Захар Прилепин — Страница 5

Захар Прилепин. Крик в буреломе

Эссе из книги Terra Tartarara

Поначалу захотелось переслушать Егора Летова — прежде чем писать. У меня есть пластинок тринадцать его. Потом подумал: а зачем? Зачем выдумывать нового Летова, когда у меня уже есть тот, с которым прожил какой-то отрезок времени. Не всю жизнь, нет.

Есть известное выражение, которое употребляли в своё время хиппи: «Не ходи за мной — я сам заблудился». На первый, неточный взгляд может показаться, что эту фразу мог повторить и Летов в последние годы. Но мне кажется, что тут куда больше подходит иная формулировка: «Не ходи за мной — я уже пришёл».

Летов говорил в предпоследние времена, что больше не хочет писать песен — куда интереснее петь чужие. Опять же, думаю, вовсе не потому что исписался — а оттого, что всё сказал. Слова кончились.

Зато появилось ощущение, что после всех своих метаний, катастроф и ломок Летов наконец-то просто поживёт, жизнью, почти в тишине, совсем немного музыки оставив.

Он умел молчать, хотя его то как раз хотелось слушать, — в то время как иным хриплым и вздорным глоткам давно пора заткнуться.
Каким странным это не покажется после прослушивания «ГрОба» — но Летов был очень тихим человеком. Он не кричал — это в нём кричало.

В то время, как многие его, так сказать, коллеги по цеху старательно рвут глотку в то время, когда внутри всё вымерзло, а на языке дурная трава наросла.

Когда у Летова перестало внутри кричать — кровь встала. Видимо, крик этот и толкал сердце.

Всякий разумный человек понимает, что в музыке Летова не было ничего деструктивного, ломкого, чёрного. Напротив, всё сделанное им было бесконечным преодолением хаоса. Было, скажу больше, объяснением в любви тому самому русскому полю и даже тем самым русским людям, у которых всё как у людей.

Сквозь этот дикий крик, только одно и слышится: «Милые мои, потерянные, что же мы все здесь будем делать, как же нам не пропасть тут пропадом…»

Сегодня говорят, что Летов настолько внесистемен, внеидеологичен, да и попросту дик, что он как бы уже и не русский, а какой угодно, вне географий, вне границ, всечеловеческий. Сущая ерунда, конечно — потому что в силу именно этих своих качеств Летов и является русским на всю тысячу процентов. Как, впрочем, и всякий иной великий русский.

Я не услышал его тогда, когда Летова пел всякий дурак с гитарой во дворе, ни единого слова не понимая. Если бы понимали — они бы не разошлись, едва повзрослев, по сторонам, все эти беспутные недоростки, рисовавшие «ГрОб» на стенах и оравшие «Всё идёт по плану!»

Я услышал его в те дни, когда полюбил женщину, девушку, девочку — и в её изящной квартире, совершенно неожиданно, играл Летов, «Сто лет одиночества».
— Меня это очень возбуждает, — говорила мне она, и в этом не было ни гранулы пошлости, а только чистота, страсть, стремительное солнце.

Отсюда, из этой страсти, рукой было подать до Лимонова и его ватаг: приход Летова к нему был абсолютно логичным. Они оба занимались, по сути, одним и тем же: никакой не политикой, а спасением человека, спасением почвы, на которой человек стоял, преодолением несусветной пошлости и бесконечной подлости.

Только безумцы думают, что Летов писал песни про анархизм, про фашизм, про наркотики и про «пошли вы все на хуй».
Он пел о том, что испытывал ужас от такого, когда «…дырка на ладони — так ему и надо, Некому ответить — нечего бояться!»
Потому что надо отвечать.
И он отвечал, сколько смог, как умел, как получалось.

Тем временем ненасытный хаос настигал, реальность выварачивалась наизнанку, и жила так — мясом, белыми костями грудины, нервами и кровотоками наружу. Потому что — надо больно, больно надо, иначе никак.

Летов стремился к человечности по-настоящему, по-человечески, всеми силами, поперёк любой кривды, к последней истине напрямую, через бурелом.

Когда я закрываю глаза и пытаюсь представить как Летов пишет и поёт песни, я только такую картину и вижу: чернеющий, насмерть спутанный корнями и сучьями кромешный лес, сквозь который бредёт, прорывается слабый человек, с голыми, в кровь разодранными руками.
Он, конечно же, вышел на свет. Иначе не может быть.

Вручена премия «Национальный бестселлер»

Жюри проголосовало следующим образом:
Илья Бояшов за Александра Секацкого, Марат Гельман за Анну Козлову, Борис Федоров за Льва Данилкина, Алексей Ягудин за Юрия Бригадира, Эмилия Спивак и Галина Дурстхоф за Захара Прилепина.

Премия «Нацбест»: шорт-лист. Малое жюри. Комментарии Виктора Топорова

Премия «Нацбест»: шорт-лист. Малое жюри. Комментарии

22.04.2008

На финальной церемонии, которая состоится 8 июня в Петербурге, в Зимнем садике гостиница «Астория», члены Малого жюри открытым голосованием из книг, вошедших в короткий список, выберут национальный бестселлер.

В 2008 году второй раз подряд Интернет-магазин OZON.ru выступает партнером премии «Национальный бестселлер» и вручает номинантам свой приз «Бестселлер OZON.ru» по результатам продаж 2007 года.

В этом году лауреатов литературной премии «Национальный Бестселлер» выби-рают не только члены жюри, но и читатели. С 5 мая по 5 июня 2008 года пройдёт читательское голосование, организованное Первым мобильным издательством MobileBook и коммуникационным агентством Book Space. Автор, который наберёт наибольшее количество голосов, получит приз читательских симпатий. Пользователи Интернета могут проголосовать на сайтах www.natsbest.ru, www.bookspaсe.ru, www.mobilebook.ru. Проголосовать можно будет и с помощью обычного мобильного телефона, подключенного к сети — через wap.mobilebook.ru. Каждый проголосовавший сможет прочитать отрывки книг-номинантов в электронном виде.

Шорт-лист

Захар Прилепин «Грех» — 9 баллов
В романе «Грех» герой — молодой человек, талантливый, яркий, умеющий и любить, и ненавидеть до самого конца. Ни работа могильщика, ни должность вышибалы, ни Чечня не превращают его в скептика, «подпольного персонажа». Эта книга «вызывает желание жить — не прозябать, а жить на полную катушку»…

Лев Данилкин «Человек с яйцом: Жизнь и мнения Александра Проханова» — 7 баллов
«Человек с яйцом» — первая отечественная биография, не уступающая лучшим британским, а Англия — безусловный лидер в текстах подобного жанра, аналогам. Стопроцентное попадание при выборе героя, А. А. Проханова, сквозь биографию которого можно рассмотреть культурную историю страны последних пяти десятилетий, кропотливое и усердное собирание фактов, каждый из которых подан как драгоценность, сбалансированная система собственно биобиблиографического повествования и личных отступлений — все это делает дебют Льва Данилкина в большой формат заметным литературным явлением.

