Рубрика: Рецензии

• Борис Колоницкий. «Товарищ Керенский»: антимонархическая революция и формирование культа «вождя народа» (март — июнь 1917 года). — М.: Новое литературное обозрение, 2017. — 520 с.

Образы революций 1917 года до сих пор занимают крайне важное место в дискуссиях не только научного, но и политического характера. Спорщики причисляют себя к эсерам, большевикам и кадетам, неаккуратно перенося в настоящее образы вековой давности. Это стало настолько общим местом, что нужно ценить любое высказывание о революции, абстрагирующееся от столь примитивной попытки эксплуатировать политическую историю.

Для того чтобы рассказать о событиях Февральской революции без учета партийных симпатий, Борис Колоницкий выбрал героя практически безупречно. Хотя формально Александр Керенский принадлежал к социал-революционерам, на деле он был одним из немногих политиков, старавшихся играть на интересах каждого игрока революции, аккуратно склоняясь то вправо, то влево:

Он [Керенский] упорно пытался — не всегда успешно — примирить разнородные политические силы на основе борьбы против общего врага – существующего режима. При этом свою позицию по наиболее спорному вопросу — об отношении к войне — он формулировал нечетко, а порой в разных аудиториях определял ее по-разному, иначе расставляя акценты. Нельзя, однако, считать Керенского «центристом» — вернее было бы говорить о доходящей до оппортунизма, но искренней и в то же время прагматичной идеологической пластичности. Такая неопределенность взглядов мешала Керенскому стать вождем какой-то одной партии, одной влиятельной группы, но именно она же позволяла ему считаться «своим» в различных кругах, а это было важно для той роли организатора межпартийных соглашений, той миссии строителя широкой оппозиционной коалиции, которую он взял на себя.

Попытки политика объединить предпочтения политических полюсов — основной сюжет монографии. Находясь между социалистами и либералами, между рабочими и буржуазией, он реализовал себя именно на пересечении безумных осей координат 1917 года. Современники называли Керенского «математической точкой» — и Борис Колоницкий подробно анализирует обстоятельства и причины такого наименования. Научный интерес автора вызывает именно восприятие Керенского в его время, и он кропотливо анализирует свидетельства пореволюционных дней: газеты, открытки, письма, дневники. Историк убеждает, что Керенский больше других лидеров Февральской революции заботился о создании медийного образа и благодаря этому завоевал бешеную популярность среди современников.

Двоякая позиция по самым острым вопросам, вкупе с мастерским умением презентовать себя, дарят министру всенародную любовь. В своих речах он не пускается в теоретизирование и не пытается завоевать доверие партийных руководств, а обращается напрямую к простым матросам и пролетариям, устраивает многочасовые рукопожатия с отрядами солдат и публично расцеловывает представителей революционной армии.

Керенский претендует на роль национального лидера, и в черты его образа проникают монархические нотки. Сохраняя революционную риторику, он становится «вождем народа», таким образом создавая необходимое звено между религиозным почитанием монарха и советским прославлением генсека. Установление этой связи, проясняющей сам механизм становления политического культа, и есть главное достижение исследователя.

Но у Керенского есть серьезное отличие от императора и вождя партии. И у первого, и у второго была своего рода презумпция правоты: сила их статуса давала им возможность ошибиться или поступить резко, вызвав неприятие народа. У Керенского такой возможности не было. Когда этот нестабильный правитель зыбкой революционной массы начинает не актерски играть в политику, а делать реальные шаги, он резко начинает терять популярность. Решение продолжить войну с Германией обрекает Временное правительство на очередной кризис и расшатывает авторитет военного министра.

1917 год, во всей полноте его событий, — точка бифуркации нашей истории. Увы, далеко не каждый отличает февральские события от октябрьских, а Временное правительство — от Учредительного собрания. Книга Бориса Колоницкого ценна не только как научный труд, но и как внятное изложение политических событий вековой давности. Рассуждения об объединяющем разные фланги оппозиционере, который в основном занят своим медиаобразом, позволяют прочитать эту книгу и как актуальную публицистику — но  сам автор предостерегает от подобного подхода.
 

Валерий Отяковский

• Дмитрий Глуховский. Текст. — М.: АСТ, 2017. — 320 с.

Представьте, что у вас крадут айфон. В нем откровенные и не очень фотографии и видеозаписи, скопленные за пять лет бережного пользования, конечно неотсортированные. Там ваши сообщения, заметки, доступ к кредитке, телефонные номера, соцсети. Представьте, что вор подсмотрел или подобрал пароль. И все ваше личное перестало быть таковым. В аккаунте «ВКонтакте» теперь не вы, друзьям отправляете сообщения тоже не вы, сослуживцам звоните снова не вы. И до кучи — вы уже никогда не будете вами. Ночной кошмар. Уж лучше разбить айфон вдребезги, правда?

Писатель-фантаст Дмитрий Глуховский после успешного создания нескольких антиутопий взялся изобразить реальность. Безжалостно уничтожая обычного студента филфака МГУ Илью Горюнова сначала морально, потом духовно, ну и напоследок физически, Глуховский разворачивает перед нами историю агонизирующего после освобождения из тюрьмы паренька, семь лет просидевшего за решеткой по вине непорядочного мента Петра Хазина.

Вернувшись домой, Илья увидел, что все изменилось: мать покинула его — устала, девушка Вера, из-за которой все началось, вышла замуж, лучший друг тоже обзавелся семьей — и стал практически неузнаваем. Да и мир вокруг не стоял на месте. Даже любимая Москва, изображенная в романе донельзя настоящей, глядит теперь на Илью настороженно.

Москва стояла сейчас как голое ноябрьское дерево – влажная, темная; раньше вся она была обросшая яркими вывесками, киосками для торговли чем попало – а теперь посуровела, стряхнула с себя разноцветицу, разделась до гранита.

А Илья обожал ее раньше, когда она притворялась сплошным галдящим базаром – ему казалось, что на этом базаре он сможет купить себе любое будущее…

А сейчас она как будто ему снилась – она ведь часто ему снилась там, на зоне. Она стала строже и прилизанней, серьезней, официальнее – и выглядела от этого по-понедельничному похмельной. Он узнавал ее и не узнавал; чувствовал себя в ней чужим, туристом. Туристом из Соликамска, и еще из прошлого.

