Метка: Иван Вырыпаев

«Dreamworks* *Мечтасбывается» в постановке Виктора Рыжакова в МХТ им. А.П. Чехова
Художники: Мария Трегубова, Алексей Трегубов
Композитор: Игорь Вдовин
Балетмейстер: Олег Глушков, Юрий Евстигнеев
В спектакле заняты: Филипп Янковский, Светлана Иванова-Сергеева, Инна Сухорецкая, Ирина Пегова, Павел Ворожцов, Алиса Глинка, Паулина Андреева и другие
Премьера: 10 мая 2016

 

Спектакль «Dreamworks* *Мечтасбывается» по пьесе Ивана Вырыпаева режиссер Виктор Рыжаков представил в мае. Многих артистов, объединенных этой постановкой под крышей Основной сцены МХТ им. А.П. Чехова, связывает со знаменитым творческим тандемом Рыжакова и Вырыпаева опыт прошлых совместных работ. А вот центрального персонажа пьесы, Дэвида, главного редактора журнала «Наука и общество», режиссер увидел в Филиппе Янковском. Для артиста, перезапуск сценической биографии которого начался с Мити из богомоловских «Карамазовых», новый герой стал первой главной ролью в театре. Его Дэвид болезненно переживает потерю умершей от рака жены – и вдруг узнает, что за месяц до смерти она наняла девушку по имени Элизабет, которая должна помочь ему вернуться к полноценной жизни.

Жанр постановки – «голливудский фильм» (DreamWorks, как можно догадаться, это еще и название одной из крупнейших киностудий). Погружение в эстетику типичного продукта «фабрики грез» начинается еще до третьего звонка – благодаря скрывающему сцену экрану с титром-названием. С художниками Марией и Алексеем Трегубовыми режиссер работает не впервые: на их совместном счету вырыпаевские «Пьяные» на Малой сцене МХТ и «Война и мир Толстого» в БДТ. Колористически строгая, абстрактная, лишенная каких-либо бытовых подробностей – и восхищающая выразительностью, – сценография Трегубовых узнается с первого взгляда. Пространство квартир намечают лаконичные фронтальные конструкции (стена, уходящая к колосникам, громадное окно), а за ними раскинулись черно-белые заросли фантастических растений из пластика, напоминающие о голливудских павильонных декорациях 1930–1940-х.

Благодаря видеопроекции кажется, что в двуцветном целлулоидном мире, в который Рыжаков поместил героев, идет бесконечный дождь. А вытянутые тени, падающие на белую стену, вспышки молний и раскаты грома перекочевали под крышу МХТ прямиком из классических триллеров. В такой атмосфере невозможно жить: она подходит лишь для того, чтобы сойти с ума. И герой Филиппа Янковского к этому опасно близок. Большую часть времени он проводит, разговаривая с Мэрил, своей женой (Светлана Иванова-Сергеева), хотя сам знает, что ее нет ни в комнате, ни вообще в живых. Но до конца принять этот факт хрупкая психика Дэвида, которому, как и большинству персонажей Янковского, присуща повышенная эмоциональная восприимчивость и уязвимость, не в состоянии. Толпа друзей, вваливающаяся к герою, чтобы приободрить его (а заодно познакомить с Элизабет), выглядит скорее досадным раздражителем. В мире Дэвида, переживающего личную драму, эти люди, наряженные персонажами массовой культуры (Бэтмен, Женщина-Кошка, Чарли Чаплин и другие) и разговаривающие сериальными репликами, плоскость которых режиссер подчеркивает закадровым смехом, смотрятся неуместно.