Анна Козлова «Люди с чистой совестью» — 7 баллов
Новый роман одной из самых ярких представительниц современной молодежной прозы Анны Козловой — это история о поисках любви, Бога и смысла существования в мире, где никто не знает ответа на вопрос «зачем?», реальность представляется безнадежностью, а жизнь человека скучна и уродлива. Грустная, в общем, история.

Андрей Тургенев «Спать и верить: Блокадный роман» — 7 баллов
Ленинград, конец 1941 года. Холод и голод.
Загадочный эмиссар пишет агентурные письма Гитлеру. Разрабатывается зловещий «План Д» — взрыв Ленинграда в случае его падения.
Молодой полковник НКВД, прибывший из Москвы, готовит покушение на Кирова и вдруг влюбляется во вчерашнюю школьницу Варю.
А Варя ждет с фронта своего жениха, помогает что есть сил маме и друзьям, видит сны и верит в Победу. Станут ли сны вещими?

Юрий Бригадир «Мезенцефалон» — 6 баллов
«Надо просто помнить — сзади никого нет… Никто не вытащит из теплого говна. Кроме тебя самого». Подождите, но ведь на что-то это похоже… Ну конечно! — Добьемся мы освобождения своею собственной рукой! Только если «мы» заменить на «ты»… но в этой несложной несостоявшейся замене, видимо, и вся фишка. Герой «Мезенцефалона» обретает волю и преодолевает себя — а значит, именно здесь, именно в нем и свершилась на самом деле великая революция.

Александр Секацкий «Два ларца: бирюзовый и нефритовый» — 5 баллов
Эта книга — уникальный памятник китайской средневековой культуры, появившийся на свет благодаря исследовательским усилиям известного синолога, философа и антрополога Александра Секацкого. В сжатой, зачастую афористичной форме ответов на экзаменационные задачи для соискателей государственных должностей передаются знания, потребовавшие от европейской метафизики многих томов. Изящество изложения и своеобразный юмор, пронизывающий многовековую мудрость этой книги, без сомнения также доставит радость вдумчивому читателю.

Член Большого жюри	3 балла	1 балл
Борис Аверин, филолог, Петербург	Андрей Тургенев «Спать и верить: Блокадный роман»	Всеволод Бенигсен «ГенАцид», рукопись
Александр Борисов, актер, Москва	Полина Осетинская «Прощай, грусть»	Юрий Бригадир «Мезенцефалон»
Михаил Визель, редактор, Москва	Анатолий Бузулкский «Антипитерская проза»	Юрий Бригадир «Мезенцефалон»
Ольга Давыдова, филолог, Петербург	Андрей Тургенев «Спать и верить: Блокадный роман»	Полина Осетинская «Прощай, грусть»
Ирина Дудина, журналист, Петербург	Лев Данилкин «Человек с яйцом: Жизнь и мнения Александра Проханова»	Андрей Ланской «Аристократ»
Михаил Глинка, писатель, Петербург	Илья Стогов «Миллиардеры»	Александр Секацкий «Два ларца: бирюзовый и нефритовый»
Владимир Иткин, редактор, Новосибирск	Марина Москвина «Роман с луной»	Ольга Бутузова «Дом»
Наталья Ключарева, журналист, Москва	Майя Кучерская «Бог дождя»	Александр Иличевский «Пение известняка»
Сергей Коровин, писатель, Петербург	Алексей Рыбин «Черные яйца»	Рената Литвинова «Обладать и принадлежать»
Михаил Котомин, издатель, Москва	Владимир «Адольфыч» Нестеренко «Огненное погребение»	Андрей Рубанов «Жизнь удалась»
Наталья Кочеткова, критик, Москва	Захар Прилепин «Грех»	Всеволод Бенигсен «ГенАцид»
Зинаида Курбатова, журналист, Петербург	Александр Секацкий «Два ларца: бирюзовый и нефритовый»	Александр Архангельский «1962»
Анна Макаревич, критик, Петербург	Захар Прилепин «Грех»	Дмитрий Быков «Список»
Яна Милорадовская, журналист, Петербург	Дмитрий Быков «Список»	Александр Секацкий «Два ларца: бирюзовый и нефритовый»
Григорий Нехорошев, журналист, Москва	Татьяна Москвина «Она что-то знала»	Демьян Кудрявцев «Близнецы»
Василина Орлова, критик, Москва	Анна Козлова «Люди с чистой совестью»	Александр Иличевский «Пение известняка»
Александр Поздняков, поэт, Москва	Лев Данилкин «Человек с яйцом: Жизнь и мнения Александра Проханова»	Юрий Бригадир «Мезенцефалон»
Захар Прилепин, писатель, Нижний Новгород	Анна Козлова «Люди с чистой совестью»	Анна Старобинец «Резкое похолодание»
Роман Сенчин, писатель, Москва	Захар Прилепин «Грех»	Анна Козлова «Люди с чистой совестью»
Сергей Сурин, редактор, Петербург	Юрий Бригадир «Мезенцефалон»	Лев Данилкин «Человек с яйцом: Жизнь и мнения Александра Проханова»
Дмитрий Трунченков, критик, Петербург	Анна Старобинец «Резкое похолодание»	Андрей Тургенев «Спать и верить: Блокадный роман»

Малое жюри 2008 года

Илья Бояшов, Петербург

Писатель, автор романов «Путь Мури», «Армада», «Безумец и его сыновья», «Повесть о плуте и монахе», «Танкист, или „Белый тигр“». Лауреат премии «Национальный бестселлер» за 2007 год.

Марат Гельман, Москва

Российский искусствовед, публицист, политтехнолог, коллекционер произведений современного искусства, основатель «Галереи Марата Гельмана», директор «Центра современного искусства. Владелец дизайн-бюро «GuelmanGraphic», издательства «ГИФ», проекта Guelman.ru — «Современное искусство в сети».

Галина Дурстхоф, Кёльн

Литературный агент. Представляет за границей интересы десятков российских авторов, среди которых Сергей Болмат, Евгений Гришковец, Михаил Кононов, Эдуард Лимонов, Юрий Мамлеев, Владимир Сорокин, Владимир Тучков.