Совсем не повезло Илье — и фамилия «горькая», и судьба тоже. Но город тут ни при чем, да и друзья Ильи тоже не виноваты. Спрос был с другого человека, с Суки — так называл Илья мента, который, не моргнув глазом, сломал ему жизнь. Горюнов даже не представлял, что скажет Суке, когда найдет его. Вспомнит ли тот Илью, раскается ли в том, что сделал?

В замочной скважине «Текста» Глуховского встречаются два взгляда: свой и Ильи Горюнова. И это поистине высшая степень смущения. Книгу тошно читать. Она заманчивая, как все запретное, и вязкая, как болото. Переворачивая страницы — погружаешься в трясину еще глубже, а выбраться удастся, только если кто-то подаст палку. Потом еще долго будет стекать с тебя жижа подсмотренного и отваливаться налипшая на кожу тина подслушанного. Это история, от которой не отмыться и не спрятаться, пока не уверишься в ее невозможности. Только так можно продолжать каждый вечер ставить айфон на зарядку, постить фотографии в инстаграм и думать, что ватсап — безопасный мессенджер.

Глуховский грамотно выстроил повествование (развел читателей): все события кажутся последовательными и логичными, на каждое «доброе утро» найдется свой «привет», — но все-таки писатель, как и все эти горе-мошенники в интернете, посыпался. Ну не получится так долго обманывать родителей и невесту, отписывая извинительные эсэмэски за свое отсутствие, не выйдет размер в размер влезть в шкуру другого человека и не нарваться на «особые приметы», по которым можно опознать любого, не хватит наглости встречаться с его приятелями лично. Несколько уточняющих вопросов — и тебя уличили.

Финал романа наспех приправлен «голливудом». «Текст» концовка не красит, но становится той самой палкой, позволяющей выдохнуть и сказать: «Чувак, да ты гонишь! Здорово водил нас вокруг пальца! Не было никакого Горюнова, да?» — и с надеждой заглянуть в глаза автору.

«Вроде все и правильно сделал, а все равно — в ад. На земле жизнь так организована, чтобы все люди непременно в ад попадали. Особенно в России», — выносит себе вердикт Горюнов. Мы же молча стоим понятыми: в замочную скважину уже не посмотришь — двери больше нет.

Очень удобно нам живется с телефонами, но кое-что все-таки лучше держать при себе. На случай, если жизнь окажется хитрее. На случай, если Глуховский не врет.
 

Анастасия Бутина

• Эндрю Хьюгилл. Патафизика. Бесполезный путеводитель. — М.: Гилея, 2017. — 448 с.

Недавно вышедшая в издательстве «Гилея» книга Эндрю Хьюгилла «Патафизика. Бесполезный путеводитель» — в сущности, первое доступное на русском языке издание, рассказывающее об этом влиятельном движении, зародившемся во Франции еще в конце XIX века, а в наши дни насчитывающем множество последователей.

В начале книги Хьюгилл определяет несколько терминов, важных для понимания патафизики, таких как антиномия, аномалия или сизигия. Но определение терминов — дело слишком близкое к науке и духу патафизики не присущее, поэтому Хьюгилл то и дело приводит цитаты близких к патафизическому кругу деятелей искусства, вводя в абсурдистскую атмосферу этого движения. Вот, например, афористичное определение патафизики от Жоржа Перека:

Если физика постулирует «у тебя есть брат и он любит сыр», то метафизика отвечает: «если у тебя есть брат, то он любит сыр». А патафизика же заявляет: «у тебя нет брата, и он любит сыр».

Снабдив читателя необходимым терминологическим аппаратом и в должной мере выбив почву из-под его ног абсурдными квазисиллогизмами, Хьюгилл дает краткий очерк всего движения. Делает он это в обратном хронологическом порядке, начиная с XXI века, мы же проникнемся патафизическим духом и будем читать книгу с конца.

Последняя глава посвящена творчеству основателя патафизики Альфреда Жарри, чьи произведения при жизни не были оценены в должной мере. Например, его главный роман «Деяния и суждения доктора Фаустролля, патафизика» получил огромное количество отказов от издателей. Однако в дальнейшем на деятельность Жарри обратили пристальное внимание сюрреалисты и дадаисты, давшие идеям француза второе дыхание. Позже, в 1948 году, был основан Коллеж патафизики — организация одновременно и серьезная (ею издаются научные журналы и комментированные издания текстов Жарри), и шуточная, пародирующая академические институции. Так, предыдущий магистр Коллежа в своем завещании оговорил, что его преемником не должен быть ни человек, ни француз. Выход был найден достаточно просто — нынешним главой Коллежа патафизики является нильский крокодил по имени Лютемби.

За годы существования Коллежа его членами побывали видные деятели искусства: Эрнст Макс, Умберто Эко, Ман Рэй, Борис Виан, Эжен Ионеско, Марсель Дюшан, Жан Бодрийяр и многие другие. Объединяет столь непохожих друг на друга людей неизменная толика несерьезности, игровой элемент творчества, которого иногда так не хватает «Бесполезному путеводителю» Хьюгилла. И это изредка проскальзывающее несоответствие духу описываемого предмета — пожалуй, единственная ложка дегтя, примешанная к меду патафизики. 

Сергей Васильев

• Ривера Летельер Эрнан. Искусство воскрешения / Пер. с исп. Д. Синицыной. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2017. — 264 с.

В современном мире разговоры о вере подобны упоминанию Волан-де-Морта: слишком провокационно. С этой точки зрения, Ривера Эрнан Летельер решился на отчаянный шаг: в романе «Искусство воскрешения» он затрагивает само нутро веры, можно даже сказать, мастерски ее препарирует. И как хорошо, что автор не оступился — на выходе у него получилась трогательная, в чем-то анекдотичная, в чем-то печальная история-притча о том, что вера не обижается и не обижает до тех пор, пока она не делится на «твоя», «моя», «их», а пребывает «нашей».

