Метка: Ксения Букша

• Дмитрий Пригов. Двадцать один разговор и одно дружеское послание. — М.: НЛО, 2014. — 264 с.

  Читая эту книгу интервью и воспоминаний о Дмитрии Пригове, я не раз восклицала: «Какой умный человек!» Это качество в нем действительно самое заметное. Ум полный, связный, обширный, способный охватить и структурировать мир. Кажется, именно в таком виде ум Пригова и проявлялся при его жизни. Из этого ума выросло и творчество автора, или шире — «культурная деятельность», ведь именно деятелем культуры он себя и определял.

  Некоторые думают, что ум не имеет ничего общего с поэзией, творчеством, медитацией; на это Пригов ответил им в одном из своих разговоров так: «Рациональность для меня легка именно потому, что я знаю сферу, где полностью пропадаю». Это о медитации рисованием, а рисовал Пригов каждый день по четыре-пять часов. Да и о письме тоже: «Только беспрерывное письмо позволяет найти что-то новое. Когда человек пишет редко, он практически обречен писать одно и то же. Самые интересные мои сборники и ходы были как бы случайно выловлены мною в непрерывном потоке».

  То есть именно рацио может в полной мере помочь нам переходить за свои границы — легко — туда и обратно. И Пригов это, безусловно, делал, порой более качественно, чем люди спонтанных, спорадических «озарений».

  Конечно, это не универсальный рецепт, и Пригов не универсален. Он творец для половины человечества, ровно для половины его рецепт может быть спасительным. Его умение вписать все в рамку, создать строй всего — нешуточное деяние, если не великое изобретение. Его гений — прежде всего гений структуры.

  Пригов — человек, решивший перевыдумать, переговорить, переизобрести советский строй, переписать его — советским же языком. А это гигантский труд. (Впрочем, не единственный в его жизни, но, наверное, один из главных.) В детстве Пригов обожал Сталина и испытывал восторг к советскому мифу — память об этом сохранилась в Пригове до самой старости, несмотря на то, что о советском строе он все понял, как только стал всерьез заниматься искусством. Пригов переплавляет язык — и тот вскрывает свой смысл и прирастает им. Надо ли говорить, что такую работу можно делать только сознательно и ответственно?

  Вообще Пригов был крайне ответственным человеком, джентльменом, самураем. В интервью он называет себя эгоцентристом, говорит, что у него «нет органа», для того чтобы быть с другими. Но именно это его понимание приводило к тому, что он был с другими так, как многие не могут. Да, он не теплый человек; но сказано же, что лучше быть холодным, чем теплым, — честнее. Он структурировал все, в том числе и «игру» андерграунда и КГБ, он видел закономерности, которые позволяли ему быть человеком в том мире. Парадоксально, но его концепция релятивизма в искусстве («Я считаю, что в пределах культурного общения не существует никакого преимуществования некой идеи, которое могло бы всех заставить в нее поверить, потому что любая идея — большая или меньшая конвенция. Я человек языкового поведения, хотя многие считают меня агностиком») воплощалась в жизни в позицию крепчайшего идеализма и нравственной силы.

  Остается только сокрушаться, что все гении умерли — вот и Пригов тоже (кажется, это цитата из какого-то советского фильма, что вполне в духе нашего предмета). Но осталось все, что он сделал, в том числе и вот эти разговоры.

Ксения Букша

• Кристиан Крахт. Карта мира. М.: Ад Маргинем Пресс, 2014. — 256 с.

  Книга эта — сборник эссе о путешествиях в довольно-таки неожиданные места: Монголию, Чернобыль, Джибути, Египет, Парагвай, Камбоджу и так далее. Именно эссе, а не путевых заметок. Исторические справки, характерные сценки, местный колорит, беседы с людьми или журналистские зарисовки — вроде все как у всех, — но, правду сказать, очень странная получилась книга. Потому что очень странный у нее автор, этот Кристиан Крахт.