Эмилия Спивак, Петербург

Актриса петербургского Молодежного театра на Фонтанке и московского МХАТ им. А. П. Чехова. Знаменита своим участием в сериале «Тайны следствия», роль Жени. В большом кино «проснулась знаменитой» после исполнения роли Эсфири в фильме «Статский советник». Также снималась в сериалах «Гончие», «Повторение пройденного», «Игра online» и художественных фильмах: «Жесть», «Трое и Снежинка», «1814».

Борис Федоров, Москва

Государственный и общественный деятель, финансист, учёный-экономист, член Совета директоров ОАО «Газпром», член Наблюдательного совета Сбербанка России, президент Общероссийского общественно-политического движения «Вперёд, Россия!», автор более 200 статей, книг и научных трудов. Автор «Англо-русского банковского словаря».

Алексей Ягудин, Петербург

Фигурист, Олимпийский чемпион 2002 года в одиночном катании в Солт-Лэйк-Сити, заслуженный мастер спорта России, четырехкратный чемпион мира, Кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» IV степени (2003). Участник проектов Первого канала: «Звезды на льду» в паре с Оксаной Пушкиной, и «Ледниковый период» в паре с певицей Викторией Дайнеко.

Почетный председатель

Илья Штемлер, Петербург

Писатель, автор романов «Гроссмейстерский бал», «Таксопарк», «Универмаг», «Архив», «Поезд», «Утреннее шоссе», «Коммерсанты», «Мой белый, белый город», «Звонок в пустую квартиру», «Взгляни на дом свой, путник!», «Breakfast зимой в пять утра». Вице-президент Петербургского ПЕН-клуба.

«Мужская версия» отечественной словесности

Перед нами выраженно «мужская версия» отечественной словесности за отчетный период. Проза Анны Козловой, как в «Хазарском словаре», отличается от мужской разве что на один абзац. Правда, полный…

На ближних подступах к «короткому списку» преобладают, напротив, дамы: Полина Осетинская, Анна Старобинец, две Москвины (Марина и Татьяна), Майя Кучерская — правда, вместе с Дмитрием Быковым, «Адольфычем», Анатолием Бузулукским, Алексеем Рыбиным и Ильей Стоговым. Порог отсечения — пять баллов — оказался, как никогда, низок, и главными «пострадавшими» следует признать Осетинскую, Старобинец и Быкова, набравших по четыре зачетных очка.

Если для известной пианистки, дебютирующей в литературе наивно-разоблачительными мемуарами, четыре балла — это большой успех, а для молодой журналистки, выпустившей уже третью книгу прозы, — повторение пройденного, то для лауреата НацБеста-2006 и «Большой книги», а главное, вечного финалиста нашей премии — сенсационная неудача, не имеющая однозначного объяснения.

С одной стороны, роман «Список» явно не добрал одного-двух очков как представленный в рукописи (хотя в былые годы Быкову удавалось с лихвой перекрывать эту фору). С другой, налицо общая усталость от воистину неутомимого автора, совершенно проигнорированного на сей раз московской частью жюри: большое терпится на расстоянье. С третьей, не исключено идейное неприятие как проповеди конформизма, звучащей в «Списке», так и элементов «бархатной сатиры» на бархатную же революцию. Во всяком случае, написан роман ничуть не хуже, чем «Ж/Д» или «Эвакуатор», в шорт-лист в свое время попавшие. Правда, и не лучше.

Вместе с тем, жюри полностью проигнорировало Дмитрия Глуховского (с которым, на мой взгляд, дурную шутку сыграла номинация сразу двух его романов), Бориса Евсеева, Эдуарда Лимонова, Олега Нестерова и совершенно замечательную Марину Палей — и разве что не проигнорировало действующего букеровского лауреата Александра Иличевского, а также талантливо дебютировавшую романом «Дом» Оксану Бутузову.

Отсутствие зачетных очков у еще одного лауреата и многократного финалиста премии Александра Проханова представляется более чем закономерным: роман «Пятая Империя» — творческий провал на грани самопародии.

Увы, не вызвал интереса у жюри и сборник замечательных повестей Андрея Ефремова, скоропостижно скончавшегося на прошлой неделе.

Шорт-лист получился однако же достаточно репрезентативным и, главное, интригующим. Романы Захара Прилепина и Вячеслава Курицына (Андрея Тургенева) активно обсуждались осенью; прохановское жизнеописание Льва Данилкина — на протяжении целого года; в фокус критического и читательского внимания уже успели попасть и только что вышедшие книги Анны Козловой и Александра Секацкого.

Несколько выпадает из этого ряда повесть Юрия Бригадира, напечатанная в не слишком популярном альманахе «Литературные кубики» — и потому не вызвавшая того интереса, которого она, возможно, заслуживает. Бригадир, несомненно, вытеснил из шорт-листа «Адольфыча» в непровозглашенной, но подразумеваемой номинации «Русский шансон».

Несмотря на явный крен в сторону, условно говоря, фантастики в лонг-листе, в «шорте» однозначно возобладала проза реалистическая, по ведомству которой, наряду с традиционализмом Прилепина, следует провести как гиперреализм Бригадира, Данилкина и Козловой, так и философскую «китайщину» Секацкого. Из двадцати семи фантастических произведений, насчитанных мною в лонг-листе, в финал вышел только роман Курицына.

Абсолютное лидерство Прилепина по итогам голосования Большого жюри не должно вводить в заблуждение ни читающую публику, ни самого писателя. На мой взгляд, помимо тех шести-семи баллов, которые за роман в рассказах «Грех» причитаются нижегородцу по праву, достался ему и «приз зрительских симпатий» — за «Санькю», за запрет НБП и за многое другое. Сработают ли те же факторы в финале, вопрос гадательный. Шансы двух других финалистов — Данилкина и Курицына, — пожалуй, ничуть не хуже. Да и остальные трое не вполне (с точки зрения возможной победы) безнадежны.

Здесь, кстати, уместно напомнить, что и само по себе попадание в престижный шорт-лист — уже победа.

Не могу обойти молчанием еще одно обстоятельство: Анна Козлова попала в шорт-лист в результате явно скоординированного голосования трех членов жюри — того же Прилепина, Василины Орловой и Романа Сенчина. Не назову это сговором — творческие предпочтения вполне могут совпасть с поколенческими и личными, да и повесть сама по себе хороша, — но факт налицо. Писатели (как и любые другие члены жюри) вправе голосовать и так, — а мы вправе привлекать к этому общественное внимание; благо, голо-сование в НацБесте на каждом этапе гласное и ответственное.