Эмоционально неготовый быть вовлеченным в цветастый карнавал, Дэвид отгораживается от пришедших стеклами солнцезащитных очков. В присутствии обступивших его друзей он явно ощущает себя неуютно: скованная фигура в скромной рубашке и серых домашних штанах посреди костюмированной толпы. Живой, обостренно чувствующий человек – в окружении штампованных образов. Душевная боль персонажа постоянно ощущается в его пластике. Отделенный своим горем от остального мира, герой Янковского будто стремится спрятаться в самом себе, занимать как можно меньше места, а каждое прикосновение инстинктивно воспринимает как вторжение. Векторы жестов Дэвида направлены не наружу, а словно вовнутрь его самого: даже сидит он в неловкой позе, с сомкнутыми коленями, носки вместе – пятки врозь. И хочет, кажется, одного: чтобы его оставили в покое. Даже добровольно явившись на дружескую вечеринку, Дэвид внутренне продолжает быть где-то далеко. Чуткий артист, способный к чрезвычайно наполненному молчанию, Филипп Янковский филигранно передает перемены состояния своего героя: от поверхностной заинтересованности в происходящем вокруг – к полному уходу в себя. Ему гораздо комфортнее наедине с Мэрил – нужно только снова оказаться в одиночестве, и тогда можно будет с ней поговорить.

Но на самом деле герой Янковского ведет диалог не с призраком жены, а с частью своей души. Через отстраненную фигуру в белом платье, почти всегда ласково ему улыбающуюся и словно отвечающую из далекого измерения, с Дэвидом беседует его собственное бессознательное. Именно поэтому некоторые их диалоги впоследствии дословно повторяются у героя и с Элизабет, которую Мэрил перед смертью посвятила в свои переживания по поводу мужа. На подсознательном уровне Дэвид и сам знает, в чем его главная проблема (иначе не возник бы в его голове этот образ), но нужно долго копаться в себе и многое проговорить, чтобы суметь ее сформулировать.

Дэвид не может справиться со случившимся потому, что нецелостен, зависим от предмета своей любви. Со смертью жены для него умер и остальной мир, а чувства обернулись бесконечным страданием. По мнению Мэрил (и настоящей, и существующей в воображении героя), это печальное подтверждение тому, что за пятнадцать лет, прожитых вместе, ее муж так и не сумел испытать истинную любовь. Любовь, которая не может приносить страданий, потому что не зависит от бытия (и даже небытия) второго человека. Здесь и начинается работа Элизабет (Инна Сухорецкая). Ее задача – не отвлечь Дэвида, а помочь ему обрести внутреннюю целостность, напомнив герою о простых истинах: например, о том, что подлинная любовь не может отъединить человека от мира.

Элизабет, обыкновенная швея по профессии, – этакий стойкий оловянный солдатик в неброском платье. Внешне хрупкая, забавная и по-детски обаятельная, она на деле сильная духом, неукоснительно честная и умеющая за себя постоять. В отличие от друзей Дэвида, обеспеченных людей, собирающихся вместе, чтобы заполнять внутреннюю пустоту кокаином, виски и разглагольствованиями о буддизме, она обладает потенциалом, чтобы пробить защитные барьеры, которыми главный герой отгородился от мира. В светском обществе, где обманывают ‒ от скуки, унижают – между делом, и даже убивают – просто потому, что так сложились «гребаные обстоятельства», Элизабет возникает как подлинный носитель светлого начала. В одну из общих сцен она буквально врывается: несуразная, с мокрыми от дождя волосами, в руках – белая лилия, символ чистоты. Так же, как этот цветок контрастирует с пластиковыми растениями, которыми уставлена сцена, героиня Инны Сухорецкой выделяется на фоне элегантных, но безнадежно запутавшихся в собственных жизнях друзей Дэвида, которые сами будто бы стали частью черно-белой декорации.

Актрисе приходится произносить два длинных и сложнейших монолога: о том, каким должен быть мужчина, и о том, что такое любовь. Она играет их, преодолевая сопротивление зрительного зала: кто-то воспринимает вырыпаевский текст сочувственно, а кто-то открыто выражает несогласие и недовольство затянувшейся сценой. Сухорецкая выполняет задачу с достоинством, не превращая слова героини в пародию (как это, например, происходит в спектакле, поставленном Артемом Петровым в петербургском театре «Комедианты»). Драматургу и режиссеру здесь присуща ирония, но иронизируют они скорее над запальчивостью девушки, убежденно обрушивающей на Дэвида формулировку за формулировкой, чем над содержанием. Монолог Элизабет о любви становится переломным: во время этой сцены пластиковый мир отступает от героев. Платформы с растениями уходят вниз, и на краю небольшой площадки остаются мужчина и женщина – наедине с целой Вселенной. Слова Элизабет достигают цели – сумевший их услышать и осознать, Дэвид «воскресает». И не где-нибудь, а на кладбище, во время похорон своего друга Фрэнка (Виталий Кищенко), которого на тот свет отправила его жена Салли (яркая второплановая роль Ирины Пеговой).