  Первое, что о нем говорят — Крахт очень не беден, ему 48, он сын управляющего мультимедийной компании «Аксель Шпрингер». Получил прекрасное образование, стал журналистом, много путешествовал. Автор четырех скандальных романов и множества эссе. Молва считает его эстетом, надменным снобом, а после романа «Империя» — чуть ли не правым расистом. Вынесенные в подзаголовки и заголовки цитаты из немногочисленных интервью рисуют нам не слишком привлекательный образ человека, прикрывающего иронией неизбывную скуку. На самом же деле, скорее всего, мы о Кристиане Крахте не знаем почти ничего. В отличие от прочих «гламурных эссеистов» и «интеллектуальных спекулянтов» (пишу в кавычках, так как определения нелестные, а значит — почти ни для кого не справедливые) Крахт абсолютно не стремится показывать самого себя и потреблять. Он умен, утончен — так утончен, что я порой перестаю понимать, о чем это он и зачем ему это, — слегка ироничен или даже, скорее, улыбчив; это уже не ирония, это ее вторая производная, беглый солнечный зайчик, усмешка. Так иногда в разговоре с малознакомым собеседником вдруг ощущаешь легкий привкус бреда, безумия, но вглядываешься пристальней — и говоришь себе: да нет же, это совершенно нормальный, обыкновенный человек, и с чего бы это я такое о нем подумал.

  От путевых заметок Крахта создается ровно такое же ощущение. Читаешь с вежливым интересом, без потрясений, о чудовищно длинных иглах дерева в заброшенном Чернобыле, о том, как в Монголии автор стремится попробовать сурка — разносчика чумы, и как в Джибути задает неприличные вопросы женщине-сотруднице военно-морского флота, и рассуждения о бакинской нефти, и как ему категорически не понравился Сингапур. Читаешь, читаешь, и вдруг… легкое головокружение… и среди светской болтовни вперемешку с лирическими наблюдениями (как бы пропущенная глава из современного «Евгения Онегина»: им овладело беспокойство, охота к перемене мест, — и вот куда он отправился) вдруг возникает томительное или жестокое чувство, намек на что-то такое, чему в тексте места не нашлось. Я тоже не знаю, как это назвать. Заголовок последнего эссе — «Королевская грусть», но это опять недомолвки, — нет, это не просто грусть, это блюз, страсть, жаркий ветер какой-то. Вот на секундочку, ровно на одну секундочку этим жарким ветром повеет — и опять: бренды, имена, сценки, немного философии. Читать стоит: интересно, что скажете вы.

Ксения Букша

• Дмитрий Бавильский. До востребования. Беседы с современными композиторами. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2014. — 792 с.

  После книги Элмера Шёнбергера «Искусство жечь порох» у нас еще не выходило такого подробного и полезного сборника о современной музыке, как «До востребования» Дмитрия Бавильского. Полезного не в том смысле, что много можно извлечь оттуда сведений (хотя, да, можно, и много), а в том, что когда читаешь, хочется лезть в интернет и слушать. Или даже ходить на концерты.

  Бавильский взял интервью у современных российских композиторов, поговорил с ними и об их собственных сочинениях, и о контексте, и о старых мастерах, и об учителях. Автор изначально и сознательно занимал  позицию заинтересованного любителя — смотрел на вещи не изнутри, знал гораздо меньше своих собеседников. Ему приходилось, преодолевая себя, задавать вопросы, которые, как он знал, могли бы показаться композиторам глупыми, банальными и прочее — но ведь это те самые вопросы, которые мог бы задать о современной музыке его читатель. При этом Бавильский не остается в роли профана, он слушает, развивается, изучает контексты, делает выводы. Поэтому разговор и получается интересный, поэтому и эффект такой — читателю тоже хочется пройти этот путь. Никаких предисловий, сразу о деле весьма таинственном: кто знает, что такое музыка сейчас?

  Во-первых, мало кому известно, что происходит в актуальной «серьезной» музыке. Сложилась уникальная ситуация: музыка осталась наедине с собой — и вздохнула с облегчением. Она не пытается нравиться широкому кругу, а решает свои задачи. Впрочем, оставаясь при этом музыкой для слушателя, но только добровольного, готового сделать шаг навстречу. Сделавший этот шаг будет вознагражден новыми наслаждениями, это я говорю как человек, недавно открывший для себя, например, Галину Уствольскую, о которой Бавильский поговорил с молодым композитором Георгием Дороховым — перед самой его смертью.

