Глава из романа
О книге Тони Парсонса «Men from the Boys, или Мальчики и мужчины»
Они смотрели сквозь меня. Мне это нравилось.
Я не хотел, чтобы они смотрели на меня. Я хотел стать
невидимкой. Это было бы лучше всего.
Вечеринка проводилась на тридцатом этаже блестящего стеклянного здания, высоко над рекой. Это
были последние благополучные годы, прежде чем все
вокруг опустошит финансовый кризис. Настанет время, когда многие из этих мужчин — в основном здесь
присутствовали мужчины — понесут из этого здания
свои пожитки в старых коробках из под шампанского от «Берри бразерс». Но все это свершится в необозримом будущем. Сегодня вечером они отмечали свои
премии. А компания моей жены обслуживала банкет.
Сид возникла рядом со мной, улыбнулась и сжала
мне руку.
— Хочешь, чтобы я принес еще вегетарианской
самсы? — спросил я.
Она легонько хлопнула меня по заду.
— Сначала унеси пустую посуду, — сказала она.
Они привыкли, что им прислуживают, эти люди, и
они едва замечали меня, когда я пробирался между ними, собирая тарелки, усыпанные палочками от шашлычков якитори и крупинками риса от суши. Просто парень в фартуке. Ничего особенного. Не такой, как они.
Я взял стопку грязных тарелок и понес на кухню.
Вы не поверите, но на тридцатом этаже этой сверкающей вавилонской башни имелась кухня. По видимому, они обедали и ужинали здесь, в залах заседаний.
Иногда эти важные шишки не беспокоились о том,
чтобы спуститься в ресторан. Это был другой мир.
Я плечом открыл дверь и внезапно остановился,
держа в руках тарелки. Я увидел в окне свое отражение. Отсюда открывался восхитительный вид на Лондон. Глядя на него, вы бы подумали, что на земле нет
ничего прекраснее и романтичнее, чем вид большого
вечернего города. Лондон сверкал, как сокровищница
Господня.
Но я ничего этого не видел. Ничего. Я видел только
себя.
И я почувствовал это — почувствовал, как это бывает, когда ты сверху смотришь на город, а он, кажется, зовет тебя, и отвечает на все вопросы, и говорит —
сделай шаг из окна, просто сделай его, упади и лети в
воздухе, просто прыгни. То, что чувствует каждый,
глядя на тротуар с большой высоты.
Или только я так чувствую?
Я ощутил, что задыхаюсь. Сразу, мгновенно. Как
человек, утопающий в собственной жизни. О, мать
твою, подумал я. Только этого мне не хватало. Паническая атака.
Сид вошла на кухню, взяла поднос с самсой и взглянула на меня.
— Гарри, — окликнула она. — Все в порядке?
Но я не ответил.
Я просто стоял, держа в руках тарелки и глядя на
человека в стекле, и пытался перевести дыхание, и
думал, что у меня сердечный приступ. Она вышла,
встревоженно оглядываясь на меня. Мокрый от пота
и задыхающийся, я не двигался с места.
Человек в стекле смотрел на меня, словно тень моего бывшего «я».
Из за мальчика я стал хорошим человеком, думал
я. Из за мальчика я был более терпелив и менее эгоистичен, был добрее. Из за мальчика я стал зрелым человеком. Из за мальчика я научился ставить другого
выше себя. Мальчик научил меня любить.
А теперь мальчика у меня забрали. Прошло два месяца с тех пор, как он переехал к Джине. Прошло почти две недели с тех пор, как я виделся с ним, — на Рождество он приезжал к нам и вернулся к Джине на второй день Рождества.
Теперь была другая жизнь, другой способ быть отцом и сыном. Считается ведь не то, что вы вместе де
лаете — ходите на фильмы с Ли Марвином, ездите на
футбол и в парки аттракционов, все эти семейные выходы на развлечения, которые занимают вас так, что
вам практически не приходится разговаривать друг
с другом. Значение имеет только ежедневное соединение повседневной жизни. Ваши души сливаются
только тогда, когда вы день за днем живете вместе.
А теперь все это исчезло, и я думал — куда оно ушло
от меня? Что со мной сталось? Что у меня осталось
хорошего? Для чего я живу? Потеря работы не помогла мне бороться с чувством собственной потерянности. Но дело было не в работе. Я всегда мог найти другую работу. А мальчика мне никто не мог заменить.
