Стоит ли заново открывать Америку?

Предисловие к книге Юрия Сигова «Необычная Америка: За что ее любят и ненавидят»

О книге Юрия Сигова «Необычная Америка: За что ее любят и ненавидят»

Мой давний приятель, человек, который много чего повидал
в жизни и много где побывал, как-то с разочарованием посетовал,
что надоело ему искать по белу свету приключения
и чуть ли не ежемесячно совершать новые открытия. Посещение
самых экзотических стран его больше не привлекало,
знакомиться даже с самыми интересными и неординарными
людьми вконец опостылело, но каких-то новых «адреналиновозатаскивающих» авантюр где-то «подкорно» ему все же хотелось,
а вот где их взять — непонятно.

И тогда он решил заняться, так сказать, «глубинным копанием» того, что ему казалось абсолютно понятным и известным.
Иными словами, заняться своего рода «духовнофилософской
археологией», в которой есть место не столько
обычным земным радостям, сколько сплошным сомнениям и разочарованиям: вот что-то казалось совершенно понятным
и ясным, а потом вдруг — раз! — и полное замыкание.

Между прочим, вы никогда не задумывались, что больше
всего (по крайней мере последние лет пятьдесят) в России
любят пообсуждать? Оказывается, склонны мы вести разговор
вовсе не о погоде, не о здоровье первых лиц государства
или последнем писке моды — что отечественной, что забугорной
— и даже не о «светских» скандалах… Любят у нас
поговорить, оказывается, о двух самых доступных и в то же
время абсолютно далеких для большинства вещах — о футболе
и об Америке.

Ведь кого ни спросишь — вне зависимости от возраста,
уровня интеллекта или наличия чувства юмора, — всяк
на пальцах вам объяснит, что надо сделать, чтобы любимая
команда (не важно, как она называется — «Амкар» или Chelsea)
всегда выигрывала, и кого надо поставить главным тренером
сборной, чтобы она в конце концов куда-нибудь прорвалась.

И не столь важно, что сам рассуждающий, возможно (и скорее
всего), никогда в своей жизни даже резиновый мяч по асфальту
не гонял, не говоря уж о гроссмейстерском кожановиниловом.
Но, уверяю вас, лишь затронь эту тему, и любой,
будь то министр или дворник, тут же выскажет свое веское
мнение по всем футбольным вопросам, стараясь ни в коем случае
не показать себя дилетантом или клиническим невеждой.

С Америкой дело посложнее. О ней не просто любят рассуждать,
на нее при случае (и при отсутствии такового) могут
со знанием дела сослаться, попенять каким-нибудь крепким
американского замеса словцом или выражением (зачастую
не понимая его подлинного смысла, но это в конце концов
не самое главное!) и даже пригрозить неведомым «американским
агрессорам», которые, словно назло России и многим
другим странам мира, стремятся всех выстроить по ранжиру,
а непокорных — так еще и прилюдно проучить.

Когда над бывшим Союзом висел прочно скроенный «железный
занавес», об Америке не то чтобы втайне мечтали, но говорили
каким-то завороженно-таинственным тоном. Всем было
известно, что где-то там, в заграничном далеке, такое государство
вроде бы как и существует, но попасть туда простой человек
(да и непростой тоже) с одной шестой части света ни при каких
условиях никаких шансов не имел. А те, кто «от партии и правительства» в Штаты попадал «в короткую или длинную командировку» в силу своей профессии (да и для того, чтобы пустили
в Америку еще хотя бы разок), упорно твердили об ужасах
«развитого империализма», будто все эти «ужасы» их любимой
стране (какой, правда, не уточнялось) из-за «бугра» угрожают.

В этом плане ничего не изменилось и в «послезанавесные»
времена: все те же «доверенно-проверенные лица» все так же
рвутся в Америку во все те же «ответственные командировки»,
в душе изо всех сил завидуя (не дай бог признаться!) этим самым
американцам. Но по роду своей оплачиваемой государством
работы они вынуждены с Соединенными Штатами бороться
перманентно и — что показательно! — абсолютно бессмысленно.
Причем более всего опасаются они не столько того,
что США действительно что-то плохое сделают той же России,
сколько того, что по каким-то причинам может «не сложиться»
их прорыв в» американское» будущее.

И даже покинувшие СССР еще в 1970-х десятки тысяч бывших
советских граждан, осевшие на Брайтон-Бич самого «капиталистически
загнивающего» города мира Нью-Йорка, ничего
особого в наше понимание Америки не внесли. Да, кое-какой
народ по разного рода родственным линиям (да и то с распадом
Союза) в Америку попадал, что-то оттуда привозил и даже
кое-что рассказывал о той малопонятной и абсолютно чуждой
для нашего человека заокеанской жизни.

На первый взгляд может показаться удивительным, но это
действительно так: не способствовала пониманию Америки
и долгие годы активно работавшая на создание образа «империалистического
врага» советская медийная пропаганда. Были
времена, когда в США находилось одновременно до 30 советских
корреспондентов всех мастей, названий и «крыш». Они регулярно
и в точно установленное время с экранов телевизоров
и страниц центральных газет вещали то о пышно-шевелюрной
Анджеле Дэвис, то о неугомонном докторе Хайдере, то о чудодевочке
Саманте Смит, с которой в тогдашнем Союзе отождествлялось
некое «новое американское мышление».

И уж хлебом не корми, а дай порассуждать об Америке,
что раньше, что сегодня, российским политикам и ответственным
государственным мужам. Причем чем чаще они попадают
с визитами «заклятой дружбы» и «взаимоневыгодного сотрудничества» в Америку, тем с большей уверенностью вещают
о всяких таинственных американских напастях — от направленных
на Россию тысячах американских ракет с самонаводящимися
и самоотворачивающимися головками до зловредных
торгашей с Уолл-стрит, которые то ли российский рубль хотят
куда-то опустить, то ли сделать цену за баррель нефти такой,
что вся российская экономика разом развалится. А уж что тогда
будет и произойдет с самой Америкой и со всем остальным
миром — просто страшно подумать.

И что больше всего поражает в этих «компетентных рассуждениях» — отсутствие ясности: зачем и для чего «американскими
примерами», вывезенными из собственных командировок,
люди козыряют? И стоит ли вообще так уж откровенно
демонстрировать свой псевдоантиамериканизм, чтобы понравиться
таким же псевдопатриотам?

Ведь, по правде говоря, у каждого из этих критиков, кого
ни возьми, именно там, в «загнивающих Штатах», и деньги
(причем немаленькие) лежат в банках или крутятся на бирже,
и особнячок давно облюбован и построен, и американский паспорт
или уже есть, или хотя бы разрешение на жительство получено (а если не у самого, так у ближайших родственников,
а у детей — обязательно).

Так что если «попросят» его по каким-то причинам с уютного
и насиженного места во властных структурах в России (где
почти всегда такой «попрошенный» как раз и занимался тем,
что поносил эту самую Америку почем зря), то именно там,
в Соединенных Штатах, он и найдет себе приют-прикрытие
в виде стипендиатства от фонда или иной структуры, обслуживающей
американское правительство.

Это только несведущим кажется, что российская власть
и все те организации, которые определяют международную политику
страны, являются по духу антиамериканскими. Смею
заверить, отнюдь нет: просто в России принято и необходимо
все время поносить Америку, обличать ее скрытую от глаз
трудящихся политическую вредность, военную наглость и финансовую
алчность. А еще для борьбы со всем этим «злом» создавать
разного рода отделы, главки и службы. На деле основная
цель работающих в этих теплых местечках (пусть в душе,
а не официально, на бумаге) — попытаться самим хоть немного
пожить в Америке. Либо на худой конец за счет каждодневной
критики США создать себе в России условия, максимально
приближенные к «ненавистным» американским «реалиям».

Поговорите с нашими хоккеистами, баскетболистами, разного
рода учеными — доцентами с кандидатами, которым удалось
волей судьбы оказаться в Америке и получить тамошний
паспорт… Российский-то, правда, они, как правило (исключения
есть, но правилом они так и не становятся, хотя для их детей,
родившихся в Америке, ситуация уже кардинально меняется
с отношением к этой стране), хранят для одной-единственной
цели: чтобы навещать родных и близких, не утруждая себя получением
российской визы.

А вот для жизни у них на руках самый надежный и, как оказывается,
втайне желаемый паспорт США, с которым и визы многих стран не нужны, и жить куда комфортнее и безопаснее,
чем по российским официальным документам.

Тут стоит отметить еще вот какой вроде бы небольшой,
но весьма, думаю, показательный нюанс. В Америке значительное
количество бывших и нынешних российско-советских
граждан живет потому, что чувствуют они себя там комфортно
и в безопасности. Но вот в американское общество большая
часть из них «перетекать» не намеревается (хотя не особо это
у них получается), да и желания они не проявляют, чтобы понять
это уникальное для всего остального мира общество.

И дело здесь вовсе не в чужеродном английском языке, который
все же не китайский или венгерский и минимальному
освоению и изучению элементарно поддается. Просто так намного
удобнее: американскую политику знать не желаю, а американцев
в душе круто-люто ненавижу — на праздники с ними
по-людски не выпьешь, да и с размахом не погуляешь.

Но зато в этом вечнозеленом долларовом обществе любому
уютно и тепло, особенно в Майами с Лос-Анджелесом. Так
что лучше (да и намного престижнее) обосноваться и строить
будущее и свое, и своих детей с внуками именно в Америке,
какой бы империалистически-алчной она ни была и как бы
скучно с американцами по сравнению с русскоязычным братом
ни было.

Проработав много лет в США, я поначалу удивлялся, какое
же количество наших граждан, на словах понося и желчно
критикуя эту страну, стремятся тем не менее при любой возможности
осесть в ней, а если самим не удастся, то непременно
привезти в нее своих детей. И при этом приложить все усилия,
чтобы именно с американским, а не каким-то другим будущим
связать свои дальнейшие жизненные перспективы.

Скажу откровенно, что почти всегда речь в таких случаях
шла вовсе не о конченых циниках или «продажных антисоветчиках», для которых традиционно все то, что плохо для СССР и России, — непременно в радость Америке и ее начальству.

Нет, речь идет о людях вроде бы самых обычных и цивилизованных
— о биологах и хоккеистах, физиках с химиками, компьютерщиках
с математиками, о музыкантах многочисленных
симфонических оркестров. В общем, о всех тех, кому не столько
нужна была таинственная и никем до сих пор не осознанная
«американская мечта», сколько укромное и комфортное место,
где не будет «доставать» все еще живущая и процветающая совковая
бюрократия и давящее всех подряд без разбору — причем
по никому не понятным причинам — не меняющееся с годами
совковое государство.

И здесь сформировался весьма любопытный парадокс.
Народу из бывшего СССР в Америку по всем направлениям
— что официальным, что разного рода «иммиграционнодопускающим» — попадает с каждым годом все больше
и больше. А вот осознанного неповерхностного понимания
Америки что у живущих в России, что у тех, кто из нее перебрался
в Штаты, как не было, так и нет.

