Збигнев Ненацкий. Соблазнитель

  • Uwodziciel
  • Перевод с польского Е. Невякина
  • СПб.: Институт соитологии, 2007
  • Переплет, 416 с.
  • ISBN 978-5-9637-0021-1
  • 5000 экз.

Фрейд, Дон Жуан
и сексуальная революция

Дорогá ложка к обеду, вздохнув, подумал я и закрыл фундаментальный (четыреста страниц убористым кеглем) труд польского писателя Збигнева Ненацкого под названием «Соблазнитель». Роман был написан в 1978 году, а у нас вышел только сейчас. То есть спустя двадцать девять лет.

В свое время книга вызвала бурную реакцию у критиков и читателей. Еще бы! На дворе семьдесят восьмой год, а тут нарастающий гомосексуализм, поднимающий голову трансвестизм, распоясавшийся феминизм и прочие «измы» — эротические и не очень. И все это в Польше, стране бывшего соцлагеря с относительно пуританскими взглядами на предмет. То есть в нужное время и в нужном месте все это было очень остро, свежо и смело. Но сейчас читать про сложности дефлорации, прямо скажем, скучновато. Уже давно сексологи доходчиво объяснили нам с экранов телевизоров, что делать это нужно нежно. Ну а проблема гомосексуализма или, там, феминизма мало волнует даже гомосексуалистов и феминисток, не говоря уже о простых гражданах. После гей-парада в Москве откровения Ненацкого выглядят бледновато.

Разумеется, писатель не ограничился поднятием вопросов сексуального просвещения. Все гораздо масштабнее. Любовь, счастье, смысл человеческого бытия, ответственность писателя… Да много еще чего. В целом роман — это откровения лирического героя о себе и своих близких, чередующиеся с историями проходных персонажей и раздумьями автора. Книга-размышление, философский трактат о любви и жизни, втиснутый в форму художественного произведения.

Беда в том, что, несмотря на глубокую философичность и тонкий психологизм рассуждений, выводы, увы, не поражают оригинальностью. Мужчина должен быть мужественным, а женщина — женственной. Любовь и секс разделять не стоит. Любить — хорошо, а не любить — плохо. Такие вот открытия Америки через форточку. Впечатление такое, что автор, уходя из большого секса, решил оставить нечто вроде прощального напутствия молодым. Типа служи, сынок, как дед служил. А так как в службе ничего особенно примечательного не было, напутствие тоже получилось немного вялым. Любите друг дружку, и все дела.

Гораздо бодрее автор препарирует литературу на предмет ее психологической вредности. Самые яркие страницы романа — это яростный протест против книг, вбивающих в головы несчастных читателей романтическую чепуху, далекую от реальной жизни, и ведущих, таким образом, к неврозам, психическим заболеваниям, комплексам и суицидальным настроениям.

«Некоторые девушки, которые носили в сердце и мечтах литературный образ любви и первой ночи с любимым, встают с любовной постели иногда с глубокой психической травмой, остающейся до конца жизни»,— пишет Ненацкий. Интересно, а если бы в книгах с патологическим тщанием были расписаны ощущения, которые испытывает девушка в первую ночь любви? Так, чтобы в красках, талантливо, с физиологическими и психологическими подробностями? Жутко представить такое — тысячи трепетных барышень идут в постель как на Голгофу, уже заранее норовя грохнуться в обморок. И какими садистами должны будут чувствовать себя влюбленные юноши, прекрасно знающие, что придется пережить предмету их обожания. Непросто все, ох, как непросто.

Тем не менее Ненацкий снова и снова возвращается к вопросу: обязан ли автор писать о «грязи» жизни или его «дело — рассказывать красивые и безмятежные истории»? Не читал Ненацкий Сорокина, не читал. А прочти, кто знает, может, и решил бы для себя все вопросы насчет «красивых историй» и «грязи». Но, как бы то ни было, анализ произведений классиков с точки зрения психологии, психиатрии и психоанализа, который дает писатель, безусловно, интересен и сам по себе, без выводов. Тем более что проведен он почти профессионально. Сам Фрейд вряд ли справился бы лучше.

Еще одна важная сюжетная линия в романе, которой отведена едва ли не половина книги,— похождения Мартина Эвена, идеального любовника, этакого Дон Жуана новой формации. Любовные приключения Мартина, очевидно, нужны автору, чтобы проиллюстрировать свои теоретические положения, данные в первой части романа. Задумка сама по себе интересная. Дело в том, что Мартин соблазняет женщин не для удовольствия, а чтобы учить их любви и исцелять их души. Он страстно хочет искупить свою вину за эгоистическое обращение с женщинами в молодости. И чтобы получить это искупление, он отыскивает морально и психически искалеченных женщин и возвращает им с помощью порошка от головной боли веру в себя, способность любить и быть любимыми.

Жаль только, что в этих фрагментах хорошая в общем-то проза Ненацкого вдруг скатывается до уровня сентиментальных романчиков. Куда-то вдруг девается умение автора разбираться в психологии, испаряется его философский взгляд на мир, и в сухом остатке мы имеем ту же Ширли Басби или Джудит Макнот, но в брюках. Такие вот чудесные метаморфозы. Несчастная женщина, суперумный, супертонкий и суперопытный мужчина, коротенькая лавстори с претензией на драматичность и полная несуразица в поступках и репликах картонных героев.

Жаль, жаль, что книга так опоздала. Время ее, увы, не пощадило. Вот бы хоть десять лет назад ее выпустить. Вкупе с лекциями доктора Щеглова роман «Соблазнитель» вполне мог бы произвести очередную сексуальную революцию. Но сейчас — сплошной нафталин. Правда, хорошего качества.

Кирилл Алексеев

Захар Прилепин. Все что нас не убивает, а также не спаивает, не сводит с ума и не делает подонками – делает нас сильнее

— Что для Вас означает
получение премии «Ясная поляна»?

— Более всего мне
радостно то, что в составе жюри премии
были люди, чьи имена я слышал, когда еще
сам не умел читать: мои мама и папа выписывали
толстые журналы, активно обсуждали публикации,
и имена Льва Анненского, Игоря Золотусского,
Валентина Курбатова были уже тогда мне
известны. Потом я сам читал их книги, и,
право слово, никогда не думал, что судьба
меня сведёт с этими легендарными людьми.
Ну и сам факт получения премии, носящей
имя Льва Толстого, из рук его прямого
потомка — Владимира Ильича Толстого…
что тут говорить…

— Насколько, на
Ваш взгляд, литературные премии в России
влияют на судьбу писателя?

