Метка: Сергей Носов

В «Парке культуры и чтения» состоялась презентация книги Павла Крусанова «Царь головы». На встречу пришли петербургские писатели, и Крусанову не пришлось представлять рассказы в одиночестве. «Прочтение» выбрало четыре фразы друзей автора, которые рассказали, как 17 апреля стало магической датой и почему вопрос о переселении душ по-прежнему актуален.

Сергей Носов о луне и магии чисел:

— У Павла Крусанова редко бывает указатель чисел, а в этой книге одна дата указана — 17 апреля. Как раз объявили шорт-лист «Нацбеста». Правда, в тексте в этот день ничего особенного не происходит, героиня просто произносит монолог. Меня поразило еще одно совпадение. Я плохо спал сегодня, подошел к окну и увидел над крышами огромную луну. Я сразу вспомнил, что перед неосуществившимся сном дочитывал эту книгу и последняя фраза была: «Луна смотрит в окно словно глаз. Глаз зверя, который сильнее».

Борис Аверин о единстве и Достоевском:

— Вчера я прочитал рецензию, написанную для «Нацбеста», и ее автор указал на особенность, которую сам бы я не заметил! Оглавление книги напечатано так, что по форме напоминает вазу. Удивительно, если учесть, что последний рассказ называется «Глина» и все вместе они образуют некую общность. Открытием для меня стал рассказ «Это не сыр». Самая сложная задача, которую ставит перед собой автор, — создание положительного героя. Здесь это идеал женщины, и психологизма там даже больше, чем у Достоевского.

Александр Секацкий о маленьком человеке и рассказах о животных:

— Перед нами своеобразный бестиарий нового образца. Это характерная примета времени — вызов все форматам культуры. Сейчас нужно по-новому разобраться с идеей метемпсихоза и метаморфоза. Проблема обретения нового тела и новой телесности, безусловно, хотя и неосознанно, встала на повестку дня. Рассказ «По телам» передает род подобного путешествия и постижение мира через него. Это самый уязвимый ресурс, которым сейчас интересуется и биология, и Голливуд, и, конечно, литература. Происходит отступление от психологизма, маленький человек стал неинтересен. Вместо того чтобы проникать и обживать не очень интересных людей, можно смело вторгаться в мир чудес и примерять тело зверя.

Леонид Юзефович о детских мечтах и котятах:

— Я много лет преподавал в школе. На собеседовании в первый класс, куда приходили шестилетние дети, в числе прочего их спрашивали, кем они хотят стать, когда вырастут. Это было еще в советское время, и мальчики говорили, что хотят быть геологами и космонавтами, а девочки — врачами и учителями. Одна девочка, когда ее спросили, говорит: «Я не могу сказать. Мне очень стыдно». Естественно, всем стало интересно, ее расспрашивали и в конце концов раскололи. Она сказала: «Когда я вырасту, я хочу стать котенком». Так вот, я хочу опровергнуть слова о том, что проза Павла Крусанова непсихологическая.

Павел Крусанов о летающих монахах и премии «Нацбест»:

— На протяжении лет восьми, а то и десяти я пытался написать книгу рассказов. Садился писать рассказ, но получался всегда роман. Это меня страшно раздражало. Я, наконец, сделал над собой нечеловеческое усилие, научился говорить себе «нет» и ставить точку. И все равно книга построена как нечто цельное, шлейфы впечатлений от одного текста накладываются на шлейфы впечатлений от другого, появляются дополнительные смыслы. Меня порадовало, что некой оценкой работы стало то, что «Царь головы» вошел в шорт-лист премии «Национальный бестселлер». Эти рассказы — отчасти волшебные истории. В каждом из них происходят чудесные события, сродни историям Пу Сунлина о летающих монахах и лисицах-оборотнях. Друзья так интересно рассказывали, что мне захотелось перечитать свою книгу. Пока у меня еще только должен устояться взгляд на нее. Жду, когда впечатления улягутся.

Евгения Клейменова

Отчет о лекции Сергея Носова о Сенной площади

По субботам в «Танцах» теперь доклады — события для клубной сцены крайне редкие. На самом деле, почему бы в выходной, перед походом в театр, в кино или на концерт не послушать лекцию? Вячеслав Курицын, которому и пришла в голову такая мысль, произнес вступительное слово, разъяснив пришедшим, что Сергей Носов — фигура для дебюта этой рубрики идеальная, поскольку и клуб находится на Сенной площади, и сам писатель всю жизнь прожил на этом самом месте.