Может быть, и нужды-то особой в этом «глубококопании
американских руд» не просматривалось. Действительно,
ну зачем голову ломать? И так все ясно: Америка для России
— это сильный и коварный соперник (может быть, уже
и не враг, но кто его знает?), мешающий России везде, где
только можно.

А уж если копать всерьез и попытаться понять, как так получилось,
что США при всех издержках и минусах превратились
в сильнейшую мировую державу, то тогда неизбежно придется
задумываться о самой России, о ее мало кому понятном
нынешнем социальном строе и тех людях, которые управляют
вверенным им государством.

Безусловно, многие в той же Америке из российских
что бывших, что нынешних граждан (вне зависимости от того,
удалось им обзавестись вожделенными американскими паспортами или нет) периодически сталкиваются и со сложностями
юридической системы этой страны, и с ее весьма ненадежно
и избирательно функционирующей медициной, и с имеющей
все шансы дать сто очков вперед российской, поразительной
по бестолковости и бессмысленности местной бюрократией,
да и с полицией, о которой, правда, по сравнению с ее российскими
коллегами принято выражаться только в возвышенных
чувствах.

Многие из наших соотечественников годами работают
в Соединенных Штатах и, естественно, вращаются в насквозь
«проамериканских» трудовых коллективах. А в них правила
игры не просто сильно отличаются от тех, по которым мы
играем у себя дома, они в корне другие и замешены на абсолютно
других и философии, и понимании самой сути отношений
между людьми.

Что же касается самих американцев, то им Россия, откровенно
говоря, по барабану: лишь бы ракеты оттуда не полетели
и не сотрясали ее социальные и другие, идущие волнами через
границы катаклизмы.

Большей части американцев вообще кажется, что было бы
намного лучше жить, если бы не только Россия, но и весь мир
были населены если уж не точными их копиями, то по крайней
мере очень похожими на них индивидуумами. И на полном
серьезе считают, что остальным просто не повезло, что они
уродились «неамериканцами». И, знаете, в чем-то они, как мне
кажется, правы: ведь миллионы людей со всего света рвутся
перебраться на жительство именно в США, а отнюдь не американцы
бегут из своей страны как черт от ладана.

Или вот еще: американцы вроде бы давно всем осточертели
со своей назойливой демократией во всех ее проявлениях —
особенно за границами США. И чем больше они ее навязывают
окружающему миру, тем их все больше терпеть не могут (даже
некоторые номинальные союзники). Но на деле это не так.

«Достав» весь остальной мир своим «продемократическим мессианством», Америка, как это ни кажется странным, именно
за счет подобного поведения неизбежно укрепляет, на удивление
многочисленных недругов, свои позиции в самых различных
уголках нашей планеты.

Возьмем еще одно устоявшееся заблуждение: дескать, Америка
— чуть ли не самая свободная в мире страна и в плане
«народопользования» этими свободами ей на земле нет равных
(чего стоит свобода продажи оружия, а потом пальба
по всем подряд — от школьников и учителей до конгрессменов
и президентов). Но все, как известно, в нашей жизни
относительно. А уж в американской — тем более. Прожив
немалое время в Соединенных Штатах, я воочию убедился,
что свободы как таковой в стране по большому счету не так
уж и много.

Пока не столкнешься с американским государством и чудовищной
бюрократией местного разлива, то о приличном уровне
свобод в США вполне можно и потолковать. Если сравнить
имеющиеся в распоряжении американских граждан свободы
(особенно те, что существовали до событий 11 сентября) с тем,
что я, например, видел в Саудовской Аравии или тех же постсоветских
государствах Центральной Азии, то разница на самом
деле отнюдь даже не символическая.

Однако за исключением малого и в какой-то степени среднего
бизнеса, в Америке в плане некой «полной свободы», которую
себе многие, не знающие этой страны, представляют,
особо не разгуляешься. Правда, большинство американцев
не считает все это какой-то «несвободой» или неким гибридом
«ограниченной вольности». Зато любые ограничения, накладываемые
на них родным государством (многие из которых
невероятно абсурдны и нелепы), американцы рассматривают
как неизбежные и даже «правильные издержки» свободного
развития страны и ее граждан.

При всех подобных «свободных метаморфозах» американцы,
по моим наблюдениям, вообще не видят в мире себе
равных, сколько бы они ни заседали в Совете безопасности
ООН и какими бы «стратегическими партнерами» ни нарекали
периодически то Россию, то другие страны. А посему невероятно
наивен тот, кто ждет от США некоего мифического
«равноправного партнерства». Потому и Россия, и постсоветские
страны, да и многие другие крайне заблуждаются, ожидая
от Соединенных Штатов какого-то даже минимального учета
их интересов (опять-таки не стоит придавать особого значения
риторике и прописным буквам, фиксируемым в двусторонних
соглашениях между Соединенными Штатами и другими
государствами). Этого никогда не было раньше и не будет
в будущем.

При том что рядовые американцы на порядок свободнее
граждан многих других стран, их отношение к религии
или церкви в стране можно сравнить, по моим наблюдениям,
только с самыми «зацикленными» исламскими государствами,
где религиозные начала — сама суть жизни, ее философское
осознание.

Многие почему-то уверены, что большая часть из того,
что у себя дома построили американцы, базируется исключительно
на протестантской религии и ее ключевых постулатах.
Я не совсем с этим согласен, и вот почему. Наверняка так было
на начальном этапе возникновения США как независимого государства
и еще сравнительно недавно, то есть как минимум
до обрушения башен Всемирного торгового центра и дымящихся
развалин Пентагона.

А вот затем, на мой взгляд, безграничная вера в свободу
и демократию стала гораздо чаще подменяться как внутри самой
Америки, так и вне ее бизнес-прагматизмом, который с религиозными
добродетелями пересекается все чаще, но реально
взаимодействует все реже и реже.

Кстати, есть еще одна любопытная черта американского
общества, о которой многие иностранцы предпочитают либо
вообще не думать, либо пенять гражданам США, ссылаясь
на их якобы клиническое невежество и малообразованность.
Судите сами: за всю свою историю Америка дала миру (я имею
в виду деятелей культуры с мировым именем) не так уж много
великих художников, поэтов и музыкантов, даже если учесть
тот факт, что они сюда съезжались тысячами в течение прошлого
века со всех концов света.

Но зато именно Соединенные Штаты прославились на весь
мир плеядой неординарных и ярких политических деятелей
(со времен отцов-основателей США до сегодняшних дней).
Причем эти люди не только оказывали и продолжают оказывать
огромное влияние на жизнь самих американских граждан,
но и чуть ли не полностью переписывали и, вне сомнения, будут
перекраивать мировую историю и ход ее важнейших событий
(здесь достаточно упомянуть Ф. Рузвельта, Г. Трумэна
и Дж. Буша-младшего, да и Б. Обама еще своего последнего
слова не сказал).

Именно американские политики сначала у себя дома, а потом
«на выезде» стали ярыми противниками таких типично
британских общественных институтов, как монархия, аристократия,
тирания по отношению к собственным гражданам
и отказ от религиозных свобод.

Существует еще одно заблуждение, касающееся Америки.
Якобы здесь возникла какая-то особая, искусственно созданная
всемирная нация — ни на кого не похожая и, может быть,
поэтому никому не желающая подчиняться. Как только ни называют
Америку — и «плавильным котлом», и «сборной перебродившей
солянкой», и даже родиной «новой человеческой
расы».

На самом же деле в Америке происходит действительно
уникальный по своей сути мировой социальный эксперимент по сбору со всего света желающих жить богато и свободно.
И хотя эксперимент этот еще далеко не окончен, в плане «нового
многонационального единения» людей в США каких-то особых
успехов (по крайней мере пока) добиться, на мой взгляд,
по разным причинам не удается.

Как бы ни пыжились китайцы, индусы, арабы, африканцы,
латиноамериканцы или восточноевропейцы (особенно
в первом поколении) вызубрить слова американского гимна
или имена президентов страны, они гарантированно по жизни
будут объединены только американскими паспортами общеустановленного
образца (да и то только те, кому повезет). А вот
обитать в Штатах они будут по большей части внутри замкнутых
национальных иммигрантских районов (причем знаменитый
нью-йоркский Брайтон-Бич — еще далеко не худший
вариант), по минимуму соприкасаясь с окружающей их «новорасовой» Америкой.

Кстати, многие американцы вообще не понимают, почему им
вообще надо с кем-то за пределами собственной территории считаться
и уж тем более учитывать чьи-то интересы. В их восприятии
даже самые позитивные события или отдельные аспекты
жизни граждан других стран не воспринимаются как нечто такое,
что заслуживало бы если не уважения, то как минимум тщательного
изучения на предмет перенятия позитивного опыта.

Для американцев и в политике, и в повседневной жизни
(в отличие от тех же китайцев или японцев) абсолютно
не характерно что-то планировать на годы вперед, искать
какие-то «длинные ходы» в тех или иных жизненных ситуациях.
Они традиционно действуют решительно и если уж бьют,
то непременно первыми и наотмашь.

Говорят, что американцы вообще ни с чьим мнением
не считаются (даже с мнением своих союзников), поэтому даже
самым верным друзьям с ними неуютно. На самом деле Америка
долгие годы была сама по себе — пуп земли, ни от кого особо не зависящий и одновременно диктующий всем, кто попадал
под «горячую руку», как жить им на земле бренной.

Попробуйте убедить простого американца, что где-то живут
лучше, чем в его родной стране, умнее, практичнее да и просто
счастливее. Гарантирую, результата вы добьетесь обратного.

Всех, кто с подобным подходом не согласен, американцы
привыкли при необходимости воспитывать не только словесными
увещеваниями, но и на межгосударственном уровне —
с помощью «большой военной дубинки». Если учесть, что военный
бюджет США намного больше, чем затраты на военные
нужды следующих за ними 19 стран мира, то бояться что рядовым
американцам, что самому сильному в мире государству
вроде бы некого.

Но наступило на горе Америки 11 сентября, и стало очевидно,
что все американские стереотипы восприятия жизни
не просто безнадежно устарели, но и стали создавать огромные
проблемы остальному миру. И этот самый «неамериканский
мир» весьма туманно стал оценивать поведение Соединенных
Штатов в том, что касается дальнейшего развития человечества,
а также будущего этой страны.

А еще остальному миру кажется (и он абсолютно уверен
в этом), что американцы — самая воинственная нация на земле.
Этим американцам не просто до всего есть дело, в попытках нести
«добро и счастье» всем другим Соединенные Штаты готовы
снести голову любому, кто им в этом мешать попытается.

Мало того, все войны, которые вели США в последние несколько
десятков лет (и ведут нынче в Ираке и Афганистане)
и от которых страдали миллионы людей на планете, в самой
Америке воспринимались как действия неизбежные и правильные,
потому как направлены они были на разгром враждебных
американской философии жизни сил.