Мое самоощущение было накрепко связано с мальчиком. Он был мерилом моей ценности. И если мальчика нет рядом, чего я стою? В чем мое достоинство?
Я еще мгновение смотрел на зеркальное изображение, и стопка грязных тарелок выскользнула у меня
из пальцев. Тарелки не столько разбились, сколько загремели, и наступила жуткая тишина. Кое где раздались сдержанные смешки, и прочие наемные рабочие
продолжили делать свое дело. Просто нервный срыв
у официанта.
Я склонился над раковиной. Не знаю, сколько прошло времени, потом я почувствовал, что рядом стоит
жена.
— Есть еще один способ сделать это, — сказала
Сид. — Просто положи их в посудомоечную машину. Так тоже можно. Пойдем, тебе надо выйти.
Банкиры, брокеры или кто там еще смотрели на
нас и расступались, когда мы шли мимо них к лифту.
Сид держала меня за руку и улыбалась, пока мы спускались на первый этаж, и твердила, что все хорошо, все
в порядке. Я не был в этом настолько уверен. Мы вышли в холл. Там было негде присесть, поэтому мы пошли на улицу и остановились, глядя на реку, как когда то, на нашем первом свидании. Река привела меня
в чувство. Река и то, что Сид не выпускала моей руки.
— С Пэтом все будет в порядке, — сказала она.
— Я знаю, — слишком быстро ответил я, едва не
перебив ее.
— Просто это тяжело, — продолжала она.
Она улыбнулась, пожала плечами. Попыталась
объяснить:
— В смысле, все это тяжело. Всегда. То, как мы
строим свою жизнь. Работа. Дом. Делать карьеру. Растить детей. Творить свою судьбу. Как в песне поется — мечусь между желанием любить и тем, чтобы
сделать предложение.
— Я знаю эту песню, — сказал я. — Это хорошая
песня.
— Понимаешь, нашим родителям, бабушкам и дедушкам тоже было трудно, но трудно по другому.
— Ты говоришь о возможности ядерной катастрофы? О Великой депрессии? О Гитлере и Сталине?
Обо всем этом дерьме двадцатого века?
— Обо всем этом дерьме двадцатого века, — подтвердила она. — Война. Бомбежки. «Дружище, подай
десять центов». Я не преуменьшаю. Но все было проще. И для мужчин, и для женщин. Никто не думал, что
им придется делать все это.
Она обняла меня за талию, и мне показалось, что
во всем городе никого нет, кроме нас.
— Трудно, — сказала моя жена. — Трудно, когда
все разом.
И я подумал — все разом?
Да ведь у меня практически ничего нет.
Марти размахивал руками, пытаясь что то втолковать выпускающему редактору.
— «Татуировка, чья ты?» — оживленно говорил
Марти. — Телеигра. Я ведущий. Две команды комиков. Вы таких знаете. Умные, острые на язык комики,
балансирующие на грани хорошего вкуса. Только те,
кому до зарезу нужна эта работа.
Выпускающий редактор нахмурился, не совсем
понимая:
— И их… татуируют?
Марти захохотал как маньяк.
— Нет, нет, нет, — сказал он. — Им нужно определить владельца татуировки.
Я откашлялся.
— Крупным планом покажут штрихкод на чьей-нибудь шее, — сказал я. — Или бабочку. Или, к примеру, китайский иероглиф.
— Это может быть прямой эфир! — провозгласил
Марти. — Сплошная импровизация! Может идти вживую прямо из комнаты отдыха!
— Люди в масках, — предложил я.
— Маски — это хорошо! — воскликнул Марти. —
Вроде венецианских — понимаете, о чем я? Маски,
которые носят в Венеции. На карнавалах. Жуткие,
сексуальные маски. И потом, после остроумных состязаний между командами, занавес открывается, и мы
видим… Дэвида Бэкхема. Или Эми Уайнхаус. Или
Шерил Коул. Или Саманту Кэмерон. Это будет здорово — в наши дни татуировка есть у каждого.
Выпускающего редактора явно грызли сомнения.
— У меня нет, — сказал он. — Вы и вправду думаете, что сможете заполучить Бэкхема?
— Ну, возможно, насчет Бэкхема мы погорячились, — вступил я. — Но у всех футболистов Премьерлиги везде вытатуированы штрихкоды, колючие проволоки и китайские драконы. Поэтому, если не достанем Бэка, по крайнем мере, мы всегда можем привести
в студию того, кто хочет им стать.