Никто из участников шорт-листа лауреатом нашей премии в прошлые годы не был (да и в шорт-лист попадали по одному разу только Курицын с «Месяцем Аркашон» и Прилепин с «Санькей»), — а значит, в списке лауреатов НацБеста в этом году непременно появится новое имя.

Хотелось бы, конечно, знать, чье, — но я этого не знаю.

И не узнаю до самого завершения церемонии открытого голосования в зимнем са-ду питерской «Астории» 8 июня сего года.

А вы?..

Виктор Топоров, ответственный секретарь оргкомитета

Захар Прилепин. Грех

М.: Вагриус, 2007
переплет, 256 с.;
2000 экз.

Роман в рассказах — так охарактеризовал Захар Прилепин жанровую принадлежность своей новой книги. Поначалу это определение может показаться чересчур смелым: это каким же «единым духом» надо обладать, чтобы развоплощать идею не в главах, а в отдельных рассказах, в то же время добиваясь от них романной целостности? Но при чтении сомнения развеиваются. У автора это получилось.

Прилепин — уникальный писатель. Писатель, который может говорить про любовь, семью, труд, не только не впадая при этом в проповедничество или чрезмерную сентиментальность, но и доказывая краеугольность этих ценностей, освобождая их от всего наносного. А ведь это, на самом деле, очень сложно: заново выкристаллизовать из нашей дурацкой повседневности самое главное и донести это главное до читателей. Но Прилепину удается.

«Грех» (в отличие от «Покемонова дня») — книга жизнеутверждающая. В ней даже самые зловещие моменты поданы без тени декадентства. Так что роман выделяется на общем фоне свежих бестселлеров примерно так же, как снимок высокой четкости среди размытых.

См. Андрей Степанов. О радикальном реализме

Анна Энтер

О радикальном реализме

2 октября 2007 года была вручена премия «Ясная Поляна», присуждаемая «талантливым авторам, произведения которых несут в себе идеалы человеколюбия, милосердия и нравственности, воспетые в творчестве Л. Н. Толстого». В номинации «XXI век» победил роман Захара Прилепина «Санькя».

И стало ясно: в России есть писатель, который устраивает абсолютно всех.

Уже в первом романе Прилепина «Патологии» критика разглядела не только «окопную правду», но и экзистенциальную тошноту, и желанный многим выход из вакуума постмодерна. Когда появился «Санькя», в похвальном хоре слились голоса А. Проханова и Д. Быкова, А. Гарроса и С. Костырко, П. Басинского и А. Иванова, В. Бондаренко и Я. Левченко, М. Трофименкова и А. Немзера. Последняя книга — «Грех», ранее частично распечатанная в «толстых» журналах — похоже, окончательно закрепила общее мнение. А премия дала писателю статус мастера.

Что же так нравится в Прилепине квалифицированным читателям?

На первый взгляд, каждому свое. Толстым журналам, как всегда, требуются гуманисты с жизненным опытом, не боящиеся пафоса, способные написать слова «добро», «истина» и «красота» с больших букв. «Толстяки» легко прощают молодым Горьким крайне левые взгляды: это ведь никакие не взгляды, это здоровый протест в качественной образной упаковке. Радикалам, как всегда, нужен радикализм. Роман, который начинается описанием того, как толпа молодежи хором кричит «Революция», а потом громит витрины на московской улице, директор «Ад маргинем», скорее всего, решил брать, даже не читая дальше: это ведь воплощение желаний, сон наяву. А как патриотам не полюбить молодого парня, выросшего в деревне, сердцем болеющего за брошенных и гибнущих односельчан, сохранившего — молодой парень! — само понятие греха: «Он так и не „вышел“ из народа, не оторвался от земли, от настоящей России» (Н. Горлова). Либералы, правда, морщатся («…из народа, стало быть, паренек…» — С. Гедройц), но при этом тоже находят в Прилепине маленькую пользу: они считают, что «Саньку» стоит прочесть хотя бы затем, чтобы понять, чем заряжен мозг молодого революционно настроенного дурака, а «Патологии» — чтобы избавиться от иллюзий об окончательном замирении. Для них Прилепин — документ, свидетельство, симптом. Наконец, есть критики, которые просто-напросто объелись постмодернизмом и потому требуют «нового реализма», причем непременно с символической подливкой. И свинцовых мерзостей, и символов у Прилепина хватает, последних даже с избытком. Чего стоит сцена избиения Саньки эфэсбешниками в лесу. Героя раздевают, потом распинают на дереве:

— Даже Христа не раздевали, гады вы,— сказал Саша и почувствовал, что плачет.
— Христос, блядь, отыскался,— сказал кто-то и ударил несильно и неглубоко «розочкой» Сашу под правый сосок.

Итак, каждому — свое. Выбор есть: гуманизм, новый положительный герой нашего времени, элементы революционного романтизма, социальная критика, коллективизм, власть земли и приятие жизни полностью без остатка. Все это при верности деталей. В целом получается реализм, к тому же символический. Разве что уж очень въедливые критики усомнятся: а может быть, он еще и социалистический? Но за двадцать лет по соцреализму соскучились: мы не хотим больше читать про мотылька Митю, нам нужны герои — Павки, Саньки и Захарки.

Но если книга принимается всеми, то в ней должно быть что-то большее, чем герой, пафос, бытописание или навязчивая символика. Должно найтись нечто, что пробуждает в читателе инстинктивное приятие, выключает сознание в процессе чтения — с тем, чтобы очнувшись, читатель принялся выдумывать рациональные причины, почему текст так понравился.

Для того, чтобы ухватить это нечто, сопоставим «раннего» и «позднего» Прилепина. В дебютном романе «Патологии» герой-контрактник совсем не думает своей «бритой в области черепа головой», за что он ей рискует. Мысли заменяет сентиментальность (убив десять человек, герой вспоминает о замерзших новорожденных щеночках), а также вот это: «Поджав под себя ножки, грудками на диване, Даша потягивалась, распластывая ладошки с белеющими от утреннего блаженства пальчиками. Совершенно голенькая». В «Сержанте» (последний рассказ последней книги «Грех») заглавный герой уже думает — лихорадочно, отрывисто и путано. Эта земля, думает он, чеченская земля — и наша, и не наша, правых тут нет, но есть свои и чужие звери, есть я, мне надо выжить. Чтобы выжить, понимает он, надо убить чувства. Надо искать опору в чем-то дохристианском, не знающем ни жалости, ни страха, даже нечеловеческом. И тут «откуда-то выплыло призываемое всем существом мрачное лицо, оно было строго, ясно и чуждо всему, что кровоточило внутри» — лицо Сталина. И стало легче, и в решающий момент сразу нашлось, что сказать: «За Родину. За Сталина». О том же — помещенное неподалеку стихотворение «Я куплю себе портрет Сталина».