Тут уж впору не просто принимать к сведению такую особенность
характера американцев и политики этой страны (особенно если с ней приходится иметь дело), но и все время надо
быть готовым к бурной реакции Соединенных Штатов на то,
что им может показаться «неправильным» или «не совсем демократичным».

А если учесть, что ответить США военным путем мало
у кого на сегодня хватит возможностей и решительности,
то не стоит удивляться, что «новая мировая раса» может в любой
момент и в любой точке планеты фактически любого «построить», оставшись при этом абсолютно безнаказанной.

Давно принято считать, что само выражение «открыть Америку» уже потеряло какой бы то ни было рациональный смысл.
Об Америке, по крайней мере у нас в стране, всё и все давнымдавно
знают. И в том, что она из себя представляет и представляла
раньше, разбираются не хуже самих американцев.

Будет любопытно и познавательно, как мне кажется, прочитать
здесь написанное и тем, кто об Америке давным-давно
все знает (или думает, что знает, что на практике оказывается
далеко не одним и тем же), и тем, кто не особо этой страной
интересуется, но сохраняет в душе некую «недосказанную зависть» к тому, что она и в окружающем мире, и у себя дома
вытворяет и — что еще загадочнее — собирается выкинуть
дальше.

Так уж сложилась жизнь нашей весьма небольшой,
но агрессивно настроенной планеты, что от Америки на ней
не спрятаться, да и «забить» на США и их мировое влияние
при всем желании не удается. Слишком уж большая Америка
страна во всех смыслах, и слишком многое в мире от ее поведения
зависит. Да и всем ее соседям, что ближним, что дальним,
от американского характера достается по полной программе,
а в будущем такая тенденция, на мой взгляд, гарантированно
сохранится.

Сразу хочу предупредить: возможно, о чем-то, написанном
здесь, вы уже слышали или читали. Но это будет лишь первое
и, смею вас уверить, достаточно обманчивое впечатление. Американцы
и сами признают, что при своем практически неконтролируемом
доступе к информации они слишком мало знают
как о себе, так и о своей стране.

Поэтому не удивляйтесь, что, возможно, и вы откроете
для себя «неизвестную Америку». Тем более что каждый
по жизни волен открывать ее для себя ровно столько раз, сколько
раз попытается осознать сущность бытия и свои перспективы
на будущее, причем и в том случае, если они к Америке
никакого отношения абсолютно не имеют…

Купить книгу на сайте издательства

Жужа Д. Резиновый бэби (фрагмент)

Отрывок из книги

О книге Жужи Д. «Резиновый бэби»

— Мениа савут Тук! — Она старалась кричать туда, где на
домофоне были дырочки кружком. Потом переложила тяжелую
сумку из одной руки в другую.

Пожужжал механизм, и дверь открылась.

Тук сняла обувь и поставила аккуратно за сапогами хозяйки.
Яркие, с золотой пряжкой на подъеме, они были в два
раза больше ее серых полуботинок. Тук вздохнула и пошла
по лестнице наверх.

Хозяйка стояла на пороге гостиной в халате, босиком,
с припухшими глазами, шелковой маской на лбу и бутылкой
«Перье» в руке.

— Слушай, нужно говорить: это я — Тук… А как тебя зовут,
я знаю.

— Очен короша. Спасиба.

— А то два года — меня зовут Тук… Меня зовут Тук… Будто
либо у меня провалы в памяти… Либо каждый день —
один и тот же день…

— Спасиба.

— И не опаздывай, пожалуйста.

— Очен кораша!

Хозяйка закатила глаза и ушла в ванную комнату.

Тук достала перчатки, ведро с чистящими средствами
и выставила его в коридор. Потом вытащила из кладовки
пылесос и залила воду в специальную емкость. Вздохнула.
Нет, хозяйке она не завидовала, она бы так не могла и не
хотела.

Поздно вставать с недовольным лицом, потом часа два-три
приводить себя в порядок, переодеваться, красить
лицо добрых сорок минут, никогда ничего не есть, постоянно
взвешиваться, говорить по телефону и иногда плакать,
давя в пепельнице очередную сигарету. Нет, это не
для нее.

Она не понимала и половины того, о чем говорила хозяйка,
и музыка, которая все время звучала в этом доме, кроме
тоски, у нее ничего не вызывала.

Нет, хотелось ей совсем другого.

Она увидела их в Кенсингтонском саду. Около месяца назад.
Догнала, когда бежала с автобусной остановки. Потом
плелась за ними и наблюдала. Мужчина и женщина. Лет, наверное,
по тридцать. В черной униформе лондонской полиции,
они не торопясь шли по парку — видимо, следили за
порядком. Чтобы владельцы собак водили своих любимцев
на поводке, убирали за ними, а велосипедисты ездили только
по дорожкам, специально для этого предназначенным,
и вообще, чтобы никто никому не мешал и не нарушал всеобщего
покоя.

Вот тогда Тук поняла, как бы она хотела жить.

Женщина была очень смешливой. Мужчина все время
ей что-то негромко говорил, а она, останавливаясь, кусала
травинку, глаза у нее постепенно расширялись, и она взрывалась
хохотом, показывая десны, наклоняясь вниз и разгибаясь
наверх.

Сегодня, например, они шли как-то особенно медленно,
то и дело останавливались. Было чудесное утро, на теневой
стороне газона чуть серебрилась инеем трава, и молодые
лебеди в пруду ощипывали свои серые детские перья, меняя
их на белые.

Черная форма, белые шашечки на тулье, тяжелые добротные
ботинки на толстой подошве, безукоризненно
вычищенные, — Тук нравилось все. Она даже поняла сегодня
одну из его шуток: он сказал, что собаки не могут
смотреть вверх. А женщина все хохотала и махала на него
рукой.

Тук бы тоже хотела так ходить по парку, по дорожкам,
между огромными каштанами, смотреть на первые лиловые
крокусы в траве у самого дворца и мелкие белые маргаритки.
Чтобы рядом с ней шел такой же говорливый мужчина,
и она смеялась его шуткам, и все бы расступались
перед ними с почтением и даже чуть со страхом… А по вечерам
она бы гладила свою форменную юбку и стирала белую
рубашку. Отрастила бы, наконец, волосы и забирала бы
в тугой пучок, под черную шляпку с такой замечательной
кокардой. Ей бы так же махали водитель маленькой очистительной
машины, и грузчики, что собирают черные пакеты
из мусорных баков, и совсем юные ребята на поливалке,
в кепках и зеленых куртках. Она бы знала по именам всех
садовников и дворников и тех двоих, что чистят пруд от мусора и водорослей два раза в год. И даже мужчины, что не
так давно мыли памятник Виктории, тоже бы кивали ей со
своих лестниц, и она бы кивала им в ответ.

Она бы даже поменяла свою походку, ходила бы медленно
и степенно.

Тук вздохнула опять и наконец включила пылесос. Он
заревел, а она, переступая автоматически, возила его туда-сюда
по толстому ковру, раздвигая легкую мебель и залезая
под тяжелую.

Сегодня у нее две квартиры. А до того час десять в автобусе,
а потом двадцать минут пешком через парк, чтобы не
тратиться на пересадку. Да еще много пришлось тащить —
у всех закончились химикаты, и нужно было вставать раньше,
чтобы забежать в «Tэскo» по дороге.

А вчера весь день шел дождь, и она, пока вернулась домой,
промочила свои парусиновые тапочки.

Тогда как они шли в длинных плащах со специальными
пакетами на шапках, и женщина так же смеялась, разводя
ладони, а мужчина воодушевленно рассказывал ей что-то.

Как же им повезло! Гуляй себе в одежде, которую тебе
выдали, дыши свежим воздухом, и при этом все к тебе с уважением!

Нужно возвращаться в школу и учить язык. А потом, если
повезет…

Она выключила пылесос, сходила на кухню, вернулась
оттуда с зубочисткой и стала вычищать щетку, вытягивая из
нее волосы и нитки, потом поменяла насадку и принялась
пылесосить щели и узкие подоконники, чуть приподнимая
деревянные жалюзи. Болела спина: пылесос тяжелый, и по
лестницам таскать его трудно.

Потом она мыла унитазы, раковины, душевые кабины
и ванную, полы в кухне. Стерла пыль со всех поверхностей
в доме, отшлифовала зеркала и сложила в специальную папку
разбросанные по дому бумаги — письма, счета и всевозможные
приглашения… Разложила чистую посуду из посудомоечной
машины, ополоснула и сложила в нее грязную.
Записала себе в маленький блокнот под страничкой Г. П. — 
купить «Ваниш»…

Антибактериальным средством «Деттол, четыре в одном,
с запахом розового грейпфрута» протерла все рабочие поверхности
кухни, вычистила плиту. Вымыла внутренности
духовки и микроволновой печи.

Если бы не ленилась и начала учить язык сразу, как только
прилетела из своего Чиангмэя, то сейчас, может быть,
уже ходила бы с таким же светловолосым мужчиной по парку,
в черных строгих колготках, прямой юбке до колен и широким
ремнем.

Ей стало жалко себя.

Сверху спустилась хозяйка, все еще босиком, в халате, но
с накрашенным лицом и сложной прической.

— Тук, будь добра, протри книги в шкафу. У меня сегодня
опять был насморк с утра, я уверена, что это реакция на
пыль! А чем это здесь так пахнет? Я тебя прошу, не покупай
больше это в синих бутылках, я уже, по-моему, говорила
тебе, что не переношу этот запах.

Тук кивнула, но бутылку не унесла, а поставила глубоко
под раковину. Наполнила ведро водой и, прихватив тряпку,
пошла к шкафу с книгами.

— И будь добра…

Тук оглянулась, поставила ведро на пол.

— …Напиши еще раз на бумажке свою фамилию и оставь
здесь — я выпишу тебе чек. Я, честное слово, никак не могу
ее запомнить.

Тук кивнула.

Если бы она была женщиной-полицейским, ее фамилию
бы не переспрашивали постоянно, они бы ее запомнили
и даже писали бы без ошибки.

Она составляла протертые книги в шкаф и воображала,
как достает из нагрудного кармана удостоверение, и люди,
признательно наклонившись, читают ее имя, фамилию
и робко разглядывают фотографию. Она смотрит на них
строго, а они шевелят губами, стараясь все запомнить,
чтобы не переспрашивать никогда. Она даже уронила тяжеленную
книгу себе на ногу, когда думала об этом.

А еще она бы не дышала постоянно этой химической гадостью…
Для мытья окон, выведения пятен, растворения
известкового налета, и жира, и ржавчины…

Она бы прогуливалась по парку вокруг клумб, детских
площадок, кафе и пруда с лебедями.

У нее был бы здоровый цвет лица, сильные ноги и крепкое
сердце.

Она научилась бы смеяться и чуть-чуть кокетничать, она
бы окрепла физически, перестала, наконец, горбиться и с первой
получки купила бы туфли на каблуке.

Наверное, даже научилась бы подзывать белок специальным
свистом. А летом бы носила черные очки.

