина с двумя вёдрами в руках, ибо послали её за водой. Сердце у меня забилось, потому что никогда я не встречал девушки краше. Приблизился к ней и сказал: «Разреши помогу. Отдай эти вёдра, чтоб ты не утруждала свои белые руки». И она, девушка городская, не смутилась и ответила просто: «Пустые вёдра не тяжелы». Но я не растерялся и сказал: «Позволь мне дойти с тобой до источника, чтобы отнести обратно полные». Она согласилась, и мы пошли, коротая путь в приятной беседе. Я назвал своё имя и поведал, что служу у самого Зухуршо и скоро стану человеком влиятельным и богатым, поскольку Зухуршо обещал щедро наградить всех, кто верно служит. И тогда она спросила: «Почему ты об этом рассказываешь, Карим?» И я не стал таиться, открыл своё сердце и добавил: «А если б и не было денег, я бы к твоему деду в работники пошёл, чтобы за тебя калинг отработать».

Так мечтая, к дому деда Мирбобо подхожу. Калитка, как в сказке, открывается, Зарина с вёдрами на улицу выходит, навстречу идёт. Я, как в счастливом сне, по воздуху к ней подплываю, к вёдрам тянусь:

— Давай помогу.

Она отскакивает, кричит сердито:


— Отвали! Руки убери! Тебе чего надо?!

Будто палкой ото сна разбудила. С коня мечтаний на землю свалился. Понять не могу, что случилось?

Она кричит:


— Шагай, шагай отсюда, ишак! Чего встал? Шёл своей доргой, вот и иди. Не то брата позову…

Нос вздёргивает, прочь идёт. Я стою, простоквашу во рту жую. «Почему так? Что я неправильно сказал?» Обманул меня Шокир. Эта девушка — ведьма, оджина… За такую всё, что имеешь, отдашь, лишь бы от неё отвязаться. Лучше вообще не жениться, чем с такой злыдней жить.

Вижу, Зарина останавливается, назад поворачивает. Наверное, ещё не все злые слова мне в лицо бросила. Зачем я Шокиру доверился?!

Она подходит, говорит:

— Парень, ты извини, пожалуйста. Понимаешь, привыкла, что у нас в Ватане националы к русским девушкам цепляются. Ну, автоматом и вырвалось, боевая готовность сработала. Глупо, конечно… Самой совестно стало. У вас тут совсем по-другому…

Я молчу. Все слова забыл. Она спрашивает:


— Тебя как зовут?


— Карим.


— Ну, пока, Карим. Не обижайся. Хорошо?

И вверх по улице бежит, вёдрами размахивая. Вслед смотрю, радуюсь. Всё, как в мечтах, сбылось! «Спасибо, дедушка Абдукарим, — думаю. — Тысячу раз спасибо». Теперь, наверное, деды-покойники меня похвалят. «Баракалло, молодец, Карим, — скажут. — Хорошую девушку в наш каун привёл».

Теперь маму попрошу, чтобы сватов к деду Мирбобо засылала.

Дина Пучкова. Десять минут

Рассказ публикуется в авторской редакции.

 

Лора спит с четырех до девяти вечера, при дневном свете и пока горничная хлопочет по дому — она доплачивает ей, чтобы та приходила именно в это время. Но когда день подгнивает и начинает сочиться сумеречными соками сквозь чугунные резные решетки окон, Лора обходит дом, зажигает во всех помещениях свет и запирается в спальне.

Она знает, что утром лампы будут потушены. Иногда она даже слышит щелчки выключателей.

Лора знает, что это — не человек. Не грабитель и не убийца, что пробрался в дом ночью. При любом взломе сигнализация автоматически вызывает полицию и блокирует двери и окна.

Психолог сказал, что нельзя потакать тревожному расстройству и всю ночь пялиться на дверь, вслушиваясь в каждый подозрительный звук. Он уверен, что это — слуховые галлюцинации из-за невроза, и прописал ей снотворное. Поначалу она принимала всё по инструкции. Это казалось простым — переключить рубильник в своей голове. Всего-то проглотить пилюлю и провалиться в черноту до утра. Никаких шорохов, шагов, шепотков.