— Они ее во многом
и зачастую определяют. Бытует мнение,
что книга того или иного писателя вообще
останется незаметной, если ее нет хотя бы в лонг-листах. Это разумное мнение.
Посмотрите, как выросли тиражи, скажем,
Бояшова после Нацбеста. Или вспомним
мощное возвращение Проханова после того же Нацбеста. Новый виток успеха Славниковой
после Буккера. Замечательный интерес
к «Пастернаку» Быкова после «Большой
книги»… Ну и так далее. «Ясная Поляна»
безусловно в числе самых славных, самых
любопытных премий, со своей, ни на кого
не похожей иерархией, со своим пониманием
литературного процесса.

— Чем закончилось
Ваше задержание? Каков был официальный предлог
для задержания?

— Не было никакого
предлога. Задержания эти происходят постоянно,
и мне порядком уже надоели. Меня продержали
три часа, поспрашивали о жизни и отпустили.


В «Патологиях» значительная часть книги
посвящена описанию штурма школы. Насколько
это описание автобиографично?

— Вы спрашиваете,
был ли я в этой школе? Меня там не было.
Я был в другом месте.

— Сержант в «Грехе»
— это ведь Вы? Почему же главный герой
в конце умирает?

— Мадам Бовари —
это я. 

— Когда Вы работали
на кладбище, Вы действительно выпивали
1.5 литра водки в день?

— Какие замечательные
вопросы вы задаете. Я и сегодня иногда
выпиваю 1,5 литра водки в день, и буквально
вчера выпивал с человеком, который может
выпить больше, оставаясь в трезвом рассудке.
Не думаю, что он огорчиться, если я его
назову, это журналист Игорь Свинаренко.

Я только не пойму,
зачем вам это? Если мой герой будет заниматься
онанизмом, вы тоже спросите какое я имею
к этому отношение?


По каким пунктам, если таковые есть,
Вы расходитесь с руководством НБП относительно
политики партии?

— Ни по каким не
расхожусь. Партии под таким названием
нет, и соответственно пунктов никаких
тоже нет. Идеологию тех людей, с которыми
я близок, определяли Марши несогласных.
Идеология оппозиции амбивалентна, и я
нахожу это разумным.


При каких условиях «Другая Россия», на
Ваш взгляд, может прийти к власти?

— При любых. Главное,
чтобы в России осталось хотя бы несколько
праведников и несколько людей, готовых
быть проклятыми при жизни.


В «Саньке» в числе знаменитых антисемитов
вы упомянули свою настоящую фамилию —
Лавлинский. Это такого рода подкалывание
читателя или Вы таки антисемит?
J

— Моя настоящая
фамилия Прилепин, я никогда не был Лавлинским.
Это миф, пущенный в печать с легкой руки
Гали Юзефович. И я, безусловно, не антисемит,
это глупо.

— Костенко в «Саньке»
— в честь знаменитого приднестровского
комбата или просто по созвучию с Савенко?

— В честь любого
из них.

-Как
Вы относитесь к фантастике как к жанру?
Читаете ли кого-нибудь из современных
фантастов?

— Нет. Смотрел «Дневной
дозор», и «Ночной», кажется. Понравилось.

-Какова была Ваша
мотивация, когда вы поехали в Чечню в
1996 году и в 1999-м?

— Поехал за компанию
с хорошими ребятами.

-На Ваш взгляд,
полное замирение с Чечнёй возможно
и если да, то при каких условиях?

— Возможно, при
условии того, что власть в России перестанет
потворствовать местечковым бандитам,
пилить бабки и наконец обретет Смысл
своего существования, ясный и ей самой
и народам, живущим с нами.

-Какой из предыдущих
Ваших видов деятельности понравился
Вам больше всего и почему?

— Все были хороши.
Все что нас не убивает, а также не спаивает,
не сводит с ума и не делает подонками
— делает нас сильнее.

-Что для Вас является
источником вдохновения при написании
книг?

— Знание того, что
у меня есть час свободного времени.

-Про что будет
Ваша следующая книга?

— Про любовь, как
все предыдущие.

Даниил Иванов

Лауреаты ведущих литературных премий. Александр Кабаков, Михаил Шишкин, Ольга Славникова, Дмитрий Быков

  • Антология
  • М.: Вагриус, 2007
  • Переплет, 352 с.
  • ISBN 978-5-9697-0401-5
  • 5000 экз.

Сборник триумфаторов

В заголовке — слова из аннотации издательства. Это не преувеличение: все авторы и правда лауреаты престижных премий и все являются постоянными авторами «Вагриуса». Издательству есть чем гордиться.

Но… Давайте все же поговорим о текстах.

Сборник свидетельствует: литература наша пребывает в активном поиске жанра. Почти все авторы стремятся преодолеть традиционный жанр, вырваться из его формата в какой-то иной, которому еще нет названия. Почти у всех замысел не столько реализуется через сюжет, сколько главенствует над ним, а задачи внутритекстовые, языковые (особенно у Шишкина и, отчасти, у Славниковой), являются едва ли не самодостаточными. Вслед за Бродским они могли бы повторить, что текст важнее сюжета. Можно сказать и так: рассказ стремится стать стихотворением. У Быкова это реализуется буквально, из пяти представленных рассказов три записаны стихами.

Сюжеты Ольги Славниковой развиваются как будто внутри некоего кокона. Совпадения с реалиями необязательны — это только условие игры, которая, в свою очередь, способствует вызреванию замысла. Снова, как и в предыдущих вещах, избыточность метафор, но именно они, похоже, позволяют читателю поверить автору, а автору — оберечь тайну истории. Так происходит в маленькой повести «Басилевс», когда мы не можем до конца объяснить притягательность молодой, намеренно старящейся и беспомощной вдовы и роковые события, которые происходят с мужчинами, обеспечивающими ее безбедное существование, но при этом безусловно верим в серьезность и подлинность самого сюжета.

Дмитрий Быков в литературе многостаночник. Его легкость и молниеносность при реализации замышленного стали легендой, а девять месяцев, в течение которых была выношена и написана девятисотстраничная монография о Пастернаке, кажутся фокусом или мистификацией.

