Автор: Arseny Shmartsev

Рассказ из книги Бориса Гайдука «Плохие слова»

• О книге Бориса Гайдука «Плохие слова»
• Купить электронную книгу на Литресе

С каждым днем я все больше уверен в том, что я не
идиот.

Может быть, я был идиотом раньше. В детстве,
например, когда учился в школе. Это была специальная школа, обычные дети туда не ходили. Один
мальчик постоянно пытался схватить учительницу
за грудь. Другой голыми руками душил кошек. Две
девочки все время смеялись как заведенные. Там все
были идиоты, все до одного. Да, верно, я тогда тоже
был идиотом.

Позже, в училище, я попал к другим детям, но
лучше мне не стало. Каждый день мне говорили, что
я придурок, болван и много других обидных слов.
Мне постоянно казалось, что я виноват перед ними
в том, что я такой. Я старался всем угодить, всегда
имел в кармане жвачку и сигареты. За это меня почти
не били.

На заводе меня уже совсем не били, но я все равно
чувствовал их отношение: недоумок, жалкий дурачок. Все годы на заводе я делал одну и ту же работу —
отрезал резиновые шланги, вставлял в них провода и зачищал концы с обеих сторон, чтобы можно было потом припаять клеммы. Это было нужно для
ремонта тормозной системы автобусов. Одно время
я даже гордился тем, сколько автобусов в Москве
ездит по улицам с моими шлангами. Я провожал
автобусы взглядом, стараясь угадать, есть ли у них
внутри мои тормоза.

Потом в какой-то момент мне стало очень грустно,
и было грустно много дней подряд, от этого я много
плакал и оказался в больнице. На больничных окнах
были решетки, а мама и бабушка приходили к этим
окнам и снизу махали мне руками. Чтобы поправиться, мне нельзя было волноваться, поэтому я вел
себя очень тихо. С соседями по палате я не разговаривал и старался даже не смотреть на них, чтобы каким-либо образом не помешать выздоровлению. Было
холодно, мама передала мне ватное одеяло, и я очень
боялся, что его отнимут, так как вокруг были чужие
люди. Но на одеяло никто не обращал внимания.
Я укутывался в тепло по самые уши, а чтобы занять
себя, рассматривал ветвистую трещину на потолке.
Трещина начиналась над входной дверью и росла
в мою сторону. Над моей кроватью она причудливо
разделялась на многие линии, а ближе к окнам терялась в побелке. Я до сих пор помню эту трещину и все
ее изгибы, а одно время даже скучал по ней. Я отвечал
на все вопросы, которые задавали мне врачи, и принимал все их лекарства. За это меня скоро выписали,
и мама забрала меня домой.

Мама и бабушка никогда потом не вспоминали
о больнице.

И еще они никогда, даже в детстве, не называли
меня идиотом. Может быть, теперь, спустя много лет,
это мне и помогло.

Сейчас все изменилось.

На первых порах я не решался думать об этом,
но теперь все больше и больше уверен в том, что я не
идиот. Все говорит за то, что если я и не совсем еще
нормален, то уже близок к этому.

Во-первых, я получаю много денег. Больше, чем
мама и бабушка. Точнее, уже в первый месяц это было
больше маминой зарплаты и бабушкиной пенсии
вместе взятых, а теперь это гораздо больше. Идиоты
не зарабатывают много денег, это я знаю наверняка.
Они могут годами резать шланги на заводе, могут
убирать снег вокруг детского садика или разносить
по почтовым ящикам бесплатные газеты. И много
еще чего, но, что бы они ни делали, платят им всегда
мало, в этом я убедился лично. А мне сейчас платят
хорошо, более того, некоторые клиенты дают «на чай».
Это просто так называется, чай на эти деньги покупать совсем не обязательно. У меня никогда не было
столько денег. Большую часть я, конечно, отдаю маме,
а часть оставляю себе. Я их пока почти не трачу, но
знать, что я могу купить очень многое, необыкновенно приятно.

Однажды, правда, получилось неловко. В большом универмаге я засмотрелся на витрину с моделями автомобилей. Очень дорогие, но одну
или две я вполне мог бы себе купить. А красивая
продавщица улыбнулась мне и спросила: «Сколько
лет вашему мальчику?» Я сразу же ушел, мне стало
стыдно, потому что я едва не повел себя, как идиот.
Я не мальчик. Я давно взрослый, опора нашей
с мамой и бабушкой семьи. Я выполняю сложную
и ответственную работу.

Я мою машины.

Поначалу мне и здесь не доверяли, я помогал другим мойщикам, включал и выключал воду, подавал шампуни, мыл коврики. Потом была эпидемия
гриппа, почти все заболели, и несколько раз мне пришлось мыть машины самостоятельно. После эпидемии Юрий Петрович решил, что я могу справляться
сам. И действительно, с каждым днем у меня получалось все лучше и лучше. За мной перестали присматривать, наоборот, стали доверять самые сложные
и грязные машины.

Я очень привязался к машинам и полюбил их.
Мне часто нравится думать, что они живые, как
люди или животные, а я помогаю им обрести их
настоящую красоту. Как мастер в дорогой парикмахерской или художник, который рисует картину и видит в натурщице то, чего не видит она
сама. Невозможно передать, какой восторг охватывает меня всякий раз, когда вместо какой-нибудь
заляпанной грязью «четверки» появляется на свет
чистенькая рабочая лошадка. Или убитая черная «Волга» как будто выпрямляется после моей мойки
и вспоминает свое важное райкомовское прошлое.
Или двадцатилетняя «бээмвуха» становится вовсе
не «бээмвуха», а БМВ, Байерише Машиненверке, это
по-немецки.

А как прекрасны дорогие иномарки! Некоторые
напоминают мне изящных волшебных бабочек. Другие точь-в-точь хищные мускулистые звери со злыми
прищуренными фарами. Есть похожие на огромных
слонов, прожорливых и тупых. А некоторые машины
у меня просто нет слов описать, настолько они великолепны. Например, «ягуар». Дважды мне приходилось мыть «ягуар», и оба раза я дрожал от волнения.
Честное слово, я бы мыл все эти машины бесплатно,
но благодаря необыкновенной удаче за то, что мне
нравится больше всего на свете, мне вдобавок платят
большие деньги. Правда, я мою машины чуть медленнее других мойщиков, но уж гораздо тщательнее.
Тут у меня нет соперников. И Юрий Петрович это
замечает. Когда к нам приезжают его знакомые, или
гаишники, или кто-нибудь из очень важных людей,
он в последнее время почти всегда поручает работу
мне, а гостей уводит в свой кабинет или в кафе. Но
даже самой шикарной машине иногда приходится
меня подождать, потому что я не спешу поскорее отделаться от той, что в работе. Каждая машина заслуживает того, чтобы быть красивой.

В машинах я стал разбираться очень хорошо.

Я покупаю блестящие автомобильные журналы, но вовсе не для того, чтобы вырезать и повесить на стену
картинки. Я их читаю от начала до конца и стараюсь
запомнить даже то, что мне не понятно. Иногда от
чтения заболевает голова, и тогда я делаю перерыв
на несколько дней. Журналы лежат стопкой на моей
полке, время от времени я просматриваю старые,
чтобы не забыть что-нибудь нужное.

А разбираться в машинах для моей работы очень
нужно. Всегда приятно видеть на мойке модель из
журнала или с последнего автосалона.

В таких случаях я стараюсь обязательно сказать
клиенту, как я восхищен его машиной. Это удается
не всегда, но если получается, то бывает очень здорово. Например, владельцу крайслеровского «крузера» я сказал, что его машина, видимо, единственный «крузер» в Москве. Я сам удивился, насколько
приятно клиенту было это слышать. «Не, сейчас еще
две штуки есть», — сказал он с притворной досадой,
а сам даже порозовел от удовольствия.

После мойки он обошел машину, провел рукой
под бампером и, клянусь, посмотрел на меня с уважением. Потом полез в карман, дал мне полтинник и сказал: «Ну, бывай, парень». Юрий Петрович
и ребята смотрели на меня так, что я почувствовал
себя актером на сцене среди грома аплодисментов.
Но дело, конечно, не только в деньгах.

Я никогда раньше не замечал, как, оказывается,
приятно говорить людям хорошее и сколько хорошего им можно сказать. Почти в каждой машине есть что-то необычное, чем владелец гордится, нужно
только это разглядеть и очень осторожно похвалить.
Например, сказать, что ухоженная «копейка» выглядит так, как будто только что сошла с конвейера. «Так
это же еще наполовину итальянская!» — с гордостью
скажет хозяин. «Вот именно, сразу видно». Или процитироватьстатью,вкоторойдвадцатьпервая»Волга»
названасамойстильнойсоветскоймашиной.«Раньше
умели делать! А железо какое, броня!» — воодушевится пенсионер, который, кроме своей дачи, давно
уже никуда не ездит. Или, к примеру, напомнить владельцу «Нивы», что по проходимости его скромная
трудяга превосходит почти все заграничные джипы.
Обязательно услышишь в ответ парочку историй
о том, как эта самая «Нива» вылезла из невиданного
бездорожья и спасла своего хозяина от неприятностей. Даже у студента на битом «иже» можно спросить, почем взял, если не секрет. «Триста баксов», —
ответит студент. «Для трехсот баксов машина просто
видеальномсостоянии».—»Помойка!«—поморщится
студент, но все равно ему будет приятно.

И мне тоже.

Скажу вам больше, некоторые клиенты теперь
приезжают специально ко мне, а если я занят, ждут,
когда я закончу работу. Ребята на меня иногда даже
обижаются, потому что мне достается больше чаевых, но Юрий Петрович сказал, что это правильно,
и в шутку назвал меня вип-мойщиком. Я не знаю, что
это такое, но, судя по тону, он меня похвалил.

Красивая ухоженная дама на «навигаторе» приезжает уже четвертый раз, при этом не уходит ни
в кафе, ни в магазин, стоит поблизости и смотрит, как
я намыливаю, мою и натираю ее блестящего зверя.
И еще я случайно подсмотрел, что при этом она иногда сжимает кулаки и кусает губы.

Непонятно, зачем такой изящной женщине, настоящей леди, это огромное животное. Куда больше ей
подошла бы небольшая полуспортивная модель спокойного холодноватого цвета. В журнале было написано, что автомобиль способен рассказать о сексуальности владельца больше, чем его нижнее белье.
Я ничего не понял, но может быть, все дело именно
в этом. Неужели у этой дамы белье такое же прочное
и тяжеловесное, как ее машина?

Впрочем, у состоятельных людей всегда есть
несколько машин, для разных случаев жизни.
Вот, кстати, еще один признак того, что я не идиот.
Последние месяцы я все чаще смотрю на женщин
и замечаю, как они красивы. Я имею в виду женщин
настоящих, живых, а не тех, что в журналах или телевизоре. Или тем более на открытках, которые я прячу
от мамы и бабушки.

И еще: я теперь иногда думаю, что и у меня могла
бы быть девушка, чтобы нам вместе ходить в кино
или, например, в летний день купить ей мороженого.

Вина мне, к сожалению, нельзя, но ведь и девушки
не все любят вино, хотя, конечно, многие. Сейчас мне кажется, что уже вполне возможно познакомиться
с девушкой.

Конечно, я не могу и мечтать о том, чтобы рядом
со мной оказалась красавица из тех, что в журналах. Но ведь даже в самой неказистой девушке обязательно найдется что-нибудь милое. А я бы смог разглядеть это и сказать ей. Теперь я умею так делать.
Даже лучше, чтобы она оказалась некрасива, но с чем-нибудь таким необыкновенно прекрасным, чтобы
только я смог это увидеть и сказать ей. И за это прекрасное я бы стал любить ее всю жизнь. Женщинам
нравится, когда кто-нибудь любит их всю жизнь.

Нет, совершенно точно я не идиот.

Идиотам нужны плакаты на стенах, открытки
с голыми манекенщицами, а если есть видео, то
и фильмы, я имею в виду порно. Ни один идиот не
сумеет разглядеть, как красивы настоящие женщины, а сама мысль о том, что одна из них может
оказаться рядом с тобой, волнует больше любого
фильма.

Нужно попробовать. Я чувствую, что еще
немного — и можно будет попытаться.

Раньше я никогда не думал об этом, а сейчас мечтаю почти каждый день.

Вот и половина седьмого, скоро домой. За всю ночь
только четыре машины.

Теперь я очень редко попадаю в ночную смену,
хотя и живу недалеко от мойки. Я слишком хороший
мойщик, чтобы работать в ночную смену.

Но у моего друга раньше времени рожает жена, и я
согласился его заменить.

Все равно после полуночи работы почти нет. Сиди
и думай о своем. Можно разговаривать с охранником
или вместе молча смотреть телевизор.

Самые трудные часы на мойке — утренние, люди
едут на работу.

Представительские автомобили наводят глянец,
чтобы как следует доставить своих важных владельцев к банкам и офисам. Как будто перед свиданием
кокетливо прихорашиваются маленькие дамские
машинки. Бомбилы приводят в порядок свои рабочие тачки, потому что в наше время не всякий пассажир сядет в грязную.

Мне нравится начало нового дня, все эти звуки
проснувшегося города. Торопливые хмурые люди,
резкие сигналы на набережной, запах выхлопных
газов и речной сырости. Мойка наполняется теплым
паром, из всех шлангов льется вода, шипит сжатый
воздух. Ребята суетятся вокруг машин, блестит униформа, желтая с серым. Пенятся большие разноцветные губки, мелькают сушильные полотенца.

Юрий Петрович говорит, что мойка машины для
клиента должна быть как шоу. Никаких лишних движений, никаких разговоров во время работы.

В восемь открываются кафе и магазинчик автопринадлежностей. В кафе у нас всегда очень недорогие свежие пирожки, их печет женщина из соседнего дома. Я покупаю себе пирожки с капустой и с грибами, летом еще брал с картошкой, летом в пирожках с картошкой бывает много зелени, так вкуснее.
К девяти часам приезжает Юрий Петрович, проходит в свой кабинет за толстым стеклом. Придумано здорово, в любой момент Юрий Петрович
может видеть, что творится на мойке. А поскольку
его самого тоже всегда видят и мойщики, и клиенты,
Юрий Петрович почти всегда в костюме и галстуке,
выглядитбезупречно.Толькоиногда,еслисразупосле
работы он собирается на дачу, на нем куртка или свитер. Часам к одиннадцати народу становится меньше,
можно передохнуть.

Но сегодня это не для меня.

В восемь часов, когда придет утренняя смена,
я отправлюсь домой. Пройду по пешеходному
мостику над Яузой, сверну между домами в переулок,
налево по тропинке через двор, и вот мой дом.
В последнее врем я яхожу медленнее, но не потому,
что заболел или мне некуда спешить. Нет, просто
теперь я обязательно смотрю по сторонам и замечаю
много интересного. Например, дети в ярких курточках у детского сада однажды показались мне похожими на разноцветные воздушные шарики в парке.
Бомжи возле мусорных ящиков напомнили тараканов вокруг грязной посуды. А вчера я видел, как мужчина в длинном строгом пальто разогревал замок на
гараже, а сам очень смешно вытягивал руку с горящей газетой. Старался уберечь от огня свое красивое
пальто.

Все, что я вижу, откладывается где-то глубоко внутри меня.

Почему-то мне кажется, что это увиденное
и сохраненное мне очень нужно. Я верю, что, пока
непонятным для меня образом, мои наблюдения
окончательно превращают меня в нормального человека. И я очень стараюсь не пропустить ничего важного.

По дороге на работу мне особенно приятно издали
смотреть на нашу мойку, приближаться к ней и радоваться тому, что завтра и послезавтра я проделаю
этот путь снова. И так много раз, может быть до
самой старости. Я все время боюсь себе признаться,
но, кажется, в такие моменты я счастлив. Идиоты
никогда не бывают счастливы. В самом лучшем случае сыты и ко всему равнодушны, уж поверьте мне.
Но сегодня я пойду не на работу, а домой. Мама будет
собираться в свою контору, которую она ненавидит,
но терпеть придется еще два года. Будет красить губы
помадой или обдувать феном волосы. Дверь откроет
бабушка, спросит меня: «Пришел?», она всегда так
говорит, это у нее не вопрос, а что-то вроде приветствия. Потом она пройдет на кухню, переваливаясь
из стороны в сторону из-за больных ног. «Поешь или
спать будешь?» — спросит она оттуда.

Сегодня я, пожалуй, поем, с вечера должны были
остаться блинчики с творогом. Я люблю блинчики
с творогом.

Потом я сяду в кресло.

Раньше я мог сидеть в кресле очень долго, почти
целый день. Мне нравилось цепенеть, уставившись
в одну точку, тупо рассматривать завиток на обоях,
впитывать в себя его изгибы, раскладывать рисунок
на мельчайшие черточки и полутона; или следить за
движением солнечных квадратов сначала по шкафу,
потом по ковру и, наконец, по книжным полкам на
стене; или вслушиваться в ход часов, стараясь уловить различия между тиканиями, — и не думать ни
о чем, совсем ни о чем.

Может быть, только в кресле я чувствовал себя
в покое и безопасности. Или же мне трудно было
думать, и я при первой возможности пытался этого
не делать. Не знаю.

Сейчас я стараюсь надолго не засиживаться, и у меня
это часто получается, но после работы все-таки почти
всегда сижу, хотя уже не так долго, не больше часа.
Потом я попробую встать с кресла или хотя бы
повернуть голову и на чем-нибудь сосредоточиться.
Это не так просто, привычное и теплое оцепенение
никогда не уходит легко, но я постараюсь.

Я должен.

Раз уж я никак не могу научиться просыпаться
вовремя и все время… ну, делаю это прямо в постели.

Да, вы понимаете меня, извините. Мама и бабушка
никогда, ни в детстве, ни теперь, не ругали меня за
это, но сейчас я сам стираю за собой белье.

Просыпаться вовремя для меня очень сложно,
и сейчас я ничего не могу с собой поделать, но позже я обязательно вернусь к этому. А пока я хочу добиться
того, чтобы не сидеть в кресле слишком долго.
Бабушка обязательно скажет мне: «Ну посиди,
посиди еще. Ты ведь с работы, ты устал».