Но потом она обнаружила, что ключ, которым запирается спальня, пропал со своего места, а на груди и животе проступают синяки. Лора уверена, что не могла искалечить себя во сне.

Она сменила замки и прекратила спать по ночам.

Лора смотрит на часы — половина четвертого.

Вчера умер Батон. С утра выблевал в собственную миску склизкие кровавые комки и умер в автомобиле, когда она парковалась у ветеринарной клиники. Так и застыл в переноске, скрученный судорогами и с перепачканной красными рвотными массами мордой.

Ночами кот лежал с ней в кровати и тоже смотрел на дверь, слушал, прижимая уши к голове, когда оно подходило ближе.

И вот Батона нет, и руки Лоры натыкаются на холодные простыни, а не на теплое урчащее кошачье брюхо.

Лора слышит, как оно идет по коридору — шаркает дюжиной ног и одну подволакивает. Щелкает выключателем. Подходит к двери. Медленно поворачивает ручку. Скребется, как огромная крыса. Прижимается к замку и шумно вдыхает, пытается унюхать страх в смеси запахов её косметики и ароматических отдушек.

Лора чувствует, как ночная рубашка пропитывается  горьким и холодным потом. Она протягивает руку к комоду, где лежат таблетки, но лишь касается рукоятки трости. Это не помогает. Не успокаивает. Сбежать невозможно. Нет смысла.

Из-под двери в комнату просачивается его запах. Мерзкая вонь — чеснок и немытые человеческие гениталии. Лора прижимает руку к лицу и старается не дышать. Ноги затекли, и она не может встать и включить кондиционер — нельзя подавать вид, будто она его слышит.

Вдруг несколько светильников в комнате гаснет — четыре из двенадцати.

Оно снова поворачивает ручку, но дверь не поддается. Шаги удаляются в гостиную.

Лора вспоминает, как маленькой девочкой она пряталась под одеяло, когда слышала постороннего в доме. Но ей уже тридцать четыре, она понимает, что это её не спасет. Тот, кто может открыть дверь, вполне способен стянуть одеяло.

В гостиной включился телевизор. Пытается отвлечь.

На кухне со звоном разбивается что-то. Горничная говорит, что это, вероятно, Лора неаккуратно ставит чашки на сушилку, потому они и падают. Это такая глупость, что Лора не находит, что ответить, потому не спорит.

Она не оставляет больше еду в холодильнике на ночь. Однажды оно подкинуло в овощной суп мертвую распотрошенную крысу со снятой кожей и грубо оторванной головой. Горничная грешила на Батона.

Психолог говорит, что все это — её бессознательный страх оказаться беспомощной, спровоцированный травмой колена. Она часто думала об этом, и однажды ей приснился сон, как её коленная чашечка лопается прямо на беговой дорожке, заливает нереальным количеством крови её и других бегуний, и оттуда, как из треснувшей скорлупы, выбирается тварь, похожая на большого жука. Во сне Лора знает, что однажды съела личинку в бифштексе.

Сон оказывается просто сном, а спортивная травма — статистикой спорта. Однако с тех пор Лора мясо не ест.

Она слышит, как что-то двигается, ползет по дымоходу. Вонь просачивается сквозь  залитый бетоном камин. Еще три светильника гаснут.

Лора прижимает ладонь к ребрам, где еще темнеет синяк. Боль настоящая, а не какая-то выдуманная. Закусывает губу — от запаха её сильно тошнит.

Вдруг за плотно занавешенным тяжелыми шторами окном кто-то скребет по стеклу, будто когтем. От болезненно острого звука она жмурится и впивается пальцами в одеяло.

Лора гонит мысль, что утром могилка Батона у пионовой клумбы, в самом центре которой он любил поспать, примяв пару цветков, окажется разоренной.

Гаснет еще одна лампа. Комната теперь расчерчена неясными тенями. Шипение телевизора умолкает, и наступает неестественная звенящая тишина. Лора изо всех сил пытается унять дрожь, ощущая, что от напряжения мышцы свело.