Когда миссия Элизабет выполнена, осталась самая малость, чтобы мечта сбылась. С первой же сцены Рыжаков разделяет персонажей Ивановой-Сергеевой и Янковского на физическом уровне. Мэрил, время от времени невзначай вмешивающаяся в материальный мир мужа, то подбирая его платок, то заботливо складывая брошенный на пол плащ, все же остается бесплотной фигурой, которой нельзя коснуться. В финальной сцене то, что прежде было для героя невероятным, становится возможным. Но не потому, что хэппи-энд и поцелуй крупным планом голливудскому фильму предписаны. Просто «наши мечты – это наша работа, которую мы во что бы то ни стало должны сделать хорошо», и у Дэвида, благодаря влиянию Элизабет, это получается. Получается обрести самого себя, преодолеть свою обособленность от мира – и от той части собственной души, которую олицетворяла в спектакле Мэрил.

«Dreamworks» Виктора Рыжакова – постановка о том, как жизнь подчас начинает походить на голливудский фильм категории «B». Проживая ее согласно законам жанра, можно полностью слиться с картонным задником и позабыть о существовании иного пространства, дверь в которое человеку открывает любовь, не зависящая ни от каких «гребаных обстоятельств». И это – то самое пространство, где мечта о подлинном счастье, наконец, сбывается. Даже смерти вопреки.

 

В статье использованы фотографии Екатерины Цветковой.

Наталия Соколова

В те годы, когда проходит пик популярности современной драматургии, хочется оглянуться назад. В чем были ошибки новой драмы последнего десятилетия? Где искать ключи к новым сюжетам? Может быть, придется вернуться на тридцать лет назад? Но сейчас главное — вспомнить все то хорошее, что с нами было.
Дочитав эту подборку до конца, вы сможете справедливо заметить: «Позвольте, а где же Коляда, Гришковец, Клавдиев и Сигарев?». Но их томики доступны нам и в библиотеках, и в сети. Я же хочу познакомить вас с теми, до кого ваши руки, может быть, не дотянулись, либо вы, встретив эти книги, не стали их даже листать.

 

• Максим Курочкин. Кухня – М.: Эксмо, 2005. – 336 с.

Восемь классических пьес Максима Александровича. К сожалению, в сборник не попала «Стальова воля», которая была отдельно издана в 1999 году и с тех пор не переиздавалась. Про «Кухню» напомню, что большинство театралов до сих пор считают лучшей режиссерской работой Олега Меньшикова инсценировку заглавной пьесы. А остальные семь можно прочитать совсем не напрягаясь — правда, будет это достаточно обыденно и суховато. Тексты Курочкина не хотят впускать вас в себя, да и вы, скорее всего, не захотите войти. Но, поверьте, десять лет назад знакомство с этим сборником было сродни потере невинности и чтению первого выпуска журнала «ПТЮЧ».

До сих пор остаются актуальными «Тридцать фактов о Максиме Курочкине», которые предваряют сами пьесы. Написаны они были самим автором и его другом Михаилом Угаровым. Очень смешно читать признание драматурга в том, что все его герои являются бесстрашными сексуальными экспериментаторами. Или, например, узнать, что в детстве Курочкин мечтал стать Индианой Джонсом и из-за этого поступил на исторический факультет Киевского педуниверситета.

 

• Ксения Драгунская. Пить, петь, плакать. – М.: Время, 2009. – 448 с.