Жизнь стала бы наконец раем…

Она сняла перчатки, помыла их, вывернула и повесила
сушить. Потом взяла лист бумаги и написала на нем — Tук
Паисарнпайак.

Снесла вниз мусорный мешок и позвала хозяйку. Та спустилась
все еще босиком и, топорща пальцы со свежим маникюром,
выписала ей чек.

* * *

На следующее утро Тук долго ждала автобуса.

В это же самое время в Кенсингтонском саду женщина-полицейский
указала мужчине на группу подростков с собакой,
ее напарник кивнул, и они направились туда. Подростки
натравливали пса на пожилого человека в плаще,
собака рвалась с цепи, человек в плаще кричал, а подростки
смеялись.

Пока Тук искала в сумке проездной, полицейские наконец
подошли к группе, мужчина в плаще начал объяснять
что-то, размахивая руками, а потом пошел по дорожке, то
и дело оглядываясь.

Тук провела проездным по валидатору у водительской
кабины. Машина запищала, и на ней зажегся зеленый огонек.
Тук прошла в салон и поднялась на второй этаж.

В Кенсингтонском саду женщина-полицейский стала задавать
подросткам вопросы и приготовилась записывать ответы,
когда один из них вдруг сделал шаг по направлению
к ней и со всего размаха ударил ее цепью по лицу. Полетела
в сторону специальная планшетка с блокнотом и фетровая
черная шапка, на парня с цепью брызнуло кровью.

Тук передвинулась к окну, уступая место высокому старику
в круглых очках с пакетом из «Холланд энд Барретт».

Мужчина-полицейский потянулся к кобуре, когда один
из подростков свистнул, собака прыгнула на полицейского,
впилась зубами ему в бок, а подросток ударил по затылку,
прямо под самые шашечки на тулье, большим разводным
ключом.

Автобус тряхнуло, старик неловко наступил Тук на ногу,
она вскрикнула и сморщилась.

У полицейского, лежащего щекой на зеленой траве, из
уха бежала струйка крови. Хозяин собаки с силой пнул его
по носу, и еще одна красная дорожка потянулась из носа.
Собака все еще рычала и трясла головой, не выпуская из
пасти бок полицейского, на котором болталась черная кобура.

Старик извинился, Тук кивнула и отвернулась к окну.

Подростки кольцом обступили лежащую пару. Женщина
еще дышала, когда один из подростков, стоя над ней,
метнул в нее нож, и остальные загоготали и достали свои
ножи.

Крепко держась за поручни, Тук спустилась вниз по крутой
лестнице, вышла на нужной остановке и зашагала через
парк. После каштановой аллеи она увидела далеко справа
группу подростков и услышала, как лает собака. Сильно
пахло скошенной травой.

Юрий Арабов. Орлеан (фрагмент)

Отрывок из романа

А Рудик в это время резал глупый аппендикс, примитивный, гнойный и никому не нужный, доказывающий лишь то, что и Бог иногда мог ошибаться, придумывая в человеке абсолютно бесполезные, как детали к старой швейной машинке, предметы. В семидесятые годы один ученый парадоксалист предлагал удалять аппендиксы сразу, то есть у новорожденных, не подвергая впоследствии этой унизительной процедуре уже взрослого, состоятельного во всех смыслах мужа, отслужившего в армии, достигшего должности и. о. доцента и ходившего в рестораны по пятницам с любовницей, говоря жене, что до утра работает с документами. Но предложение не прошло, вероятно, из-за суеверного и ничем не обоснованного подозрения, что Бог сможет оказаться хитрее и задумал нечто про человека, чего он сам не может себе вообразить. Рудик в этом вопросе был на стороне похеренного ученого, а не Бога, считая, что чем меньше в человеке всякого рода непонятных деталей, тем лучше, а уж если Бог хочет просто ничем не обоснованного страдания, переходящего в перитонит, то уж извините, здесь мы поспорим и с вами не согласимся.

Он знал эту полостную операцию назубок и потому делал ее, почти засыпая, с трудом борясь с одурманивающей мозги тиной, тряся головой, полузакрыв глаза, как играет опытный пианист, даже не взглянув на постылую и захватанную пальцами клавиатуру.

Сестра-ветеринар, чтобы хирург окончательно не заснул, давала лизать ему мороженое «Забава», которое делалось Барнаульским хладокомбинатом, — двуцветный розово-белый пломбир на палочке, то открывая повязку на лице мастера, то прикрывая ее…

— Не могу, — пробормотал Рудик. — Сама ешь.

Он знал эту «Забаву» с детства и потому не ценил ее качества, например отсутствие сухого молока в рецептуре и всякого рода сомнительных консервантов. Сестра, не сказав своего традиционного «ага», долизала то, что не успел долизать Рудик.

И в это время в операционную влетела Лидка. Влетела со всем, что было при ней, с пирожками вверху туловища и густым тестом внизу, с размазанной косметикой на лице и с глазами, которые источали горьковатый каштановый мед отчаяния.

— Меня убивают! — крикнула она Рудику. — Моя добродетель растоптана грязным сапогом аристократа.

— Погодите, — терпеливо ответил ей хирург Рудольф Валентинович Белецкий. — Не видите, что я режу? Тут дело идет о жизни и смерти, а вы ворвались с какой-то травленной молью добродетелью и еще плюнули мне в лицо своей кислотой.

— Зашивай его, — приказала Лидка. — Чего здесь валандаться?

— Зашивайте, — покорно отдал распоряжение сестре хирург, содрал с себя надоевшую повязку и пропустил Лидку из операционной вперед. — Пойдемте со мной в ординаторскую…

Он вдруг замешкался, затоптался на месте, словно внезапно ослеп, и опять возвратился к больному. Посмотрел с подозрением на его раскрытый живот.

— Чего сопли жуешь? Забыл чего? — ласково проворковала ему Лидка.

— Да так… У меня дурь каждый раз… Будто я скальпель в животе оставляю… Когда учился в институте, мне один товарищ рассказывал… Как скальпель зашили в животе.

— Мне тоже сейчас кое-что рассказали, — пробормотала парикмахерша, не уточнив, что именно. — Услышишь — закачаешься.

И она с силой, ухватившись за рукав халата, загнала Белецкого в ординаторскую, как загоняют безмолвную скотину на убой.

Там Рудик рухнул на продавленный диван, словно метеорит обрушился на безжизненную планету, а Лидка плюхнулась на колени лечащего врача. Он почувствовал на себе ее теплый зад, похожий на две некрепко сшитые друг с другом подушки. У другого бы эти подушки вызвали восторг обладания, другой бы сразу зачитал стихи вслух, заговорил бы о мироздании, о психоэнергии, сансаре, пране и вьяне, другой бы весь мир духовный в себе перевернул — и именно из-за этих жгучих, как грелка, подушек. Но только не Рудик. Скука и раздражение, которые мучили его весь день, вдруг сделались нестерпимыми.

— Мне страшно. Спаси меня! — Лидка обняла его короткую широкую шею и прикоснулась к уху липкими губами, будто измазанными в клее «Момент» — в том смысле, что еще мгновение и их уже не отлепить.

— Отчего тебе страшно? — спросил он, увернувшись и все-таки спихнув ее с колен на диван.

— От человека.

— Ну знаешь ли, милая, от человека всегда страшно, — философически заметил хирург. — Человек может сказать тебе гадость, может ударить напильником по голове, посвятить тебя в свой внутренний мир, попросить взаймы денег… Страх от человека — в порядке вещей.

— Значит, тебе тоже страшно?

— Конечно.

— От кого конкретно?

— От всех людей.

Рудик нетерпеливо поднялся с дивана и посмотрел на улицу. Буря за окном не состоялась. Солнце зевало. Ветер пошел на местную карусель и там задремал в деревянной люльке.

Тогда хирург включил телевизор «Юность» на тумбочке. Как еще работал этот маленький советский реликт, как не взорвался, не возгорел, не вышел дымом, словно старик Хоттабыч, и не показал всей больнице кузькину мать — неведомо. Сквозь морскую рябь черно-белых помех стали видны двое молодцов, которые дубасили кого-то железной палкой, передавая ее из рук в руки.

— В насилии есть своя философия, — пробормотал хирург, озадаченно уставившись на экран. — Фридрих Ницше, если бы дожил до наших дней, был бы безмерно счастлив.

— Какая ниша? Чего ты плетешь?! — постаралась Лидка вернуть его с небес на землю.

— Это я так. Заговариваюсь, — пошел он на попятную.

— Ты не понимаешь. Меня хотят убить.

Лицо парикмахерши пошло пятнами, губы затряслись и разъехались в разные стороны, словно две гусеницы.

— Кто? — терпеливо спросил Белецкий.

— Инквизитор, — и она с плачем протянула ему визитную карточку.

— Итальянец, что ли?

— Итальянец, — подтвердила Лидка, уже рыдая в полный голос. — Из Кулунды.

Рудик близоруко вгляделся в кусочек картона, который оказался у него в руках.

— Во-первых, не инквизитор, а экзекутор… — пробормотал он, пытаясь успокоить пылкую и глупую парикмахершу. — Фамилия, правда, странная. Согласен. И она кого-то мне сильно напоминает.

— Он вообще странный, — подтвердила парикмахерша, размазывая платком тушь по щекам.

— Чем же?

— Очень уж сладкий. Ну просто приторный. Такого даже и не съешь. Выплюнешь… Гейбл, — вдруг страшно произнесла она. — Это был Кларк Гейбл!

— Чего? — не понял Белецкий.

— Кларк Гейбл, — простонала несчастная Лидка. — Иностранный артист. Дорогие сигары, набриолиненные усы… и цинизм. Цинизм во всем. Он такой цинизм с тобой совершит, что даже маму родную не позовешь!

Рудик озабоченно прикоснулся пальцами к ее лбу.

— Кажется, началась интоксикация, — сказал он сам себе. — Если к вечеру не прекратится, то надо отправлять в областную больницу. На вот, съешь, — и он высыпал ей на ладонь пару розовых таблеток.

— Кларк Гейбл!.. — не успокаивалась Лидка. — «Унесенные ветром» кино… Знаешь?

— Терпеть не могу, — признался Белецкий. — Хуже сепсиса и перитонита.

— А мне понравилось, — отрезала Дериглазова. — Я даже была влюблена в этого отпетого мерзавца.

— И у тебя от него были дети, — терпеливо добавил хирург. — В астральном смысле.

Лидка всосала в себя таблетки и как-то успокоилась.

— Нет, детей не было, — совершенно серьезно призналась она.

— Значит, он предохранялся. — Рудольф снова взял в руки злополучную визитку. — Кое-что ясно, — промолвил он, подумав. — Фамилия, конечно, вымышленная. Взята с потолка. А вот профессия…

— И профессия, — поспешила подтвердить Лидка.