Оно стучит в дверь. Тихо и настойчиво. Мерно, медленно. Как сердцебиение.

Лора смотрит на часы. Три сорок. Прошло всего десять минут.

Десять минут…

Иллюстрация на обложке рассказа: Keith Negley

Мы с теми, кого заслуживаем

«Tartuffe» в постановке Григория Козлова в театре «Мастерская»  

Художник-постановщик: Николай Слободяник
В спектакле заняты: Сергей Бызгу, Галина Бызгу, Полина Воробьева, Николай Куглянт, Марина Даминева, Алена Артемова, Алексей Ведерников, Максим Студеновский и другие
Премьера: 24 декабря 2016 года

Григорий Козлов – признанный мастер постановки на сцене русской классики. Однако к мировой драматургии он обращается нечасто. И это удивительно — режиссеру легко дается работа с пьесой Мольера, содержание которой раскрывается перед зрителями с неожиданной стороны.

Действие пьесы происходит в стенах дома Оргона. В спектакле этот дом — театральное закулисье. Художник Николай Слободяник поставил на сцену вертящийся круг, на нем — выступающие из непроглядного мрака сценического портала гримировальные столики с зеркалами-окнами в пол. В центре круга — огромный стол со спрятанными в него клавишами пианино. За этот стол садится и начинает музицировать фигура в черном, открывая спектакль. Все закулисье приходит в движение, начиная крутиться вокруг своей оси, как карусель. Многослойная метафора, среди прочегоозначающая, что жить в таком доме может быть непросто.

Символизм — одна из ключевых особенностей спектакля. Вращающаяся сцена — это и аллегория стремительно бегущей жизни, и отсылка к традиционному Парижу с его каруселями (на это намекает и игрушечная лошадка, неприметно стоящая на краю сцены). Над сценой и по бокам от нее висят экраны, на них время от времени проецируются кадры из французских фильмов 1960-х. Режиссерская ностальгия по фильмам юности, с одной стороны, с другой — кадры в сочетании с происходящим на подмостках создают дополнительные смысловые уровни. Разгадывать спрятанные режиссером загадки — особенное удовольствие.

Сюжет пьесы известен и неизменен: негодяй Тартюф втерся в доверие к господину Оргону, что категорически не устраивает семью последнего. Козлов бережно относится к тексту, почти не купируя его и уж тем более не меняя суть. Но смещает акценты. Мольеровский Тартюф — настоящий мерзавец, лицемер, бессовестно обманувший покровителя идостойный всеобщего порицания. Козлову важнее показать, что Оргон, в сущности, сам виноват в сотворении себе никудышного кумира. Это принципиальный момент спектакля: настоящую угрозу представляют те, которым человек поклоняется и кого наделяет властью.

Оргон в исполнении Сергея Бызгу — крепко стоящий на ногах буржуа, рассудительный, строгий и с большим сердцем. Он прям в высказываниях и честен в проявлении своих взглядов и желаний, как любой уверенный в себе и сильный мужчина. В его благоговении перед Тартюфом нет и не может быть признаков слабоумия. Он прекрасно помнит, что в обязанности служанки входит смена ему обуви, а дочь должна его слушаться. И при этом Оргон Бызгу с восхищенным придыханием, порой вставая на цыпочки, спрашивает о своем любимце. Его обожание поразительно искренне и всеобъемлюще. Кажется, человек не может выражать большего восхищения. Однако этот Оргон может и выражает, когда рассказывает, как именно он повстречал Тартюфа, привел его в дом и облагодетельствовал. Оргоновское поклонение проходимцу выросло из самолюбования. А ропот домашних привел к обострению свойственного ему упрямства и твердости. Если бы домочадцы поддержали Оргона, то история, вероятно, могла быть совсем иной. Но в реальности спектакля глава дома отдаст проходимцу все, включая самое себя.