Я всегда слушался бабушку. Но теперь я все равно
попытаюсь встать и чем-нибудь заняться. Я хочу
совсем перестать сидеть в кресле, я не идиот…

Купить книгу на Озоне

Отрывок из романа

О книге Меира Шалева «Дело было так»

Глава 1

Дело было так.

Стоял жаркий летний день, и я немного
вздремнул после полудня, потом очнулся от приятной
дремы, поднялся, приготовил себе чашку
кофе, отхлебнул и вдруг заметил, что окружающие
как-то странно посматривают на меня и с
трудом сдерживают смех. Причина этого открылась
немедленно: стоило мне наклониться, чтобы
застегнуть сандалии, как я увидел, что ногти
у меня на ногах, все десять, покрыты блестящим
красным лаком.

— Это что за шутки?! — воскликнул я. — Кто
меня так разукрасил?

За полуоткрытой дверью веранды послышалось
хихиканье, отлично знакомое мне по прежним
случаям такого рода.

— Я знаю, кто тут нашкодил! — известил я
приоткрытую дверь. — Сейчас я вас поймаю, надеру уши и этим же красным лаком выкрашу вам
носы. И увидите, я все это сделаю так быстро, что
еще успею вернуться к своему кофе, прежде чем
он остынет!

Сдержанное хихиканье превратилось в восторженный
детский визг, тем самым подтвердив
мои подозрения. Ну конечно — пока я спал, ко
мне подкрались мои маленькие племянницы Рои
и Номи, дочери моего брата. Младшая, как они
потом объясняли хором, покрасила мне четыре
пальца, а старшая — остальные шесть. Они рассчитывали,
что я со сна ничего не замечу, выйду
в таком виде на люди и стану предметом всеобщих
насмешек. Сейчас, когда их злостный умысел
сорвался, они вбежали в комнату с криком:

— Не смывай краску, дядя Меир, пожалуйста,
не смывай, это ужасно красиво!

Я сказал, что полностью с ними согласен. Это,
конечно, ужасно красиво, но тут есть одно маленькое
затруднение. Мне нужно вот-вот отправляться
на некое важное мероприятие и даже выступать
там. Не могу же я появиться перед посторонними
людьми в таком виде. Ведь сейчас уже
лето, летом я хожу в сандалиях, и все увидят мои
накрашенные ногти.

Они все это давно знают, заявили мои племянницы,
и про важное мероприятие, и про мое
выступление там, они потому и раскрасили меня
именно сегодня.

На это я, в cвою очередь, заявил, что на любое
другое мероприятие я с большим удовольствием
пошел бы в таком виде, но только не на это. Потому
что на то мероприятие, куда я иду сегодня, соберутся
такие люди, выступать перед которыми с
накрашенными, да еще на ногах, да еще красным
лаком ногтями может рискнуть лишь вконец отчаявшийся
человек.

Дело в том, что выступление, которое я с таким
жаром обсуждал с племянницами, должно
было состояться в одном из хозяйств моего родного
мошава Нагалаль в Изреельской долине
по случаю открытия старого, недавно расчищенного
и подновленного оружейного тайника Хаганы.
Этот тайник был сооружен во времена британского
мандата и укрыт в коровнике, замаскированный
под видом ямы для стока мочи. А я в
своей первой книге «Русский роман» описал вымышленный
тайник точно такого же рода в некой
вымышленной деревне нашей Долины. Книга
вышла, и тогда в нашем мошаве, в том хозяйстве,
где такой тайник в мандатные годы действительно
существовал, стали появляться читатели,
которые хотели на него глянуть.

Постепенно слух о тайнике стал переходить
из уст в уста, число любопытствующих все возрастало,
и они начинали уже понемногу досаждать
другим мошавникам, но тут сообразительные
хозяева поняли, как им «извлечь сладость из
этой горечи». Они подновили дряхлый тайник,
построили над ямой небольшую беседку для посетителей
и тем самым добавили еще один источник
дохода ко всем прочим отраслям своего хозяйства.
А на тот день, когда племянницы накрасили
мне ногти на ногах своим красным лаком,
как раз назначено было официальное открытие
этого возрожденного тайника, и меня попросили
выступить на торжественной церемонии.

— А посему тащите сюда скорей ацетон и сотрите
с меня эту вашу ужасную красоту, — попросил
я племянниц. — И пожалуйста, побыстрее, мне
уже пора отправляться.

Увы, племянницы категорически воспротивились.

— Пойдешь так! — сказали они хором.

Я снова стал втолковывать, что речь идет о самом
что ни на есть мужском празднике и что в
нем примут участие несколько поколений бойцов
нашей Долины, ветераны Хаганы, Цахала,
Хиша и Пальмаха, те знаменитые герои штыка
и плуга, которые не раз перековывали мечи на
орала и обратно, короче, дорогие мои племянницы,
— люди того покроя, которым мужчины с накрашенными
красным лаком ногтями никак не
по душе и не по нраву.

Мои доводы не произвели никакого впечатления.

— А тебе-то что?! — сказали племянницы. — 
Ты же сам сказал, что это красиво.

— Знаете что?! Если вы сейчас же не сотрете
с меня этот лак, я сниму сандалии и надену туфли!
— пригрозил я. — И никто не увидит этот
ваш лак, напрасны все ваши старания.

— Ты просто трус, — сказали они хором. — Ты
боишься, что скажут о тебе в мошаве.
Эти слова возымели немедленное воздействие.
Сами того не сознавая, мои малолетние
племянницы попали в больное место. Всякий,
кто знаком со старым поселенческим движением
и когда-нибудь попадал под огонь его критики,
знает, что в этих небольших коллективах, в
кибуцах и мошавах, взгляды так и буровят, уста
щедры на замечания, а слухи взлетают и садятся,
как журавли на засеянном поле. А уж тем более
в таких местах, основатели и история которых
столь прославлены и известны, как в нашем
мошаве Нагалаль. Тут требования куда жестче,
и если кто хоть раз отклонился от борозды —
неважно, вправо или влево, вверх или вниз, даже
если то была его единственная, к тому же детская
оплошность, — ему это все равно уже не забудут.
Что уж говорить о том, кто давно заработал звание
«странный», «чудной» или вообще «цудрейтер», да еще вдобавок «не очень удачный» — в
полную противоположность «удачному», что является
одним из самых высоких знаков отличия,
которыми коллектив удостаивает своих преуспевших
сыновей.

Однако я уже так много лет прожил в городе,
вдали от Нагалаля, что для меня все эти слова:
«что», и «скажут», и «в мошаве», — равно как
и все их сочетания заметно утратили прежние
силу и грозность. Поэтому я подумал-подумал
и решил поднять перчатку, точнее, сандалии. Я
обулся, сунул в карман текст своего поздравления
и с выставленными на всеобщее обозрение
накрашенными ногтями отправился на церемонию
открытия героического тайника. Домашние
провожали меня взглядами — кто весело,
кто огорченно, кто насмешливо, а кто и с тревогой:
а вернется ли несчастный вообще? И в каком
состоянии?!

Признаюсь честно: хотя из дому я выходил
весьма смело и решительно, но, по мере приближения
к месту намеченной церемонии, в моей
душе нарастала немалая тревога. А достигнув
цели, я уже ощущал изрядный страх. Тем не менее
в глубине души я все еще лелеял робкую надежду,
что никому не придет в голову разглядывать
мои ноги. И эта надежда действительно
сбылась: никто не сделал мне никакого замечания,
никто не сказал мне дурного слова. Напротив
— все проявляли искреннее дружелюбие и
симпатию. Моя ладонь так и похрустывала в мужественных
рукопожатиях. Мои плечи то и дело
пригибались под увесистыми похлопываниями.
И мое короткое выступление тоже прошло вполне
удачно и спокойно. Во всяком случае, так мне
показалось.

Возрожденный тайник я, разумеется, использовал
в своей речи вовсю — и как символ нашей
памяти, и как метафору всего, что скрывают от
посторонних глаз и что вообще скрыто в глубинах
человеческой души. Как положено писателям,
я красноречиво распространялся о том, что
видно на поверхности, а что — в глубине, чему
наши глаза открыты и чего они не видят, — а отсюда
уже было рукой подать до таких испытанных
побрякушек, как «воображение и реальность», «соотношение правды и вымысла в искусстве
и литературе» и всего прочего, чем писатели
торгуют вразнос и навынос и о чем они способны
разливаться соловьем, даже закрыв глаза и не
глядя в бумажку.

А потом, когда я кончил говорить, сошел с
маленькой сцены и вздохнул, наконец, с облегчением,
ко мне подошла молодая женщина из
семьи владельцев тайника и сказала, что хотела
бы кое о чем спросить меня в сторонке. Сначала
она поблагодарила меня за выступление, заверила,
что получила большое удовольствие, а
потом, как бы между прочим, добавила, что хотела
бы, если можно, еще спросить меня, каким
лаком я крашу себе ногти. Две ее приятельницы, которые тоже были на выступлении, просили
ее узнать. Но ей и самой этот цвет тоже очень
понравился.

А поскольку тот же цвет тотчас заполыхал на
моем лице, она тут же поспешила сказать, что
лично она ничего плохого в этом не видит, напротив,
в этом есть даже определенная пикантность,
нечто такое, чего ей всегда недоставало в
их деревенской жизни и что, возможно, является
многозначительным вестником будущих перемен,
— хотя вот у некоторых других слушателей
мой вид, кажется, не вызвал полного понимания.

— А мне-то казалось, что никто не заметил, —
растерянно сказал я.

— Не заметил?! Да все только об этом и говорят,
— сказала она. — Но вы не должны огорчаться.

Никого это не удивило. Я даже слышала, как
одна женщина сказала: «Чего вы от него хотите?
Это у него от Тони. Она была такая же чокнутая.
Уж так это у них в семье».

Глава 2

Тоней звали мою бабушку, мать моей мамы, и, на
мой взгляд, бабушка Тоня вовсе не была «чокнутой». Она просто была иной. Она выбивалась из
общего ряда. Она была, что называется, «тот еще
тип». И человеком она была, мягко говоря, нелегким. Но «чокнутой»?! Ни в коем случае. Впрочем,
я знаю, что с этой моей оценкой (как, кстати, и
со многими другими) согласятся далеко не все.
Некоторые — и в нашей семье, и в нашем мошаве
— наверняка будут ее оспаривать.

В той истории, которую я хочу вам рассказать,
речь пойдет как раз о бабушке Тоне и еще — о
ее «свипере». Свипером у нас в семье прозвали
тот пылесос, который послал бабушке Тоне
дядя Исай, старший брат ее мужа, дедушки Арона.
Замечу сразу: мне известно, что свипер и пылесос
— это разные вещи. Но бабушка Тоня всегда
именовала свой пылесос свипером, и поэтому
все мы с тех пор и поныне называем так любой
пылесос, тем же именем и на тот же бабушкин
лад — с раскатистым русским «р» и глубоким
русским «и»: «Сви-и-и-пер-р-р…»

Что касается дяди Исая, то я его никогда не
встречал, но из рассказов о нем, услышанных
еще в детстве, понял, что речь идет о личности
в высшей степени сомнительной, чтобы не сказать
аморальной или даже общественно вредной.
В самый разгар второй алии, когда наши
герои-первопоселенцы осушали болота и возрождали
землю Палестины, дядя Исай предпочел
сбежать в Америку и возрождать землю
Лос-Анджелеса. И, словно желая усугубить предательство
преступлением, сменил еврейское
имя «Исай» на английское «Сэм», а потом основал буржуазный «бизнес» и стал загребать «капитал» посредством жестокой эксплуатации
угнетенных пролетариев Соединенных Штатов.

Оба брата, дядя Исай и мой дедушка Арон,
были выходцами из хасидской семьи. Оба ушли
от религии. Но дедушка Арон сменил веру в еврейского
Бога на пылкую веру в социализм и
сионизм, тогда как его старший брат чувствовал
себя, как рыба, в мутных водах американского
капитализма. И дедушка Арон не простил
ему этого отступничества. Он даже назвал брата
«дважды изменником», намекая на то, что
дядя Исай изменил как сионизму, так и социализму.

Что же касается свипера, то это был просто
большой и сильный пылесос фирмы «Дженерал
электрик», подобного которому ни в нашем мошаве,
ни в Долине, ни во всей Стране никто
никогда не видел. Ни до, ни после. Так сказала
мне мама, которая, кстати, удивительно живо
о нем рассказывала. У этого свипера, рассказывала
она, был огромный, сверкающий хромом
корпус, большущие бесшумные резиновые колеса,
могучий электромотор и ужасно толстый
и гибкий шланг. Впрочем, при всем моем уважении
к этому богатырю и красавцу и несмотря
на то что он является героем моего рассказа, я
вынужден сразу же признаться, что его история — не самая важная из всех наших многочисленных
семейных историй. Это не история
любви, хотя тут есть и любовь. Это не рассказ
о смерти, хотя многие из его героев и впрямь
уже умерли. И это не рассказ об измене и мести,
хотя в нем говорится и о том, и о другом. В этом
рассказе нет той боли, что есть в других наших
семейных историях, хотя его роднят с ними
страдания, которыми и он отмечен. Короче, эта
история — не из тех, что встают с нами на рассвете,
ходят за нами весь день напролет и восходят
с нами на ложе поздней ночью; нет, это
просто рассказ, который мы припоминаем под
настроение и передаем тем поколениям нашей
семьи, которые не знали ни дедушку Арона, ни
тот свипер, который его брат-«дважды изменник» послал бабушке Тоне из Америки, ни саму
бабушку Тоню.

Большим рассказом о моей большой семье я,
быть может, займусь как-нибудь в другой раз,
в другой книге. Там я расскажу о своих родителях
и об их отцах и матерях, о тех Иавоках, через
которые они переправлялись, и о тех Иерихонах,
под которыми они сражались. Я опишу там
каторжные работы, к которым были приговорены
их тела, и пожизненные тюремные одиночки,
в которых томились их сердца. Я навострю перо,
чтобы описать единоборства, в которых сходились любящие, и пастушьи распри из-за идей, и
состязания в страданиях, и споры о колодцах памяти,
я перечислю наших семейных безумцев —
скрытых и явных, близких и далеких, я расскажу
о похищенной дочери и обделенных сыновьях —
и все это, господа, тоже будет историей сионистской
революции.

Но если я и напишу такую книгу, это будет не
сегодня, не завтра и не в ближайшие годы. Я напишу
ее, когда состарюсь и стану более мягким,
смелым и снисходительным, — но и в этом своем
обещании я тоже не вполне уверен.

А пока, в этой небольшой книжке, я хочу
рассказать всего лишь одну небольшую семейную
историю — историю бабушки Тони и того
свипера, который послал ей дядя Исай из Соединенных
Штатов Америки. История эта, как
я уже сказал, абсолютно правдива, ее герои —
вполне реальные люди, и они названы здесь их
настоящими именами. Но, как и у всех его собратьев
в нашей семье, у этого рассказа тоже
есть несколько версий, и каждая из них изобилует
преувеличениями, дополнениями, умолчаниями
и улучшениями. И еще об одном я обязан
сказать, чтобы разъяснить предстоящее. В
этом рассказе мне придется порой делать маленькую
вставку, необходимую для лучшего понимания,
или потревожить покой чего-то давно
забытого, а то и вызвать из небытия зачарованную картинку далекого прошлого. И тогда
улыбка сменится воплем или слезы — веселым
смехом.

Глава 3

Мой дед с маминой стороны, дедушка Арон Бен-Барак,
родился в 1890 году в украинском местечке
Макаров. Лет в девятнадцать или около того
он уехал в Палестину и подобно многим своим
товарищам, пионерам второй алии, долго
скитался по дорогам Страны и работал в самых
разных местах — в Зихрон-Яакове, Хулде, Бен-Шемене,
Кфар-Урие, Беер-Яакове (который они
с бабушкой Тоней называли не иначе как «Беряков») и многих других городках и поселениях. И
поскольку он многое повидал, а от рождения был
наделен пытливым взглядом и чутким сердцем и
вдобавок недюжинным чувством юмора и некоторыми
литературными способностями, он время
от времени писал об увиденном и публиковал
свои статьи и заметки в местной газете «Молодой
рабочий».

В Палестине дедушка Арон женился на Шошане
Пекарь, родом из украинской деревни Ракитное,
и она родила ему двух сыновей — Итамара
и Беньямина (которого у нас называли
Беня). Затем, однако, она заболела лихорадкой
и в 1920 году умерла — что называется, в расцвете лет. Отец Шошаны, Мордехай-Цви Пекарь,
был женат дважды. Шошана и ее братья
Моше и Ицхак были его детьми от первого брака,
а второй его женой была Батия, она же Бася,
которая родила ему еще двух детей — Якова и
Тоню. Мордехай-Цви оставил Басю с ее детьми
в Ракитном, а сам отправился в Страну вместе с
Шошаной, Моше и Ицхаком. Но здесь он умер,
следом за ним умерла и Шошана, а три года спустя
оставшиеся в Ракитном члены семейства Пекарь
— прабабушка Батия с Яковом и Тоней —
тоже перебрались в Палестину.

И вот так случилось, что Арон Бен-Барак,
вдовец с двумя детьми на руках, и Тоня Пекарь,
к тому времени восемнадцатилетняя девушка,
встретились в Палестине и решили пожениться.
Годы спустя, когда и я уже присоединился к семейному
списку, и вырос, и стал одним из тех, перед
кем бабушка Тоня изливала душу и с кем делилась
своими горестями, она много раз рассказывала
мне свою версию этой истории:

— Дело было так. Я была молодая неопытная
девушка, а он — бывалый мужчина, старше меня
на четырнадцать лет, и к тому же надавал мне
кучу обещаний и наплел кучу историй, и вот так
оно все и получилось…

Выражение «Дело было так» было постоянным
зачином всех ее рассказов. Она произносила
его с сильным русским акцентом, и ее дети —
моя мама и все ее братья и сестры — произносили
свои «Дело было так» в начале своих рассказов
с тем же самым акцентом. И не только они.
Все мы в семье по сей день используем это выражение
и произносим его с тем же акцентом, когда
хотим сказать: то, что я сейчас скажу, — святая
правда. Дело было действительно так и никак
иначе.

