Рубрика: Рецензии

М.: АСТ; СПб.: Сова, 2006; 926 с.

Добротная, толстая монография в твердом переплете, украшенная множеством иллюстраций и фотографий, посвящена именно тому, о чем вы подумали. А вовсе не всемирной истории выборного управления, всемирной истории торговли в широком смысле этого слова или всемирной истории какого-либо иного древнейшего занятия.

Период исследования (а книгу можно с полным правом назвать настоящим исследованием): от античности до нашего времени. Познания автора почти энциклопедичны. Тут и античные гетеры, и древневавилонские «храмовые блудницы», и «держательницы желтых билетов» Российской империи, и японские гейши.

Сравнивая разные эпохи, культуры и обычаи, понимаешь, что отношение к проститутке как к объекту сексуального потребления неоднозначно. Иногда степень уважения к объекту потребления зависит от социального статуса потребителя и, в конечном итоге, от «рыночной стоимости» упомянутого объекта.

Воистину, ничто не ново под луной: богатые и бедные были, есть и будут —
точно так же, как были, есть и будут красивые и уродливые, сильные и слабые, умные и дураки, добрые и злые… И в этом, человеческом, едины и древний вавилонянин, и обитатель нашего, полувиртуального мира.

Адам Асвадов

• Сергей Болмат. Близкие люди
• Роман. М.: АСТ: Астрель, 2008
• Переплет, 382 с.; 3000 экз.

Вы приходите домой и обнаруживаете посреди своей квартиры тонну кокаина. Ваши действия? Да, конечно, позвонить в полицию. Но товар стоит 70 миллионов евро, а того, что он у вас, пока никто не знает. И владельца, кстати, уже убили. Может, не звонить? Дилемма.

В такие книжные дилеммы, конечно, давно никто не верит. Это в шестидесятые годы сартры выкраивали по философским лекалам ситуации экзистенциального выбора, а читатели спешили примерить их на себя. В наше время тень знает свое место. Фикшн – это фикшн, договор между читателем и писателем гласит: ты мне загнешь, чтобы было как в Голливуде, а я за это тебя прочитаю, ни разу не зевнув. И загибают – например, помещают тонну кокаина в квартиру тихого немецкого бухгалтера, женатого на русской оторве. Однако рецензируемая книга – не трэш, а ее автор – не литературный делец. Сергей Болмат («Сами по себе», «В воздухе», «14 рассказов») – один из лучших на сегодняшний день стилистов в русской литературе. Так зачем ему сюжет с кокаином? Критики склоняются к мнению, что хитрый автор нарочно бодяжит продукт: подмешивает Тарантино в Набокова, а потом сидит и ждет звонков и с киностудии, и из Нобелевского комитета. А по-моему, дело не в этом. Тонна кокаина и неизбежно сопутствующие ей обстоятельства (бандиты, пытки, погони, гора трупов в финале) – единственное средство хоть чуть-чуть встряхнуть излюбленного героя писателя – homo bolmatis. Персонажи Болмата – существа мультикультуральные, глобализированные, рациональные, многословные (чтобы не завелись комплексы, надо вербализоваться), свято хранящие свой эмоциональный баланс, давно потерявшие способность удивляться. Вот беседуют два таких расслабленных европейца о том, что «один режиссер-документалист убил и съел своего коллегу, другого режиссера-документалиста». – Ну и что? Или вот рассматривают звонки на дверях в обычном немецком доме: «Гитлер Вонг», «Гонзаго», «Маркос», «Юм», «Караджич», «Богдан Мбеки, политический деятель». – Ну и что? Или вот бросают труп русского поэта в конвейер автоматизированной бумажной фабрики и смотрят: отличная белая бумага получается. Им, евротатарам, все равно – что Набоков, что Тарантино, восприятие их стерто начисто, все происходящее в мире происходит всегда не с ними, и движением героев-молекул правит одна только случайность. Но автор включает ток – вбрасывает тонну кокаина – и случайность заканчивается, молекулы бодро бегут к своим отрицательным и положительным полюсам. А когда бандиты принимаются не спеша отрубать пальцы на руке, homo bolmatis на некоторое время даже начинает ощущать реальность происходящего.

Самое удивительное во всем этом то, что Сергей Болмат – русский писатель, пишущий на русском языке.