— Не знаю. Не уверен. Что нам известно об экзекуторах и инквизиторах? — задал он сам себе философский вопрос. — Инквизитор — это, так сказать, идейный глава… Пахан по-нашему. А экзекутор — всего лишь пешка, исполнитель. Глупый мясник. Точнее, топор в чьих-то невидимых руках. Не более того.

— Но мне от этого не легче, Рудя! — и Лидка опять крепко обняла его.

Он почувствовал, что в глубине ее проснулась нежность. Проснулась, как пушистая кошка: выгнулась дугой, села на задние лапы и умыла передней лапкой свою заспанную мордочку.

Белецкий же был как на иголках, опасаясь, что в ординаторскую войдет кто-нибудь посторонний, не ветеринар в юбке, а строгий и злой, как Высший Судия. Тут-то он и расколет их молотком, словно двойной орех.

— Что он тебе сказал, твой экзекутор?

— Что-то про язык. Как он будет гнить, — проворковала Лидка сонным голосом, потому что вся отдалась своей внутренней кошке.

— Я недавно отравился вареным языком в нашем кафе, — припомнил Рудольф Валентинович некстати. — Но выпил тысячелистника. И ничего. Полегчало. Тебе известно такое растение — лох серебристый?

— Ну?

— Вот это ты, — сказал ей хирург. — Тебя просто развели. Разыграли, как последнюю дуру. Как лоха серебристого.

— Думаешь?

— Не думаю, а уверен.

— Выпиши меня отсюда, — она взяла его за пухлое колено. — Мне очень страшно.

— Через день, два… Как положено.

— А если он придет ко мне домой?..

Рудольф, натужно зевнув, выключил телевизор:

— Ты не в себе.

— Зато ты… Ты всегда в себе, — сказала она с обидой.

— Не грузи. Иначе я сейчас засну от скуки.

Она вдруг задумалась. Лицо помрачнело и сделалось менее вульгарным, чем раньше, как если б окна в доме, в котором шел веселый праздник, вдруг погасли, оттого что пьяный монтер вырубил все электричество.

— …Какого пола был мой ребенок?

— Мальчик, — ответил он нехотя.

— А скажи, Рудик, всем женщинам, с которыми ты спал, ты делаешь потом аборты?

Он открыл холодильник и вытащил оттуда банку с пивом:

— Хочешь?

Лидка отрицательно покачала головой.

— Не всем, а только тем, кто залетит по неосторожности… Считайте циклы, — прикрикнул он грозно. — Сколько раз говорить? Считайте циклы, считайте циклы… — нервно дернул кольцо, и банка прорвалась, вылив желтую жижу на пол ординаторской.

— А знаешь, как называется рачок в нашем озере, — пробормотал он, пытаясь справиться с раздражением, — который издает этот скверный запах?.. Артемия салина, — он отряхнул со своих рук капельки пива. — Это ведь чистая поэзия, не правда ли? Какой-нибудь античный Вергилий. Торквато Тассо… Артемия салина… Рачок с большой концентрацией белка Артемия салина… — промычал он сам себе под нос. — Артемия салина… Прекрасная Артемия салина…

Купить книгу на Озоне

Недетские мемуары

Если вы не знаете, кто такая Патти Смит, то, наверно, эту рецензию следовало бы начать так:

Знаменитая американская певица и поэтесса Патти Смит стала лауреатом престижной Национальной книжной премии США за 2010 год в номинации «документальная литература». Наградили ее за книгу мемуаров «Just Kids» («Просто дети»).

Если вы знаете, кто такая Патти Смит, то вас не удивит, что на страницах этой книги Дженис Джоплин могла запросто болтать с Джими Хендриксом, а Грейс Слик из Jefferson Airplane хлопнуть по плечу Уильяма Берроуза. А еще здесь упоминаются и Rolling Stones, и Doors, и Энди Уорхолл и вообще, скорее, можно было бы удивляться тому, если вдруг не находишь кого-то из тебе известных американских знаменитостей «былых времен».

И каждый из них мог бы стать героем этой книги. Но в истории, которую рассказывает Патти, это лишь статисты, и все это бурное десятилетие — не более, чем фон, сцена, где разыгрывается главный сюжет, который, откровенно говоря, достаточно банален для автобиографической прозы. Ведь «Просто дети» — это дань огромной любви Патти Смит к Роберт Мэпплторпу фотографу (тоже, кстати, весьма знаменитому!), умершему в 1989 году от СПИДа и попросившему ее описать их одновременно легкие и трагические отношения. Банальный сюжет в котором не банальным оказывается практически все.

Итак, главный герой — Роберт Мэпплторп. Именно он ввел взбалмошную провинциалку (Патти) в богемные круги Нью-Йорка и навсегда вписал в историю фотографии, сформировав для нее имидж андрогина в белой рубашке, запечатлев в таком виде на обложке знаменитого музыкального альбома «Horses». В их отношениях все было как-то «не по-людски». Пока Роберт медленно шел к осознанию своей гомосексуальности, он вполне себе гетеросексуально дружил с Патти, а когда они расстались, — она, подражая своему возлюбленному в экспериментах с полом, создала себе новый имидж: унисекс. И вот, она ни мужчина, ни женщина. Она — Патти Смит.

Показательна одна история из ее воспоминаний: «Одним дождливым днем я пыталась купить себе сэндвич с салатом в излюбленном хиппи кафе-автомате в Бруклине. Я опустила в щель два четвертака, не заметив, что цена выросла до 65 центов. И в это время голос за моей спиной сказал: „Вам помочь?“ Это был Аллен Гинзберг. Он заплатил за сэндвич и чашку кофе и пригласил Патти за свой стол, заговорил об Уолте Уитмене, а потом вдруг наклонился и посмотрел на нее очень внимательно. „Ты что, девочка? — спросил он и рассмеялся: — А я-то принял тебя за хорошенького мальчика“. Как раз незадолго до этого Роберт Мэпплторп признался Патти в своих сексуальных предпочтениях, так что суть всего этого недоразумения была ей понятна, и она быстро ответила: „Вот оно что! Значит ли это, что я должна вернуть сэндвич?“».

Нет, это значило, что она могла оставить себе и сэндвич и образ, в котором стала источником вдохновения и энергии всего панк-движения, преобразив само понятие «женственность» — ведь мало какая представительница слабого (?) пола могла сказать: «Любой самый блядский рок-н-ролл способен поднять меня выше, чем Библия». Ее манера поведения сама стала Библией для панк-рока. И как истинный панк она плевала абсолютно на всё: на бедность (спала на скамейке в центральном парке), на гомосексуальность Мепплторпа (продолжала с ним дружить), на супы Уорхолла (плевать ей на них), на свое прошлое (в котором рано родила и сдала на усыновление дочь), плевала и на будущее, вовсе не ожидая того, что «секс, наркотики и рок-н-ролл» позволят ей дожить до того возраста, когда обычно принимаются за мемуары. Когда панк-музыка стала выходить из андеграунда, Патти Смит, независимая во всем, потеряла к ней интерес, и в сентябре 1979 года, после концерта перед 70 тысячами зрителей во Флоренции, Patti Smith Group распалась. И ее вдохновительница, неожиданно для всех, зажила «жизнью для себя» с мужем и двумя детьми.

Удивительным образом, при всем эпатирующем характере ее натуры, в тексте мало экспансивных выходок, языковых изысков или пренебрежения к читателю. Ее воспоминания — вполне традиционный, очень нежный рассказ о любви двух совсем юных душ, ищущих себя в большом городе и в большом искусстве. Жизнь развела их, связала с другими людьми, но все равно, по самому большому счету, они прожили ее вместе. И когда Роберт умер, скорбь Патти была столь сильной, что пережить ее она могла лишь целыми днями расхаживая по линии прибоя и надеясь увидеть в небесах облака, нарисованные рукой Мэпплторпа.

И теперь сама Патти нарисовала его портрет в воспоминаниях и сделала это столь искусно, что вся эпоха семидесятых приобрела черты законченного мифа. Верная духу этого времени, Патти Смит, получая свой приз, попросила всех «несмотря на прогресс, читать бумажные книги». А если бы речь шла о фотографиях, она бы наверняка добавила, что они должны быть только черно-белыми.

Уля Углич

Ежегодное вручение независимой музыкальной премии «Степной волк» впервые пройдет в Петербурге

7 июля 2011 в Петербургском ККЗ «Космонавт» состоится IV Ежегодное вручение премии «Степной волк».

Перенос места проведения из привычного в новое объясняется желанием организаторов отдать дань уважения городу, признанному музыкальному центру страны, что лишний раз доказывается большим, чем обычно, количеством экспертов в жюри и музыкантов в шорт-листе из Петербурга.

«Степной волк» — единственная премия, которая во главу угла ставит инновационность и талант. Питер — музыкальная столица, где много новых, действительно новых, интересных проектов. Всё логично«, — говорит Артемий Троицкий, организатор и идеолог премии.

Организатором церемонии в этом году является компания «Светлая музыка», давний партнер проектов Артемия Троицкого.

Премия «Степной волк» была учреждена в 2008 году в рамках Московского Международного открытого книжного фестиваля куратором фестивальной программы ART MUSIC и музыкальным критиком Артемием Троицким.

Присуждается по итогам истекшего сезона в 16 номинациях: «Альбом», «Песня», «Видео», «Книга», «Фильм», «Дизайн», «Слова», «Музыка», «Голос», «Концерт», «Медиа», «Место», «Дебют», «Катализатор», «Нечто» и «Интернет».
Главный критерий — наличие реальных творческих достижений.

1 июня в Москве, в Центральном Доме Художника, состоялась пресс-конференция, на которой были объявлены шорт-листы номинантов.

Жюри этого года: Артемий Троицкий, который будет также вести церемонию, Борис Барабанов («Коммерсант»), Андрей Бухарин («Rolling Stone»), Артур Гаспарян («Московский комсомолец»), Александр Горбачев («Афиша»), Соня Соколова («Звуки.ру»), директор компании «Светлая музыка» и организатор ежегодного фестиваля Stereoleto Илья Бортнюк, генеральный директор «Кушнир Продакшн» Александр Кушнир и другие.

В церемонии примут участие: Омар Торрез, Mujuice, Noize MC, Сергей Михалок («Ляпис Трубецкой»), Кира Лао, Zorge, Барто, Василий Шумов, Юрий Шевчук, Женя Любич, Игорь Растеряев, ЕстьЕстьЕсть, Чертово Колесо, Последние Танки в Париже и многие другие.
Некоторые из них выступят в непривычном для себя формате: Сергей Михалок («Ляпис Трубецкой») прочтет стихи, а известный своим электронным звучанием Mujuice приедет в Петербург один с гитарой. И это еще не все сюрпризы, которые обещает «Степной волк»!