Некоторые у нас в семье стоят на том, что дедушка
Арон влюбился в бабушку Тоню в ту же
минуту, когда увидел, как она сходит с парохода
в Яффо. И даже говорят потихоньку, будто он
угрожал, как это принято в русских романах, покончить
с собой, если она не примет его предложение.
Сама бабушка тоже придерживалась
этой версии, добавляя при этом, что дедушка
угрожал, что бросится в Иордан. Почему именно
в Иордан? Ну, просто повеситься — это както
не подходит для самоубийства на романтической
почве, снотворных таблеток и высотных
зданий тогда не было и в помине, ревoльверы
(так называли в те времена револьвeры) тоже
было не достать, а патроны и вовсе были редкостью,
так что тот, кто тратил драгоценную пулю,
чтобы свести счеты с жизнью, подвергался общественному
осуждению как «эгоист» и «растратчик». А тут, противу всего этого, — Иордан.
Поэтичный, романтичный и хотя не такой,
конечно, большой, как русские реки, но зато с
историческим ореолом, которого не было у тех.
А главное — близкий и доступный. «В стране Израиля
все близко», — сказал мне дедушка Арон
много лет спустя во время задушевного разговора,
по ходу которого, кстати, объявил «небылицами» все, что рассказывала мне о нем бабушка
Тоня.

Кое-кто, однако, по сей день утверждает,
будто дедушка Арон хотел жениться на бабушке
Тоне по весьма простой и прозаичной причине
— в надежде, что она вырастит детей, которых
родила ему ее сводная сестра, и будет им
хорошей матерью. Если так, то его надежды не
оправдались. Отношения бабушки Тони с сыновьями
Шошаны — незаживающая рана в истории
нашей семьи. Кстати, сами Шошана и Тоня
тоже ведь родились от разных жен Мордехая-Цви,
и поэтому некоторые убеждены, что в результате
всех этих повторных браков и множества
детей от разных жен история нашей семьи
куда сложней и запутанней, чем все, что я пытаюсь
здесь объяснить.

Как я уже сказал, дедушка Арон принадлежал
к пионерам второй алии, тогда как бабушка
Тоня прибыла с третьей. Он был одним из
«отцов-основателей» нашего мошава, а она —
всего лишь одной из первых его жительниц. Но
несмотря на эту разницу в статусе (а в старых мошавах и кибуцах ей придают особую важность),
они ухитрились вполне мирно произвести
на свет пятерых детей — первенца Миху,
затем мою мать Батию, потом близнецов Менахема
и Батшеву и последнего по счету Яира.
Все пятеро родились с талантом рассказчиков,
и многие их рассказы были посвящены бабушке
Тоне.

— Представляешь, — рассказывала мне моя
мама о своей матери, — приезжает из России молодая
девушка с двумя косами в гимназической
форме, чай пьет только с блюдечка, отставляя
мизинец, — вот так, — а он везет ее прямиком
в Долину, в самое болото, а тут и пыль, и грязь, и
все эти трудности…

Я чувствовал, что она хочет понять и объяснить
бабушкин характер, а может быть — даже
простить ей что-то.

— И вот она приезжает сюда и видит, что все
его разговоры об имуществе, оставшемся здесь
от ее отца, — чистая выдумка. И что хотя у ее
Арона есть много талантов и достоинств, но
особенно удачливым или оборотливым хозяином
его не назовешь. И она понимает, что отныне
ей предстоит жизнь, полная каторжного труда
и тяжелой нужды. И невзирая на все это, она
решает, что не сдастся. Не вернется в Россию, и
не уедет в Америку, и даже в Тель-Авив не переедет.
Так что хотя нам бывало с ней нелегко, но этим домом и этим хозяйством мы все обязаны
ей и только ей.

И правда, у дедушки Арона были другие интересы,
занимавшие его больше сельскохозяйственных.
Я уже рассказывал, что он иногда писал
в газету «Молодой рабочий». Поселившись в
Нагалале, он начал выпускать еще и мошавную
сатирическую стенгазету «Комар». А кроме того,
он устраивал в мошаве веселые пасхальные вечера,
которые приобрели широкую известность
во всей Долине. Закончив дома канонический седер,
мошавники шли в «Народный дом», где в нарушение
всех канонов начинался разгульный капустник,
для которого дедушка писал пародийные
переработки песен из пасхальной Агады, язвительно
высмеивая в них всех и вся, что в мошаве,
что в Рабочем движении в целом.

Но праздник кончался, а назавтра нужно
было снова пахать и доить, сеять и жать, и время
от времени, когда ему уже невмоготу становились
домашние тяготы и ответственность, дедушка
Арон объявлял: «У меня болит голова» — и
немедленно исчезал. И тогда бабушка Тоня говорила:
«Он таки снова мне удрал» — и мчалась
следом, чтобы вернуть его обратно.

— Это была их общая трагедия — его и ее, —
продолжала мама. — Отцу бы следовало жить в
другом месте и заниматься чем-то другим, что
больше отвечало его душе и способностям. Но
мама решила, что она будет держаться до последнего,
буквально когтями, и она действительно
вцепилась когтями — и в эту землю, и в этот дом,
и в него, и в нас. А поскольку каждому человеку
нужен враг, чтобы отвести душу, у нее он тоже
появился. Ее врагом стала грязь.

Предисловие к книге

О книге Манфреда Кетс де Вриса «Секс, деньги, счастье и смерть: В поисках себя»

Как специалист в области управления и лидерства, однажды
я понял, что большинство исследований на эти темы, публикуемых
в научных и деловых журналах, неоднократно переписаны
друг с друга, слишком мудрены и зачастую невыносимо скучны.
Более того, когда я поинтересовался у бизнесменов, насколько
эти научные изыскания помогают им в их деятельности, ответ
оказался неутешительным. По мнению управленцев, многие из
этих работ далеки от реальности. Для большинства исследователей
в области управления изучение, основанное на практическом
опыте, — то есть на реальных событиях, происходящих в деловом
мире (а по сути, в мире вообще) — похоже, не является приоритетным.
Несмотря на то, что, как декларируется, теория и практика
должны быть неразрывно связаны, на деле происходит иначе.
Многие исследовательские работы в области менеджмента —
не более чем кормушка для бюрократов от управления. Мастер
дзен Цай Кен Тан однажды заметил: «В слишком чистой воде рыба
не водится». То же можно сказать и о ряде исследований в сфере
бизнеса: мало того, что их чересчур много, но главное — теория
управления в чистом виде имеет мало общего с реальными проблемами.
Насколько бы ни были оригинальны исследователи в своих
экспериментах, последние все равно абсолютно бесполезны для
специалистов-практиков. Помощь от большинства подобных работ
для управленцев сродни чтению ежедневных астрологических
прогнозов. Возможно, гороскопы даже полезнее, поскольку часто
содержат хотя бы толику практических советов.

Узники башни из слоновой кости

С точки зрения бюрократов от управления, публикация в журнале
класса «А» знаменует начало новой жизни, становится значимой
вехой на пути к известности и заключению выгодного контракта.
Но несмотря на то что она позволяет оценить способность ученого
к оперированию данными, для специалиста-практика в ней нет
ничего интересного. Хоть школы бизнеса и должны проводить исследования
в передовых областях науки, помогая создавать более
эффективные организации, чаще они не достигают этой благородной
цели. Их больше заботит то, как произвести впечатление
на коллег. Исследования школ бизнеса и практический опыт,
помогающий руководителям действовать более эффективно,
должны быть взаимно обогащающими. На деле же они расходятся
как в море корабли.

Практические цели в исследованиях ученых уступают место
желанию прославиться в академических кругах. Из потока исследовательских
работ, публикуемых многочисленными школами
бизнеса, все больше исчезает здравый смысл. Таким образом,
управленцы оказываются в изоляции. Вместо того чтобы сотрудничать
с людьми, действительно разбирающимися в их проблемах
и способными реально помочь, они вынуждены иметь дело с теми,
кто ставит перед собой совершенно другие задачи.

В довершение ко всему, многие управленцы поразительно доверчивы.
Отчаявшись решить проблемы сложного, многослойного мира бизнеса и отвернувшись от гуманитарных наук, способных
помочь им, топ-менеджеры становятся жертвами знахарей
от управления. Слишком уж заманчива перспектива получить
быстрые и четкие ответы на все интересующие их вопросы. В итоге
они не только разочаровываются в любых исследованиях,
но и подвергают опасности вверенные им компании.

Многие задаются вопросом, почему управленцы так падки
на обещания «знахарей». Скорее всего, из-за своей повышенной
тревожности. Иначе чем объяснить, что топ-менеджеры всерьез
прислушиваются ко всем этим выдумкам на тему управления? Или
почему обычно здравомыслящие люди обращаются к шарлатанам?
«Чудодейственные» препараты, мгновенное превращение в успешного
руководителя, целевое управление, методика «шести сигм»,
модернизация бизнес-процессов, всеобщее управление качеством
и перенимание опыта — несмотря на свою псевдоинтеллектуальную
природу — пользуются неизменным успехом. Все эти методы
предлагают весьма схожие варианты решения очень сложных
проблем. Но, к сожалению, несмотря на неоднократные заверения
в их эффективности, на деле происходит обратное. Большинство
этих концепций не соответствуют обещаниям. В конце концов
с глаз руководителей спадает пелена, и они, как маленький мальчик
из сказки, замечают, что «король-то голый»! Но прежде чем
признать этот факт, они успевают принять решения, влияющие
на жизнь тысяч людей.

Я хорошо знаком и с бюрократами от управления, заточенными
в своих башнях из слоновой кости, и с шарлатанами, гуру
бизнеса, предлагающими свой некачественный товар. Я не раз
задавался вопросом: как приблизить их работу к практическим
нуждам? Неужели ничего нельзя сделать? Возможно ли построить
более продуктивные взаимоотношения с бизнесменами? Или эта
затея изначально обречена на провал? Должен признать, меня не
раз посещали сомнения, имею ли я право выступать тут в роли
критика. В конце концов, разве меня самого не считают одним
из этих так называемых гуру?

Я родился в семье чрезвычайно прагматичных предпринимателей,
поэтому всегда и во всем искал здравый практический
смысл. Когда у меня рождались какие-то идеи, кто-нибудь из моих
родных обязательно интересовался, каким образом они помогут
им лучше вести дела. Чтобы не разочаровать родственников, мне
приходилось находить ответ. Это отчасти объясняет, почему я так
беспокоюсь о практическом смысле и всегда ищу его.

Однако эти поиски не всегда давались мне легко. Узнав на
занятиях по экономике об «экономическом человеке» — этом
удивительном создании, подчиненном лишь логике поиска выгоды,
— я стал изучать более реалистичные подходы к объяснению
человеческого поведения. Разочарование в концепции
«экономического человека» заставило меня заняться изучением
менеджмента и организационного поведения. Но даже в контексте
этих дисциплин человек рассматривался, на мой взгляд, слишком
упрощенно. Традиционные работы по организационному поведению
посвящены в большей степени структурам и системам и в гораздо
меньшей — людям. Я решил обратиться к психоанализу,
психиатрии и психотерапии. Мне захотелось овладеть профессией
психотерапевта, чтобы лучше разбираться в человеческом поведении.
Я оказался на верном пути: довольно быстро выяснилось, что
избежать реальных ситуаций и практического опыта здесь почти
невозможно, так что мне, наконец, удалось совместить теорию
и практику. И я, действительно, столкнулся с серьезными проблемами,
беспокоящими людей, и узнал о множестве факторов,
лежащих в основе их поведения.

Сокрытое от глаз

Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что у меня было огромное
преимущество работы в двух мирах — менеджмента и психотерапии.
Поскольку я неплохо ориентировался и в том и в другом,
то стал чем-то вроде связующего звена между ними. Я не только
начал разбираться в классических организационных проблемах,
но и, используя разные «линзы», разглядел их истоки. Все это позволило
мне лучше понять сложную природу человека, дало мне
его «трехмерное изображение».

Психотерапия, психиатрия и психоанализ научили меня тому,
что за внешним скрываются куда более глубокие проблемы, чем
видится вначале. Часто как раз самое главное бывает скрыто от
глаз. Мои клиенты научили меня быть внимательным к неосознанным действиям. Я понял, что кажущееся на первый взгляд
рациональным на самом деле — самое что ни на есть иррациональное
поведение. Применяемый мною клинический подход
к решению проблем позволил мне разобраться в том, что иначе
так бы и осталось необъяснимым. Я осознал, что организации не
могут действовать эффективно без учета некоторых странностей
и иррациональных процессов, являющихся неотъемлемой частью
внутреннего мира их участников. Я обнаружил массу запрятанных
в шкафы скелетов, внутренних взбесившихся кинг-конгов — то
есть глубинных, не видимых глазу психологических конфликтов,
лежащих в основе проблем организаций. Все это позволило мне
получить более глубокое и полное представление о людских слабостях.
Как заметил антрополог Эшли Монтегю, «люди — единственные
существа, способные во имя рационального действовать
иррационально».

Ища практический смысл — и понимая, что бессознательная
динамика оказывает серьезное влияние на жизнедеятельность
организации, — я хотел помочь руководителям (и другим сотрудникам)
осознать существование такой динамики и ее воздействие.
Я хотел, чтобы они стали лучше разбираться в манифестном (очевидном)
и латентном (скрытом) поведении и, соответственно,
более реалистично подходили к решению проблем. Кроме того,
я очень хотел, чтобы предприниматели научились распознавать
лживость обещаний шарлатанов и не очаровывались их медовыми
речами. Чтобы донести до бизнес-сообщества свою точку зрения,
я написал немало книг и статей.

Мне хочется, чтобы специалисты в области управления обращали
больше внимания на то, что реально тревожит руководителей.
Выступая перед топ-менеджерами, многие из них говорят о чем
угодно, только не о деле, хотя перед ними аудитория, на интересы
которой они должны ориентироваться прежде всего. Основываясь
на своем личном опыте, я считаю, что максимальный интерес вызывает
разбор реальных проблем реальных людей. Только так можно
действительно понять, как живут организации. Для того чтобы
соответствовать потребностям бизнеса, нужно покинуть башню
из слоновой кости и услышать то, что волнует руководителей.

В школе бизнеса, где я преподаю, я навожу мосты между этой
башней и главной улицей бизнеса, так чтобы наука помогала
в решении практических задач менеджмента. Чему бы я ни учил,
я пытаюсь помочь реальным управленцам в решении реальных
проблем, с которыми они сталкиваются изо дня в день. Я обращаюсь
не только к сиюминутным, поверхностным проблемам —
я хочу, чтобы люди обращали внимание и на объективную, и на
субъективную реальность. И мне кажется, что многие теоретики
от управления захотели бы сделать то же самое, если бы только
смогли освободиться от своих косных установок.

Возглавив Центр лидерства при школе бизнеса INSEAD, я получил
широчайшие возможности для помощи руководителям
в их борьбе с насущными проблемами. Благодаря штату первоклассных
тренеров, коучинг в области лидерства и управления
стал неотъемлемой частью большинства наших программ.
Ежегодно этот тренинг проходят несколько тысяч управленцев.
На нем происходит бесценный обмен опытом между тренерами
и клиентами. Судя по положительным отзывам, поступающим
в наш адрес, руководители рады возможности обсудить то, что
их действительно волнует. Для многих это не менее важно, чем
получить новые знания в сфере финансов, менеджмента, управления
технологией, поскольку на тренингах разбираются наиболее
сложные организационные конфликты. Такие обсуждения
полезны не только их непосредственным участникам, но и всем
присутствующим на них, поскольку им становится понятно, какие
задачи предстоит решать.

И снова Кинг-Конг

Более реалистичный взгляд на организационные проблемы, безусловно,
важен, но жизнь происходит и вне организаций. В качестве
психоаналитика, психотерапевта и коуча в области лидерства,
я часто получаю доступ к такой информации, которой никогда
не поделились бы со специалистом в области управления. Мои
клиенты говорят со мной не только о рабочих, но и о жизненных
проблемах. И именно последние волнуют их больше всего.
Руководители бизнеса объясняют мне, почему они делают то,
что делают. Они делятся со мной своими страхами, в том числе
и страхом смерти, желаниями, соображениями насчет денег, размышлениями на тему поиска счастья и разочарованиями. Меня
часто просят помочь разобраться с этими так называемыми экзистенциальными
проблемами. И хотя на первый взгляд все эти
вопросы могут показаться далекими от территории менеджмента,
они играют важную роль в мире управленцев. Учитывая то, с каким
упорством и постоянством они возникают вновь и вновь, не
решать их нельзя. Но это, конечно, не под силу узникам башни
из слоновой кости.

Я стараюсь направлять людей так, чтобы в конечном итоге они
помогли себе сами. У меня нередко просили совета, поскольку
моим клиентам не нравились их собственные ответы. Я пытаюсь
донести до их сознания — правда, не всегда успешно, — что все
ответы нужно искать внутри себя, а чтобы услышать их, нужно
просто внимательно к себе прислушаться. Но это не так уж
и просто — прислушаться к себе. Прежде чем менять заведенный
порядок или выбранное направление, нужно остановиться
и оглядеться, чтобы увидеть реальное положение дел. Другими
словами, нужно задать себе трудные вопросы, к примеру: почему
мы движемся туда, куда движемся, и что именно заставило нас
начать это движение? То, что нам откроется, — если у нас хватит
мужества пройти по этой дороге до конца, — возможно, повергнет
нас в уныние, особенно если основной причиной нашего бегства
был как раз страх депрессии. Чтобы не дрогнув встретиться с собой
настоящим, требуется немалое мужество.

Я объясняю своим клиентам-руководителям, что иногда наступает
такой момент, когда — если хочешь перемен к лучшему —
нужно взять все в свои руки. Нельзя постоянно ждать помощи от
других. Но этот совет нравится далеко не всем. Будь у них выбор,
некоторые из моих клиентов предпочли бы оставаться в ситуации
зависимости.

Нужно понимать, что будущее определяется прежде всего самим
человеком. Он несет ответственность за мир, в котором живет.
Он должен быть хозяином собственной жизни и понимать, что
чудодейственных снадобий, способных разрешить любую ситуацию,
не существует.