Андрей Степанов

• М.: Гаятри, 2007;
• переплет, 232 с.;
• 4000 экз.

Начинается как милый ретро-детектив про Дракулу. Кровопивушка живет в Лондоне перед Первой мировой войной, хорошо одевается, носит в петличке желтую розу, не употребляет вина и табака. С виду вполне приличный господин и к тому же интересный мужчина с усами (имеется любовный сюжетец), но по манерам сразу видно: нет, не джентльмен. Так что когда выясняется, что его в XVI веке порубали саблями в капусту, а он сросся, встал и пошел кровь сосать, — то истинным британцам следовало бы не ужасаться, как в романе, а сказать по-британски: что ж, этого следовало ожидать. Впрочем, где-то к середине прелестная безделушка вдруг мутирует в идейный триллер. И тут вам начинает казаться, что в правом наушнике у вас бубнит Достоевский, а в левом декламирует Киплинг, оба про Запад и Восток и каждый про свое. Недостаток книги — предсказуемость «внешнего» сюжета и недоработанность «идейного». Достоинства — стиль и щедрая россыпь цитат. Юная авторесса превосходно держит неторопливый и приличный поздневикторианский слог, прочитала чуть не всю английскую литературу, съездила на полевую практику в г. Лондон. К тому же, — а вот это уже серьезно — Елиферова, кажется, первая попробовала делать постакунинскую беллетристику из материала не истории, а филологии. Насколько хорошо получилось — другой вопрос. Но, учитывая, что это дебют и что автору чуть за двадцать, — браво! еще!

P. S. А некоторые места — истинные шедевры, ей-богу: «— Вы… живы или мертвы? — облизывая пересохшие губы, спросила я. Мирослав печально усмехнулся: — Это неважно. На Балканах этому не придают особенного значения». Или вот такой диалог автора и героя: «— Пить будешь? — Не сейчас, — усмехнулся он».

Андрей Степанов

Дмитрий Быков «ЖД-рассказы»

• М.: Вагриус, 2007;
• переплет, 304 с.;
• 10 000 экз.
• Купить электронную книгу на Литресе

Сборник рассказов, печатавшихся в железнодорожном журнале, который раздают чистой публике в вагонах СВ. Понятно, что такие вещи пишутся левой ногой. Однако книжка еще раз убеждает: все части тела Дмитрия Львовича одинаково талантливы. Халтуры нет, а есть отличные новеллы, читая которые диву даешься, как ловко журналистика превращается в художественную литературу. Есть рассказы с проблемкой на одну газетную заметку, например отклик на введение мужских и женских вагонов («Мужской вагон»). А есть тексты, которые в жанре нон-фикшн потянули бы на целую колонку: уничтожение русской провинции («Можарово»), политическая апатия общества («Обходчик»), превращение нефтяных городков из крыжополей в нефтеюгански («Ангарская история») и т. д. Социальный мессидж банален и предсказуем, но подан всякий раз отменно: одна гипербола, один выдох — и вместо тряпочки переливается фантастический воздушный шар. Каждый найдет в сборнике что-то свое, но любящим литературу совет: посмотрите «литературные» рассказы — «Миледи», «Убийство в Восточном экспрессе» и особенно «Экзорцист-2006». Только осторожней: читая последний, можно лопнуть от смеха. Ну, а кто не лопнет и дочитает сборник до рассказа «Предмет», тот убедится, что Быков — нечто большее, чем журналист-пародист-фантаст. Там уже общечеловеческое. Там дух Дефо, там Свифтом пахнет.

Андрей Степанов

Анатолий Брусникин «Девятный Спас»

• М.: Астрель: АСТ, 2008;
• переплет, 509 с.;
• доп. тираж 20 000 экз.
• Купить электронную книгу на Литресе