  Но неожиданно (во-вторых) оказывается, что все это касается не только музыки современной. Бавильский и его собеседники говорят и о способах восприятия, о том, как играют и слушают музыку прошлого: тот ли самый у нас Бах, что был во времена Баха? Что нам дал Чайковский, что в нем становится слышно, когда слушаешь его в ином контексте? Выясняется, что композиторы, как и мы, предаются в качестве слушателей разным музыкальным порокам и добродетелям. В чем-то их слушание отличается от нашего; в чем-то оно характерно, современно. Но они способны обдумать свое восприятие, и мы можем думать вместе с ними, менять свою точку слушания, заходить в музыку с непривычной для нас стороны.

  Вообще говоря, искусство слушания — первое дело для писателя нашего времени. И читать эти интервью приятно уже потому, что вопрошающий умеет слушать и чувствовать не только музыку, но и слова — интонации, эмоции, иронию, печаль. Даже если вы совсем не интересуетесь музыкой, «До востребования» можно рассматривать и просто как сборник бесед; все равно будет интересно. И это тоже возможный источник наслаждения. А открыл нам его не кто иной, как Дмитрий Бавильский. Большое спасибо.

Ксения Букша

• Ксения Букша. Завод «Свобода». — М.: ОГИ, 2014. — 240 с.

  У меня одна забота:
  
  почему на свете нет завода,
  
  где бы делалась свобода?

  Иосиф Бродский «Песенка о Свободе»

  Говоря о Ксении Букше, приходится избегать определений «поэт» или «прозаик». Писательница владеет всеми жанрами литературы и публицистики. В ее библиографии значится около десяти стилистически различных книг, а количество публикаций сможет подсчитать только кропотливый архивариус. Ни разу не входив в число лауреатов литературных премий, она в начале своего пути была опекаема именитыми авторами, блистательными стилистами Александром Житинским, Дмитрием Быковым и Леонидом Юзефовичем.

  Букша и писатели — самостоятельная тема для исследований. Легкие кивки в сторону признанных классиков современности, наставников, друзей и коллег по цеху (не обошлось здесь без московских концептуалистов Владимира Сорокина и Льва Рубинштейна) встречаются в ее новой книге «Завод „Свобода“» от главы к главе. Определение «производственный роман», которое почти закрепилось за этим произведением усердием критиков и издателей, было дано, по всей видимости, с оглядкой на персонажей и место действия. Сорок небольших глав-корпусов «Завода…» действительно сложены кирпич за кирпичиком из фактического материала — архивных данных и прямой речи рабочих советского оборонного предприятия.

  По словам Ксении, в романе «почти нет вымышленных персонажей, они лишь немножко додуманы». Директор, чьи образы вызывают в памяти галерею градоначальников Салтыкова-Щедрина, диспетчеры, слесари-сборщики, токари, фрезеровщики, инженеры-координаторы получают в книге слово. И говорят от души.

  Пласт повседневной речи, с которым Букша работает вплотную, намеренно не обработан. Из полилога, разлитого на страницах книги подобно чернильному пятну, где угадываются некие антропоморфные фигуры, непросто вычленить количество участников. Одни из них появляются и исчезают неназванными, другие же представлены шифром из латинских букв: N, F, Ходжа Z, Данила L, Танечка S. Обозначено в тексте и авторское присутствие — просьбами героев к интервьюеру выключить диктофон или не передавать на бумаге, как «выпендривается» говорящий.

  Имитация расшифровки, случайности и необязательности сказанного позволили Ксении Букше «наполнить текст лирикой, как воздухом, но людей оставить такими, каковы они на самом деле». Задолго до нас было отмечено, что жизнь подбрасывает гораздо более фантасмагорические сюжеты, чем можно придумать. Так и завод, увиденный тридцатилетней писательницей, вдруг открыл свой темный зев и задышал поэзией.

  «Астра», «Мимоза», «Лилия» — выпускаемые здесь ракетные установки и радиолокационные станции не могли иметь иных названий. А вот солнечными зайчиками расходятся от «Золотого шара», аппарата для облучения раковых больных, улыбки десятков тысяч спасенных. Некоторую озадаченность и смешки в рукав вызывает «Диспетчер-СЦУК», но не подумайте лишнего, это всего лишь «система централизованного управления и контроля».