Ривера Эрнан Летельер — яркое имя в новой чилийской литературе, обладатель многочисленных национальных и международных литературных премий, Кавалер Ордена Искусств и литературы Франции (2001). Известность ему принес дебютный роман «Королева Исабель распевала ранчеры» (1994). В «Искусстве воскрешения» главный герой Доминго Сарате Вега, более известный как Христос из Эльки, — «народный святой», проповедник и мистик, один из самых загадочных чилийцев ХХ века отправляется на поиски благочестивой блудницы Магалены Меркадо,чтобы просить ее стать его ученицей. На пути герой cтанет свидетелем таких непохожих друг на друга человеческих судеб, а также придет к переосмыслению того, в чем назначение его собственной.

Первое, что удивляет: у романа получается говорить о серьезных вещах в несерьезной манере таким образом, что, балансируя на грани пошлости и вызова, история приобретает абсурдный, однако ламповый оттенок. На фоне человеческих пороков перед читателями разворачивается чистая и светлая история о вере. Вожделение и нецензурные выражения в повествовании о «божественном» предстают не в виде грехов, а в виде безобидных человеческих потребностей. Действующие герои, «святые» несвятые в целом рассматриваются лишь как частички Бога, иными словами, однажды низвергнутые из Рая создания помнят о своем доме, но не предают своей земной личины — остаются людьми: порой ошибаются и совершают низкие поступки.

И вот еще одно, которое Отец Предвечный открыл мне давеча, когда я облегчался посреди пампы: «Чтобы не впадать в гордыню, человеку иногда полезно оглянуться и посмотреть на собственное говно».

В целом «Искусство воскрешения» напоминает одиссею. Летельер представляет веру как кочующую субстанцию: кого-то она озаряет, кого-то покидает, где-то оправдывается, а где-то присутствует лишь призрачно. Она не имеет четких очертаний и границ: кто-то ищет ее через другого человека (Христосу из Эльки постоянно приходилось доказывать, что божественная сила существует), кто-то вообще верит не в Бога, а в вещи или принципы. Именно поэтому роман безобиден: веру не разделишь как собственность, о ней не спорят, она либо есть, либо ее нет.

У обоих главных персонажей — Христоса из Эльке и Магалены Меркадо есть чем поделиться с читателем. Мы не сразу узнаем их, поэтому можем поддаться искушению и поспешить с выводами. Но роман словно паззл: недостающие части в конце концов вписываются в историю и открывают глаза на истинные мотивы героев. Самое большое откровение книги — личные исповеди персонажей, в которых они рассказывают, как они стали теми, кем являются.

— У вас голова болит, Учитель?

И Христос из Эльки, не отрывая ладоней от висков, а взора — от небосклона, торжественно ответил:

— У меня болит вселенная.

Есть книги, которые при прочтении представляешь в черно-белых тонах, а есть те, которые видишь цветными. «Искусство воскрешения» определенно относится ко вторым. Автор с особой щепетильностью отнесся к художественным деталям: сюда хорошо вписываются и прозрачный обольстительный халат, и черные трусы, и очеловеченная курица, и медный колокольчик. Фантасмагория читателю обеспечена, заскучать ему не суждено.

Концовка романа прелестна в своей неутешительности и неоднозначности. Потерял ли себя персонаж в новообретенном одиночестве? Что стало с его верой? Куда он отправится? Книга оставила много вопросов, но даже если читатели и найдут на них ответы, наверняка для всех они будут разные.

«Искусство воскрешения» — легкая и мудрая история, лишенная занудных нравоучений. Пропитанная самоиронией, добром и состраданием, она представляет жизнь такой, какой та является. «У человека в душе дыра размером с Бога, и каждый заполняет ее чем может», — сказал Жан-Поль Сартр. А Летельер словно добавляет: человек становится чем-то большим, когда впускает веру в себя. И, сам того не ведая, он отправляет ее в свое самое сложное путешествие — путешествие по мирозданию.

Александра Сырбо

• Алексей Слаповский. Неизвестность. Роман века: 1917–2017. — М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017. — 512 с.

Новую книгу Алексея Слаповского «Неизвестность» с подзаголовком «роман века»  стоит прочесть начинающим писателям и всем, кто интересуется историей России и своей семьи. А вот любителям остросюжетных романов можно время не тратить: они быстро заскучают и будут дочитывать книгу разве что из-за причудливых любовных линий, которые только и держат историческую ткань повествования, не давая ей расползаться.

Роман задуман как памятник любительскому писательству. Действительно, каждый из нас способен написать хотя бы одну книгу, материалом для которой послужит собственная жизнь. Особенно если автор живет в переломное время и не стесняется говорить о быте. Из быта простых людей и возникают события, история страны. А если человек копнет немного глубже, постарается описать жизнь своего отца и деда — и у него выйдет «роман века».

Достоверность любому такому тексту придадут документы — дневники, письма, интервью, рукописи, поэтому Алексей Слаповский составил свой роман целиком из подобного материала. Каждый герой при этом пишет по-своему: полуграмотный — с ошибками, идейный — с лозунгами, продвинутый — на диктофон.

Герои романа Слаповского — неизвестные писатели, записывающие свои размышления и ход событий вовсе не для того, чтобы прославиться. У них даже нет мысли, что за окном в какие-то особенные времена, и надо бы их зафиксировать. Как ни странно, они пишут потому, что им просто нравится процесс письма. Книга открывается дневниками Николая Тимофеевича Смирнова — крестьянина, вернувшегося перед самой революцией домой с фронта, где он одну руку потерял, но зато научился писать другой. Он зарабатывает своим умением, а по вечерам записывает, что придет на ум, — «к сведению, если кто прочитает, что я тут пишу». За наивными рассуждениями бывшего полкового писаря — мировоззрение миллионов простых людей, крепкий бульон из церковного календаря, забот по хозяйству, разговоров про баб, описаний драк и чужого добра. Именно этот дневник дает название всему роману:

…он успокоился, мы помирились и выпили казенной. Он рассказал, что везде идет какая-то буча. Что, когда царя не стало, было непонятно, как теперь будет, а пока разбирались, что к чему, стало еще непонятней.
Я спросил Ивана, что же нас ждет.
Он сказал, нас ждет неизвестность.