Я стремлюсь к тому, чтобы все руководители поняли:
жизнь — это не только атрибуты власти и положение в обществе,
и деньги — еще не все. Как заставить их осознать, что важнее то, как они тратят свое время, а не свои деньги? Статус
иллюзорен, популярность случайна, здоровье хрупко, и только
личность постоянна. Я хочу, чтобы они осознали, что материальные
вещи — не главное в жизни. Подлинное значение имеют
человеческие отношения, поиск смысла существования. Суть
жизни в том, чтобы оставить что-то после себя. Какой пример
они хотят показать остальным? Махатма Ганди однажды
сказал: «Моя жизнь — это мое послание». С этой точки зрения
проживание жизни похоже на взгляд в зеркало. То, что вы видите
снаружи, должно перекликаться с тем, что вы видите внутри.
Самое главное — это гармония между внутренним миром
и внешней реальностью.

Путешествие внутрь себя

Возглавляя Центр лидерства при INSEAD, я также веду два семинара:
«Проблемы управления» и «Консультирование и коучинг
как путь к переменам». Один из моих бывших докторантов назвал
эти семинары «лабораториями личности». Во время и после
них многие участники принимают жизненно важные решения.
Я помогаю студентам преодолевать трудности, с которыми они
сталкиваются на пути самопознания.

Хотя природа истины такова, что она всегда пробивается
к свету, ей приходится преодолевать немало препятствий. Легким
этот процесс не назовешь. Я часто сталкиваюсь с различными
защитными механизмами, вступающими в действие, когда
управленцы не желают замечать того, что происходит на
самом деле. Людям не всегда нравится то, что они видят. Знаменитому
психологу Карлу Юнгу был хорошо известен смысл
этого сопротивления. В своей автобиографии «Воспоминания,
сновидения, размышления» он писал: «Когда дело доходит до
глубоких внутренних переживаний, до самой сути человеческой
личности, люди в большинстве своем начинают испытывать
страх, и многие не выдерживают — уходят… Риск внутреннего
переживания, своего рода духовный авантюризм, как правило, людям не свойственен; возможность психической реализации
невыносима для них».

Но я проявляю настойчивость. Я не сдаюсь так просто, сколько
бы защитных реакций ни возникало на этом пути. Норвежский
драматург Генрик Ибсен говорил: «Лгать себе бессмысленно».

Отправляясь в духовное путешествие вместе со своими клиентами,
я пытаюсь объяснить им, что великие открытия совершает
не тот, кто видит новые земли, а тот, кто смотрит на все новыми
глазами. Важно не только обрести достаточно мужества для подобного
путешествия, но и научиться использовать себя как средство
открытий. Мы находимся в биперсональном поле, и поэтому нужно
быть очень внимательным к тому, как другие влияют на нас. Будущее
— это не определенный, ожидающий нас пункт назначения.
Люди сами создают свое будущее силой воображения и действиями
первооткрывателя. Каждому из нас дарован свой особый и важный
путь, и наша задача — решиться отправиться на поиски света.

Размышляя о жизненных трудностях, с которыми сталкивается
каждый из нас, нельзя не вспомнить о переменчивой жизни французского
художника Поля Гогена. После бурной юности, четыре
года из которой он провел в Перу, Гоген остепенился и попытался
вести размеренную буржуазную жизнь. Он получил должность
биржевого брокера, женился на датчанке, которая родила ему
пятерых детей. В это время Гоген осознал, что обладает талантом
художника, но, по сути, оставался живописцем-любителем.
Однако разочаровавшись в материальных благах и мире бизнеса,
он начал искать общества менее избалованных и испорченных
людей, чем его окружение. Оставив жену с детьми, он отправился
на Таити, где стал художником.

Первые несколько лет пролетели счастливо, но к 1897 году
он переболел сифилисом, предпринял попытку самоубийства
и пережил глубочайшую депрессию из-за смерти своей дочери.
Он искал смысл жизни. Последние годы Гоген провел, размышляя
над человеческой природой, что нашло отражение в одном из его
наиболее знаменитых полотен «Откуда мы пришли? Кто мы? Куда
мы идем?». Сам художник расценивал эту картину как духовное
завещание. В ней он попытался подытожить свои ощущения и размышления
и представить, что будет дальше. Он писал: «Я никогда
не создам ничего лучшего или даже похожего».

Персонажи не объединены каким-либо одним событием или
общим действием, каждый занят своим и погружен в себя. Гогену
открылась суть путешествия под названием жизнь. Он не только
спрашивал, как жить, он действительно жил. Люди часто пытаются
жить совершенно иначе. Они стараются приобрести как можно
больше вещей или денег, думая, что это сделает их счастливее.
Хорошо знать, что ждет тебя в конце пути, но важно не забывать
о том, что главное — само путешествие, а не его окончание.
Достижение одной цели — суть начало движения к следующей.
Наши повседневные занятия имеют огромное значение. Ведь
смысл жизни в том, чтобы жить сейчас, а не мечтать о будущем.
Нужно научиться любить текущее мгновение.

Все это напоминает мне одну буддистскую притчу. Однажды
человек встретил тигра и бросился бежать. Тигр за ним. Добежав
до края обрыва, человек прыгнул вниз и, уцепившись за корень
дикой лозы, повис на нем. Тигр рычал сверху. Человек в ужасе
глянул вниз и увидел, что там его уже поджидает другой тигр.
Тем временем две мышки, черная и белая, стали подгрызать лозу,
за которую он держался. И тут человек заметил возле себя ароматную
землянику. Уцепившись одной рукой за лозу, другой он стал
срывать ягоды. Какие же они были вкусные!

Апостол Матфей сказал: «Не заботьтесь о завтрашнем дне,
ибо завтрашний день сам будет заботиться о своем: довольно для
каждого дня своей заботы» (Мф, 6:34). Жизнь существует только
здесь и сейчас. Прошлое уже кануло в Лету, будущее еще не наступило,
и если вы не соприкасаетесь с собой настоящим, то не
соприкасаетесь с жизнью вообще. Жизнь быстротечна, поэтому ее
нужно проживать мгновение за мгновением, день за днем. Только
так можно действительно прожить все отведенные нам дни.
Жизнь — не гонка, а путешествие, в котором мы наслаждаемся
каждым пройденным шагом. Мы не можем вернуться в прошлое
и начать все сначала, но каждый день дает нам возможность
выступить в путь к новой цели. Двери, которые мы ежедневно
открываем и закрываем, определяют качество нашей жизни. Как
говорил Джордж Оруэлл, «для того чтобы увидеть, что творится у
тебя под носом, необходима постоянная борьба». Что нас ждет —
Ад или Рай — зависит не от того, какое направление мы выберем,
а от того, какими станем по прибытии.

Путевой маршрут

Я хотел, чтобы эта книга отличалась от других моих работ, посвященных
проблемам организаций и лидерства. На сей раз речь пойдет
о более глубоких материях, выходящих за рамки обычных тем,
волнующих управленцев. Я бы хотел поговорить о том, о чем меня
нередко спрашивают мои клиенты. Мы с ними разговариваем на
одном языке, кроме того, я прекрасно знаю о том, что происходит
в их организациях, поэтому, несмотря на их обычно настороженное
отношение к людям моей профессии, наступает момент, когда они
открываются и делятся со мной личными проблемами.

Я прекрасно понимаю, что одно дело — давать советы в организационных
вопросах, и совсем другое — в жизненных. Возможно,
кто-то даже посчитает меня излишне самонадеянным.
Итак, можно ли дать человеку верный совет в таких делах, или
он должен учиться на своих ошибках? Действительно ли узнать
жизнь можно только на практике? В любом случае, чтобы идти по
этому пути, нужно жить. Нужно что-то предпринимать. И нужно
учитывать свой опыт.

Я чувствую, что для меня настало время разобраться с этими
вопросами, ведь я уже не так молод. Я достиг того возраста, когда
понимаешь, что истинная мудрость — в осознании того, как ничтожно
малы твои знания. И хотя с годами не всегда становишься
мудрее, надеюсь, что мне повезло и я сумел извлечь кое-какие
уроки из своего жизненного опыта. В то же время при написании
этой книги я еще больше осознал глубину собственного невежества.
Ведь очень трудно объяснять то, на что у тебя самого нет
однозначного ответа.

Человек учится скорее на своих ошибках, нежели на успехах.
Говорят, что мудрости нельзя научиться. Наш характер формируется
в основном под влиянием неудач. Трудности заставляют
нас действовать, пробуждая скрытые таланты и возможности,
которые при более благоприятном стечении обстоятельств так
бы и остались невостребованными. С этой точки зрения наша
жизнь — череда уроков, усвоить которые можно, только прожив
их. Не страшно совершить ошибку, страшно не сделать из этого
никаких выводов. При ближайшем рассмотрении мудрость —
не что иное, как залеченная рана.

Я понял, что для того, чтобы взглянуть в лицо собственным
недостаткам, требуется немалое мужество, и мудрость играет
здесь не последнюю роль. Испанская пословица гласит: «Одно
дело — говорить о быках, и совсем другое — выступать с ними
на арене». Наша жизнь в каком-то смысле похожа на луковицу:
мы слой за слоем раскрываем ее, иногда проливая слезы. Все
ищут смысл жизни, но для каждого он свой. Самое лучшее — это
привести внешний опыт в соответствие со своим внутренним
миром. Основная задача каждого из нас — позволить раскрыться
собственной личности.

Своим появлением эта книга обязана задевшим меня за живое
рассказам управленцев. Но в данном случае речь пойдет не о проблемах
бизнеса. Все они, так или иначе, разрешаются. Я же буду
говорить о вещах более глубоких, о том, что тревожит не только
управленцев, но и большинство из нас. Все эти проблемы связаны
с человеческой природой. В основе книги лежат вопросы, ответы
на которые пытались найти мои клиенты. Можно сказать, здесь
изложены мои размышления о том, что мне удалось подглядеть
в замочную скважину.

Первая часть книги — самая длинная — посвящена сексуальному
влечению. Это очень сложная тема, требующая экскурса
в эволюционную психологию. Но этот вопрос всегда занимал
меня самого, поскольку мне тоже приходилось искать компромисс
между физиологическими потребностями и требованиями
общества. С годами я понял, что бороться с влечением бесполезно.
Хотим мы того или нет, оно неистребимо. Слушая истории своих
клиентов, я понял, как трудно подчас справиться с желанием.
Очень часто оно, словно катализатор, заставляет нас делать то,
чего бы мы никогда не сделали в иных обстоятельствах.

Во второй части говорится о деньгах. Общаясь с очень и очень
богатыми людьми, я не устаю поражаться тому, какую роль деньги
сыграли в их судьбах и как отразились на их личности. На написание
этого раздела меня побудил разговор с одним из моих слушателей,
инвестиционным банкиром. Он как-то спросил меня, сколько
человеку нужно денег. Зная, что он — самый высокооплачиваемый
сотрудник в компании, я был удивлен насмешкой, прозвучавшей
в вопросе. Понятно, что ему всегда будет мало. Некоторые смешивают
понятия самооценки и размера собственного капитала.

Третья часть книги посвящена счастью. Эта тема занимает
меня с давних пор: ей посвящена одна из моих прошлых книг —
«Уравнение счастья». Раздел о счастье «вырос» из ответов руководителей
на вопрос, который я задаю в самом конце моего мастеркласса
по лидерству: «Представьте, что вас попросили выступить
с речью на церемонии вручения дипломов в вашей школе. Что бы
вы сказали студентам? Какие бы темы затронули? Какие события
вы считаете главными в своей жизни?»

Многие вновь и вновь возвращались к вопросу «как стать счастливым». Взяв за основу их размышления о счастье, я написал небольшую
статью, со временем превратившуюся в длинное эссе.
В то время я находился в крайне подавленном состоянии, но, возможно,
именно в таком состоянии и стоит писать о счастье. Надо
сказать, что в этом отношении я был не одинок. Когда философ
Бертран Рассел писал эссе о счастье, ему тоже было не сладко.
Более того, большинство его лучших работ были созданы в те
моменты, когда он пытался уйти от мира.

Последняя часть посвящена смерти. Я начал писать ее, когда
умирала моя мать. И хотя несколько лет я морально готовился
к этой смерти, она потрясла меня куда больше, чем я ожидал.
Более того, когда это произошло, я переписал весь раздел. Я осознал
тот безусловный факт, что у человека только одна мать, и это
придает еще большую значимость отношениям между матерью
и ребенком. Доверив бумаге свои переживания, я помог себе
справиться с горем и чувством утраты.

Хотя раздел о смерти идет в самом конце и по логике должен
завершать книгу, я чувствовал, что нельзя останавливаться на
такой мрачной ноте. Поэтому в заключение я говорю об аутентичности,
доброте, мудрости и поиске смысла жизни. Лейтмотивом
финальной части стали слова Шекспира: «Всего превыше: верен
будь себе». Если человек проживает свою жизнь, не следуя этому
завету, то, что бы он ни делал, все будет казаться бессмысленным
и лишь усугублять чувство тревоги, тоску и отчаяние.

Знаменитый русский писатель Федор Достоевский написал
книгу о тайнах, сокрытых в самых глубоких и темных углах человеческого
разума. «Я человек больной… Я злой человек. Непривлекательный
я человек». «Записки из подполья» — это крик
страдающей души, безжалостный самоанализ. Философ Фридрих
Ницше признавался, что Достоевский — один из немногих психологов,
у которых он сумел чему-то научиться. Другой философ,
Жан-Поль Сартр, узнал в Достоевском того самого «человека из
подполья», предвестника и голос экзистенциальной психологии.
С точки зрения Сартра, основной заслугой книги и главного героя
является несомненное признание иррациональной по своей сути
природы человека. В «Записках из подполья» Достоевский проявил
себя как выдающийся психолог, изобразив персонажа, который
действует под влиянием противоречивых импульсов. Он отлично
продемонстрировал, что поведение человека почти невозможно
предугадать. Люди действуют и делают тот или иной выбор
под влиянием сложных и иррациональных эмоций, поэтому человек,
только что совершивший благороднейший поступок, может
тут же повести себя как подлец.

Подобно Достоевскому, я хочу показать людей такими, какие
они есть, со всеми их слабостями и безрассудствами. Я с самого
начала хотел писать о реальных людях и реальных ситуациях.
Я не желаю выступать эдаким гуру, хотя некоторые вопросы потребуют
небольшого экскурса в область эзотерических знаний.
Я хочу показать людям, что они не одиноки в своем замешательстве.
Хочу объяснить, что с подобными проблемами сталкиваются
многие из нас. И, наконец, я хочу помочь тем руководителям,
которые обратились ко мне за помощью.

Я понимаю, что мои наставнические возможности ограничены.
Китайская пословица гласит, что учитель открывает дверь, но войти
в нее каждый должен сам. Плод познания горек. Я могу помочь
своим клиентам, указав направление, но — как я уже сказал — в конечном
счете они должны помочь себе сами. Мы в силах помочь
себе, только нужно знать, как это сделать. Но мы не можем изменить
то, о чем не имеем ни малейшего представления. Как говорил
американский детский писатель и мультипликатор Теодор Гейзель,
он же Доктор Сьюз: «У вас есть мозги. У вас есть ноги. И вы можете
пойти туда, куда захотите». Так что наша судьба — в наших руках.

Надо быть готовым к тому, что каждый акт сознательного анализа
неизбежно наносит удар по нашему чувству самоуважения.
Другими словами, надо быть готовым к проявлению защитных
механизмов психики. Многие вещи совсем не таковы, какими мы
их видим или хотели бы видеть. Поэтому маленькие дети, у которых
еще не сформировано чувство собственной значимости, так
легко учатся. Взрослым это дается сложнее. Поэт Сэмюэль Кольридж
говорил: «Совет, как снег, — чем тише падает, тем дольше
лежит и глубже проникает в сердце». Надеюсь, что мои советы
«упадут» мягко.

Вместо того чтобы заполнить эти страницы сухими ссылками
и справочной информацией, как я обычно делаю в более «формальных
» книгах, здесь я пишу простым языком, рискуя вызвать
неодобрение ученых коллег. Мне кажется, что, если бы я говорил
об этих проблемах в более традиционном научном ключе,
то не нашел бы желаемого отклика у читателей и не сумел бы
помочь им понять многие сложные вещи. Я намеренно выбрал
менее официальный стиль и надеюсь, что читатели меня за это
простят.

Высказанные на этих страницах идеи — мои размышления на
тему жизни и смерти, основанные на реальных примерах. Пытаясь
разобраться в сути проблем, я перечитал массу литературы
по психоанализу, социальной психологии, психологии развития,
теории семейных отношений, когнитивной психологии, нейропсихиатрии,
эволюционной психологии и психотерапии. И хотя,
как я уже сказал, мои размышления родились не на пустом месте,
я беру на себя полную ответственность за всю критику, которая,
возможно, прозвучит в мой адрес. При написании этой книги
я понимал, что многие не сумеют принять мою ориентацию на
Запад. Но я — порождение «развитого» мира, сформировавшего
мое мировоззрение. И отдаю себе отчет в том, что в контексте
другой культуры мои рассуждения, возможно, будут выглядеть
неуместно.

Я спрашиваю себя, почему мне захотелось посвятить этим вопросам
целую книгу и именно сейчас? Наверное, потому, что я уже
достиг того возраста, когда хорошо понимаешь трагическую мимолетность
всего, что нас окружает. Мы знаем, что когда-то появились
на свет и когда-нибудь умрем. Вопрос в том, как наилучшим образом использовать отпущенное нам время. В жизни бывают
такие периоды, когда лучше не вмешиваться в естественный ход
событий, и наоборот — когда нужно взять все в свои руки. Я верю
в то, что, мечтая о грядущем и не печалясь о прошедшем, мы
дольше остаемся молодыми. Эта книга — моя попытка заглянуть
в будущее и осуществить свои мечты.

Купить книгу на Озоне

Отрывок из романа

О книге Давида Бергельсона «Отступление»

Хоронили Мейлаха далеко за полдень.

Все жители поднялись в гору, чтобы проводить
парня в последний путь, и Ракитное, уютно, как в
гнезде, расположившееся среди зеленых возделанных
холмов, на пару часов словно вымерло.