Речь шла о пересечениях — мест, домов и людей. На Сенной сталкиваются все и всегда — на месте одних строений возникают другие, литературные персонажи сливаются с толпой, ходят по рынку, целуют землю, а потом на этом самом месте появляются неоднозначно любимые населением памятники. В общем, про Сенную можно рассказать много, особенно если ты всю жизнь около нее прожил — такого в интернете нет и в энциклопедиях не написано. Настоящий петербургский текст, настоящий петербургский писатель, мы в клубе на Гороховой — и вот что из этого всего вышло.

Стол, лампа, не зеленая, правда, но тоже очень уютно. Народ развалился на диванчиках, атмосфера вполне сонная — темно в зале. Сергей Носов поведал, что, по собственным подсчетам, на Сенной площади был не менее 10 000 раз.

«Только что шел сюда, зашел в магазин, вышел из магазина, стою меньше минуты и вижу, что глядит на меня дворник — такой вот, примерно, как это прилавок (большой, значит. — К. М.). И я тоже на него смотрю, и он меня, значит, спрашивает: „О чем задумался?“ — ну что за вопрос, думаю, ни о чем… А он опять: „О чем ты думаешь?“ Я от него отвернулся. Он ко мне подходит и говорит: „Отойди подальше, ты мне мешаешь!“ Мне кажется, вот это и есть Сенная площадь — такой некий абсурд всегда здесь присутствует».

Доклад докладом, но публика подключилась к дискурсу незамедлительно: «От общего к частному — какая она?»

Носов рассказал, что Сенная — это то место, которому свойственно, более чем какому-либо другому в Петербурге, явление «Феномена памяти места», здесь одно историческое событие переплетается с другим, иногда еще и пародируя предыдущее. Про церковь — Спас на Сенной — упомянул, что название прижилось от старого деревянного храма, который сносили, когда Носову было 4 года. Еще про здание гауптвахты и про автобусную станцию.

Отметил также, что площадь живет жизнью тайной и внешней. Во внешней ничего необычного не происходит, в то время как тайная взаимодействует с людьми.

— А тут-то что было? Вот на этом самом месте? — оживились присутствующие.

— Да то же самое, дворы были. Разные — как сейчас. Если мы посмотрим в окно — мы увидим потрясающую кирпичную стену. Вот, что я помню из 90-х годов: представьте себе такой вот двор, и весь он завален книгами, журналами, газетами. Посередине стоит какой-то странный агрегат. Управляет им бомж. Нажимает на кнопку и как-то утрамбовывает эту макулатуру, потом — раз-раз, и у него получаются такие брикеты. А рядом стоит другой бомж. И этот второй отрывает у книг обложки, потому как агрегат их не обрабатывает. Совершенно жуткое зрелище, но такое, очень, мне кажется, характерное для Сенной.

Писатель упомянул еще один элемент уходящей натуры — магазин просроченных продуктов. Он появился в конце 90-х в углублении одного двора на Фонтанке. Стоял человек с табличкой «просроченные продукты» и указывал направление. Там какие-то казематы страшные были, и воняло летом ужасно. Позднее магазинчик переехал к «Пику» — одна дверца вела в подвал. И это все местные жители знали. И до сих пор он работает — но с прежнего места его выселили. Теперь там металлическая дверь, которую периодически заваривают.

Слушающие заерзали: «А номер дома какой?»

— Номер дома не знаю, это слева от «Пика», — ответил Носов.

— А вот да, мы знаем, мы туда ходим, — обрадовались некоторые.

— Ну да, но дверь в последнее время почему-то закрыта, но если туда попасть, там двор такой, как в кино, мрачный, страшный…

Еще Носов поделился ценной информацией про рюмочную (публика оживилась). Что, ежели обойти дом № 1 по Московскому проспекту, пройти рядом со стеклянным зданием (ТЦ «Сенная». — К. М.), то по проходным дворам можно выйти далеко-далеко, прямо на Садовую улицу. Там есть рюмочная, в некоторых кругах известная как «Рюмочная имени Носова» (из зала — одобрительные высказывания). На самом деле ее местонахождение подсказал докладчику поэт и профессиональный грибник Григорьев Геннадий — один из обитателей Сенной. Его, кстати, можно было раньше увидеть на площади, продающим грибы.