Больно смотреть на оргоново упрямство — ведь домашние его искренне любят. Кому-то из них свойственно лицедействовать, как Дорине (Алена Артемова) и Мариане (Марина Даминева), кому-то — бунтовать, как сыну Оргона Дамису (Николай Куглянт). Но и они все, и жена главного героя Эльмира (Полина Воробьева) свои интересы ставят ниже интересов семьи в целом. Они не знают, как противостоять Тартюфу, но все они честно и самозабвенно пытаются бороться. Удивительно трогательная солидарность, крайне редко свойственная обитателям театрального закулисья.

Женщины в спектакле красивы так, что дух захватывает. Кроткая, хрупкая, нежная, как одуванчик, Эльмира. Мариана, являющаяся то в образе невинной девы, то бунтарки, то соблазнительницы, но остающаяся нежной и внимательной дочерью. Солирует в женской части ансамбля служанка Дорина. Она как друг семьи переживает за всех и каждого. Больше, конечно, за Оргона, намекна подзабытую интрижку с которым присутствует в спектакле (перепалки Дорины с хозяином — это отдельный спектакль в спектакле). Бесстрашная и остроумная, Артемова в этой роли завораживающе хороша. Дорина тоже проигрывает в противостоянии с Тартюфом, но воспринимает проигрыш как личное поражение, с болью глядя в зал и на своего хозяина. Не уберегла.

Лишь один родственник Оргона, Клеант, не обладает свойственной остальным жертвенностью и преданностью. Внешне он — непримечательный очкарик, склонный к демагогии. Пытается выглядеть пижоном, расхаживает в ярко-желтых ботинках. Алексей Ведерников играет полутонами, полунамеками, и не сразу очевидна истинная природа его героя. Кажется, что он противостоит Тартюфу, иначе, чем остальные, но все же.Однако руководит героем Ведерникова не чувство справедливости, а банальная зависть. В его попытках достучаться до Оргона видно неприкрытое намерение занять место любимчика, а в проявлении чувств к Дорине — простое желание обладать. Мудрый Оргон это знает, а Клеант— понимает, что Оргон знает. И вдохновенные речи стоящего на табуретке родственника вызывают у хозяина дома лишь скуку, видит он его насквозь. Обидно, что прозорливость Оргона не распространяется на его любимца.

Появление Тартюфа на сцене долгожданно и эффектно. Под громовую музыку прожектора выхватывают из темноты его фигуру с оголенным торсом. Он стоит на столе-постаменте, тени людей под его ногами перемещаются в такт движениям его рук. Сверхчеловек, не иначе. Вот только при свете софитов Тартюф вдруг оказывается некрупным молодым человеком, еще и сутулящимся. То, что эту роль исполняет Максим Студеновский, — большая удача. Он играет на контрасте между тем, что мнит о себе его герой, и тем, кем он на самом деле является. Тартюф Студеновского — нарцисс, искренне уверенный в собственном совершенстве и абсолютной вседозволенности. Он бессовестно пользуется свалившимся на него положением, принимая всю оргоновскую заботу о себе. Это не хитроумный обманщик, Тартюф в спектакле вообще никому впрямую не лжет. Более того, на обвинения он самозабвенно, со слезой в голосе признает себя мерзавцем. Дескать, ну да, вот такой я, и что дальше? Ему все сходит с рук, хотя он для этого не делает ничего. Даже в его черных стеклянных глазах голодного животного иногда читается удивление, но лишь на доли секунды. Потом этот Тартюф снова начинает забирать то, что ему не предназначено.

И во втором акте он становится омерзительно жестким в своей ненасытности. Если ранее он практически соблазнил Эльмиру под «Je t’aime…» Сержа Гинсбура (в этой сцене песня с эротически-провокационным текстом звучит удивительно органично), то затем поступает с ней вопреки всем морально-нравственным законам.

Изобличение не пугает Тартюфа, а лишь озлобляет: он забирает у своего благодетеля все. Мог — забрал бы и жизнь. К счастью, Тартюф все же не сверхчеловек и не полубог. Он лишь ненасытный и разгневанный проходимец, с которым очень опасно встречаться любому: ведь все, что вы ему отдадите, он примет как данность. Финальное же торжество справедливости под громовую «Марсельезу» вполне может оказаться мнимым. И уж точно не утешающим.