Главное в рассказах Быкова — не реальные события, как, например, в армейском рассказе «Христос», а идея, явленная вполне безыскусно. Она просвечивает, точно скелет в хрупком теле, поскольку автор не слишком заботится о плоти повествования. Это скорее беллетризованные отчеты о замысле. Вполне четкие и толковые, они тем не менее не могут убедить читателя, например, во внезапном помрачении героя, которому в третируемом всеми однополчанине внезапно почудился Христос. Нетерпение мешает автору смиренно проживать вместе с героями события их жизни.

Стихотворные тексты читаются с большим интересом. Иногда думаешь: чем не «Анна Снегина»? Но и здесь Быкова то и дело тянет на обобщения, которые часто получаются содержательнее и эмоциональнее сплетенной интриги. Автор вполне отдает себе в этом отчет, немного романтизируя это свое свойство: «Заметил ли ты, что по ходу (тревожный, томительный знак!) в сюжете все больше народу, все меньше движения? Так ведет нас причудливый гений, что притча темнее и темней, что сумрачный пыл отступлений все прочее вытеснил в ней».

Александр Кабаков всегда внимателен к социальной природе человека и к бытовым формам его поведения. Его рассказы больше, чем у других, похожи на традиционный рассказ, отчасти вследствие веры в каузальность, то есть в непременную связь между причиной и следствием. Так, например, поздний успех, известность, деньги быстро развили в герое склонность к алкоголю и женолюбие. «Опуская описание промежуточных этапов, сразу можно нарисовать картину финальную».

Иногда эта вера в социальный детерминизм, похоже, дает сбой. Вот автор рисует психологический слом, происшедший с героем на сломе эпох. Получается у него, что та, «первая жизнь была не совсем всерьез, ‹…› все огорчения, как и радости, проживались не на самом деле, а в фантазиях». Ну и, соответственно, вторая жизнь наполнилась реальными радостями и настоящими бедами. Сама легкость этой сцепки вызывает сомнение. Но и попросту те, кто пожил в СССР, подтвердят, что, несмотря на статичность и фантазийность реальности, у людей было достаточно подлинных радостей и страданий. В сегодняшней же реальной реальности и фантомов не меньше, и подлинных переживаний не больше.

Михаил Шишкин молитвенно предан языку, что подтвердило и завершающее книгу эссе «Спасенный язык». Все же, о чем он пишет, пользуюсь его выражением, только «случай в изящной словесности». Читать его — наслаждение, которое странным образом быстро улетучивается, не оставляя после себя содержательного послевкусия. Может быть, потому, что язык, по Шишкину, существует только «для возможности вертикальной коммуникации», а не для общения людей. Вследствие этого склонен к эстетике абсурда, который строит с помощью клиповой нарезки. В рассказе “Willkommen in Z.” читатель найдет Карамзина и Клопштока, Листа и Кафку, побывает на кладбище Флунтерн, где покоится клан Джойсов, увидит сумасшедшего, объявляющего себя сыном Иисуса Христа. Таких клиповых образований много, рассказ маленький и весь, если отшелушить его, представляет собой простенькую любовную историю, сдобренную диалогами в стиле наших шестидесятников, которые, в свою очередь, те позаимствовали у Хемингуэя и Ремарка. Абсурд не прочитывается в силу, быть может, природной гармоничности стиля. Но и чувство необязательного удовольствия, которое испытывает читатель, не так уж малозначительно, если вдуматься.

Николай Крыщук

Андрей Рубанов. Великая мечта

  • СПб.: Лимбус Пресс, 2007
  • Переплет, 376 с.
  • ISBN 978-5-8370-0477-3
  • 3000 экз.

На парапете

Есть такое предположение, что китайские иероглифы как бы повторяют трещины на панцире черепахи, то бишь происхождение свое ведут от этих самых трещин. Если тлеющую палочку тысячелистника приложить к панцирю, тот раскалывается, и по рисунку раскола сведущие люди настоящее, прошедшее и будущее истолковывают. Ицзин называется. Может быть, это и неправда, но уж больно красивое предположение. В смысле литературы.

Если литературу иероглифами писать.

Есть в Иерусалиме Стена Плача. И если у человека неприятности, горе какое-нибудь, проблема неразрешимая, он к этой стене идет и записку пишет. Он не в силах в себе случившееся удерживать, в одиночку переживать, и ему нужно с Богом поделиться. Или попросить о чем-нибудь. Там дальше — как Бог даст, но тоже ведь — как замечательно, в смысле литературы.

В России, случается, пишут на стенах и знаки разные рисуют. Но это по молодости,— а потом перестают, с возрастом.

А в ком тяга к писанию сохраняется, тот подается в журналисты.

Или в литераторы.

(Кстати, в отдаленные советские времена за надпись на заборе можно было срок получить. Некоторые и получали. А все одно — писали. Свободой рисковали ради самой этой свободы. Такой вот парадокс.)

Только сама эта литература — в смысле, собственно, литературы, писательского, так сказать, труда — уже неинтересна. Не замечательна.

Что я имею в виду?

На парапете, обрамляющем кривой спуск к Карповке, написано черной краской: “Do not kill my soul”.

В каком именно месте?..

А это важно?

«Холод сгустился в груди, вдруг я почувствовал запредельную трезвость и воспринял увиденное только интеллектом — как еще один имеющий место быть элемент мирового порядка»,— написано в книге Андрея Рубанова «Великая мечта».

Если это «без сомнения, главное литературное открытие года» (Time Out), то пришел, знаете ли, п…ц русской литературе.

И читать теперь следует только то, что на стенах пишут. Во-первых, дешевле выйдет, а во-вторых — стилистически не в пример грамотнее.

«Вдобавок капитан не только не курил, но и бесконечно остроумно высмеивал курильщиков». Я думаю: ну есть ведь в «Лимбус Пресс» какие-то ответственные люди, которые читают то, что намереваются выпускать тиражом 3000 экземпляров. Или нет? Я же не знаю, как издательства работают,— может, там вообще никого нет. И ничего нет. Кроме банковских счетов и табличек с вымышленными фамилиями.

Автор тут ни при чем. Не в нем дело. Он — человек хороший. Я понимаю, что его беспокоит, меня это тоже, знаете ли, беспокоит… Я ведь понимаю, какие он книги читал, какую музыку слушал и как ему в жизни доставалось, и достанется еще… Я про голод его понимаю, отчаянье, стыд… Нас много — правда — таких, которые еще до перестройки мыкаться начали и всю эту б…ю историю не понаслышке знают.

Вот только писать об этом роман не надо бы.

На стене — можно.

Коротко и хлестко.

Без авторских прав, без издательств, без прав на экранизацию, без всяких там шортлистов.