Речь зашла о типажах: если вспомнить персонажей Достоевского, то их вполне можно увидеть сейчас на Сенной. Еще Носов поведал про одноглазую проститутку XIX века, Сашку Столбовую по кличке Пробка, которой давали кто 40, кто 60 лет. Она приносила деньги и водку мужу, который ее бил. Упомянул про блаженную Анну Ивановну, чьего имени на самом деле никто не знал. Извозчики считали забавой ее подвезти — якобы она приносила счастье. Она была похоронена на Смоленском кладбище, но могила ее не сохранилась. Был еще такой Александр, который прославился тем, что носил пудовые обереги, с ними странствовал по всей стране и собирал деньги на строительство разных храмов.

Потом писатель много и интересно говорил про Сенной бунт и про врачей, которых выкидывали из окон, про Николая I и про то, как все молились, дабы не уподобляться бунтующим полякам и французам.

Про памятник «Башня мира» тоже рассказал. Про большой скандал из-за того, что все думали, что это подарок от правительства Франции, а потом выяснилось, что это частный подарок. И тут зашла речь о том, что само место становится героем «Преступления и наказания» — там есть момент, когда Раскольников целует это самое место и просит прощения у земли. Через 137 лет вырос такой вот удивительный объект.

Затем коллективно пытались выяснить в каком доме убили барона Фон Зона. Так и не установили.

По просьбе Славы Курицына, писатель поведал про удивительную историю, произошедшую с ним и поэтом Григорьевым — как они купили у бомжа мемориальную доску с места дуэли Пушкина. Еще показал книжку, которую они вместе написали — там есть поэма «Доска» и к ней комментарии.

«Там был рынок, и можно было приобрести совершенно разные товары. Я продавал как-то маленькую швейную машинку, у меня ее никто не хотел покупать, а рядом стоял человек, у которого было французское какао. К нему подошла бабушка и говорит: „Ой, сынок, а мы такой получали в эвакуации, дай понюхать!“ Он открыл, протянул ей, она сказала „спасибо“, и ушла».

И снова абсурд.

Говорили много и пахло бассейном, наверное, от барной стойки. Господин в зеленом свитере под конец доклада рассказал страшную историю о том, как на площади человеческим мясом торговали под видом говядины.

Потом Курицын очень кстати вспомнил про флэш-мобы на Сенной. На пространстве от Макдональдса до Московского проспекта, ранней весной люди договорились, что они будут ходить по улице и пить чай или кофе из чашечек. Это было крайне мило. И еще про один — участники должны были прийти на площадь с линейками, циркулями и прочими инструментами и все замерять — дома, паребрики, даже прохожих.

Такой случился доклад. А дело в том, что Сергей Носов собирался поведать всем нам про Сенную площадь. И непременно без исторического экскурса. Про абсурды, про то, какая она была и есть глазами всю жизнь по ней ходившего. Про стихи в трамвае и про директора Театра Бомжей, про памятники, про стихотворение Некрасова — в котором «били женщину кнутом».

Жаль, если вас там не было.

Ксения Мироник

Пирогов много сделал хорошего — изобрел
гипсовую повязку, впервые применил наркоз
в полевых условиях, осуществил множество операций, написал кучу трудов, спас ногу
Гарибальди, но именно «ледяная медицина», как утверждали ученики, обессмертила его имя. Такой парадокс: обессмертило то, чему материалом послужили покойники

Пирогов

Из цикла Сергея Носова «Тайная жизнь петербургских памятников»

Один из лучших памятников в городе. Он прост, лаконичен. Серый гранит здесь одинаково хорош и для пьедестала, и для самого бюста. Не знаю, замечал ли скульптор Крестовский, что его Пирогов чем-то похож на Ленина. Тела обоих, как известно, мумифицированы, но вряд ли сходство навеяно этим — несомненно, и в характерах живых было много общего. Эту общность выдают памятники — взглядом, напряжением лиц, печатью бескомпромиссности и одержимости.

Нет в городе другого памятника, так прочно связанного с местом, где он стоит. Речь вовсе не о том, что стоит он на территории Обуховской больницы (ныне это часть Военно-медицинской академии, куда, кстати, посторонним вход запрещен); речь не о клинике в целом, а о крохотном клочке земли, памятником обозначенном.

