Рубрика: Рецензии

• М.: Эксмо, 2006
• Переплет, 416 с.
• ISBN 5-699-19085-6
• 150 100 экз.

Империя вампиров

Много было шума вокруг украденного романа Виктора Пелевина. Одни утверждали, что выложенная в Интернете версия — подделка, не имеющая к реальному Пелевину никакого отношения, другие обвиняли издательство «Эксмо» в том, что мнимая кража рукописи — на самом деле хитро спланированный пиар-ход. Однако в том, что роман подлинный, все сомневающиеся смогли убедиться сразу после выхода книги. А что касается пиара, то, согласитесь, Пелевин — совсем не тот писатель, которого имеет смысл пиарить. И новыми книгами он нас не часто балует, так что выход его очередного романа — событие, само по себе значимое.

Сравнивая «Ампир В» (он же «Empire V») с более ранними произведениями Пелевина, например, с его романом «Generation П», невольно делаешь вывод, что с тех пор автор заметно повзрослел. И если его предыдущее творение — «ДПП (НН)» было в некотором роде шагом назад, то «Ампир В» — это настоящий прорыв. С одной стороны, писатель не утратил свойственного ему чувства юмора и не потерял уникальную способность выдумывать такое, что нам, простым смертным, никогда бы и в голову не пришло. С другой стороны, в его новой книге уже меньше пустой игры в слова и больше настоящего литературного творчества. Хотя, стоит признать, с игрой в слова у Пелевина дела обстоят тоже очень хорошо. Особенно порадовали моменты, в которых Рама Второй постигает новые для него языковые тонкости. Что касается всевозможных подтекстов, цитат и аллюзий, то здесь их столько, что примеров хватит на пару-тройку серьезных литературоведческих работ. Ссылается автор на всех и вся, в том числе и на себя самого. Но что поделаешь, это же «развитой постмодернизм» (кстати, термин пелевинский)!

Писатель в очередной раз дает нам почву для размышлений и повод для жарких дискуссий в тесном кругу. Возьмите хотя бы его концепцию гламура и дискурса, двух основных вампирских дисциплин, — мыслящий читатель найдет, чем здесь поживиться. Да и сам сюжет романа, при всей его метафоричности и гротескной неправдоподобности, уже никто не посмеет назвать «бредовым», в отличие от сюжета того же «Generation П». «Ампир В» — произведение, может быть, и несерьезное, но при этом абсолютно логичное, продуманное и, что немаловажно, законченное. Причем хорошо законченное. Обычно, дочитав книгу до середины, мы уже примерно представляем себе, чем все это может кончиться. Но Пелевин — мастер неожиданных поворотов сюжета, а потому финал романа про вампиров предугадать просто невозможно. К счастью, на этот раз концовка не повисает где-то в воздухе, как это бывало у Пелевина раньше. Мы поднимаемся на вершину Фудзи вместе с главным героем книги и вместе с ним ощущаем восторг и в то же время растерянность от ее покорения, которое застало нас врасплох. Читателям остается лишь надеяться, что сам автор до своей вершины Фудзи еще не дошел. В этом случае в будущем нас ожидают еще более интересные и неординарные книги Виктора Пелевина.

Мария Карпеева

• М.: Эксмо, 2006
• Переплет, 416 с.
• ISBN 5-699-19085-6
• 150 100 экз.

ФУДЗИ-РАМА

Подзаголовок «Повесть о настоящем сверхчеловеке» отсылает читателя к «Как закалялась сталь» — евангелию советской эпохи. Каждый текст, представляющий эпоху, должен иметь внетектовую легендарную историю его обретения, будь то история с публикацией рукописи Островского, или чудесное возвращение пропавшей рукописи «Что делать?». «Ампир В» волей-неволей обрел эту историю: появившись в интернете за пару недель до официального выхода, роман вызвал настоящую лихорадку в сети. Кто автор? Пелевин? Или это подделка? Роман украден? Или это пиар-акция? Новость о признании издательством «Эксмо» факта кражи нового романа Виктора Пелевина позиционировалась новостными сайтами как главная наравне с новостями российской и международной политики. Несколько позже выступил и сам автор с пояснениями относительно разницы между пиар-акцией и принудительным поцелуем на морозе. То, что книжка все-таки вышла, уже как бы и не так важно, тем более что «бумажный» текст не сильно отличается от электронного: оказались выпущены несколько, впрочем, любопытных, кусков. Так или иначе, посеянное сомнение развеять невозможно: ага, так они и признались, что все было спланировано!

Итак, новый роман — про грузчика Рому, который превращается в вампира Раму, проходит последовательно ступени посвящения, забирается на вершину Фудзи (метафора социальной лестницы) и становится одним из главных вампиров. Индуистский Рама спас людей и богов от царя ракшасов Раваны, у которого новые головы вырастали взамен отрубленных. Пелевинский Рама убеждается в невозможности спасти даже себя, не говоря о других, и сам становится во главе чудовищной системы, разводящей людей себе на прокорм.