Фанаты группы «Ундервуд» наверняка вспомнят имя этого драматурга. Ксения Викторовна давно уже стала классиком, все про нее слышали, но практически никто не читал. Театральный режиссер Ольга Субботина ставила свои самые знаменитые спектакли по ее произведениям. Это «Ощущение бороды» и «Яблочный вор» по пьесе «Все мальчишки – дураки». Группа «Ундервуд» специально написала музыку для оформления пьесы, а Мария Голубкина блистала в главной роли. Обе пьесы вы найдете в книжке. Нет «Голой пионерки» — видимо, театр «Современник» не дал права на публикацию. В остальном сборник можно считать «Best of» пьес данного автора. Важно учесть, что Драгунская пишет не «лесенкой», не сценическим письмом, а киноповестью. Любителям покопаться в архивах журнала «Искусство кино» будет очень комфортно читать. Тут вот в чем дело: эти сказки – для взрослых. Герои – литературовед Мария Дербарендикер и предприимчивая девушка Аня Фомина. Их приключения в эпоху становления кремлевского гламура смогут заиграть в вашей голове (потому что лучшие спектакли по Драгунской уже сняты с репертуара), только если вы сами себе позволите роскошь заинтересоваться проблемами тех, кому слегка за сорок пять. А заодно представить, какими они были пятнадцать лет назад.

 

• Братья Пресняковы. Европа-Азия. – М.: АСТ, 2009. – 257 с.

Окрыленные успехом сборника «Паб», Олег и Владимир Пресняковы выпустили роман-поэму «Европа-Азия». Не удивляйтесь, что в подборке представден роман. По стилистике и манере восприятия это и есть настоящая ультрасовременная пьеса. А по их собственному определению, книга – микс из сериала «LOST» и книги «Москва-Петушки». На самом деле это текст-пазл, где куски киносценария, основанного на известной пьесе «Европа-Азия», соседствуют с потешным и восхитительнейшим повествованием. О том, как братья помогали «крутому дядьке» (опять же по определению самих Пресняковых) Ивану Владимировичу Дыховичному снимать многострадальную «черную» комедию. Ой, не запутайтесь. В романе кроме Дыховичного и авторов много персонажей. Конечно, без Сергея Шнурова, Ксении Собчак, Ивана Урганта и Татьяны Лазаревой не обошлось. Самый обаятельный и отрицательный персонаж в книге, фантастический модник и «плейбой», постоянно курящий трубку и разъезжающий на «Порше», не кто иной, как сам режиссер Ваня Дыховичный. Напомню, что в фильме и пьесе сюжет повествует о банде мошенников, имитирующих свадьбу около стелы на границе Европы и Азии (стела установлена под Екатеринбургом, откуда родом братья Пресняковы). Лично я помню, как охотился за этой книгой и когда ее заполучил, то радовался так, будто Пресняковы и Дыховичный – мои близкие родственники. После этого романа они для меня все стали как родные. Это, пожалуй, самая увлекательная книга из всей подборки.

 

 

• Валерий Печейкин. Люцифер. – М.: KOLONNA PUBLICATIONS, 2013. – 230 с.

Отрывок из сценария для спектакля-открытия Гоголь-центра «00:00» в постановке Серебренникова и три полноценных пьесы. Все это находится под концептуальной, но совсем не шокирующей обложкой. Валерий Валерьевич — открытый гей и в творчестве своем более всего близок к произведениям легендарного драматурга-новатора Евгения Владимировича Харитонова. Но проблема в том, что такими текстами вряд ли уже кого-то удивишь. Они были написаны про определенные события, происходившие с 2007 по 2011 год. Поэтому сейчас эти пьесы читаются непреднамеренно монотонно. Только драматургический отрывок «День», созданный специально для перформанса Кирилла Серебренникова, известной актрисы Лики Руллы и молодых артистов «7 студии», хорошо читается до сих пор. Это текст, написанный в стиле древнегреческого театра. Когда из обрывков слов молодых строителей, работающих днем, проступает удивительно прекрасное будущее (теперь уже настоящее) одного из самых лучших модных театров. Потом все персонажи влюбятся, умрут и по закону «капустнических» юморесок — воскреснут. Те, кто уже знаком с творчеством Печейкина, с нетерпением ждут, когда он выпустит новый сборник, где будут пьесы «Девять» по Михаилу Ромму, «Идиоты» по фон Триеру и пьеса, написанная по дневникам Кафки.