Писал, конечно, Акунин. Нет места доказать подробно, но вот хотя бы один факт: на страницах 208, 234 и 255 есть аллюзии, которые г-да Фандорины благоволят сами поискать в книге Акунина «Смерть на брудершафт» (вышла ПОСЛЕ «Девятного Спаса»). Да и вообще — на каждой странице десятки фирменных акунинских приемов, всюду его интонации. В искусного стилизатора из числа историков (а здесь чуть не у каждой фразы по 2–3 исторических источника) не верится: ни один архивист не знает, как пахнет примороженный ковыль (с. 199). В целом же — сказка! Григорий Шалвович, прикрывшись новой личиной, резвится напропалую: три богатыря (Илья крестьянский сын, Алешка-попович да дворянин Д. Никитин), они же три мушкетера и гардемарина, влюбляются все разом в Василису Прекрасную (она же Премудрая, она же Спящая Царевна, она же Герда, она же дочь Софьи-правительницы), спасают отечество от шведско-стрелецкого заговора и добывают не какие-нибудь там подвески, а двести тысяч золотых царю Петру на Полтавскую баталию. А чего стоит Илья Муромец в инвалидном кресле собственного изготовления! Пятая, «безфандоринская», серия Акунина будет, видимо, чисто приключенческой, самой легкой, но по количеству исторического материала превзойдет все другие. С историей, правда, вышло недоразумение: кое-кому из критиков показалось, что это славянофильская книжка. Чепуха, эффект идиотской обложки. Идеализацией Московии здесь даже не пахнет, просто Чхартишвили — «постепеновец», он против любых революций, в том числе и петровской. Вот и все.

Андрей Степанов

Дина Хапаева «Герцоги республики в эпоху переводов: гуманитарные науки и революция понятий»

• М.: НЛО, 2005;
• переплет, 264 с.;
• 2000 экз.

Мир меняется и уже никогда не будет прежним. Уходят в прошлое политики, модные ток-шоу, наивная реклама, сезонные хиты и прочая, прочая, прочая — от зимних холодов до весенних экзаменов по предметам. Давно поросли мхом забвения свободная пресса, культура употребления наркотиков, перестройка, рыночная экономика и социализм с человеческим лицом нового русского. Скорость изменений сопоставима со стремительностью волн всемирного потопа. Описать поток перемен — значит, понять и оказаться готовым, когда река времени выйдет из берегов, когда нас станут захлестывать эти волны, смывающие людей вместе с государствами. Обычно противостоять разрушительному половодью — задача гуманитарных наук: истории, филологии, наконец, философии. Но гуманитарные науки скорее мертвы, чем живы. Тела всевозможных -логий миновали не только периоды трупного окоченения, но даже распада и полураспада. Бессмысленно искать убийц. Злодеи — все и каждый, а значит, никто. И никто не знает да никто и не спросит «кто виноват?» и «что делать?»: обиходные журналистские слова и научные термины утратили привычное значение. Речь оказывается мертва настолько, что успела слегка протухнуть. Слова, заимствованные из других языков, попросту непригодны к употреблению. Переводы и переводчики бесполезны: мы не умеем договариваться. Ты говоришь, но тебя не понимают. Невозможность сказать и выразить — это бессилие и беспомощность. А потому те, кто раньше писал умные книжки и проводил исследования в области «высокой» науки, превращаются в беспомощных шутов при дворе новых ток-шоу и популярных телепередач. Зачем искать новое, если оно никому не нужно? Зачем изобретать, если для власти, денег, наконец, славы достаточно несколько раз появиться на экранах телевизоров, делая красивое и умное лицо?

Наконец, зачем думать, когда на телеэкранах полно красивых и умных лиц, готовых делать это вместо нас, и притом — совершенно безвозмездно?

Такая вот умная книжка. Быть может, одна из последних.

Адам Асвадов

Мишель Фейбер. Близнецы Фаренгейт

• М.: Машины Творения, 2007;
• переплет, 272 с.;
• 3500 экз.

Голландско-австралийско-шотландский автор, любитель морских свинок. Завоевал мировое признание двумя романами: жесткой историей проститутки в викторианской Англии («Багровый лепесток и белый», пока не переведен) и байкой о том, как инопланетяне шинкуют британских мужиков на консервы («Побудь в моей шкуре» — М.: Иностранка, 2003, перевод Ильи Кормильцева). При этом у членов премиальных жюри Фейбер считается в первую очередь мастером короткой прозы. В сборнике семнадцать рассказов на любой вкус. Есть очень смешные: секс-туристы из бизнес-элиты съезжаются в Индонезию, чтобы заполучить эксклюзивный оргазм на лекции о физиологии кокоса. Есть очень страшные: женщина с послеродовым синдромом медленно убивает двухмесячного сына. Есть рассказы, не уступающие П. Зюскинду («Плоть остается плотью»), Г. Г. Маркесу («Сноровка»), И. Уэлшу («Успокоение Дугги») и В. О. Пелевину («Мышь»). Впрочем, уже первый сборник Фейбера критики назвали «сборником лучших рассказов пятнадцати разных писателей». То же и с героями: от потерявшего память бродяги — до маньяка-фабриканта; от растущих на заполярном острове детей — до старухи — писательницы, превращающейся в кошку. Непохожие друг на друга ненормальные люди и истории. Если все же попытаться подобрать для них общий знаменатель, то получится вот что: Фейбер ищет определение понятия «человек», выходя за грань человеческого, но при этом, в отличие от В. Г. Сорокина, как-то ухитряется оставаться гуманистом. Настоящая литература. И как всегда безукоризненный перевод Сергея Борисовича Ильина.