Управляют вампиры человеческим стадом с помощью гламура и дискурса. Причем читатель вместе с Рамой узнает от его учителей-вампиров, что «дискурсом анонимной диктатуры является гламур», а «гламуром анонимной диктатуры является ее дискурс». Речь здесь об очень простой вещи: сообщество, считающее себя образованным, и сообщество, считающее себя гламурным, — неразличимы с точки зрения того процесса, который описывает Пелевин; речь идет, как это ни смешно, о глубоком духовном упадке современного общества. В этом смысле Ксения Собчак и Майя Кучерская могут оказаться одним и тем же лицом, а «гламур» и «дискурс» — только кодовые слова, позволяющие попасть на вечеринку или в толстый журнал. Да, наверное, Майя Кучерская умнее, чем Ксения Собчак, а та в свою очередь лучше одевается, но дело в том, что сам интеллект есть та же сумочка от Прада, которую — ни для кого не секрет — носит дьявол. Пелевинские модели обладают огромной объяснительной мощью, и новая — не меньше, чем старые.

Впрочем, новая модель не совсем новая. Вампир Рама, друг Иштар, не сильно отличается от Вавилена Татарского, мужа Иштар: он ест меньше наркотиков и влюбляется в «коллегу» Геру, вот и все. Это, конечно, не может быть упреком в сторону Пелевина, потому что любой большой писатель всю жизнь пишет одну книгу. Из окончательной, бумажной версии исчез разговор Рамы с Татарским на приеме у вампиров, но и без этого разговора ясно, что «Ампир В» есть как бы продолжение «Generation П»: та же тема реализована в той же сюжетной схеме, построена, в сущности, та же модель «заговора». На первый взгляд, в новом романе много общего и со «Священной книгой оборотня», но это обманчивое впечатление. Да, конечно, от оборотней до вампиров один шаг, но история А Хули и Петра Пустоты — это история освобождения, а Рама Второй, как и Вавилен Татарский, становятся главными зэками, но ни на сантиметр не становятся ближе к Условной Реке Абсолютной Любви или велосипедному трамплину, по которому взлетает А Хули, чтобы «перестать создавать этот мир». Поэтому или почему-то другому, из окончательного текста исчезло упоминание о лабрадоре Кони как о псе Песдеце.

Сюжетом и темой близость с «Generation П» исчерпывается: в «Ампире В» нет той искрометности, от которой захватывает дух в «Поколении». Фирменная пелевинская языковая игра далеко не настолько остроумна. Текст «Ампир В» не держит сознание читателя ежеминутно в состоянии короткого замыкания, и оттого следить за тем, как Рама покоряет этот мир, совсем не так увлекательно, как это было в случае с Татарским, а любовная линия не так пронзительна, как это было в «Священной книге оборотня». Фактические просчеты, путаница с ударениями понижают доверие к тексту и рождают ощущение, что книга осталась недоработанной.

«Ампир В» — роман не уровня «Generation П» или «Священной книги оборотня», но его стоит прочитать, чтобы еще раз попробовать вместе с пелевинским героем понять, где и как мы живем. Евангелие нового времени все-таки удалось, это наше время, наше общество и наши проблемы, а в тотальном пессимизме финала виноват не Пелевин, а время. Новое евангелие отличается от старого тем, что оно не новость, и ни разу не благая, и в память о Павке Корчагине у любимой девушки героя ампутируют тело — остается только голова. Рама Второй, забравшись на вершину Фудзи, обнаружил, что на ней «темно и холодно, одиноко и пустынно». А угрожающее пророчество последнего абзаца звучит настолько серьезно, что ставит под сомнение принципиальную возможность финала-освобождения.

Вадим Левенталь

• СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2006
• Переплет, 136 с.
• ISBN 5-89059-093-6
• 2000 экз.

Быль о потерянном времени

Все началось с того, что однажды одна шведка, в миру профессор ядерной физики, решила остановить время.

Вы уже, вероятно, подумали, что подалась она с этой целью в далекий индийский ашрам, где путем долгих медитаций, под руководством известного гуру, потратив энную сумму крон…А вот и не угадали!

Взяла она отпуск на две недели и решила ничего не делать. И это ей не сразу, но удалось: «В первую неделю я разобрала весь хлам на чердаке и приготовилась циклевать полы, но затем несколько успокоилась. Я все время находилась дома. Это очень важно. Не уехать, не заняться чем-то другим — просто ждать. И тогда вечность потихоньку возвратилась».

Ну как тут было не написать об этой очередной победе европейской современной женщины в меру умную, в меру оптимистическую, в меру философскую книгу, тем более, что к тому времени размышлений «по поводу» на различных носителях у нее накопилось предостаточно?

