Метка: Бруклин

• Колм Тойбин. Бруклин / Пер. с англ. С. Ильина. — М.: Фантом Пресс, 2017. — 352 с. 

Колм Тойбин — писатель, журналист, литературный критик. Один из лучших сегодня ирландских романистов, он написал историю-портрет, его Эйлиш — воплощение тихой силы, умения смотреть вперед и сдержанного оптимизма. «Бруклин» — о том, как прошлое сменяется настоящим, которое уже теснит будущее, о том, что проходит все — и хорошее, и плохое, но остается память о прожитом вместе со светлой печалью о нем.

В следующие недели Роуз удалось организовать все необходимое — она сумела даже обаять по телефону какую-то персону из американского посольства в Дублине, и та прислала нужные анкеты, список врачей, обладавших правом выдать официальное заключение о состоянии здоровья Эйлиш, и перечень других потребных посольству бумаг, а именно предложение конкретной работы, которую Эйлиш сможет выполнять благодаря ее уникальной квалификации, гарантийное обязательство финансовой поддержки, ожидающей ее по приезде, и определенное количество персональных рекомендаций.

Отец Флуд прислал официальное обещание финансировать Эйлиш, обеспечить ей пристанище, равно как и проследить за ее общим и денежным благополучием; кроме того, от «Барточчи и Компания», Бруклин, Фултон-стрит, прибыло письмо на фирменном бланке, предлагавшее Эйлиш постоянную работу в расположенном по тому же адресу большом магазине и упоминавшее о ее опытности и мастерстве по части ведения бухгалтерского учета. Письмо было подписано Лорой Фортини, почерк у нее, отметила Эйлиш, был отчетливый и красивый, да и сама светло-голубая бумага с оттисненным над названием фирмы изображением большого здания казалась более тяжелой, дорогой и многообещающей, чем любой бланк, виденный Эйлиш до той поры.

Было решено, что проезд до Нью-Йорка оплатят ее живущие в Бирмингеме братья. Роуз даст деньги, на которые она поживет, осваиваясь на новом месте. Эйлиш уведомила о своей новости подруг, попросив ничего никому не рассказывать, понимая, впрочем, что кто-то из коллег Роуз наверняка слышал ее телефонные переговоры с Дублином; да и маме несомненно не удастся сохранить все в тайне. И потому надумала сходить к мисс Келли и рассказать ей о предстоящих переменах, пока та не услышала о них от кого-то еще. Самое правильное, решила Эйлиш, сходить в лавку в будний день, когда торговля идет не слишком бойко.

Мисс Келли она застала за прилавком. Мэри, стоя на верхушке стремянки, раскладывала по верхним полкам пакеты мозгового гороха.

— О, вы пришли в самое неудачное время, — сказала мисс Келли.

— Как раз когда мы подумали, что сможем недолго подышать спокойно. Но, зачем бы вы ни пришли, не потревожьте нашу Мэри, — она повела подбородком в сторону лестницы, — а то, увидев вас, она тут же и сверзится.

— Я пришла лишь для того, чтобы сказать: примерно через месяц я уеду в Америку, — ответила Эйлиш. — Получила там работу и решила известить вас заранее.

Мисс Келли попятилась от прилавка.


— Это правда? — спросила она.


— Но разумеется, по воскресеньям я до самого отъезда буду приходить сюда.


— Вам что, рекомендация требуется?


— Нет. Вовсе нет. Я просто хотела сообщить вам эту новость.


— Что же, очень мило. Выходит, мы сможем видеть вас, только когда вы станете приезжать домой в отпуск. Если, конечно, вы все еще будете к тому времени разговаривать хоть с кем-то из нас.

— Так я приду сюда в воскресенье?

— О нет, вы нам больше не понадобитесь. Ухoдите — так уходите.

— Но я могла бы еще поработать.

— Нет, не могли бы. О вас пойдут разговоры, вы станете отвлекать покупателей, а мы, как вам известно, по воскресеньям и без того с ног сбиваемся.

— Я надеялась, что смогу поработать до отъезда.

— Только не здесь. Поэтому — ступайте себе. У нас куча работы, сегодня товар доставляют, его надо расставить по полкам. Разговаривать нам некогда.