В это время простая крестьянская телега съехала
с горы и промелькнула между рядами тополей,
посаженных вдоль дороги на Берижинец. Колеса
прогремели по деревянной плотине, и стук их долетел
до другой деревянной плотины, на противоположном
конце города.

Там, на противоположном конце города, в низине,
речка журчала по камням, баба полоскала белье,
цвела яблоня, и никого не беспокоило, что накануне
праздника Швуэс небо целый день затянуто
облаками.

Неожиданно послышался звон колокольчиков.
По городу мгновенно разнеслась весть, что с вокзала едет сестра Мейлаха, провизорша. На кладбище тотчас
сообщили, что она вот-вот будет, и погребение
приостановилось. Сестра Мейлаха жила в другом городе,
и ее здесь прежде не видели. И когда, стоя среди
молодых черешен возле свежевыкопанной могилы,
она плакала, никто не узнавал ни ее лица, ни голоса.

Вернулись с похорон уже в сумерках.

Расходились по одному, по двое. Доктор Грабай
охрип: его просквозило на кладбище.

Было пасмурно, пахло близким дождем, и никто
не знал, о чем говорить.

Люди собрались в кружок на разбитой полукруглой
площади. Посредине, качая пепельно-седой
бородой, стоял рослый, длинноволосый еврей. Это
был Ицхок-Бер, кассир из лесоторговли.

Года полтора назад он привез сюда Мейлаха, застенчивого,
высокого парня, и уговорил его открыть
аптеку. Теперь Ицхок-Бер был совершенно подавлен
его смертью.

В молодости Ицхок-Бер был то ли раввином, то
ли резником. Он прекрасно знал Тору, но не верил в
Бога, в синагогу не ходил и терпеть не мог религиозных
евреев.

На кладбище он не пошел, потому что не хотел
смотреть, как верующие снуют вокруг могилы, и
слушать, «что они там бормочут». Возвышаясь посреди
площади, он рассказывал собравшимся, что
перед смертью Мейлах оставался таким же, как
всегда, и что двое суток он лежал с пузырем льда на
сердце и улыбался.

— Одна улыбка, — объяснял Ицхок-Бер, —
матери-вдове, живущей в родном местечке, счастливой
уже тем, что у нее есть ручная мельница, о
которой она мечтала долгие годы. Вторая улыбка —
себе, своей неудавшейся жизни, значит. Третья
улыбка… Третья — скорей всего, другу ХаимуМойше,
тому самому, кто всегда говорил, что перед
смертью спросит Бога: «Ну?» И это «ну» будет означать:
«Ну, Ты привел меня сюда, ну, был я здесь, и
что?..»

Уже накрапывал дождь, но Ицхок-Бер все говорил,
и народ все не расходился. Не расходился из
уважения к умершему и еще к нему, рослому, лохматому
Ицхоку-Беру, который раньше был то ли резником,
то ли раввином, а теперь ненавидит верующих
евреев, и никогда не ходит в синагогу, а сегодня не
пошел на кладбище.

* * *

Дождь лил всю ночь — первый долгий, летний
дождь.

От каждого удара грома в тревоге просыпались
мельница и два монастыря в разных концах города,
у подножия гор.

Обнаженные, далекие, словно призрачные шпили
монастырей испуганно вспыхивали золотом,
при свете молний не узнавая ни себя, ни местности
вокруг, но затем успокаивались и снова засыпали:
«Тьфу, тьфу, избави, Господи…»

Ближе к рассвету Ракитное слышало сквозь сон,
как с крыш в подставленные бочонки и на камни мостовой
падают капли, напоминая, что в городе недостает
человека: «Одним меньше…»

Ранним утром, когда из рваных несущихся туч
опять лил косой дождь, на окраине, возле аптеки
Мейлаха, остановилась бричка. Стояла, мокла под
дождем и ждала.

Наконец в извозчичьей бурке, держа над собой
мужской зонт, из дома вышла сестра Мейлаха, провизорша,
и неловко, будто ноги ее были спутаны,
попыталась забраться в бричку.

Ханка Любер и Этл Кадис, курсистка, та, что
должна была вскоре стать невестой Мейлаха, хотели
ей помочь, но провизорша отказалась от их помощи,
состроив упрямую, недовольную гримасу, и в конце
концов все же перевалилась в бричку. Девушки ждали,
что она скажет им напоследок, но тут зонт вдруг
выскользнул из ее рук. Сидя на мокрой подушке, она
втянула голову в плечи, сгорбилась под мятой буркой
и пронзительно заголосила:

— Ой, Мейлах!.. Мейлах!..

Бричка рванулась с места и понеслась, оставляя
глубокие колеи в жирной грязи. Извозчик пустил
лошадей в галоп: он терпеть не мог женского плача.

Но на площади бричку остановил кассир ИцхокБер.
Спрятав руки в рукава, выпятив грудь, он смотрел
прямо перед собой большими, круглыми глазами
и не обращал внимания на дождь и ветер, который
трепал его пепельно-седую бороду. Он даже осунулся от переживаний бессонной ночи. Сдерживая
кашель, Ицхок-Бер крикнул сестре Мейлаха:

— А ключ-то где? Ключ от его дома?

В конце концов бричка все-таки исчезла на дороге
к вокзалу. Ицхок-Бер расправил широченные
плечи и отправился на работу, в лес под Ракитным.

Дождь тем временем припустил сильнее, но дом
Мейлаха уже был заперт снаружи. И ключ, завернутый
в слабо пахнувший духами платок, лежал у
Этл Кадис в ридикюле. Ханка Любер и Этл Кадис направились
домой — выспаться, обе они были ближе
покойному Мейлаху, чем кто-либо в городе. Вчера
больно было смотреть, как они шли в похоронной
процессии, а сегодня так же больно было видеть, как
они еле-еле идут домой.

* * *

Дождь не прекратился и на другой день.
Дома стояли мокрые, ссутулившиеся, и на темной улице пахло водой и скукой.

К вечеру неожиданно прояснилось.

Крестьянские девчонки выгоняли гусей. Извозчик,
после двух суток отдыха, вел через город
с выпаса лошадей с подвязанными хвостами. От
копыт летели брызги грязи. Из-за туч над горизонтом
выглянуло заходящее солнце.

Какой-то еврей, возвращаясь домой, заметил,
проходя мимо, что комната при аптеке Мейлаха
заперта снаружи на висячий замок, но за окном
горит огонек. Еврей рассказал об этом домашним
и соседям, и все решили, что, раз в доме Мейлаха
никто не живет, надо погасить лампу: как бы не начался
пожар.

Послали к Ханке Любер и курсистке Этл Кадис,
но девушки об этом знать ничего не знали. Этл
Кадис, недовольная тем, что ей мешают справлять
траур, холодно ответила:

— Ничего там не горит.

Однако на другой день, когда девушки туда
пришли, они обнаружили во второй, маленькой
комнате погашенную лампу.

Девятнадцатилетняя Ханка Любер происходила
из богатой семьи и была прекрасно воспитана. Рано
умершая мать внушила ей в детстве, что никогда не
надо клясться и настаивать на своем. Побледнев от
испуга, она сказала, что не помнит, зажигала ли она
лампу перед уходом. Ей было страшно обмануть
кого-нибудь, даже нечаянно, поэтому Ханка на всякий
случай добавила, что, «по крайней мере, она на
девяносто процентов уверена, что не зажигала».

Потом узнали: Хава, дочь богатого торговца
Азриэла Пойзнера, на следующий день после смерти
Мейлаха вернулась в Ракитное. Поздним вечером
видели, как она шла к аптеке Мейлаха, а за ней следом,
с огромной связкой ключей, старший приказчик
Йосл. Странно, но один из замков на железной
двери в магазине Азриэла Пойзнера был точь-в-точь
таким же, как замок на доме Мейлаха. Однако Хава
Пойзнер в последнее время за что-то злилась на
Мейлаха и всячески его избегала.

Отрывок из повести «Вид с Монблана»

О книге Наталии Соколовской «Любовный канон»

…Здесь, на краю мира, который когда-то был его миром, старик оказался против своей воли. Его лишили всего, и отправили сюда, в место безвидное и пустынное. Рядом с его новым жилищем протекала река. Эта была та же река, что и возле его прежнего дома. Но здесь воды ее текли вспять.

Со своего нового берега он видел оставленный им город, и обещал себе никогда не возвращаться, но однажды не сдержал слова, потому что пришло время, и тот, у кого был ключ от бездны, снова открыл ее.

Пока еще были силы, старик поднимался на крышу дома. За ним всегда увязывался мальчик. Однажды к ним присоединилась девочка.

В те дни над городом носилась метель, срывая с крыш полотнища снега. Полотнища метались, закручивались вверх и опадали, и казалось, что город раскачивается на них, парит между небом и землей.

«Граде небесный», — обращался к этой белой мгле старик. И еще говорил: «Вот скиния Бога с человеками», и слезы катились по его лицу.

---

Мальчик родился накануне переезда на новое место. Когда он смог видеть и понимать, то узнал, что живет на окраине, на правом берегу реки.

Улица, на которой стоял их единственный в округе каменный дом, называлась Пустой. Параллельно ей шли улицы Глухая и Молчаливая, застроенные деревянными двухэтажными жилыми бараками.

Но были здесь и другие постройки, старые. Например, бумагопрядильная фабрика на той стороне реки, откуда соседка, прядильщица Антонина, приносила разноцветные, закрученные косичкой нитки мулине. Или казармы бывшего Новочеркасского полка, теперь там снова была казарма, и в ней работала поварихой другая соседка, Евдокия. Или здание пожарной части с башенкой-каланчой, на которую однажды ему посчастливилось подняться благодаря соседу, начальнику пожарных Василию. Еще было штабное здание полигона, где до своего ареста служил отец мальчика. А если сесть на трамвай и ехать среди кустарников и болот в самый конец проспекта имени Ленина, то можно было увидеть целый маленький город из таких зданий: трамвайное кольцо находилось возле больницы Мечникова, в одном из корпусов которой, на отделении общей хирургии, работала его мать.

Сложенные из темно-красного кирпича, как бы изнутри прокаленные, простые и надежные, похожие, благодаря чуть зауженным окнам, на средневековые крепости, эти здания фиксировали местность, придерживали ее так же, как тяжелое пресс-папье, бронзовый колокольчик и массивная чернильница с медной крышечкой придерживали на письменном столе старика бумаги, готовые улететь при любом сквозняке.

…В доме на Пустой улице, кроме обычных жильцов имелись еще и выселенные. Так называли между собой соседки несколько учительских семей, переселенных на правый берег из города. В коммуналке мальчика такая семья тоже была. И состояла она из одного единственного человека — старика.

Раньше старик жил на Васильевском острове и преподавал историю. «В какой-то майской гимназии», — сказала на кухне соседка Антонина.

Но за год до рождения мальчика преподавать историю старику запретили, и из прежней квартиры выселили.

На новом месте ему предложили вести русский язык и литературу. Кто-то из учителей потом рассказывал, что в ответ на это предложение старик рассмеялся. Но директор пожалел его, и дал работу в школьной библиотеке.

Соседи старика не любили и побаивались, потому что он ни с кем не разговаривал. Ни с кем, кроме мамы мальчика.

Соседки Евдокия с Антониной говорили про старика «этот, из бывших», и когда приходила его очередь убирать места общего пользования, донимали мелкими придирками и обзывали белой костью.

А мама старика защищала. Даже когда незадолго до войны отца мальчика арестовали за неудачный вредительский запуск ракеты на полигоне, мама не боялась защищать старика.

«Теперь могла бы и помолчать», — многозначительно говорили соседки. Но молчать мама не собиралась, а взяла однажды тонкий длинный нож для разделки рыбы, да не как обычно, а так, как брала скальпель во время своих операций, и предложила мгновенно присмиревшим кумушкам укоротить их языки, и еще добавила, что полостные у нее тоже хорошо получаются, никто не жаловался.

Последний раз защищать старика ей пришлось через месяц после начала войны, когда тот начал пополнять запас положенных ему кубометров дров, принося к себе в комнату и складывая в углу штабелем доски от предназначенного к сносу, частично уже разобранного барака. А еще он сушил на своем кухонном столе тонко нарезанные морковь и лук.

— В победу Красной армии не верит! — констатировала Евдокия, помешивая что-то в кастрюле. — Доложить бы на него, куда следует.

— И я говорю. Он же печку-буржуйку специально хранит, я как-то шла по коридору, а дверь в его комнату приоткрыта была. — Антонина понизила голос, но мальчик из своего тайника в кладовке все слышал. — И не нынешняя какая-то, а добротная, видать, трофейная, с германской. А на буржуйку-то поставил граммофон, трубу иерихонскую, — для отвода глаз, что ли?

И вдруг мальчик услышал голос мамы, звонкий и злой:

— Как вам не стыдно! Для отвода! Вас же здесь не было в двадцатом, когда до человечины доходило!

Антонина заявила, что этого так не оставит. Но, к величайшей радости мальчика, предпринять ничего не успела, потому что уже через день целиком занялась паковкой вещей для эвакуации в Сибирь, вместе с Металлическим заводом, где работал ее муж. И с Евдокией им повезло. За неделю до того, как перестали ходить поезда из города и в город, она успела выехать к сестре в Архангельск.

…В начале сентября начались бомбардировки. А газеты стали призывать население готовиться к уличным боям. На бомбы и артобстрелы взрослые реагировали. Они хватали детей, заранее приготовленный чемодан, и бежали в бомбоубежище. На призыв строить баррикады не откликнулся никто, потому, наверное, что все были заняты работой и беготней по магазинам в поисках продуктов.

Тогда мальчик и его дружок с Глухой улицы Валька Круглов решили в свободное от учебы время делать в полуразобранном бараке тайник с оружием, на всякий случай.

Несколько лет назад в общей кладовке при кухне мальчик устроил себе из досок, старых палок от швабр и дырявой рыболовной сети соседа Василия что-то вроде шалаша. Это было его укрытие, куда он забирался, чтобы фантазировать. …

Для тайника мальчик перетаскал из кладовки все, что могло пойти в дело: проржавевший капкан, рыболовную сеть, две лопаты без черенков и стамеску. А заодно проверил верхние ящики кухонных столов Антонины и Евдокии, и, ничуть не терзаясь угрызениями совести, изъял оттуда колющие и режущие предметы.

В воскресенье четырнадцатого сентября, — он запомнил дату, потому что это был день рождения отца, — тревога следовала за тревогой, но не бомбили.

Мама была на кухне не одна, а с соседкой Верушей, артисткой Ленконцерта. Прижимая ладони к хорошенькому личику, Веруша рассказывала про зоосад, про то, что на этой недели бомбой убило слониху, и еще много всякого зверья, и главное — лебедей.

— Нет, вы подумайте! Лебедей! — восклицала Веруша.

Мальчик обмер. Неужели зоосада теперь не будет, зоосада, куда столько раз ходили они с отцом, неужели и это у него теперь отнято? А лебеди! Почему же они не улетели? Почему? Они же могли спастись!

Через щель в двери он видел, как мама стирает белье в его детском корытце. Голые руки мамы взлетали и падали, скользили по серебристой ряби стиральной доски, опущенной в воду, с силой взбивали и взбивали белую мыльную пену. Пены было много. Она летела на мамино лицо, на пол, на кухонные столы, на плиту, на подол Верушиного платья. А Веруша все говорила про лебедей, про то, что они погибли, двенадцать белых лебедей — погибли!

Мальчик сидел в кладовке и быстро-быстро хлопал себя по ушам ладонями. Это был испытанный приемчик: если не хочешь слушать кого-то, начинай хлопать ладонями по ушам. Но сейчас получилось только хуже. Верушин голос пропал за шумовой помехой, а вместо него из памяти всплыла афиша, и не одна, а много афиш, которые он видел, когда они с мамой однажды поехали прогуляться в город.

Тогда он только научился читать, и, на радостях, читал подряд все, что попадалось на глаза. В тот день чаще всего на глаза ему попадалась афиша, на которой печатными крупными буквами было написано: «Лебединое озеро». Все кругом было заклеено этими афишами. Это озеро было везде.

Мальчик представил себе город, и зоологический сад, и белых птиц с нежными длинными шеями. Вот лебеди, заслышав гул приближающихся самолетов, беспокойно поворачивают головы. По мере нарастания гула птицы все больше тревожатся. И, когда падает первая бомба, они мечутся, вытягивая шеи, и плещут крыльями, и взбивают воду, которая пенится и брызгами летит из пруда.

«Улетайте! Да улетайте же, глупые птицы! Спасайтесь!» — мысленно умоляет их мальчик, и вдруг с ужасом понимает, что никуда улететь они не могут, потому что крылья у них подрезаны, а это все равно, что западня, и значит, спасенья нет.

…В начале ноября пришел управхоз и заколотил уборную: в доме прорвало трубы, и воды не стало. По малой нужде мальчик уже сбегал во двор, а теперь униженно стоял перед заколоченной дверью уборной и не знал, что делать. На его тихое поскуливание из комнаты вышел старик. В руках у него был старый фаянсовый горшок с ручкой.

— Знаешь, как называется?

— Горшок.

— Мы его называли генералом. Пойдем.

Старик открыл кладовку, потеснил оставшийся скарб и поставил горшок в угол.

— А потом будем следовать графу Толстому. Знаешь, что он в своем дневнике записал? «С усилием и удовольствием выношу нечистоты». Вот и мы попробуем так же.

И старик улыбнулся. Кажется, первый раз за все время.

…Скоро старик и мальчик остались в квартире одни. Потом к ним пришла девочка…

Пока были силы, старик понимался на крышу. Зачем он делал это? Ведь в январе не бомбили, а, значит, и зажигалок не было, и тушить было нечего.

Дети шли со стариком. Им не хотелось оставаться одним в огромной выстывшей квартире. И к тому же они боялись, что старик сам не дойдет, потому что вся лестница обледенела: сначала по ней стекала вода из прорванных этажом выше труб, потом обессиленные соседи начали сливать в пролет нечистоты, которые тут же застывали, и широкие подоконники лестничных окон тоже были залиты нечистотами. Да и мальчику, исполнявшему ежедневные обязанности золотаря, спускаться с ведром во двор становилось все труднее.

На крыше было торжественно и чудно.