Первая глава книги описывает страсти революционного времени в селе — грабежи, убийства, голод, поджоги и расстрелы, но автор бесстрастен, как истинный летописец. Может быть, как раз благодаря этой бесстрастности ему удается подметить массу деталей, поэтому первая часть получилась у Слаповского (в соавторстве со Смирновым) наиболее фактурной. Как правильно замечает сам автор дневника, на этих страницах и жизнь человека, и мемориальное кладбище, и даже сборник стихов с письмом товарищу Сталину. Меняется и стиль повествования, и воззрения героя — именно так сильно менялись и люди в 20-е годы прошлого столетия.

Тут же, среди разоренных домов и полей, берут свое начало и любовные линии — а ведь только благодаря им продолжается история семьи.

Мужчины в романе «Неизвестность» во многом похожи друг на друга — воистину, плоды одного семейного древа. А вот женщины все разные (в том числе и по национальности), характерные, судьбоносные, и читать об отношениях интересно в любой части романа:

День был, как лето, хотя перед зимой. Я ее начал ругать, а она даже не шевельнулась всем своим женским телом, которое лежало на земле в спальной позиции, а сказала мне, что, Николай Тимофеевич, я устала…

Дневники Николая Тимофеевича Смирнова, оборванные 1937-м годом, продолжаются дневниками и письмами его сына. Это следующий непростой период — предвоенный. Володя уже больше осознает себя «писателем», старается выражаться красиво и вообще пишет не «потомкам», а Павке Корчагину — любимому литературному герою. Перед нами снова эпохальный портрет: пионер, мечтающий стать героем, влюбленный, готовый к защите Родины и честно отстаивающий правду. Правдолюбие и любовь к женщинам передались ему по наследству вместе с дневником отца, они — и залог будущего, и источник горя.

Затем историю продолжат рассказы представителей других поколений все той же семьи — вплоть до 2017 года, когда вышла эта книга. Третья часть — это уже не дневник, а семейная аудиозапись. В одной квартире живут три поколения Смирновых, но могут ли они говорить друг с другом, понимать друг друга? Самой юной веточке семейного древа — Ане — хочется узнать о любви своих родителей и даже — неловко спросить — любви бабушки, и ей удается разговорить недружных родственников. Алексей Слаповский предупреждает в каждой главе: то, что вы узнаете о своих предках, навсегда изменит ваше представление о жизни. Вот и Аня вдруг оказывается лицом к лицу со своею собственной неизвестностью.

 На этом бы можно было и закончить роман, но он продолжается — новыми документальными находками и большой подборкой рассказов одного из Смирновых. Складывается ощущение, что логически роман завершился, но нужного объема не набрал, поэтому и был дополнен рассказами. Они, конечно, дают представление о поколении, чья молодость пришлась на 70–80-е годы, но ощущение избыточности остается. Это такое странное место в романе, которое можно сильно сократить или добавить еще пяток рассказов — на сюжет никак не повлияет. Но статистика неприятная: из 512 страниц книги 200 с лишним отданы под рассказы, которые «не предназначались для печати».

Иной читатель после знакомства с романом «Неизвестность», возможно, признает достойной дневников и свою жизнь, а может, и заинтересуется генеалогией. В рассказах и рукописях неизвестных простых людей, по мнению Слаповского, сегодня можно найти правду и почувствовать жизнь. Так нежное культурное растение в гербарии засыхает навеки, а грубая толстянка может сохранять в нем жизнеспособность годами. Однако одно дело — самому создать неумелое жизнеописание, а другое — сотворить имитацию непрофессионального текста, канцелярской бумаги, чувственного письма любимому. И Алексею Слаповскому, как мастеру своего дела, в очередной раз это удалось.

Надежда Каменева

• Джулиан Феллоуз. Белгравия / Пер. с англ. Е. Кисленковой. — СПб.: Азбука: Азбука-Аттикус, 2017. — 480 с.

В одном читатель может не сомневаться: о жизни британской аристократии барон западного Стаффорда лорд Джулиан Александр Китченер-Феллоуз знает не понаслышке. Автор сценариев оскароносного фильма «Госфорд-парк» и сериала-рекордсмена «Аббатство Даунтон» остается преданным очаровательному образу консервативной Англии. В последнем детище писателя — романе «Белгравия» образ этот вырисовывается все с той же узнаваемой любовью — дозированной и сдержанной в своем джентльменском проявлении, тогда как иронии и мягкого юмора, ставших фирменными знаками его экранных произведений, в книге нет и в помине. Без привычных острот леди Вайолет Кроули («Аббатство Даунтон») и комичной нескладности инспектора Томпсона («Госфорд-парк») «Белгравия» Феллоуза сродни пресному блюду из диетического меню язвенника.

Брюссель, 15 июня 1815 года. За три дня до сражения при Ватерлоо английский герцог Ричмонд устраивает роскошный бал. К удивлению многих, некий мистер Джеймс Тренчард, главный поставщик провизии для фельдмаршала британской армии герцога Веллингтона, также оказывается на этом званом рауте в сопровождении своей супруги Анны, столь же нетитулованной, но, в отличие от крайне тщеславного мужа, наделенной «стихийным благородством», и дочери Софии, восемнадцатилетней красавицы. И — о, ужас! Юный виконт Эдмунд Брокенхёрст Белласис танцует с дочерью «торговца», что в глазах надменной знати — непростительный моветон! В представлении лордов и графинь, маркизов и герцогинь человек, выбившийся в люди благодаря коммерческой хватке и трудолюбию, — выскочка, не более того. Но кто осмелился пригласить безродных Тренчардов в эту аркадию английской аристократии? Всему виной, конечно же, любовь, с которой все зачинается и которой все замыкается в этой отнюдь не «печальной повести» Джулиана Феллоуза.

— А по-твоему, то, что лорд Белласис добыл нам приглашения на бал своей тети, ничего не значит?

— Это значит только то, что ты славная девушка и ему хочется доставить тебе удовольствие. В Лондоне лорду Белласису не удалось бы устроить подобное, но в Брюсселе на всем лежит отпечаток войны, так что обычные правила теряют силу. Последние слова возмутили Софию не на шутку.