Так и появились «Десять размышлений о времени» — десять небольших эссе, посвященных проблеме механицизма западной цивилизации и попыткам его преодоления с минимальными потерями для себя и окружающих, так сказать, в рамках действующего законодательства.

Видимо, мало кому еще удавалось в Швеции удержаться от циклевания полов во время отпуска, поэтому в предисловии читатель предупреждается, что ему предстоит не просто прочитать книгу, а пройти при этом некие четыре ступени. И оно бы ладно, но оказывается, что прохождение это не равно времени прочтения, и первая ступень тоже не предоставляется в качестве бонуса: «Для того, чтобы подняться на первую, вам надо привыкнуть к мыслям иного рода, кроме вечных: «Ну совершенно нет времени!», «Нет, у меня не хватит на это времени!» или «Вообще не понимаю, как я все это успею!»

«Многое из того, что легло в эту книгу, присутствовало в моей жизни в течение последних двадцати лет», пытается настроить нас автор на серьезный лад в предисловии под названием «Прочти сначала это», отсылающем тем не менее продвинутого читателя к многочисленным отдельным текстовым файликам «Read me!», обычно прилагаемым к software и редко читаемым. Однако, если Вы продвинутый читатель, законопослушно читающий все эти «Read me!», то уже никто не сможет помешать Вам прочитать это предисловие.

К счастью же для читателя, просвещенного не только в сфере IT-технологий, о которых автор как-то восторженно — и в то же время не очень внятно — упоминает далее в тексте, вся нагнетаемая мистика чисел и каббалистика (вернее — гематрия) слов на этом заканчивается.

Надо вырваться из рутины, в которую каждый ввергается по собственному недосмотру, прекратить решительно все подчинять жесткому плану, наслаждаться нерасчлененным пунктами расписания, неструктурированным временем, быть здесь и сейчас, отринуть модный западный пессимизм — вот что, если прибегнуть к обобщению, говорит Йёнссон на протяжении всей книги. Поскольку «Десять размышлений о времени» выдержали на родине автора три издания, можно только порадоваться за шведов, которые кроме пресловутого «шведского социализма» имеют свободу «датского» выбора — быть или не быть, с уточнением «кем», «где» и «когда», согласно последним каталогам потребительских товаров.

Если Вам хочется ощутить себя весьма компетентным в разного рода «темпоральных» (от tempus — время) вопросах, не подвергая свой рассудок неизбежным перегрузкам, каковые в подобных случаях почти неизбежны, эта не очень объемная книжечка точно для Вас.

Если же Вы уже непредусмотрительно подвергали его безжалостной атаке творениями Мирча Элиаде, Люсьена Леви-Брюля, Клода Леви-Строса, Виктора Николаевича Топорова и Евгения Алексеевича Торчинова (в частности, главой «Линейность времени и идея истории» его книги «Религии мира. Опыт запредельного. Трансперсональные состояния и психотехника»), все прелесть непредвзятого благоговейного прочтения Вам уже заказана.

Например, там, где автор пытается объяснить особенности восприятия циклического и линейного времени, она довольствуется сомнительным противопоставлением системы греческой логики… структуре китайского сезонного чередования пяти перводвигателей (иначе — первостихий) У Син, совершенно не вдаваясь при этом в подробности. Конечно, профессор ядерной физики не обязан знать о пяти веках Гесиода, но мог (то есть могла) бы справиться о традиционном академическом противопоставлении концепции времени иудео-христианского мира и концепции времени древних греков и индийцев.

Итак, «Десять размышлений о времени». Четыре ступени, десять глав. Конечно, это четыре мира-олама (олам, перевод греческого слова αιων — /эон/ «век») и десять сеферот Кабаллы. Однако автор о такой аналогии ничего не пишет. Не будем это делать и мы.

Валерий Паршин

• М.: Текст, 2005
• Переплет, 192 с.
• ISBN 5-7516-0518-7
• 1500 экз.

Генералы и страна эльфов

Повествование охватывает почти семь десятков лет жизни в СССР — от Революции 1917 года до Перестройки. Несмотря на название и заявление в аннотации, что, мол, генерал Иона  О. как настоящий получился, в книге генерала и его дочки почти нет. Так, эпизодические упоминания, видимо, чтобы оправдать название. Убрать обоих — ничего не изменится. Хотя… Нет, я не прав — генерал нужен, чтобы автор мог написать о репрессиях тридцать седьмого года. Сейчас ведь если хочешь считаться большим писателем, ты просто обязан принять участие в разоблачении культа личности, да. Без этого серьезного писателя представить нельзя. Особенно если писатель давным давно эмигрировал за рубеж и теперь вещает о судьбах России из прекрасного далека.