На стене у Рубанова бы получилось.

А в романе из трех глав две — очевидно лишние.

В общем, есть у меня такое ощущение, что кто-то нами манипулирует — и мной, и им. Его убеждают в том, что он хороший писатель, меня — в том, что это и есть литература.

Кто вот только?..

P. S. Существует, как будто, основной такой вопрос философии; вернее, не так: все важные вопросы в конце концов сводятся к основному вопросу философии; даже не так: пытливый ум любые вопросы сводит вот к этому, основному. И начинает маяться. Потому что ответа найти не может. А как его найдешь-то, ответ?

Его ведь нет.

Жизнь, конечно, всякие варианты подбрасывает: лукавит, играет с человеком, заманивает ум в ловушки и от главного отвлекает. Кто поупрямее — держится. Кто послабее — ломается. Незадачливые — вовсе умирают.

Об этом, в общем, роман,— вернее, его первая часть.

Алексей Слюсарчук

Свобода vs Проект

Свобода vs Проект
или Вот наш дом, который построил…

«Счастье для всех… и пусть никто не
уйдет обиженным.»

Аркадий и Борис Стругацкие

Современная литература есть зеркало общества. Более того, между обществом и литературой существует связь. Она подпитывается тем, что можно назвать «культурой». Или «корпоративной культурой» — если представить государство как корпорацию. Особенно если таковая корпорация разрабатывает нечто… назовем это словом «Проект».

В принципе, общество может разрабатывать и Свободу. Правда, о том, что при таком распределении сил получается, отечественная история умалчивает: ей такие атипичные случаи попросту неизвестны.

…В отличие от «Проекта». Вот несколько примеров наиболее характерных его проявлений. В нашем несвободном обществе литература начинает постепенно олицетворять собой Проект и корпорацию. И тогда у автора (работника?) получается не книжка, а Продукт Проекта. Независимо от степени таланта и одаренности. Примеров — более чем достаточно. Причем — в разнообразнейших жанрах и направлениях, от детской литературы до фантастики и мейнстрима.

Сергей Лукьяненко. «Звезды — холодные игрушки», «Звездный лабиринт». Небесталанный автор и, возможно, неплохой человек. Вот цикл его отвратительных на мой вкус (пусть и с ювелирной тщательностью сконструированных) полухайнлайновских романов о «мире будущего», в котором сегодняшний, находящийся на стыке тысячелетий, читатель без труда узнает в картинах Земли, изнемогающей под «гнетом чужих», современную Россию. Вот злобные (вернее, Чужие, не-наши) инсектоидыцзыгу, мышатаалари и прочие обитатели «космического зоопарка», неуловимо напоминающие китайцев, европейцев и иных «басурман». Вот всплески ксенофобских настроений и нацизма-национализма начала нулевых, приблизительно совпадающих с первой стадией «раскрутки» этих текстов. А вот экранизированный «Дозор» (справедливо, по моему мнению, заклейменный некоторыми как «позор»): простые мистические будни простого мистического «чекиста»иного, стоящего выше простых смертных с их «слюнявым гуманизмом». Кстати, за книгой Лукьяненко, в которой герой восстает против чекистовидных «джедаев», пытающихся расписать-распланировать всех и вся, следует затяжная пауза в публикациях, после которой появляется роман «Черновик», где некие таинственные, немые и безымянные, тщательно законспирированные силы пытаются «стереть» главного героя из «текста реальности». Интересно, не навеян ли сюжет реальными событиями жизни автора?

Вот «православный греческий писатель», книга которого выходит пятидесятитысячным тиражом в издательстве с характерным названием «Лубянская площадь». Ни имени автора, ни книги называть не буду, дабы не делать им рекламы. По замыслу автора, книга должна являть собой пример «национальной идеи для молодого подрастающего поколения». Написано так, что невольно думаю: «кажется, у этого автора тоже есть автор». В итоге же получаем агрессивноклерикальное «послание» и яростные наезды на «сатанинствующего» Гарри Поттера. Тут же и предложение церкви ввести предмет «основы православной культуры» в обязательную школьную программу. Причем — сделать это в светском государстве, где представлены едва ли не все мировые религии.

Вот господин Андрей Бушков и его «шантарский» цикл. Интрига, превосходнейший — для жанра развлекательного экшэна — стиль, и… апология «национального героя», «парня из спецотряда», а недавно — и вовсе тридцатитысячные тиражи продукции (слово «книги» в этом месте не способен произнести мой язык и отказываются набирать пальцы) об Иване Грозном и Иосифе Сталине. О том, что эти два «деятеля» вполне так ничего себе люди, и ничто человеческое им не было чуждо, и вообще, они хотели как лучше, для нас с вами старались, а их неверно поняли. Ну да. Не иначе, виной тому происки «гнилой интеллигенции» (Сталина и Грозного на нас нет), с ее — цитирую по памяти и аннотации к последнему «бестселлеру» г-на Бушкова — «слюнявым гуманизмом, еще никогда не доводившим до добра».

Мне даже не хочется думать, что получится, если еще и эта продукция, подобно романам Лукьяненко, встретит «массовый отклик» читателей… Тогда кошмары, описанные Диной Хапаевой в ее недавно вышедшей книге «Готическое общество», и впрямь могут стать явью. Кошмары прошлого века. Неизбежные,— хотя и Гитлер, и Сомоса, наверное, были вполне себе представители одного с нами биологического вида. И им тоже не было чуждо ничто человеческое. Наверное…

А такие, на первый взгляд, несхожие авторы, как Минаев и Багиров? При всех кажущихся различиях это — «двое из ларца, одинаковы с лица». Первый под видом «романа об истинных ценностях» и «кризисе среднего возраста» проводит знак равенства между «западной демократией» и «фуфлом для лохов», а второму удается весьма успешно навести неискушенного читателя на мысль о том, что «случись чего» (имеется в виду националистическая дискриминация живущих в Москве наших соотечественников с Кавказа), так те «выйдут на улицы». Ну, националистическая дискриминация, предположим, уже случилась (вспомним зачисление грузинского вина в разряд «политически неблагонадежных», последовавшую за этим антигрузинскую истерию, антишаверменную кампанию и «изгнание торговцев с рынков»). И что? Вышел кто-нибудь на улицы? Для сравнения: Великобритания, устав от демаршей Кремля, ввела санкции только против представителей кремлевского государства. Туристы и прочие рядовые граждане не пострадали. А я до сих пор вспоминаю сюжет, показанный в период антигрузинской истерии по какомуто европейскому каналу: старушка не могла улететь в Тбилиси несколько дней, потому что в летную погоду не было рейсов.