Налицо следующий парадокс: воплощенная идеология, знамя и знак — «Сталин» — превращается знак отсутствия знака, в нечто дознаковое, то есть дочеловеческое. Именно это и нужно, когда на тебя охотятся «другие человеческие звери» и очень хочется жить. Весь Прилепин — это тяга к дочеловеческому, дорефлективному, телесному, безусловному. Отсюда образная система всех его книг — что Сталин, что грудки на диванчике. Отсюда и совсем не характерные для «новых реалистов» — которым о словах вообще не положено заботиться, хватит с читателя и фактов — странные стилистические сбои. То мелькнет Андрей Платонов: «Ему было семнадцать лет, и он нервно носил свое тело». А то вдруг возьмет и вылезет Сорокин: после смерти отца шестилетний мальчик пишет на стене: «Господи блядь гнойный вурдалак». Эти стилистические пузыри, периодически лопающиеся на ровной глади «реалистического» повествования, напоминают только о тех писателях, которые писали телом.

Чего здесь нет и в помине — так это идеологии. У всех героев Прилепина (не только у Саньки) прямое действие обходится без рассуждений и оправданий, а умникам с порога указывается, куда они должны пойти. Прилепину интересно только то, что не нуждается в обсуждении. К числу того, что не нуждается в обсуждении, относятся: злость, боль, секс, адреналин, ненависть к власти и к богатым, смех младенца, тело любимой, щенячья радость, обжигающая водка, горячий хлеб, надежное оружие, веселый звук выстрела, хороший плотный удар в лицо врагу, здоровье, счастье и чувство собственной силы.

Отправляясь на смерть, «Саша ни о чем не думал, ничего не страшился, был стерилен и прозрачен, как шприц». Сильный не сокрушается, не укоряет себя, не покоряется, не снисходит, не отступает от своего; ничего не страшится, ни на что не надеется, никого не просит, ничего не забывает, ничего не прощает.

Волшебная сила риторики позволяет добавить к приведенному выше списку революцию, честь, свободу, справедливость, а также Родину-мать. Но это материал для тех критиков, которые хотят рационально объяснить, почему им так нравится Прилепин.

Позитивные ценности у Прилепина взаимозаменимы, эквивалентны. Все безусловное подобно друг другу. В «Саньке» есть сцена, где трехстраничный оргазм описывается развернутой метафорой милицейского избиения. А бескрайнее счастье героя «Греха» так же физиологично, как лютая ненависть нацбола, которому ощущение счастья в принципе не доступно. Эти рифмы противоположностей — показатель единства изображенного мира и еще один залог успеха Прилепина. Писатель — это тот, кто умеет показать сходство в несходном.

Остается спросить — что же делать тому, кому все перечисленное выше чуждо? Читать Прилепина. Ходить на «Марши несогласных». При этом продолжать думать.

Андрей Степанов

Захар Прилепин. Все что нас не убивает, а также не спаивает, не сводит с ума и не делает подонками – делает нас сильнее

— Что для Вас означает
получение премии «Ясная поляна»?

— Более всего мне
радостно то, что в составе жюри премии
были люди, чьи имена я слышал, когда еще
сам не умел читать: мои мама и папа выписывали
толстые журналы, активно обсуждали публикации,
и имена Льва Анненского, Игоря Золотусского,
Валентина Курбатова были уже тогда мне
известны. Потом я сам читал их книги, и,
право слово, никогда не думал, что судьба
меня сведёт с этими легендарными людьми.
Ну и сам факт получения премии, носящей
имя Льва Толстого, из рук его прямого
потомка — Владимира Ильича Толстого…
что тут говорить…

— Насколько, на
Ваш взгляд, литературные премии в России
влияют на судьбу писателя?

— Они ее во многом
и зачастую определяют. Бытует мнение,
что книга того или иного писателя вообще
останется незаметной, если ее нет хотя бы в лонг-листах. Это разумное мнение.
Посмотрите, как выросли тиражи, скажем,
Бояшова после Нацбеста. Или вспомним
мощное возвращение Проханова после того же Нацбеста. Новый виток успеха Славниковой
после Буккера. Замечательный интерес
к «Пастернаку» Быкова после «Большой
книги»… Ну и так далее. «Ясная Поляна»
безусловно в числе самых славных, самых
любопытных премий, со своей, ни на кого
не похожей иерархией, со своим пониманием
литературного процесса.

— Чем закончилось
Ваше задержание? Каков был официальный предлог
для задержания?

— Не было никакого
предлога. Задержания эти происходят постоянно,
и мне порядком уже надоели. Меня продержали
три часа, поспрашивали о жизни и отпустили.

—
В «Патологиях» значительная часть книги
посвящена описанию штурма школы. Насколько
это описание автобиографично?

— Вы спрашиваете,
был ли я в этой школе? Меня там не было.
Я был в другом месте.

— Сержант в «Грехе»
— это ведь Вы? Почему же главный герой
в конце умирает?

— Мадам Бовари —
это я.

— Когда Вы работали
на кладбище, Вы действительно выпивали
1.5 литра водки в день?

— Какие замечательные
вопросы вы задаете. Я и сегодня иногда
выпиваю 1,5 литра водки в день, и буквально
вчера выпивал с человеком, который может
выпить больше, оставаясь в трезвом рассудке.
Не думаю, что он огорчиться, если я его
назову, это журналист Игорь Свинаренко.

Я только не пойму,
зачем вам это? Если мой герой будет заниматься
онанизмом, вы тоже спросите какое я имею
к этому отношение?

—
По каким пунктам, если таковые есть,
Вы расходитесь с руководством НБП относительно
политики партии?

— Ни по каким не
расхожусь. Партии под таким названием
нет, и соответственно пунктов никаких
тоже нет. Идеологию тех людей, с которыми
я близок, определяли Марши несогласных.
Идеология оппозиции амбивалентна, и я
нахожу это разумным.

—
При каких условиях «Другая Россия», на
Ваш взгляд, может прийти к власти?

— При любых. Главное,
чтобы в России осталось хотя бы несколько
праведников и несколько людей, готовых
быть проклятыми при жизни.

—
В «Саньке» в числе знаменитых антисемитов
вы упомянули свою настоящую фамилию —
Лавлинский. Это такого рода подкалывание
читателя или Вы таки антисемит? J

— Моя настоящая
фамилия Прилепин, я никогда не был Лавлинским.
Это миф, пущенный в печать с легкой руки
Гали Юзефович. И я, безусловно, не антисемит,
это глупо.