— Что же, большое вам спасибо.

— И вам спасибо.

И мисс Келли скрылась в подсобке, а Эйлиш посмотрела на Мэри — не обернется ли та, чтобы они могли попрощаться. Мэри не обернулась, и Эйлиш молча покинула магазин.

Мисс Келли оказалась единственной, кто упомянул о возможности ее приездов в отпуск. Никто другой даже не заикнулся. До сих пор Эйлиш всегда полагала, что проживет в городе всю свою жизнь, совсем как мама, зная всех и каждого, общаясь с теми же подругами и соседями, привычно прогуливаясь все по тем же улицам. Надеялась найти в городе работу, а потом выйти замуж и оставить ее ради детей.

Теперь же она казалась себе избранной для чего-то, к чему готовой ничуть не была, и эта избранность хоть и порождала страх, но внушала чувство, а вернее, совокупность чувств, которые, думалось Эйлиш, она могла бы испытывать в предсвадебные дни, когда все смотрели бы на нее, занятую торопливыми приготовлениями, с каким-то особым светом в глазах, а сама она, не находя себе места от волнения, очень старалась бы не думать о том, что ждет ее в ближайшие недели, дабы не пасть от таких размышлений духом.

Каждый день приносил что-то новое. Присланные посольством анкеты были заполнены и отправлены назад. Она съездила поездом в Уэксфорд ради поверхностного, как ей показалось, медицинского осмотра — доктор удовлетворился ее словами, что никто в их семье чахоткой не болел. Отец Флуд прислал более подробное письмо о том, где она будет жить по приезде, упомянув о близости этого жилья к месту ее работы; пришли билеты на отправлявшееся из Ливерпуля в Нью-Йорк судно. Роуз дала ей денег на новую одежду и пообещала купить обувь и пару комплектов нижнего белья. Все в доме, думала Эйлиш, необычайно, даже неестественно счастливы, а усаживаясь за стол, слишком много говорят и смеются. Это напоминало ей о неделях перед отъездом Джека в Бирмингем, когда они готовы были делать что угодно, лишь бы не думать о том, что скоро останутся без него.

В конце концов — в тот день к ним заглянула и уселась на кухне пить чай соседка — Эйлиш поняла, что мать и Роуз из последних сил стараются скрыть свои подлинные чувства. Соседка почти мимоходом, просто чтобы поддержать разговор, сказала:

— Думаю, вы будете скучать по ней, когда она уедет.

— Ох, ее отъезд просто убьет меня, — ответила мать.

Лицо ее потемнело, застыло, Эйлиш не видела у нее такого лица многие месяцы — с тех пор, как умер отец. Соседку эти слова, похоже, застали врасплох, а мать совсем помрачнела и тихо покинула кухню. Пошла поплакать, поняла Эйлиш. Ее это удивило настолько, что она не последовала за матерью, а завела с соседкой разговор о всякой ерунде, надеясь, что мама скоро вернется и они смогут возобновить беседу, выглядевшую еще так недавно самой обычной.

Даже проснувшись той ночью и обдумывая случившееся, Эйлиш не позволила себе заключить, что уезжать ей не хочется. Она продолжала готовиться к отъезду, беспокоиться о том, как потащит без всякой помощи два чемодана с одеждой и как бы ей не потерять подаренную Роуз сумку, в которой будут лежать паспорт, адреса будущего жилья и работы в Бруклине и адрес отца Флуда — на случай, если он не сможет встретить ее, как обещал. И деньги. И косметичка. Плащ она, наверное, перекинет через локоть, думала Эйлиш, а то и наденет, если будет не слишком жарко. Ее предупредили, что в сентябре там еще бывает жарко.