Шорт-лист:

Книга

  • Ольга Манулкина «От Айвза до Адамса: Американская музыка XX века»
    Лев Наумов «Александр Башлачев: человек поющий»
    «Знак кровоточия. Александр Башлачев глазами современников»
    Михаил Марголис «Аукцыон»: книга учета жизни»
    Виктор Тихомиров «Чапаев-чапаев»
    Ирина Щербакова, Илья Бортнюк «Как стать успешным промоутером»

    Видео

    • Алина Орлова «Чудеса»
    • Mujuice «Выздоравливай скорей»
    • Игорь Григорьев «Сны моей весны»
    • «Ляпис Трубецкой» «Африка»
    • Noize MC «10 суток в раю»
    • «Ляпис Трубецкой» «Я верю»

    Альбом

    • Алина Орлова «Mutabor»
    • Mujuice «Downshifting»
    • «Дети Picasso» «Герда»
    • «Николай Коперник» «Огненный лед»
    • «Последние танки в Париже» «Порядок вещей»
    • «Птицу емъ» «Птицу съем»
    • «Барто» «Ум, совесть и честь»
    • «Есть Есть Есть» «Дорогой мой человек»

    Дебют

    • Женя Любич
    • «Есть Есть Есть»
    • «Обе две»
    • Scofferlane
    • Zorge
    • Kira Lao

    Песня

    • Женя Любич «Галактика»
    • Mujuice «Милый друг»
    • «Лемондэй» «Балет»
    • «Обе две» «Милый»
    • «Ляпис Трубецкой» «Я верю»
    • «Ленинград» «Триумф»
    • Вера Брежнева «Любовь спасет мир»

    Дизайн

    • Роман Литвинов (альбом «Downshifting»)
    • «Full of Nothing» (кассеты)
    • «Дети Picasso» (альбом «Герда»)
    • «Утро» (альбом «Утро»)
    • Вера Сажина (альбом «Подземные воды»)
    • «Николай Коперник» (сайт альбома «Огненный лед»)

    Слова

    • Сергей Михалок («Ляпис Трубецкой»)
    • Михаил Феничев («Есть Есть Есть»)
    • Катя Павлова («Обе две»)
    • Евгений Алехин («Макулатура», «Ночные грузчики»)
    • Юлия Накарякова и Женя Иль («Лемондэй»)
    • Илья Черепко-Самохвалов («Кассиопея», «Петля пристрастия»)

    Музыка

    • Zorge
    • Surtsey Sounds
    • The Retuses
    • «4 позиции Бруно»
    • «Утро«/Motorama
    • Ill!noiz
    • Uniquetunes

    Катализатор

    • Василий Шумов («Центр», «Содержание»)
    • Денис Бояринов (Openspace.ru)
    • Александр Чепарухин (Green Wave)
    • Александр Горбачев («Афиша»)
    • Илья Зинин (China Town)
    • Андрей Алякринский (Zorge, студия «Добролет»)

    Голос

    • Надежда Грицкевич (Moremoney)
    • Алина Орлова
    • Женя Любич
    • Галя Чикис
    • Кира Лао
    • Юрий Орлов («Николай Коперник»)

    Фильм

    «

    • Черным по белому» (Первый канал, к 60-летию Петра Мамонова)
    • «Золотое сечение» (фильм Сергея Дебижева)
    • «После Баха» (документальный фильм Олеси Буряченко)

    Интернет

    • Игорь Растеряев «Комбайнеры»
    • «Никитин» против «Вконтакте»
    • «Яндекс.Музыка» и Zvooq.ru
    • «Делай меня точно»: трибьют «Афиши» группе «Мумий Тролль»
    • Вася Обломов
    • Русская электроника на Pitchfork
    • «Ленинград» vs Noize MC vs Стас Барецкий

    Концерт

    • SKIF 2011
    • «Темные лошадки» в China Town
    • «Мумий Тролль» в «Олимпийском»
    • «Стереолето»-2010
    • «ДДТ» в «Арене», Театре эстрады и Digital October
    • Концерт-митинг «Мы все живем в Химкинском лесу» на Пушкинской площади

    Нечто

    • Юрий Шевчук
    • Воссоединение «АВИА»
    • Рок-опера «Медея» с Лехой Никоновым
    • Игорь Растеряев
    • «Несмеяна»
    • Zorge записывают альбом на деньги слушателей

    Место

    • «Шестнадцать тонн»
    • «Китайский летчик» (Петербург)
    • «Зал ожидания» (Петербург)
    • «Космонавт» (Петербург)
    • China Town
    • Crocus City Hall

    Медиа

    • «Афиша»
    • Телеканал «Дождь»
    • Openspace.ru
    • Rolling Stone
    • Far From Moscow
    • Opium Mass

В топку

  • Александр Бренер, Варвара Паника «Римские откровения». Издательство «Гилея», 2011 г.

Актуальные художники Александр Бренер и Барбара Шурц (Паника) — абсолютные нонкорфомисты. Левее них только стенка и группа «Война».

Коллег они презирают. Для них и Монастырский кадавр, и Кулик торгаш, и «Синие носы» муравьи, и Авдей отрыжка. «Мы не Осмоловский в джипе и не Маурицио Каттелан на пляже. Мы бродяги, мы не принадлежим ничему и никому, мы — прах, мы — элементалы, мы — пестрые скоты Заратустры». У них нет друзей, зато есть кумиры, которым надо молиться: Франсуа Вийон, Артюр Рембо, безумец Вацлав Нижинский.

Они искренне, от всего сердца протягивают этому миру руку, предварительно в нее насрав.

Позиция беспроигрышная, возразить им нечего — не в последнюю очередь потому, что отлично знающие постмодернистские правила игры авторы не забыли ввести в свой текст возможную критику со стороны филистеров: никакие, мол, вы не художники, а просто завистливые бездари; никакие, мол, вы не радикальные, а инфантильные и ищущие внимания. «Это были обычные обвинения в наш адрес».

Я хочу сказать только одно: обычные и банальные обвинения в адрес этой пары абсолютно верны. 2×2 = 4, Бренер и Шурц — завистливые бездари, они инфантильны и ищут внимания. И давно пора придумать для обозначения их занятий какое-нибудь иное слово, чем «художник».

О содержании книги можно догадаться, даже ее не читая. А. и Б. болтаются по Италии, совершают провокации и мелкие противоправные действия. Вообще говоря, они ведь воюют не с социумом, а с его частью — с Музеем, особенно — с музеями современного искусства. Бьются уже лет двадцать. Музею, понятное дело, хоть бы что. В новой книге — та же беда. Старой культуре ничего не делается: украдешь Капитолийскую волчицу — поставят новую, взорвешь Пантеон — починят.

Взрывают они, понятно, только в мечтах, а в реальности — выбивают шампанское из рук участников фуршетов, испражняются, мешают музыкантам, — в общем, ведут себя, как кот Саймона, который хочет, чтобы с ним поиграли и чтобы его накормили. Правда, кот только мяукает и урчит, а Б. и Ш. еще произносят лозунги: будьте, мол, как дети.

Еще они очень образованные. Понтово цитировать поэтов, которых никто не читал — Туманского или Одарченко. Отсылки к таким забытым поэтам, по-видимому, должны оправдать собственные вирши авторов — совершенно беспомощные.

Еще они нехило владеют нэймдроппингом, выводя в качестве второстепенных действующих лиц известных персон — мелькают то Джорджо Агамбен, то Сай Твомбли. Если эти имена заменить на ничего не значащие, текст сильно похужеет.

О литературе тут говорить нечего. То, как пишет Бренер (и тандем Бренер-Шурц), известно уже лет пятнадцать. Тянут ленту изо рта — ни начала, ни конца, ни середины. Вводят кучу героев и тут же про них забывают, потому что не знают, что с ними делать. В сущности, люди им нужны только для того, чтобы плевать им в лицо и метать в них фекалии.

Есть, правда, в «Римских откровениях» один прием, который меня зацепил. Роман написан от первого лица множественного числа, от «мы». И это «мы» — лучшее, что есть в тексте. Поначалу читатель воспринимает «мы» как «мы, авторы» — Саша и Варя. Потом вдруг оказывается, что этому «мы» автомобиль наехал на ногу. Одну. На всех. Потом — что у «мы» есть бабушка. Одна на двоих. Короче, в голове читателя происходит тот же процесс, что и при первом чтении «Школы для дураков», только вместо шизофрении здесь паранойя и копрофилия. Трогательный прием, говорящий о том, что А. и Б. любят друг друга и слились в одно целое. Совет да любовь, но выраженное выше мнение о деятельности этой пары и уровне ее литературного мастерства остается в силе.

Одна из глав, кстати, посвящена тому, что авторам данной книги не нужна слава. Они ее презирают. Ну, так и литературные премии им ни к чему.

Андрей Степанов

Троллейбус, идущий на восток

Ильдар Абузяров. Родился 5 июня 1976 года в Горьком.
Окончил исторический факультет Нижегородского
университета.
Дебютировал как прозаик в 2000 году.
Публиковался в литературных журналах и альманахах
«Вавилон», «Дружба народов», «Октябрь», «Знамя»,
«Новый мир», «День и ночь» и др.
Произведения переведены на немецкий, чешский,
шведский языки.
Работает в редакции журнала «Октябрь».

Когда я вспоминаю свое детство, то удивляюсь, сколько
у меня было возможностей выучиться, стать человеком.

В пятнадцать лет бабушка пристроила нас с братом в медресе
(вскоре брата выгнали) в надежде, что когда-нибудь
мы выучимся и отплатим миру добром. После вступительных
экзаменов по выбиванию ковров я окончательно укрепился
в основном составе. Помнится, на первом курсе нас
учили строительному ремеслу. Мы рыли под фундамент
землю, таскали на деревянных носилках с железным днищем
щебенку и кирпич, замешивали растворы.

Кажется, тогда, осенью, я узнал, что «кирпич» — тюркское
слово и означает оно «запеченная земля». И еще, покрывая
рубероидом пустоту между двумя кирпичами, чтобы вода
не затекала туда и не взорвала зимой к чертовой матери всю
кладку, вглядываясь в темную пропасть простенка, в сплетенные
из проволоки буквы, вдыхая запах голубиного помета
и прелой листвы, я понял, что рядом с теплом человеческого
жилища всегда находятся пустота и смерть.

Монотонность тяжелого труда скрашивали разговоры
о футболе. Все тогда просто бредили европейскими звездами.
Каждый выбирал себе любимчика: кому-то нравился
«Милан» Кундера, кому-то — «Виллем» Шекспир. А кому-то
— красно-белая гвардия.

Однажды один из шакирдов принес мяч и мы устроили
свой внутренний чемпионат. Играли за мечетью, после
полуденного намаза, обозначив камнями ворота. Одежда
у нас была одна и та же — и для работы, и для молитв, и для
развлечений: тюрбаны на головах и длинные, до пят, чепаны,
под которыми лучшие из нас искусно прятали мяч.
Наступать на подолы стелющихся по земле чепанов было
грубейшим нарушением правил, так же как и толкаться
локтями.

В нашем узком кругу футбол принес мне авторитет.
Я был грозным нападающим. До сих пор помню, что самым
опасным было идти по правому флангу: если ты
справа, тебя обязаны пропустить, по сунне Пророка. Поэтому
мяч у нас двигался исключительно против часовой
стрелки, по кругу, и никаких угловых не было — это против
правил.