— Костенко в «Саньке»
— в честь знаменитого приднестровского
комбата или просто по созвучию с Савенко?

— В честь любого
из них.

-Как
Вы относитесь к фантастике как к жанру?
Читаете ли кого-нибудь из современных
фантастов?

— Нет. Смотрел «Дневной
дозор», и «Ночной», кажется. Понравилось.

-Какова была Ваша
мотивация, когда вы поехали в Чечню в
1996 году и в 1999-м?

— Поехал за компанию
с хорошими ребятами.

-На Ваш взгляд,
полное замирение с Чечнёй возможно
и если да, то при каких условиях?

— Возможно, при
условии того, что власть в России перестанет
потворствовать местечковым бандитам,
пилить бабки и наконец обретет Смысл
своего существования, ясный и ей самой
и народам, живущим с нами.

-Какой из предыдущих
Ваших видов деятельности понравился
Вам больше всего и почему?

— Все были хороши.
Все что нас не убивает, а также не спаивает,
не сводит с ума и не делает подонками
— делает нас сильнее.

-Что для Вас является
источником вдохновения при написании
книг?

— Знание того, что
у меня есть час свободного времени.

-Про что будет
Ваша следующая книга?

— Про любовь, как
все предыдущие.

Даниил Иванов

Не корысти ради…

Никогда человек не радеет так искренне о всеобщем и чужом благе, как в тот момент, когда приходит на поклон к сильному. Вот и молодые писатели на встрече с президентом России говорили исключительно о судьбах страны, развитии русского языка и статусе писателя. Ни слова о себе лично: книжечку бы издать, то да се. Понятно, что после столь высокого приема («мероприятие очень высокого ранга», как выразился молодой И. Савельев) и так не обойдут милостью. Впрочем, вскоре, совсем как во время совещания с силовыми министрами, двери перед прессой закрылись. Были, стало быть, у них там свои стратегические секретики.

Отношения художника и власти — тема из вечных, как деньги и любовь. Участие государя в судьбе Пушкина известно. Но последний российский император вряд ли даже слышал имя Александра Блока, первого, что ни говори, поэта эпохи его правления.

Удаленность художника от власти всегда благо. Однако кто же из художников мог уклониться, скажем, от требовательной и душной любви Иосифа Сталина? А тот разбирался равно успешно и в музыке, и в театре, и в кинематографе, и, само собой, в литературе. Первую десятку в каждом виде искусства знал по именам. Влекло его к богеме, сам в молодости грешил, и построил ее в конце концов в творческие союзы.

Хрущев пытался перенять повадки тирана, но вспыльчив был, не основателен, быстро разругался, некоторых послал далеко и обессмертил свое имя выкриком «пидарасы».

Лично Брежневу до искусства не было уже никакого дела. Отлаженные механизмы работали, к каждому творческому союзу был приставлен человек из органов, бартер — льготы в обмен на лояльность, ордена и медали, ежегодные государственные премии, привычно насупленная цензура. Но вот чтобы личные теплые отношения, этого уже не было. Генсек перевирал имена лауреатов, вручая им награды.

Времена Горбачева и Ельцина пропустим — неустойчивое время, были тут и поцелуи и окрики, но как-то все быстро пронеслось. И вот пришел Путин, надолго и всерьез. Внутренне, я думаю, он испытывает столь же непримиримую нежность к интеллигенции, как и его тезка. Но — политика! Рассылает поздравительные телеграммы, раздает ордена, ездит на дом к юбилярам и даже внезапно появляется на концертах. Наконец, дошла очередь до молодых (молодых!) писателей. Явно не только готовится к выборам, но и задумывается о стабильном будущем.

Особых новостей эта встреча не принесла. Первая не-новость: молодые ничем не отличаются от своих дедов, балдеют немного от близости к начальству, простодушно и без всякого предчувствия подвоха просят принять деятельное участие в их профессиональных делах. Вторая не-новость: власти по-прежнему нравится изображать из себя строгого, но доброго опекуна, дарить своим вниманием и наставлять. В этом смысле разговор получился забавный.

Вот молодой литератор жалуется, что «в отличие от прежней системы, советской, литература ушла на задворки общественной жизни», коммерческие проекты давят, получился фактически экономический запрет на профессию. Ни славы то есть тебе, ни денег, и надо, чтобы общество изменило свой взгляд на литературу. А для этого само государство должно повернуться к литературе другой частью своего тела.

Президента тронула, видимо, эта доверчивость. Действительно, кто же, как не он, может изменить общественный статус литературы в исторической перспективе? Он расфилософствовался. Давайте рассуждать: чтобы пользоваться коммерческим успехом, надо писать интересно. А вы, типа, что? Если же хотите самовыражаться, то получится, в лучшем случае, элитарный кружок, вроде «Зеленой лампы».

Что думали в этот момент участники встречи, а также сам президент, мне неизвестно. Знали ли они, например, что участником «Зеленой лампы» был элитарный поэт Пушкин? Что это литературно-политическое общество было основано декабристами С. П. Трубецким и Я. Н. Толстым и имело связь с «Союзом благоденствия»? Если да, то получается довольно умное предупреждение молодым. Но сдается мне, что дело здесь просто в нашем всеобщем и вполне среднем образовании.

Если хотите госзаказ, продолжал Путин, то вот темы: пропаганда здорового образа жизни, семьи, армия, безопасность, борьба с наркотиками. Молодые и это с благодарностью проглотили. Действительно: вся советская литература строилась по тематическому принципу: деревенская, военная, рабочая, подростковая. Чем они-то хуже? Сами ведь выразили ностальгию по «прежней системе».

Президент продолжал выказывать широту души. «Или государство, — сказал как о деле не вполне, впрочем, решенном, — считает необходимым поддерживать и такую литературу, которая развивает вкус, развивает какие-то творческие начала, сохраняет русский язык, учит думать…» Ну, тут дело, согласитесь, если и не идеологии, то вкуса. Вкус же у президента известно какой. 55-летие Розенбаума было отмечено правительственной телеграммой, а 70-летие Александра Кушнера кремлевский мечтатель за делами пропустил.

Кто-то пожаловался, что закрываются «толстые» журналы. Это я в курсе, сказал президент. На днях буквально говорили об этом с петербургской интеллигенцией. Держу, типа, руку на пульсе.

Действительно, говорили. Правда, вскоре после этой задушевной беседы Смольный попытался увеличить плату за аренду для журнала «Звезда» едва ли не в десять раз. Удайся это, и лишились бы мы старейшего и одного из лучших российских журналов. Что же, опричники вновь подвели государя? Или государь все же был в курсе?