— Ты хочешь сказать, что по обычным правилам мы неподобающая компания для друзей герцогини? Миссис Тренчард по-своему была столь же тверда характером, как и ее дочь.

— Именно это я и хочу сказать, и ты знаешь, что это правда.

Минуло двадцать пять лет. Джеймс Тренчард — компаньон известных строителей фешенебельных домов братьев Кьюбитт. Вместе они возводят частные особняки на Белгрейв-стрит — в престижном районе Лондона. За стенами элитных домов — безмолвных символов верности прочным идеалам викторианской эпохи — рождаются тайны и расплетаются их тугие узелки. Уже нет в живых Софии и Эдмунда Белласиса. Виконт погиб на войне, а София, соблазненная своим героем, умерла при родах. Во избежание позора, новорожденного мальчика Тренчарды отдают на воспитание бездетной семье викария — преподобного мистера Поупа.

Проходят годы, мальчик — Чарльз Поуп — превращается в деятельного юношу и оказывается в центре намечающегося скандала. Не оправившаяся после смерти единственного сына надменная леди Каролина Белласис, отбросив снобизм, становится сообщницей Анны Тренчард в поисках внука-наследника. Появление в романе Чарльза меняет вектор повествования: отныне все перипетии сюжета ведут к благополучному финалу.

Джон в упор смотрел на любовницу; казалось, это продолжалось целую вечность. Потом он запрокинул голову и засмеялся. Он не просто смеялся. Он ревел от смеха. Хохотал до тех пор, пока слезы не потекли по щекам. Потом остановился и повернулся к Сьюзен:

— Ты что, вообразила, будто я, Джон Белласис, племянник графа Брокенхёрста, чьи предки сражались еще в Крестовых походах, а потом участвовали чуть ли не во всех главных европейских сражениях, могу когда-нибудь…

Джон смотрел на нее со злобой; взгляд его глаз был жестким и холодным, как камень.

— Ты всерьез вообразила, что я могу жениться на разведенной дочери какого-то грязного торговца?

Если бесчисленные протагонисты Феллоуза-теледраматурга вызывают хоть и не чувство трепетного сопереживания (что не удивительно — британское хладнокровие ведь исключает наличие сильных эмоций), но, безусловно, — рождают симпатию, то герои Феллоуза-беллетриста подобны фигурам, выписанным акварелью: воды здесь все же больше, чем ярких красок. И бледные эти фигуры легко стираются из памяти, равно как их надуманные страсти. Персонажи романа «Белгравия» архетипичны, развязка очевидна — ни дать ни взять ладно скроенный английский сериал длиною в одиннадцать глав. Однако стоит признать, что, дочитав последнюю страницу романа, вы с удивлением обнаружите, что за окном — не вид на Белгрейв-Сквер и вовсе не Кенсингтонские раскинулись сады; скорее с досадой, чем с облегчением обнаружите, что письма вам приносит не вышколенный дворецкий в черной ливрее, а всего лишь виртуальный посыльный в вашем смартфоне. Да, лорду Джулиану Феллоузу удается, как никому другому, складывать детали пресловутого британского стиля в единый пазл-репродукцию, имя которой «старая добрая Англия».

Нонна Музаффарова

•  Энн Тайлер. Морган ускользает / Пер. с англ. С. Ильина. — М.: Фантом Пресс, 2017. — 448 с.

О чем может рассказывать книга с названием «Морган ускользает»? Первая мысль: наверное, о бегстве — от обстоятельств, от людей, от самого себя? Да мало ли от чего можно бежать и прятаться! Это вполне может стать хорошим лейтмотивом для литературного произведения.

Роман Энн Тайлер — не совсем тот случай. Он не о бегстве «от» — он о бегстве «к». А в самой сердцевине — проблема укорененности человека. Конечно, и нежеланной, которую оставляют позади, но прежде всего — желаемой, к которой стремятся. Однако знает ли ускользающий, чего он хочет?

«Морган ускользает» долго шел к русскоязычному читателю — в США роман вышел в 1980 году. Да что говорить об известности писательницы у нас, если в русскоязычной «Википедии» даже нет страницы об Энн Тайлер.

На родине она — заслуженный литератор. Роман «В поисках Калеба», например, хвалил Джон Апдайк, с которым писательницу потом начали сравнивать критики. На счету Тайлер — Пулитцеровская премия 1989 года, а также неоднократные выходы в финалы этой и других престижных наград. На русский язык тексты Тайлер уже переводились: «Катушка синих ниток» 2015 года, более ранние «Лестница лет», «Уроки дыхания»… До «Моргана» дело дошло только сейчас.

Действие начинается на провинциальной ярмарке. Супруги Леон и Эмили Мередит дают кукольное представление, но оно срывается — у беременной Эмили начинаются схватки. Зритель, представившийся доктором, везет их в больницу, но вынужден принять роды прямо на обочине. Прибывшие врачи уговаривают его поехать в больницу с новоиспеченными родителями. Он соглашается. Но потом неожиданно ускользает.

Когда же Леон и Эмили вспомнили о нем, найти его не удалось. Он словно растворился в воздухе. <…> Он словно и не существовал. <…> …они почти готовы были поверить, что этот человек им привиделся — что это их воображение в минуту нужды нарисовало его.

Это и есть Морган, и ускользать он начинает в первой же главе. Пытается сделать это — правда, уже в иной ситуации — во второй. И продолжит делать это на протяжении всей книги. Но от автора ему не ускользнуть. Энн Тайлер изящно и постепенно выписывает портрет Моргана Гауэра, отца семи дочерей, мужа, сына, брата, директора хозяйственной лавочки. А также любителя надевать разнообразные шляпы, костюмы, говорить с иностранными акцентами и выдавать себя за того, кем он не является. Главной сюжетной коллизией становится его желание подружиться с Мередитами, вокруг которых он сразу выстроил образ обаятельных аскетичных бродяг. Ведущих жизнь, так непохожую на его повседневность.