Марти улыбнулся мне.
— Это станет прорывом в телеигровой индустрии, — сказал он. — Мы поднимемся до недосягаемых
высот.
Выпускающий редактор потрогал свои часы.
— Или упадем в бездонную пропасть, — пробормотал он.
— «Мои так называемые зубы». — Марти фонтанировал идеями. — Я веду тайное расследование, почему
у британцев самые плохие зубы в мире. Представляясь стоматологом гигиенистом, я внедряюсь в…
— Мне это не нравится, — сказал человек с Би-би си.
Я отхлебнул чаю. Он совсем остыл.
— Или, или, или — «Кутящая Британия Марти
Манна», — продолжал Марти. — Я разоблачаю кутящую Британию — но делаю это пьяным… с абсолютно
мерзкой рожей… пропивая свой блестящий ум…
На лице выпускающего редактора появилось страдальческое выражение.
— Или животные, — заторопился Марти, повышая
голос в приступе паники. — «Чистая ли клетка у вашего
хомячка? Самые притесняемые животные Британии»…
Выпускающий редактор нахмурился:
— Что… вы имеете в виду таксу по кличке Дарси,
которая поедала собственные экскременты? Или корги Колина, одержимого сексом?
— Точно!
— Мы уже это делали, — сообщил человек с Би би-си. — Еще мы делали «Помоги мне, Антея, я заражен
паразитами», и мы делали «Собачью тюрьму» и «Я живу как свинья», где знаменитости, о которых кто только не слышал, спали со свиньями, ели как свиньи и
даже учились разговаривать как свиньи.
— Я помню это шоу, — сказал я. — Оно было чертовски хорошим.
— Все, что касается животных, — сказал человек
с Би би си, — всегда идет на ура.
— Тогда давайте поднимем это на новый уровень, —
предложил Марти. — Новое поколение. Шоу талантов,
но для собак. Скажем, по образцу шоу Саймона Ковелла «Британия ищет таланты» — передача, которая ассимилирует в себе все, чему учил Эйнштейн, говоря о
легком жанре. Собаки! Собаки интеллектуалы! И собаки тупицы — ну, вы понимаете. Это будет смешно.
Они могут пописать на меня! А в самом деле! Зрителям это понравится!
Марти искоса взглянул на меня глазами баттера,
ожидающего подачи:
— Обезьяны?
Мне захотелось его обнять. Вместо этого я улыбнулся и кивнул.
— Обезьяны, — проговорил я с чуть меньшим энтузиазмом, чем испытывал. — Обезьяны — это хорошо.
Это классика.
— «Талантливые обезьяны Великобритании», —
провозгласил Марти, но эта идея немедленно растворилась в чистом воздухе офиса выпускающего редактора.
— Или что нибудь еще, — предположил я.
— Мы разрабатывали форматы программ, — не
унимался Марти. — «Мэд Манн продакшнз». — Теперь
в его глазах был вызов. — Слышали когда нибудь о
«Шести пьяных студентах в одной квартире»? — Он
стукнул себя по груди. — Мы придумали этот формат. Мы продали его по всему миру. «Шесть пьяных
норвежских студентов в одной квартире». «Шесть
пьяных австралийских студентов в одной квартире».
«Шесть пьяных польских…» Шоу шло во всех странах!
— Реалити шоу, — заявил человек, способный одним взмахом руки изменить наши жизни, следуя политике партии этой недели, — уже не столь популярны.
— Да ну, — возразил я, — в плане всегда найдется
местечко для недорогой программы, где соберутся те,
кто желает показать себя полным идиотом.
— Мы делали одно из первых шоу, снятых скрытой камерой, — сообщил Марти.
Я кивнул:
— «Вас обокрали!»
У Марти затуманились глаза от воспоминаний.
— Надо было только смонтировать наиболее яркие сцены ограбления, пойманные камерой, — сказал
он. — Но это было, понимаете, беспощадным обвинением нашему… хм… жестокому обществу.
— Вы же говорите о телевидении двадцатого века, — заявил человек. — О древней истории.
— Нет, я пытаюсь показать, насколько широки наши рамки, — ответил Марти. — Нельзя хранить все яйца
в одной корзине. Мы делали совершенно невероятное
грязное культурное обозрение для полуночников «Искусство? Вот задница!». Викторину «Извините, я совершенный кретин». Мы делали «Грешный мир».