На тыльной стороне постамента очень интересная и… как бы это сказать… специальная надпись. Настолько специальная, что в прежних популярных изданиях, посвященных городским достопримечательностям, ее если и приводили, то с намеренными искажениями. Например, согласно изданному в 1979 году справочнику «Памятники и мемориальные доски Ленинграда», эта надпись должна была бы выглядеть так: «Здесь он создавал свой атлас топографической анатомии». Надо полагать, местоимение «он» обязано отвечать имени собственному Пирогов, выбитому на лицевой стороне
постамента, но такой логики мог придерживаться лишь редактор справочника — в реальности так безлично на пьедесталах не выражаются. Для того чтобы узнать истинный текст, надо проникнуть на территорию Военно-медицинской академии, найти в госпитальном саду сам памятник и, не обращая внимания на расположение препятствующей тому скамейки, обойти его сзади, смело ступив на газон. Надпись мало того что сильно потускнела и едва различима, она в принципе никогда не была видна с дорожки; похоже, выполнена она вовсе не для того, чтобы на нее смотрели. Скажем прямо: сделана она так, чтобы ее не видели. Это без преувеличения секретная надпись — о ней даже не знают те, кто работает здесь десятилетиями и каждый день по долгу службы проходит мимо гранитного Пирогова (я со многими разговаривал). Вот она — в точности:

Здесь стояла
покойницкая, где
Н. И. Пирогов на
распилах замо-
роженных трупов
создавал свой атлас
топографической
анатомии.

Емко и содержательно.

Памятник был установлен в 1932 году по инициативе выдающегося хирурга И. И. Грекова; скорее всего, он и был автором надписи. Пренебреги профессор Греков выражением «на распилах замороженных трупов», и обошлось бы без переноса слов — нет, умалять точность высказывания ради формы строки знаменитый врач позволить не мог. Думаю, что, если бы площадь скрытой от посторонних глаз тыльной грани пьедестала позволяла разместить большее число букв, нам бы явлено было полное, развернутое название этого научного труда, причем на латыни — ибо в четырех томах атласа нет ни одного русского слова, а отдельный семисотстраничный том описаний — сплошная латынь, уже без всяких картинок. На протяжении ста лет название пироговского труда переводили примерно так: «Топографическая анатомия, иллюстрированная проведенными в трех направлениях распилами через замороженные человеческие трупы». Сейчас переводят как бы корректнее, заменяя «человеческие трупы» на «человеческое тело», но на постаменте увековечена та откровенная прямота, с которой корифеи анатомии без ложной деликатности относились к реальности.

Мне приходилось листать этот атлас. Я не медик. Сильное впечатление, честно скажу. Гигантского размера книги содержат порядка тысячи изображений в натуральную величину этих самых распилов. В трех направлениях. Некоторые (например, продольные) не поместились на плотном листе размером с полосу нынешних «Известий», и тогда использовался лист еще большего формата, складываемый под формат книги. Всего было отпечатано 300 экземпляров атласа — крайне дорогостоящее издание финансировалось правительством. На экземпляре, хранящемся в РНБ, как теперь называют родную Пуб? личку, штамп Императорской Эрмитажной иностранной библиотеки с указанием номера шкапа и полки. Нет сомнений, что тот же экземпляр первого тома, который я с трудом сумел разместить на столе, листал император Николай Павлович, лично дозволивший сей проект; представляю выражение его лица и пытаюсь мысленно соотнести со своим — любопытство… изумление… тихий ужас?..

Впечатление еще сильнее, когда знаешь обстоятельства появления атласа. В двух словах они таковы.