К тому же после прочтения «шедевра» господина Багирова у читающего, по мнению автора (или авторов?), вероятно, должно сформироваться стойкое убеждение в том, что именно «мировая закулиса» спонсирует все демократическое движение и «бархатнооранжевые» революции. Ну да. И партизанантифашистов по всей Европе во Вторую мировую, наверное, тоже она спонсировала. Мировая закулиса… А еще она, эта самая закулиса, проплатила тремстам спартанцам и Леониду, чтобы у тех был дополнительный стимул доблестно погибнуть при Фермопилах.

Вот господин Михаил Веллер. Тоже, на мой взгляд, вполне достойный прозаик, с завидным упорством твердящий об «угрозе культурной экспансии», о том, что «нельзя договариваться с врагом», и где только не ищущий этого самого внешнего врага, без устали пугая, пугая, пугая… Чем? Я не понимаю. Может быть, чем-то действительно страшным,— вроде КГБ или НКВД…

В действительности же получается, что Веллер клянет «европейский путь» (не забывая, впрочем, назвать попытки построения «правового государства» попытками создать «правовую систему золота и свинца»). И в итоге подводит тем самым читателей к мысли о… все той же губительности пресловутого гуманизма. По крайней мере, для либеральной Европы. Но как бы и не отрицает при этом возможности «особенного русского пути либеральной идеи». Не забывая, однако же, клеймить «воров-олигархов». Такие вот «национальные особенности».

Меня занимает вопрос: как именно человек, создавший настолько свободную книгу, как «Легенды Невского проспекта» (самым сильным эпизодом в которой я считаю тот, где предприниматель-теневик, наживший миллионные состояния и готовящийся с началом всплеска брежневского антисемитизма уехать в Израиль, теряет всё ради того, чтобы ответить милиционеру, нагло сбившему с него шляпу),— как такой писатель мог превратиться в завсегдатая современных ток-шоу? Впрочем, мне сложно судить о том, насколько добровольно господин Веллер сделал свой выбор. С другой стороны, известны случаи, когда авторские позиции кардинально меняются без явных причин.

Вот, например, Владимир Сорокин. «Норма» и «Лёд» — два полюса, два типа героев, две противоположности… А как весело всё начиналось: «Норма» — несъедобная, но тем не менее вполне точно отражающая советские-совковые реалии. Чекисты — почти карикатурные персонажи, то наведывающиеся к парнишке с «золотыми руками» (золото — собственность государства!), то выезжающие по анонимному звонку и расстреливающие «одинокую гармонь» (или, без всякого звонка, в окопах — Осень, которую принимают за шпионку). Вроде бы не совсем люди — скорее, «иные», но не страшные, а, пожалуй, даже забавные в своей наивной карикатурности. И дальше: «Настя» как образчик людоедско-патриархальных традиций, министрызооморфы «Пира», чекисты-опричники изо «Дня» своего имени…

Все закончилось «Льдом». Молчаливый Бро и его суровые, нордические братья не оставили простым, «не иным» людям в литературе ни малейшего шанса. «Простые люди», которые, собственно, и должны составлять «общество», кажется, попросту вымирают как вид. На смену им идут новые персонажи.

Кто же они, эти молчаливые герои, «избранные», братья и сестры Бро с «суровыми сердцами изо льда», незримой волей свергнутые в Избранную Страну? Какая невидимая сила превратила автора «Насти» и «Нормы» в апологета «избранного пути» и «тайного братства суровых адептов»… непонятно какой веры? Кто, выражаясь корпоративно, выступает здесь в качестве «менеджера проекта»?.. Неужели мы все, все наше общество?..

Я полагаю, что и «детская» книжка тиражом в 50 000 экземпляров от издательства «Лубянская площадь», и духлессно-гастарбайтерные «откровения» с сопоставимыми тиражами суть проявления заказа.

Контркреатива. Государственного ли, государева ли, или отдельных «продвинутых личностей»,— дело десятое. Важно другое: и то, и другое, и третье — образцы Продукта.

Проекта

Отчего так происходит?

Почему книга превращается в Продукт, как только в двери автору стучится Проект?

Означает ли это, что общество Проекта — общество тотальной цензуры? И означает ли цензура отсутствие креативности?..

Ведь невозможно быть креативным и свободным, когда к тебе приходят «серьезные люди», суровые проектировщики, и с нордической строгостью говорят: «Значит, так: пишешь детскую книгу для народа про православие, чтобы было по-мужски, без соплей, но духовно, с национальной идеей и ценностями». Или: «Значит, так: пишешь серьезную, но понятную книгу для среднего класса, чтобы было духовно, с национальной идеей и ценностями». И как вариант: «Значит, так: пишешь серьезную, но понятную книгу для масс и среднего класса, до тридцати лет, чтобы было духовно, с ценностями и национальной идеей, но без нацизма. Национализм — можно. Вот папка, в ней грамотными людьми подробно расписано, что такое нацизм, а что — национализм. После прочтения уничтожить…»

Я не понимаю, в чем разница между всеми перечисленными «концепциями» и «авторскими замыслами». Где здесь креатив?.. По-моему, это — серийное производство.

Резюмируя: Проект — всегда отсутствие свободы. А потому и «православного греческого писателя», и Сергея Минаева, и Эдуарда Багирова я считаю нетворящими контркреативщиками.

Они находятся где-то на грани литературы, шоу-бизнеса и политики. Массовые тиражи, массовое сознание, массовая информация. Крайность, в которой, как в кислоте «или в чем хуже», растворяется осознание собственного Я.

Этому проявление несвободы и контркреативности, когда «Я» растворяется в массовом, серийном производстве, в реализации Проекта, хочется противопоставить другое.

Единообразию — множество вариантов.

Застою — движение.

Контркреативу — Креатив.

Адам Асвадов

Интервью с Виктором Топоровым

Кармический скачок

Некоторые полагают, что в России до сих пор литературные премии дают одним книгам, а читают совсем другие. Несколько лет назад Виктор Топоров придумал премию «Национальный бестселлер», которая была призвана сблизить читателей и писателей.