Репрессии, конечно же, не единственное позорное пятно, о котором пишет автор. Танки в Чехословакии, преследования свободолюбивых поэтов во времена хрущевской оттепели, происки кровавой гэбни в годы застоя и, в противовес этому беспределу — деятельность отважных диссидентов. Очень актуально для 2006 года, очень. Видимо, Ирина Гривнина считает, что еще не все маски сорваны и, о ужас, кто-то еще сомневается, какой кошмарной страной был СССР для бездельников-интеллектуалов.

Главный герой повествования — внук упомянутого генерала. Настоящий интеллигент отечественного розлива. Великовозрастный неудачник без нормального образования, четких жизненных ориентиров и с размытой системой ценностей. При этом, разумеется, чуткая душа, обостренное чувство справделивости, раздутое самомнение и ворох всяких талантов, найти применение которым он не может в силу собственной лени. Поначалу я думал, что автор, создавая такого героя, хотел высмеять всю эту инфантильную братию. Слишком уж много штампов — чувствительный мальчик, недостойное окружение, внутреннее одиночество, занятия фортепиано, трогательные записи в детском дневнике и так далее. Потом смотрю — нет, все всерьез.

Герой, как положено настоящему интеллигенту, живет в стране эльфов, изредка высовывая нос в реальную жизнь. Там ему не нравится. Еще бы! Гривнина позаботилась об этом от души. Граждане без высшего образования — сплошь «быдло» и «потомственные алкоголики», граждане с высшим образованием — негодяи, заботящиеся только о своей шкуре. И только наш герой, отрастивший крылья, видит мерзость, окружающую его, и жутко из-за этого переживает. В открытую борьбу со злом он вступить не может — страшно, могут и по морде дать. К тому же быдло все равно не поймет порывов его прекрасной души. У Гривниной с этим строго — героя никто не понимает. В том числе и он сам.

Наконец генеральский внук, изнывающий от безделья и собственной никчемности, присоединяется к диссидентскому движению. Там ведь открыто бороться не надо. Подполье, явки, пароли, споры шепотом на кухне. Что характерно — в книге ни слова о том, за что эти ребята боролись. Оно и понятно. Никакой уважающий себя интеллигент не борется за что-то. Он всегда борется против чего-то. Если сражаешься за Родину — ты быдло. А вот если против государства — интеллигент. Все просто. К слову, и в диссидентах герой надолго не задерживается. Там, оказывается, тоже не страна эльфов. Так что все, к счастью, заканчивается трагично.

При этом сама жизнь диссидетнов описана весьма куцо. Хоть и говорится в аннотации, что Гривнина сама была диссидентом и даже успела посидеть в тюрьме до эмиграции, это как-то не чувствуется. Впечатление такое, что либо в этой деятельности очень много тайн, которые автор раскрывать пока не в праве, либо знает обо всем понаслышке.

Словом, вся книга — унылые метания творческой натуры и унылые обличения советской власти. Очень, знаете ли, свежо…

Кирилл Алексеев

• Перевод с фр. В. Бабинцева
• Екатеринбург: У-Фактория, 2006
• Переплет, 544 с.
• ISBN 5-9757-0083-3
• 10 000 экз.

Сразу отмечу: книга «не для всех». Это не столько популярное, сколько научное издание, причем фундаментальное. И потому потребует от читающего если не специальной подготовки, то хотя бы интереса к другой культуре. А она того заслуживает…

Много ли об исламе знает средний европеец? Не слишком. В основном на уровне штампов: верующие склонны к радикализму, женщины бесправны, нельзя есть свинину и употреблять спиртное, восточные сладости, шаурма, «тысяча и одна ночь», джинны… А главное, такое представление не дает знания и понимания людей той культуры, которая рядом. Причем не только географически, но и генетически.

Исламская цивилизация на 622 года моложе христианской. Отсчет формально ведется с проповеди Мухаммедом новой Веры. Но насколько она новая? На самом деле, ее фундамент — в иудаизме и христианстве. Тем интереснее сравнить развитие трех версий одних и тех же догм о Боге-Творце и его взаимоотношениях с людьми. А эта динамика лучше всего отражается в культуре, которая, в широком смысле слова, представляет собой мир материальных и духовных ценностей, созданных цивилизацией. Серия «Великие цивилизации», в которую входит и данное исследование, как раз ориентирована на решение этой задачи.

По мере чтения книги можно открыть и с удивлением для себя, обывателя, обнаружить, что средневековый классический ислам изыскан и уж никак не примитивен. Пусть там не пили пива, зато там, в отличии от христианства, были бани и алгебра, кофе и античная философия, дошедшая до Возрождения лишь благодаря арабам (христианские фанатики в свое время сожгли языческие тексты).

Очень интересно и поучительно провести параллели (с поправкой на 622 года, поскольку ислам моложе) с христианством. И читая о нем можно отметить идентичность шариата и домостроя, крестовых походов и джихада… Корни-то одни… Какой-то сейчас год по Хиджре? 1384-й от Рождества Христова, который упоминается в Коране как «Мессия, Иса, сына Марьям, что будет славен в этой и будущей жизни и среди приближенных Господа» (Коран, 3:40-41).