Морган с немалым удовольствием воображал, как они едят — две тарелки, два столовых прибора и глиняная плошка для девочки. Ему нравилось думать, что в их ванной комнате можно увидеть лишь кусок мыла «Айвори» и три гостиничных полотенца. Ну и бритвенный прибор Леона, конечно. Но больше ничего. Никаких жестянок с тальком, кремов от прыщей, фенов, детских брекетов вперемешку, никаких переругивающихся друг с другом флаконов с духами, свисающих лифчиков, нейлоновых чулок и обшитых кружавчиками купальных шапочек.

Если не брать во внимание возраст Моргана (а ему уже в начале книги за сорок), книга Тайлер кажется развитием темы, затронутой в «Кролик, беги» (вот и Апдайк!), «Над пропастью во ржи» и «Глазами клоуна», — нежелания жить по признанным обществом правилам только лишь потому, что все так живут. Это своего рода размышление о том, как может развиваться дальше жизненный путь такого героя. Пусть бунт Моргана не такой агрессивный, но общие черты с характерами персонажей названных книг прослеживаются. Да и быт хоть и старается поймать Гауэра, но выловить не может.

Тайлер не окружает своего персонажа масками — она подробно выписывает характеры Эмили и Леона Мередитов, жены Моргана Бонни, интересны даже второстепенные персонажи-функции. Но все же главное исследование посвящено Моргану. И следить за его ходом очень интересно. Пока роман не начинает рассыпаться на глазах.

Увы, текст делится на две неравных части — границей становится любовная линия. Появляются чужеродные интонации, разваливаются характеры, а вместе с ними и все остальное — и текст падает в яму дамского романа. К слову, американские критики частенько упрекали Тайлер в излишней сентиментальности и «ванильности». По всей видимости, «Морган ускользает» не стал исключением — и здесь автор, по выражению одного из критиков, «предлагает молоко и печенье».

Сразу после введения новой сюжетной линии автор рассказывает о вечере в доме Гауэров. В какой-то момент «в камине обвалилось полено». Это фраза, конечно, о том, как в этот же миг обваливается жизнь, сосредоточенная в этой гостиной. Но еще и о том, как с треском обуглившейся головешки рассыпается весь роман.

Несмотря на это, текст не теряет сильных сторон. В частности, хорошо показана изменчивость тревожных мыслей персонажей в момент краха привычной жизни. Хороши кинематографичные детали: главы, становящиеся к финалу короче; цветовые образы вроде красных гвоздик на фоне белого костюма антрепренера, предлагающего кукольникам контракт, или красной птички-кардинала в зарослях черного чубушника; то, как персонажи появляются в дверях. Все это так и просится на экран (среди экранизаций Тайлер «Моргана» пока нет — возможно, это дело времени).

Самое главное — продолжается исследование, которому посвящен роман. Морган, как сказано уже в заглавии, ускользает. Ускользает он и с помощью своих костюмированных перформансов, и в буквальном смысле — убегая с работы или из дома навстречу тому, что его действительно волнует. Но хочет ли он ускользать? И если да, то знает ли, к чему движется?

Морган укоренен, но проблема в том, что он хотел бы укорениться в чем-то другом. Однако представить себя, например, холостяком, ему тоже сложно. Вероятно, он не знает, чего же конкретно желает — и поэтому постоянно находится в поиске. А тем временем настает момент, когда он ускользает уже и помимо своей воли: «Подобно человеку, переходившему речку по камням и упавшему в воду».

Эта книга — интересный взгляд на возможное взросление персонажей вроде Холдена Колфилда, Кролика, Ганса Шнира. Какими они станут через двадцать, тридцать лет? Бунт может закончиться успехом или полным провалом. А может мутировать в такое вот ускользание. Молодая бескомпромиссность так обаятельна, и так легко ей сочувствовать. Гораздо сложнее — пятидесятилетнему управляющему хозяйственного магазина, поскользнувшемуся на камнях. Могли ли названные выше персонажи представить себя в таком состоянии? Едва ли они задумывались об этом. А вещи, как замечает Тайлер устами Моргана, имеют свойство подкрадываться к тебе исподтишка.

Финал остается открытым. Да, события пришли к логическому завершению. Но на главный вопрос Тайлер не предлагает четкого ответа. Может быть, это и есть самая сильная черта текста: в нем нет однозначных оценок. Всевидящий повествователь не становится всезнающим оплотом той или иной морали. Да и как четко ответишь на вопрос, когда он постоянно ускользает? Поди поймай.

Виталий Паутов

• Дарья Варламова, Антон Зайниев. С ума сойти! Путеводитель по психическим расстройствам для жителя большого города. — М.: Альпина Паблишер, 2017. — 327 с.

Научный журналист Дарья Варламова и бизнес-аналитик Антон Зайниев, вооружившись поддержкой экспертов и преодолев депрессию, описали психиатрические диагнозы, которые у всех на слуху. В их книге вы найдете ответы на вопросы, почему Шерлок Холмс в современной экранизации обижается, когда его называют психопатом, и страдал ли Энакин Скайуокер от пограничного расстройства личности. И даже узнаете, чем в современной психиатрии норма отличается от патологии. Какие-то конкретные заболевания и диагнозы станут более понятными. Однако новые знания будет сложно структурировать и уложить в голове и, скорее всего, вы так и не поймете, как соотносятся нейромедиаторы, нейроны и синапсы, если у вас нет специального образования. Если же специальное образование у вас есть, то периодически вы будете морщиться. Например, когда людей, больных шизофренией, без церемоний будут называть шизофрениками.

Логика построения повествования может ускользать от понимания читателя: если в магазине вы берете в руки книгу с претенциозным подзаголовком «Путеводитель по психическим расстройствам для жителя большого города», то ожидаете не только узнать подробности отдельных диагнозов, но и понять, что именно произойдет с вами в кабинете психиатра. Но об этом — неожиданно — можно будет прочесть только в самой последней главе.

Чтобы добраться до интересных описаний расстройств с корректными примерами, подробным разбором симптомов и схем лечения, придется продраться через вводную главу. Если вы давно закончили школу и не особенно интересовались биологией, то чтение этой главы превращается в изощренное упражнение для ума с постоянным обращением к справочникам, «Википедии» или к человеку, который во всем этом разбирается, чтобы осознать, о чем же идет речь. Что, конечно, довольно странно: научно-популярная книга должна быть понятна без консультаций специалиста.