Фото: Дарья Пичугина 

Зинаида Макаренко

Колм Тойбин. Бруклин

  • Колм Тойбин. Бруклин / Пер. с англ. С. Ильина. — М.: Фантом Пресс, 2017. — 352 с. 

Колм Тойбин — писатель, журналист, литературный критик. Один из лучших сегодня ирландских романистов, он написал историю-портрет, его Эйлиш — воплощение тихой силы, умения смотреть вперед и сдержанного оптимизма. «Бруклин» — о том, как прошлое сменяется настоящим, которое уже теснит будущее, о том, что проходит все — и хорошее, и плохое, но остается память о прожитом вместе со светлой печалью о нем.

В следующие недели Роуз удалось организовать все необходимое — она сумела даже обаять по телефону какую-то персону из американского посольства в Дублине, и та прислала нужные анкеты, список врачей, обладавших правом выдать официальное заключение о состоянии здоровья Эйлиш, и перечень других потребных посольству бумаг, а именно предложение конкретной работы, которую Эйлиш сможет выполнять благодаря ее уникальной квалификации, гарантийное обязательство финансовой поддержки, ожидающей ее по приезде, и определенное количество персональных рекомендаций.

Отец Флуд прислал официальное обещание финансировать Эйлиш, обеспечить ей пристанище, равно как и проследить за ее общим и денежным благополучием; кроме того, от «Барточчи и Компания», Бруклин, Фултон-стрит, прибыло письмо на фирменном бланке, предлагавшее Эйлиш постоянную работу в расположенном по тому же адресу большом магазине и упоминавшее о ее опытности и мастерстве по части ведения бухгалтерского учета. Письмо было подписано Лорой Фортини, почерк у нее, отметила Эйлиш, был отчетливый и красивый, да и сама светло-голубая бумага с оттисненным над названием фирмы изображением большого здания казалась более тяжелой, дорогой и многообещающей, чем любой бланк, виденный Эйлиш до той поры.

Было решено, что проезд до Нью-Йорка оплатят ее живущие в Бирмингеме братья. Роуз даст деньги, на которые она поживет, осваиваясь на новом месте. Эйлиш уведомила о своей новости подруг, попросив ничего никому не рассказывать, понимая, впрочем, что кто-то из коллег Роуз наверняка слышал ее телефонные переговоры с Дублином; да и маме несомненно не удастся сохранить все в тайне. И потому надумала сходить к мисс Келли и рассказать ей о предстоящих переменах, пока та не услышала о них от кого-то еще. Самое правильное, решила Эйлиш, сходить в лавку в будний день, когда торговля идет не слишком бойко.

Мисс Келли она застала за прилавком. Мэри, стоя на верхушке стремянки, раскладывала по верхним полкам пакеты мозгового гороха.

— О, вы пришли в самое неудачное время, — сказала мисс Келли.

— Как раз когда мы подумали, что сможем недолго подышать спокойно. Но, зачем бы вы ни пришли, не потревожьте нашу Мэри, — она повела подбородком в сторону лестницы, — а то, увидев вас, она тут же и сверзится.

— Я пришла лишь для того, чтобы сказать: примерно через месяц я уеду в Америку, — ответила Эйлиш. — Получила там работу и решила известить вас заранее.

Мисс Келли попятилась от прилавка.


— Это правда? — спросила она.


— Но разумеется, по воскресеньям я до самого отъезда буду приходить сюда.


— Вам что, рекомендация требуется?


— Нет. Вовсе нет. Я просто хотела сообщить вам эту новость.


— Что же, очень мило. Выходит, мы сможем видеть вас, только когда вы станете приезжать домой в отпуск. Если, конечно, вы все еще будете к тому времени разговаривать хоть с кем-то из нас.

— Так я приду сюда в воскресенье?

— О нет, вы нам больше не понадобитесь. Ухoдите — так уходите.

— Но я могла бы еще поработать.