  Главная лексическая находка автора —в заглавии книги. Игра смыслов, тут и там возникающая на страницах произведения, добавляет остроты таким, например, фразам: «Вообще без „Свободы“ сразу становится непонятно, который час, где штаны и кто я такой». Наконец, апогеем писательского мастерства и деликатности можно назвать финальные строки:

  Чувство нехватки, то чувство, которое в нем было основным всю жизнь, вдруг неуловимым поворотом ключа как будто осветило мир; все так же недоставало, но это было прекрасно. Хорошо жить столько, сколько понадобится, и ты почти не переменишься, как не менялся до сих пор, и эта чуткость, и течение времени, теплая свежесть, воздушные токи вокруг, эта серо-белая дымка, в которой есть весь спектр, и „Курс“, и новая разработка впереди, и узловатые веники тополей на чисто выметенном проспекте Стачек, и бледно-сиреневое небо над городом, — это и есть […]

  «…Свобода!» — откликаюсь я автору. Однако в том и красота, что любой сможет подставить в квадратные скобки близкое ему слово.

  Каждый из сорока фрагментов звучит с новой интонацией, подчеркивая свою обособленность и в то же время встраиваясь в общую мелодию. В ней слышатся духовые, ударные инструменты и мерный топот ног, когда речь идет о расцвете советского завода. В восьмидесятые звук удара металла о металл приобретает иной характер: кажется, это бьют не в тарелки, а по-хозяйски добывают цветмет. Девяностые осовременили мелодию марша, добавив битов, семплов и скретчей. Запись же наших дней невнятна. Наложения новых композиций на старые создали запутанный палимпсест.

  Неровными линиями пастели, толстым слоем гуаши изображены на страницах книги небрежные фигуры, словно наброски будущих картин. Роману в целом присущи схематичность и незавершенность — свойства, которыми в полной мере обладает только сама Жизнь.

  Купить книгу в магазине «Буквоед»

Анна Рябчикова

• СПб.: Лимбус Пресс, 2007
• Переплет, 296 с.
• ISBN 978-5-8370-0463-6
• 4000 экз.

Жизнь за Манон!

Горе тому критику, который за день до сдачи рецензии наткнется на роман, изобилующий профессиональными терминами и посвященный теме, в которой простой смертный с дипломом филолога вряд ли что-либо поймет.

Отсюда мораль: критик должен быть подкован.

Ксения Букша недаром окончила экономический факультет: это позволило ей написать текст, который будет только отпугивать незадачливых критиков. Может быть, это обезопасит ее от отрицательных рецензий. Я тоже поначалу испугался, но когда понял, что роман, к счастью, не исчерпывается экономическими дебрями, а, наоборот, эти дебри — по сути, лишь малая толика из громадной мозаики сюжетов, тем, голосов, героев, проблем, фантазий и всего прочего, мне стало значительно легче. И еще я понял: рецензия будет положительной.

Я ни в коем случае не берусь пересказывать сюжет, вернее, комплекс сюжетов, составляющих роман. Так ли важно, что начальник Управления по надзору за законностью Европейской финансовой комиссии Давид Блумберг решил упрятать за решетку главу международной финансовой группы RHQ Эрика Хартконнера? Так ли важно, что у него ничего не вышло? Гораздо важнее, что некто Рэн де Грие, человек в вышеупомянутой финансовой группе не последний, в один прекрасный день взял да и уехал в неизвестном направлении с новенькой стажеркой — прекрасной Манон. Или, может, это тоже не важно, а важно то, что Манон обладает удивительным даром предсказывать будущее на пять минут вперед? Нет, это, наверное, тоже не важно. И сколько еще таких важных-неважных моментов содержит внутри себя роман!