Так вспомним это время в христианстве. Жанна д’Арк жила, как раз тогда тамплиеров только разгромили… Средние или Темные Века… Правда, у крестоносцев и инквизиторов не было таких технологий. Но это — детали. А по сути — идентичность. Корни-то одни — оформление просто разное. Читатель, взгляни…

Алексей Яхлов

• Перевод с англ. А. Геласимова
• М.: Иностранка, 2006
• Переплет, 528 с.
• ISBN 5-94145-413-9
• 7000 экз.

Прощай, политкорректность

«Официальная резиденция Его Превосходительства принца Бавада бен Румалла аль-Хамуджа, посла королевства Васабия в Соединенных Штатах Америки, занимала солидный жилой комплекс стоимостью 18 миллионов долларов на берегу бурной реки Потомак, в нескольких милях вверх по течению от Вашингтона, округ Колумбия. Эмблема на главных воротах этого роскошного комплекса представляет собой герб королевского дома Хамуджа, выполненный в ярком сусальном золоте: финиковая пальма, полумесяц и ятаган, витающий над чьей-то головой. При ближайшем рассмотрении становится заметно, что вид у этой головы не очень довольный, причиной чему, несомненно, является факт ее отсечения вышеупомянутым ятаганом».

Обитательница этого самого комплекса, самая молодая, самая красивая и самая вздорная (автор пишет — независимая) из жен принца по имени Назра решительно не хочет отправляться на родину вслед за супругом, которого назначили министром иностранных дел Васабии, откуда, по Бакли, в Америку поступает немалая часть импортируемых нефти и газа и где «ей пришлось бы прятать свое прелестное личико под безобразной чадрой и, пожалуй, еще меньше она спешила вернуться в страну, где женщин по прежнему секли, забивали камнями до смерти и рубили им головы в одном специально отведенном месте в столице, которое в народе, из-за повседневности этих мероприятий, получило название площадь Секир-Башка».

Назра постаралась сбежать и попросить в Америке политического убежища — и вскоре окончила свои дни на вышеназванной площади.

Потрясенная подруга покойной принцессы, сотрудница Государственного департамента США Флоренс Фарфалетти, пишет докладную записку с планами переустройства Васабии и Ближнего Востока вообще путем эмансипации женщин и отправляет ее по начальству. Доклад ее не остался без внимания кого следует, и Фарфалетти в компании угрюмого спецназовца, проныры-пиарщика и замкнутого до аутизма коллеги-арабиста командируют в дружественный США Матар открывать там спутниковый телеканал для женщин, вещающий на арабском. Думаю, отечественному читателю меньше всего надо объяснять какая дорога вымощена благими намерениями…

Все тексты Бакли, этого опытного художника слова, при всей своей актуальности, злободневности, конъюнктурности, если хотите, написаны без какого бы то ни было заискивания перед читателем — и при этом, что называется, reader-friendly. Этот — не исключение. Отличное чтиво: текст ладно скроен, крепко сшит, герои прописаны, все сюжетные линии увязаны между собою, саспенс держит, о том, кто же тут главный злодей, узнаешь, крякнув от неожиданности, на последних страницах, часто смешно, наконец: «То, что я пишу, — говорит Кристофер Бакли в интервью „Коммерсанту“, — должно быть смешным. Потому что я не считаю себя „серьезным писателем“. К экрану моего компьютера прилеплена маленькая бумажка, на которой написано „KIF“ — это моя мантра. Эти буквы означают „keep it funny“ — это должно быть смешным. И каждый раз, когда я начинаю воображать себя Толстым или Достоевским, вид этой бумажки спускает меня с небес на землю».

В общем, Бакли как Бакли. Но есть нюанс. Никогда еще Бакли не выдавал текст столь неполиткорректный. У него и в предыдущих вещах встречались фразы вроде «Евангелист Иоанн — консультант по организации сбыта», ехидные описания Рейгана, сраженного Альцгеймером etc. Но здесь у него случилось настоящее «Не могу молчать» (Лев Николаевич, привет). Шутки шутками, но заслуженный, да что там — народный юморист США Кристофер Тейлор Бакли, написал книжку, после который исламисты должны забыть о существовании Салмана Рушди.

Персонажи отпускают реплики вроде «Пророк Магомет был дегенератом», коренные обитатели страны Васабии в знак лояльности правящему дому и сорока тысячам наследных принцев ритуально жуют верблюжье дерьмо, секир-башка — главная национальная забава, даже самые либеральные и западнически ориентированные арабы у Бакли — не более чем варвары, говорящие животные. Запад есть Запад, Восток есть Восток; этот самый арабский восток, по Бакли — не другая цивилизация и культура, это просто другой биологический вид, с которым нельзя иметь никаких дел, кроме, быть может, финансовых (что все персонажи, за исключением идеалистки Фарфалетти, и делают — не без выгоды для себя). Весь американский масскульт говорит: нельзя ни о чем всерьез договариваться с чужими: марсианами, вампирами, прибывшими из других галактик дракончиками. Муллы, шейхи и бедуины Бакли — в этом ряду.