Андрей Степанов

Владимир Войнович. Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Книга III. Перемещенное лицо

• М.: Эксмо, 2007;
• переплет, 320 с.;
• 50 000 экз.

Не прошло и пятидесяти лет — и Войнович закончил «Чонкина». Напомню: первая книга вышла в 69-ом, вторая — в 79-ом, третья — только что. А задумана трилогия аж в 58-ом. В третьей книге автор, конечно, «дописывает» роман: завершает сюжетные линии, расправляется с героями. Повторяются старые шутки («Где люди, там и клопы»), вбиваются в голову читателя старые, но крепкие гвозди: НСДАП — это ВКП (б), КГБ — это СС, «расовый» и «классовый» — близнецы-братья. Немцы у Войновича — умные, американцы, к которым угодил Чонкин, — трудолюбивые, простые и открытые; да и русские — душевные. А вот советские люди — вовсе не люди, они лжечеловеки, потому что жили во лжи и ложью. Юмор наполовину народный, наполовину — диссидентский, в духе баллад Галича. Войнович смеется одновременно и как народ, и над народом: может быть, поэтому его и читают? Но все-таки не только смеется. Главная странность трехтомного анекдота — в том, что мультяшные персонажи временами страдают, как живые люди: вот и Чонкин встретил свою Нюру только жизнь спустя, в девяностые годы. Вряд ли Чонкин станет русским Швейком или Уленшпигелем. Но в русской литературе так мало смешного, а русская история так любит повторяться, что эту книгу будут читать еще очень долго.

Андрей Степанов

Саша Соколов. Рассуждение

• «Зеркало» (Тель-Авив). № 29–30. 2007;
• http://magazines.russ.ru/zerkalo/2007/29/ss2.html

Это не книга, но это событие большее, чем любая книга. Дело вот в чем. Все, кому дорога русская словесность, давно знали: после смерти Венедикта Ерофеева и Иосифа Бродского у нас осталось много писателей хороших и разных, но гений — только один. Его зовут Александр Всеволодович Соколов. Он покинул Россию в 1975 году. Живет не то в Вермонте, не то в Греции, не то в Канаде, не то в Израиле, не то в Парагвае, не то во Флориде. В страну изначально присущего ему языка заглянул только однажды, 18 лет назад, ненадолго. Последний из трех своих романов опубликовал в 1985 году. Все эти годы что-то писал («тексты» — других разъяснений журналисты от него не добились), но не напечатал ни строчки. И вот — пожалуйста: пятьсот уложенных в верлибр строк прозы. «Рассуждение». Текст. Начинается как косноязычное мычание после двадцатилетнего молчания: «типа того, что, мол, как-то там, что ли, так, что по сути-то этак, таким приблизительно образом». Заканчивается словом «типа». Внутри — полифония неких неотличимых, неопределимых, неутомимых голосов (как в «Школе для дураков»), ведущих беседу о «кадрили невзрачных посёлков и неказистых предместий… о кадрили харчевен и чаен» (как в «Между собакой и волком»), с обилием слов иноземных и аукающихся (как у жеманного Палисандра). А во глубине текста скрыт поистине библейский ответ на вопрос, который вертится у читателя: «И если спрашивается: прекрасно, а всё ли у нас в порядке по части речи, боюсь, не темна ли, то отвечается и говорится: не бойтесь, лишь веруйте … главное рассуждение следует и, конечно, гораздо будет конкретней». Истинны слова твои, равви! Отныне не только веруем, но и надеемся: а вдруг будут не только «тексты»? А вдруг таки будет — Роман?

Андрей Степанов