Действие книги Букши разворачивается в Европе — по замыслу автора огромной и вмещающей в себя целый мир. Кого здесь только не встретишь! И человека, стоящего на обочине дороги и сжигающего деньги, и финансовых воротил, и мелких жуликов, и малолетних любительниц острых ощущений, и девиц, на поверку оказывающихся двойниками прекрасной Манон. То и дело идут разговоры о конце света. Концом света здесь бредят все без исключения, даже героиня, на которую внезапно нападает дикий страх внезапной смерти — ведь смерть это тоже конец света. А еще героям надо разобраться с ценными бумагами и со своими собственными чувствами. Надо найти беглецов, но надо и обрести самих себя… Вот такую кашу заварила совсем юная писательница по фамилии Букша и, поверите ли, не допустила ни одного промаха, увязала все концы — комар носу не подточит!

Но о чем же, наконец, эта книга? Не может же в ней быть написано обо всем. А почему бы и нет? Ведь это роман — жанр универсальный, он охватывает Вселенную, он сам по себе уже — Вселенная.

Каждый, кто прочтет этот, к слову сказать совсем небольшой, текст, найдет в нем что-то свое. Букша собрала мозаику, давайте же ее разберем и выберем из вереницы сюжетов какой-нибудь один, который больше придется по сердцу.

Вот, например, история Рэна де Грие, решившего убежать в никуда, схватив под мышку красавицу Манон. Здесь налицо проблема эскапизма. Когда человек уже достиг всего, чего только можно, когда ему надоело изо дня в день приходить в душный офис — самое время махнуть на все рукой, послать к чертям всю эту Европу, вскочить в машину и нажать на газ. За одно мгновение можно потерять все — карьеру, репутацию, близких людей, надежду на спокойную старость, но это того стоит. Ведь рядом с тобой находится существо, которое претендует на то, чтобы сделать тебя пьяным от счастья: «Бывает такая внешность, такая ослепительная, среднестатистическая красота, когда на бабе просто написано: „Меня родили на свет для того, чтобы все мужики падали, укладывались в штабеля, катали меня на кабриолете, и никто никогда не сможет меня бросить или там забыть“. При такой внешности, к сожалению, лицо обычно бывает стервозное, а в глазах — беспросветная блядская тоска. Но у этой-то девочки, вы понимаете, в чем штука, еще ничего такого в глазах нет, потому что и еще опыта нет, потому что эта клубничка только-только с грядки и авантюры ее еще по-честному увлекают. И вот в глазах у нее сплошное увлечение и чистый восторг».

Если вы все же удосужитесь прочесть книгу, то узнаете, что и Манон тоже от чего-то бежала, как и де Грие, только в другую сторону — поэтому они и встретились где-то на горизонте.

Думается, что аббат Антуан-Франсуа Прево, автор знаменитой «Манон Леско», из которой Букша позаимствовала имена для своих героев и некоторые сюжетные ходы, тоже задумывался об эскапизме, хотя в его времена слово это еще не вошло в моду. Иначе он не написал бы такие строки: «Мне предстоит изобразить ослепленного юношу, который, отказавшись от счастья и благополучия, добровольно подвергает себя жестоким бедствиям; обладая всеми качествами, сулящими ему самую блестящую будущность, он предпочитает жизнь темную и скитальческую всем преимуществам богатства и высокого положения… он отвергает лекарства, предлагаемые ему непрестанно и способные в любое мгновение его исцелить…» У Букши де Грие, разумеется, и опытнее, и гораздо искушеннее в любви, но сходство с героем Прево тем не менее очевидно.

Роман написан русской писательницей, а впечатление, будто его писал коренной француз или немец. Почему автор так уютно чувствует себя в котле Европы? По-моему, это талант. И еще дело в том, что реальность можно выдумать какую угодно, но сделать ее убедительной — задача не из простых.

Я приоткрыл только одну из сюжетных линий романа, а их там наберется еще с десяток, и каждая будет по-своему интересна.

Феномен Ксении Букши не дает спать спокойно многим критикам. Никто из них не хочет смириться с тем, что в двадцать с небольшим лет можно писать такие взрослые тексты. Мне, честно говоря, это тоже кажется странным. Но я по опыту знаю, что результат не всегда зависит от трудоспособности и возраста автора. Здесь, на мой взгляд, есть что-то мистическое. И если Ксении удается создавать хорошие книги, значит, это кому-нибудь действительно нужно.

Виталий Грушко