Материал, который студенты осваивают примерно половину семестра, авторы радостно попытались изложить на сорока страницах, временами излишне углубляясь в подробности и детали, чем окончательно все запутывают. Поэтому, скорее всего, ваши усилия будут напрасны, ведь молекулярные механизмы заболеваний описаны в общем виде и вводная глава не поможет понять, например, что не так с серотонином у депрессивных больных и почему он так важен.

Однако авторам стоит отдать должное: симптомы описаны довольно аккуратно, что позволяет не чувствовать себя героем романа «Трое в лодке, не считая собаки», который заглянул в медицинский справочник и нашел у себя все упомянутые в нем болезни, кроме родильной горячки. После прочтения книги складывается довольно четкая и детальная картина каждого из рассмотренных заболеваний. Чувствуется работа хороших научных консультантов, и она достойна уважения. Как вишенка на торте в конце книги приведен список фильмов, в котором поведение главных героев позволяет наглядно разобраться с некоторыми диагнозами.

Важно, что на русском языке появилась книга, которая простым языком рассказывает о психических расстройствах и развенчивает устоявшиеся мифы: например, что шизофрения не сводится к галлюцинациям, а с клинической депрессией не справиться самостоятельно. Определенно, это полезно прочитать всем, чтобы снизить уровень стигматизации психических больных в обществе и лучше понимать особенности различных заболеваний. Хотя чтение лучше начать с последней главы, потом вернуться ко второй, а первую и вовсе пропустить.

Полина Кривых

•  Алексей Сальников. Петровы в гриппе и вокруг него. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2018. — 411 с.

Алексей Сальников начинает свой роман как трагикомедию обывательской жизни, но сразу сосредоточивается на смешном. Потом через смешное робко проступает трагедия, и ты уже начинаешь предвкушать долгожданный драматичный роман о современности. Но Сальников не оправдывает ожиданий: слишком уж увлечен комедией — и за всеми хиханьками-хаханьками текст рассыпается и становится больше похожим на посты веселого и внимательного до деталей блогера. Автор даже не пытается завершить произведение. Хочется хоть плохого финала, но нет даже такого. Герои остаются с тем же, с чем и были в начале. Девятая глава внезапно обрывается, а тебе приходится искать продолжение и надеяться, что «Большая книга», которая выложила в свободный доступ «девять ключевых книг 2017 года», ошиблась и предоставила неполный текст.

Но нет, глав действительно только девять, и это внезапное прерывание повествования раздражает. Ждешь какого-то выхода, выхлопа, да хоть вывода. Ведь умные люди включили эту книгу в список «ключевых книг», а ключевого-то как раз в «Петровых» и не хватает. Автор только подзывает читателя к замочной скважине и с хитрецой предлагает подсмотреть. Читатель, как заговорщик, с удовольствием примыкает к щелке, видит в ней интересных героев и хочет дверь отпереть — глядь, а автор уже смылся и ключей не подобрать.

Почему с хитрецой? Книге не откажешь в залихватскости и обаянии. Герои вроде и обыватели, да с придурью, эдакие «городские сумасшедшие». Эпизодические персонажи выписаны с любовью. Алексей Сальников — внимательный наблюдатель и все тащит в свою сюжетную копилочку. В этой копилке еще есть огромная доля остроумия и немного злодейского смеха — поэтому книга читается легко, быстро, в ней много смешного, точного и цепкого. Язык автора хоть и немного отдает репортажем или постом в социальной сети, но звучит чаще всего уместно, современно. Сальников циничен, но усмешка его не злая, а добрая.

Когда же Снегурочка все же вышла после того, как ее позвали три раза, и Петров увидел обычную тетку в голубом пальто, Петров решил, что она просто сидела где-то в туалете, и еще предположил, что она, может быть, просто глуховата, как его дед, которому нужно орать на ухо, чтобы он хоть что-то услышал.

Композиция романа хитро спрятана за названием и сюжетом с гриппом, которым больна вся семья Петровых. Судьба отца и сына повторяется в банальном новогоднем утреннике. Она зацикливается на одних и тех же событиях. Жизнь взрослого Петрова проходит впустую, и маленький Петров тоже начинает эту пустую жизнь. Без имен, без любви, в одиночестве.

Он особенно остро почувствовал те руины, в которые обращена была его жизнь, при том, что руин не было, была семья, работа, все были относительно счастливы, но Петров видел именно руины, в этот момент он казался себе Сергеем, который, толком еще не начав жить, уже разочаровался в жизни, Петрову тоже хотелось чего-то другого, но, в отличие от Сергея, Петров не знал, чего же ему, собственно, нужно.

Это пустая жизнь человека с распространенной фамилией. Будто бы безымянного. Исчезнет Петров — никто и не заметит, и не пожалеет. Сальников взялся за непростую тему: обычный человек страдает от своей обычности, посредственности, типичности да еще и от гриппа.

Температурный бред героев оправдывает многочисленные лирические отступления, воспоминания из прошлого, детские комиксы о космонавтах, сны. Детали и мелочи выписаны колоритно, но сюжет тонет в них. Так ли банален и типичен Петров? Что ему делать? Или делать нечего, кроме того, чтобы пить и болеть?..

Автор увлекается «чернушкой», и забавные поначалу герои выглядят уже совсем не смешно. Дальше фантастического или вполне обычного бреда во время болезни Сальников не копает, и потому-то тема перестает быть смешной.

После главы о славной попойке ждешь чего-то более оригинального, чем глава о славной новогодней елке для детей. Курящие снеговик с пионеркой очень комичные, но на героев «ключевой книги» не тянут. Да и нет в этом вины автора: он-то писал не для того, чтобы попасть в какие-то списки. Для чего писал — остается загадкой. Но уж вряд ли только повеселить. Иногда в тексте заметны робкие попытки выйти на тему современного маленького человека, прожигания жизни впустую, поглощающей повседневности и несчастья, но они остаются только попытками.