Упреки в необъективности и отсутствии взвешенности Бакли отводит: «Я и не утверждаю, что смог как-то исключительно глубоко проникнуть в арабскую душу. То, что я написал об арабских странах, возможно, и не отражает действительного положения вещей. Это отражает мое понимание того, что там происходит». Иными словами, по Бакли, для сферы ментального презумпция вменяемости и цивилизованности отсутствует. Если у художника есть основания думать о героях и прототипах так, как он думает — значит, так оно и есть.

Выход романа «Флоренс» по-русски практически совпал с невыходом в наш прокат фильма британского комика Саши Барона Коэна «Борат: знакомство с американской культурой на благо славного казахского народа». Показательное совпадение.

В фильме тоже англосаксы чморят со всей дури азиатскую нефтяную державу, даже приемы похожи: так, например, любимый напиток аборигенов — перебродившая лошадиная моча.

Кино, судя по всему, хлам полный, но успех его показателен: 26 млн долларов выручки в США — за первый уик-енд.

Похоже, политкорректная формула национальной идеи Штатов: ни одна блоха не плоха, все черненькие, все прыгают, — окончательно сдана в утиль.

Актуально нынче: «Либо нас перережут цветные, / либо мы их сошлем в иные / миры. Вернемся в свои пивные».

Как хотите, так к этому и относитесь.

Сергей Князев

• Перевод c фр. Е. Клоковой
• М.: Текст, 2006
• Переплет, 192 с.
• ISBN 5-7516-0606-X
• 3000 экз.

Романтический побег из Пекина

На русском языке вышли три романа не то китаянки, не то француженки Шань Са. «Врата небесного спокойствия» — это роман, за который двадцатипятилетняя красавица в 1995 году получила Гонкуровскую премию в номинации «лучший дебют». Русская критика большей частью встретила роман как минимум настороженно; еще бы, ведь наши диссиденты самые диссиденистые диссиденты в мире, а тут какая-то девочка: баланды не жрала, параши не чистила — а туда же!

История начинается с разгона студенческой демонстрации на площади Небесного спокойствия в 1989 году — танки, солдаты, трупы, море крови. Героине, одной из лидеров студентов, удается бежать с площади, простой рабочий прячет ее у себя, а потом отвозит к своим родителям в глухую деревню на берегу моря. Авторское хулиганство заключается в том, что история бегства выразительницы народных чаяний от бездушного государственного аппарата незаметно превращается в историю бегства автора от «реалистического» романа, от условностей жанра диссидентской прозы. Героиня, автор и читатель вместе убегают из политики в легенду, из восемьдесят девятого года в осень, из Пекина — к Небесным вратам.

Сама Шань Са говорит, что это «любовная история, герои которой ни разу не встретились». Это верно, но не совсем. В финале они все-таки встречаются, он — завороженный чтением ее пронзительных дневников, она — узнавшая, что свобода — это свобода жить; встречаются взглядами, и от их соприкосновения текст вдруг взрывается и, как ракета, устремляется за пределы земного тяготения. Можно сказать, что все главное в этой повести происходит уже после того, как читатель переворачивает последнюю страницу.

Впрочем, читатель, желающий узнать, что такое современная китайская литература, будет, вероятно, удивлен: это, как кажется, не китайская литература. Повесть превосходна, но она лежит в традиции литературы европейской, а опорными конструкциями здесь служат тексты Новалиса и Золя, так что встречи с загадочным сфинксом не происходит, читатель оказывается тет-а-тет с прелестным, легким, нежным, прекрасно переведенным — совершенно европейским текстом.

Вадим Левенталь

• Москва, Время, 2006
• Переплет, 272 с., с ил.
• ISBN 5-9691-0125-7
• 3000 экз.

Всем известно, что футбол придумал Владимир Маслаченко…

Но не держите на него зла за такое изобретение. Маслаченко придумал не то унылое зрелище, происходящее на плохих полях с участием дерущихся или симулирующих игроков, в котором вечно побеждают совсем не те, за кого болеешь и за которым зачастую витает тень сговора. Футбол по Маслаченко — динамичное и захватывающее действо, представленное настоящими профессионалами, приятное во всех отношениях, где счет 0:0 оправдан только выдающейся игрой вратарей. В такой футбол герой рецензируемой книги играл и такой же он хочет комментировать на телевидении.