После напряженного матча мы пили зеленый чай из
пиал вприкуску и вразмешку с большими кирпичами сахара,
которые бросали на затвердевшее от цемента слегка
зеленое фарфоровое донышко носилок, а затем разбалтывали
их хромированными ложечками с белыми от известки
рукоятками, громко смеясь над всякой глупостью, например
над тем, что «мяч» в переводе с тюркского — «кошка».

К третьему курсу здание медресе было построено. Нас
отвели на первый в моей жизни урок. Что-что, а это событие
я запомню надолго. Скинув перепачканные цементной
пылью туфли, мы ступили на мягкий шерстяной ковер,
уселись за парты, вдыхая запах свежей краски. Ректор
поздравил нас с началом учебного года, рассказал о науках,
которые нам предстоит изучать, об их важности, потом
призвал нас быть усердными и честными по отношению
к себе шакирдами и поведал историю о Великом Имаме.

Этот Имам будто бы жил праведной жизнью. Звали его
то ли Абу Ханифа, то ли Капут Халифат, точно не помню, но,
пожалуй, ему больше подошло бы имя Винни Пух.

И вот однажды, промолившись всю ночь напролет, этот
достопочтенный шейх пытался разрешить стоящую перед
людьми проблему — нравственно ли ходить в гости по
утрам. И неизвестно, какой бы получился ответ, не постучись
в то раннее утро к нему в дверь Абу Кабани. Этот уважаемый
отец семейства привел своего маленького сынишку
с тем, чтобы Имам отчитал его.

— За что же я должен отчитать его? — поинтересовался
Имам.

— О, уважаемый, мой сын так любит мед, что кушает его
уже без хлеба как на завтрак, так и на обед, и на ужин. Не
чревоугодие ли это?

— Хорошо, — просопел Имам, почесав бороду. — Приходите
через сорок дней, и тогда я отучу твоего сына от этой
пагубной привычки.

И вот ровно через сорок дней достопочтенный отец семейства
Абу Кабани с сыном вновь ранним утром, пока еще
земля не превратилась в раскаленную солнцем брусчатку,
отправился к Великому Имаму. И только они переступили
порог наитишайшего дома, Великий Имам обрушился на
несчастного с такой речью:

— О, мальчик, не кушай больше мед, пренебрегая хлебом,
это плохо, — после чего, помолчав пару минут, Несравненный
поднял бровь и добавил: — Все.

— Как все? — удивился Абу Кабани-старший.

—Так — все, — ответил Имам.

—И ради этих простых слов мы ждали целых сорок дней?

— Но я же не мог, будучи сам большим любителем меда,
кого-то поучать, не имел морального права. А сорок дней —
это тот срок, за который мед выходит из организма. Сорок
дней я не ел меда, — признался Имам Винни Пух.

— Вот какой это был праведный человек, — подытожил
ректор. — Пусть он будет вам примером.

Все это я вспоминаю не потому, что мне нечего делать,
нечего описывать, кроме своего детства и отрочества, как
другим писателям, а лишь для того, чтобы вы не считали
меня полным сумасбродом и я сам не считал себя таковым.

Конечно, потом я спился, как положено всем суфиям, валялся
под забором, в лужах, но каждый раз, находясь в таком
свинском состоянии, я вспоминал и тот зикр-футбол,
который мы разыгрывали с друзьями, и свет первого урока,
и имама Абу Ханифу, и технику хуруфитов, вспоминал и думал:
а все-таки они похожи, эти слова — Абу Ханифа и Винни
Пух — в них буквы из одного ряда. А ведь Винни Пух не что
иное, как «вино плохо» — буквенное заклинание свыше.

Да, друзья, не пейте вино, не нюхайте, не колитесь… Да,
я понимаю, на Руси без медовухи никак, и все-таки… Это говорю
вам я, горький пьяница, который в один прекрасный
момент перешагнул на следующую после труда и пьянства
ступень — ступень любви.

Случилось это четырнадцатого июля в троллейбусе, который
идет на восток. Троллейбус — это вообще вещь без
сердца, ну как тут не напиться! У автобуса мотор, у трамвая
рельсы, а этот так — вещь на лямочках. К тому же в троллейбусе
меня преследует притча об обезьяне, собаке и свинье
— не помню, рассказывал ли я вам ее. В общем, вдрызг
пьяный, в жутком, подавленном состоянии я болтался, пытаясь
держаться за поручень и при этом краем глаза следить
за своим равновесием.

И тут… — отсюда я буду рассказывать словами своей любимой
(скажите мне, что мы такое, как не отражение в глазах
своих любимых) — она меня заметила.

Она меня заметила. Ласточкой болтаясь под поручнем,
как под радугой, что после дождя, она обратила на меня
внимание.

— Я… это самое… чувствую, меня подташнивает, — рассказывала
она потом, смущаясь, и, тем не менее, двумя пальчиками,
жестом заботливой хозяйки отодвинув со лба длинные
черные волосы, словно ирисовые занавески, взглянула
на меня и подумала: в мире так много красивых мужчин…
и… это самое… забыла.

А как же еще, конечно, забыла, потому что, представьте
себе, была пьяна, перебрала-перепила, переплела водку
с пивом, потому что ее мутило и она боялась высказать
любую мысль вслух, старалась поскорее забыть, сдержать
словесный поток. И еще эти снующие туда-сюда машины
и электрические столбы — два пальца за окном в рот.

— Я чувствую, что если бы мы вдруг резко поехали в другую
сторону, меня обязательно бы стошнило, — и вдруг на
ее длинное шифоновое платье, на край занавески кто-то
сморкнулся несвежими щами. Она открыла глаза и увидела
такого красивого мужчину, такого красивого, что решила:
а не стошнить ли ему на пальто в ответ. (Это мне.)
— Я… это самое… когда поняла, что на меня уже кто-то
«сморкнулся», мне стало совсем худо… Но я сдержалась, закрыла
глаза и прижала пальчик к виску. (Это я ее провоцировал.)

Троллейбус на перевернутых ходулях-цыпочках качнуло
с такой силой — не поспишь, — что я очнулся и начал медленно
продвигаться к выходу — шаг вперед, два в сторону, —
принимая тычки недовольных пассажиров.

— Пропустите его, не видите, ему же плохо! — раздался
истошный вопль.

Увидев вокруг столько новых красивых мужчин, которые
к тому же не облевали ее платье, можно сказать, красивых
интеллигентных мужчин, но стоящих как-то в стороне, она
бросилась мне на помощь под презрительными взглядами
женщин. (Не надо, я сам!)

Мы вышли, сели у канализационного люка, испускавшего
пар шариками, и поняли: если срочно что-нибудь не
съедим, нам станет совсем плохо. Свежий воздух, как руки
убийцы на шее коня, отрезвляет. Совсем рядом, в двух кварталах,
находилось медресе, где я учился, и поэтому, недолго
думая, мы отправились туда поесть мяса и попить чаю.
Но сделать это оказалось непросто: на всех воротах висели
огромные амбарные замки.

— Пойдем отсюда, — дотронулась до моего плеча Айя (так
звали мою попутчицу).

— Подожди… У тебя есть платок? — пытался настоять я.

— Зачем?

— Отвечай, есть или нет, — твердил я.

— Есть шарфик.

— Повяжи на голову, — с этими словами я лихо вскарабкался
по ажурной решетке чугунного забора и, произнеся
положенное в данном случае ритуальное заклинание, перекинул
правую ногу на сторону двора.

Моим радужным надеждам осуществиться в этот вечер
была не судьба. Я даже не успел спрыгнуть с двухметровой
высоты, как появился грубый сторож с ружьем и собакой.
Они лаяли и ругались.

Айя отвернулась, а я подумал: это даже хорошо, что я не
успел спрыгнуть, все равно она бы не оценила. Мне стало
стыдно за то, что не могу накормить девушку, за сторожа.
И тут — о, чудо! — о решетку брякнула находящаяся в моей
сумке банка с медом. Как же я, нищий ишак, мог позариться
на чужое добро, когда у меня целая банка меда!

Мы пошли в гору, «на жердочку» — мое излюбленное место,
там, где резко начинается и обрывается город. Медом
я ее покорил. В наше время дамы привыкли быть приглашаемы
в бар. А тут мы шли, и я впервые подумал, что мое
сердце, когда-то вырубленное палачом и помещенное в торбу
с патокой желудочного сока для лучшей сохранности,
для того, чтобы предстать во всей своей красе перед Верховным
Визирем, все еще ёкает.

Засунув в эту торбу пятерню, я доставал свисающие
с пальцев лучи меда, и мы их слизывали-целовались. Целовали
сердце: ам, ам.

— Майонез будешь?

— Обожаю!

У меня еще была банка майонеза, и мы ели его без хлеба,
и всю ночь напролет говорили о всякой ерунде, о всякой
всячине, что дарит нам тепло, о солнце, о звездах.

Показывая небоскребы с горящими окнами, я хвастался,
что вот этими самыми руками строил храм и что «изба»
в переводе с тюркского означает «теплое место»… и как
жаль… хотя там, где нам тепло, там и есть наш дом, запомни
это, Айя.

А затем, читая суру «Пчелы», я рассказывал, что каждое
творение рук человеческих, будь то забор или небоскреб,
исписано словами, и стоит эти слова прочитать, как стены
разъезжаются. Но это совсем не страшно, потому что только
там, где нам тепло, наш дом.

— У меня едет крыша, — сказала Айя.

— Пора укладываться спать.

Мы легли под «кукареку» ангелов, в ярких пятнах луны,
пальцы в меду, город в огне. И спали, прижавшись друг
к другу спинами, постепенно согреваясь под набирающим
силу солнцем.

Ее спина была такой горячей, что остатки прошлогодней
пожухлой травы вспыхнули ярким пламенем. Это не Нерон,
а бомжи подожгли Рим — город, где солнце начинается
с жердочки над обрывом.

Когда мы проснулись, Айя предложила мне пойти в музей
— там на стенах всюду висят картины-символы, буквы.
Видите ли, для нее было очень важно ходить со своим мужчиной в музей. И я не отказался, ведь это наша прямая мужская
обязанность.

Мы ходили по залам, держась за руки и рассказывая друг
другу наши видения, где и почему должны разъезжаться
стены, исписанные буквами. Особенно меня поразил Пикассо.

В полпятого корявая бабуська-смотрительница начала
оттеснять нас от картин, вежливо подталкивая руками, вытеснять
из зала в зал. А другая бабуська тут же запирала за
нами двери тяжелым неповоротливым ключом.

Мы побежали на третий этаж, но там творилось то же самое.
Весь народ столпился на лестничных клетках.

— Что нам двери с амбарными замками, — шепнула мне
Айя, — когда перед нами разъезжаются стены.