Каково положение дел сейчас, спустя семь лет после создания «Нацбеста», когда литературных премий появилось едва ли не больше, чем существует в стране авторов, когда в премиальный процесс пришли большие деньги, он рассказал накануне очередного объявления результатов «Нацбеста», состоявшегося 8 июня в Зимнем саду отеля «Астория» обозревателю «Прочтения» Наталии Курчатовой, члену Большого жюри «Национального бестселлера» в прошлом году и участнику премиального забега (написанный в соавторстве с Ксенией Венглинской роман «Лето по Даниилу Андреевичу» выдвинут по рукописи) — в этом.

— Ваш взгляд на ситуацию с литературными премиями в России?

— Главная инновация последнего времени — приход в премиальный процесс сравнительно больших денег; прежде всего я имею в виду «Большую книгу» и премию «Поэт»… Есть также ряд премий, стремящихся если не превзойти друг друга толщиной кошелька, то хотя бы зазывно побренчать,— это «Ясная Поляна» и подрастающий «Букер».

Все бы хорошо, но, например, про «Ясную Поляну» мне недавно сказали: в этом году мы даем премию в третий раз и должны дать ее Анатолию Киму, потому что он привел спонсора.

Так что, пардон, единственной премией, которая остается сопоставимой с западными по расчетным ожиданиям устроителей и конечному результату, является наш «Нацбест». Это значит, что результаты премии влияют на продажи премированных и вошедших в шортлист книг. Вот вам пример: прошлогодняя «Большая книга», произошел конфуз. Лауреатом БК стал действующий лауреат «Нацбеста» Дмитрий Быков, третий призер — наш прошлогодний лауреат Шишкин, второй — лауреат премии имени Аполлона Григорьева Кабаков. После присуждения «Нацбеста» продажи книг Быкова и Шишкина выросли в разы. После «Большой книги» речь шла едва о процентах, а продажи Кабакова не выросли вовсе.

Это означает, что к «Нацбесту» существует читательское доверие как к непредсказуемой, скандальной… какой угодно, но в то же время честной премии.

— Как обстоят дела с честной премией? До финала премиальной гонки осталось не так уж много времени.

 — Что касается «Нацбеста», то я категорически не знаю, кто у меня победит через неделю. Объективно — Улицкая, может быть — Сорокин. Лично мне бы хотелось Элтанг, Бояшова или Бабенко — так как это соответствовало бы девизу «проснуться знаменитым».

— Комментируя результаты голосования Большого жюри, Вы сказали, что это самый сильный шортлист за последние несколько лет.

— Да, он сопоставим с 2002 годом, когда в коротком списке были Проханов, Болмат, Лимонов. Премию тогда получил Леонид Юзефович.

В нынешнем году эти шесть позиций совпали с моими в пяти с половиной. Возможно, я заменил бы Быкова или Сорокина на роман «Библиотекарь» Елизарова. Это очень сильный роман. Также жалко мне Алексея Иванова и Алексея Евдокимова. Но никакого альтернативного, личного шортлиста на этот раз нет.

— Вернемся чуть выше… Каковы перспективы в связи с пресловутым «приходом денег»?

— Хороших — никаких. Это означает только то, что собьются рыночные ориентиры. Наша задача с «Нацбестом» была — доказать, что качественный современный роман может быть продан тиражом 50 000 экземпляров в России, а также продан на Запад. Эти вещи значат для писателя ни много ни мало, а перемену участи. Получение «Большой книги» не означает перемены участи. Это разовое вливание, на которое даже нормальную квартиру в Москве не купишь. Перемену участи означает только успех у читателя. Мы ставили себе именно такую цель.

Надувание денежного содержания премий напоминает мне несколько мифическую историю о том, что чиновникам надо повышать зарплату, чтобы они не брали взяток. Нет таких денег, чтобы удовлетворить чиновника, нет их и для писателя, чтобы разом изменить его судьбу… премиальных таких денег нет тем более. Их не бывает. Премия — это вектор, чтобы за тобой пошли толпы. Если это случится, то у тебя все будет. Вот! Подчеркните, пожалуйста: премия — это в идеале серьезный кармический скачок.

Таким образом, неправильно, читай — несправедливо или нечестно, присужденная премия может карму писателя ухудшить или даже погубить. Так, «Большую книгу» Быкову присудили справедливо, но нечестно — и это кармическая неудача. А «Нацбест» — честно, но несправедливо, так как это все же премия за лучшую фикшн-прозу.

Более давний и показательный пример: в первый год существования «Русского Букера» премию получил некто Харитонов за роман «Линия судьбы, или Сундучок Милашевича». Это был недурной роман, заслуживающий попадания в шортлист. В шортлисте, помимо Харитонова, оказались Петрушевская с «Время ночь» и Горенштейн с романом «Место». Председателю жюри Алле Латыниной «Место» показалось скучной книгой, а к Петрушевской она испытывала застарелую личную неприязнь. Харитонов получил «Букера» и после незаслуженного триумфа провалился в небытие.

Еще: долгие годы Андрей Немзер успешно пропагандировал творчество Марины Вишневецкой. Ее хорошо печатали, и она становилась все более известной. Наконец Немзер пролоббировал присуждение ей премии имени Аполлона Григорьева за пятнадцатистраничный рассказ. В результате «Росбанк» прекратил финансирование премии, а Вишневецкая отправилась туда же, куда и Харитонов.

При этом Вишневецкая — это, читай, несостоявшаяся Улицкая… не новая Улицкая, а скорее дублер. А Харитонов — не очень талантливый прозаик, но как раз тот роман был сделан очень ладно, эксплуатировал интерес к Розанову, пробудившийся тогда и до сих пор не угасший…

Был эдакой вещицей в себе, которую присуждение премии превратило, по полюбившемуся мне выражению Александра Секацкого, в «вещь вне себя».

Третий пример: Владимир Маканин получил «Букера-93», присуждаемого, как известно, за лучший роман года,— за маленький и весьма посредственный рассказ «Стол, покрытый сукном и с графином посередине». Когда через несколько лет Маканин опубликовал серьезный роман «Андеграунд, или Герой нашего времени», премию во второй раз ему присуждать не стали.

Я уж не говорю о многочисленных случаях присуждения крупных литпремий действительно или мнимо умирающим… Все же не удержусь от того, чтобы рассказать одну совершенно анекдотическую историю, раскрыв тем самым тайну совещательной комнаты. В тот год я входил в жюри премии имени Аполлона Григорьева. Председатель жюри Сергей Чупринин с невероятной силой лоббировал на малую премию одного поэта. Логика его была такова: богатый, преуспевающий человек нуждается в премии для того, чтобы это скромное общественное признание хотя бы на минуту отвлекло его от десятилетнего уже плача по безвременно ушедшей жене. Доводы подействовали; компромисс со мной, в результате которого главная премия досталась пусть не Елене Шварц, но все равно моему земляку и, в сущности, неплохому поэту Сосноре, был достигнут… А безутешный вдовец не явился на официальную церемонию вручения, прислав вместо себя молодую жену.