Мой личный интерес к футболу вообще сочетается с полным равнодушием к футболу отечественному, особенно в его нынешнем состоянии. Но игроки прошлого — Нетто, Ильин, Симонян, Понедельник или Маслаченко — ничего, кроме восхищения, не вызывают. Застал бы я их в деле — не было бы у нашего футбола более рьяного болельщика. Однако ничего не поделаешь. Приходится довольствоваться хроникой, рассказами очевидцев, интервью Симоняна, колонками Понедельника и, разумеется, репортажами Маслаченко. В этих репортажах всегда можно услышать хорошую, образную и живую русскую речь. Сколько голосов за кадром сменилось, кто запомнился, кто нет, кого интересно слушать, кого не особенно, при этом Маслаченко был и остается вне конкуренции. Эмоциональный, иногда подчеркнуто субъективный, но прежде всего — профессионал. Очень часто за кадром комментатор проделывает объем работы, едва ли не больший, чем игроки на поле: порой унылые игры запоминаются только благодаря усилиям Маслаченко. Другими словами, книгу о себе Владимир Маслаченко определенно заслужил.

Вадим Лейбовский свою работу — развернутый биографический очерк — написал с позиции друга и почитателя талантов Маслаченко. Путь Маслаченко — футбольного вратаря и Маслаченко-комментатора прослежен с начала его спортивной карьеры до нынешней поры. Главы складываются в последовательный рассказ, Лейбовский придает книге то комедийный (например, история о переезде Маслаченко из Днепропетровска в Москву), то драматический (например, объяснение причин, по которым Маслаченко так и не заиграл за сборную по-настоящему) настрой. Кроме собственно истории своего героя, Лейбовский много внимания уделяет историческому и спортивному фону, посвящая немало страниц великим игрокам прошлого, спортивным и телевизионным интригам. Стройность повествования нарушается только в заключительных главах: они выглядят наспех прикрепленными к книге статьями, не дающими целостного впечатления о жизни и работе Маслаченко сегодня. Лейбовский, похоже, и сам это понимает, поэтому заканчивает рассказ интервью со своим героем и подборкой его высказываний. И Маслаченко спасает хорошее впечатление о книге, как он не раз спасал свои ворота или скучные матчи.

Биографии, написанные с явной симпатией к герою и основанные на личном общении с ним, принято сравнивать с «Жизнью Сэмюэла Джонсона» Джеймса Босуэлла. Не стоит содрогаться от такого сравнения в данном случае: Маслаченко вполне подходит роль «футбольного Джонсона», роль максималиста, готового высказать свое мнение по любому поводу, и афориста, легко расходящегося на цитаты. Что до вынесенных в заголовок слов, то, по-моему, это вполне здравая самооценка Маслаченко. Ведь в профессионализме он знаменитому бразильцу ничуть не уступит. А если сравнить точные прогнозы российского тележурналиста (которые оправдываются порой совершенно неожиданно, как в финале Лиги чемпионов 2005 года) с почти никогда не подтверждающимися прогнозами бразильской звезды, то следует признать: сейчас Пеле везет, что он не работает на футбольных трансляциях с профессионалом Маслаченко и не показывает себя с малопочетной стороны комментатора-дилетанта. Думаю, об этом Лейбовскому стоит написать отдельную книгу.

Иван Денисов

• Авторский сборник
• СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2006
• Суперобложка, 472 с.
• ISBN 5-89059-089-8
• 2000 экз.

В двадцатые-тридцатые года XX века, в условиях все усиливающегося давления режима на все стороны культурной жизни, в мрачной предгулаговской и предвоенной атмосфере в России сложилась уникальная мощнейшая детская литература. Этот феномен до сих пор не оценен и не изучен так, как он того заслуживает. «Серьезное» литературоведение брезгует детской литературой — эти слова не устают повторять «несерьезные» исследователи, берущиеся за эту тему. И они правы.

А между тем, как справедливо замечает Мирон Петровский, «Крокодил», «Человек рассеянный», «Приключения Буратино», «Волшебник изумрудного города» — это тот набор книг, который обязательно читали все жители империи. Кто-то не читал Достоевского, кто-то не читал Блока, Шолохова или даже историю партии, но все до единого знают, что на вопрос «Что за станция такая — Дибуны или Ямская?» с платформы говорят «Это город Ленинград». Очевидно, что именно эта, детская, литература как объединяющая все слои общества в большой степени формировала сознание соотечественников в XX веке.

Первое издание этой книги вышло двадцать лет назад, в 1986 году. Удивительно, но и по сегодняшний день она остается единственным масштабным исследованием текстов детской литературы именно как литературных произведений — не с точки зрения идеологии или педагогики, а с точки зрения литературоведения. «Книги нашего детства», пара статей Бориса Гаспарова, десяток статей нескольких менее известных авторов — вот в общем-то и все, что написано о детской литературе.