Однажды Николай Иванович Пирогов, прогуливаясь по Сенному рынку, увидел, как мясник расправляется с промерзшей свиной тушей. Была зима. Согласно легенде, Николая Ивановича осенило; некоторые биографы, впрочем, полагают, что оригинальная идея пришла Пирогову после долгих и долгих раздумий. Он решил исправить существенную неточность прежних атласов. Дело в том, что с разгерметизацией тела под инструментом анатома взаиморасположение внутренних органов существенно меняется — прежние атласы этот факт не учитывали. Надо пилить замороженных, решил Пирогов. И приступил к делу. В Обуховской больнице для бедных в день умирало два-три человека. Посреди больничного сада находилась небольшая деревянная покойницкая, та самая; зимой в ней коченели трупы. Молодому профессору из Дерпта Николаю Пирогову, однажды поразившему медицинский Петербург как гром средь ясного неба, уже случалось читать в одной из двух тесных комнат этого скорбного заведения лекции по анатомии, — его шестинедельный курс на немецком прослушали тогдашние петербургские знаменитости, включая лейб-медика Арендта. Теперь Пирогов работал без лишних свидетелей. Пилил. По нескольку часов в день, иногда оставаясь на ночь. При свечах. (Зимой в Петербурге и днем темно.) В лютый мороз. Опасаясь одного: как бы не согрелся свежий распил до того, как на него будет положено стекло в мелкую клеточку и снят рисунок. Чем сильнее был мороз, тем лучше получалось у Пирогова. Распилов он осуществил многие и многие тысячи — в атлас попало лишь избранное. «Ледяной анатомией» называл это дело сам Пирогов. Не в теплой Германии и не в солнечной Италии, но только у нас в России могла прийти «счастливая мысль воспользоваться морозом», как это изящ? но сформулировал академик К. М. Бэр, осуществляя разбор фундаментального пироговского труда при выдвижении его на Демидовскую премию. Этот атлас ошеломил мир медицины. Пирогов много сделал хорошего — изобрел гипсовую повязку, впервые применил наркоз в полевых условиях, осуществил множество операций, написал кучу трудов, спас ногу Гарибальди, но именно «ледяная медицина», как утверждали его ученики, обес? смертила имя Пирогова. Такой парадокс: обессмертило то, чему материалом послужили покойники.

Справедливости ради надо сказать, что основные распилы Пирогов осуществил на Выборгской стороне — в Медико-хирургической академии. Там к его услугам была огромная дискообразная пила для ценных древесных пород. В покойницкой Обуховской больницы все было скромнее. Но именно это место пожелал увековечить И. И. Греков, а уж он-то знал, что к чему.

Так оно и есть: судя по «секретной» надписи, памятник Пирогову — не просто памятник Пирогову (вообще Пирогову), но Пирогову, с фанатической одержимостью совершающему титанический труд прямо здесь, а не где-нибудь там, — это памятник невероятному, почти безумному, на наш профанский взгляд, подвигу, совершенному на этом историческом месте, когда-то занятом убогой деревянной мертвецкой. По сути, это и есть памятник той мертвецкой, единственный в своем роде памятник моргу…

Автор описания Обуховской больницы (1886) с говорящей фамилией Угрюмов критикует местоположение покойницких — и старой, и новой. Надлежит им быть где-нибудь сбоку, а не посреди сада, по которому гуляют больные. В наши дни оплошность исправлена — никаких покойницких в саду нет. Морг задвинут далеко, на северо-западную периферию клиники. Чтобы гранитный Пирогов смотрел на морг, Пирогова надо развернуть на 180 градусов. Но тогда откроется свету «сек? ретная» надпись.

А так тоже нельзя.

Сергей Носов

— Как давно ты описываешь питерские памятники, сколько уже настрелял?

— Лет десять назад решил разобраться с памятниками Менделееву и Плеханову: мимо них я проходил без преувеличения тысячи раз, так что совсем уж не занимать никакого места в моей жизни они не могли. А года полтора назад увлекся темой, написал очерков двадцать — мои герои в основном малоизвестные памятники, «притаившиеся», иногда даже несанкционированные или спрятанные от посторонних глаз…

— Какой внутренний смысл ты находишь в этом занятии?

— Идентичность памятников, психология памятников, приспособляемость памятников к изменяющимся условиям — вот темы, которые меня по-человечески волнуют, потому что, будучи человеком, я с некоторыми памятниками установил своего рода контакт. Вообще говоря, меня интересуют памятники со сложной судьбой, сильным характером, памятники, которым есть что сказать.

— Воплощает ли памятник как явление имперскую идею?

— Те или иные идеи памятникам часто приписывают, еще чаще навязывают. Никто не может сказать достоверно, какую идею в настоящий момент воплощает памятник.

— В памятнике больше Логоса, Бахуса, Марса или Эроса?

— Логоса больше, потому что любой памятник это высказывание. Что касается Бахуса, он обнаруживает себя ситуативно. В Петербурге есть несколько памятников, привлекающих к себе выпивох. Было бы легкомысленно объяснять феномен простым наличием скамеек. Составляющую Марс отнесем к определенным тематическим монументам, но не будем забывать, что в принципе каждый памятник изначально занимает оборонительную позицию: памятники уязвимы ровно настолько, насколько позволяют себе быть уязвимыми. Эрос находит выражение у памятников на нескольких уровнях, и это исключительно интересная тема, требующая особого разговора. От себя добавлю еще одну смысловую координату — Танатос — куда более важную, чем Бахус и Марс.