 

• Иван Вырыпаев. Что такое пьеса? – М.: Три квадрата, 2016. – 560 с.

Возможно, для начала знакомства с новой русской драматургией этот сборник идеальная вещь. Как Пауло Коэльо, ставший для студентов середины нулевых годов проводником к прозе Достоевского или Тургенева, так Иван Александрович может помочь увлечься пьесами Алексея Казанцева или Виктора Денисова. Сборник составлен так толково, что комар носу не подточит. Это не просто собрание лучших произведений за 13 лет. Здесь выводится портрет поколения сорокалетних на фоне эпохи. Например, «Пьяные» написаны очень назидательным языком. При столкновении с этим текстом может возникнуть неприятное ощущение, что вас отчитывают за то, чего вы не совершали. «Невыносимо долгие объятия» были специально написаны для берлинского «Дойчез театр». Это чувствуется даже по тому, что в ней представлен апофеоз нынешней фонетики автора, а также бросается в глаза повтор всех сюжетных линий Вырыпаева из «Танца Дели», «U.F.O.» и «Иллюзий». «Июль» актуален до сих пор: публика стабильно делает аншлаги на питерской постановке этой пьесы режиссера Дмитрия Волкострелова. Но, на самом деле, наиболее интересное в книге – это вступительная статья «Что такое пьеса?». В ней Вырыпаев объясняет читателям, зачем издал это все на бумаге, зачем эту книгу читать и — самое главное – как он к этому относится. Очень важно, что в статье он не поучал и не лукавил. Она читается, как самостоятельное произведение. Настоящее украшение для этого собрания лучших вещей.

 

• Юрий Щекочихин. Армия жизни. – М.: Сommon place, 2017. – 488 с.

В этом году исполняется 14 лет с момента гибели Юрия Щекочихина. Большинству он известен как легендарный журналист, освещавший трудности становления подростков 80-х годов и деятельность организованной преступности. Но в этом сборнике, к счастью, нашлось место не только для его знаковых репортажей. В 1982 году он выпустил пьесу «Продам старинную мебель». Это событие проходит практически незамеченным, но заявляет Щекочихина еще и как современного драматурга. Через три года состоялась театральная сенсация. Только что написанная пьеса «Ловушка 46, рост 2» попадает в модный молодежный театр РАМТ. Посвящена она жесточайшему противостоянию двух молодежных футбольных группировок. С грандиозным успехом спектакль идет несколько лет, и залы штурмует армия поклонников. Половина из них – настоящие футбольные ультра-активисты. Скоро это произведение успешно экранизируют под названием «Меня зовут Арлекино». В начале 1989 года Юрий Петрович принесет в театр новую пьесу «Между небом и землей жаворонок вьется» о том, как одиночный молодежный бунт приводит к печальным последствиям. В спектакле звучала живая музыка в исполнении актеров. Спектакль назывался строчкой из романса Глинки, а в конце выходил маленький мальчик и пел «Между небом и землей». В 90-е Щекочихин будет трудно, но кристально честно депутатствовать в Госдуме РФ. А в июле 2003 года он трагически и безвременно нас покинет. Уникальное собрание его пьес и статей должно подтвердить тезис о том, что все новое – это очень хорошо забытое старое.

Влад Лебедев

Один из крупнейших современных прозаиков Захар Прилепин кроме литературной и редакторской работы, воспитания четырех детей, занят еще и собственным музыкальном проектом — группой «Элефанк», которая готовится выпустить третий альбом. Иван Шипнигов поговорил с Захаром о том, как писатель становится музыкантом, как Прилепин перестал быть Горьким, и что ОМОН должен чувствовать момент, когда нужно отойти в сторону.

— Вопрос банальный, но очевидно необходимый: почему вы стали заниматься музыкой? Вашу деятельность и так не назовешь однообразной, можно ли предположить, что это выполнение давнего желания, которое стало очень уж настойчивым?