— Ясно. Каким в этой связи будет Ваш прогноз?

— Как я уже отметил, в премиальный процесс пришли деньги. «Альфабанк», даже «Бритиш Петролеум», но это внешняя сторона. На оборотной существует так называемый «список Суркова»: перечень культурных мероприятий, разнесенных по трем графам. Тем, кому посчастливилось попасть в первую, любой толстосум, желающий дружить с властью, обязан отстегивать беспрекословно. Литературную часть этого списка возглавляет «Большая книга», но здесь же значится и «Букер», которому обеспечен режим наибольшего благоприятствования за то, что благоразумные букеровцы послали на четыре буквы поанглийски финансировавшего их Ходорковского. Во второй части списка толстосумам предоставляется некоторая свобода выбора: можно дать, а можно и не давать. Это политически релевантные премии. В третьей части те, кому нельзя давать ни в коем случае; скажем, «Нацбест», находящийся, безусловно, во второй части списка, потерял в этом году одного из самых серьезных спонсоров, которому не понравилась прошлогодняя ситуация с жюри во главе с Эдуардом Лимоновым. «Нацбест» — премия не только честная, но и бедная; или, если угодно, бедная, потому что честная, и цена вопроса в данном случае составила 20 тысяч долларов из ежегодного бюджета в 70. Это я к тому, что независимые премии пока остаются… на плаву.

Перспективы интересны: так как власть продолжает эксперимент по внедрению двупартийной системы и линия Мажино проходит по укреппунктам Сурков-Сечин или, если угодно, Грызлов-Миронов, на ничейной территории возникает определенное пространство свободы. Которое сейчас несколько неуклюже пытаются заполнить собою бравые ребята из «Русской Жизни». Одним словом, дальнейшее развитие событий даже в премиальной сфере — непредсказуемо.

Наталия Курчатова

Майя Кучерская. Бог дождя

  • М.: Время, 2007
  • Твердый переплет, 320 с.
  • ISBN 978-5-9691-0206-4
  • 10 000 экз.

…Мне так светло оттого, что ты мне просто улыбнулся

Каково это — быть восемнадцатилетней девушкой в жухлые и безынтересные позднесоветские времена? Тут всякий может неожиданно впасть в паранойю. А что говорить о юных хрупких созданиях, наиболее сильно подверженных колебаниям и расстройствам? Живет, например, в Москве одна девочка по имени Аня. Она, в общем, неплохая, но не ощущает под ногами твердой почвы, а в жизни — ясной цели (что поделаешь, «потерянное поколение»). Немецкое отделение филфака МГУ, студенческая романтика, книжки самиздата, первые разговоры о бесполезности Истории Партии в студенческом расписании — атмосфера незатейливая и монотонная. В отличие от подружек, которые разбавляют будни мальчиками, кино и походами, Аня, будучи натурой оригинальной, подобных развлечений избегает. Но если она бросается в какуюнибудь страсть, то словно в омут с головой. Сначала это учеба (выписывает слова на карточки, развешивает на ниточках по всей комнате); затем, спустя недолгое время, Аня находит себе новый идеал, который из света в окошке и жизненной истины постепенно превращается для нее в чудовищный парадоксальный кошмар.

В «Боге дождя» на нас шквалом обрушиваются маниакальная одержимость недостижимой целью, запретная любовь, духовное рвение, взлеты, падения, ликование, разочарование… Эмоции извиваются синусоидой, сплетаются и вновь расходятся врозь, Аню кидает из жары в холод, а то и — из огня да в полымя. Психологические коллизии в романе переданы точно и вместе с тем захватывающе, так что его взаправду интересно читать (несмотря на несомненную реалистичность повествования). Порой действие настолько накалено, что, перелистывая очередную страницу, то и дело невольно ожидаешь катастрофы сознания или глобального внутреннего коллапса героини. Здесь Лолита и Гумберт Гумберт меняются местами: и теперь уже нескладная отличница бредит взрослым мужчиной, и не просто мужчиной, а священником, батюшкой, монахом, своим духовным отцом.

Конец книги кажется несколько затянутым, но, принимая во внимание бурные начало и середину, можно простить автору этот недочет — действие замедляется, читатель постепенно умеряет ход, тормозит и… не рассчитав траектории, врезается в непредсказуемую ловушку финала. Держитесь крепче, милые читатели, держитесь крепче. Или вы уже вздумали вообразить, что психоз окончен и наступило умиротворение?..

Надежда Вартанян

Доппельгангер гастарбайтера

Доппельгангер *
гастарбайтера **

Я — такой же, как ты, Читатель. Я пью пиво. А потом хожу в туалет (если удастся найти, а если не удастся, то назначаю туалет в любом удобном месте). Я бью морды тем, кто не может ответить. Исправно максаю чирики ментам и полтаны гайцам, чтобы избежать лишних сложностей. Я трахаю баб. А мне трахают мозги. Поэтому я голосую и буду голосовать за Путина. И уважаю тех, кто может разбить мое хайло или посадить в обезьянник за отсутствие регистрации или просто потому, что день не задался и никто не захотел проплатить ни чирика. А значит, я — Настоящий Мужчина. Я — совершенно такой же, как ты. Может быть, даже хуже, потому что кроме пива, девок и мордобоя люблю джаз, гравюры Хокусая, офорты Питера Брейгеля-старшего и классическую провансальскую поэзию. В подлиннике. Это говорит о моей гнилой интеллигентской природе, которую невозможно вытравить ничем. Я пробовал.

Еще я ненавижу хохлов, потому что эти сволочи заполонили московскую землю и лезут дальше на всю Россию. Ты хочешь знать, за что они так отвратительны мне, Читатель? Интересно, почему я не националист и люблю Москву, Россию, а хохлов не перевариваю? Не, правда интересно? А вот потому что.