Погасили свет, и мне показалось, что я замурован в холодный
простенок, с крышками от бутылок из-под пива,
с голубиным пометом. Я остался совсем один. Но тут кто-то
достал фонарик, кто-то зажигалку, послышались смешки
и остроты, и толпа гуськом потянулась к выходу, где расползлась
на три рукава: один к гардеробу, два к туалетам.
Мы с Айей тоже вынуждены были разомкнуть наши руки.
Я взял свое единственное среди сумочек и пакетов пальто
и стал с интересом наблюдать за мистерией фонариков
и зажигалок. Они суетились-светились, как пчелы в улье,
им было хорошо и весело, а рядом в темных залах болтались
тени повешенных и замурованных художников, соскребая
со своих лиц голубиный помет и вынимая из ушей
пивные крышки.

Мне стало почему-то страшно за Айю, когда она скрылась
за дверью туалета и долго пропадала, а потом, к моей радости,
как фокусница с горящими глазами, появилась из другой
двери.

— Знаешь, — сказала она, когда мы вышли из «нашего
дома», — я села на унитаз, а стульчак оказался теплым,
согретым чьим-то телом. Это такой кайф — садиться на теплый
унитаз, согретый специально для тебя в бездушном
музее, и думать, что кто-то дарит тебе тепло своего тела.
В этом есть что-то супервеликое, суперчеловеческое.

И тогда я понял, что люблю ее, очень люблю, и мы пошли
по вечернему городу, намереваясь зайти в булочную за батоном
и в молочную за кефиром, и по пути я спросил ее:

— А знаешь ли ты притчу о собаке, обезьяне и свинье?

— Знаю.

Об антологии современной русской прозы «Десятка»

Московский Международный Книжный Фестиваль online

10 июня в ЦДХ открывается 6 Московский Международный Книжный Фестиваль. Если вас не будет в Москве 10-13 июня, к фестивалю можно присоединиться online.

Свои программы представят директор прошлогоднего ММОКФ, совладелец книжных магазинов «Фаланстер» и «Циолковский» Борис Куприянов и один из отцов-основателей фестиваля Александр Гаврилов, культурный портал OpenSpace.ru и журнал «Афиша», правозащитное и благотворительное общество «Мемориал» и сайт деловых новостей Slon.ru. Помимо традиционных презентаций с участием множества российских и иностранных писателей, поэтов, художников и ученых, фестиваль станет средоточием круглых столов и открытых дискуссий на самые разные темы: от попытки разобраться в том, что такое «высокая литература» сегодня до обсуждения будущего книги в эпоху твиттера и фейсбука. А кроме этого: впервые организованная специальная зона для родителей с младенцами, новое пространство «ДНК-спорт», в котором можно не только смотреть спортивные состязания, но и поговорить со спортсменами, писателями и журналистами в непринужденной обстановке, рок-концерт для детей, премьерный показ фильма по культовому эпосу Эйн Ренд «Атлант расправил плечи» и многое другое.

Мероприятия фестиваля будут транслироваться on-line на сайте www.moscowbookfest.ru 11 июня (технический партнер трансляции — компания COMDI).

Вся программа мероприятий, организованных крупнейшим медиа-порталом OpenSpace.Ru для 6 Книжного Фестиваля, будет транслироваться on-line на странице официального аккаунта OpenSpace.Ru в Facebook.

Источник: оргкомитет фестиваля

Культурно-образовательный проект «Книга в моём кармане»

Музей печати (наб. р. Мойки, 32) — филиал Государственного музея истории Санкт-Петербурга — приглашает школьников и их родителей принять участие в культурно-образовательном проекте «Книга в моём кармане».

В рамках проекта дети изучат переплётное мастерство, приобретут навыки художественного оформления книги и своими руками изготовят серию мини-книг.

Занятия будут проходить в Музее печати с сентября 2011 года по май 2012 года каждую вторую субботу месяца. По итогам проекта в мае-июне 2012 года в Музее печати откроется выставка, на которой будут представлены изготовленные детьми в течение учебного года мини-книги.

Предварительная запись на занятия осуществляется с 1 июня по 1 июля 2011 года с 11.00 до 18.00 (кроме среды) по телефону по тел. 571-02-70 или по электронной почте: musey_pechati@mail.ru.

Источник: Пресс-служба ГМИ СПб

Объявлен длинный список премии «Ясная Поляна»

Компания Samsung Electronics, ведущий мировой производитель потребительской электроники, и музей-усадьба Л.Н. Толстого на совместной пресс-конференции, проходившей в Зале заседаний Российской Государственной Библиотеки, объявили имена номинантов длинного списка ежегодной литературной премии «Ясная Поляна» 2011 года.

В длинный список 2011 вошли произведения:

  1. Аксенов Василий. Время Ноль. — Спб.: Лимбус Пресс, ООО «Издательство К. Тублина», 2010. — 480 с.
  2. Березин Владимир. Дорога на Астапово. — Журнал «Новый мир», 2010. — № 11.
  3. Верещагин Дмитрий. Божий суд. — Журнал «Крещатик», 2010. — № 48, 49.
  4. Волгин Игорь. Сага о Достоевских. — Журнал «Октябрь», 2006. — № 11; 2009. — № 1,2.
  5. Галкина Наталья. Табернакль. — Журнал «Нева», 2010. — № 8.
  6. Гаммер Эфим. Укрылась женщина в снегах. — Журнал «Север», 2008. — № 5,6.
  7. Ганиева Алиса. Салам тебе, Далгат! — Журнал «Октябрь», 2010. — № 6.
  8. Гер Эргали. Кома. — М: АСТ: Астрель, 2011. — 384 с.
  9. Горюнова Ирина. Божьи куклы. — М.: Эксмо, 2011. — 288 с.
  10. Данилов Дмитрий. Черный и зеленый. — М.: КоЛибри, 2010. — 320 с.
  11. Дудченко Алла. Такое кино. — Журнал «Юность», 2010. — № 3.
  12. Завьялов Александр. Впотьмах. — Спб.: Международная ассоциация «Русская культура», 2011. — 184 с.
  13. Зорин Иван. Секта Правды. — М: Пегас, 2011. — 294 с.
  14. Казиев Шапи. Ахульго. — Махачкала: ИД «Эпоха», 2010. — 480 с.
  15. Катишонок Елена. Жили-были старик со старухой. — М.: Время, 2011. — 480 с.
  16. Ключарева Наталья. Деревня дураков. — М.: АСТ, 2010. — 320 с.
  17. Краснов Владимир. Тишина одиночества. — Спб: Астерион, 2008. — 352 с.
  18. Крюкова Елена. Серафим. — М.: Эксмо, 2010. — 544 с.
  19. Кузнецов Евгений. Жизнь, живи! — Ярославль: ИПК «Индиго», 2010. — 608 с.
  20. Курилко Алексей. Записки Иуды Искариота / Алексей Курилко. Любовь. Мегаполис. Одиночество. — Киев: Фолио, 2006.
  21. Мамаева Ирина. Земля Гай. — М.: Плюс-Минус, 2006. — 317 с.
  22. Мамлеев Юрий. Русские походы в тонкий мир. — М.: АСТ: Зебра Е, 2009. — 254 с.
  23. Москвина Марина. Радио «Москвина». — М.: Гаятри, 2008. — 240 с.
  24. Муравьева Ирина. День ангела. — М.: Эксмо, 2010. — 352 с.
  25. Полищук Рада. Семья, семейка, мишпуха. По следам молитвы деда. — М.: КЛ, 2010. — 208 с.
  26. Попов Михаил. Капитанская дочь. — Журнал «Наш современник», 2010. — № 1-2.
  27. Проханов Александр. Стеклодув. — М.: Эксмо, 2010. — 352 с.
  28. Рябов Олег. КОГИз (роман-сюита). — Нижний Новгород: Издательство «Книги», 2009. — 256 с.
  29. Садулаев Герман. Шалинский рейд. — Москва: Ад Маргинем Пресс, 2010. — 304 с.
  30. Сенчин Роман. Нубук. — М: Эксмо, 2011. — 320 с.
  31. Сорокин Ефим. Молитва за Адольфа. — Журнал «Север», 2010. — № 9-12.
  32. Степанов Андрей. Сказки не про людей. — М.: Гаятри, 2009. — 224 с.
  33. Телков Борис. Имя от пришельца. — Нижний Тагил, 2009. — 252 с.
  34. Хемлин Маргарита. Крайний. — М.: Центр книги ВГБИЛ им. М.И. Рудомино, 2010. — 288 с.
  35. Чугунов Владимир. Невеста. — Нижний Новгород: Родное пепелище, 2011. — 432 с.
  36. Шеваров Дмитрий. Добрые лица. Повествование в 12 тетрадях: эссе, очерки, рассказы, беседы. — М.: Феория, 2010. — 496 с.
  37. Шишкин Михаил. Письмовник. — М.: Астрель, 2010 — 416 с.
  38. Эппель Асар. Латунная луна. — М.: Corpus, 2010. — 384 c.

Премия «Ясная Поляна» была учреждена в 2003 г. Государственным мемориальным и природным заповедником «Музей-усадьба Л.Н. Толстого» и компанией Samsung Electronics. Цель премии — отмечать произведения современных авторов, отражающие гуманистические и нравственные идеалы в русле традиций классической русской литературы и творчества Л.Н. Толстого. Произведения лауреатов «Ясной Поляны» пользуются заслуженным уважением как в среде литераторов, так и у широкой аудитории книголюбов.

По традиции шорт-лист будет оглашен в день рождения Л. Н. Толстого, 9 сентября, в Ясной Поляне, а лауреатов объявят в октябре 2011 года в Москве.

Начиная с 2010 года, учредителям премии музей-усадьба «Ясная Поляна» и компания Samsung Electronics удалось значительно увеличить количество номинаторов, а вместе с ними и заявок на конкурс. В 2010 году в состав жюри вошел Варламов Алексей Николаевич, прозаик и исследователь русской литературы ХХ века. И, наконец, с 2010 года премиальный фонд премии увеличился в два раза и составляет 1 800 000 рублей:

  • Номинация «XXI век» — 750 000 рублей
  • Номинация «Современная классика» — 900 000 рублей,
  • Премиальный фонд для короткого списка —150 000 рублей

Состав жюри премии «Ясная Поляна»:

  • Аннинский Лев Александрович, советский и российский литературный критик, писатель, публицист, литературовед;
  • Басинский Павел Валерьевич, российский литературовед и литературный критик;
  • Варламов Алексей Николаевич, прозаик, исследователь русской литературы ХХ века, вошел в состав жюри в 2010 г.;
  • Золотусский Игорь Петрович, советский и российский литературный критик, журналист, писатель;
  • Курбатов Валентин Яковлевич, писатель, публицист, литературный критик.
  • Отрошенко Владислав Олегович, русский писатель и эссеист, лауреат Литературной премии «Ясная Поляна»;
  • Толстой Владимир Ильич, председатель жюри, директор Музея-усадьбы Л.Н. Толстого «Ясная Поляна», журналист, эссеист.

Источник: Samsung Electronics