Старик обводил глазами белую вставшую реку, инеем покрытые дома за рекой, и дальше, дальше, все крыши, все купола, башенки и шпили, всё, до самого горизонта. Взглядом он вбирал в себя город, становясь единственным его прибежищем.

В эти минуты он был похож на одну из тех черных фигур, что неподвижно стоят по краям крыши Зимнего дворца, и смотрят.

Когда начиналась метель, дети подходили и с двух сторон брали старика за руки, боясь, что его унесет.

Метель напоминала мальчику крылья. Вздымаясь, они затмевали собой город, и казалось, что за этой белой мятущейся мглой ничего уже нет, и весь видимый мир кончился.

…Вечером старик укладывал детей в свою кровать, а сам ложился на раскладную, походную. «Двоим лучше, чем одному, — говорил старик. И еще добавлял: — Одному как согреться…».

Мальчик и девочка лежали рядом, как две дощечки, высохшие, чистые, а старик укрывал их и одеялом, и периной, и своим тяжелым зимним пальто, и говорил о том времени, когда прежнее пройдет, и смерти уже не будет, и плача, и вопля, и болезней не будет уже…

Отрывок из книги

О книге Петра Бормора «Запасная книжка»

* * *

Это грабеж, — скривился Полуэльф, отсчитывая
торговцу золотые.

— Действительно! — возмущенно фыркнула
Принцесса. — Мог бы сделать скидку,
хотя бы ради моих прекрасных глаз!

— Скидка за Ваши глаза уже включена в счет, — галантно
поклонился торговец. — Все по прейскуранту, сударыня,
и больше я не сбавлю ни гроша.

— Гнусный стяжатель, — проворчал Гном.

— Действительный член Всемирного Общества Стяжателей,
— кивнул торговец. — Взносы уплачены на год вперед.

— Между прочим, мы герои! — заметил Халфлинг.

— А я торговец. И что с того?

— Мы спасаем этот мир, — пояснил Полуэльф.

— Денно и нощно, — добавил Халфлинг.

— Потом и кровью, — подхватил Гном.

Варвар на секунду задумался, а затем протянул вперед мозолистые
ладони.

— Вот этими руками.

— Ну миленький, ну хорошенький торговчик, — проворковала
Принцесса. — Ну сделайте нам скидочку! Ну что Вам стоит!

— Не мне, а вам, — отрезал торговец. — Я, кажется, уже
ясно сообщил, что и сколько стоит. Хотите — платите, нет —
значит, нет.

— Но мы не можем сражаться без припасов! — воскликнула
Принцесса. — А как же спасение мира?

Торговец поманил Принцессу пальцем и доверительно пригнулся
к ее уху.

— А вы новости читали? — спросил он. — Сегодня в мире
насчитывается свыше 50 000 зарегистрированных героев. И сто
пятьдесят коренных жителей. Расскажите мне еще раз, кого
и от чего вы намерены спасать?

* * *

Double Strike! — выкрикнул Полуэльф, посылая
в цель две стрелы сразу.

— Thor’s Might! — пропыхтел Гном, обрушивая
боевой молот на голову врага.

— Lightning! — с пальцев Принцессы сорвалась
миниатюрная молния.

— Backstab! — проорал Халфлинг на ухо своей жертве, перед
тем как воткнуть ей кинжал в спину.

— Ы-ых! Ух! — Варвар просто и бесхитростно размахивал
своим двуручником. Каждый удар означал одну снесенную
голову, и применять спецприемы не было никакой нужды.
Через пять минут поле боя в очередной раз осталось
за ге роями.

— Это было непросто, — произнес Полуэльф, вытирая пот
со лба.

— Мягко сказано, — проворчал Гном. — Я уж думал, нам
кранты.

— Ну, это вряд ли, — возразил Полуэльф. — Мы все-таки
крутая команда.

— Они тоже, — Гном мотнул бородой в сторону свежих
трупов, — были крутой командой. Пока не нарвались на нас.

А кто знает, на кого мы сами можем нарваться?

— Никто не знает, — согласился Полуэльф. — Жизнь полна
сюрпризов. В этом-то и состоит прелесть нашего существования.

— Не вижу ничего прелестного, но поверю тебе на слово.

— Ты не понимаешь, — хихикнул Халфлинг, появляясь
рядом словно из ниоткуда, — он же благородный! Ему противно
бить маленьких и слабых, он хочет, чтобы слабые были
большими и жирными. Тогда их и бить гораздо выгоднее.

— Заткнись, — огрызнулся Полуэльф.

— А я что, я молчу… — сказал Халфлинг, отступая в тень.
Полуэльф задумчиво поскреб подбородок.

— В чем-то ты, конечно, прав, — протянул он, обращаясь
к Гному. — Риск хорош, когда он оправдан, но здесь становится
слишком опасно.

— Так и должно быть. — солидно подтвердил Гном. — Чем
дальше в лес, тем толще мобы. И справиться с ними будет с каждым
разом все сложней.

— Ясно, — кивнул Полуэльф. — Ладно, слушайте меня.
Восемь часов привал, потом двигаемся дальше со свежими
силами. Ты, — он указал пальцем на Принцессу, — выучи чтонибудь
помощнее. А ты…

Полуэльф посмотрел на Варвара и скривился.

— Я ведь тебе написал на бумажке! Читай, если запомнить
не можешь. Adrenalin rush, это же так просто!

— Да ну, зачем это…

— И все-таки, постарайся. Названия спецударов надо помнить
наизусть, никто не знает, когда они могут понадобиться.

— А их обязательно вслух?..

— Да! — отрезал Полуэльф. — Обязательно.

…прошло восемь часов…

— Multishot!

— Bash!

— Cold Bolt!

— Backstab!

— Адра… Арда… А-а-а, блин, ы-ых! Ух!

…еще восемь часов…

— Charged Arrow 10 Level!

— Stone crash!

— Ice Storm!

— Backstab!

— Ад…ге…па… ну и почерк у тебя! Ух! Ы-ых!

…и еще восемь часов…

— Все! — выдохнул Полуэльф, тяжело опускаясь
на землю. — Это наш предел. Еще бы чуть-чуть…

— Не надо еще чуть-чуть, — мягко возразил Гном. — Этого
было вполне достаточно.

— Своими силами нам дальше не справиться, — поджал
губы Полуэльф. — Нужна помощь.

— Здесь поблизости нет ни одной таверны, — заметил
Халфлинг.

— Я имел в виду другую помощь, — отмахнулся Полуэльф.

— Какое-нибудь дополнительное супероружие, или что-то
в таком роде.

— Я могу зачаровать стрелы, — предложила Принцесса.

— Само собой, — кивнул Полуэльф. — Только этого мало.

— Я могу заточить мечи, — сообщил Гном. — До плюс
первых.

— А у меня есть яды, — встрял Халфлинг. — Можно нанести
на лезвие.

— Ну ладно, — Полуэльф с сомнением пожевал губами. — 
Будем надеяться, что этого пока хватит.

…и еще восемь часов…

— Spadeo Terrank Blutreater Haffaplow Bagradt! («Изящный раздирающий удар ночной бабочки, садящейся на цветок» (полуэльфийск.).)

— Powered Kick of Giants!

— Superduperbadaboom!

— Backstab!

— Adre… adrenalim… adremanil…

— Оставь это! — крикнул Полуэльф. Варвар тут же радостно
спрятал бумажку в карман и принялся размахивать двуручником.

— Да не ты! — простонал Полуэльф, но Варвар сделал вид,
что его не слышит. — Принцесса! Твое Высочество! Брось ерундой
заниматься, читай свиток!

— Но я же…

— Да не спорь ты, читай быстрее! Мы прикроем!

Принцесса глубоко вздохнула, развернула свиток и дрожащим
голосом принялась читать заклинание. Земля у ее ног
зашевелилась, застонала, вспучилась бугром. Щепки, мелкие
камешки, комки грязи, птичьи перья потянулись со всех сторон,
чтобы прилипнуть к быстро растущей куче. И вскоре перед
Принцессой уже стояло, покачиваясь, жуткое чудище — наскоро
слепленный голем.

— Мммм, — промычал голем. — Ммма-а…

— Защити нас! — выкрикнула Принцесса.

— Мма… — откомментировал голем и направился к врагам.
Для этого ему даже не пришлось разворачиваться — гротескное
лицо просто съехало на затылок, а ноги-тумбы зашагали
задом наперед.

— Ура! — подпрыгнул Халфлинг. — Наша тяжелая кавалерия!

— Мма! — огромный кулак голема опрокинул ближайшего
противника. — Мма! — обратный удар сломал шею другому. — 
Мма! Мма! Ма-а!

— Ух! Ы-ых! — вторил голему Варвар, громя врагов почти
с той же эффективностью.

Враг дрогнул и побежал.

— Отлично! — Полуэльф расплылся в довольной улыбке.

— Еще пара уровней, и мы наконец уберемся с этой локации!

А ты хороший мальчик, неплохо справляешься, — он
покровительственно похлопал голема по плечу и тут же вытер
испачканную руку о штаны. — Рожей, правда, не вышел, а так
молодец.

— М-м-м… — ответил голем. — А-а-а…

Его, и правда, трудно было назвать красавцем. Даже сходство
с человеком оставалось чисто формальным: две ноги, две
руки, одна голова. На голове имелись в наличии два глаза, нос
и рот, хотя их взаимное расположение и пропорции не являлись
постоянными. А таких мелочей, как пальцы, волосы, уши
или шея не наблюдалось вовсе. Если не считать за волосы
сухую траву и мышиные кости, торчащие из глины в полном
беспорядке.

— Мало ли кто рожей не вышел! — вскинулась принцесса.

— Он такой, потому что он… такой! Уж какой получился! Для
голема так и вовсе красавец!

— Ммма… — Голем повернул к Принцессе уродливую
голову. — Ааа… ммм.

— Ну хорошо, хорошо, убедила. Пусть будет красавец.

А сейчас — всем отдыхать, и продолжим путь. Пора уже выбираться
отсюда.

…восемь часов…

— Надо же, пробились!

— Мма-а-а…

— Молодец, хороший мальчик.

— А-а-а… мммм…

…и еще восемь часов…

— Я вижу впереди свет! — закричал Полуэльф. — Там
выход!

Его товарищи не откликнулись, им было не до того. Враги
наседали со всех сторон, и это были очень мощные враги.
Гном, отложив свой молот, торопливо перевязывал израненного
Варвара. Принцесса, яростно визжа, крутила над головой
пращу — толку от этого было мало, но запас заклинаний она
давно исчерпала. Где-то в стороне, судя по шуму и воплям,
ловили Халфлинга. Только голем, как ни в чем не бывало, продолжал
сражаться. Мягкая глина гасила удары, а стрелы
не причиняли ему никакого вреда. Правда, враги уже заметили,
что скользящие удары вырывают из голема куски плоти,
но самого голема это, похоже, не беспокоило, а плоти было
еще много.

— Бежим! — скомандовал Полуэльф. — Туда!

Герои поспешно заковыляли в указанном направлении.

— Прикрой нас! — на бегу бросил Полуэльф голему.

— М-ма?

— Задержи их!

— М-ма-а-а…

Звуки боя затихли далеко позади. Герои выбрались из негостеприимного
места.

— Мы сделали это! — воскликнул Полуэльф. — Мы прошли
весь этот чертов лабиринт, и никто не пострадал! Все живы,
и даже с добычей!

— Погоди! — Принцесса ахнула и прижала пальцы
к губам. — Мы забыли… там…

— Что?! Что ты забыла?! Амулет? Жезл? Спеллбук?

— Мы оставили там голема!

— Тю! — Полуэльф облегченно вздохнул. — Было бы из-за
чего волноваться. Вызовешь нового.

— Но он же наш товарищ!

— Ты с ума сошла? — нахмурился Полуэльф. — Какой он
нам товарищ? Он, по большому счету, просто ходячая куча
мусора. А скорее всего, уже и не ходячая… Эй, ты куда?! Стой,
сумасшедшая! А-а, darabarabunda (Плохо переводимое грязное ругательство (полуэльфийск.)), все за ней!

Голем был все еще жив. Он уже не пытался сохранить сходство
с человеком, просто осел тяжелой грудой поперек прохода,
сдерживая врагов. Единственная оставшаяся рука отвешивала
удары каждому, до кого могла дотянуться, а если не могла, то
швырялась комьями глины, отрывая их от разваливающегося
тела. Голем продолжал прикрывать отступление.

— Мма! — гулко и безнадежно ухал он на каждом замахе.

— Мма! Мма-а! Ма-а!

Враги, впрочем, уже подрастеряли боевой задор, слишком
велики были потери. И когда из-за спины голема в них снова
полетели стрелы, враги с яростным ворчанием побежали с поля
боя.

— Мма, — голем булькнул и опустил руку. По его глиняному
лицу ползли струйки черной грязи. — Мма! Мма! Мма-мма!

— Все хорошо, малыш, — Принцесса обняла голема
за остатки плеч и прижала его уродливую голову к своей
груди. — Ш-ш, уже все хорошо, не плачь. Мама с тобой.

— Мма, — всхлипнул голем. — Мам-ма.

Где-то за холмами садилось солнце, и заклинание потихоньку
теряло силу. Голем медленно превращался в то, чем и был
изначально, — большую кучу мусора.

Варвар топтался рядом и растроганно сморкался в большой
платок. Остальные герои отошли на почтительное расстояние.

— Эти люди, — фыркнул Полуэльф. — Сентиментальность
когда-нибудь их погубит.

— Если прежде они не погубят всех нас, — проворчал
Гном.

Меч и камень

И тогда, — рассказывал Варвар, — появился
никому не известный подросток, взялся
за рукоять меча-в-камне и одним рывком
вытащил его наружу. Вот это было зрелище,
я вам доложу! У всех так челюсти и отпали.

— А потом? — спросил Гном.

— А потом этого мальчика короновали, и он правил долго
и справедливо. Объединил все враждующие племена, победил
множество чудовищ…

— Это понятно, а где она теперь? — нетерпеливо перебил
Гном.

— Кто «она»? — опешил Варвар.

— Наковальня. Ты же сам говорил, что на покрытом рунами
камне стояла наковальня, и меч пронзал ее насквозь, верно?

— Да…

— Ну и что с ней стало потом, когда король умер?

— Не знаю, — растерянно моргнул Варвар. — А при чем тут
наковальня? Речь же о мече!

— О мече?! — Гном схватился за голову. — Да вы что, люди,
с ума все посходили?! Кому нужен какой-то дурацкий меч? Он
там вообще лишний, его и выдернуть-то надо было, чтобы
не мешал пользоваться инструментом. Наковальня — вот
истинное сокровище!

— А разве не рунный камень? — удивился Полуэльф.

Меч гордых людей

Пришли, — сказал Полуэльф и сложил карту.

— Оно и видно, — проворчал Гном.

Действительно, окончание поисков не вызывало
сомнений. Посреди руин возвышался
кусок древней стены — словно оберегаемый
невидимой рукой, без единой трещинки, даже вездесущий
лишайник не запятнал камни, а пряди бешеного огурца, в изобилии
росшие вокруг, держались от стены на почтительном расстоянии.
Пощадило время и статую — вернее, барельеф, изображающий
высокого стройного человека с широко раскинутыми
руками. Из груди барельефа торчал меч, рукоять которого, украшенная
огненными опалами, слабо светилась и еле слышно
потрескивала.

— Меч Гордых Людей, — сказал Полуэльф, снова сверившись
по карте. — Странное название, но, с другой стороны, Лук
Эльфийских Королей звучит ничуть не лучше.

Он протянул руку и коснулся рукояти меча.

— Не лапай! — строго сказала статуя.

— А? Что? — Полуэльф быстро отскочил назад.

— Не про твою честь сработано, — разъяснила статуя. — 
Не тебе, полукровке, дано владеть этим мечом. Лишь великий
герой из человеческого племени сможет вытащить меч
из камня, чтобы сразить Зло и утвердить царство Света
на земле.

— Ладно, ладно, я все понял, — Полуэльф развел руками
и с кривой улыбкой шагнул в сторону. — Я пас.

Он подтолкнул плечом Варвара и кивком указал на меч.

— Иди, пробуй, великий герой.

Варвар вздохнул, поплевал на ладони и без особого труда
выдернул меч из груди статуи.

— Свершилось! — выдохнула статуя. — Наконец-то! Сбылось
великое пророчество! Конец засилью темных сил, наступает
новая светлая эра…

Товарищи между тем столпились вокруг Варвара, рассматривая
новую игрушку и отпуская восторженные замечания.

— Эй, меня кто-нибудь слушает? — раздраженно спросила
статуя.

— Да-да, конечно, — Варвар виновато вздрогнул и изобразил
повышенное внимание.

— Этот меч дано носить лишь достойнейшему, — важно
произнесла статуя. — Тому, кто объединит все людские племена
и станет величайшим из земных царей, кто поведет людей
за собой на решительную борьбу со Злом. О ком и через тысячу
лет будут слагать баллады сыны человеческие…

— Минуточку, — поднял руку Халфлинг. — А почему ты
все время говоришь только о людях?

— А я и не с тобой разговариваю, недомерок! — огрызнулась
статуя. — А с героем из пророчества. Не встревай!

— Ну хорошо, хорошо, — Халфлинг насупился и отступил
в тень, поближе к Гному и Полуэльфу.

— Близок конец кровавой тирании Темных сил! — вещала
статуя. — Люди поднимают голову! Огнем и мечом отвоюют они
свою свободу, и воцарятся на земле Закон и Порядок. Сгинут без
следа все пособники зла, мерзкие трусливые твари, угнетавшие
народ долгие столетия. Приидет новое царство добра и справедливости,
и склонятся перед ним все народы мира…

— А кто не склонится? — снова встрял Халфлинг.

— Сам подумай, — посоветовала статуя.

— Я подумал. И мне это не нравится.

— Мне тоже, — вполголоса произнес Полуэльф.

— Ваши проблемы, — пожал плечами барельеф, насколько
ему позволяла каменная кладка.

— Продолжай, пожалуйста, — попросил Варвар.

— А чего тут продолжать? — хмыкнула статуя. — Все понятно.
Настало время Избранного народа…

— То есть людей?

— А кого же еще!