Малые Бл…дки

Малые Бл…дки — крошечное украинское сельцо. Я там вырос. Среди Опанасюков, Рабиновичей, Цыбулей, Бронштейнов и других хохлов. Проклятые украинцы жрали сало и окружали меня с детства. Старались загнобить. Не давали списывать. Плакали, если получали за это по носу, и жаловались родителям. Или директору. У директора тоже была украинская фамилия: Либерман. Малолетние украинцы злорадно хихикали, глядя, как моих родителей, эстонскую немку Клару Иоганновну Аламяэ, и папу, бессарабского болгарина Мирчу Фэтфрумосовича Петрова, вызывают к украинскому директору по фамилии Либерман. И только мне, простому эстонскому пацану по имени Ехан Мирчевич Петров, было не до смеха.

Однажды на перемене в восьмом классе ко мне подошел одноклассник, хохол Изя Ундервуд. Он предложил мне срубить бабок влегкую: посторожить ларек у знакомого барыги вместо него. Я повелся, как первоклассник. Думал, Изя Ундервуд предлагает дело и мы надыбаем товара, а потом толкнем его на рынке. Оказалось, Ундервуд просто хотел, чтобы я его подменил, а тырить товар не собирался. Но было поздно. Хозяин опознал свой товар на местной барахолке. Хозяин был тоже украинец, как Изя, но Изю это не спасло. Потому что папа у Изи был простой украинец, а у хозяина — не простой, а зампредседателя колхоза «Наветы сгоряча». Так Изя Ундервуд получил свой первый срок. А я — второй. И понял, что хохлы, плетя свой мировой заговор, не щадят никого.

Бологое

Откинувшись через полтора месяца по УДО, я решил осесть в Бологом. Моя интеллигентская природа упрямо рвалась в Петербург. Мой расчетливый эстонский разум упорно нашептывал: «В Москву, хорошо бы в Москву!» Ему вторил сумрачный германский гений, он же — арийская кровь. Однажды в Бологом ко мне подошел знакомый украинец, Хаим Гольдберг, и предложил заняться сетевым маркетингом. Так я впервые узнал, что такое «клиент», «крыша», «разводилово», «сегментация рынка», «московская прописка» и «лицо прибалтийской национальности».

Москва

В этом звуке для сердца русского слилось еще больше, чем в звуке «откат» или «пиздец». Я еще помнил, что такое «московская прописка» и «регистрация». Это такая муйня, которая, в общем, на хрен никому не нужна, но без нее вас не берут на нормальную работу, любой мент может под настроение влегкую срубить с вас бабла. А я че, хуже мента? Я открыл контору, в которой собирал бабки за то, чтобы сделать регистрацию. Регистрацию я, ясен пень, никому не делал и делать не собирался, но какая гнида стала бы стучать на меня, читатель, за то, что я не стал делать то, за что они платили мне деньги и что государство не стало бы делать бесплатно, но за что оно все равно позволяло ментам и мне сшибать бабло?.. В общем, все было путано. Когда я поднялся на непуганых лохах настолько, что смог ходить по гламурным клубам, в одном таком гламурном клубе ко мне подошел тайный хохол Леха Меняев. Он спросил: «Хошь влегкую срубить реального бабла»? Так я узнал, что такое современная русская литература, «национальный проект» и «воспитание патриотизма печатным словом». Еще я узнал, что такое «массмедиа» и «третий срок»… но лучше бы я этого не знал.

Про часы

…Собственного времени всегда мало. И когда ты поймешь, что оно заканчивается,— когда Твое Собственное Время вернется в Общее Время,— ты должен будешь ответить себе на Самые Главные Вопросы: зачем оно ваще было у меня? Именно у меня? Кто мне его дал? И какой смысл в том, чтобы Мое Время вернулось в Общее Время?.. Каким я сделал его — Свое Собственное Время и Общее Время?.. Так что посмотри на свои часы, Читатель.


* Доппельгангер — в немецкой мифологии XIX—XXI вв. спиритуальная проекция личности и / или предмета, возникающая в удалении от источника проекции. Обладает сходством с оригиналом, не имея с ним, в сущности, ничего общего.
** Гастарбайтер — любой человек, который хочет заработать денег в другой стране, потому что в своей стране ему мешают, и которому мешают заработать денег в другой стране, потому что он гастарбайтер.

Отечественная фантастика для детей, или Где наш ответ Гарри Поттеру?

27 сентября в 19 часов в атриуме Дома книги (Невский, 28, «Дом Зингера») состоится «круглый стол» на тему «Отечественная фантастика для детей,

или Где наш ответ Гарри Поттеру?» Почему в России так мало появляется фантастики для детей младшего школьного возраста? Крапивин — кого мы еще можем вспомнить из авторов, постоянно работающих в этом жанре? Эпигонов Джоан Роулинг? Авторов религиозно-морализаторских сказок -таких, как Елена Чудинова и Юлия Вознесенская? Что мы можем противопоставить Гарри Поттеру, «Воздушным пиратам», персонажам Дианы Уинн Джонс и Филиппа Пулмэна, книгам многочисленных зарубежных фантастов? И стоит ли что-то им противопоставлять? Нуждаются ли дети в современной фантастике? Или достаточно тех книг, что уже написаны? Какой вообще должна быть фантастика для детей? Чем она может отличаться от фантастики для подростков 13-15 лет?

Эти и другие вопросы обсудят за круглым столом в Доме книги петербургские писатели и издатели. В обсуждении участвуют писатели: Марианна Алферова, Валерий Воскобойников, Анна Гурова, Наталья Дубина, Андрей Ефремов, Александр Етоев, Александр Житинский, Александр Мазин, Сергей Махотин, Екатерина Мурашова, Михаил Нахмансон, Антон Первушин, Елена Первушина, Елена Хаецкая, Михаил Яснов,

а также издатели и критики: Сергей Бережной (Амфора), Василий Владимирский (Азбука, журнал «FANтастика»), Ольга Миклухо-Маклай (Азбука), Александр Прокопович (Астрель-СПб), Евгения Тихонова (Азбука), Анна Хорева (Астрель-СПб),

«Круглый стол» проводится при поддержке издательства «Астрель-СПб» и журнала «FANтастика».

Проект «Есенин»

Отель «Англетер» и издательство «Вита Нова» приглашают Вас на презентацию проекта «Есенин», приуроченную ко дню рождения поэта. Презентация состоится в конференц-зале «Павлова» отеля «Англетер» 30 сентября в 17.00. Будем рады видеть Вас. Просим рассмотреть возможность размещения информации о проекте в Вашем СМИ.
Для аккредитации и получения дополнительной информации просьба обращаться по тел. 8-911-9911340 (PR-директор Наталья Дельгядо).
Добро пожаловать на наш сайт: www.vitanova.ru