— Ну, да, наверное — давнее желание, что-то из детства. Мне не то что бы ужасно хотелось стоять на сцене и кричать в микрофон — тут другое: само совместное музыкальное действо порождает во мне очень сложную и крайне заводящую меня гамму чувств. В музыке заложены какие-то вещи, которые просто покоряют мою физиологию. Сколько я себя помню, в нашем доме, еще в каком-нибудь 1980 году, на катушках и на пластинках играла музыка. Это действовало на меня так, как будто я заглядывал за край — а за этим краем совершенно новый мир, где краски резче и чувства еще ярче.
В общем, мне всегда хотелось за этот край. Это сродни страсти путешественника или солдата удачи — музыка, которую ты еще не придумал — это ведь тоже неизведанная земля. Ты пошел за этой музыкой — и принес ее, как парчу, как шелк, как свою наложницу. Это ни с чем не сравнимое ощущение.

— Сколько человек у вас в группе, как их зовут? Как проходят концерты, приносят ли они доход? Какая роль лично у вас — в сочинении музыки, текстов, в исполнении?

— Нас четверо — я, Геннадий «Ганс» Ульянов — гитары, Максим Созонов — клавиши, и Спартак Губарьков, труба. И еще несколько ребят — наших товарищей — помогают нам в записях. Музыку мы пишем все четверо, хотя основная часть, конечно, на Генке — он, на мой взгляд, великолепный мелодист, паранормальное явление, уникальный музыкант… Хотя есть и другие варианты. Песни могут появиться, когда Генка садится вдвоем с Максом, и они слету что-то придумывают: Генка с гитарой и у микрофона, и Макс за клавишами. Часть мелодий я придумываю дома один, под гитару, потом даю ребятам — и они делают так, чтоб это звучало. В новом альбоме будут, как мы это называем, «пьесы», которые придумал Спартак на трубе — и принес в группу. То есть, как угодно случается. Были, например, песни, которые мы вдвоем с Генкой придумывали — сидели ночами и напевали что-нибудь, пока это вдруг не становилось новой нашей вещью.

Тексты, естественно, пишу я, иногда беру в руки гитару, часть текстов пою или зачитываю, хотя основные вокальные партии — все равно за Генкой, потому что я петь не умею, а он умеет…

Но в любом случае, конечной инстанцией в группе, признаюсь честно, все равно являюсь я: в дело идут только те песни, которые отвечают моим представлениям о том, как это должно звучать. И если всем нравится, а мне нет — такой песни не будет, или она будет переделана так, как я ее слышу.

Так что, у нас хоть и квартет, где все, как в «Битлз», равны, но я несколько равнее равных.

— Как вы бы определили стилистику свой музыки? Панк-шансон?

— Ну да, это Генка так говорит в шутку — панк-шансон. И еще — диско-панк. И еще — рэп-фанк. Если серьезно, это точно не имеет отношение к шансону. К панку — тоже. К диско — опять нет. Там есть некоторые элементы фанка и рэпа, но тоже в умеренном количестве. Так что я затрудняюсь определить стиль. Но я точно знаю, что прямых аналогов в российской музыке у нас нет. То есть найти группу, с которой мы могли бы играть один концерт для примерно одной и той же публики — достаточно сложно.

И я бы не сказал, что меня это как-то волнует.

Хотя… Может быть, «Ундервуд». Не по музыке даже, а просто — по ощущению. Впрочем, я не уверен, что им наша компания будет приятна!

— Очевидна параллель между вами и другим писателем-музыкантом — Михаилом Елизаровым. Знакомы ли вы с его довольно оригинальными композициями? Как к ним относитесь? Он признавался в интервью, что разочаровался в современном литературном процессе и ушел в музицирование практически полностью. Как вы себя чувствуете в этом самом процессе, нет ли желания все бросить и рубиться по клубам?