— Нет, не могли бы. О вас пойдут разговоры, вы станете отвлекать покупателей, а мы, как вам известно, по воскресеньям и без того с ног сбиваемся.

— Я надеялась, что смогу поработать до отъезда.

— Только не здесь. Поэтому — ступайте себе. У нас куча работы, сегодня товар доставляют, его надо расставить по полкам. Разговаривать нам некогда.

— Что же, большое вам спасибо.

— И вам спасибо.

И мисс Келли скрылась в подсобке, а Эйлиш посмотрела на Мэри — не обернется ли та, чтобы они могли попрощаться. Мэри не обернулась, и Эйлиш молча покинула магазин.

Мисс Келли оказалась единственной, кто упомянул о возможности ее приездов в отпуск. Никто другой даже не заикнулся. До сих пор Эйлиш всегда полагала, что проживет в городе всю свою жизнь, совсем как мама, зная всех и каждого, общаясь с теми же подругами и соседями, привычно прогуливаясь все по тем же улицам. Надеялась найти в городе работу, а потом выйти замуж и оставить ее ради детей.

Теперь же она казалась себе избранной для чего-то, к чему готовой ничуть не была, и эта избранность хоть и порождала страх, но внушала чувство, а вернее, совокупность чувств, которые, думалось Эйлиш, она могла бы испытывать в предсвадебные дни, когда все смотрели бы на нее, занятую торопливыми приготовлениями, с каким-то особым светом в глазах, а сама она, не находя себе места от волнения, очень старалась бы не думать о том, что ждет ее в ближайшие недели, дабы не пасть от таких размышлений духом.

Каждый день приносил что-то новое. Присланные посольством анкеты были заполнены и отправлены назад. Она съездила поездом в Уэксфорд ради поверхностного, как ей показалось, медицинского осмотра — доктор удовлетворился ее словами, что никто в их семье чахоткой не болел. Отец Флуд прислал более подробное письмо о том, где она будет жить по приезде, упомянув о близости этого жилья к месту ее работы; пришли билеты на отправлявшееся из Ливерпуля в Нью-Йорк судно. Роуз дала ей денег на новую одежду и пообещала купить обувь и пару комплектов нижнего белья. Все в доме, думала Эйлиш, необычайно, даже неестественно счастливы, а усаживаясь за стол, слишком много говорят и смеются. Это напоминало ей о неделях перед отъездом Джека в Бирмингем, когда они готовы были делать что угодно, лишь бы не думать о том, что скоро останутся без него.

В конце концов — в тот день к ним заглянула и уселась на кухне пить чай соседка — Эйлиш поняла, что мать и Роуз из последних сил стараются скрыть свои подлинные чувства. Соседка почти мимоходом, просто чтобы поддержать разговор, сказала:

— Думаю, вы будете скучать по ней, когда она уедет.

— Ох, ее отъезд просто убьет меня, — ответила мать.

Лицо ее потемнело, застыло, Эйлиш не видела у нее такого лица многие месяцы — с тех пор, как умер отец. Соседку эти слова, похоже, застали врасплох, а мать совсем помрачнела и тихо покинула кухню. Пошла поплакать, поняла Эйлиш. Ее это удивило настолько, что она не последовала за матерью, а завела с соседкой разговор о всякой ерунде, надеясь, что мама скоро вернется и они смогут возобновить беседу, выглядевшую еще так недавно самой обычной.

Даже проснувшись той ночью и обдумывая случившееся, Эйлиш не позволила себе заключить, что уезжать ей не хочется. Она продолжала готовиться к отъезду, беспокоиться о том, как потащит без всякой помощи два чемодана с одеждой и как бы ей не потерять подаренную Роуз сумку, в которой будут лежать паспорт, адреса будущего жилья и работы в Бруклине и адрес отца Флуда — на случай, если он не сможет встретить ее, как обещал. И деньги. И косметичка. Плащ она, наверное, перекинет через локоть, думала Эйлиш, а то и наденет, если будет не слишком жарко. Ее предупредили, что в сентябре там еще бывает жарко.