Книга Мирона Петровского объединяет пять эссе о пяти текстах: кроме вышеуказанных, это еще и «Сказка о Пете, толстом ребенке, и о Симе, который тонкий» Маяковского. Этот труд не похож на серьезное академическое литературоведение, при чтении которого у неспециалистов сводит скулы от скуки. Здесь нет обилия специальных иноязычных терминов, а слово «дискурс» на четыреста страниц не встречается ни разу. Напротив, это увлекательное, легко написанное размышление о, как выясняется, очень важных и серьезных вещах: о чем эта детская литература? Почему эти тексты с восторгом читают и дети, и взрослые? Что оставляют они в душе читателя?

Петровский рассказывает историю каждого текста, выявляет литературные и реальные источники образов. Три из пяти эссе рассказывают историю травли текста советской пропагандой. Кроме того, освещается история создания классических иллюстраций к текстам. Петровский показывает, как писатель и художник работают вместе над книжкой, которая мыслится не как иллюстрированный текст, а как единое произведение. Но главное — Петровский раскрывает, как теперь говорят, message каждого текста. Оказывается, что в самые мрачные годы в России почти незаметно для власти детская литература вела со своим — маленьким ли, взрослым ли — читателем речь о таких ценностях, которые никакого отношения не имели ни к одной из «священных коров» эпохи. Так что слова С. А. Лурье в послесловии к книге, где он сравнивает Петровского с Пушкиным («…восславил свободу — в наш-то жестокий век») относятся скорее к героям Петровского — Чуковскому, Маршаку, Маяковскому, Толстому и Волкову. И именно «Книгам нашего детства» мы обязаны тем, что знаем это.

Читать не вошедшее в книгу послесловие

Вадим Левенталь

• Авторский сборник
• Перевод с французского Наталии Мавлевич и Оксаны Чураковой
• М.: Иностранка, 2006
• Переплет, 384 с.
• ISBN 5-94145-392-2
• 5000 экз.

Голод из чужой биографии

Амели Нотомб — писательница, в которую трудно поверить. Она пишет удивительные книги, на страницах которых можно встретить яркие, интересные и поражающие своей новизной образы. Ее творчеством можно восторгаться, можно искренне изумляться неординарности мышления ее маленьких героинь, но поверить в автобиографичность всего написанного просто невозможно. И дело здесь не в фактах, которые, бесспорно, могли иметь место в жизни маленькой и юной Амели Нотомб, а в их изложении. Складывается впечатление, что автор «Биографии голода» и «Любовного саботажа» решила пойти методом «от противного», к которому математики прибегают гораздо чаще, чем литераторы. И если большинство писателей стремится писать так, чтобы их произведения задевали читателя за живое, затрагивали те или иные струны его души, перекликались с его мыслями и воспоминаниями, то Амели Нотомб сознательно от всего этого отказывается.

Она создала образ маленькой девочки, в которой никто из нас не сможет узнать себя. Читателя, который будет вспоминать собственное детство и представлять себя на месте героини, ожидает неминуемый провал. Маленькая Нотомб ведет себя не так, как другие дети, и, что самое главное, она иначе думает. В то время как все «нормальные» девчонки мечтают поскорее повзрослеть, отрастить большую грудь и начать встречаться с мальчишками, Амели страдает — она уверена, что настоящая, интересная детская жизнь заканчивается вместе с половым созреванием, а дальше ее ждет лишь скучное ожидание смерти. О своей будущей профессии она даже не задумывается, знает лишь, что ни при каких обстоятельствах не станет открывать лепрозорий.

А чего стоит одно только убеждение Амели в том, что коммунистическая страна — это страна, в которой есть вентиляторы! Оно настолько неожиданно, что с ним нельзя ни поспорить, ни согласиться. Хотя поспорить, наверное, все-таки можно. Я, например, никогда не была в Китае, но хорошо помню, что в большинстве российских квартир вентиляторы появились уже после развала Советского Союза.

Примерно к середине «Биографии голода» читатель уже немного осваивается в книге, успокаивается и перестает удивляться каждой строчке. Но вот заканчивается один роман, начинается «Любовный саботаж» — и тут все по новой. Теперь мы узнаем о жестокой детской войне в китайском гетто, которой Амели посвящает все свое свободное время. И это тоже весьма необычно. Принято считать, что игры в войну привлекают, в первую очередь, мальчишек или тех девчонок, которые стремятся быть на них похожими. А семилетняя Амели презирает всех мальчиков и мужчин и называет их «нелепыми существами».

На страницах автобиографических романов Нотомб читатель вместе с семьей маленькой девочки путешествует по разным странам, знакомится с разными культурами и разными политическими строями. И все же, описывая окружающий мир, Амели не выходит за пределы своего внутреннего мирка. Все, что существует за его пределами, для нее не существует вовсе. И это, пожалуй, единственное качество героини, которое присуще не только ей, но и всем детям на свете.

Мария Карпеева