— А почему это люди Избранный народ? — возмутился
Халфлинг. — Почему не кто-нибудь другой? Вот хоббиты,
например, ничем не хуже.

— Хуже-хуже, — заверила статуя. — Люди — уникальная
раса, они могут становиться кем угодно и достигать вершин
в любой избранной профессии.

— Ха! — фыркнул Гном. — Тоже мне, нашли чем хвастаться!

— Иным расам это не дано, — строго заметила статуя.

— А инфравидение людям дано? Или бонус к Силе и Сложению?

— Это мелочи, — пренебрежительно отозвалась статуя. — 
Зато у людей есть бессмертная душа, которой все прочие лишены.

— А толку-то… — проворчал Гном.

— Это знак избранности! — выкрикнула статуя. — Именно
людям дано нести свет в мир! Людям — а не детям тьмы,
копошащимся в мрачных подземельях, норах и пещерах,
подобно крысам и червям…

— Слышь, — Халфлинг подергал Гнома за рукав, — а ведь
это он про нас говорит!

— А эльфы? — спросил Варвар, не выпуская меча.

— Слишком ненадежный союзник, — поджала губы статуя.

— Себе на уме. Да еще, вдобавок, свободно скрещиваются
с людьми, разбавляя и разжижая благородную кровь. Еще вопрос,
можно ли считать такое потомство полноценными людьми.

— Ты с какой стороны человек? — тихонько спросил Халфлинг
Полуэльфа. — С отцовской или материнской?

— С той самой, — процедил сквозь зубы Полуэльф.

— А-а, — протянул Халфлинг и замолчал.

— Итак, — подытожила статуя. — Владелец этого меча
обретет великую силу, едва первые лучи восходящего солнца
прольются на клинок. Дав клятву верности на крови, он должен
будет отправиться на северо-восток, где…

Не дослушав, Варвар с размаху всадил меч обратно в грудь
статуи, вытер руки и повернулся к товарищам.

— Пошли дальше. Здесь нет ничего интересного. Что там
говорит карта о других сокровищах?

— Прямо на юг отсюда, в трех днях пути, спрятан Молот
Горных Кланов, — прочитал Полуэльф. — На востоке, чуть дальше,
Топор Великого Орки, а на западе… некая Дубина.

— А какой-нибудь Пращи Хоббитов там нет? — спросил
Халфлинг.

— Нет, — ответил Полуэльф.

— Ну нет — так нет, — пожал плечами Халфлинг.

— Юг, восток, запад… — Гном один за другим загнул три
пальца. — А на севере?

— Там значок золота, и рядом нарисован дракон.

— Вот и отлично. Значит, нам на север.

Глава из книги Эдварда Эпштейна «Экономика Голливуда: На чем на самом деле зарабатывает киноиндустрия»

О книге Эдварда Эпштейна «Экономика Голливуда: На чем на самом деле зарабатывает киноиндустрия»

В далекие времена почти все американцы регулярно ходили
в кино. Например, в 1929 г., когда появилась премия «Оскар»,
около 95 млн человек, то есть четыре пятых населения США,
раз в неделю посещали кинотеатр. На тот момент существовало
более 23 000 кинозалов. Многие из них имели огромные
размеры. Например, кинотеатр Roxy в Нью-Йорке был рассчитан
на 6200 мест. В те дни несколько крупнейших киностудий
создавали буквально все, что попадало на большой экран
(более 700 художественных фильмов в 1929 г.). Актеры, режиссеры,
сценаристы и другие работники кино могли сотрудничать
по условиям контракта только с одной кинокомпанией.
У каждой киностудии была сеть кинотеатров, в которых и показывались
ее фильмы. Такой режим позволял полностью контролировать
весь процесс кинопроизводства, начиная от сценария
фильма и заканчивая показом. Конец эры могущества
киностудий обозначился в 1950 г., когда Верховный суд США
одобрил антимонопольный закон, обязующий крупнейшие
кинокомпании Голливуда продать свои кинотеатры.

Сегодня с приходом телевидения, появлением магазинов
с видеопродукцией, ростом популярности сети Интернет
люди стали гораздо реже ходить в кино (в среднем
30 млн чело век в неделю, то есть менее 10% населения). В результате
многие крупные кинотеатры закрылись (их число
сократилось на две трети по сравнению с 1929 г.) или разделились
на несколько маленьких кинозалов (количество экранов
возросло до 30 000). Объединив несколько залов под одной
крышей, владельцы смогли значительно сэкономить пространство.
Более того, выбор фильмов стал разнообразнее,
каждый зритель теперь мог посмотреть картину по вкусу.
В то время как число кинотеатров сокращалось, киносети,
напротив, увеличивались в размере. Сегодня пятнадцати
крупнейшим американским киносетям принадлежит примерно
две трети всех кинотеатров. Эти гиганты являются
единственными покупателями американских киностудий.
Именно они вправе решать, какие фильмы будут смотреть
американцы.

На сегодняшний день несколько крупных киносетей
получают более 80% кассовых сборов от показа всех голливудских
фильмов в стране. Права на кинопрокат приобретаются
большей частью на Международной выставке
киноиндустрии ShoWest, ежегодно проходящей в ЛасВегасе.
В течение четырех дней владельцы киносетей
и представители киностудий встречаются и обсуждают
планы по предстоящим релизам и вопросы маркетинговой
политики. В 1998 г. я много общался с Томасом Стивенсоном,
который на тот момент возглавлял одну из главных
киносетей — Hollywood Theaters. Он согласился взять меня с собой на выставку ShoWest в Лас-Вегасе, но при условии,
что я не назову ничьих имен в своей книге. Он также пообещал
никому не говорить о моей журналистской деятельности,
по крайней мере до тех пор, пока банкиры и представители
высшего звена киностудий сами не спросят.

Стивенсон, энергичный черноволосый мужчина, сорока
с небольшим лет, по дороге в Лас-Вегас вкратце объяснил
мне экономические основы своего бизнеса. Из $50 млн, вырученных
от продажи билетов в 1997 г., его киносеть, в собственности
которой было 450 кинозалов, получила лишь
$23 млн. Остальное забрали себе киностудии. Поскольку затраты
киносети составили $31,2 млн, компания понесла бы
убыток в $8,2 млн, если бы получала доходы только от основной
деятельности. Но, как и большинство владельцев кинотеатров,
Стивенсон имел еще один бизнес — продажа попкорна,
— рентабельность которого превышает 80%. От этой деятельности
он получил $22,4 млн прибыли при общем объеме
выручки в $26,7 млн. «Каждый предмет интерьера в холле
кинотеатра имеет одну цель — завлечь посетителя в буфет».

По приезде на выставку Стивенсон решил не ходить
на прием, устраиваемый представителями независимых
киностудий. «Я сам иногда с удовольствием смотрю малобюджетные
фильмы, — сказал он, — но они не входят в сферу
интересов нашего бизнеса». По словам Стивенсона, в 1997 г.
он получил 98% дохода от показа фильмов, выпущенных главными
киностудиями Голливуда: Sony, Disney, Fox, Universal,
Paramount и Warner Bros.

Эти киностудии обеспечивают каждому фильму мощную
маркетинговую поддержку. Время от времени картины других кинокомпаний тоже собирают огромные кассовые
сборы, вспомните, например, «Мужской стриптиз» (The Full
Monty) или «Миллионер из трущоб» (Slumdog Millionaire), но,
как сказал Стивенсон, «мы на них не рассчитываем».

Маркетинговые кампании разворачиваются за месяцы
до выхода фильма в прокат. В них применяются тщательно
продуманные способы воздействия на целевую аудиторию
с учетом ее возрастных, расовых и других особенностей.
За неделю до премьеры рекламная деятельность усиливается,
по телевизору крутятся эффектные ролики, чтобы привлечь
в кинозалы как можно больше случайных посетителей.
Стивенсон и другие владельцы киносетей с помощью маркетологов
могут если не создать, то довольно неплохо изучить
аудиторию фильма. На организацию маркетинговой кампании
уходят огромные средства. В 1997 г. на рекламу одного
фильма киностудия тратила в среднем $19,2 млн. И эта
сумма была бы в несколько раз выше, если бы учитывались
деньги, которые вкладывают в продвижение фильма рестораны
быстрого питания, производители игрушек и розничные
магазины по условиям соглашения о взаимной рекламе.

Итак, пропустив большой прием, мы посвятили первый
вечер в Лас-Вегасе ужину с представителем компании Coca-
Cola. Эта компания — эксклюзивный поставщик газированных
напитков для более чем 70% американских кинотеатров,
включая киносеть Стивенсона. Напитки — важная часть
кинобизнеса. Все сиденья в новых многозальных кинотеатрах
Стивенсона оснащены держателями для стаканов, которые,
по словам управляющих, стали одним из самых удачных
ново введений в истории кинотеатров. Эти держатели не только позволяют зрителю управиться с попкорном и кока-
колой одновременно. При желании пройтись до буфета
теперь можно оставить стакан в держателе и не бояться
за его сохранность. Киносеть Hollywood Theaters предлагает
зрителям очень вместительные стаканы с кока-колой, которые
можно заполнять сколько угодно раз. В 1997 г. в кинотеатрах
Стивенсона было продано кока-колы на сумму $11 млн,
прибыль составила более $8 млн.

Хотя большинство официальных событий выставки
ShoWest проходит в конференц-залах и номерах для приема
гостей отеля Bally’s, почти все неофициальные встречи
проводятся в большой кофейне при отеле. Именно туда
мы со Стивенсоном и пришли на следующее утро выпить
по чашечке кофе с аналитиком инвестиционной компании
Bradford & Co. С самого начала речь зашла о приобретении
новых кинотеатров. Кольберг Робертс только что купил
и объединил две крупнейшие киносети. Стивенсон быстро
дал понять, что тоже планирует присоединить к своей
киносети несколько кинотеатров, оборудованных по последнему
слову техники. Чтобы найти средства на столь
решительное расширение бизнеса, он собирался продать
часть акций компании публичным или частным инвесторам,
для чего требовалась помощь инвестиционного банка.
Банку, в свою очередь, нужны были убедительные аргументы,
способные заинтересовать инвесторов.

Доводы Стивенсона сводились к тому, что в кинотеатре
должны применяться сиденья нового типа, расставляемые
по принципу трибун на стадионе. Если каждый последующий
ряд будет на 36 см выше предыдущего, зрители смогут
видеть все, что происходит на экране. Хотя такой способ
размещения и требует больше пространства, но, как сказал
Стивенсон, «по данным фокус-групп, люди предпочитают
сиденья стадионного типа и готовы проехать 30 лишних
километров, чтобы посмотреть фильм именно в таком
кинотеатре». Там, где были установлены новые сиденья, посещаемость
выросла на 30–52%. Стивенсон приводил свои
доводы еще четыре раза в течение двух следующих дней,
встречаясь за утренним кофе с другими представителями
инвестиционных банков.

После разговора с аналитиком Стивенсон пересел за другой
столик, где обсудил некоторые вопросы с двумя менеджерами
одной из крупнейших киносетей. Перед этим он объяснил
мне, что хочет купить у них пять мультиплексов, продав
взамен такое же количество своих кинотеатров, расположенных
в разных районах, или «зонах». Специалисты киноиндустрии
давно поделили страну на так называемые зоны,
в каждую из которых входит от нескольких тысяч до нескольких
сотен тысяч населения. Прокатную копию фильма
мог получить только один кинотеатр в зоне. Около двух третей
кинотеатров Стивенсона находятся в отдельных зонах,
и он бы хотел увеличить это количество. Разговор ни к чему
не привел, и через пару часов мы со Стивенсоном пришли
в конференц-зал, где заняли зрительские места. Стивенсон
и еще 3600 посетителей собрались здесь, чтобы посмотреть
презентацию кинокомпании Sony — главной киностудии
Голливуда. Руководство Sony располагалось на возвышении
лицом к зрительному залу. Начальник отдела дистрибуции
Джефф Блейк заявил, что в прошлом году фильмы
производства Sony принесли американским кинотеатрам рекордную
выручку в $1,2 млрд. Действительно, на долю Sony
приходится четверть билетной выручки за 1997 г.

Затем началось импровизированное «Поле чудес», которое
вела известная телеведущая Ванна Уайт. Участники отгадывали
названия фильмов, готовящихся к выпуску в будущем
году, в числе которых был и «Годзилла» (Godzilla). Когда
Ванна Уайт объявляла название, актеры, снимавшиеся
в фильме, стремительно бежали на сцену. Среди них были
такие звезды, как Мишель Пфайффер, Джулия Робертс, Николас
Кейдж и Антонио Бандерас. После этого были показаны
отрывки из фильмов. Самой помпезной частью представления
стал финал: танцоры, одетые в костюмы героев
фильмов производства Sony, наводнили сцену, Роберт Гуле,
видимо, приняв на себя обязанности Джеффа Блейка, запел:

Мы станем королями кассовых сборов.
Очередь за билетами растянется на всю улицу,
Когда придет большой, как дом, Годзилла.
И станет понятно, сколько мы сделали для вас за последнее время,
Когда мы побьем все рекорды годовых кассовых сборов.

Неофициальная встреча после представления была куда
ближе к реальности. Топ-менеджер Sony сразу же задал тон
собранию, заметив, что презентация обошлась компании
в $4 млн (огромное преувеличение, как оказалось позже),
и в шутку пообещав в следующем году вместо проведения шоу разослать всем владельцам киносетей по чеку в $10 000.
Сразу стало понятно, что речь пойдет не о прокате фильмов
Sony в кинотеатрах — это само собой разумелось. Кино студия
настаивала на получении лучших условий по сравнению
с конкурентами. Обсуждалось количество экранов, на которых
будет вестись показ в многозальных кинотеатрах, гарантированная
длительность просмотра каждого фильма,
бесплатная реклама со стороны кинотеатров (киноролики
перед показом фильмов и афиши в холле) и процент кассовых
сборов, получаемый киностудией.

Перейдя к фильму «Годзилла», главный менеджер
кратко обрисовал грандиозную маркетинговую кампанию.
По всему миру было продано три тысячи лицензий
на продукты, использующие образ Годзиллы. Такие фирмы,
как Taco Bell, Sprint, Swatch, Hershey’s, Duracell, Kirin
Beer и Kodak, по условиям договора о взаимной рекламе
должны были привлечь в кинотеатры огромное количество
ненасытных подростков. Эту аудиторию, по словам
менеджера, не очень-то заботит качество фильма и даже
сюжет; все, что им нужно, — зрелищный экшн и побольше
поп корна. «Если владельцы киносетей хотят заработать
на попкорне хорошие деньги, — пошутил менеджер, — они
должны как можно дольше показывать фильмы производства
Sony». Шутки шутками, но намек не прошел мимо
Стивенсона, который до той поры благополучно не поддавался
на рекламу кинокомпании. Как оказалось впоследствии,
в день премьеры огромное количество людей пришло
посмотреть на плохо прорисованную ящерицу, а кассовые
сборы составили небывалую сумму — $74 млн.

Следующая неофициальная встреча состоялась с представителями
киностудии Twentieth Century Fox и была куда
менее напряженной. Стивенсон получил стакан с прохладительным
напитком, после чего менеджер предложил обсудить
работу кинотеатров на летний период. Именно в это
время посещаемость резко возрастает. Так из 1,4 млрд билетов,
реализованных в 1997 г., примерно 500 млн продаж
пришлось на лето, когда, как сказал представитель Twentieth
Century Fox, «каждый день — каникулы». Еще 230 млн билетов
было продано в так называемый праздничный сезон, между
Днем благодарения (26 ноября) и Новым годом.

Летом намечался выход в прокат нескольких конкурирующих
фильмов-катастроф, таких как «Годзилла», «Столкновение
с бездной» (Deep Impact) и «Армагеддон» (Armageddon).
Как показали последние опросы, самый большой интерес
подобного рода фильмы вызывают у мальчиков-подростков.
Я видел данные опросов, проводимых компанией National
Research Group. Всех отвечающих разделили на пять демографических
групп: в возрасте до 25 лет, в возрасте больше
25 лет, мужского пола, женского пола и «нацменьшинства
». Респондентов спрашивали, знают ли они о готовящемся
релизе и насколько им это интересно. С помощью таких
опросов, а также собственных исследований крупнейшие
киностудии Голливуда могут избежать конкуренции, возникающей
при одновременном прокате похожих по сюжету
фильмов, если они вызывают интерес у одной и той же демографической
группы. Уже в марте представитель Twentieth
Century Fox предсказывал, что «Годзилла» и «Армагеддон»
в начале лета привлекут зрителей из двух самых значимых демографических групп — «Мужчины» и «До 25 лет». Поэтому
он предложил перекроить программу кинотеатров и показывать
в это время больше романтических комедий, которые
понравятся в группах «Женщины» и «После 25 лет».

Хотя презентация кинокомпании Twentieth Century
Fox выглядела намного проще, чем у конкурентов из Sony,
их пожелания были такими же: лучшие экраны, удачное
время проката и реклама в стенах кинотеатра. Представители
еще четырех киностудий на встречах с владельцами
киносетей настаивали на тех же условиях. По личному подсчету
Стивенсона, за четыре дня выставки ShoWest он посмотрел
отрывки из 50 фильмов. «Они все норовят пустить
пыль в глаза», — говорил Стивенсон. Ни один сюжет так
и не был раскрыт. Вместо этого к каждому фильму прицепляется
свое образный ярлык, например «Клерасил» (фильм
про переходный возраст), «ужастик» (ужасы для подростков),
«романтическая комедия» (фильм о любви), «этнический»
(в фильме снимаются чернокожие актеры), «франшиза» (продолжение
другого фильма) и «катастрофа» (извержение вулкана,
комета / астероид / монстры, громкие звуковые эффекты).
Мечтой каждого представителя киноиндустрии является
кинокартина вроде «Титаника», которая привлекла бы
зрителей из всех пяти демографических групп.