— Параллель как раз неочевидная. Мне очень нравятся несколько Мишкиных песен — «Зла не хватает», про белый ноутбук, про фашистов — все это просто шедеврально. Ну в большинстве его песен слишком много физиологии и прочей жести — я все-таки консервативный человек, почвенник и деревенщик, я не люблю, когда слишком много всех эти внутренностей сразу на меня вываливают. Тем более музыку я, как правило, слушаю в машине с детьми — им все это совершенно незачем… Но в любом случае, Елизаров — крайне одаренный человек и прозаик высочайшего уровня — один из лучших в России. Просто он сказал на сегодняшний момент все, что нужно сказать в прозе, и решил немного попеть. Напоется, и снова напишет отличную книгу. Может, уже пишет.
У меня желания все бросить и рубиться по клубам нет, хотя, если Бог даст, и я допишу свой новый роман — я как раз месяца на три забуду о писательстве и немного поиграю с «Элефанком». Доделаем третий альбом и прокатимся по стране. Играем мы хорошо, я думаю, людям понравится — такой радостной музыки у нас мало.

— Вы не раз признавались в любви к рэпу. Но на выпущенных вашей группой альбомах, насколько я заметил, рэпа нет. Нет хотите сами поэкспериментировать в этом жанре?

— У нас есть по паре околорэповых композиций в каждом альбоме («Укол» в альбоме «Времена года», «Тата» и «Чисто по-пацански» в альбоме «Переворот»), в третьем тоже будет одна рэп-песня. Или две… Но вообще мы все-таки, поймите меня правильно, музыканты, поэтому — взять семпл, сделать бас и начитать — это все-таки не совсем наш путь. Куда приятнее, когда тебя самого растаскивают на сэмплы.

Но вообще лично я уже поэксперементировал с рэпом по полной программе. Для начала я записал совместную песню в рамках проекта «Лед 9» — созданного культовой рэп-группой «25/17», и очень этим горжусь. Трек называется «Котята два», мы сняли на него клип, можете ознакомиться. Помимо этого, мы только что сделали совместный альбом с рэпером, которого зовут Ричард Пейсмейкер. Альбом называется «Патологии» — ищите в Сети, он уже выложен, в том числе и на моем сайте, и на сайте Thankyou.ru, и выпущен отдельным диском, с очень стильным, кстати сказать, оформлением.

Следующий шаг, надеюсь, будет совместным с Висом Виталисом, прекрасным исполнителем и сочинителем, одним из самых любимых моих рэперов.

— Остро-политический вопрос, куда же без него. С одной стороны, вы в прошлом боец ОМОНа. С другой, в настоящем — оппозиционер с достаточно жесткой позицией. Как вы смотрите на действия современного ОМОНа, в частности, в подавлении акций протеста? Есть ли какие-то моральные принципы среди бойцов, которые сегодня очевидно нарушаются? Как вы сами действовали бы сегодня, окажись на площади в форме во время акции? Это особенно любопытно, если вспомнить конец вашего романа «Санькя».

— Если б я был на площади — я бы выполнял приказы. По крайней мере, до какого-то момента. Вопрос только в моменте. Когда я работал — среди моих товарищей были совершенно забубенные бойцы, которые хотели революции куда сильней, чем большинство нынешних оппозиционеров.

На действия ОМОНа я никак не смотрю. Это их работа. Среди них, конечно, есть полные идиоты. Но идиотов и среди оппозиционеров полно. Я никак не оцениваю никого. Все идет своим чередом. Надеюсь, что если вся наша история покатится куда-то — у моих коллег из ОМОНа хватит ума отойти в сторону… а то их переедет.

— Опять же неизбежно: как вы относитесь к Алексею Навальному, который довольно сильно уже навяз в зубах. Но интересно ваше отношение к национальному вопросу. Ведь взгляды ваши в отношении сегодняшней власти во многом близки, но у одного — «Хватит кормить Кавказ», у другого — несколько командировок в Чечню, чтобы этот самый Кавказ «кормить»…

— Навальный, насколько я знаю его, последовательный и умный парень.