Мужчина взглянул на нас с интересом:
— То самое шоу с Терри Кристианом и Дэни Бер?
— Вы имеете в виду «Слово», — поправил я. — Наше шоу с Эймоном Фишем, Гермионой Гейтс и Вилли
Хискоком, славным поваром Джорди.
Имя Вилли Хискока ему было явно незнакомо.
— Неужели вы нас не помните? — просяще заговорил Марти, уже без всякого вызова в голосе. — Мы
получали награды БАФТА. Раньше.
Выпускающий редактор встал, и я понял, что теперь
все по другому. Я тоже поднялся. Встреча закончилась. Марти оставался сидеть.
— Просто дайте нам работу, — взмолился он. — И мы
умрем на посту.
В этом и была проблема.
Они хотят тебя только тогда, когда ты в них не
нуждаешься.
Мы поднялись по ступенькам и оказались на самом
верху стадиона, где проходили бега гончих собак. Все
поле было видно как на ладони.
Я помнил, как в детстве, вечером по четвергам, когда мы ходили на бега в Саутенде, собирал с кузенами
целые охапки невыигравших билетов, в то время как
папа и дядья изучали расписание бегов, а мама и тетушки делали ставки на свои счастливые числа. Неужели это действительно было среди недели, перед
школой? Видимо, да. Очень многое с тех пор практически не изменилось, и это было невероятно. Запахи
табака, духов и пива, разнообразные акценты и смех.
Крутые парни в выходных костюмах и их хорошенькие подружки. Лосьон после бритья и собачье дерьмо. Игры рабочего класса.
— Я думал, что этого мира больше нет, — засмеялся я. — Что он исчез много лет назад.
— Нет, этот мир еще жив, — резко ответил Кен. —
Это ты его бросил, дорогуша.
Единственная разница была в том, что мы пришли
сюда днем. Это называлось встречей Букмекерской
дневной службы бегов гончих, и вход был свободным,
специально для завсегдатаев.
Мы зашли за Сингом Рана после того, как он закончил свою смену охранником на фабрике фейерверков
на Сити роуд, и я повел их на собачьи бега на Бэдхем-кросс. Это было то немногое, что я мог для них сделать.
Они не любили рестораны, потому что ели очень
мало. Даже если сами выбирались в какую нибудь замызганную кафешку по соседству, они едва поклевывали еду, как птички. Они предпочитали оставаться
в квартире Кена, пощипывая картофельные котлеты
алу чоп или непальское карри под названием «миточат» или «алу дум».
Еда гурков. Сплошной картофель. И специи.
Они не любили пабы, потому что Синг Рана не пил
алкоголь, а Кен не мог там курить. Они не любили гулять. Не интересовались кинематографом. Кен говорил, что по сравнению с «Касабланкой» все фильмы —
мусор. Телевидение навевало на них скуку, за исключением скачек на четвертом канале.
Но они любили играть на деньги.
Поэтому я пригласил их на собачьи бега между
Ист Эндом и Эссексом — места, которые я помнил с
детства. Я думал, что флер этого места исчез еще во
времена неоромантики, но оказалось, что все осталось, как было.
В баре пахло рыбой и жареным картофелем. Кен
вынул засунутый за ухо карандашик, каким обычно
пользуются строители. Лизнув его кончик, он склонился над программой скачек. Как всегда, он был в
своем безукоризненном пиджаке, рубашке и галстуке. Иногда мне казалось, что он даже спит в этой одежде. Синг Рана взглянул на беговую дорожку, затем на
небо. Он вписывал ставки в бланк, учитывая погодные
условия и придирчиво взвешивая все риски. Кен был
более суеверным. Он выбирал бегунов на основе кличек, знамений, тайных знаков. Кен выигрывал редко,
а Синг Рана — постоянно. Но суммы, которые они
ставили, были настолько крошечными, что большой
разницы не ощущалось.
— Одинокий Путешественник, — возгласил Кен,
разглядывая проходящих мимо собак. — Номер пять.
Взгляните на него.
Номер пять нюхал воздух, но, помимо этого, ничем
не отличался от других гончих. Они больше походили
на ракеты, чем на собак.
Синг Рама покачал головой.
— Для Одинокого Путешественника у него слишком слабые лапы, — сказал он. — Он хорошо себя чувствует на твердой земле. А сегодня утром шел дождь.