Доверительная беседа между тем продолжается. А. Чеховская желает, например, «чтобы слово „писатель“ звучало, простите меня за такой штамп, гордо». Это да, это мы можем, отвечает президент. Только «нужно, чтобы качество продукта было соответствующим». Тут уж см. выше: армия, безопасность… Станция конечная, она же начальная. Всех, кто собирается дальше ехать в одиночку, просьба освободить вагоны.

Хотя я бы еще немного проехал, в хорошей-то компании. Особенно если бы в руках был роман о здоровом образе жизни.

Николай Крыщук

Игра в современники

Мы говорим о современном как о нам-современном, но в отношении искусства это не верно. Потому что современное искусство всегда со-временно будущему. Напротив, классика, которая противопоставляется современности как что-то от нее далекое, на деле гораздо ближе к нам, чем кажется. Во всяком случае — что касается влияния на современность.

Залезая на табуретку, после долгих уговоров подобревших гостей («стишок! стишок!»), ребенок читает не Пригова, и даже не Хармса, а, звонко ударяя в каждый первый слог, «бу-ря-мгло-ю-не-бо-кро-ет». Позже в учебнике родной речи этот ребенок пририсует щетинистые пиратские усы к портрету Гоголя, не Пелевина; юноши и девушки том за томом глотают Мопассана и Рафаэля Сабатини; взрослея, перечитывают Флобера, старея — Толстого…

Мы не просто воспитаны XIX веком, мы живем им, он — нейтральная среда нашей культуры. Он тысячами цитат рассыпан по нашей повседневной речи, его изображения лежат обоями на рабочем столе операционной системы нашего сознания, его мелодиями пищат наши телефоны.

Открытия, сделанные литературой XIX века, стали теперь народной собственностью, с революционной площади они переместились в палату мер и весов. Девять читателей из десяти оценивают текст по формуле «так в жизни бывает/не бывает» — критерий, кратко, а следовательно, и до ошибки просто, представляющий реализм XIX века. А то, что основные достижения реалистического романа были сделаны Толстым и Достоевским, придает этому балласту дополнительный вес в русской культуре, тем более что культура века XX прошла в общем мимо жителей одной шестой части суши.

Без этого, например, не понять, почему слово «психологический» в оценке текста — почти всегда значит «хороший», почему мы с уважением говорим о тексте «заставляет задуматься», «освещает проблемы» и «ставит вопросы»; все эти слова — пустой звук, если речь идет о какой-либо другой литературе, кроме литературы XIX века.

Единицы вырываются за пределы этой поляны — туда, где у костра не поют про картошку, а трава не примята палатками. Мы не замечаем их, не можем заметить, но когда-нибудь наши потомки будут их современниками.

А пока «Прочтение», передав почтительный привет Умберто Эко, предлагает своим читателям рецензии на актуальные классические тексты.

О. Бальзак «Шагреневая кожа»

Тема покорения вершин социальной пирамиды все больше занимает умы современных писателей. В одной из бесконечных серий издательства «X-more», пафосно именуемой «Человеческая комедия», вышел новый роман Оноре Бальзака «Шагреневая кожа». То, что его действие отнесено в начало девятнадцатого века, не должно обмануть читателя. Речь в нем, конечно, о нашем обществе со всеми его пороками и иллюзиями, а одетый в сюртук главный герой — это все тот же офисный планктон, мечтающий стать Начальнегом.

Чуть было не разочаровавшийся в жизни молодой человек разживается волшебным кусочком кожи, который выполняет желания, но сокращает жизнь. Это ли не прекрасная метафора зарплатного листка, который получает при въезде во взрослую жизнь любой менеджер среднего звена? И вот, с помощью кусочка кожи/бумаги Рафаэль/менеджер становится самым-самым богатым.

Но с каждой ступенью социальной лестницы жизни остается все меньше, а исполнившиеся желания не приносят счастья. Осмотревшись с холодным вниманием вокруг, герой принимает решение покончить жизнь самоубийством. И умирает, кусая за грудь свою несостоявшуюся любовь, так и не поняв, в отличие от пелевинского Рамы Второго (см. «Empire V»), кто здесь на самом деле начальнег.

Н. Островский «Как закалялась сталь»

Роман начинающего автора Николая Островского носит брутальное название «Как закалялась сталь». Уже само по себе оно позволяет вписать роман в линию протестных текстов, один из которых, «Санькя» Захара Прилепина, уже вошел в этом году в короткий список «Букера».

Перед нами также жизненный путь героя — от деревенского пацаненка до руководителя местной ячейки партии. Путь этот так же усеян драками, преодоленными любовями и говорящими фамилиями. Павка Корчагин не так много, как Саша Тишин, пьет водки, но это несущественно. Куда важнее то, что объединяет и даже роднит эти тексты.

Героя Островского, как и героя Прилепина, соблазнили простые ответы. В мире все должно быть прекрасно и справедливо, а если нет — значит, кто-то в этом виноват. Вот и получается, что, когда все полимеры уже просраны, остается только взвалить на плечо АКМ и пойти мочить администрацию. Сомнительная логика, учитывая, что никаких полимеров никогда не было, а просрал их кто-то совсем другой.

Заканчиваются эти тексты, конечно, одинаково, как будто в Diablo, где телепорта на следующий уровень нет, а монстры все нарождаются и нарождаются. А поскольку вечный бой в реалистическом формате превратится в непроходимую скуку, автор вынужден перебросить читателя в формат легенды, где прекрасна «борьба за освобождение человечества». Именно борьба, а не само освобождение, и поэтому в конце концов не так уж важно, за что борьба.

И все же, к радости тех, кого соблазнили простые ответы, нужно заметить, что пока на русском языке появляются романы о мальчиках, мечтающих с помощью АКМ переделать мир к лучшему, до тех пор, значит, жива Россия и продолжает сквозь бесконечный заснеженный лес прокладывать свою трудную узкоколейку.

Вадим Левенталь

Захар Прилепин. Санькя

М.: Ad Marginem, 2006
Переплет, 368 с.
ISBN 5-93321-040-4
4100 экз.
Купить электронную книгу на Литресе

Жанр: фантастическо-оптимистическая трагедия (politic science fun fiction).