Один чемодан она уже уложила и надеялась, мысленно перебирая все поместившееся туда, что снова открывать его не придется. Как-то ночью Эйлиш лежала без сна, и ее вдруг поразила мысль, что в следующий раз она откроет этот чемодан в чужой комнате и в чужой стране, а следом пришла еще одна мысль, незваная: она была бы счастливее, если бы его открыла другая женщина — забрала бы себе всю ее одежду и обувь и носила бы их что ни день. А сама она предпочла бы остаться, жить в этом доме, обойтись без новой одежды и обуви. Уже произведенные приготовления, все хлопоты и разговоры — было бы лучше, если б они относились к кому-то другому, думала Эйлиш, к женщине одних с ней лет и роста, может быть, даже одной внешности, лишь бы она, та, что думает об этом сейчас, могла каждое утро просыпаться в привычной постели, ходить, пока тянется день, по привычным улицам и возвращаться домой, на кухню, к маме и Роуз.

Но, позволяя этим мыслям бежать со всей доступной им быстротой, Эйлиш все-таки останавливалась, когда ее сознание подходило к настоящему страху, если не ужасу или чему-то похуже, к размышлениям о том, что ей предстоит навсегда потерять ее мир, что она никогда больше не сможет провести привычный день в этом привычном доме, что остаток ее жизни обратится в борьбу с неведомым. Впрочем, сходя вниз, к Роуз и маме, она разговаривала с ними о делах практических и сохраняла веселость.

Как-то вечером Роуз позвала сестру в свою комнату — выбрать украшения, которые та возьмет с собой, и там Эйлиш пришло в голову нечто новое, удивившее ее своей силой и ясностью. Роуз уже тридцать лет, а поскольку очевидно, что невозможно оставить маму жить одну — не просто из-за малости ее пенсии, но потому, что ей будет слишком тоскливо без детей, — отъезд Эйлиш, с такой скрупулезностью подготовленный ее сестрой, означает, что выйти замуж Роуз не сможет. Ей придется остаться с мамой, жить, как сейчас, работать в офисе «Дэвиса», играть по уикэндам и летними вечерами в гольф. Облегчая ей расставание с домом, поняла Эйлиш, Роуз отказывается от надежд покинуть его самой, обзавестись собственным домом, собственной семьей. Сидя перед зеркалом и примеряя какие-то бусы, Эйлиш понимала, что в будущем, когда мама состарится и ослабнет, Роуз придется еще больше заботиться о ней, подниматься по крутой лестнице с подносом еды, прибираться в квартире, готовить, потому что мама делать это уже не сможет.

А когда она занялась примеркой сережек, ее вдруг озарило: Роуз тоже понимала все это, сознавала, что покинуть дом может либо она, либо Эйлиш, и решила отпустить ее. Эйлиш повернулась, чтобы взглянуть на сестру, ей захотелось предложить Роуз поменяться местами, сказать, что она, так хорошо подготовленная к жизни, так легко заводящая друзей, была бы в Америке счастливее, между тем как Эйлиш с большим удовольствием останется дома. Однако у Роуз имелась в городе работа, а у нее не имелось никакой, Роуз было легче пожертвовать собой, поскольку она могла сделать вид, что ничем и не жертвует. В эти мгновения наедине с сестрой, предлагавшей ей увезти в Америку несколько брошек, Эйлиш отдала бы все за способность четко сказать, что уезжать она не хочет, пусть вместо нее едет Роуз, а сама она будет лишь рада сидеть здесь и заботиться о маме, они как-нибудь справятся, и, может быть, ей все же удастся найти работу.

Эйлиш погадала, считает ли и мама, что дом покидает не та сестра, какой следовало бы, понимает ли она побуждения Роуз? Ей казалось, что мама понимает все. Они знают столь многое, каждая из них, думала Эйлиш, что могли бы позволить себе любые поступки, кроме одного — высказать свои мысли вслух. И, возвращаясь к себе в комнату, решила, что сделает для них все, притворится восхищенной великим приключением, которое ей предстоит. Заставит их, если сможет, поверить, что радостно предвкушает и Америку, и свою первую разлуку с домом. И не позволит себе даже малейшего намека на истинные свои чувства, будет скрывать их даже от себя — пока не уедет.