Один чемодан она уже уложила и надеялась, мысленно перебирая все поместившееся туда, что снова открывать его не придется. Как-то ночью Эйлиш лежала без сна, и ее вдруг поразила мысль, что в следующий раз она откроет этот чемодан в чужой комнате и в чужой стране, а следом пришла еще одна мысль, незваная: она была бы счастливее, если бы его открыла другая женщина — забрала бы себе всю ее одежду и обувь и носила бы их что ни день. А сама она предпочла бы остаться, жить в этом доме, обойтись без новой одежды и обуви. Уже произведенные приготовления, все хлопоты и разговоры — было бы лучше, если б они относились к кому-то другому, думала Эйлиш, к женщине одних с ней лет и роста, может быть, даже одной внешности, лишь бы она, та, что думает об этом сейчас, могла каждое утро просыпаться в привычной постели, ходить, пока тянется день, по привычным улицам и возвращаться домой, на кухню, к маме и Роуз.

Но, позволяя этим мыслям бежать со всей доступной им быстротой, Эйлиш все-таки останавливалась, когда ее сознание подходило к настоящему страху, если не ужасу или чему-то похуже, к размышлениям о том, что ей предстоит навсегда потерять ее мир, что она никогда больше не сможет провести привычный день в этом привычном доме, что остаток ее жизни обратится в борьбу с неведомым. Впрочем, сходя вниз, к Роуз и маме, она разговаривала с ними о делах практических и сохраняла веселость.

Как-то вечером Роуз позвала сестру в свою комнату — выбрать украшения, которые та возьмет с собой, и там Эйлиш пришло в голову нечто новое, удивившее ее своей силой и ясностью. Роуз уже тридцать лет, а поскольку очевидно, что невозможно оставить маму жить одну — не просто из-за малости ее пенсии, но потому, что ей будет слишком тоскливо без детей, — отъезд Эйлиш, с такой скрупулезностью подготовленный ее сестрой, означает, что выйти замуж Роуз не сможет. Ей придется остаться с мамой, жить, как сейчас, работать в офисе «Дэвиса», играть по уикэндам и летними вечерами в гольф. Облегчая ей расставание с домом, поняла Эйлиш, Роуз отказывается от надежд покинуть его самой, обзавестись собственным домом, собственной семьей. Сидя перед зеркалом и примеряя какие-то бусы, Эйлиш понимала, что в будущем, когда мама состарится и ослабнет, Роуз придется еще больше заботиться о ней, подниматься по крутой лестнице с подносом еды, прибираться в квартире, готовить, потому что мама делать это уже не сможет.

А когда она занялась примеркой сережек, ее вдруг озарило: Роуз тоже понимала все это, сознавала, что покинуть дом может либо она, либо Эйлиш, и решила отпустить ее. Эйлиш повернулась, чтобы взглянуть на сестру, ей захотелось предложить Роуз поменяться местами, сказать, что она, так хорошо подготовленная к жизни, так легко заводящая друзей, была бы в Америке счастливее, между тем как Эйлиш с большим удовольствием останется дома. Однако у Роуз имелась в городе работа, а у нее не имелось никакой, Роуз было легче пожертвовать собой, поскольку она могла сделать вид, что ничем и не жертвует. В эти мгновения наедине с сестрой, предлагавшей ей увезти в Америку несколько брошек, Эйлиш отдала бы все за способность четко сказать, что уезжать она не хочет, пусть вместо нее едет Роуз, а сама она будет лишь рада сидеть здесь и заботиться о маме, они как-нибудь справятся, и, может быть, ей все же удастся найти работу.

Эйлиш погадала, считает ли и мама, что дом покидает не та сестра, какой следовало бы, понимает ли она побуждения Роуз? Ей казалось, что мама понимает все. Они знают столь многое, каждая из них, думала Эйлиш, что могли бы позволить себе любые поступки, кроме одного — высказать свои мысли вслух. И, возвращаясь к себе в комнату, решила, что сделает для них все, притворится восхищенной великим приключением, которое ей предстоит. Заставит их, если сможет, поверить, что радостно предвкушает и Америку, и свою первую разлуку с домом. И не позволит себе даже малейшего намека на истинные свои чувства, будет скрывать их даже от себя — пока не уедет.

В доме и так хватает печалей, возможно, их даже больше, чем Эйлиш думала. И она постарается не добавлять к ним новых. Маму и Роуз не одурачишь, конечно, но существовала веская причина, по которой ее отъезд не должен сопровождаться слезами. Они не понадобятся. Что ей потребуется в оставшиеся до отъезда дни, так это улыбка. Пусть они помнят ее улыбающейся.