Мнение: добротная литература. Практически нет ничего лишнего. Но и чего-то из ряда вон выходящего тоже. Взвешенный пафос и психологическая глубина книги Прилепина многим читателям напомнит национальный бестселлер прошлого века, роман Горького «Мать». Однако сюжетно она ближе «Молодой гвардии» Фадеева. И та, и другая книга написаны по мотивам реально происходивших событий. Изменены только имена и некоторые названия, однако реалии легко узнаются. Новые молодогвардейцы Прилепина, члены партии «Союз Созидания», сражаются с беспощадным и коварным врагом, подвергаются пыткам, решительно идут навстречу любви и смерти.

Вот только если молодогвардейцы Фадеева шли на смерть с глубокой верой в освобождение родины и светлое будущее, то герои Прилепина умирают тяжело, с глухим отчаянием и яростным надрывом, столь свойственным любой исторической рефлексии.

Гипотетический читатель: молодой человек.

Характерная цитата: «Саша хмуро оглядывал фиолетовые стены отдела, старые, облупленные столы, снова думая о том, что все это ему запомнится на всю жизнь.

Еще он подумал, что сейчас можно рвануть, как в прошлый раз, выбежать в раскрытую дверь отдела, юркнуть в какой-нибудь двор, куда угодно… но отчего-то не было ни сил, ни желания…»

Данила Рощин

Танцы минус

Менуэт, — танец заморский, танцует, минует, сиречь, никого не задевает.
Из старинной летописи

Премия «Нацбест», сиречь «Национальный бестселлер», существует уже шестой год. Одно это уже неплохо. Кроме того, впечатляет сама концепция. Подумать только — бестселлер, да еще национальный! Здоровый оптимизм, или, скорее, точно просчитанный ход, в том смысле, что национальный бестселлер может быть еще и неплохой литературой, только радует.

Совет избранных архонтов, авторитетное жюри весьма разнородно по составу, однако заслуживает доверия. Премия медленно, но верно делает свое дело. Дренажные работы по осушению болота современной русской словесности идут полным ходом. Скоро, надежда не умерла, впередсмотрящий выкрикнет свое заветное слово, причем это уже не будет «учебной тревогой».

Однако пока корабль плывет…

В 2006 году в short-list «Нацбеста», в частности, вошли и следующие книги: Павел Крусанов. Американская дырка (издательство «Амфора»); Захар Прилепин. Санькя (издательство «Ad Marginem»); Сергей Доренко. 2008 (издательство «Ad Marginem»).Их авторы в равной степени претендуют на гордое звание создателя национального бестселлера.

Объединяет все три романа только одно — их действие происходит в некой иной реальности, неком чудном, но не очень отдаленном будущем. Российская действительность в них узнаваема, но при этом выглядит немного странно. Словно отражение в луже. В остальном эти книги совершенно несхожи. Для того чтобы оценить их «зараз», придется применить особую схему, соорудить этакую временную «опалубку».

Итак, начнем.

Павел Крусанов. Американская дырка

Жанр: хм, пожалуй, эзотерическая фантастика (esoteric fiction). Полный набор алхимических таинств, включая нефилософские откровения Пифагора и Эмпедокла в общедоступном изложении. Русская «Книга мертвых».

Мнение: в погоне за барочной легкостью стиля автор старается обогнать самого себя, словно ослик, рвущийся к привязанной перед носом морковке. В результате, когда читаешь Крусанова, приходится прерываться каждые двадцать страниц. Просто для того, чтобы в голове утих звон. И, к сожалению, это не звон волшебных колокольчиков. Тональность другая.

Работая в высоком жанре «курехинской шутки», автор щедро разбрасывает по тексту остроумные и едкие замечания, строит воздушные замки вымыслов, бравирует кругленькими словечками и узнаваемыми фамилиями. Однако если у Курехина это получалось легко и воздушно, то Крусанов «волочится по земле», ухватившись в последний момент за веревочку монгольфьера с гордым названием «девяностые».

Когда-то онтологическое откровение: «Ленин — гриб» — заставляло валиться на пол от смеха в катарсисе просветления. Теперь же цветастые рассуждения о том, что он, может быть, например, еще и майский жук, не вызывают особенной радости. Шутка, повторенная дважды…

Гипотетический читатель: Гермес Трисмегист Психопомп.

Характерная цитата: «Мир так устроен, что его, как мешок с крысами, надо время от времени встряхивать. Крыс нужно отвлекать или развлекать, иначе они сожрут друг друга. Белые сожрут черных, желтые — белых, рыжие — желтых, маленькие — больших, хромые — шепелявых. И потом, о каком анархизме речь? Если мы с нашими ценностями встанем в центре мира, мы сможем переписать его матрицу».

Захар Прилепин. Санькя

Жанр: фантастическо-оптимистическая трагедия (politic science fun fiction).

Гипотетический читатель: молодой человек.

Сергей Доренко. 2008

Жанр: ненаучная фантастика (agnostic fiction). Сон Доренко. Теневой эффект подсознания.

Мнение: многие думают, что главный герой этой книги — Путин В. В. Они ошибаются. Главный герой там, он же «бог все-на-свете-могущий-и-везде-проникающий», — Сергей Доренко. Наверное, это «постэфирный» синдром бывшего тележурналиста.

Самое удручающее, что, как и в телерепортажах, громыхающее тяжелое доренковское хамство — всего лишь завуалированный вид комплиментарности. Такая особая форма подхалимства. Оригинальный способ обратить на себя внимание начальства.

Чтобы там ни говорили про пелевинский буддизм, он, как оказалось, гораздо честнее доренковского даосизма. Новообращенный последователь «Великого Ничто», как и следовало ожидать, написал нечто отнюдь не великое, а скорее большое. Большое сделается еще больше и лопнет, говорят даосы. Наверное, тут они правы…

Гипотетический читатель: личный психоаналитик Доренко.

Характерная цитата: «Надо избежать этой финальной эякуляции, этой финальной передачи власти над жизнью и смертью ценой своей жизни. Этой финальной передачи магической власти русских царей. Мы унесем с собой семя русской власти вниз по течению. Мы спрячемся. Мы власть спрячем. Не время сейчас эякулировать».

Итого

По «счету гамбургских бойцов» все рассмотренные здесь произведения оказались недостаточно весомы. Если и есть среди них бестселлер, то никак не национальный, а если есть что-то национальное, то никак не бестселлер. Однако, мы прекрасно понимаем, дело тут скорее не в соответствии, а в «величии замысла». Конкурс «Нацбест» — дело нужное и важное. Ведь это только кажется, что слова «Национальный бестселлер» никого не задевают, словно танцоры в старинном менуэте.

Постскриптум

Надеемся, что в этом году обладателем премии станет не художественная проза, часть из которой мы рассмотрели здесь, а опус Дмитрия Быкова о Пастернаке, в наш обзор, увы, не попавший.

Данила Рощин