Егор Королев

• Антония Байетт. Чудеса и фантазии / Пер. с англ. С. Бранда, Д. Бузаджи, О. Исаевой, В. Ланчикова и др. — М.: Иностранка, 2017. — 544 с.

Сказки за последние несколько лет вышли из ниши детской литературы. Постмодернистскую вылазку на их территорию предпринял пулитцеровский лауреат Майкл Каннингем («Дикий лебедь и другие сказки», 2016 год); Диана Сеттерфилд выстроила свой роман-бестселлер «Тринадцатая сказка» вокруг сборника переложений (2016 год); в 2015 году был издан сборник XVI века «Сказка сказок» Джамбаттиста Базиле, с сюжетами более суровыми, чем фольклорные книги братьев Гримм. По нескольким из них в том же году был снят фильм «Страшные сказки». Новейшие экранные версии «Красавицы и чудовища» вышли одна за другой с разницей в три года — что уже начало напоминать о бесконечных возвращениях Человека-паука или Людей Икс. Подул северо-западный ветер — и художники обратились к истокам, ощутив усталость от современности. Всех разобрала тоска по волнующим ощущениям детства, когда еще не все было ясно, когда мир был полон загадок.

В сборнике малой прозы Антонии Байетт есть место и сказкам, и мистическим историям, и вполне реалистическим рассказам. Каждый текст щедро сдобрен отсылками к классической античной литературе, мифам и легендам. Во многих автор играет с формой, усложняя нарратив включением дополнительных рассказчиков. В целом главным героем книги оказывается рассказывание историй как таковое. Это неудивительно, ведь Байетт — историк литературы, филолог, критик. Ее культурный багаж поистине необъятен: словно джинн, она предлагает читателю одно сокровище за другим.

Героями ее рассказов и сказок часто становятся творцы: завуалированный Веласкес, пишущий кухарку-гения; некий художник, постигающий оттенок голубого; мастер-портняжка; принц-стеклодув… Любое произведение искусства — это тоже текст, рассказ о чем-либо. И Байетт в мельчайших подробностях описывает вещи, которые создают ее герои:

Когда же глаз наконец схватил все целое, помещавшееся там, то взору предстал удивительный и самым хитроумным, тонким образом сработанный прозрачный дворец со сверкающими стенами! За стенами виднелись галереи, ведущие в роскошные, украшенные резьбой и лепниной залы, где стояли троны, а также в покои и опочивальни с резной мебелью, с кроватями под пышными балдахинами; объемы комнат делились с помощью волшебно тонких полупрозрачных занавесей, реявших под сводчатым потолком; а еще во дворце было множество затейливых лесенок — с резными балясинками, — взбегавших вверх и спускавшихся вниз то дугою, то спиралью. Благодаря величине дворца самая его серединная, находившаяся в глубине глыбы часть оставалась непонятной, смутной, хотя все широкие анфилады и узкие переходы, все воротца и двери влекли глаз именно туда, в нераздельную, непроницаемую толщу стекла.

Писательницу завораживает акт творения материального мира. Байетт всемогуща и наслаждается своим богатством — культурным капиталом, особенность которого в том, что, будучи потраченным, он лишь приумножается. Она не жалеет слов — там, где можно написать одно, она щедро ставит три:

Огнероза же сняла свое платье, рубашечку и нижнюю юбку и прошлась нагая по снегу.

В одном из рассказов женщина, бегущая от страшной потери, покупает много одежды и «В поисках утраченного времени». Автор семитомного романа Марсель Пруст, известный эстет, немало строк посвятил описанию туалетов светских дам, но так же подробно он рисовал и их характеры — эти описания работали вместе, дополняя друг друга или вступая в противоречие. А у многих героев Байетт характеров как будто совсем нет, только тела, которые зачастую двигаются сами, без каких бы то ни было ясных мотивировок — прочь или навстречу друг другу.

Сборник завершается разделом «Черная книжка рассказов». Там действительно много черного — в основном это пепел и паровозная гарь, но есть и вулканический песок Исландии. Однако чернее всего тоска персонажей. Эти люди, созданные несколькими штрихами, оказываются наиболее живыми из всех, кого можно встретить на страницах «Чудес и фантазий». В «Черной книжке рассказов» творится настоящая магия: из типографской краски вырастает реальность. .

..по-моему, есть на свете вещи куда реальнее нас, но их и наши пути почти никогда не пересекаются. Может быть, в тяжелую минуту мы попадаем в их мир или замечаем, что они делают в нашем.

Почему-то до этих пор ни один подробно описанный сказочный дворец или город не вызывал этого поразительного ощущения присутствия там, в том самом месте. До сих пор читатель оставался зрителем, а здесь Байетт делает его свидетелем. И это уже не драма в кукольном домике.

Катастрофа незримо присутствует в каждом рассказе этого раздела. Это гнетущее ощущение, пожалуй, свойственно модернистской литературе, которой Байетт явно вдохновлялась. А один из текстов — «Каменная женщина» — вообще можно назвать своеобразной перелицовкой «Превращения» Франца Кафки, недаром слово «метаморфоза» употребляется в нем неоднократно (в англоязычной традиции роман называется «The Metamorphosis»). Кафка поместил рутину под увеличительное стекло, и все увидели, до чего же абсурдна наша ежедневная жизнь — просто так, сама по себе. Неважно, насколько фантастично происходящее в тексте, ощущение ирреальности возникает как раз из самых обыденных ситуаций. Все мы переживали нечто подобное: кто-то ощущал себя огромным жуком, а кому-то казалось, что он превращается в камень. Правда, у этого превращения может оказаться довольно счастливый финал, как показывает нам Байетт. Вся «Черная книжка рассказов» — о такой вот двойственности, неоднозначности. Леденящей душу тайной может стать частная жизнь погибшей старухи, а фольклорный вестник смерти вполне способен оставить на стакане след от помады.

Сегодня достаточно прочитать подборку новостей, чтобы понять, что реальность куда более изобретательна, чем любой сборник сказок. Но здесь, конечно, кроется парадокс: ведь реальные события творятся людьми, то есть в каком-то смысле произрастают из их фантазии. Причиной реальности оказывается наше воображение, а значит, нет никакой разницы между былью и небылью.

Александра Першина