Два этих фрагмента принадлежат коллективному перу «петербургских фундаменталистов», литературной группы, сформировавшейся в начале нового тысячелетия. Собиратель жуков Павел Крусанов, интервью с которым вы уже прочли, и собиратель памятников Сергей Носов, интервью с которым прочтете через страницу, состоят в «фундаменталистах» наряду с Налем Подольским, Александром Секацким, Сергеем Коровиным, Владимиром Рекшаном (также примыкали к группе Илья Стогов и Андрей Левкин).

Написано про «зрелище ледохода» хорошо, что не удивительно: все «фундаменталисты» — первоклассные литераторы. Мысль о том, что новые пассионарии «едва ли станут обустраивать резервации для аборигенов», не только справедлива, но и кричаще актуальна: она высказывается гораздо реже и невнятнее, чем взыскует того Ближайшее Будущее. И необходимость национальной и государственной воли — пренасущная, но сограждане наши, променируя по курортным набережным под радужной сенью нефтяного зонтика, с легкостью забывают о воле в пользу дюжины-другой устриц и прочих шабли во льду.

Проблемы, однако, вполне очевидны, обозначить их — заслуга невеликая. Важнее пути решения. Бритоголовый говнопатриот, сбившись в стаю, решает схожие проблемы путем отмудохивания отдельно гуляющего вьетнамца или узбека: ясно, что это путь не особенно перспективный. «Империя» звучит красиво-благородно, но, по сути, эта идея столь же малополезна и даже вредна.

Опустим мистические соображения о том, что срок жизни империи начертан на хрустальной сфере между седьмым и девятым небесами. Сделаем вид, что российский народ способен найти в себе силы на духоподъемное государственное строительство: он, на самом деле, не слишком способен, ему бы от гаишника улизнуть, под руку пьяному менту не попасть, от застройщика, посягающего на последний скверик, а то и на саму лубяную избушку, отбиться, от чиновника спрятаться… но мы ловко сделаем такой вид. Но не уйти от того, например, факта, что демографический забег уже проигран, хотя спортсмены еще на середине дистанции: доля этнических русских будет снижаться с каждым кругом (десятилетием) все бодрее. Никуда не уйти от того, что православие ныне религия утешения, а не религия строительства. Империя нам элементарно не по средствам. Состояние армии в комментариях не нуждается. Нашей государственной мощи хватает только на ввод железнодорожных ? войск в Абхазию (с упреждающим суетливым комментарием: мы на минуточку, примус починим и сбрызнемся взад) да на клоунаду «Наших» у эстонского посольства. То ли кетчупом посольство закидывали, то ли хезали у будки охраны, не помню, что-то в этом роде: называлось протестом против переноса «бронзового солдата». Результат, ясно, был нулевой — в смысле судьбы солдата, а в смысле имиджа России отрицательный — все лишь посмеялись, какие русские бессильные дурачки.

Провоцировать в России имперские амбиции — это и значит желать ей быть бессильной дурочкой.

«Русские задачи», несомненно, стоят в полный рост: это, однако, не имперские, а государственные задачи. Надо так умно и аккуратно интегрировать китайцев на Дальний Восток, чтобы к периоду массового его заселения (которое не за горами) русские там остались как уверенная в себе администрация, а не как угнетаемые аборигены. Надо выгодно и аккуратно отдать Курилы, Калининград и Карелию японцам, немцам и финнам: с тем, чтобы там остались — лучше сказать «появились» — мощные русские центры, а бывшее наше население благоденствовало и размножалось (патриотизм — это забота о людях, а не о бренде «Россия»). Надо умно и аккуратно подумать, а нет ли у нас территорий, которые нам не просто не нужны, но и опасны. Надо хищно и аккуратно скупать земли и все, что можно, в Башкирии и Татарстане, чтобы сила русского бизнеса защищала тамошних христиан от нарастающей мусульманизации. То же самое нужно делать в Прибалтике, где — в отличие от своей территории — у нас как раз может быть демографическое преимущество; то же — в Грузии, на Украине и в Белоруссии.

Самое обидное: нефтяной праздник вполне позволяет все эти задачи решать. Для этого, однако, нужна ответственная власть, с которой… которая… Которая, впрочем, тема отдельная.

И более серьезная, чем лингвистические «имперские» упражнения служителей Аполлона, расслабившихся от обилия дешевой водки в сонном городе над вольной Невой.

Вячеслав Курицын