В доме и так хватает печалей, возможно, их даже больше, чем Эйлиш думала. И она постарается не добавлять к ним новых. Маму и Роуз не одурачишь, конечно, но существовала веская причина, по которой ее отъезд не должен сопровождаться слезами. Они не понадобятся. Что ей потребуется в оставшиеся до отъезда дни, так это улыбка. Пусть они помнят ее улыбающейся.

Анна Козлова. F20. Коллекция рецензий

В минувшую субботу в Петербурге вручили премию «Национальный бестселлер», лауреатом которой стала Анна Козлова за роман «F20». В новостях его поспешили коротко назвать «романом о шизофрении», проигнорировав определения «роман о подростках» и «роман о мире, в котором мы живем». Споры о книге могут продолжаться долго — у нее есть как яростные противники, так и непримиримые защитники. Журнал «Прочтение» собрал коллекцию рецензий и тех, и других.

Константин Мильчин / ТАСС

Женская литература в России пошла двумя путями. На одном полюсе откровенно развлекательные тексты в стилистике Донцовой, на другом — интеллигентская проза Улицкой и Рубиной. И где-то между ними прокладывает свой особый путь Анна Козлова, с правдой жизни, сексом, чередованиями депрессий и веселья.

Аполлинария Аврутина / Национальный бестселлер

Уже в середине романа становится очевидно, что название, созвучное диагнозу, обозначающему знаменитое душевное расстройство, вызвано не столько сюжетной необходимостью, сколько метким отношением автора к действительности, — если хотите, подростковым (или зрелым) протестом. И по тексту выходит, что знаменитой F20 страдают не чуткие девчонки-героини, отрытые жизни и любви, — F20 страдают все, кто их окружает — папа, мама, бабушка, папины любовницы, мамины друзья и все прочие персонажи. Если хотите, мы все.

Сергей Морозов / Национальный бестселлер

«F20» — книга о том, что никакой любви нет, что все это обман. Тарахульки, выделения, игра гормонов, форма доминирования мужчины над женщиной, рабовладение, наконец — вот что есть на самом деле. Любовь — дело одинокое. Единение, со-бытие невозможно. Возможна лишь радость за то, что где-то есть другой. То есть читателя напоследок решили развлечь современной версией «Крейцеровой сонаты».

Александр Кузьменков / Урал

Чувство меры изменяет Козловой поминутно, она один за другим плодит трэшевые штампы и, сама того не замечая, въезжает в откровенную пародию. Привет от бравого солдата Швейка: отец — алкоголик, мать — проститутка, бабушка отравилась фосфорными спичками, а дедушка облился керосином и сгорел… Кстати, у Гашека дело кончилось скверно: военврач, выслушав душераздирающую историю, отправил симулянта на гауптвахту, — но это так, к слову.

Владимир Панкратов / syg.ma

Но ценнее не то, какая тема затронута, а то, как это сделано. Как сон, который длится пару минут, а ощущений оставляет, будто всю ночь не спал, — вся эта книжка похожа на короткий шизоидный сеанс, проведенный целиком в одном ритме, без пауз и обрывов. Большие дозы простоватого, но действенного юмора и ехидного абсурда действуют неоднозначно: то ли спасают от того, чтобы самому не сойти с ума, то ли, наоборот, повышают уровень идиотизма.

Елена Макеенко / Горький

Здесь все так или иначе больны, смешны, нелепы, жалки, неприятны и виноваты, хотя на общем фоне одни все-таки оказываются лучше других. Однако в этой мизантропии, прямоте и злой иронии, над которой смеешься, а потом стыдливо спохватываешься (как можно!), звучат неожиданно нежная интонация и даже — опять-таки прямолинейная — сентиментальность. В конечном итоге все это — разговор о любви, которой убийственно не хватает людям, единственном лекарстве от «*******».

Источник фото: https://www.facebook.com/NatsbestAward/