— Он чует кровь, — настаивал Кен. Он повернулся
ко мне. — Некоторых из них тренируют на живых кроликах. Чтобы бежали быстрее, потому что настоящий
кролик на вкус лучше железного. Когда их тренируют
на живых кроликах, мы говорим, что они чуют кровь.
Синг Рана снова покачал головой.
— Только не этот, — возразил он. — И не после утреннего дождя.
— Однажды я приходил сюда с твоим отцом, — сказал мне Кен. — Еще до твоего рождения. Мы столкнулись здесь с Альфом Рамсеем. Еще до того, как он стал
сэром Альфом Рамсеем. Ты ведь о нем слышал?
Я слегка обиделся.
— Тренер английской команды, которая выиграла
Кубок мира в шестьдесят шестом году. Я знаю, папа
учился с ним в школе.
Кен кивнул:
— Альф начал избавляться от своего акцента. Как
вы это называете? Занятия по развитию речи. Он был
очень увлечен этими занятиями, старина Альф. И вскоре болтал как заправский джентльмен. — Кен хмыкнул при этом воспоминании. — Твой отец считал, что
это просто смешно.
Я попытался представить здесь моего отца. Сколько лет ему тогда было? Меньше, чем мне сейчас. На дорожке с грохотом установили металлического зайца.
Раздались крики, как только гончие рванули с места.
— Я никогда не говорил ему, что люблю его, — проговорил я.
Кен подозрительно глянул на меня:
— Альфу Рамсею?
— Папе, — поправил я его. — Только один раз. В самом конце. В больнице. Когда я узнал, что он умирает.
Я ему сказал. Но это был единственный раз. И я сожалею об этом.
Кен Гримвуд состроил гримасу, поправляя свой
пиджак. На его лице застыло легкое отвращение.
— На твоем месте я бы об этом не беспокоился, —
буркнул он. — Твой отец был не из тех, кого нужно
целовать и обнимать. Он не поблагодарил бы тебя,
если бы ты каждый день распускал перед ним слюни.
Крики стали громче. Мимо пронесся металлический заяц, за которым гналась свора гончих. Номера пять, Одинокого Путешественника, нигде не было видно. Кен начал рвать свои бланки со ставками на мелкие
кусочки. Синг Рама засмеялся. Впереди всех бежала
собака с красным номером шесть.
— Шесть! — вскочив, воскликнул Синг Рана. — Давай, шестой!
Кен Гримвуд фыркнул, не глядя на меня.
— Ты один раз сказал, что любишь его, — снова заговорил он. Карандаш бегал по бланку, заполняя его
для следующего забега. — А для такого человека, как
твой отец, поверь, одного раза больше чем достаточно.
Их была целая толпа, и они методично громили
автобусную остановку.
С натянутыми поглубже капюшонами и вязаными
шапками, чтобы их не узнали на многочисленных камерах видеонаблюдения, но до отвращения переполненные чувством собственной безнаказанности, они
швыряли куски бетона в стеклянные стены павильона. Алмазные осколки устилали тротуар под желтыми
уличными фонарями, а толпа восторженно вопила.
Я довез Кена и Синга Рана до самого дома, подъехав
к нему с другой стороны, и был очень рад, что сейчас
они не со мной. Это было просто замечательно. Они бы
обязательно сделали какую нибудь глупость. Например, попытались бы остановить хулиганов.
Казалось, толпа увеличивается прямо на глазах.
Она выплеснулась на проезжую часть, все пригибались и визжали от счастья, когда разбивалось очередное стекло. Я поставил ногу на тормоз и услышал
собственное дыхание. Я хотел развернуться и найти
другую дорогу. Но было слишком поздно. Фары моей машины осветили их, безжалостный ослепительный свет указал на их преступление. Разом, как одно существо, они повернулись ко мне. И я увидел его.
В самом центре толпы.
Из под вязаной шапки выбивалась густая прядь
светлых волос.
В руках — кусок бетона размером с пиццу.
Он прикусил нижнюю губу и швырнул бетон в последнее стекло. Затем они разбежались. Обратно в лабиринты своих домов. А я сидел в машине, фары освещали миллионы бриллиантов, а я думал — это просто
похожий на него мальчик. Только и всего. Подросток
с длинными светлыми волосами, на вид кажущийся
младше, чем есть.
На свете миллионы таких подростков.
Купить книгу на Озоне