Последний и самый продолжительный прием давала
компания Buena Vista — подразделение по распространению
продукции киностудии Disney’s. Топ-менеджеры не менее
часа рассказывали о маркетинговых планах компании.
Готовящийся к выходу «Армагеддон» (Armageddon), в котором
Земля находится на пути огромного астероида, оказался в опасной близости от фильма «Столкновение с бездной»
(Deep Impact) производства Paramount и DreamWorks, по сюжету
которого орбита Земли находится на пути движения
огромной кометы. Во избежание конкуренции был придуман
вот какой хитрый ход. На своем приеме представитель
Disney’s показал зрителям прямоугольную коробку и объяснил,
что в ней находится набор для сборки бутафорского
астероида. Тому, кто соорудит самый грозный космический
камень, была обещана награда. Также планировались
зрелищные вечеринки на тему конца света с приглашением
местных диск-жокеев.

После презентации Стивенсон и другие представители
киносетей проследовали в выставочные павильоны, располагавшиеся
в двух огромных шатрах. Там народ охотно
пробовал различные виды попкорна, карамелек, шоколадок,
лакричных конфеток, кукурузных чипсов, сосисок и других
продуктов, многие из которых, по словам производителя,
имели новые вкусы и ароматы. В соседних киосках можно
было взглянуть на непродовольственные товары, такие
как акустические системы, кинопроекторы, билетные рулоны,
уборочное оборудование, буквы для наружной рекламы,
пластиковые стаканы и системы продажи электронных
билетов.

Пока мы прогуливались по павильону, кто-то из коллег
Стивенсона остановился попробовать гигантский соленый
крендель производства Wetzel. По словам продавца, несмотря
на содержащиеся в нем 300 калорий, крендель понравится
девушкам, которые следят за фигурой и ни за что не станут
есть попкорн. В эту минуту один из топ-менеджеров Стивенсона, не сводя глаз с прилавка с маслом для поливки
попкорна, сказал мне, понизив голос: «Главное — побольше
соли». Настоящий ветеран кинопрокатного бизнеса, он объяснил
свою мысль так: чем больше соли добавит кинотеатр
в масло для попкорна, тем больше денег выручит, поскольку
зрители будут чаще возвращаться в буфет за напитками,
где купят еще больше попкорна. Стивенсон полностью
с ним согласился, добавив: «Мы работаем в очень прибыльном
бизнесе».

Купить книгу на Озоне

Отрывок из романа

О книге Аноша Ирани «Песня Кахунши»

Глухая ночь, все дети спят. Чамди проголодался. Зря он не стал ужинать. Хотя тогда есть совсем не хотелось.

Теперь ему ясно: надо покинуть приют, прежде чем приют покинет его. Чамди встает с кровати и озирается. Спальню освещает только тусклая лампочка в углу. На цыпочках он пробирается к выходу, спотыкаясь о детские резиновые сандалики. Осторожно, чтобы никого не разбудить, отпирает дверь. Засов скрипит, и Чамди вздрагивает, но тут же успокаивается. Кого сейчас разбудишь?

Чамди выходит в ночь, спускается с крыльца и — прямиком к бугенвиллиям. Темно, цветов совсем не видно, но Чамди включает воображение и уже через секунду во тьме проступают розовые и красные лепестки. Здорово, ночь — и вдруг появляются цвета.

Внезапно приходит страшная мысль: что если бугенвиллии вырвут с корнем, когда будут сносить приют? Он их так любил, любил всю свою жизнь! Нет-нет, говорит он себе, как-нибудь обойдется. Пускай построят большие дома. Ростки все равно расколют бетонные плиты и потянутся вверх. Это же бугенвиллии, они сильные.

так вот зачем он смотрит на цветы в темноте. Он прощается. И хорошо, что темно. Днем было бы труднее расстаться. Спасибо, спасибо им за чудесные краски! Чамди наклоняется, целует тонкие лепестки. И совсем не боится их колючек. Они меня тоже любят, говорит он себе, чувствуя щекой нежное прикосновение. Они не сердятся, что их разбудили. Чамди решается попросить об одолжении. Можно ему сорвать несколько лепестков и взять с собой на память? Им же будет не будет больно?

Лепестки Чамди рассовывает по карманам.

Осталось одно последнее дело.

Чамди возвращается в приют. Собирать пожитки ему незачем — у него ничего нет. Только кусок белой ткани с тремя пятнышками крови. На счастье или на беду, но этот кусок надо обязательно взять с собой. Чамди повязывает ткань на шею, как шарф, и, сжимая в кулаке лепестки, крадется по коридору к комнате миссис Садык. Она спит на полу, он слышит ее тихое дыхание. Чамди не станет будить миссис Садык: что он ей скажет? «Спасибо»? Глупо. Она и так знает, как Чамди благодарен за все, что она для него делала.

Он кладет несколько лепестков на стол, потом передумавыет и оставляет их у ее ног. Чамди всем сердцем благодарит миссис Садык. Он ни разу в жизни не обнял ее, и ему очень хочется обнять ее сейчас. Нельзя, а то разбудит.

Теперь — по коридору и во двор.

Чамди уходит, не оглядываясь. Текут ли слезы, или нет, ему все равно. Быстрее, еще быстрее. Вот уже и стена. А за ней другой мир.

«Отец убежал от меня, а я теперь за ним побегу», — думает Чамди, И он бежит, потому что отец пустился в путь гораздо раньше. Опередил его на многие мили и годы.

И еще Чамди боится, что если пойдет шагом, если не промчится во весь дух через узкие улочки, миссис Садык проснется и назовет его предателем, ведь он бросил и ее, и ребят. В пятки впиваются осколки стекла, но Чамди несется вперед. Ему нужно догнать вон тот темно-зеленый грузовик.

На кабине нарисован белый лотос, под ним надпись: «ИНДИЯ — ВЕЛИКАЯ СТРАНА». С заднего борта свисает здоровенная железная цепь. Чамди никогда не залезал в грузовик на ходу, но видел, как это делают другие ребята. Если не допрыгнуть, то плюхнешься на бетон и костей не соберешь.. Не лучшее начало новой жизни. Чамди хватается за цепь, повисает, изо всх сил отталкиваяется от дороги…

…И попадает в мусоровоз. Вокруг вонючие объедки. Резкий поворот, и Чамди на грудь шлепается жующая крыса Встать бы, но шофер может заметить., Наверняка разозлится и вышвырнет вон. Чамди вжимается в груды мусора, а крыса возвращается к недоеденному куску заплесневелого хлеба. Чамди видит в кузове щель, даже, скорее, большую дыру, и ползет к ней. Грузовик уже набрал скорость, оставляя на бетоне ошметки мусора.

Чамди едет по городу, но в щель почти ничего не разглядеть, одни разрозненные картники. Вот мелькают магазинчики, стальные шторы на витринах опущены, вот спят на тротуарах бездомные. Вот бродячие собаки у дерева, некоторые хромают, некоторые вполне довольны жизнью. Вот котлован на обочине. В большом ржавом баке горит огонь, вокруг сидят рабочие и курят. Вот нищие с ведрами. Пока не видно ничего страшного, никаких признаков опасности, про которую говорила миссис Садык, и Чамди этому рад.

Грузовик опять сворачивает, Чамди падает на спину, на него сыпется мусор. Теперь видно только небо. Уж небо-то везде одинаковое, успокаивает себя Чамди. Каким бы чужим ни был город, можно всегда посмотреть наверх и увидеть привычную картинку. Эти бесконечные просторы принадлежат и ему, и всем людям на свете.

Приют, наверное, уже далеко. Хорошо бы выбраться из кузова, подальше от этой вони, но на такой скорости прыгать глупо. Днем бы грузовик едва полз, пробираясь через пробки. Просто удивительно — по ночам улицы совсем пустые. Грузовик грохочет по мосту, теперь вокруг высоченные трубы, они, наверное, с облаками дружат. Потянулись жилые дома, можно даже заглянуть в освещенные окна. Вот старик бреется перед зеркалом. Чего это он, среди ночи? Грузовик съезжает с моста, улицы сужаются, справа двое полицейских сидят перед участком. Один курит, другой оседлал стул, положил голову на руки и дремлет.

Грузовик коптит дальше, полицейские все уменьшаются и уменьшаются, пока не исчезают из вида. Появляются мотоциклисты, человек пять. Ветер раздувает рубашки, мотоциклы опасно сближаются, обгоняя мусоровоз.

Чамди слышит музыку. Где-то стоят колонки. Здорово: ночь, а можно песню послушать. Грузовик притормаживает. Наверное, шоферу тоже нравится музыка. Надо решаться. Чамди перелезает через борт. Но из кузова, даже на тихом ходу, Чамди никогда не прыгал. Он теряет равновесие, падает навзничь и несколько секунд лежит без движения. Ничего не сломал, говорит он себе, ничего не сломал, все цело.

Впереди ярко освещенный дом. Старый дом, всего в три этажа, но на всех окнах красные и зеленые лампочки — огоньки вспыхивают и гаснут, бегут то в одну сторону, то в другую. Из колонок на балконе льется замечательная индийская музыка, Чамди в жизни такой не слышал. Хорошее место, правильное. Где музыка, там и счастье.

На раскладушке, прикрыв рукой глаза, лежит человек,. Чамди смотрит на раскладушку и думает, где же он сам будет сегодня спать? Может, найдется добрый человек, пустит к себе, накормит. Чамди вытирает пот со лба. Кажется, все прованяло помойкой.

Музыка обрывается. Лампочки горят, но больше не мигают. Как будто дом облепили красные и зеленые звездочки. Вот бы в приют такие огоньки — хоть было бы, на что посмотреть.

Нужно достать еды. Он не ел весь день. Ужин пропустил, потому что был в молельной, и есть тогда совсем не хотелось. Интересно, который час? Хотя, какая разница? У дома на стульях и табуретках, cоставленных в кружок, сидят и курят мужчины. Время от времени раздаются выкрики. Постоянно кашляет старик. Лучше к этой компании не подходить. Чамди не нравится, как они поднимают головы и выдыхают папиросный дым. Как будто совсем небо не уважают.

Наверху открывается окно, и голубой полиэтиленовый пакет медленно падает в коляску авторикши. Коляска старая, шин нет, наверное, она уже никому не нужна. Проржавевшее железо так глубоко ушло в землю, что кажется, будто колеса растут прямо из дороги.

Рядом высоченным штабелем аккуратно сложена бетонная плитка. На ней спят двое мальчишек примерно его возраста. Странно, что они так уютно устроились прямо на голом бетоне.

За спиной Чамди чихнул и заглох мотор. Из такси выскакивает водитель, одной рукой упирается в дверцу, другая на руле. Пассажир изо всех сил толкает машину сзади. На заднем сиденье женщина в зеленом сари, его краешек защемила дверь.

Двое курильщиков бросают папиросы и идут на помощь. Заходят сзади, вместе с пассажиром налегают на машину. Таксист садится за руль.

Чамди решает, что тоже помог бы обязательно, если бы только был сытый и сильный. Болит нога. Вся пятка в крови. Это он на стекло наступил, когда бежал из приюта. Чамди ковыляет к светлому пятну под ярко освещенным окном, садится на землю и осматривает порезы. Из ранок торчат осколки. Чамди осторожно вытаскивает один и считает, сколько осталось. Еще четыре. Времени у Чамди полно, но он устал и проголодался. Надо отвлечься, осколки вот вытащить. Хотя, как только он закончит, опять есть захочется.

Надо быть сильным, внушает себе Чамди. Ему уже десять лет, и он должен найти отца. Это дело непростое, и отвлекаться на пустяки вроде голода никак нельзя.

Наутро дом без красных и зеленых огоньков выглядит совсем по-другому. Стали видны провода, они соединяют лампочки и бегут от одной квартиры к другой. Стены выщерблены, будто их сверлили. Сточные трубы уходят в бурьян.

Чамди почти не спал ночью. Голод не отпускает. Чтобы о нем не думать, Чамди подходит к белой стене, на которой красуется киноафиша — полицейский в темных очках высоко поднимает пистолет. Пистолет так сверкает, будто он и есть герой фильма. Рядом наклейка с тигром. Чамди с трудом отрывается от созерцания тигра и замечает торчащий из стены водопроводный кран. Чамди со скрипом поворачивает вентиль, на землю льется прохладная вода. Он озирается, боясь, что его увидят, но на улице никого. Еще совсем рано, даже магазины не открылись. Тишина. Чамди подставляет ладошку, но так не напьешься, поэтому он наклоняется и жадно глотает воду прямо из-под крана. Пьет и пьет, пока живот не раздувается. Переводит дух и разглядывает вола. Вол везет телегу, на ней громадный куб льда, обсыпанный опилками. Чамди припадает к крану и опять пьет. Потом подставляет под струю воды голову, мочит волосы, трет лицо, а напоследок старательно моет ноги, трет одну пятку о другую, чтобы смыло все осколки.

Надо тут все осмотреть. Вот дом, у которого ночью сидели кружком и дымили в небо курильщики — пару табуреток так никто и не убрал. Вдоль дороги выстроились мотоциклы. А вот и поломанная коляска. При дневном свете она кажется совсем развалюхой, сбоку огромная вмятина — наверное, авария была.

На главной улице, где ночью заглохло такси, две кокосовые пальмы поднимаются выше уличных фонарей. Листья замерли, потому что ветра совсем нет. Дальше автобусная остановка. Какой-то человек прислонился к решетке и вытирает платком потный лоб. За остановкой, рядом с закрытой еще лавкой сидит продавец газет и журналов. Он развесил их, как белье, на веревке между двумя водосточными трубами. Чамди нравится, как колышутся страницы — будто собрались улететь.

Он снова поворачивается к дому. Стены совсем старые и обшарпанные, зато окна нарядные. Где-то рамы покрашены в розовый цвет, а стекла отливают голубым. На веревках сушатся бордовые полотенца и зеленые простыни. Рядом висит красное ведерко. А его-то зачем сушиться повесили?

На первом этаже — мандир, индуистский храм. Чамди сразу сообразил, что это храм, потому что нижний этаж оранжевый, а весь дом коричневый. И еще возле него старуха гирлянды продает. Сидит на корточках в будке и плетет гирлянды из красивых бархоток и белых лилий. Закончит плести одну и вешает ее на гвоздь. Интересно, сколько она их сделает? В конце концов, получится целая цветочная занавеска, и старуха будет выглядывать из-за нее, как невеста из-под покрывала, и общаться с покупателями. На Чамди старуха не смотрит.

Дальше — киоск с папиросами и едой. Чамди заставляет себя отвернуться от батона хлеба и рассыпчатого печенья в стеклянных банках. Лучше сходить вон к тому бесплатному медпункту. Каждому ясно, что это медпункт, потому что на двери красный крест. Чамди знает: названия на доске — это список болезней, которые доктор умеет лечить. А вдруг он какую-нибудь из них на самом деле лечить не умеет? «Ой, надеюсь, мне его помощь никогда не понадобится!», — думает Чамди.

Очень важно как следует изучить новый район. В приюте-то он каждую дырку знал!

Чамди возвращается к храму. Вдруг там найдется добрый человек, который даст ему поесть?

Но дверь храма заперта на железный замок. Чамди заглядывает внутрь сквозь решетку на окне. Теперь старуха с гирляндами следит за ним. Даже роняет бархотку на землю. Чамди хотел было подобрать цветок, но тот упал в сточную канаву.

Чамди заглядывает в окошко, хочет рассмотреть, какой там внутри бог, но ничего не видно. И что это за бог такой, если он даже храм осветить не может? Спасибо хоть не холодно, значит, по крайней мере, у бога теплое сердце.

По ступенькам дома торопливо сбегает человек с черной папкой в руках. Волосы у него смазаны маслом и аккуратно расчесаны на пробор. Он поднимает руку, смотрит на запястье и прибавляет ходу. Вот только часов у него на запястье нет.

Опять этот голод. Надо скорее найти еду, а то голова закружится, и тошнить будет. Чамди не привык голодать, да и здоровье у него слабое. В приюте все время давали одно и то же, и вообще кормили мало, но хоть кормили, а пища давала силы. Пусть — говорит голод — ребра у Чамди видны даже под майкой, но пока они, все-таки, внутри тела. А вот если он сегодня не поест, ребра станут еще заметней, а ночью прорвут кожу. Жители района их увидят и испугаются. Будут говорить: «У этого мальчика ребра превратились в бивни и вылезли наружу».

Чамди вздыхает и возвращается к лавочке, где торгуют папиросами и едой. У лавочника узкое лицо, подбородок и щеки заросли седой щетиной. Он почти такой же тощий, как Чамди. С чего бы? Ведь лавка битком набита сладостями, хлебом и папиросами. Ах вот оно что! Наверное, вместо того, чтобы есть, он все время курит!

— Чего тебе? — спрашивает лавочник.

— Я… можно мне немножко еды? Пожалуйста.

— А деньги у тебя есть?

— Нет, денег нет, но мне бы хоть маленький кусочек хлеба…

— Денег нет?

— Нет.

— И кусочка хлеба тебе хватит?

— Я со вчерашнего дня не ел.

— Ладно. Бери, что хочешь.

Чамди не верит своим ушам.

— Бери, что хочешь, — повторяет лавочник. — Печенье будешь?

И не дожидаясь ответа, начинает открывать банку с печеньем. Крышка сидит плотно и не поддается. Хоть бы банка побыстрее открылась, а то вдруг лавочник передумает. Открыл..

— Ну бери, — говорит лавочник.

— А сколько можно взять? — спрашивает Чамди.

— Сколько хочешь.

— Я три штучки возьму, можно?

— Бери, бери.

Чамди запускает пальцы в банку. Лавочник с силой захлопывает крышку.

Чамди вопит от боли.

— Воришка! — кричит лавочник. — Сначала воруешь с прилавка, потом еще клянчить приходишь!

Чамди от изумления даже перестает чувствовать боль.

— Вчера один из ваших масло у меня стащил! Еще подойдешь к лавке, я с тебя шкуру спущу!

Лицо лавочника перекошено от злости, и Чамди даже не пытается оправдываться. Он бросается наутек, мимо храма, даже на бога в окошке не глядит, и останавливается только у крана. Рука сильно болит. Первый день в городе, а он уже наслушался обидных слов, и никто ему не помогает. Может, сердце лавочника почернело от папирос, поэтому он так и поступил? Вдруг на Чамди наваливается страшная усталость. Он садится на корточки под краном и подставляет голову под струю воды, прохладную как дождь.

Кран всхлипывает. Вода больше не течет.