По поводу Кавказа мы никогда не разговаривали. Я считаю, что кормить надо всех, и со всех спрашивать работу. Я человек Империи. Этнический национализм мне глубоко чужд. Однако я отлично отдаю себе отчет, что если не поддерживать собственно русских людей и области, населенные преимущественно русскими — вся эта Империя развалится на части и полетит к чертям.

Вопрос должен звучать иначе. Не «Хватит кормит Кавказ!», а: «Хватит потворствовать национальной коррупции!» Или даже так: «Русские коррупционеры, прекратите покрывать зарвавшиеся национальные диаспоры. А то вас повесят всех вместе».

— Сменим тему. Насколько я понял, трек «Чисто по-пацански» из альбома «Переворот» — это шутка-отсылка к вашему «Пацанскому рассказу». Насколько вообще могут пересекаться литература и музыка? Это принципиально разные творческие регистры? Занятия музыкой не оттягивают энергию от писания текстов?

— Нет, энергию не оттягивают, это разные занятия. Музыка — это вообще отдых и кайф (если речь не идет о концерте — что всегда нервотряска). А литература требует более серьезных энергозатрат. По крайней мере, в моем случае.

Литература и музыка могут пересекаться, но вообще я такой цели не ставлю — это просто случайно затесавшийся в песню кусок из рассказа, вот и все.

— Вас иногда сравнивают с Максимом Горьким. Если бы вы действительно были им, как думаете, эмигрировали ли бы вы окончательно или все-таки любовь к Родине и очарование Советским проектом так же пересилили бы?

— Я бы никуда не уехал. И любовь к Родине, и очарование Советским проектом — все это живо во мне и поныне, несмотря на то, что я уже перестал быть Максимом Горьким.

— Что в современном языке вас раздражает, какие слова, конструкции, манера выражаться? У молодых или в общественно-политическом дискурсе? А что, наоборот, кажется точным и стильным.

— Любое поганое выражение или самое идиотское слово («вас услышали», «стильный», «вам позвонит один человечек», «озвучивать», «тренд», «позитив», упомянутый «дискурс»), помещенное в правильный контекст, может отлично прозвучать. Но вообще я стараюсь их не использовать, к черту всю эту гадость.

— Ну и напоследок — «обязательная программа». Кто из молодых в литературе и музыке вам нравится?

— Совсем молодых ребят, которые появились в литературе или в музыке и убили меня наповал, я пока не знаю.

Я не говорю, что их нет — просто не знаю. Из литературы — мне понравились рассказы Ивана Шипнигова, много ребят появляются с отличными стихами, но потом куда-то пропадают. Последнее мое личное открытие — Никита Вельтищев, он прислал мне подборку стихов, я тут же ее опубликовал в «Новой газете» в Нижнем — это была настоящая сердечная радость.

В музыке — ну, вот мне очень нравится Ричард Пейсмейкер, до такой степени, что я записал с ним пластинку. Я слушаю сейчас исполнителя по имени Рэм Дигга — вообще, он крут, но мы уже тут все взрослые парни, меня утомляет, когда люди ругаются матом как маленькие дети и к тому же стараются делать это погаже. Я не очень понимаю, готовы ли они ставить такие песни своим детям или матерям, или как они будут теми же устами, какими произносили ужасную пошлятину, общаться со своими подругами.

Тем не менее, Дигга далеко пойдет, судя по всему: рифмует он отлично и мыслит нетривиально.

Из последних, прямо скажем, потрясений — опять же рэпер, но уже повзрослее — Типси Тип. Один из любимейших, постоянно на повторе. Тоже, конечно, матерится, но как-то, с позволения сказать, поприличней.

А так — молодые на сегодняшний момент — это вот мы — с одной стороны, Сергей Шаргунов, если говорить о литературе, с другой — «25/17», если говорить о музыке, с третьей Иван Вырыпаев, если говорить о кино.

— Что готовитесь выпустить в ближайшее время?

— Новый роман «Обитель». Пластинку «Патологии» от проекта «Захар Прилепин и Ричард Пейсмейкер». И третий альбом группы «Элефанк», рабочее название «Восемь бесконечных».

— Спасибо, Захар!

Иван Шипнигов